Ненацки Збигнев. Раз в год в Скиролавках. Том 2

   - Заприте, доктор, собак, а то им плохо будет, - невежливо сказал Павел Ярош.
   - Яйца мы хотим вырезать Кручеку, - рассмеялся Стасяк. Удивился доктор внезапной отваге Стасяка. У того было шестеро детей. Шестой, как говорили, от лесника Видлонга. Он даже похож был на Видлонга, лесник вовсе не отказывался от этого сходства. Но когда об этом сказали Стасяку, он только печально голову повесил и поднял ее только тогда, когда лесник Видлонг дал ему сигарету, чтобы он закурил и успокоил нервы. Но в толпе он набрался смелости, и, может быть, ему сейчас казалось, что Ярош вырежет яйца не Кручеку, а Видлонгу.
   - Посмотрите на большой сук вон на той сосне, - сказал им доктор, показывая на сосну по другую сторону дороги. - Говорят, что из ружья за сто шагов трудно попасть человеку между глаз. Попробую сук отстрелить. И он сделал один очень громкий выстрел, но сук остался на сосне. - Не попал, констатировал доктор.
   И снова он долго целился, примериваясь к суку на сосне. Лесорубы стояли за воротами и смотрели то на ружье, то на сук. Опустил доктор двустволку.
   - Пули жалко, - сказал он. - И так, наверное, не попаду. Он заметил приближающуюся Люцину Ярош. Она величаво выступала на длинных кривых ногах, гордо выпятив большой живот, отмщенная и довольная, что аж четверо мужиков вступились за ее добродетель. В молодняках она даже не успела слова сказать Кручеку, потому что ее муж и другие выскочили из-за кустов, а Кручек бросился бежать. Она возвращалась не торопясь, так как хотела, чтобы Кручека тем временем поймали и забили насмерть. Она даже на минуту подумала, что, если бы ее муж пошел из-за этого в тюрьму, ей бы уже не надо было ездить в Барты, а тот или другой могли бы приезжать к ней на такси.
   - Есть ли у вас, Ярош, ремень? Или, может, вы штаны на подтяжках носите? спросил доктор.
   - Есть ремень, пане доктор, - ответил Ярош, не отводя взгляда от двустволки доктора.
   - Так выньте его из штанов, - предложил доктор, - и влепите бабе десять раз по заднице. Не вскочит кобель на суку, если сука ему не подставится. Я тоже разным предлагаю встретиться, но если баба не хочет, то она даже и не слушает моей болтовни.
   - Это правильно, доктор, - согласился Стасяк. - Я свою суку тоже иногда луплю. А Ярош жену жалеет.
   - Не жалею, - разозлился Ярош. - Вот увидите, что не жалею. - Ну так вперед, чего вы ждете? - подстегнул их доктор. - И я себе посмотрю.
   Аж закачался Ярош от бешенства, которое кипело в нем и не могло найти себе выхода из-за двустволки доктора. Он воткнул нож в штакетник, подскочил к своей жене, которая как раз гордо шагала мимо них на своих кривых ногах.
   - Держите ее, - крикнул он, потому что она потянулась ногтями к его лицу. Они бросили на землю топоры и тесак, придержали бабу вчетвером. Силой пригнули ей голову к земле. Сам Ярош юбку задрал так, что они увидели худой желтый зад без трусов.
   - Раз... два... три... - считал доктор, слушая громкое щелканье ремня по заду Ярошовой.
   Женщина вопила таким страшным голосом, что собаки доктора начали выть. - Пять! - насчитал доктор. - Этого ей хватит.
   Но Ярош шестой раз приложил и хотел приложить еще седьмой, но доктор вышел за ворота и придержал его руку с ремнем. - Худой у нее зад, ей очень больно, - объяснил он.
   Ярошову отпустили, она сначала упала на землю, а потом, все еще пронзительно вопя, поднялась и, качаясь, двинулась в сторону села.
   - Хорошая была работа, - констатировал доктор. - Тюрьма вас всех ждала за убийство Кручека. А так справедливость восторжествовала.
   - Добавлю ей дома, - погрозил Ярош кулаком вслед уходящей жене.
   - Конечно, - поддакнул доктор. - Кручек у меня в салоне сидит и делает под себя со страху. Я взял у него выкуп на литр водки, чтобы все это так насухо ему не прошло. Вот вам за беспокойство.
   Вынул доктор из кошелька три купюры и подал Ярошу.
   - Удирал и наложил в штаны. Я сам видел, - обрадовался Стасяк.
   - Жалко было бы садиться в тюрьму, - напомнил им доктор.
   - Сидеть из-за такого вонючки? - Ярош удивился, что ему вообще пришло в голову гнаться за Кручеком по лесу с ножом. Зентек повторял задумчиво: Наделал под себя у доктора, вот это да...
   Ярошу жгли руку банкноты, которые он получил от доктора. Он мял их в кулаке и все более значительно поглядывал на Зентека и Стасяка.
   - Сейчас Смугонева магазин закроет, она бумажку повесила, что едет в Барты, - напомнил он остальным.
   Они вежливо поклонились доктору, подняли с земли топоры и тесак, а Ярош вытащил из штакетника свой нож. Все поспешно двинулись в сторону села, потому что в самом деле уже было поздно, а Смугонева сегодня закрывала магазин пораньше.
   Доктор вернулся в салон, выслушал от Макуховой едкое замечание, что обед остыл, а разогретый будет не таким вкусным. Кручек сидел на стуле, подтянул штанины и рассматривал кровавые следы собачьих клыков. Тогда доктор проводил его в свой кабинет, обработал раны и посоветовал вернуться домой полями. Тем временем Ярош и его приятели успели в магазин до закрытия и с большим удовольствием купили литр водки. Они сочли, что таким образом дело закончилось с честью. А поскольку на лавочке перед магазином, как всегда, сидели Антек Пасемко, плотник Севрук, старый Крыщак и молодой Галембка, то охотно и с мельчайшими подробностями, угощая друг друга водкой, они рассказали, как заработали этот литр.
   - Обложили мы его в молодняке, как зайца, - разглагольствовал Павел Ярош. - Даже не успел поговорить с Люциной, а мы уже выскочили из укрытия. Удирал и навалил в штаны со страху. - Яйца мы ему хотели вырезать, хвалился Стасяк.
   - Ага. Вот этим ножом. - Ярош размахивал рукой, и острие ножа поблескивало на солнце.
   - Мы хотели его поймать, повалить на землю и кастрировать, как жеребца, - радовался Стасяк. - Чтобы больше не портил наших баб. Только доктор нас удержал, отвлек разговорами и взял для нас у Кручека на литр водки.
   - Причиталось нам за эту беготню, - поддакивал Зентек. Понравилось это дело плотнику Севруку, хоть он и не представлял себе, как он, в своих тряпичных башмаках, мог бы гнаться за кем-то по молоднякам. Меньше это понравилось молодому Галембке, потому что он любил заглянуть к чужим женщинам, и мысль о вырезании ядер за прелюбодеяние его пугала. Старый Крыщак искренне сказал:
   - Правильно вы поступили с Люциной. Не пошла бы она в молодняк, если бы не хотела. Кручек ни в чем не виноват.
   - Но яйца такому неплохо бы вырезать, - повторял, радуясь этой мысли, Стасяк.
   Антек Пасемко весь позеленел. Он, возможно, был более впечатлительным, чем другие, и теперь представил себе, как это гонятся за человеком по лесу, как его на землю валят, острым ножом мошонку с ядрами вырезают.
   - Я возвращаюсь на Побережье. Там снова буду работать, - заявил он ни с того ни с сего.
   Удивился молодой Галембка, который боялся всякой работы. - То ли тебе у нас плохо? Мать тебя даром кормит, ничего дома не делаешь, а там работать велят.
   - Не хочу тут жить. Это мерзкая деревушка, - ответил он решительно. Два дня спустя доктор Неглович утром ехал в поликлинику в Трумейки и на остановке возле магазина заметил Люцину Ярош с большой, как сундук, картонной коробкой, в которой она собиралась везти свой телевизор в ремонт. Одновременно с машиной доктора к остановке подъехал и автобус, но Ярошова подумала, что на "газике" доктора она даром и гораздо быстрее доедет до Трумеек. Она остановила Негловича и спросила его, не может ли он ее подвезти.
   Неглович на глазах у людей вышел из своего "газика" и сказал громко, чтобы все слышали:
   - Женщина в наше время может делать со своей задницей все, что ей нравится. Но, кроме задницы, у женщины должна быть и честь.
   Сказав это, он сел в машину и уехал в Трумейки без Ярошовой и ее поломанного телевизора.
   Услышал слова доктора водитель автобуса и, заинтересовавшись, начал выспрашивать у людей, почему это доктор так отчитал женщину с телевизором. Тут же нашлись такие, которые сообщили ему, что у Ярошовой был любовник, а когда он ей надоел, она рассказала о нем мужу и его товарищам и заманила его в ловушку.
   Когда пришла пора отъезжать в Трумейки и люди расселись в автобусе, Ярошова тоже начала тащить в него коробку со сломанным телевизором. И тогда водитель сказал ей:
   - Есть инструкция сверху, что телевизоры нельзя возить, потому что не раз бывало, что кинескоп вдруг взрывался и ранил людей.
   Он закрыл перед Ярошовой двери автобуса и двинулся в путь, а она стояла с коробкой на остановке до обеда. Наконец ее подобрал какой-то нездешний водитель грузовика. И никому не было ее жалко, хоть она так долго стояла на своих кривых ногах, ведь правильно было сказано: женщина, кроме задницы, должна иметь и честь.
   В тот же самый день, только на другом автобусе и в другом направлении, то есть в Барты, уехал Антони Пасемко, чтобы снова начать работать на Побережье.
   Дома у него было что поесть, и не надо было тяжко трудиться, но он не хотел жить в такой мерзкой деревушке, как Скиролавки.
   О том,
   что даже немолодая женщина может устроить свою жизнь
   - Вы знаете, доктор, что люди говорят о панне Брыгиде и ее ребенке? тараторила пани Хеня, медсестра, когда доктор закончил прием пациентов в поликлинике в Трумейках и в связи с тем, что уходил в отпуск, немного задержался, чтобы привести в порядок свои документы. Пани Хеня тоже прибиралась в шкафчике с лекарствами и тараторила, как это делают женщины:
   - Мужчины боятся панны Брыгиды, хоть она и самая красивая женщина в околице. Никто ведь лучше, чем она, и ловчее не вычистит бычка или жеребца. Приблизиться к ней и ребенка ей сделать должен был кто-то очень смелый. А кто самый смелый человек во всей гмине Трумейки? Кто же еще, если не наш комендант, пан Корейво. Он голыми руками может схватить бандита или самого большого хулигана. Поэтому некоторые говорят, что ребенок панны Брыгиды от коменданта Корейво.
   - Глупости они говорят, пани Хеня. Одно дело - ловить бандитов голыми руками, а другое - сделать такой женщине ребенка, - бурчал доктор, укладывая бумаги в ящики стола.
   - Это правда, доктор, - соглашалась с ним пани Хеня. - У пана Корейво некрасивая жена, а панна Брыгида - самая красивая женщина в околице и к тому же хорошо зарабатывает. Если бы он сделал ей ребенка, то женился бы на ней, если бы ему даже приказали уйти с должности начальника отделения. Поэтому другие люди потихоньку болтают, что ребенка ей сделал такой, кто ни за что не может на ней жениться. Вы знаете, кого я имею в виду?
   - Понятия не имею.
   - Кого же, если не священника Мизереру? Красивый мужчина наш священник. А жениться не может. Это факт.
   - Снова глупости слышу, пани Хеня, - начиная сердиться, отозвался доктор. - О каждом священнике люди строят разные догадки. Трумейки - это, однако, маленький городишко. Здесь ничего не скроешь от людского глаза. Люди видели бы, как священник или комендант заходят вечерком к панне Брыгиде.
   - Не все можно высмотреть, - заупрямилась пани Хеня. - Брыгида живет над поликлиникой. Уже после обеда сюда никто не заходит, а дом стоит в сторонке. Можно к ней так войти, что никто не заметит.
   Рассердился доктор на пани Хеню и начал на нее кричать: - Одни глупости и сплетни у вас в голове! А в кабинете полно пыли. Я теперь не удивляюсь, что мне сегодня не хватило чистых игл. Сплетнями занимаетесь вместо того, чтобы иглы прокипятить! В шкафчиках грязно, ширма аж серая от пыли! Я в отпуск иду, а тут такой балаган. Я бы не хотел застать кабинет в таком виде, когда вернусь!
   Пани Хеня ушла за белую ширму и начала громко всхлипывать. Доктору стало ее жалко, он начал просить у нее прощения за то, что так вспылил. Но пани Хеня не потому плакала, что доктор на нее накричал, ведь это случалось часто, а потому, что у нее вообще уже давно было тяжело на сердце, и вот плач ее разобрал.
   - Посмотрите на меня, доктор, - сказала она, плача и расстегивая белый халат, под которым у нее были только трусики и бюстгальтер. - Мне даже сорока нет, а из-за троих детей грудь у меня уже обвисла, живот стал большой и сморщенный, бедра деформированы. Мой муж, завскладом, не хочет со мной жить, говорит, что детей больше не хочет, а я не принимаю никаких таблеток. А зачем мне целый месяц глотать таблетки, если он реже чем раз в два месяца хочет со мной спать? Я буду травиться таблетками, а и так ничего с этого иметь не буду. Я думаю, что он не из-за таблеток на меня не влезает, а из-за обвислой груди и бесформенных бедер. А мне ведь хочется так же, как когда-то, а может, еще больше) чем когда-то. Я бы теперь могла давать лучше, чем раньше, потому что опыт у меня больше и меньше стыжусь, а он не хочет этим воспользоваться. Что же делать такой женщине, как я, немолодой уже, с обвисшими грудями, если ей хочется, как молодой, даже еще больше? Я сижу у телевизора, чтобы посмотреть, как другие люди друг друга любят. Но там показывают только молодых и красивых женщин, которые любят, и из-за этого получаются разные проблемы. Разве вы видели когда-нибудь, чтобы показывали такую, у которой обвисшая грудь, большой живот, трое детей, но любить она хочет как молодая? Посмешище из такой делают, если уж покажут такую на экране. Когда старый мужчина влюбится в молоденькую, то ему все сочувствуют, говорят, что он переживает большую драму. А как старая влюбится в молодого парня, смех один из этого и издевательства. "Посмотрите на нее, - говорят, грудь у нее обвисла, живот большой, бедра деформированы, троих детей родила и парня себе высмотрела". Разве это справедливо, доктор? Кого же она должна себе высмотреть, если старые мужчины только на молодых заглядываются? Я могла бы и таблетками травиться или спираль себе вставить, чтобы муж хоть раз в неделю на меня лег. Но для чего мне столько возни, если он раз в два месяца это делает?
   Доктор застегнул пуговки халата на пани Хене, потому что в самом деле ничего приятного не было в созерцании ее обвислых грудей, большого живота и некрасивых бедер. Он чувствовал себя беспомощным перед ее жалобами, но и прекрасно ее понимал:
   - Перед телевизором сидеть не стоит, пани Хеня. Вы сами заметили, что ничего умного о настоящей жизни там нет. Уж лучше пройтись по улице, между людьми покрутиться. Спираль же я вам советую вставить, и как вернусь из отпуска, то сам это вам сделаю. В Скиролавках живут не только молодые и красивые, а все же все женщины как-то устраивают свою жизнь. Не с этим, так с другим, не открыто, так потихоньку. И нет такой женщины, будь у нее хотя бы и самые обвислые груди, живот большой и деформированные бедра, чтобы при желании она не нашла бы на себя охотника. Если не на трезвую голову, так по пьянке. Знаю даже такую, старше вас на десять лет, у которой уже и месячных нет, а она сейчас наслаждается вволю с кем хочет и сколько хочет. Я бы даже сказал, что в нашей деревне пожилые женщины бесятся сильней, чем молодые. И спрос на них больший, потому что, как вы это верно заметили, у них больший опыт и они менее стыдливы. Нет ничего худшего на свете для немолодой женщины, чем уставиться в телевизор, отказаться от жизни, заливаться слезами. Эх, пани Хеня, - вздохнул доктор. - Свой зад вы в кресло перед телевизором прячете, вместо того, чтобы с ним походить среди людей, повертеть немного и не скопидомничать. Потому что бабий зад, пани Хеня, это не кубышка, хотя ее немного напоминает.
   Доктор повесил свой белый халат, ключи от стола положил на шкаф. Пообещал пани Хене, что привезет ей из отпуска заграничную спираль в подарок, и уехал домой. Метеорологи предсказывали многодневный циклон, доктор радовался мысли об отдыхе, о прогулках по озеру на яхте, о встречах и беседах с писателем Любиньским, к которому снова приехала погостить панна Эльвира, подруга жены писателя.
   Поздним вечером он отложил книгу, которую читал, и, как вор, выскользнул через террасу в сад.
   В доме Юстыны не горел свет, но двери, однако, были открыты. Он вошел в комнату и в темноте опрокинул маленькую скамеечку, которая с шумом упала на пол. Молодая женщина лежала нагая под периной и ждала его прихода, потому что молила об этом своего Клобука. Она громко вздохнула, когда холодные пальцы доктора скользнули под перину и коснулись ее груди. Доктор прильнул губами к твердому животу, потерся щекой о шершавое от волос лоно. Его снова охватил запах шалфея, мяты и полыни, он ощутил огромную радость и необычайный покой. Он знал, что уже полюбил свое молчаливое вожделение, и, прежде чем войти в тело Юстыны, набухшее жаждой, он подумал, что те, кто нуждается в словах для выражения любви, может быть, не вожделеют достаточно сильно. Так он любил в молодости Гертруду Макух, а позже Анну. Только потом он научился говорить о любви с женщинами, которых брал в объятия, потому что слова помогали заполнить пустоту между одним и другим извержением семени.
   О том,
   что многие хотят влюбляться, но мало кто кого любит
   Рената Туронь каждую ночь сидела у окна на втором этаже дома лесничего Видлонга и вглядывалась в озеро. Ее мучило то, что на следующий день она чувствовала себя сонной и ослабленной. Поэтому однажды после обеда она взяла своего мальчика, велела мужу идти с собой и направилась к дому доктора за врачебной помощью. Гертруда Макух сообщила ей, что у доктора отпуск, но у пани Туронь была ученая степень, и приехала она в Скиролавки из столицы, что давало ей, по ее мнению, некоторое превосходство над каким-то там деревенским врачом. Она обошла весь дом и вместе с ребенком и мужем вышла на террасу, где Неглович загорал в шезлонге и прищуренными от солнца глазами наблюдал за маневрами белой яхты писателя Любиньского на озере.
   - Доктор, я страдаю бессонницей, - пожаловалась она, кокетливо наклонив свою большую голову с обесцвеченными волосами. - Каждый вечер я сажусь у окна и до поздней ночи смотрю на озеро.
   На террасе была длинная скамейка. Тотчас же на нее уселся Роман Туронь, который на ходу так странно ступал, будто бы только что наделал в штаны. У него, как и у жены, была очень большая голова и квадратные челюсти, которые придавали его лицу выражение серьезности и решительности. Вслед за ним пристроился на скамейке маленький Туронь, походкой напоминающий отца. Только пани Туронева встала перед доктором выпрямившись, руками опершись о бедра. Она гордилась своей рослой фигурой, могучими бедрами и высокомерной осанкой; летом с утра до вечера она носила шорты в обтяжку, чтобы ее формы были видны каждому. К сожалению, на этот раз портниха сшила ей слишком тесные шорты, они жали ей в шагу, и только приличия удерживали ее от того, чтобы все время обдергивать коротенькие штанины и поправлять трусики, впивавшиеся в тело. Единственное, за что пани Туронева могла упрекнуть свою красоту, - это маленькая грудь и множество веснушек на плечах и на спине, которые она прятала под цветными свитерками и блузочками. По этой причине она загорала в местах отдаленных, но просматривающихся, чтобы не напал на нее таинственный убийца.
   - Я не высыпаюсь, а потом весь день чувствую себя измученной и будто бы в обмороке, - объяснила она.
   Доктор увидел, что на озере Любиньски прекрасно выполнил поворот через корму.
   - Я тоже в последнее время очень плохо сплю, - сказал он, окинув женщину рассеянным взглядом. - Я советую вам пройти обследование в поликлинике в Трумейках. Конечно, я могу выписать вам мягкие снотворные средства, но не стоит глотать что-нибудь подобное на отдыхе. Вечером вы должны читать какую-нибудь скучную книжку. Лучше всего про любовь.
   Со стороны скамейки, где сидел Туронь, раздалось тихое бурчание. Доктор уже давно должен был бы знать, что он затрагивает небезопасную тему. Десять лет Рената всем вокруг без конца говорила, что она - особа, жаждущая большой и настоящей любви.
   - Вы шутите, доктор, - широко улыбнулась Туронева и слегка пошевелила бедрами. - Книги о любви вовсе не скучные.
   У пани Ренаты был большой рот с толстыми губами, она выглядела женщиной очень страстной; раз или два во время ее прежних приездов в Скиролавки доктор даже подумывал о ней в своем одиночестве, но неприятное недомогание, которое из-за нее получил молодой Галембка, отпугнуло его. Неглович понял остерегающее бурчание, извергнутое ее мужем, но, к сожалению, слишком поздно.
   - Говоря о любовных книгах, вы, наверное, имеете в виду описания сексуальных перипетий двоих или троих людей. Такие истории сами по себе возбуждают всеобщий интерес. Зато изображение настоящей и большой любви бывает очень скучным. Спросите пана Любиньского, который уже долго пишет любовную повесть. Он натыкается на такое количество препятствий, что я сомневаюсь, закончит ли он когда-либо свое произведение.
   - Люди вообще не много знают о любви, - вздохнула Рената Туронь. Шорты сильно впились ей в тело, но неудобно было лезть рукой между ног.
   Она немного сдвинула шорты вниз и показала пупок - большой и очень глубокий. Он стал таким с тех пор, как она родила сына. Она не смогла, несмотря на все диеты, победить в себе странного процесса, в результате которого все, что она съедала, сразу откладывалось на животе в виде жира и делало пупок таким широким и глубоким, что он напоминал ушную раковину маленького ребенка.
   Доктор остановил взгляд на ее пупке, потом снова стал смотреть на яхту писателя, маневрирующую на озере. Все говорило о том, что Любиньски направляет свою яхту к пристани доктора.
   - Любовь, - начал Неглович, - это не одно какое-то великое чувство, как ошибочно об этом судят, это - целый большой комплекс чувств. Он складывается из стольких элементов, из скольких элементов складывается личность какого-либо человека. В любовной ткани заключены слои переживаний детства, периода сексуального созревания, впечатлений от чтения, а также свойств, сформированных в процессе воспитания. Нельзя недооценивать и некоторых генетических предрасположенностей, которые у каждой человеческой особи различны. В этом комплексе чувств некоторые элементы могут выйти на первый план и задать доминирующий тон, другие же скрываются в тени. Если бы кто-нибудь смог специальным скальпелем сделать препарат любовной ткани и окрасить ее, может быть, оказалось бы, что любовь каждого человека имеет свой цвет. Бывает любовь красная, желтая, зеленая, белая, бело-красная или серо-зеленая - представьте себе все цвета мира, вдобавок еще и перемешанные между собой. Поэтому, видимо, столько писателей говорят о любви хорошей или плохой, разрушающей или созидающей, любви безумной или рассудительной. Картина любви какого-нибудь человека - это отражение его личности. Поэтов в книге о любви недостаточно заявить, что кто-то кого-то полюбил, а тот ответил на его чувство, потому что, как я уже упоминал, мы имеем дело с целым комплексом чувств, с тканью из различных слоев, пережитого опыта, впечатлений, полученных во время формирования личности. Если кто-то изобразит все это честно и полно, он, по-видимому, заставит читателя скучать. К сожалению, вокруг этой проблемы наросло множество недоразумений, которые заключаются прежде всего в том, что любовь пытаются оценивать. Но можно ли розовый цвет ставить выше, чем коричневый или желтый? Это дело вкуса, разве не так? Почему же любовь до гроба должна быть лучше, чем та, которая длилась всего час? Все это зависит от черт личности. Кто-то мстительный и долго помнящий обиду, наверное, будет долго скрывать в сердце свою любовь. Кто-нибудь другой так же легко забудет об обиде, как и о любимой женщине. Надо ли иметь к ним за это претензии?
   К пристани доктора причалила белая яхта писателя. Панна Эльвира и пани Басенька уже шли через луг к террасе, писатель же возился у причала, швартуя яхту с развернутым парусом, который громко хлопал и резко дергался на ветру.
   - Эта женщина, кажется, за деньги публично раздевается в ночных ресторанах столицы, - при виде Эльвиры Туронева слегка презрительно надула губы.
   Доктор ничего не ответил. Пани Басенька - в узеньких черных плавочках и в таком же узеньком черном бюстгальтере - легко вскочила на террасу. При каждом шаге и резком движении казалось, что ее груди вот-вот выскочат из лифчика и объявятся во всей своей округлости. Туронь ждал этого, и в уголках его рта появилась слюна.
   Эльвира вошла на террасу с грацией эстрадной актрисы, слегка покачивая бедрами. Она была в тесных джинсах и серой блузочке, старательно застегнутой под шеей. Светлые длинные волосы были заплетены в косу. В мягком овале лица, несмелой улыбке маленького рта и застенчивом взгляде голубых глаз было что-то от невинной девочки-подростка. Но большая грудь мощно очерчивалась под блузкой, и поэтому ее так ценили в ночных ресторанах столицы.
   Прибежал запыхавшийся писатель Любиньски, огромный мужчина с бронзовым загаром, с выгоревшей на солнце гривой волос. В тесных плавках заметно вырисовывалось что-то большое. Пани Туронева сразу это заметила и, неизвестно почему, почувствовала, что Любиньски ее оскорбил.
   - Нельзя терять хорошую погоду, доктор, - сказала пани Басенька. Предлагаем вылазку двумя яхтами на Песчаную косу.
   - Басенька поплывет с вами, а я с Эльвирой. Так будет интереснее, заявил Любиньски.