Страница:
Руки госпожи Брук дрожали как в лихорадке.
По правде говоря, мне также было очень не по себе. Я тоже чувствовала, что дрожу, правда, слабости не было и в помине. Разумеется, Гертруда сильно сгустила краски, но все-таки как приятно хоть раз в жизни почувствовать себя сильной и могущественной. Кровь моя так и кипела, я ощутила в душе упоительную сладость злорадства. «Правильно, так этой мерзкой женщине и надо, уничтожьте ее, немедленно, – ликовала я, – сделайте так, чтобы она корчилась от боли и страдания».
Но вслед за этим сладостным возбуждением сразу же пришло иное чувство – стыд.
– Не надо, прошу вас, – сказала я, коснувшись плеча Гертруды. – Я сама во многом виновата. Ведь это я рассердила госпожу Брук.
Маркиза недоверчиво покачала головой. Она считала меня абсолютно невиновной и не желала видеть в моих поступках никаких промахов. Я лихорадочно пыталась вспомнить хоть какую-нибудь молитву, которая могла бы помочь нам, направить нас по верному пути.
– Миледи, прошу вас, вспомните: «Блажени милостивии, яко тии помиловани будут. Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят. Блажени миротворцы, яко тии сынове Божий нарекутся».
И вдруг яростный гнев Гертруды, от которого у нее даже потемнело лицо, куда-то отступил. Она заплакала, схватила меня за обе руки и сжала их так, что мне стало больно.
– Ах, Джоанна, благодарю вас, вы показали мне, что такое истинно христианский дух, которому я всегда должна быть верна! – воскликнула она. – Теперь я снова понимаю, что такое милость Божия!
Она приказала увести госпожу Брук и Грегори. Джеффри проводил их до дверей, что-то потихоньку выговаривая женщине.
Через минуту с улицы снова донеслись какие-то звуки. Это вернулся Генри Кортни, чрезвычайно довольный осмотром церкви Святой Троицы.
– А в часовне отец Уильям показал мне удивительную фреску с изображением святого Георгия! – радостно сказал мой кузен.
«Надеюсь, он не сообщил вам, что по повелению Кромвеля эта фреска будет закрашена», – подумала я.
Так, значит, Уильям Моут вовсю пресмыкался перед маркизом Эксетером. Меня это нисколько не удивило: жестокие и безжалостные люди в глубине души часто трусливы и всячески лебезят перед теми, кто сильнее и могущественнее их.
– А как Артур вел себя? – спросила я, ожидая ответа с некоторым страхом. – И где он сейчас?
– Сами посмотрите, – предложил Генри.
Я выглянула в окно. Улица самым чудесным образом преобразилась, превратившись в детскую игровую площадку. Слуги Кортни очистили довольно большое пространство, и теперь Эдвард с Артуром играли там в мяч, с веселым смехом бросая его друг другу.
Артур весь так и сиял. Казалось, за последний час он даже подрос дюйма на два, не меньше.
– Джоанна, что это с вами? – удивился Генри. – Да вы никак плачете?
Я приложила ладони к щекам. Они были мокрые.
– Мне порой бывает так нелегко с Артуром, – призналась я. – Не знаю, все ли я делаю правильно, у меня ведь нет никакого опыта в воспитании детей. И еще я очень боюсь за его будущее.
Я была знакома с кузеном всего пару часов – и вот на тебе, уже делилась с ним своими страхами, в которых не признавалась никому, даже брату Эдмунду.
– Ах вот оно что. Ну, ничего, мы обязательно вам поможем. Для начала Артур не должен больше носить эту детскую одежду, – сказал Генри. – Пора нарядить его как следует: пусть все видят, что он происходит из знатной семьи, да и вообще уже большой мальчик.
– Вы так считаете?
– Конечно, ведь вашему воспитаннику уже пять лет. Пора нанимать учителя, пусть Артур приучается к играм настоящих мужчин.
Боюсь, на лице моем выразилось сомнение. И Генри это почувствовал.
– Джоанна, ну сами посмотрите: Артур – проворный и сильный мальчик. Может быть, держать в руках букварь ему еще и рано. Всему свое время. Хотя, чтобы сделать карьеру при дворе, вовсе не обязательно быть начитанным человеком. Знаете, что говорит Норфолк? Он любит повторять, что именно чтение книжек развратило наше дворянство. И мой кузен расхохотался, не замечая, что, услышав имя Норфолка, я вся так и сжалась. Век не забуду, как герцог травил меня в лондонском Тауэре и даже бил по лицу, когда был недоволен моими ответами на допросах.
– Мой муж – прекрасный отец, лучшего не найти во всей Англии, – заметила Гертруда, догоняя нас уже на крыльце. Она нежно погладила супруга по руке.
– Дорогая кузина Джоанна, а почему бы вам с Артуром не приехать к нам в гости? – спросил Генри. – Поживете какое-то время. У нас ведь полно учителей и наставников. Артура надо научить ездить верхом, танцевать, держать себя в обществе. Да и Эдварду пойдет на пользу, если рядом с ним будет мальчик помладше.
– Я уже пригласила Джоанну погостить у нас в Лондоне, но она говорит, что у нее много дел здесь, в Дартфорде, – небрежно сказала Гертруда.
Генри умоляюще поднял обе руки:
– Ну хоть на месячишко. За четыре недели мы сделаем из Артура настоящего джентльмена. А в ноябре вернетесь обратно.
Я смотрела на своих вновь обретенных родственников, и сердце мое стучало так сильно, как не стучало даже тогда, когда я лежала посреди улицы в грязи, придавленная злосчастным станком. Может, нам действительно погостить в семействе Кортни? Но тогда придется жить в Лондоне, в городе, где мне всегда было не по себе: ведь именно там сожгли Маргарет, причем я видела это собственными глазами. Правда, Гертруда уверяет, что она не бывает при дворе. И они с мужем, похоже, искренне хотят мне помочь. Я уж не говорю о том, насколько полезно мне будет пообщаться с мудрыми родителями, которые имеют немалый опыт воспитания сына.
– Простите, Джоанна, можно вас на минутку? – услышала я голос Джеффри Сковилла.
Наблюдая за Артуром, я совсем забыла и про Джеффри, и про госпожу Брук. Но, оказывается, Сковилл не ушел и теперь хотел мне что-то сообщить.
Генри смерил его строгим взглядом:
– А позвольте узнать, вы кто такой будете?
– Это друг нашей Джоанны, его зовут Джеффри Сковилл, – пояснила Гертруда исключительно учтивым тоном. – Он исполняет в Дартфорде обязанности констебля.
– Ах вот оно что…
Генри улыбнулся Сковиллу, но в глазах его промелькнуло некоторое замешательство. Похоже, он искренне недоумевал, как представительница славного рода Стаффордов может водить дружбу с полицейским.
– Мне бы хотелось, если позволите, поговорить с госпожой Стаффорд с глазу на глаз, – сказал Джеффри.
Улыбка на лице Генри моментально погасла.
– Господин Сковилл был знаком с моим отцом, – сказала я, но тут же пожалела об этом. Слова мои прозвучали так, будто я пытаюсь повысить в глазах супругов Кортни социальный статус своего друга. Однако, похоже, никто так не подумал.
Провожаемые любопытными взглядами, мы с Джеффри вышли из гостиной. Оказавшись в кухне, я плотно закрыла дверь. На деревянном столе все еще лежали крошки хлеба и сыра: если помните, Артур съел на завтрак бутерброд. Интересно, почему моя юная служанка до сих пор так и не появилась? В животе у меня бурчало от голода. И усталость тоже давала о себе знать. Тем более что прошлой ночью я почти не спала.
Вдруг Джеффри схватил меня за плечи и притянул к себе. Мы стояли теперь так близко друг к другу, что я ощущала горький запах его дешевого мыла, каким обычно пользуются слуги. Как, однако, это не к лицу человеку, который носит модную прическу. Меня неприятно поразило, что Сковилл так грубо схватил меня, но, как ни странно, глядя на его неуклюжие аристократические замашки, я ощущала даже некоторую нежность.
– Выслушайте меня, Джоанна, – горячо заговорил Джеффри. – Вы ни в коем случае не должны ехать с этими людьми.
– Но почему?
– Это для вас опасно.
Я осторожно высвободилась из его неловких объятий. Я уже успела привыкнуть к мысли, что в семействе Кортни мне будет гораздо легче воспитывать Артура. С плеч упадет тяжкий груз ответственности за мальчика. А теперь Джеффри хочет все испортить.
– Что за ерунда? – ответила я. – Вы же прекрасно знаете, Кортни – самая богатая семья в стране. У них целая армия слуг. Интересно, кто может угрожать мне, пока я буду у них гостить?
– Я говорю о совсем иного рода опасности.
– О какой же?
Джеффри не отвечал. Я видела, что он мучительно подбирает слова, пытается сложить их в голове так, чтобы его объяснение прозвучало убедительно. Совсем как Гертруда Кортни, когда та недавно рассказывала мне про леди Марию.
– А откуда сестра Беатриса узнала, что вы собираетесь занять в Дартфорде должность городского констебля? – спросила я.
Джеффри нахмурился:
– После той ярмарки она мне писала. И я отвечал на ее письма.
– Понятно.
– Я был бы счастлив переписываться и с вами, Джоанна. Но вы ведь сами не захотели.
В воздухе повисло напряженное молчание. Этого мне еще только не хватало. Да напиши я Джеффри письмо, оно мигом возбудило бы в нем надежду на нечто большее, чем просто дружба. А я-то надеялась, что Сковилл больше не испытывает ко мне нежных чувств. Ведь с тех пор как прошлой весной в монастырском амбаре он признался мне в любви, мы виделись всего один только раз.
– Джеффри, а на той ярмарке, которую проводили в честь Дня святой Маргариты… – начала было я, но тут же осеклась.
– На ярмарке? – не понял он. – А при чем здесь ярмарка?
– Я хотела спросить: вас в тот день, кажется, что-то… беспокоило? Во всяком случае, мне так показалось.
Изумление и растерянность проступили на лице Джеффри, но он быстро взял себя в руки и вдруг рассмеялся. Но уже не тем легким, беззаботным, мальчишеским смехом, как бывало раньше.
– Так вы, значит, не догадываетесь, в чем дело, да, Джоанна? А я-то порой ломал голову: догадалась она или нет? Думал: «Нет, все-таки она должна это понимать. Она ведь не глупая девушка».
– Что я должна понимать?
– Какое впечатление вы производите на мужчин. Глядя на вас, они сразу становятся в стойку. А когда рядом еще и Беатриса… Пресвятые угодники! Две красавицы сразу, и обе уже не послушницы, не монашки, и обе не замужем, у обеих нет ни отца, ни матери. И спокойно ходят по городу. Одна черненькая, другая блондинка. Вы спрашиваете, почему я был в тот день на ярмарке сам не свой? Да потому, Джоанна, что очень за вас обеих боялся. Там ведь было столько мужчин, они кружку за кружкой глотали пиво… А вдруг я не смогу в случае чего защитить вас с Беатрисой? К счастью, к нам тогда никто не приставал. Но я не сомневаюсь, кое-кто в этом городе хотел бы сегодня увидеть вас в колодках. Ваша красота может свести с ума… кого угодно.
– Это неправда, – ответила я, повышая голос. – И мне неприятно это слышать, прекратите сейчас же. Что за нелепость!
– Может, напомнить, при каких обстоятельствах мы познакомились? – спросил Джеффри.
Я вздрогнула при воспоминании о негодяе, который напал на меня на Смитфилде.
– А при чем здесь семейство Кортни?
– Абсолютно ни при чем. Но, поверьте мне, Джоанна, в их доме вам угрожает опасность. Не прямо сейчас. И лично к милорду и миледи это не имеет отношения, я не сомневаюсь, что они благородные люди. Но видите ли… Тут все дело в том, кто они такие.
Из соседней комнаты послышался смех Артура. Он уже вернулся с улицы. И мне захотелось опять оказаться рядом с ним, Генри и Гертрудой.
– Я не сомневаюсь, Джеффри, что вы желаете мне добра. Но должна сказать вам: не часто человек производит на меня такое сильное впечатление, как Генри Кортни. Я уверена, что могу во всем на него положиться.
– Как были уверены когда-то, что можете положиться на сестру Кристину?
Я сделала шаг назад, потом еще один и увидела в глазах констебля горькое сожаление. Должно быть, боль исказила мое лицо, когда я услышала имя послушницы, которая когда-то была моей подругой… и которая убила двух человек.
– Простите, Джоанна, я только хотел сказать… – Джеффри умоляюще протянул ко мне руку.
Но я резко оттолкнула его и повернулась к двери. Попыталась открыть, но она не поддавалась. Господи, нужно как можно скорей выйти отсюда!
– Джоанна, простите меня, мне очень жаль… – тихо прохрипел Сковилл.
– Я хочу, чтобы вы немедленно покинули мой дом! – заявила я и изо всех сил обеими кулаками ударила по двери, отчего та резко распахнулась.
В гостиной все сразу замолчали. Я старалась казаться спокойной. Артур вскарабкался мне на руки, и я взъерошила его спутанные, мягкие, как шелк, волосенки.
– Что с вами, Джоанна? – обеспокоенно спросила Гертруда и сразу же перевела взгляд к открытому проему двери, в котором показался Джеффри.
– Все хорошо, – ответила я, и, слава богу, голос мой прозвучал ровно и спокойно. – Я решила принять ваше любезное приглашение и погостить у вас месяц.
Супруги Кортни обрадованно заулыбались, Артур запрыгал от радости. Немедленно послали паковать наши вещи. Гертруда и слышать не желала о том, чтобы подождать хотя бы денек.
Сестру Беатрису я остановила, когда та уже выходила из дома. Должно быть, она хотела догнать Джеффри, который беспрекословно повиновался мне и, не сказав более ни единого слова, ушел.
– Вы не могли бы подняться со мной наверх, сестра Беатриса? Мне очень нужна ваша помощь. Без вас мне никак не справиться.
В спальне мы опустились рядом на колени и стали укладывать одежду Артура.
– Теперь я понимаю, почему вы остались со мной в Дартфорде, – сказала я. – И, думаю, наша дружба тут ни при чем. На самом деле это связано с Джеффри Сковиллом, так?
– Да, это правда, – призналась она. – Я неравнодушна к нему.
– По крайней мере, мы выяснили правду. Уже хорошо.
Сестра Беатриса протянула мне теплую ночную рубашку Артура.
– К сожалению, Джеффри не отвечает мне взаимностью, – продолжила она. – Я это знаю, но надеюсь, что со временем все переменится.
Подобного рода откровение испугало меня.
– А как же наш обет? – спросила я. – Мы, конечно, уже не в монастырских стенах, но все-таки.
– Вы имеете в виду обет целомудрия? – фыркнула сестра Беатриса. Мне она почему-то напомнила кошку, которую загнали в угол. – Но, Джоанна, вам ведь прекрасно известна моя история. Я была любовницей развратного человека. Потом принесла в подоле, но Бог сжалился надо мной и забрал ребенка к Себе. Все от меня отвернулись, даже родная мать. Она прокляла меня как блудницу и прогнала в лес.
В словах сестры Беатрисы было столько страдания, что у меня на глаза навернулись слезы.
– Но потом вы снова пришли в монастырь, стали послушницей, – сказала я. – Снова сделались членом общины.
– Да, благодаря Джеффри, – быстро закивала она. – Он нашел меня, и я все ему рассказала. Все-все, без утайки. И Джеффри не осудил меня, не стал порицать и называть грешницей. Он единственный человек, кто не осудил меня, истинный христианин, который свято соблюдает заповедь «Не судите, да не судимы будете».
«Ну, это, положим, вопрос спорный, – подумала я. – Лично меня Джеффри постоянно осуждает, вечно спорит со мной и даже оскорбляет». Но вслух сказала:
– Я вас тоже нисколько не осуждаю.
– Не совсем так, – вздохнула моя собеседница. – Да, из женщин вы меньше прочих осуждаете меня, но все-таки осуждаете. Но я все равно вас люблю. – Она сжала мою руку. – Вы всегда были мне подругой, сестра Джоанна. Нас разделяет только Джеффри. Но что бы там ни было, у вас доброе сердце. – Она хотела добавить что-то еще, но, видно, передумала.
– Ну, что же вы? Продолжайте, – попросила я.
Сестра Беатриса глубоко вздохнула:
– Уж если мы сегодня говорим по душам, то давайте выясним все до конца, начистоту. Я знаю, что Джеффри любит вас. Но лишь потому, что вы не отвечаете ему взаимностью. Такой вот печальный парадокс. Вы же его не любите, сестра Джоанна… – Эта последняя фраза не была утверждением, но прозвучала скорее как робкий вопрос.
«Сестра Беатриса хочет, чтобы я успокоила ее, убедила, что действительно не люблю Джеффри, – догадалась я, – и тем самым дала ей свое благословение».
И вдруг меня охватило отчаянное смятение. Возможно, вы посчитаете меня собакой на сене, но я действительно не знала, как отношусь к Джеффри Сковиллу и чего от него хочу.
– Вещи собраны, – объявила, появляясь в дверях, молоденькая служанка Гертруды. – Миледи ждет вас внизу.
Потом супруги Кортни приказали привести в порядок дом. Артура посадили на коня позади Эдварда. Мне же, вплоть до самого конца нашего пребывания в Лондоне, выделили отдельную лошадку. «Интересно, кто ездил на ней еще час назад?» – невольно задалась я вопросом, разглядывая симпатичную гнедую кобылку.
Я попрощалась с сестрой Беатрисой и дала ей денег, попросив заплатить служанке за месяц и объяснить той, что к чему. Опустив глаза в землю, сестра Беатриса кивнула. Попрощалась она со мной вежливо, но холодно. Ведь я так и не облегчила ей сердце, не ответив на ее последний отчаянный полувопрос.
Наша кавалькада двинулась по Хай-стрит к развилке, где начиналась дорога на Лондон. Мне еще ни разу не приходилось передвигаться по Дартфорду верхом. Я смотрела на город новым взглядом, как бы свысока. Можно было заглядывать в окна домов и лавок, мимо которых мы проезжали.
Казалось бы, как не радоваться тому, что я покидаю Дартфорд, жители которого всего несколько часов назад с таким наслаждением унижали меня. Но мне было грустно. Слезы наворачивались на глаза. И еще я ощущала страшную слабость.
«Просто ты уезжаешь на пустой желудок, только и всего, – говорила я себе. – А вообще, Джоанна, ты поступила абсолютно правильно, даже не сомневайся» Тут голова у меня закружилась, и я изо всех сил вцепилась в переднюю луку, чтобы не свалиться с лошади.
– Сестра Джоанна! Сестра Джоанна!
Я повернулась в седле. Это кричала сестра Винифред. Она бежала за мной, обеими руками подхватив юбки, чтобы не споткнуться.
– Постойте, сестра Джоанна! Вы куда это собрались?
Я махнула рукой слугам, чтобы ее пропустили ко мне.
– В гости к родственникам. Через месяц вернусь.
– Ничего не понимаю, – всхлипывала моя подруга, и слезы ручьями текли по ее щекам. – Как это вдруг вы ни с того ни с сего уезжаете? Вы давно это решили?
– Нет, только сегодня.
«Брат Эдмунд тоже не поймет меня, – подумала я и почувствовала себя глубоко несчастной. – И действительно, как же я могла принять такое решение, не посоветовавшись со своим лучшим другом? И еще он наверняка обидится, узнав, что я уехала, даже не попрощавшись с ним».
Гертруда Кортни, ехавшая впереди, обернулась. Я помахала маркизе рукой, давая понять, что ей вмешиваться не стоит.
– Прошу вас, сестра Винифред, пожалуйста, не надо так расстраиваться, – сказала я, наклоняясь в седле. – Я обязательно напишу вам, завтра же напишу. И все объясню брату Эдмунду.
Сестра Винифред перестала семенить ногами и остановилась. Мы продолжали двигаться вперед, а она осталась стоять посреди улицы. Я все смотрела на свою подругу, у меня даже шея заболела, и только тогда я отвернулась. А через секунду услышала за спиной ее голос:
– Да хранит вас Бог, сестра Джоанна!
Моя лошадка, послушно шагавшая вслед за остальными, свернула на дорогу пошире, ту, что вела в Лондон. Слева раскинулись густые яблоневые сады. У стволов самых высоких деревьев стояли стремянки: уже вовсю собирали урожай. Ярко светило солнце, клонясь к закату, и косые лучи его высвечивали ветки, густо усыпанные зрелыми яблоками. Краски были яркие, сочные, и чтобы любоваться этим зрелищем, приходилось щурить глаза.
Вдруг раздался душераздирающий крик. Из зарослей на дорогу, размахивая своим посохом, выскочил Джон.
– Вот они, порождения ехиднины, в чреве у них дочь Сатаны!
Гертруда сделала знак слуге. Я пришпорила лошадь, чтобы догнать их, пока Джону не успели причинить зла.
– Не трогайте его! – крикнула я. – Это Джон, городской сумасшедший! Господь помрачил его бедный разум!
Генри Кортни кивнул и отдал слугам другой приказ. Целый дождь новеньких шиллингов сверкнул в воздухе и рассыпался у грязных ног бедного Джона.
Но он не стал поднимать монеты. Встав у края дороги, Джон снова заговорил.
– Приготовьте пути, ибо вам не избежать неумолимого рока! И вы должны быть готовы ко всему, вы, согрешившие перед Господом! – возопил он. – Господь видит все ваши прегрешения! Он знает, что раскаяние ваше лживо, лживо и лживо!
Гертруда прижала к губам руку. Ее пугал весь этот вздор, который нес Джон.
– Продолжать движение, не останавливаться! – громко крикнул Генри.
Все пришпорили лошадей. Я мысленно молилась, чтобы Джон не стал преследовать нас дальше. Терпение Кортни в конце концов могло лопнуть.
Но Джон не пошел за нами. Хотя рта не закрыл, и крики его долго еще звенели в ушах, когда Дартфорд остался уже далеко позади.
– Близится час расплаты! – громко вещал сумасшедший. – Армагеддон уже наступил! И в конце концов он поглотит всех вас!
Часть вторая
7
По правде говоря, мне также было очень не по себе. Я тоже чувствовала, что дрожу, правда, слабости не было и в помине. Разумеется, Гертруда сильно сгустила краски, но все-таки как приятно хоть раз в жизни почувствовать себя сильной и могущественной. Кровь моя так и кипела, я ощутила в душе упоительную сладость злорадства. «Правильно, так этой мерзкой женщине и надо, уничтожьте ее, немедленно, – ликовала я, – сделайте так, чтобы она корчилась от боли и страдания».
Но вслед за этим сладостным возбуждением сразу же пришло иное чувство – стыд.
– Не надо, прошу вас, – сказала я, коснувшись плеча Гертруды. – Я сама во многом виновата. Ведь это я рассердила госпожу Брук.
Маркиза недоверчиво покачала головой. Она считала меня абсолютно невиновной и не желала видеть в моих поступках никаких промахов. Я лихорадочно пыталась вспомнить хоть какую-нибудь молитву, которая могла бы помочь нам, направить нас по верному пути.
– Миледи, прошу вас, вспомните: «Блажени милостивии, яко тии помиловани будут. Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят. Блажени миротворцы, яко тии сынове Божий нарекутся».
И вдруг яростный гнев Гертруды, от которого у нее даже потемнело лицо, куда-то отступил. Она заплакала, схватила меня за обе руки и сжала их так, что мне стало больно.
– Ах, Джоанна, благодарю вас, вы показали мне, что такое истинно христианский дух, которому я всегда должна быть верна! – воскликнула она. – Теперь я снова понимаю, что такое милость Божия!
Она приказала увести госпожу Брук и Грегори. Джеффри проводил их до дверей, что-то потихоньку выговаривая женщине.
Через минуту с улицы снова донеслись какие-то звуки. Это вернулся Генри Кортни, чрезвычайно довольный осмотром церкви Святой Троицы.
– А в часовне отец Уильям показал мне удивительную фреску с изображением святого Георгия! – радостно сказал мой кузен.
«Надеюсь, он не сообщил вам, что по повелению Кромвеля эта фреска будет закрашена», – подумала я.
Так, значит, Уильям Моут вовсю пресмыкался перед маркизом Эксетером. Меня это нисколько не удивило: жестокие и безжалостные люди в глубине души часто трусливы и всячески лебезят перед теми, кто сильнее и могущественнее их.
– А как Артур вел себя? – спросила я, ожидая ответа с некоторым страхом. – И где он сейчас?
– Сами посмотрите, – предложил Генри.
Я выглянула в окно. Улица самым чудесным образом преобразилась, превратившись в детскую игровую площадку. Слуги Кортни очистили довольно большое пространство, и теперь Эдвард с Артуром играли там в мяч, с веселым смехом бросая его друг другу.
Артур весь так и сиял. Казалось, за последний час он даже подрос дюйма на два, не меньше.
– Джоанна, что это с вами? – удивился Генри. – Да вы никак плачете?
Я приложила ладони к щекам. Они были мокрые.
– Мне порой бывает так нелегко с Артуром, – призналась я. – Не знаю, все ли я делаю правильно, у меня ведь нет никакого опыта в воспитании детей. И еще я очень боюсь за его будущее.
Я была знакома с кузеном всего пару часов – и вот на тебе, уже делилась с ним своими страхами, в которых не признавалась никому, даже брату Эдмунду.
– Ах вот оно что. Ну, ничего, мы обязательно вам поможем. Для начала Артур не должен больше носить эту детскую одежду, – сказал Генри. – Пора нарядить его как следует: пусть все видят, что он происходит из знатной семьи, да и вообще уже большой мальчик.
– Вы так считаете?
– Конечно, ведь вашему воспитаннику уже пять лет. Пора нанимать учителя, пусть Артур приучается к играм настоящих мужчин.
Боюсь, на лице моем выразилось сомнение. И Генри это почувствовал.
– Джоанна, ну сами посмотрите: Артур – проворный и сильный мальчик. Может быть, держать в руках букварь ему еще и рано. Всему свое время. Хотя, чтобы сделать карьеру при дворе, вовсе не обязательно быть начитанным человеком. Знаете, что говорит Норфолк? Он любит повторять, что именно чтение книжек развратило наше дворянство. И мой кузен расхохотался, не замечая, что, услышав имя Норфолка, я вся так и сжалась. Век не забуду, как герцог травил меня в лондонском Тауэре и даже бил по лицу, когда был недоволен моими ответами на допросах.
– Мой муж – прекрасный отец, лучшего не найти во всей Англии, – заметила Гертруда, догоняя нас уже на крыльце. Она нежно погладила супруга по руке.
– Дорогая кузина Джоанна, а почему бы вам с Артуром не приехать к нам в гости? – спросил Генри. – Поживете какое-то время. У нас ведь полно учителей и наставников. Артура надо научить ездить верхом, танцевать, держать себя в обществе. Да и Эдварду пойдет на пользу, если рядом с ним будет мальчик помладше.
– Я уже пригласила Джоанну погостить у нас в Лондоне, но она говорит, что у нее много дел здесь, в Дартфорде, – небрежно сказала Гертруда.
Генри умоляюще поднял обе руки:
– Ну хоть на месячишко. За четыре недели мы сделаем из Артура настоящего джентльмена. А в ноябре вернетесь обратно.
Я смотрела на своих вновь обретенных родственников, и сердце мое стучало так сильно, как не стучало даже тогда, когда я лежала посреди улицы в грязи, придавленная злосчастным станком. Может, нам действительно погостить в семействе Кортни? Но тогда придется жить в Лондоне, в городе, где мне всегда было не по себе: ведь именно там сожгли Маргарет, причем я видела это собственными глазами. Правда, Гертруда уверяет, что она не бывает при дворе. И они с мужем, похоже, искренне хотят мне помочь. Я уж не говорю о том, насколько полезно мне будет пообщаться с мудрыми родителями, которые имеют немалый опыт воспитания сына.
– Простите, Джоанна, можно вас на минутку? – услышала я голос Джеффри Сковилла.
Наблюдая за Артуром, я совсем забыла и про Джеффри, и про госпожу Брук. Но, оказывается, Сковилл не ушел и теперь хотел мне что-то сообщить.
Генри смерил его строгим взглядом:
– А позвольте узнать, вы кто такой будете?
– Это друг нашей Джоанны, его зовут Джеффри Сковилл, – пояснила Гертруда исключительно учтивым тоном. – Он исполняет в Дартфорде обязанности констебля.
– Ах вот оно что…
Генри улыбнулся Сковиллу, но в глазах его промелькнуло некоторое замешательство. Похоже, он искренне недоумевал, как представительница славного рода Стаффордов может водить дружбу с полицейским.
– Мне бы хотелось, если позволите, поговорить с госпожой Стаффорд с глазу на глаз, – сказал Джеффри.
Улыбка на лице Генри моментально погасла.
– Господин Сковилл был знаком с моим отцом, – сказала я, но тут же пожалела об этом. Слова мои прозвучали так, будто я пытаюсь повысить в глазах супругов Кортни социальный статус своего друга. Однако, похоже, никто так не подумал.
Провожаемые любопытными взглядами, мы с Джеффри вышли из гостиной. Оказавшись в кухне, я плотно закрыла дверь. На деревянном столе все еще лежали крошки хлеба и сыра: если помните, Артур съел на завтрак бутерброд. Интересно, почему моя юная служанка до сих пор так и не появилась? В животе у меня бурчало от голода. И усталость тоже давала о себе знать. Тем более что прошлой ночью я почти не спала.
Вдруг Джеффри схватил меня за плечи и притянул к себе. Мы стояли теперь так близко друг к другу, что я ощущала горький запах его дешевого мыла, каким обычно пользуются слуги. Как, однако, это не к лицу человеку, который носит модную прическу. Меня неприятно поразило, что Сковилл так грубо схватил меня, но, как ни странно, глядя на его неуклюжие аристократические замашки, я ощущала даже некоторую нежность.
– Выслушайте меня, Джоанна, – горячо заговорил Джеффри. – Вы ни в коем случае не должны ехать с этими людьми.
– Но почему?
– Это для вас опасно.
Я осторожно высвободилась из его неловких объятий. Я уже успела привыкнуть к мысли, что в семействе Кортни мне будет гораздо легче воспитывать Артура. С плеч упадет тяжкий груз ответственности за мальчика. А теперь Джеффри хочет все испортить.
– Что за ерунда? – ответила я. – Вы же прекрасно знаете, Кортни – самая богатая семья в стране. У них целая армия слуг. Интересно, кто может угрожать мне, пока я буду у них гостить?
– Я говорю о совсем иного рода опасности.
– О какой же?
Джеффри не отвечал. Я видела, что он мучительно подбирает слова, пытается сложить их в голове так, чтобы его объяснение прозвучало убедительно. Совсем как Гертруда Кортни, когда та недавно рассказывала мне про леди Марию.
– А откуда сестра Беатриса узнала, что вы собираетесь занять в Дартфорде должность городского констебля? – спросила я.
Джеффри нахмурился:
– После той ярмарки она мне писала. И я отвечал на ее письма.
– Понятно.
– Я был бы счастлив переписываться и с вами, Джоанна. Но вы ведь сами не захотели.
В воздухе повисло напряженное молчание. Этого мне еще только не хватало. Да напиши я Джеффри письмо, оно мигом возбудило бы в нем надежду на нечто большее, чем просто дружба. А я-то надеялась, что Сковилл больше не испытывает ко мне нежных чувств. Ведь с тех пор как прошлой весной в монастырском амбаре он признался мне в любви, мы виделись всего один только раз.
– Джеффри, а на той ярмарке, которую проводили в честь Дня святой Маргариты… – начала было я, но тут же осеклась.
– На ярмарке? – не понял он. – А при чем здесь ярмарка?
– Я хотела спросить: вас в тот день, кажется, что-то… беспокоило? Во всяком случае, мне так показалось.
Изумление и растерянность проступили на лице Джеффри, но он быстро взял себя в руки и вдруг рассмеялся. Но уже не тем легким, беззаботным, мальчишеским смехом, как бывало раньше.
– Так вы, значит, не догадываетесь, в чем дело, да, Джоанна? А я-то порой ломал голову: догадалась она или нет? Думал: «Нет, все-таки она должна это понимать. Она ведь не глупая девушка».
– Что я должна понимать?
– Какое впечатление вы производите на мужчин. Глядя на вас, они сразу становятся в стойку. А когда рядом еще и Беатриса… Пресвятые угодники! Две красавицы сразу, и обе уже не послушницы, не монашки, и обе не замужем, у обеих нет ни отца, ни матери. И спокойно ходят по городу. Одна черненькая, другая блондинка. Вы спрашиваете, почему я был в тот день на ярмарке сам не свой? Да потому, Джоанна, что очень за вас обеих боялся. Там ведь было столько мужчин, они кружку за кружкой глотали пиво… А вдруг я не смогу в случае чего защитить вас с Беатрисой? К счастью, к нам тогда никто не приставал. Но я не сомневаюсь, кое-кто в этом городе хотел бы сегодня увидеть вас в колодках. Ваша красота может свести с ума… кого угодно.
– Это неправда, – ответила я, повышая голос. – И мне неприятно это слышать, прекратите сейчас же. Что за нелепость!
– Может, напомнить, при каких обстоятельствах мы познакомились? – спросил Джеффри.
Я вздрогнула при воспоминании о негодяе, который напал на меня на Смитфилде.
– А при чем здесь семейство Кортни?
– Абсолютно ни при чем. Но, поверьте мне, Джоанна, в их доме вам угрожает опасность. Не прямо сейчас. И лично к милорду и миледи это не имеет отношения, я не сомневаюсь, что они благородные люди. Но видите ли… Тут все дело в том, кто они такие.
Из соседней комнаты послышался смех Артура. Он уже вернулся с улицы. И мне захотелось опять оказаться рядом с ним, Генри и Гертрудой.
– Я не сомневаюсь, Джеффри, что вы желаете мне добра. Но должна сказать вам: не часто человек производит на меня такое сильное впечатление, как Генри Кортни. Я уверена, что могу во всем на него положиться.
– Как были уверены когда-то, что можете положиться на сестру Кристину?
Я сделала шаг назад, потом еще один и увидела в глазах констебля горькое сожаление. Должно быть, боль исказила мое лицо, когда я услышала имя послушницы, которая когда-то была моей подругой… и которая убила двух человек.
– Простите, Джоанна, я только хотел сказать… – Джеффри умоляюще протянул ко мне руку.
Но я резко оттолкнула его и повернулась к двери. Попыталась открыть, но она не поддавалась. Господи, нужно как можно скорей выйти отсюда!
– Джоанна, простите меня, мне очень жаль… – тихо прохрипел Сковилл.
– Я хочу, чтобы вы немедленно покинули мой дом! – заявила я и изо всех сил обеими кулаками ударила по двери, отчего та резко распахнулась.
В гостиной все сразу замолчали. Я старалась казаться спокойной. Артур вскарабкался мне на руки, и я взъерошила его спутанные, мягкие, как шелк, волосенки.
– Что с вами, Джоанна? – обеспокоенно спросила Гертруда и сразу же перевела взгляд к открытому проему двери, в котором показался Джеффри.
– Все хорошо, – ответила я, и, слава богу, голос мой прозвучал ровно и спокойно. – Я решила принять ваше любезное приглашение и погостить у вас месяц.
Супруги Кортни обрадованно заулыбались, Артур запрыгал от радости. Немедленно послали паковать наши вещи. Гертруда и слышать не желала о том, чтобы подождать хотя бы денек.
Сестру Беатрису я остановила, когда та уже выходила из дома. Должно быть, она хотела догнать Джеффри, который беспрекословно повиновался мне и, не сказав более ни единого слова, ушел.
– Вы не могли бы подняться со мной наверх, сестра Беатриса? Мне очень нужна ваша помощь. Без вас мне никак не справиться.
В спальне мы опустились рядом на колени и стали укладывать одежду Артура.
– Теперь я понимаю, почему вы остались со мной в Дартфорде, – сказала я. – И, думаю, наша дружба тут ни при чем. На самом деле это связано с Джеффри Сковиллом, так?
– Да, это правда, – призналась она. – Я неравнодушна к нему.
– По крайней мере, мы выяснили правду. Уже хорошо.
Сестра Беатриса протянула мне теплую ночную рубашку Артура.
– К сожалению, Джеффри не отвечает мне взаимностью, – продолжила она. – Я это знаю, но надеюсь, что со временем все переменится.
Подобного рода откровение испугало меня.
– А как же наш обет? – спросила я. – Мы, конечно, уже не в монастырских стенах, но все-таки.
– Вы имеете в виду обет целомудрия? – фыркнула сестра Беатриса. Мне она почему-то напомнила кошку, которую загнали в угол. – Но, Джоанна, вам ведь прекрасно известна моя история. Я была любовницей развратного человека. Потом принесла в подоле, но Бог сжалился надо мной и забрал ребенка к Себе. Все от меня отвернулись, даже родная мать. Она прокляла меня как блудницу и прогнала в лес.
В словах сестры Беатрисы было столько страдания, что у меня на глаза навернулись слезы.
– Но потом вы снова пришли в монастырь, стали послушницей, – сказала я. – Снова сделались членом общины.
– Да, благодаря Джеффри, – быстро закивала она. – Он нашел меня, и я все ему рассказала. Все-все, без утайки. И Джеффри не осудил меня, не стал порицать и называть грешницей. Он единственный человек, кто не осудил меня, истинный христианин, который свято соблюдает заповедь «Не судите, да не судимы будете».
«Ну, это, положим, вопрос спорный, – подумала я. – Лично меня Джеффри постоянно осуждает, вечно спорит со мной и даже оскорбляет». Но вслух сказала:
– Я вас тоже нисколько не осуждаю.
– Не совсем так, – вздохнула моя собеседница. – Да, из женщин вы меньше прочих осуждаете меня, но все-таки осуждаете. Но я все равно вас люблю. – Она сжала мою руку. – Вы всегда были мне подругой, сестра Джоанна. Нас разделяет только Джеффри. Но что бы там ни было, у вас доброе сердце. – Она хотела добавить что-то еще, но, видно, передумала.
– Ну, что же вы? Продолжайте, – попросила я.
Сестра Беатриса глубоко вздохнула:
– Уж если мы сегодня говорим по душам, то давайте выясним все до конца, начистоту. Я знаю, что Джеффри любит вас. Но лишь потому, что вы не отвечаете ему взаимностью. Такой вот печальный парадокс. Вы же его не любите, сестра Джоанна… – Эта последняя фраза не была утверждением, но прозвучала скорее как робкий вопрос.
«Сестра Беатриса хочет, чтобы я успокоила ее, убедила, что действительно не люблю Джеффри, – догадалась я, – и тем самым дала ей свое благословение».
И вдруг меня охватило отчаянное смятение. Возможно, вы посчитаете меня собакой на сене, но я действительно не знала, как отношусь к Джеффри Сковиллу и чего от него хочу.
– Вещи собраны, – объявила, появляясь в дверях, молоденькая служанка Гертруды. – Миледи ждет вас внизу.
Потом супруги Кортни приказали привести в порядок дом. Артура посадили на коня позади Эдварда. Мне же, вплоть до самого конца нашего пребывания в Лондоне, выделили отдельную лошадку. «Интересно, кто ездил на ней еще час назад?» – невольно задалась я вопросом, разглядывая симпатичную гнедую кобылку.
Я попрощалась с сестрой Беатрисой и дала ей денег, попросив заплатить служанке за месяц и объяснить той, что к чему. Опустив глаза в землю, сестра Беатриса кивнула. Попрощалась она со мной вежливо, но холодно. Ведь я так и не облегчила ей сердце, не ответив на ее последний отчаянный полувопрос.
Наша кавалькада двинулась по Хай-стрит к развилке, где начиналась дорога на Лондон. Мне еще ни разу не приходилось передвигаться по Дартфорду верхом. Я смотрела на город новым взглядом, как бы свысока. Можно было заглядывать в окна домов и лавок, мимо которых мы проезжали.
Казалось бы, как не радоваться тому, что я покидаю Дартфорд, жители которого всего несколько часов назад с таким наслаждением унижали меня. Но мне было грустно. Слезы наворачивались на глаза. И еще я ощущала страшную слабость.
«Просто ты уезжаешь на пустой желудок, только и всего, – говорила я себе. – А вообще, Джоанна, ты поступила абсолютно правильно, даже не сомневайся» Тут голова у меня закружилась, и я изо всех сил вцепилась в переднюю луку, чтобы не свалиться с лошади.
– Сестра Джоанна! Сестра Джоанна!
Я повернулась в седле. Это кричала сестра Винифред. Она бежала за мной, обеими руками подхватив юбки, чтобы не споткнуться.
– Постойте, сестра Джоанна! Вы куда это собрались?
Я махнула рукой слугам, чтобы ее пропустили ко мне.
– В гости к родственникам. Через месяц вернусь.
– Ничего не понимаю, – всхлипывала моя подруга, и слезы ручьями текли по ее щекам. – Как это вдруг вы ни с того ни с сего уезжаете? Вы давно это решили?
– Нет, только сегодня.
«Брат Эдмунд тоже не поймет меня, – подумала я и почувствовала себя глубоко несчастной. – И действительно, как же я могла принять такое решение, не посоветовавшись со своим лучшим другом? И еще он наверняка обидится, узнав, что я уехала, даже не попрощавшись с ним».
Гертруда Кортни, ехавшая впереди, обернулась. Я помахала маркизе рукой, давая понять, что ей вмешиваться не стоит.
– Прошу вас, сестра Винифред, пожалуйста, не надо так расстраиваться, – сказала я, наклоняясь в седле. – Я обязательно напишу вам, завтра же напишу. И все объясню брату Эдмунду.
Сестра Винифред перестала семенить ногами и остановилась. Мы продолжали двигаться вперед, а она осталась стоять посреди улицы. Я все смотрела на свою подругу, у меня даже шея заболела, и только тогда я отвернулась. А через секунду услышала за спиной ее голос:
– Да хранит вас Бог, сестра Джоанна!
Моя лошадка, послушно шагавшая вслед за остальными, свернула на дорогу пошире, ту, что вела в Лондон. Слева раскинулись густые яблоневые сады. У стволов самых высоких деревьев стояли стремянки: уже вовсю собирали урожай. Ярко светило солнце, клонясь к закату, и косые лучи его высвечивали ветки, густо усыпанные зрелыми яблоками. Краски были яркие, сочные, и чтобы любоваться этим зрелищем, приходилось щурить глаза.
Вдруг раздался душераздирающий крик. Из зарослей на дорогу, размахивая своим посохом, выскочил Джон.
– Вот они, порождения ехиднины, в чреве у них дочь Сатаны!
Гертруда сделала знак слуге. Я пришпорила лошадь, чтобы догнать их, пока Джону не успели причинить зла.
– Не трогайте его! – крикнула я. – Это Джон, городской сумасшедший! Господь помрачил его бедный разум!
Генри Кортни кивнул и отдал слугам другой приказ. Целый дождь новеньких шиллингов сверкнул в воздухе и рассыпался у грязных ног бедного Джона.
Но он не стал поднимать монеты. Встав у края дороги, Джон снова заговорил.
– Приготовьте пути, ибо вам не избежать неумолимого рока! И вы должны быть готовы ко всему, вы, согрешившие перед Господом! – возопил он. – Господь видит все ваши прегрешения! Он знает, что раскаяние ваше лживо, лживо и лживо!
Гертруда прижала к губам руку. Ее пугал весь этот вздор, который нес Джон.
– Продолжать движение, не останавливаться! – громко крикнул Генри.
Все пришпорили лошадей. Я мысленно молилась, чтобы Джон не стал преследовать нас дальше. Терпение Кортни в конце концов могло лопнуть.
Но Джон не пошел за нами. Хотя рта не закрыл, и крики его долго еще звенели в ушах, когда Дартфорд остался уже далеко позади.
– Близится час расплаты! – громко вещал сумасшедший. – Армагеддон уже наступил! И в конце концов он поглотит всех вас!
Часть вторая
7
Такая улица, как Саффолк-лейн, могла появиться только в Лондоне. Совсем рядом ключом била жизнь, сновали толпы народу, вечно стоял шум и раздавались крики; ее окружала густая атмосфера зловония и смрада – словом, все прелести нашей блестящей столицы. Но сама Саффолк-лейн была улочкой совсем коротенькой, узенькой и тихой. Этакий тенистый заповедник в большом городе. По западной стороне ее, бросая на булыжную мостовую вечернюю тень, тянулся высокий и длинный особняк. Он был построен чуть ли не двести лет назад и стоил хозяину, купцу из Мидлсекса, которого пять раз подряд избирали лорд-мэром города, огромных денег. Первый владелец даже дал своему любимому дому ласковое имя: особняк «Алая роза». После его смерти особняк перешел в алчные руки представителей высшей знати. Через два года после свадьбы моего кузена Генри с Гертрудой они стали владельцами «Алой розы». И пока я гостила в семействе Кортни, я нигде больше не бывала.
Комната моя располагалась на втором этаже, в юго-западном крыле дома и, следовательно, совсем близко к Лоуэр-Темз-стрит, оживленной улице, послушно повторяющей все изгибы реки Темзы. На вторую неделю моего пребывания здесь, в среду утром, я услышала доносящиеся с Лоуэр-Темз-стрит громкие крики. Сперва я подумала было, что это вопит какой-нибудь сбежавший из лечебницы сумасшедший, но, прислушавшись, поняла, что ошиблась. Выглянув в окно, я увидела, что на углу стоит человек в королевской ливрее. Он что-то выкрикивал, но слышно было плохо, я смогла разобрать только два слова: «император Карл». И догадалась, что вижу под окнами городского глашатая.
Знатным дамам не к лицу высовываться из открытого окна, но я все равно распахнула створки, чтобы лучше слышать, какие новости он сообщает горожанам. В комнату ворвалась струя прохладного, сырого и дурно пахнущего воздуха, угрожая выстудить и заполнить смрадом мою благоухающую ароматами спальню.
– В морском сражении у Превезе, – кричал молодой глашатай, – турки нанесли императору Карлу поражение! Потеряно тринадцать кораблей императорского флота! Турецкий флотоводец Хайруддин Барбаросса захватил в плен три сотни христиан! Победоносные мусульмане Оттоманской империи разгромили войска императора!
В третий раз повторив сообщение, глашатай пошел дальше и скрылся из виду. Я пыталась осмыслить значение этого известия. Теперь я уже не пыталась укрыться в своей скорлупе, не отшатывалась от мирских новостей и событий. Я хранила верность леди Марии, а уж ее-то не оставляли равнодушной исходы сражений, в которых участвовали войска ее кузена, императора Карла. Чтобы стать для Марии Тюдор настоящим другом, я решила забыть о своем отвращении к политике и внимательно следила за тем, что происходило в христианском мире. Впрочем, политика представлялась мне настоящей трясиной, в которой легко можно было увязнуть. Вот, например, что значит для леди Марии это поражение в морской битве? Что оно несет ей – добро или зло?
– Надо спросить у Гертруды, – пробормотала я, закрывая окно.
С одной стороны моей большой спальни стояла кровать на четырех столбах, с пологом и занавесками, украшенными золоченой каймой. С другой был камин, сейчас он почти погас, остались только горячие угли и пепел. Возле двери на дубовой панели, закрывающей всю стену, висело высокое зеркало. Проходя мимо него, я резко остановилась.
Кто эта женщина, которая смотрит на меня из зеркала?
На мне было темно-золотистое платье с пышными рукавами и глубоким квадратным вырезом. Юбки тоже были пышные, на голове – испанский головной убор, крепко завязанный шнурками. На ногах – бархатные туфельки. На шее – дорогой бриллиантовый кулон.
Словом, одета я была так же, как и Гертруда Кортни.
Но разве могло быть иначе? Когда-то эту одежду и украшения носила она сама. В первое же утро моего пребывания в Лондоне Гертруда отдала все необходимые распоряжения, и к полудню в дом явились лучшие портные столицы. Меня ошеломила вся эта суета, эти горящие глаза и быстрые пальцы теснящихся вокруг меня женщин, ждущих поручений и приказаний от маркизы Эксетер.
О, как же мне хотелось от всего отказаться. Я пыталась отклонить наряды и драгоценные украшения, которые маркиза буквально навязывала мне. И не только потому, что щедрость Гертруды превышала мыслимые размеры, но и потому, что мне не подобало носить все это. Я никогда не интересовалась модой, да и, по правде говоря, длинные свободные монашеские одеяния нравились мне куда больше. Когда же все-таки пришлось отказаться от белоснежного облачения и надеть обыкновенную одежду, которую носят все, я выбрала несколько неброских комплектов мрачных тонов. Зачем привлекать к себе внимание пышными нарядами?
Комната моя располагалась на втором этаже, в юго-западном крыле дома и, следовательно, совсем близко к Лоуэр-Темз-стрит, оживленной улице, послушно повторяющей все изгибы реки Темзы. На вторую неделю моего пребывания здесь, в среду утром, я услышала доносящиеся с Лоуэр-Темз-стрит громкие крики. Сперва я подумала было, что это вопит какой-нибудь сбежавший из лечебницы сумасшедший, но, прислушавшись, поняла, что ошиблась. Выглянув в окно, я увидела, что на углу стоит человек в королевской ливрее. Он что-то выкрикивал, но слышно было плохо, я смогла разобрать только два слова: «император Карл». И догадалась, что вижу под окнами городского глашатая.
Знатным дамам не к лицу высовываться из открытого окна, но я все равно распахнула створки, чтобы лучше слышать, какие новости он сообщает горожанам. В комнату ворвалась струя прохладного, сырого и дурно пахнущего воздуха, угрожая выстудить и заполнить смрадом мою благоухающую ароматами спальню.
– В морском сражении у Превезе, – кричал молодой глашатай, – турки нанесли императору Карлу поражение! Потеряно тринадцать кораблей императорского флота! Турецкий флотоводец Хайруддин Барбаросса захватил в плен три сотни христиан! Победоносные мусульмане Оттоманской империи разгромили войска императора!
В третий раз повторив сообщение, глашатай пошел дальше и скрылся из виду. Я пыталась осмыслить значение этого известия. Теперь я уже не пыталась укрыться в своей скорлупе, не отшатывалась от мирских новостей и событий. Я хранила верность леди Марии, а уж ее-то не оставляли равнодушной исходы сражений, в которых участвовали войска ее кузена, императора Карла. Чтобы стать для Марии Тюдор настоящим другом, я решила забыть о своем отвращении к политике и внимательно следила за тем, что происходило в христианском мире. Впрочем, политика представлялась мне настоящей трясиной, в которой легко можно было увязнуть. Вот, например, что значит для леди Марии это поражение в морской битве? Что оно несет ей – добро или зло?
– Надо спросить у Гертруды, – пробормотала я, закрывая окно.
С одной стороны моей большой спальни стояла кровать на четырех столбах, с пологом и занавесками, украшенными золоченой каймой. С другой был камин, сейчас он почти погас, остались только горячие угли и пепел. Возле двери на дубовой панели, закрывающей всю стену, висело высокое зеркало. Проходя мимо него, я резко остановилась.
Кто эта женщина, которая смотрит на меня из зеркала?
На мне было темно-золотистое платье с пышными рукавами и глубоким квадратным вырезом. Юбки тоже были пышные, на голове – испанский головной убор, крепко завязанный шнурками. На ногах – бархатные туфельки. На шее – дорогой бриллиантовый кулон.
Словом, одета я была так же, как и Гертруда Кортни.
Но разве могло быть иначе? Когда-то эту одежду и украшения носила она сама. В первое же утро моего пребывания в Лондоне Гертруда отдала все необходимые распоряжения, и к полудню в дом явились лучшие портные столицы. Меня ошеломила вся эта суета, эти горящие глаза и быстрые пальцы теснящихся вокруг меня женщин, ждущих поручений и приказаний от маркизы Эксетер.
О, как же мне хотелось от всего отказаться. Я пыталась отклонить наряды и драгоценные украшения, которые маркиза буквально навязывала мне. И не только потому, что щедрость Гертруды превышала мыслимые размеры, но и потому, что мне не подобало носить все это. Я никогда не интересовалась модой, да и, по правде говоря, длинные свободные монашеские одеяния нравились мне куда больше. Когда же все-таки пришлось отказаться от белоснежного облачения и надеть обыкновенную одежду, которую носят все, я выбрала несколько неброских комплектов мрачных тонов. Зачем привлекать к себе внимание пышными нарядами?