Страница:
– Послушайте, Джоанна, я, конечно, глубоко уважаю вашу скромность, но подумайте об этом с другой точки зрения, – говорила Гертруда. – Мы с вами принадлежим к знатным семействам, которые много веков служат своим государям. Возьмем, например, вас и моего мужа, в ваших жилах течет королевская кровь, одно это уже обязывает вас выглядеть соответствующим образом. Может, вы думаете, что леди Мария одевается в лохмотья? Ничего подобного: после того как закончился траур по королеве Джейн, она снова носит одежду ярких цветов. И драгоценности, кстати, тоже. Госпожа слушает музыку и даже играет в карты. И все стараются от нее не отставать, малейшая деталь ее внешности берется на заметку. И все мы, все, кто любит леди Марию, тоже должны держаться с достоинством, подобающим нашему высокому общественному положению.
Вот так и вышло, что, хотя и с большой неохотой, мне пришлось обновить свой гардероб. Ростом я дюйма на два ниже Гертруды, и грудь у меня больше. Что касается первого различия между нами, тут никаких сложностей не возникло, но вот со вторым было сложнее. Все ее корсажи оказались мне тесны. Сначала я чувствовала себя в платьях Гертруды словно в смирительной рубашке: кому понравится, когда для того, чтобы дышать, приходится делать неимоверные усилия. Но через несколько дней я привыкла.
Открыв дверь в коридор, я чуть не столкнулась с Элис, своей горничной.
– Вам что-нибудь нужно, госпожа Джоанна? – Девушка присела передо мной в реверансе, склонив головку. Из-под чепца ее выбивались блестящие темно-рыжие волосы.
– Нет, спасибо. Я иду к миледи.
– Я думаю, она сейчас в гостиной, – сказала Элис и сделала шаг в сторону, пропуская меня и явно собираясь идти следом.
Я лихорадочно пыталась сообразить, как мне лучше от нее отделаться.
– Послушайте, Элис, у меня совсем погас в спальне камин. Я понимаю, конечно, что это не ваша обязанность, но…
– Сию минуту, я сейчас посмотрю и все сделаю, госпожа Джоанна. – Элис заторопилась в мою спальню.
Облегченно вздохнув, я пошла по коридору дальше. Да, ко многому пришлось мне привыкать в этом доме, но самое трудное было смириться с тем, что, куда бы я ни пошла, следом всюду, словно тень, следовала горничная. Элис, которую Гертруда приставила ко мне, как на грех, оказалась девушкой исполнительной и усердной, даже слишком. У меня-то личных слуг не было уже много лет. Да и прежде, когда я жила в Стаффордском замке, у нас с матушкой была одна служанка на двоих – вечно угрюмая Хэдли, этакая неотесанная деревенщина, не имевшая ни малейшего понятия о хороших манерах. Но, если уж на то пошло, я предпочла бы иметь дело с Хэдли, которая неизменно возмущалась и обиженно сопела, стоило только дать ей хоть малейшее поручение, чем видеть всегдашнюю готовность угодить мне, которую постоянно демонстрировала Элис. Вдобавок ко всему лондонская служанка то и дело спрашивала, что я планирую делать и куда собираюсь пойти, – разумеется, не из праздного любопытства, но с одной-единственной благой целью: служить мне как можно лучше. А у меня частенько не было на эти ее вопросы никакого ответа. Артур целые дни был занят, рядом с ним постоянно находились Эдвард Кортни и целый полк учителей и наставников, и мальчику, кажется, очень нравилась такая жизнь. А вот я не знала, куда девать себя в этом огромном доме.
Гертруда меня не обманула, она действительно не бывала при дворе короля Генриха. С самого моего приезда хозяйка ни разу не покидала «Алую розу». Зато к ней народу приходило очень много. Кого тут только не было: портные и аптекари, ювелиры и ученые… и все просили уделить им время и внимание, причем желательно побольше. Маркиза всегда принимала посетителей в окружении своих благородных фрейлин во главе с Констанцией.
Утро было уже в самом разгаре. «Алая роза» ожила, в доме царила суета: всюду сновали люди, каждый занимался своим делом. Слуги тут поднимались в пять утра и усердно трудились до захода солнца. И в такой атмосфере, бесцельно бродя по особняку, я чувствовала себя здесь абсолютно чужой.
Чтобы пройти к лестнице, ведущей в покои Гертруды, нужно было миновать ту часть дома, которую я не любила: там располагалась большая зала. Это пустое помещение было поистине огромным и никогда не использовалось. В самое первое утро моего пребывания здесь, еще до того, как явились портные, маркиза, показывая мне дом, распахнула очередные двери, и мы вошли сюда.
И тут-то, в этой самой зале, со мной случилось нечто весьма странное. Во всяком случае, никакого разумного объяснения тому, что произошло, у меня до сих пор не было.
Я с интересом осматривала старинный камин. Похоже, многие месяцы, если не годы, огонь не лизал его стенки. Зев его был тщательно вычищен и так велик, что там спокойно мог бы стоять в полный рост высокий мужчина. Мое внимание привлекли две выступающие над камином фигуры, вырезанные из известняка. Они не были похожи на обычные украшения каминных полок: это были крылатые львы, которые застыли, разинув пасти, словно так и не закончили своего громоподобного рева.
Я подошла ближе, чтобы лучше рассмотреть эти фигуры, и вдруг меня охватил жуткий, необъяснимый, какой-то иррациональный страх. А через мгновение я услышала странные звуки…
Сначала в ушах раздался чей-то голос: «Да благословит тебя всемогущий Господь».
Затем короткий крик: голосок тоненький, детский.
Потом чей-то смех, причем смеялся явно мужчина.
Все это мгновенно прозвучало у меня в ушах, и сразу все стихло. Я как безумная уставилась на Гертруду, потом перевела взгляд на Констанцию. Они никак на это не отреагировали.
– Вы что-нибудь слышали? – спросила я Гертруду.
Та, не совсем понимая, о чем речь, удивленно покачала головой. Констанция тоже, казалось, была озадачена.
Я хотела было рассказать жене своего кузена всю правду, но благоразумно воздержалась. Через несколько секунд мы уже выходили из залы. Я решила, что мне это наверняка почудилось. Ну конечно, ведь отъезд из Дартфорда дался мне нелегко, я уж не говорю о предшествующих ему событиях. Вдобавок первую ночь в «Алой розе» я провела почти без сна. Усталость, переутомление – все это сказалось на моем состоянии. Лучше ничего не говорить Гертруде, а то она еще, не дай бог, подумает, что у меня не все в порядке с головой.
С тех пор у меня не было особых причин заходить в большую залу. Но всякий раз, проходя мимо, я вспоминала те странные звуки, и мне становилось не по себе. Что это было? Игра воображения? Галлюцинация? Или же какое-то откровение, страшное и непонятное?
Как только я подумала об этом, на меня вдруг снова нахлынул тот ужас, который я испытала в монастыре Святого Гроба Господня, когда услышала слова сестры Элизабет Бартон.
В тот памятный день, в 1528 году, моя бедная, насмерть перепуганная матушка поскорей увезла меня из монастыря. Я сообщила ей, что с монахиней случился припадок и она несла какую-то чушь про ворон и собак, но что именно Элизабет Бартон говорила мне перед этим, я от своей родительницы скрыла. Я знала, насколько она впечатлительна, особенно когда дело касалось всяких видений и прочей мистики. Нельзя было давать матушке ни малейшего повода: не дай бог, еще заставит меня исполнять пророчество.
Случившееся в монастыре Святого Гроба Господня напугало меня не меньше, чем нападение Джорджа Болейна, однако на этот раз меланхолия ко мне не вернулась. Напротив, я решила дать всем ясно понять, что отныне стану жить в Стаффордском замке. Если за пределами толстых стен родового гнезда меня подстерегает опасность, то уж лучше я останусь дома. Но судьба распорядилась так, что мне в любом случае пришлось бы остаться. В ту зиму тяжело заболела моя матушка. Она вдруг почувствовала себя плохо, слегла и больше практически не вставала. Следующие несколько лет я посвятила заботам о ней. И разговоры о том, что мне, дескать, надо подыскать место при дворе или мужа, а лучше – и то и другое, как-то сами собой прекратились. Мое будущее (а вместе с тем и перспектива посредством службы при дворе или удачного замужества поспособствовать возвращению былого величия рода Стаффордов) казалось весьма туманным. Место мое было дома: я ухаживала за матерью; по мере сил поддерживала отца; чем могла помогала жене своего кузена Генри, леди Урсуле, которая каждый год регулярно беременела. До меня время от времени доходили слухи о деятельности сестры Элизабет. Да и для всех остальных это тоже не было секретом. Через несколько месяцев после моего визита в монастырь имя ее стало известно по всей стране. В Кентербери нагрянули сразу два кардинала: итальянец Компеджио и Уолси, главный министр Генриха VIII, сопровождавший его в Лондон. Итальянский прелат был послан его святейшеством, чтобы обсудить прошение короля о разводе. Сестра Элизабет была допущена в Кентербери к Уолси и предостерегла его, заявив, что развод чреват всякими опасностями. В последующие несколько лет она встречалась со многими высокопоставленными людьми государства и всякий раз умоляла их убедить Генриха отказаться от своего намерения. Дважды Элизабет удостаивалась аудиенции и у самого короля. Во второй раз она заявила, что если Генрих женится на Анне Болейн, то умрет, не прожив после этого и трех месяцев. Однако это не остановило короля, и, как известно, в 1533 году он во второй раз вступил в брак.
Когда обещанные три месяца прошли, пророчество сестры Элизабет Бартон было объявлено лживым, и Генрих принял против нее свои меры. Ее, а также всех ее сторонников арестовали по обвинению в государственной измене. Элизабет поместили в камеру лондонского Тауэра и подвергали многочисленным допросам с пристрастием, пока она не подписала документ, в котором отрекалась от своих предсказаний. Весной 1534 года сестра Элизабет вместе со своими сообщниками была казнена в Тайберне[8]. Низкое происхождение исключило для нее возможность закончить жизнь в Тауэре.
Весть о гибели Элизабет Бартон сильно меня опечалила, но одновременно, к стыду своему, я почувствовала, будто у меня гора с плеч свалилась. Эта странная женщина публично отреклась от своих пророчеств, заявив, что во всем виноваты постоянно окружавшие ее подстрекатели, которые и внушали ей всякие подобные идеи. Некоторые считали, что сестра Элизабет была орудием в руках партии, выступавшей против развода короля; другие утверждали, что она была если и не совсем сумасшедшая, то, во всяком случае, страдала какой-то таинственной неизлечимой болезнью – отсюда и эти нелепые пророчества. Впрочем, какова бы ни была истинная причина, для меня это значило одно: все, что сестра Элизабет наговорила в тот памятный день, неправда. Я вовсе не являюсь избранницей каких-то высших сил, предназначивших меня для исполнения некоей ужасной задачи. Вскоре моя матушка скончалась, я заняла ее место рядом с Екатериной Арагонской, а потом ушла в Дартфордский монастырь и уже не думала о том, что в будущем якобы должна сыграть важную роль в судьбах государства. Когда епископ Гардинер вынудил меня принять участие в своих интригах, я не усмотрела здесь никакой связи с сестрой Элизабет. И все события, сопровождавшие поиски венца Этельстана, казалось, не имели никакого отношения к казненной монахине из монастыря Святого Гроба Господня.
Тем не менее я всегда старалась избегать астрологов, предсказателей, мистиков и колдунов, то есть всех тех, кто способен разродиться каким-нибудь пророчеством. Сестра Элизабет говорила, что за ней явятся еще два провидца. И я не могла забыть это ее заявление, как ни старалась.
Слово «некромантия» я впервые услышала, когда была еще совсем маленькой. Однажды моему отцу стало известно, что двое наших слуг встречались с деревенским колдуном, который носил в мешке отрезанную человеческую голову: всего лишь за шиллинг она отвечала на любые вопросы. Надо было только поместить эту голову перед магическим зеркалом.
– Черт возьми, – строго заявил отец слугам, – да наверняка этот ваш колдун – обманщик и шарлатан. А если даже и нет, его делишки – чистой воды бесовщина. И тот, кто вожжается с человеком, который использует плоть мертвых, рискует погубить свою душу и попасть прямиком в ад. Это богопротивное занятие называется некромантией.
В трудных ситуациях, не зная, как поступить, я всегда вспоминала своего дорогого батюшку: интересно, что бы он сказал по этому поводу? В его словах всегда была бездна здравого смысла. И сейчас я твердо решила избавиться от своих страхов, прогнать мысли о странных видениях. А для этого надо было снова пойти в большую залу и убедиться, что там нет ровным счетом ничего зловещего и загадочного.
Сегодня зала была освещена лучше, чем в прошлый раз. Сквозь длинные эркерные окна, выходящие во двор «Алой розы», струился яркий солнечный свет. Пустое помещение было поистине огромно, длина его раза в три превышала ширину. В самом конце, высоко вверху, виднелась каменная балюстрада, очевидно предназначенная для музыкантов.
Ноги мои, обутые в бархатные туфельки, бесшумно двигались по полу и несли меня туда, где две недели назад я слышала таинственные звуки и голоса.
«Какая дикая идея, – подумалось мне, – взгромоздить над камином эти каменные фигуры. И как только бывшему владельцу такое могло прийти в голову?» Я вспомнила, что Генри называл мне его имя: сэр Джон де Поултни. Зачем он воздвиг здесь этот особняк с огромным залом, похожий на загородный дворец какого-нибудь магната? На Саффолклейн дом этот смотрелся очень странно и вызывал грустные чувства. Мне стало горько, когда я подумала, что именно так можно объяснить истинную сущность аристократии: под высокомерием и надменностью (а на самом деле это всего лишь мелкая гордыня и вечная подозрительность) нет ничего, кроме… пустоты. Да, пустоты, как в этой вот зале.
Я подошла к старинным скульптурам, двум крылатым львам, сидящим по углам камина, еще ближе. Интересно, правда ли, что львы никогда не закрывают глаза, даже когда спят? Говорят, будто лев – самое осторожное и бдительное существо из всех созданных Богом.
Меня внезапно охватил страх, еще более глубокий, чем в первый раз. Страх породил ощущение беспомощности, к горлу подступила тошнота, я чувствовала: еще немного, и меня вырвет.
И снова в ушах моих зазвучали обрывки каких-то речей, только теперь их было больше. Перед глазами вспыхивали странные картины.
«Да благословит тебя всемогущий Господь!» – это произнес улыбающийся мальчик лет восьми, не старше, одетый в прекрасно сшитое по его фигуре епископское одеяние.
Внезапно мне показалось, словно я взлетела в воздух и увидела откуда-то сверху толпу нарядных людей. Раздался детский крик: сперва радостный, а затем – испуганный. Со всех сторон звучал насмешливый хохот. А потом я ясно увидела взрослого мужчину, настоящего великана, который на голову возвышался над толпой. Он был широкоплечий и сильный, но с лицом простодушным, как у ребенка: голубые, слегка мутноватые глаза; толстая нижняя губа, мокрая и подрагивающая. Он был одет в какие-то лохмотья, смотрел прямо на меня и почему-то дрожал от страха.
Усилием воли я овладела собой, стряхнула наваждение и заковыляла прочь от камина, едва передвигая ватные ноги. Но внезапно поскользнулась и рухнула на гладкий паркет.
8
Вот так и вышло, что, хотя и с большой неохотой, мне пришлось обновить свой гардероб. Ростом я дюйма на два ниже Гертруды, и грудь у меня больше. Что касается первого различия между нами, тут никаких сложностей не возникло, но вот со вторым было сложнее. Все ее корсажи оказались мне тесны. Сначала я чувствовала себя в платьях Гертруды словно в смирительной рубашке: кому понравится, когда для того, чтобы дышать, приходится делать неимоверные усилия. Но через несколько дней я привыкла.
Открыв дверь в коридор, я чуть не столкнулась с Элис, своей горничной.
– Вам что-нибудь нужно, госпожа Джоанна? – Девушка присела передо мной в реверансе, склонив головку. Из-под чепца ее выбивались блестящие темно-рыжие волосы.
– Нет, спасибо. Я иду к миледи.
– Я думаю, она сейчас в гостиной, – сказала Элис и сделала шаг в сторону, пропуская меня и явно собираясь идти следом.
Я лихорадочно пыталась сообразить, как мне лучше от нее отделаться.
– Послушайте, Элис, у меня совсем погас в спальне камин. Я понимаю, конечно, что это не ваша обязанность, но…
– Сию минуту, я сейчас посмотрю и все сделаю, госпожа Джоанна. – Элис заторопилась в мою спальню.
Облегченно вздохнув, я пошла по коридору дальше. Да, ко многому пришлось мне привыкать в этом доме, но самое трудное было смириться с тем, что, куда бы я ни пошла, следом всюду, словно тень, следовала горничная. Элис, которую Гертруда приставила ко мне, как на грех, оказалась девушкой исполнительной и усердной, даже слишком. У меня-то личных слуг не было уже много лет. Да и прежде, когда я жила в Стаффордском замке, у нас с матушкой была одна служанка на двоих – вечно угрюмая Хэдли, этакая неотесанная деревенщина, не имевшая ни малейшего понятия о хороших манерах. Но, если уж на то пошло, я предпочла бы иметь дело с Хэдли, которая неизменно возмущалась и обиженно сопела, стоило только дать ей хоть малейшее поручение, чем видеть всегдашнюю готовность угодить мне, которую постоянно демонстрировала Элис. Вдобавок ко всему лондонская служанка то и дело спрашивала, что я планирую делать и куда собираюсь пойти, – разумеется, не из праздного любопытства, но с одной-единственной благой целью: служить мне как можно лучше. А у меня частенько не было на эти ее вопросы никакого ответа. Артур целые дни был занят, рядом с ним постоянно находились Эдвард Кортни и целый полк учителей и наставников, и мальчику, кажется, очень нравилась такая жизнь. А вот я не знала, куда девать себя в этом огромном доме.
Гертруда меня не обманула, она действительно не бывала при дворе короля Генриха. С самого моего приезда хозяйка ни разу не покидала «Алую розу». Зато к ней народу приходило очень много. Кого тут только не было: портные и аптекари, ювелиры и ученые… и все просили уделить им время и внимание, причем желательно побольше. Маркиза всегда принимала посетителей в окружении своих благородных фрейлин во главе с Констанцией.
Утро было уже в самом разгаре. «Алая роза» ожила, в доме царила суета: всюду сновали люди, каждый занимался своим делом. Слуги тут поднимались в пять утра и усердно трудились до захода солнца. И в такой атмосфере, бесцельно бродя по особняку, я чувствовала себя здесь абсолютно чужой.
Чтобы пройти к лестнице, ведущей в покои Гертруды, нужно было миновать ту часть дома, которую я не любила: там располагалась большая зала. Это пустое помещение было поистине огромным и никогда не использовалось. В самое первое утро моего пребывания здесь, еще до того, как явились портные, маркиза, показывая мне дом, распахнула очередные двери, и мы вошли сюда.
И тут-то, в этой самой зале, со мной случилось нечто весьма странное. Во всяком случае, никакого разумного объяснения тому, что произошло, у меня до сих пор не было.
Я с интересом осматривала старинный камин. Похоже, многие месяцы, если не годы, огонь не лизал его стенки. Зев его был тщательно вычищен и так велик, что там спокойно мог бы стоять в полный рост высокий мужчина. Мое внимание привлекли две выступающие над камином фигуры, вырезанные из известняка. Они не были похожи на обычные украшения каминных полок: это были крылатые львы, которые застыли, разинув пасти, словно так и не закончили своего громоподобного рева.
Я подошла ближе, чтобы лучше рассмотреть эти фигуры, и вдруг меня охватил жуткий, необъяснимый, какой-то иррациональный страх. А через мгновение я услышала странные звуки…
Сначала в ушах раздался чей-то голос: «Да благословит тебя всемогущий Господь».
Затем короткий крик: голосок тоненький, детский.
Потом чей-то смех, причем смеялся явно мужчина.
Все это мгновенно прозвучало у меня в ушах, и сразу все стихло. Я как безумная уставилась на Гертруду, потом перевела взгляд на Констанцию. Они никак на это не отреагировали.
– Вы что-нибудь слышали? – спросила я Гертруду.
Та, не совсем понимая, о чем речь, удивленно покачала головой. Констанция тоже, казалось, была озадачена.
Я хотела было рассказать жене своего кузена всю правду, но благоразумно воздержалась. Через несколько секунд мы уже выходили из залы. Я решила, что мне это наверняка почудилось. Ну конечно, ведь отъезд из Дартфорда дался мне нелегко, я уж не говорю о предшествующих ему событиях. Вдобавок первую ночь в «Алой розе» я провела почти без сна. Усталость, переутомление – все это сказалось на моем состоянии. Лучше ничего не говорить Гертруде, а то она еще, не дай бог, подумает, что у меня не все в порядке с головой.
С тех пор у меня не было особых причин заходить в большую залу. Но всякий раз, проходя мимо, я вспоминала те странные звуки, и мне становилось не по себе. Что это было? Игра воображения? Галлюцинация? Или же какое-то откровение, страшное и непонятное?
Как только я подумала об этом, на меня вдруг снова нахлынул тот ужас, который я испытала в монастыре Святого Гроба Господня, когда услышала слова сестры Элизабет Бартон.
В тот памятный день, в 1528 году, моя бедная, насмерть перепуганная матушка поскорей увезла меня из монастыря. Я сообщила ей, что с монахиней случился припадок и она несла какую-то чушь про ворон и собак, но что именно Элизабет Бартон говорила мне перед этим, я от своей родительницы скрыла. Я знала, насколько она впечатлительна, особенно когда дело касалось всяких видений и прочей мистики. Нельзя было давать матушке ни малейшего повода: не дай бог, еще заставит меня исполнять пророчество.
Случившееся в монастыре Святого Гроба Господня напугало меня не меньше, чем нападение Джорджа Болейна, однако на этот раз меланхолия ко мне не вернулась. Напротив, я решила дать всем ясно понять, что отныне стану жить в Стаффордском замке. Если за пределами толстых стен родового гнезда меня подстерегает опасность, то уж лучше я останусь дома. Но судьба распорядилась так, что мне в любом случае пришлось бы остаться. В ту зиму тяжело заболела моя матушка. Она вдруг почувствовала себя плохо, слегла и больше практически не вставала. Следующие несколько лет я посвятила заботам о ней. И разговоры о том, что мне, дескать, надо подыскать место при дворе или мужа, а лучше – и то и другое, как-то сами собой прекратились. Мое будущее (а вместе с тем и перспектива посредством службы при дворе или удачного замужества поспособствовать возвращению былого величия рода Стаффордов) казалось весьма туманным. Место мое было дома: я ухаживала за матерью; по мере сил поддерживала отца; чем могла помогала жене своего кузена Генри, леди Урсуле, которая каждый год регулярно беременела. До меня время от времени доходили слухи о деятельности сестры Элизабет. Да и для всех остальных это тоже не было секретом. Через несколько месяцев после моего визита в монастырь имя ее стало известно по всей стране. В Кентербери нагрянули сразу два кардинала: итальянец Компеджио и Уолси, главный министр Генриха VIII, сопровождавший его в Лондон. Итальянский прелат был послан его святейшеством, чтобы обсудить прошение короля о разводе. Сестра Элизабет была допущена в Кентербери к Уолси и предостерегла его, заявив, что развод чреват всякими опасностями. В последующие несколько лет она встречалась со многими высокопоставленными людьми государства и всякий раз умоляла их убедить Генриха отказаться от своего намерения. Дважды Элизабет удостаивалась аудиенции и у самого короля. Во второй раз она заявила, что если Генрих женится на Анне Болейн, то умрет, не прожив после этого и трех месяцев. Однако это не остановило короля, и, как известно, в 1533 году он во второй раз вступил в брак.
Когда обещанные три месяца прошли, пророчество сестры Элизабет Бартон было объявлено лживым, и Генрих принял против нее свои меры. Ее, а также всех ее сторонников арестовали по обвинению в государственной измене. Элизабет поместили в камеру лондонского Тауэра и подвергали многочисленным допросам с пристрастием, пока она не подписала документ, в котором отрекалась от своих предсказаний. Весной 1534 года сестра Элизабет вместе со своими сообщниками была казнена в Тайберне[8]. Низкое происхождение исключило для нее возможность закончить жизнь в Тауэре.
Весть о гибели Элизабет Бартон сильно меня опечалила, но одновременно, к стыду своему, я почувствовала, будто у меня гора с плеч свалилась. Эта странная женщина публично отреклась от своих пророчеств, заявив, что во всем виноваты постоянно окружавшие ее подстрекатели, которые и внушали ей всякие подобные идеи. Некоторые считали, что сестра Элизабет была орудием в руках партии, выступавшей против развода короля; другие утверждали, что она была если и не совсем сумасшедшая, то, во всяком случае, страдала какой-то таинственной неизлечимой болезнью – отсюда и эти нелепые пророчества. Впрочем, какова бы ни была истинная причина, для меня это значило одно: все, что сестра Элизабет наговорила в тот памятный день, неправда. Я вовсе не являюсь избранницей каких-то высших сил, предназначивших меня для исполнения некоей ужасной задачи. Вскоре моя матушка скончалась, я заняла ее место рядом с Екатериной Арагонской, а потом ушла в Дартфордский монастырь и уже не думала о том, что в будущем якобы должна сыграть важную роль в судьбах государства. Когда епископ Гардинер вынудил меня принять участие в своих интригах, я не усмотрела здесь никакой связи с сестрой Элизабет. И все события, сопровождавшие поиски венца Этельстана, казалось, не имели никакого отношения к казненной монахине из монастыря Святого Гроба Господня.
Тем не менее я всегда старалась избегать астрологов, предсказателей, мистиков и колдунов, то есть всех тех, кто способен разродиться каким-нибудь пророчеством. Сестра Элизабет говорила, что за ней явятся еще два провидца. И я не могла забыть это ее заявление, как ни старалась.
Слово «некромантия» я впервые услышала, когда была еще совсем маленькой. Однажды моему отцу стало известно, что двое наших слуг встречались с деревенским колдуном, который носил в мешке отрезанную человеческую голову: всего лишь за шиллинг она отвечала на любые вопросы. Надо было только поместить эту голову перед магическим зеркалом.
– Черт возьми, – строго заявил отец слугам, – да наверняка этот ваш колдун – обманщик и шарлатан. А если даже и нет, его делишки – чистой воды бесовщина. И тот, кто вожжается с человеком, который использует плоть мертвых, рискует погубить свою душу и попасть прямиком в ад. Это богопротивное занятие называется некромантией.
В трудных ситуациях, не зная, как поступить, я всегда вспоминала своего дорогого батюшку: интересно, что бы он сказал по этому поводу? В его словах всегда была бездна здравого смысла. И сейчас я твердо решила избавиться от своих страхов, прогнать мысли о странных видениях. А для этого надо было снова пойти в большую залу и убедиться, что там нет ровным счетом ничего зловещего и загадочного.
Сегодня зала была освещена лучше, чем в прошлый раз. Сквозь длинные эркерные окна, выходящие во двор «Алой розы», струился яркий солнечный свет. Пустое помещение было поистине огромно, длина его раза в три превышала ширину. В самом конце, высоко вверху, виднелась каменная балюстрада, очевидно предназначенная для музыкантов.
Ноги мои, обутые в бархатные туфельки, бесшумно двигались по полу и несли меня туда, где две недели назад я слышала таинственные звуки и голоса.
«Какая дикая идея, – подумалось мне, – взгромоздить над камином эти каменные фигуры. И как только бывшему владельцу такое могло прийти в голову?» Я вспомнила, что Генри называл мне его имя: сэр Джон де Поултни. Зачем он воздвиг здесь этот особняк с огромным залом, похожий на загородный дворец какого-нибудь магната? На Саффолклейн дом этот смотрелся очень странно и вызывал грустные чувства. Мне стало горько, когда я подумала, что именно так можно объяснить истинную сущность аристократии: под высокомерием и надменностью (а на самом деле это всего лишь мелкая гордыня и вечная подозрительность) нет ничего, кроме… пустоты. Да, пустоты, как в этой вот зале.
Я подошла к старинным скульптурам, двум крылатым львам, сидящим по углам камина, еще ближе. Интересно, правда ли, что львы никогда не закрывают глаза, даже когда спят? Говорят, будто лев – самое осторожное и бдительное существо из всех созданных Богом.
Меня внезапно охватил страх, еще более глубокий, чем в первый раз. Страх породил ощущение беспомощности, к горлу подступила тошнота, я чувствовала: еще немного, и меня вырвет.
И снова в ушах моих зазвучали обрывки каких-то речей, только теперь их было больше. Перед глазами вспыхивали странные картины.
«Да благословит тебя всемогущий Господь!» – это произнес улыбающийся мальчик лет восьми, не старше, одетый в прекрасно сшитое по его фигуре епископское одеяние.
Внезапно мне показалось, словно я взлетела в воздух и увидела откуда-то сверху толпу нарядных людей. Раздался детский крик: сперва радостный, а затем – испуганный. Со всех сторон звучал насмешливый хохот. А потом я ясно увидела взрослого мужчину, настоящего великана, который на голову возвышался над толпой. Он был широкоплечий и сильный, но с лицом простодушным, как у ребенка: голубые, слегка мутноватые глаза; толстая нижняя губа, мокрая и подрагивающая. Он был одет в какие-то лохмотья, смотрел прямо на меня и почему-то дрожал от страха.
Усилием воли я овладела собой, стряхнула наваждение и заковыляла прочь от камина, едва передвигая ватные ноги. Но внезапно поскользнулась и рухнула на гладкий паркет.
8
Когда я встала и кое-как добралась до выхода из залы, видения и голоса пропали. С бешено колотящимся сердцем я стояла в коридоре, прижавшись спиной к двери и пытаясь понять, что же такое сейчас видела и слышала.
Ко мне подошел молодой человек с каштановыми волосами. В руках он держал поднос. Это был слуга, один из братьев-близнецов, служивших в этом доме, – кажется, Джеймс. Внешне братья походили друг на друга как две капли воды, даже прически у них были одинаковые, и узнать, кто есть кто, можно было только по их манере держать себя. Джеймс был парень не без способностей, довольно смышленый. А вот брат его Джозеф, напротив, на редкость бестолков и соображал туго. В тот день это был… да, наверняка это был Джеймс. В отличие от всех остальных слуг в этом доме он имел привычку не слишком почтительно смотреть на гостью в упор. И сейчас он с интересом меня разглядывал. Боюсь, теперь обо мне станут судачить на кухне. «Эта Джоанна Стаффорд отличается большими странностями», – наверняка скажет Джеймс сегодня вечером на той половине дома, где обитают слуги.
Ну и пусть! Я расправила плечи и решительно направилась в покои Гертруды.
По здравом размышлении я рассудила, что к сестре Элизабет Бартон мои видения не имеют никакого отношения.
Не исключено, что это проделки злых духов, населяющих «Алую розу». В общем, решила я, пусть Гертруда и остальные обитатели дома считают меня сумасшедшей, но другого выхода просто нет: надо рассказать маркизе обо всем, что случилось со мной в большой зале.
Моя покойная матушка не только верила в привидения, но и клялась, что даже была знакома со многими из них, обитавшими в древнем фамильном замке в Кастилии. Отец, разумеется, смеялся над ней. Я как-то заметила ему, что от многих слышала о душах, которые не обрели покоя в загробном мире и продолжают преследовать живых. Может быть, это те, кто умер без покаяния… или же люди, жизнь которых была столь ужасна, что и после смерти они продолжают скитаться по земле. «Нет, Джоанна, – помнится, решительно возразил отец, – подобное никак невозможно. Тут уж одно из двух: человек либо жив, либо умер».
Но я же собственными глазами видела эти картины, собственными ушами слышала странные звуки, причем уже два раза и в одном и том же месте. И сумасшедшей меня назвать трудно.
Переступив порог элегантной гостиной, у дверей которой стоял импозантный слуга в ливрее, я увидела, что Гертруда не одна. Констанции сейчас рядом с ней не было, но на больших подушках с вышиванием в руках восседали две юные девицы лет тринадцати, из хороших семейств. Они исполняли при Гертруде ту же самую роль, что фрейлины при королеве, заодно обучаясь изящным манерам и правилам хорошего тона.
Сама маркиза сидела в своем любимом кресле, обложенная мягкими подушками и откинувшись назад, так что голова ее покоилась на спинке. На ней было платье изумрудного цвета, перехваченное в тонкой талии поясом. Руки, кожа на которых была мягче и нежнее, чем на щеках или шее, лежали на подлокотниках.
Рядом с хозяйкой сидел смуглолицый мужчина, возраст которого я бы определила между тридцатью и сорока. Одет он был в легкую и свободную мантию, хотя явно не принадлежал к служителям церкви. Голову мужчины прикрывала круглая шапочка с тесемками, завязанными под подбородком. Что-то в наряде его показалось мне очень знакомым, но я никак не могла вспомнить, что именно. Возле ног гостя стояла сумка, набитая какими-то длинными предметами, углы которых выпирали под грубой кожей.
– Я так и не понял, откуда вам известно про ее способности? До сих пор они вроде бы никак не проявлялись. Простая серая мышка, ничтожная девица, не более того, – проговорил этот человек.
– Просто я постигла, каковы ее тайные желания, – глядя в потолок, отвечала Гертруда. – Они есть у всякого человека, даже если он и не отдает себе в этом отчет.
Незнакомец наклонился вперед и с любопытством спросил:
– Ну и каковы же эти тайные амбиции у нее?
– Бежать от власти своих родственников, этой ужасной семьи. И не просто сбежать от грубых мужчин своего клана, но одновременно и манипулировать ими.
Неужели речь шла обо мне? Но Гертруда говорила настолько спокойно, с такой беспристрастностью, что я засомневалась.
Я кашлянула.
Голова Гертруды вздрогнула, и лицо ее мгновенно изменилось: на нем появилось выражение, которое я видела всегда, когда мы с ней встречались, – искреннее теплое участие с оттенком некоего непонятного мне торжества.
Мужчина, увидев меня, мгновенно вскочил на ноги.
– Неужели это и есть ваша гостья? – проворковал он. – Неужели я имею честь видеть госпожу Джоанну Стаффорд?
Глазки его ощупали всю мою фигуру: сначала сверху вниз, а затем в обратном направлении. Я сразу вспомнила Джеффри Сковилла и разозлилась. Раньше подобные мысли даже не приходили мне в голову, но теперь всякий раз, когда мужчина смотрел на меня так вот вкрадчиво и похотливо одновременно, в моих ушах звучали слова констебля: «Какое впечатление вы производите на мужчин… Глядя на вас, они сразу становятся в стойку… Ваша красота может свести с ума… кого угодно».
Незнакомец взял мою ладонь в свою и поцеловал ее. Ручка у него была пухленькая, мягкая, а губы влажные. Я сразу невольно вспомнила слюнявого гиганта, который только что привиделся мне в большой зале. И только самообладание не позволило мне брезгливо отдернуть руку.
– Однако какая же вы красивая, – продолжал между тем гость Гертруды.
Он отпустил мою ладонь и обернулся к маркизе:
– А вы, между прочим, с ней очень похожи, миледи.
– Вообще-то, госпожа Джоанна не моя родственница, а моего мужа, – ответила она. – Но мы же с нею обе наполовину испанки. Поэтому и похожи.
– Госпожа Джоанна рядом с вами, что луна рядом с солнцем.
Мне стало так противно, что захотелось поскорее покинуть гостиную.
Гертруда склонила голову и поерзала в кресле. Она всегда так ерзала, перед тем как сказать что-нибудь важное.
– Госпожа Стаффорд не приветствует комплиментов как таковых и, когда слышит их, не получает никакого удовольствия.
– Ах да, понимаю… влияние монастырской жизни. – Мужчина уважительно понизил голос.
Гертруда обернулась ко мне:
– Познакомьтесь, милая, это доктор Брэнч, один их самых лучших врачей в нашей стране. Он три года учился в Монпелье. Я никогда не приглашаю для консультаций тех, кто закончил только лишь наш медицинский колледж. – И оба усмехнулись, словно говорили о чем-то, понятном только им двоим.
– Вы нездоровы? Или, может быть, Генри? – спросила я. – Что с вами?
– Ах, все то же самое, ничего нового. У моего дорогого мужа вечные проблемы с пищеварением. А меня с тысяча пятьсот двадцать восьмого года постоянно преследуют какие-то болячки. И помогают только средства, которые рекомендует доктор Брэнч.
Я прекрасно знала, о чем она говорит: десять лет назад, как раз накануне нашей памятной поездки в Кентербери, Англию поразила страшная эпидемия так называемой «потливой горячки», от которой погибло очень много народу. Болезнь оставила свою печать и на Гертруде. Однажды ночью она призналась мне, что больше не может иметь детей. Так что Эдвард – единственный наследник рода Кортни.
Внезапно маркиза нахмурилась:
– Джоанна, вы словно бы не в своей тарелке. Что-нибудь случилось?
При докторе Брэнче, который продолжал ощупывать меня своими масляными глазками, мне совершенно не хотелось рассказывать Гертруде о том, что я испытала в большой зале. Поэтому я сказала:
– Городской глашатай кричал что-то про императора Карла, но я не совсем поняла, в чем там дело.
– Он потерпел поражение в битве у Превезе! – Гертруда хлопнула ладонью по подлокотнику кресла. – Только представьте, магометане наголову разгромили флот Священной лиги! – Да уж, Гертруда прекрасно разбиралась в политике и, как всегда, оказалась на высоте.
– Неужели это правда и варвары-мусульмане порабощают христиан? – воскликнул доктор Брэнч.
– Император Карл рано или поздно одержит над ними верх, – отозвалась Гертруда.
– Уже много месяцев по Лондону ходят всякие слухи, – сказал доктор Брэнч. – Дескать, Франция больше нам не союзник и мы остались одни, в полной изоляции. Может, хоть это поражение в Средиземном море и угроза мусульманского нашествия предотвратит вторжение армии Священной Римской империи в Англию?
Неужели Карл способен напасть на Британию? Мне стало страшно. Услышав, что нам грозит вторжение, я не могла не вспомнить о леди Марии.
– А как же наши дипломатические альянсы? – поинтересовалась я, тщательно подбирая слова. – Это каким-либо образом отразится на Англии и на… э-э-э… влиятельных лицах, которые здесь живут?
Наши с Гертрудой взгляды встретились.
– Такие лица, насколько я понимаю, пока в безопасности, – ответила она. И едва заметно кивнула.
Доктор, разумеется, не заметил этого. Но у меня было такое чувство, что маркиза прочитала мои самые потаенные мысли и постаралась меня успокоить. В преданности старшей дочери короля мы с ней были заодно.
– Как это удачно, что вы пришли сюда, Джоанна, – сказала Гертруда. – Это избавило меня от необходимости посылать за вами. Прошу вас, сядьте здесь, напротив доктора.
– Но я не жалуюсь на здоровье.
– Наш гость умеет не только лечить болезни, но владеет и другим искусством, – возразила она.
С нарастающим страхом я смотрела, как доктор Брэнч перебирает пачку каких-то бумаг. С величайшей осторожностью он выдернул из нее листок, который был весь исчерчен кругами, стрелками и косыми линиями.
– Доктор Брэнч – непревзойденный знаток астрологии, – продолжала Гертруда.
Я крепко вцепилась пальцами в спинку стула, на который она пыталась меня усадить.
Ко мне подошел молодой человек с каштановыми волосами. В руках он держал поднос. Это был слуга, один из братьев-близнецов, служивших в этом доме, – кажется, Джеймс. Внешне братья походили друг на друга как две капли воды, даже прически у них были одинаковые, и узнать, кто есть кто, можно было только по их манере держать себя. Джеймс был парень не без способностей, довольно смышленый. А вот брат его Джозеф, напротив, на редкость бестолков и соображал туго. В тот день это был… да, наверняка это был Джеймс. В отличие от всех остальных слуг в этом доме он имел привычку не слишком почтительно смотреть на гостью в упор. И сейчас он с интересом меня разглядывал. Боюсь, теперь обо мне станут судачить на кухне. «Эта Джоанна Стаффорд отличается большими странностями», – наверняка скажет Джеймс сегодня вечером на той половине дома, где обитают слуги.
Ну и пусть! Я расправила плечи и решительно направилась в покои Гертруды.
По здравом размышлении я рассудила, что к сестре Элизабет Бартон мои видения не имеют никакого отношения.
Не исключено, что это проделки злых духов, населяющих «Алую розу». В общем, решила я, пусть Гертруда и остальные обитатели дома считают меня сумасшедшей, но другого выхода просто нет: надо рассказать маркизе обо всем, что случилось со мной в большой зале.
Моя покойная матушка не только верила в привидения, но и клялась, что даже была знакома со многими из них, обитавшими в древнем фамильном замке в Кастилии. Отец, разумеется, смеялся над ней. Я как-то заметила ему, что от многих слышала о душах, которые не обрели покоя в загробном мире и продолжают преследовать живых. Может быть, это те, кто умер без покаяния… или же люди, жизнь которых была столь ужасна, что и после смерти они продолжают скитаться по земле. «Нет, Джоанна, – помнится, решительно возразил отец, – подобное никак невозможно. Тут уж одно из двух: человек либо жив, либо умер».
Но я же собственными глазами видела эти картины, собственными ушами слышала странные звуки, причем уже два раза и в одном и том же месте. И сумасшедшей меня назвать трудно.
Переступив порог элегантной гостиной, у дверей которой стоял импозантный слуга в ливрее, я увидела, что Гертруда не одна. Констанции сейчас рядом с ней не было, но на больших подушках с вышиванием в руках восседали две юные девицы лет тринадцати, из хороших семейств. Они исполняли при Гертруде ту же самую роль, что фрейлины при королеве, заодно обучаясь изящным манерам и правилам хорошего тона.
Сама маркиза сидела в своем любимом кресле, обложенная мягкими подушками и откинувшись назад, так что голова ее покоилась на спинке. На ней было платье изумрудного цвета, перехваченное в тонкой талии поясом. Руки, кожа на которых была мягче и нежнее, чем на щеках или шее, лежали на подлокотниках.
Рядом с хозяйкой сидел смуглолицый мужчина, возраст которого я бы определила между тридцатью и сорока. Одет он был в легкую и свободную мантию, хотя явно не принадлежал к служителям церкви. Голову мужчины прикрывала круглая шапочка с тесемками, завязанными под подбородком. Что-то в наряде его показалось мне очень знакомым, но я никак не могла вспомнить, что именно. Возле ног гостя стояла сумка, набитая какими-то длинными предметами, углы которых выпирали под грубой кожей.
– Я так и не понял, откуда вам известно про ее способности? До сих пор они вроде бы никак не проявлялись. Простая серая мышка, ничтожная девица, не более того, – проговорил этот человек.
– Просто я постигла, каковы ее тайные желания, – глядя в потолок, отвечала Гертруда. – Они есть у всякого человека, даже если он и не отдает себе в этом отчет.
Незнакомец наклонился вперед и с любопытством спросил:
– Ну и каковы же эти тайные амбиции у нее?
– Бежать от власти своих родственников, этой ужасной семьи. И не просто сбежать от грубых мужчин своего клана, но одновременно и манипулировать ими.
Неужели речь шла обо мне? Но Гертруда говорила настолько спокойно, с такой беспристрастностью, что я засомневалась.
Я кашлянула.
Голова Гертруды вздрогнула, и лицо ее мгновенно изменилось: на нем появилось выражение, которое я видела всегда, когда мы с ней встречались, – искреннее теплое участие с оттенком некоего непонятного мне торжества.
Мужчина, увидев меня, мгновенно вскочил на ноги.
– Неужели это и есть ваша гостья? – проворковал он. – Неужели я имею честь видеть госпожу Джоанну Стаффорд?
Глазки его ощупали всю мою фигуру: сначала сверху вниз, а затем в обратном направлении. Я сразу вспомнила Джеффри Сковилла и разозлилась. Раньше подобные мысли даже не приходили мне в голову, но теперь всякий раз, когда мужчина смотрел на меня так вот вкрадчиво и похотливо одновременно, в моих ушах звучали слова констебля: «Какое впечатление вы производите на мужчин… Глядя на вас, они сразу становятся в стойку… Ваша красота может свести с ума… кого угодно».
Незнакомец взял мою ладонь в свою и поцеловал ее. Ручка у него была пухленькая, мягкая, а губы влажные. Я сразу невольно вспомнила слюнявого гиганта, который только что привиделся мне в большой зале. И только самообладание не позволило мне брезгливо отдернуть руку.
– Однако какая же вы красивая, – продолжал между тем гость Гертруды.
Он отпустил мою ладонь и обернулся к маркизе:
– А вы, между прочим, с ней очень похожи, миледи.
– Вообще-то, госпожа Джоанна не моя родственница, а моего мужа, – ответила она. – Но мы же с нею обе наполовину испанки. Поэтому и похожи.
– Госпожа Джоанна рядом с вами, что луна рядом с солнцем.
Мне стало так противно, что захотелось поскорее покинуть гостиную.
Гертруда склонила голову и поерзала в кресле. Она всегда так ерзала, перед тем как сказать что-нибудь важное.
– Госпожа Стаффорд не приветствует комплиментов как таковых и, когда слышит их, не получает никакого удовольствия.
– Ах да, понимаю… влияние монастырской жизни. – Мужчина уважительно понизил голос.
Гертруда обернулась ко мне:
– Познакомьтесь, милая, это доктор Брэнч, один их самых лучших врачей в нашей стране. Он три года учился в Монпелье. Я никогда не приглашаю для консультаций тех, кто закончил только лишь наш медицинский колледж. – И оба усмехнулись, словно говорили о чем-то, понятном только им двоим.
– Вы нездоровы? Или, может быть, Генри? – спросила я. – Что с вами?
– Ах, все то же самое, ничего нового. У моего дорогого мужа вечные проблемы с пищеварением. А меня с тысяча пятьсот двадцать восьмого года постоянно преследуют какие-то болячки. И помогают только средства, которые рекомендует доктор Брэнч.
Я прекрасно знала, о чем она говорит: десять лет назад, как раз накануне нашей памятной поездки в Кентербери, Англию поразила страшная эпидемия так называемой «потливой горячки», от которой погибло очень много народу. Болезнь оставила свою печать и на Гертруде. Однажды ночью она призналась мне, что больше не может иметь детей. Так что Эдвард – единственный наследник рода Кортни.
Внезапно маркиза нахмурилась:
– Джоанна, вы словно бы не в своей тарелке. Что-нибудь случилось?
При докторе Брэнче, который продолжал ощупывать меня своими масляными глазками, мне совершенно не хотелось рассказывать Гертруде о том, что я испытала в большой зале. Поэтому я сказала:
– Городской глашатай кричал что-то про императора Карла, но я не совсем поняла, в чем там дело.
– Он потерпел поражение в битве у Превезе! – Гертруда хлопнула ладонью по подлокотнику кресла. – Только представьте, магометане наголову разгромили флот Священной лиги! – Да уж, Гертруда прекрасно разбиралась в политике и, как всегда, оказалась на высоте.
– Неужели это правда и варвары-мусульмане порабощают христиан? – воскликнул доктор Брэнч.
– Император Карл рано или поздно одержит над ними верх, – отозвалась Гертруда.
– Уже много месяцев по Лондону ходят всякие слухи, – сказал доктор Брэнч. – Дескать, Франция больше нам не союзник и мы остались одни, в полной изоляции. Может, хоть это поражение в Средиземном море и угроза мусульманского нашествия предотвратит вторжение армии Священной Римской империи в Англию?
Неужели Карл способен напасть на Британию? Мне стало страшно. Услышав, что нам грозит вторжение, я не могла не вспомнить о леди Марии.
– А как же наши дипломатические альянсы? – поинтересовалась я, тщательно подбирая слова. – Это каким-либо образом отразится на Англии и на… э-э-э… влиятельных лицах, которые здесь живут?
Наши с Гертрудой взгляды встретились.
– Такие лица, насколько я понимаю, пока в безопасности, – ответила она. И едва заметно кивнула.
Доктор, разумеется, не заметил этого. Но у меня было такое чувство, что маркиза прочитала мои самые потаенные мысли и постаралась меня успокоить. В преданности старшей дочери короля мы с ней были заодно.
– Как это удачно, что вы пришли сюда, Джоанна, – сказала Гертруда. – Это избавило меня от необходимости посылать за вами. Прошу вас, сядьте здесь, напротив доктора.
– Но я не жалуюсь на здоровье.
– Наш гость умеет не только лечить болезни, но владеет и другим искусством, – возразила она.
С нарастающим страхом я смотрела, как доктор Брэнч перебирает пачку каких-то бумаг. С величайшей осторожностью он выдернул из нее листок, который был весь исчерчен кругами, стрелками и косыми линиями.
– Доктор Брэнч – непревзойденный знаток астрологии, – продолжала Гертруда.
Я крепко вцепилась пальцами в спинку стула, на который она пыталась меня усадить.