Страница:
С течением времени простая каменная кладка превратилась в арочные ворота, двери с деревянными перемычками, ступенчатые ярусные ниши и альковы, крытые коридоры, платформы, встающие стройными силуэтами монолитов, и прочие черты, свойственные Зимбабве. Крепостные стены росли все выше и выше, пока не достигли величия и неприступности, заметных и сегодня: «Эллиптическое строение» имеет девяносто метров в длину и около семидесяти метров в ширину, а окружные стены достигают девяти метров в высоту и шести в ширину.
Эти истории были приукрашены, но, если поразмыслить, не так уж сильно. Не будучи пресвитером Иоанном из затерянного христианского мира, Мономотапа был религиозной фигурой отнюдь не нищенского ордена. Он не являлся правителем всей внутренней Африки, но, без сомнения, был главой феодального государства, объединявшего разные племена, чей авторитет в период расцвета правления простирался на земли, что были ненамного меньше, чем Мали, унаследованный его современником Канкой Мусой. Его двор не сиял великолепием дворов Священной Римской империи или Англии эпохи Плантагенетов, а его слуги были безграмотны. Но в глазах людей того времени, по крайней мере, в Африке и в Европе, он выглядел богатым и представительным.
И, если верить записям, европейцы так до него и не добрались. Из внешнего мира сюда не попадал никто, кроме торговцев, получивших особое разрешение, и путешественников с побережья – африканцев и арабов, не оставивших после себя никаких письменных следов. Образ жизни внутренней цивилизации, ее боги и обычаи, учения, верования и общественное развитие вращались исключительно вокруг своей собственной оси. Они достигли большого развития, но не осуществили революционного разрыва с традицией. На них не влияли внешние культуры, которые могли бы оплодотворять культуру местную, принося хорошие результаты. Но истинное величие достижений этих южных строителей лучше всего мерить степенью изолированности, в которой они пребывали.
Копи царя Соломона?
Вердикт очевидных доказательств
Средневековая Родезия
Развалины башен Большого Зимбабве, возведенных в XIV веке, когда торговля золотом и слоновой костью с арабами была в самом разгаре
Эти стены защищают место, где жил правитель могущественного государства. Они были покрыты лепниной, которая либо скопирована с образцов на берегу, знакомых торговцам, путешественникам и государевым посланникам, либо придумана на месте. Стены охраняли загадки тех, кто плавил золото и другие металлы. Другие – поблизости – скрывали птицеподобных богов из стеатита (мыльного камня) и дома-храмы божественных правителей, чья сила тоже росла с годами. Сверху люди громоздили глиняные и каменные постройки, сосредоточенные то тут, то там и становившиеся с развитием ремесел и торговли все более многочисленными. Их влияние распространялось на тех, кто отправлялся на побережье, а их странные рассказы долетали до морских держав Европы, заставляя ученых мужей в библиотеках думать, что наконец-то найден престол самого пресвитера Иоанна, легендарного правителя внутренней Африки.Эти истории были приукрашены, но, если поразмыслить, не так уж сильно. Не будучи пресвитером Иоанном из затерянного христианского мира, Мономотапа был религиозной фигурой отнюдь не нищенского ордена. Он не являлся правителем всей внутренней Африки, но, без сомнения, был главой феодального государства, объединявшего разные племена, чей авторитет в период расцвета правления простирался на земли, что были ненамного меньше, чем Мали, унаследованный его современником Канкой Мусой. Его двор не сиял великолепием дворов Священной Римской империи или Англии эпохи Плантагенетов, а его слуги были безграмотны. Но в глазах людей того времени, по крайней мере, в Африке и в Европе, он выглядел богатым и представительным.
И, если верить записям, европейцы так до него и не добрались. Из внешнего мира сюда не попадал никто, кроме торговцев, получивших особое разрешение, и путешественников с побережья – африканцев и арабов, не оставивших после себя никаких письменных следов. Образ жизни внутренней цивилизации, ее боги и обычаи, учения, верования и общественное развитие вращались исключительно вокруг своей собственной оси. Они достигли большого развития, но не осуществили революционного разрыва с традицией. На них не влияли внешние культуры, которые могли бы оплодотворять культуру местную, принося хорошие результаты. Но истинное величие достижений этих южных строителей лучше всего мерить степенью изолированности, в которой они пребывали.
Копи царя Соломона?
Когда европейцы впервые увидели Зимбабве, они не поверили, что предки знакомых им африканцев – «туземцы», чью землю они изучали и готовились захватить, были способны построить эти каменные стены и массивные здания.
Старатели, охотники, первопроходцы – все воспринимали Зимбабве и похожие развалины, о которых время от времени докладывали как о странном чуде, воздвигнутом в неизвестном, но, очевидно, отдаленном прошлом, в стране, где люди строили только из глины и соломы. Лишь Фредерик Селоус, мудрейший из них, позднее утверждал, что африканцы сохранили свое искусство каменного строительства, пусть даже в упрощенной форме, еще в конце девятнадцатого века…
Но остальные соглашались с Рендерсом, странствующим охотником. Он увидел Зимбабве в 1868 году и придерживался о нем невысокого мнения. Или с Маухом, немецким геологом, достигшим Зимбабве в 1872 году и объявившим по возвращении, что он явно творение рук цивилизованных людей античности – подобных европейцам первопроходцев в этой забытой земле.
«Эта крепость на холме, – говорил Маух, – без всякого сомнения, была копией храма царя Соломона на горе Мории, тогда как огромное строение в долине – «Эллиптическое здание» – также, несомненно, было копией дворца, где царица Савская останавливалась во время пребывания в Иерусалиме в Х веке до н. э.»
К рассказам этого путешественника мало что было добавлено, пока в 1890 году британская колонна из Бечуаналенда, вставшая лагерем в семидесяти милях от Большого Зимбабве, не встретилась с великолепием этого серого великана, возвышающегося среди уединенности холмистой саванны. Столкнувшись с народом машона – его они сочли совершенно диким, – первопроходцы, по крайней мере, те, кого заботили не только их непосредственные цели, с легкостью поверили версии Мауха о происхождении Зимбабве. «Сегодня, – написал один из них в 1891 году, когда имперская Британия успешно овладела Машоналендом и Матабелелендом (в будущем они превратились в Южную Родезию), – в стране Офира англичанин вновь открывает сокровищницу античности». По прошествии нескольких лет он продолжил эту же тему в своих записях: «Можно ожидать, что изображение королевы Виктории отчеканят на золоте, которым царь Соломон украшал свой трон из слоновой кости и оплетал кедровые колонны своего храма». Эта оптимистическая точка зрения, пусть даже немного преувеличивающая факты, жила долгое время и существует и по сей день.
Этому есть свое объяснение. Португальцы, позаимствовавшие предание у арабов, связали золото Софалы с сокровищами Офира, и эта версия стала настолько популярной в Европе, что подарила Мильтону одно из царств, которые показывает Адаму падший ангел в «Потерянном рае». Первопроходцы 1890 года, естественно, надеялись найти золото, а Офир, скорее всего, находился где-то поблизости. Более того, они и подобные им не могли тогда поверить – как не могут и сейчас, что эти развалины каким-либо образом связаны с местным населением, которое они презирали, считая примитивным и диким.
Это отношение усугубилось в ходе завоевательных войн в Матабелеленде и Машоналенде. «Принцип стрельбы по неграм без предупреждения, – заявлял корреспондент газеты «Матабеле таймс», отстаивая необходимость прекращения политики такой стрельбы, – напоминает законы Доннибрукской ярмарки (перен. галдеж, базар) и является скорее развлечением, нежели оправданным средством. Мы поступали так до сих пор, сжигая краали, потому что они были местными краалями, и паля в спасающихся бегством туземцев только потому, что они были черными». Было бы слишком самонадеянно ожидать от этих первопроходцев, что они подумают, будто подобный «сброд» или какие-либо его соседи могли построить Зимбабве, – самый впечатляющий памятник исчезнувшему великолепию из когда-либо виденных ими, и легенда Офира, естественно, прочно утвердилась.
Археологам, пришедшим сюда позднее, эта «Легенда Офира» принесла горькое разочарование. Ведь если бы Машоналенд подарил Соломону его золото, он должен был делиться им с каждым, кто пришел бы и начал искать. К 1900 году в Машоналенде и Матабелеленде было зарегистрировано около ста сорока тысяч заявок на добычу золота, и более половины из них приходилось на участки проведения древних горных работ. Оказалось разрушено большинство древних свидетельств выработки золота, но это ничто по сравнению с тем ущербом, что был причинен самим развалинам.
Исследователь по имени Поссельт занялся разграблением развалин уже в 1880 году. Не достигнув успехов в поисках золота, он открыл несколько крупных птиц из мыльного камня, которыми позднее прославился Зимбабве, и заметил в ходе раскопок, что его носильщики относятся к руинам с трепетом, «садятся и торжественно приветствуют их, хлопая в ладоши».
Главные ворота Зимбабве, как обнаружил Поссельт, находились в разрушенном состоянии, часть стены провалилась. «Мы вскарабкались на стену и шли по ней до конической башни. Внутри все было покрыто густым кустарником, большие деревья высились над порослью, и с них свисало множество лиан – «обезьяньих канатов», по которым мы спустились и вошли в развалины. Я не видел никаких человеческих останков или орудий, и надежда найти какие-нибудь сокровища не оправдалась. Надо всем царила глубокая тишина».
За ним с готовностью последовали другие. В 1895 году старатель по имени Нил, вместе с еще двумя вкладчиками из Йоханнесбурга – почтенным Морисом Джиффордом и Джефферсоном Кларком – основали предприятие, которое они назвали «The Ancient Ruins Company Limited» («Древние руины лимитед»). Они взяли под этот проект концессию у Британской южноафриканской компании, чтобы «исследовать все древние руины к югу от Замбези». Кампания началась в 1900 году, очевидно, по приказу Сесиля Родса, а в 1902 году только что созданный законодательный совет Южной Родезии издал декрет о защите древних руин. «Но нанесенный ущерб, – комментирует чиновник Шофилд, – был огромен, так как со всем, кроме золота, обращались очень небрежно».
В 1902 году Нил заявил, что лично исследовал сорок три из ста сорока существующих древних развалин, прочие, без сомнения, занимались тем же или почти тем же. Несмотря на то что за пять лет компания нашла не более пятнадцати килограммов золота – впрочем, если перевести счет на музейные объекты, вес получается значительный, – никто никогда не узнает, сколько золотых изделий было обнаружено другими исследователями, переплавлено и исчезло навеки или какой еще был нанесен ущерб. Лишь сокровища Мапунгубве, найденные и бережно сохраненные учеными в Северном Трансваале примерно сорок лет спустя, могут дать представление о том, что эти «исследователи Офира» обнаружили и разрушили.
На фоне всего археологи, обладавшие куда меньшими сведениями, нежели теперь, не могли объяснить происхождение самих строений. Трудности возрастали, поскольку было известно, что матабеле в любом случае являлись чужеземными завоевателями в этой стране. Так появились две гипотезы: «финикийская» и «средневековая».
Согласно первой теории Зимбабве существовал «по меньшей мере, три тысячи лет»: было два основных периода строительства, ранний – сабейский – с 2000 до 1000 год до н. э. и второй, «финикийский», – чуть раньше 1100 года до н. э. В этой гипотезе говорилось о первопроходцах «земли Офир», и согласно ей не существовало никаких сомнений в том, что туземцы никогда не прикладывали руку к этому творению цивилизации. Постоянно предполагалось, что тот или иной народ античной эпохи влиял на Зимбабве в разное время.
«К вящей славе далекой заморской родины, – писал в 1950 году господин Б.Г. Пейвер, позднейший из обладавших изрядной долей фантазии сторонников этой гипотезы, – иностранцы создают в Африке новое государство». Он имеет в виду сообщества белых поселенцев Британской Центральной Африки, надеявшихся в будущем получить статус «доминиона». «В то время как они строят и копают, мечтают и умирают, не использует ли их история, чтобы повторить саму себя? Направила ли далекая родина своих сынов, которые, подобно иностранцам в Африке, и копали, и строили, и рассеялись под натиском захватчиков? Этой ли дорогой должны мы следовать по долине времени?»
Конечно же нет, отвечает вторая гипотеза: вы не замечаете свидетельства, которое находится у вас под носом. Эти руины относятся к местной африканской цивилизации. Они были построены прямыми предками африканских народов, которыми вы правите, и произошло это не так уж давно – намного позже, чем саксонская Англия столкнулась с нашествием викингов и норманнов.
Старатели, охотники, первопроходцы – все воспринимали Зимбабве и похожие развалины, о которых время от времени докладывали как о странном чуде, воздвигнутом в неизвестном, но, очевидно, отдаленном прошлом, в стране, где люди строили только из глины и соломы. Лишь Фредерик Селоус, мудрейший из них, позднее утверждал, что африканцы сохранили свое искусство каменного строительства, пусть даже в упрощенной форме, еще в конце девятнадцатого века…
Но остальные соглашались с Рендерсом, странствующим охотником. Он увидел Зимбабве в 1868 году и придерживался о нем невысокого мнения. Или с Маухом, немецким геологом, достигшим Зимбабве в 1872 году и объявившим по возвращении, что он явно творение рук цивилизованных людей античности – подобных европейцам первопроходцев в этой забытой земле.
«Эта крепость на холме, – говорил Маух, – без всякого сомнения, была копией храма царя Соломона на горе Мории, тогда как огромное строение в долине – «Эллиптическое здание» – также, несомненно, было копией дворца, где царица Савская останавливалась во время пребывания в Иерусалиме в Х веке до н. э.»
К рассказам этого путешественника мало что было добавлено, пока в 1890 году британская колонна из Бечуаналенда, вставшая лагерем в семидесяти милях от Большого Зимбабве, не встретилась с великолепием этого серого великана, возвышающегося среди уединенности холмистой саванны. Столкнувшись с народом машона – его они сочли совершенно диким, – первопроходцы, по крайней мере, те, кого заботили не только их непосредственные цели, с легкостью поверили версии Мауха о происхождении Зимбабве. «Сегодня, – написал один из них в 1891 году, когда имперская Британия успешно овладела Машоналендом и Матабелелендом (в будущем они превратились в Южную Родезию), – в стране Офира англичанин вновь открывает сокровищницу античности». По прошествии нескольких лет он продолжил эту же тему в своих записях: «Можно ожидать, что изображение королевы Виктории отчеканят на золоте, которым царь Соломон украшал свой трон из слоновой кости и оплетал кедровые колонны своего храма». Эта оптимистическая точка зрения, пусть даже немного преувеличивающая факты, жила долгое время и существует и по сей день.
Этому есть свое объяснение. Португальцы, позаимствовавшие предание у арабов, связали золото Софалы с сокровищами Офира, и эта версия стала настолько популярной в Европе, что подарила Мильтону одно из царств, которые показывает Адаму падший ангел в «Потерянном рае». Первопроходцы 1890 года, естественно, надеялись найти золото, а Офир, скорее всего, находился где-то поблизости. Более того, они и подобные им не могли тогда поверить – как не могут и сейчас, что эти развалины каким-либо образом связаны с местным населением, которое они презирали, считая примитивным и диким.
Это отношение усугубилось в ходе завоевательных войн в Матабелеленде и Машоналенде. «Принцип стрельбы по неграм без предупреждения, – заявлял корреспондент газеты «Матабеле таймс», отстаивая необходимость прекращения политики такой стрельбы, – напоминает законы Доннибрукской ярмарки (перен. галдеж, базар) и является скорее развлечением, нежели оправданным средством. Мы поступали так до сих пор, сжигая краали, потому что они были местными краалями, и паля в спасающихся бегством туземцев только потому, что они были черными». Было бы слишком самонадеянно ожидать от этих первопроходцев, что они подумают, будто подобный «сброд» или какие-либо его соседи могли построить Зимбабве, – самый впечатляющий памятник исчезнувшему великолепию из когда-либо виденных ими, и легенда Офира, естественно, прочно утвердилась.
Археологам, пришедшим сюда позднее, эта «Легенда Офира» принесла горькое разочарование. Ведь если бы Машоналенд подарил Соломону его золото, он должен был делиться им с каждым, кто пришел бы и начал искать. К 1900 году в Машоналенде и Матабелеленде было зарегистрировано около ста сорока тысяч заявок на добычу золота, и более половины из них приходилось на участки проведения древних горных работ. Оказалось разрушено большинство древних свидетельств выработки золота, но это ничто по сравнению с тем ущербом, что был причинен самим развалинам.
Исследователь по имени Поссельт занялся разграблением развалин уже в 1880 году. Не достигнув успехов в поисках золота, он открыл несколько крупных птиц из мыльного камня, которыми позднее прославился Зимбабве, и заметил в ходе раскопок, что его носильщики относятся к руинам с трепетом, «садятся и торжественно приветствуют их, хлопая в ладоши».
Главные ворота Зимбабве, как обнаружил Поссельт, находились в разрушенном состоянии, часть стены провалилась. «Мы вскарабкались на стену и шли по ней до конической башни. Внутри все было покрыто густым кустарником, большие деревья высились над порослью, и с них свисало множество лиан – «обезьяньих канатов», по которым мы спустились и вошли в развалины. Я не видел никаких человеческих останков или орудий, и надежда найти какие-нибудь сокровища не оправдалась. Надо всем царила глубокая тишина».
За ним с готовностью последовали другие. В 1895 году старатель по имени Нил, вместе с еще двумя вкладчиками из Йоханнесбурга – почтенным Морисом Джиффордом и Джефферсоном Кларком – основали предприятие, которое они назвали «The Ancient Ruins Company Limited» («Древние руины лимитед»). Они взяли под этот проект концессию у Британской южноафриканской компании, чтобы «исследовать все древние руины к югу от Замбези». Кампания началась в 1900 году, очевидно, по приказу Сесиля Родса, а в 1902 году только что созданный законодательный совет Южной Родезии издал декрет о защите древних руин. «Но нанесенный ущерб, – комментирует чиновник Шофилд, – был огромен, так как со всем, кроме золота, обращались очень небрежно».
В 1902 году Нил заявил, что лично исследовал сорок три из ста сорока существующих древних развалин, прочие, без сомнения, занимались тем же или почти тем же. Несмотря на то что за пять лет компания нашла не более пятнадцати килограммов золота – впрочем, если перевести счет на музейные объекты, вес получается значительный, – никто никогда не узнает, сколько золотых изделий было обнаружено другими исследователями, переплавлено и исчезло навеки или какой еще был нанесен ущерб. Лишь сокровища Мапунгубве, найденные и бережно сохраненные учеными в Северном Трансваале примерно сорок лет спустя, могут дать представление о том, что эти «исследователи Офира» обнаружили и разрушили.
На фоне всего археологи, обладавшие куда меньшими сведениями, нежели теперь, не могли объяснить происхождение самих строений. Трудности возрастали, поскольку было известно, что матабеле в любом случае являлись чужеземными завоевателями в этой стране. Так появились две гипотезы: «финикийская» и «средневековая».
Согласно первой теории Зимбабве существовал «по меньшей мере, три тысячи лет»: было два основных периода строительства, ранний – сабейский – с 2000 до 1000 год до н. э. и второй, «финикийский», – чуть раньше 1100 года до н. э. В этой гипотезе говорилось о первопроходцах «земли Офир», и согласно ей не существовало никаких сомнений в том, что туземцы никогда не прикладывали руку к этому творению цивилизации. Постоянно предполагалось, что тот или иной народ античной эпохи влиял на Зимбабве в разное время.
«К вящей славе далекой заморской родины, – писал в 1950 году господин Б.Г. Пейвер, позднейший из обладавших изрядной долей фантазии сторонников этой гипотезы, – иностранцы создают в Африке новое государство». Он имеет в виду сообщества белых поселенцев Британской Центральной Африки, надеявшихся в будущем получить статус «доминиона». «В то время как они строят и копают, мечтают и умирают, не использует ли их история, чтобы повторить саму себя? Направила ли далекая родина своих сынов, которые, подобно иностранцам в Африке, и копали, и строили, и рассеялись под натиском захватчиков? Этой ли дорогой должны мы следовать по долине времени?»
Конечно же нет, отвечает вторая гипотеза: вы не замечаете свидетельства, которое находится у вас под носом. Эти руины относятся к местной африканской цивилизации. Они были построены прямыми предками африканских народов, которыми вы правите, и произошло это не так уж давно – намного позже, чем саксонская Англия столкнулась с нашествием викингов и норманнов.
Вердикт очевидных доказательств
Вторая теория – археологически и научно обоснованная – впервые была озвучена Дэвидом Рэндэлл-Макивером, египтологом, изучавшим каменные развалины Южной Родезии в 1905 году. Основываясь на исследованиях семи участков, на которых ни он, ни кто-либо еще не обнаружил ни единого предмета, «относящегося к периоду, предшествовавшему четырнадцатому или пятнадцатому столетиям», он сделал вывод о том, что руины Большого Зимбабве и подобные им были африканскими по своему происхождению и датировались Средними веками или чуть более поздним временем.
В архитектуре, «бытовой или же военной, нет ни следа восточного или европейского стиля какого-либо периода», в то время как «характер сооружений, составляющих неотъемлемую часть этих каменных развалин, несомненно, является африканским», и «ремесла и производства, представленные предметами, найденными в жилищах, являются типично африканскими, за исключением случаев, когда предметы являются привозными товарами хорошо известного средневекового периода».
Этот вердикт, сделанный первым квалифицированным археологом, исследовавшим руины (более того, он был первым, кто уважительно отнесся к культурным слоям), сторонники «финикийской» гипотезы встретили с изрядной долей раздражения и неприятия. Бушевали такие споры и тщательно скрывались настолько взрывоопасные политические и расистские намеки, что четверть века спустя Британская ассоциация, пославшая в Африку Рендэлла-Макивера, отправила туда и вторую экспедицию. Она была доверена умелым рукам доктора Гертруды Кейтон-Томпсон, чей отчет «Культура Зимбабве» с изящностью и прозрачностью алмаза, так же как и с выдающейся археологической проницательностью, подтвердил то, что ранее сказал Макивер. Эта и поныне классическая работа английской археологической школы сегодня остается если не последней инстанцией в суждениях о Зимбабве и его башнях, то необходимым проводником для всякого, желающего понять сей предмет в деталях.
«При анализе всех существующих объектов, собранных на участках, – заключает Кейтон-Томпсон, – все еще не было найдено ни одного предмета, не связанного по происхождению с банту и не датировавшегося бы Средними веками». А чуть дальше исследовательница добавляет: «Я определенно не могу согласиться с часто повторяемым и компромиссным предположением, что Зимбабве и сходные с ним строения были построены местными рабочими под руководством «высшей» чужой расы или же наблюдателя». Без сомнения, могло присутствовать и внешнее влияние: коническая башня может быть результатом имитации арабских минаретов, увиденных на побережье Индийского океана, тогда как лепнина вдоль окружающих стен может иметь своих мусульманских предшественников (как это имело место на руинах города десятого века Каракходжа в Китайском Туркестане). Но строители при этом были африканцами, и государство, к которому они принадлежали, было также африканским.
Эта версия происхождения Зимбабве выдержала все серьезные возражения с тех пор, как ее выдвинула Г. Кейтон-Томпсон.
В свете последних свидетельств она, очевидно, подлежит пересмотру только по двум пунктам. Радиоуглеродный анализ показал, что самая ранняя из возможных дат начала строительства относится ко времени, предшествующему европейскому средневековому периоду, а тип людей, начавших тут свою созидательную деятельность, – согласно находкам костей в Мапунгубве, что можно использовать и для исследований в Зимбабве, – мог отличаться от говорящих на языках банту народов, построивших позднейшие здания, чьи прямые потомки так хорошо известны теперь. Если и они на самом деле отличались так же, как в Мапунгубве, то эти отличия проявлялись в более выраженной смеси готтентотов и негроидов, чем та, что наблюдается у говорящих на банту народов позднейшего времени, и от этого они были не менее родными Африке…
Обширные выводы, сделанные Кейтон-Томпсон более полувека назад – так же как и до нее Рэндэллом-Макивером и другими учеными, работавшими в этой области, уже после нее, к примеру, Саммерсом, – основываются на разнообразных материальных свидетельствах: на китайском фарфоре, поддающемся датировке, на бусах из Индии и Индонезии, которые тоже до некоторой степени поддаются датировке, и на прочих предметах, ввезенных из других стран. Кроме того, учитывалось возможное направление эволюции местного каменного строительства, которое медленно продвигалось от концепции хижины из глины и соломы к имитации оной в камне, а уже оттуда к высоким строениям Зимбабве. Это не противоречит тому, что известно о традициях и религии народностей банту. Вполне возможно, что они с успехом использовали то немногое, чему португальцы смогли научиться у африканских и арабских «прибрежных» путешественников.
«В центре этой страны, – написал, полагаясь на слухи, де Барруш в 1552 году, – находится квадратная крепость, каменная снаружи и изнутри, построенная из огромных глыб, и не видно, чтобы они соединялись между собой раствором. Стена имеет ширину 575 сантиметров и не очень высока по отношению к ширине. Над дверью этого здания сделана надпись, которую некоторые мавританские купцы, ученые мужи, приходившие туда, не могли ни прочесть, ни сказать, каково ее примерное содержание. Крепость почти со всех сторон окружена холмами, на каждом из которых тоже стоит по крепости, похожей на первую каменной кладкой и отсутствием строительного раствора, а одно из этих строений представляет собой башню более чем двадцати двух метров в вышину».
Возможно, причудливое описание полно ошибок, но это – строки, посвященные именно Зимбабве, сохранившемуся до сегодняшнего дня, хотя почти наверняка стены его были перестроены в позднейшее время. Квадратная форма крепости – конечно же преувеличение: не имеется свидетельств, что нечто подобное когда-либо существовало в Родезии, в то время как упомянутая тут надпись, возможно, была не чем иным, как украшением – лепным фризом, венчавшим более новые стены…
Стоит отметить, что данное свидетельство намного серьезнее, чем какие-либо из уже обнаруженных во внутренних районах Кении, Танзании или Уганды, и это потому, что оно включает сведения о прибрежной торговле. Данный род деятельности, в ходе которого в Южную Африку поставляли китайский фарфор и другие товары стран Индийского океана, кажется, не продвинулся дальше на север. Если же ему все-таки удалось это сделать, следы торговли еще предстоит там обнаружить. Но тут, на юге, свидетельства более серьезны, так же как и здания этого южного железного века более впечатляющи, более развиты с технической стороны и свидетельствуют о большем социальном единстве, чем каменные руины Восточной Африки.
Между развитой торговлей и этими обширными руинами существует нечто большее, чем просто случайные связи. «Торговые отношения с Индией, – замечает Кейтон-Томпсон, – определенно были прочными, и я полагаю, что торговля явилась одним из основных стимулов, приведших к развитию местной культуры Зимбабве». Воины и торговцы из глубинки, как называл их Барбоса, должно быть, достигли могущества в их железный век не только потому, что умели применять железо, но и потому, что имели множество торговых связей с внешним миром. Таким образом, они процветали и развивались под воздействием того же стимула, который давала побережью океанская торговля или старому Судану – торговля в Сахаре.
Можно задаться вопросом о причинах того, почему все это произошло именно здесь, в южных районах Центральной Африки, а не на севере, расположенном географически ближе к Индии и Аравийскому полуострову. Ответ будет полным, когда археологи и историки как следует изучат эту проблему. Но, скорее всего, он будет основываться на одном большом различии между двумя регионами: медь и золото имелись в изобилии на юге и почти отсутствовали на севере. А как вновь и вновь подтверждают ранние записи, эти металлы были именно тем, что по достоинству оценили первые чужеземные торговцы в Африке. В поисках их они почти всегда были вынуждены продвигаться далеко в глубь континента. Тем самым пришельцы оказывали на более южные районы влияние, стимулировавшее рост и развитие, отсутствовавшие или гораздо менее выраженные на севере. Эта цивилизация железного века Южной Африки была прежде всего горнодобывающей цивилизацией, и конечно же направление ее развития было тесно связано с судьбами прибрежной торговли.
Вопрос о том, насколько тщательно многочисленные горные рудники этой древней земли контролировались строителями и правителями крепостей, дворцов и каменных селений, остается открытым. Взаимоотношения между рудниками и зданиями являются центральной неразгаданной загадкой железного века Родезии и могут содержать в себе ключ к подробной хронологии периода с шестого по шестнадцатое столетие. Тут существует много сложностей. В 1929 году Вагнер показал, что границы древних горных разработок – по добыче золота, меди, олова или железа – гораздо более обширны, чем известные границы древних руин, и получается, что Большой Зимбабве сам по себе не был связан с горнодобывающими работами, хотя там было обнаружено много свидетельств о плавке металла.
Несмотря на все сказанное, старые шахты, тысячами тянущиеся по южному внутреннему району от границы бывшего Бельгийского Конго (современный Катангский медный пояс) к Наталю (в ЮАР) и Бечуаналенду (Ботсвана), сыграли решающее значение в развитии и процветании культуры Зимбабве. Грохот ее железных кирок и жар ее угольных печей являлись таким же важным фоном средневековой Родезии, каким были железные дороги для Европы позапрошлого столетия. К восемнадцатому веку, если ненамного раньше, медные полоски и болванки Н-образной формы являлись признанной местной валютой, эти племена и народы вращались в границах своего времени и пространства, живя уже в эпоху металлов.
Кто они были? Точная хронология еще не дается исследователям, но между авторитетными учеными существует согласие не только относительно последовательности событий, но и по поводу того, какого типа народы в них были включены.
В архитектуре, «бытовой или же военной, нет ни следа восточного или европейского стиля какого-либо периода», в то время как «характер сооружений, составляющих неотъемлемую часть этих каменных развалин, несомненно, является африканским», и «ремесла и производства, представленные предметами, найденными в жилищах, являются типично африканскими, за исключением случаев, когда предметы являются привозными товарами хорошо известного средневекового периода».
Этот вердикт, сделанный первым квалифицированным археологом, исследовавшим руины (более того, он был первым, кто уважительно отнесся к культурным слоям), сторонники «финикийской» гипотезы встретили с изрядной долей раздражения и неприятия. Бушевали такие споры и тщательно скрывались настолько взрывоопасные политические и расистские намеки, что четверть века спустя Британская ассоциация, пославшая в Африку Рендэлла-Макивера, отправила туда и вторую экспедицию. Она была доверена умелым рукам доктора Гертруды Кейтон-Томпсон, чей отчет «Культура Зимбабве» с изящностью и прозрачностью алмаза, так же как и с выдающейся археологической проницательностью, подтвердил то, что ранее сказал Макивер. Эта и поныне классическая работа английской археологической школы сегодня остается если не последней инстанцией в суждениях о Зимбабве и его башнях, то необходимым проводником для всякого, желающего понять сей предмет в деталях.
«При анализе всех существующих объектов, собранных на участках, – заключает Кейтон-Томпсон, – все еще не было найдено ни одного предмета, не связанного по происхождению с банту и не датировавшегося бы Средними веками». А чуть дальше исследовательница добавляет: «Я определенно не могу согласиться с часто повторяемым и компромиссным предположением, что Зимбабве и сходные с ним строения были построены местными рабочими под руководством «высшей» чужой расы или же наблюдателя». Без сомнения, могло присутствовать и внешнее влияние: коническая башня может быть результатом имитации арабских минаретов, увиденных на побережье Индийского океана, тогда как лепнина вдоль окружающих стен может иметь своих мусульманских предшественников (как это имело место на руинах города десятого века Каракходжа в Китайском Туркестане). Но строители при этом были африканцами, и государство, к которому они принадлежали, было также африканским.
Эта версия происхождения Зимбабве выдержала все серьезные возражения с тех пор, как ее выдвинула Г. Кейтон-Томпсон.
В свете последних свидетельств она, очевидно, подлежит пересмотру только по двум пунктам. Радиоуглеродный анализ показал, что самая ранняя из возможных дат начала строительства относится ко времени, предшествующему европейскому средневековому периоду, а тип людей, начавших тут свою созидательную деятельность, – согласно находкам костей в Мапунгубве, что можно использовать и для исследований в Зимбабве, – мог отличаться от говорящих на языках банту народов, построивших позднейшие здания, чьи прямые потомки так хорошо известны теперь. Если и они на самом деле отличались так же, как в Мапунгубве, то эти отличия проявлялись в более выраженной смеси готтентотов и негроидов, чем та, что наблюдается у говорящих на банту народов позднейшего времени, и от этого они были не менее родными Африке…
Обширные выводы, сделанные Кейтон-Томпсон более полувека назад – так же как и до нее Рэндэллом-Макивером и другими учеными, работавшими в этой области, уже после нее, к примеру, Саммерсом, – основываются на разнообразных материальных свидетельствах: на китайском фарфоре, поддающемся датировке, на бусах из Индии и Индонезии, которые тоже до некоторой степени поддаются датировке, и на прочих предметах, ввезенных из других стран. Кроме того, учитывалось возможное направление эволюции местного каменного строительства, которое медленно продвигалось от концепции хижины из глины и соломы к имитации оной в камне, а уже оттуда к высоким строениям Зимбабве. Это не противоречит тому, что известно о традициях и религии народностей банту. Вполне возможно, что они с успехом использовали то немногое, чему португальцы смогли научиться у африканских и арабских «прибрежных» путешественников.
«В центре этой страны, – написал, полагаясь на слухи, де Барруш в 1552 году, – находится квадратная крепость, каменная снаружи и изнутри, построенная из огромных глыб, и не видно, чтобы они соединялись между собой раствором. Стена имеет ширину 575 сантиметров и не очень высока по отношению к ширине. Над дверью этого здания сделана надпись, которую некоторые мавританские купцы, ученые мужи, приходившие туда, не могли ни прочесть, ни сказать, каково ее примерное содержание. Крепость почти со всех сторон окружена холмами, на каждом из которых тоже стоит по крепости, похожей на первую каменной кладкой и отсутствием строительного раствора, а одно из этих строений представляет собой башню более чем двадцати двух метров в вышину».
Возможно, причудливое описание полно ошибок, но это – строки, посвященные именно Зимбабве, сохранившемуся до сегодняшнего дня, хотя почти наверняка стены его были перестроены в позднейшее время. Квадратная форма крепости – конечно же преувеличение: не имеется свидетельств, что нечто подобное когда-либо существовало в Родезии, в то время как упомянутая тут надпись, возможно, была не чем иным, как украшением – лепным фризом, венчавшим более новые стены…
Стоит отметить, что данное свидетельство намного серьезнее, чем какие-либо из уже обнаруженных во внутренних районах Кении, Танзании или Уганды, и это потому, что оно включает сведения о прибрежной торговле. Данный род деятельности, в ходе которого в Южную Африку поставляли китайский фарфор и другие товары стран Индийского океана, кажется, не продвинулся дальше на север. Если же ему все-таки удалось это сделать, следы торговли еще предстоит там обнаружить. Но тут, на юге, свидетельства более серьезны, так же как и здания этого южного железного века более впечатляющи, более развиты с технической стороны и свидетельствуют о большем социальном единстве, чем каменные руины Восточной Африки.
Между развитой торговлей и этими обширными руинами существует нечто большее, чем просто случайные связи. «Торговые отношения с Индией, – замечает Кейтон-Томпсон, – определенно были прочными, и я полагаю, что торговля явилась одним из основных стимулов, приведших к развитию местной культуры Зимбабве». Воины и торговцы из глубинки, как называл их Барбоса, должно быть, достигли могущества в их железный век не только потому, что умели применять железо, но и потому, что имели множество торговых связей с внешним миром. Таким образом, они процветали и развивались под воздействием того же стимула, который давала побережью океанская торговля или старому Судану – торговля в Сахаре.
Можно задаться вопросом о причинах того, почему все это произошло именно здесь, в южных районах Центральной Африки, а не на севере, расположенном географически ближе к Индии и Аравийскому полуострову. Ответ будет полным, когда археологи и историки как следует изучат эту проблему. Но, скорее всего, он будет основываться на одном большом различии между двумя регионами: медь и золото имелись в изобилии на юге и почти отсутствовали на севере. А как вновь и вновь подтверждают ранние записи, эти металлы были именно тем, что по достоинству оценили первые чужеземные торговцы в Африке. В поисках их они почти всегда были вынуждены продвигаться далеко в глубь континента. Тем самым пришельцы оказывали на более южные районы влияние, стимулировавшее рост и развитие, отсутствовавшие или гораздо менее выраженные на севере. Эта цивилизация железного века Южной Африки была прежде всего горнодобывающей цивилизацией, и конечно же направление ее развития было тесно связано с судьбами прибрежной торговли.
Вопрос о том, насколько тщательно многочисленные горные рудники этой древней земли контролировались строителями и правителями крепостей, дворцов и каменных селений, остается открытым. Взаимоотношения между рудниками и зданиями являются центральной неразгаданной загадкой железного века Родезии и могут содержать в себе ключ к подробной хронологии периода с шестого по шестнадцатое столетие. Тут существует много сложностей. В 1929 году Вагнер показал, что границы древних горных разработок – по добыче золота, меди, олова или железа – гораздо более обширны, чем известные границы древних руин, и получается, что Большой Зимбабве сам по себе не был связан с горнодобывающими работами, хотя там было обнаружено много свидетельств о плавке металла.
Несмотря на все сказанное, старые шахты, тысячами тянущиеся по южному внутреннему району от границы бывшего Бельгийского Конго (современный Катангский медный пояс) к Наталю (в ЮАР) и Бечуаналенду (Ботсвана), сыграли решающее значение в развитии и процветании культуры Зимбабве. Грохот ее железных кирок и жар ее угольных печей являлись таким же важным фоном средневековой Родезии, каким были железные дороги для Европы позапрошлого столетия. К восемнадцатому веку, если ненамного раньше, медные полоски и болванки Н-образной формы являлись признанной местной валютой, эти племена и народы вращались в границах своего времени и пространства, живя уже в эпоху металлов.
Кто они были? Точная хронология еще не дается исследователям, но между авторитетными учеными существует согласие не только относительно последовательности событий, но и по поводу того, какого типа народы в них были включены.
Средневековая Родезия
По мысли Кейтон-Томпсон, фундаменты Зимбабве «принадлежат к периоду между девятым и тринадцатым веками и, возможно, к чуть более позднему времени, когда… как показывает наличие фарфора, в этих местах буквально кишела жизнь». Но первое здание, по ее мнению, на столетие или два старше самой ранней даты. Зачатки культуры Зимбабве, таким образом, относятся к тому же времени, когда Эль-Масуди, сообщавший о прибрежных государствах зинджей, описывал «страну Софалу, где в изобилии встречается золото и другие чудеса».
Серия радиоуглеродных тестов подтвердила истинность этого высказывания и дополнила его некоторыми новыми фактами. В контролях, проведенных в 1952 году в Чикаго и повторенных в 1954 году в Лондоне, использовались два кусочка дренажной древесины, обнаруженной в основании одной из стен «Эллиптического здания». В ходе опытов выяснилось, что эти фрагменты относятся ко времени между 591 (плюс-минус сто двадцать лет) и 702 годом н. э. (плюс-минус девяносто два года). Эта датировка не столь точна и надежна, как может показаться. Частично из-за того, что временные рамки обескураживающе широки – от пятого века до конца восьмого, а отчасти и потому, что в тестах использовалась древесина африканского сандалового дерева, известного своей долговечностью. Строители могли использовать ее намного позднее срока жизни дерева или употребить при возведении каменных стен уже после того, как кто-то другой использовал его для сооружения других, не сохранившихся построек…
Таким образом, раскопки в Зимбабве продолжились. В 1958 году Саммерс и Робинсон исследовали основания «Акрополя» и «Эллиптического здания», надеясь по возможности выяснить, относятся ли «пепельный слой» или «культурный слой», как известно, залегавшие под этими постройками, к другому поселению. Кейтон-Томпсон оставила этот вопрос открытым, хотя и склонялась к версии, что «культурный слой» был создан самими строителями, возможно, в восьмом или в девятом веке, когда они возводили первые строения. Но работы, проведенные в 1958 году, показали, что скорее всего там существовало более раннее поселение, и позже тому было получено подтверждение.
Отсюда справедливо утверждение, что те или иные народы каменного века жили на месте Большого Зимбабве в шестом или седьмом веках, а возможно, и в более раннее время. Из работы Кларка по водопадам Каламбо нам известно, что железный век начался на этом южном плато в начале первого тысячелетия. Участок Каламбо мог быть не единственным ранним поселением железного века: хотя рядом с самим Зимбабве не обнаружено следов добычи и выплавки железа, процессы роста и миграции, начавшиеся под влиянием технологии обработки железа, практически наверняка вынудили людей осваивать все новые места.
Есть еще одно предположение, говорящее о том, что самое раннее докаменное строительство в Зимбабве осуществляли готтентоты или другой южноафриканский народ, уже умевший использовать металлы.
О перемещениях народов по южной части Центральной Африки в Средние века и более позднее время мало что известно. Как эти скудные исторические познания сочетаются с археологическими находками? Пока что не особо хорошо. Но большинство видных исследователей сейчас пытаются выделить три основных периода в истории Зимбабве: домономотапский, мономотапский (первый шона) и шангамирский (второй шона).
Серия радиоуглеродных тестов подтвердила истинность этого высказывания и дополнила его некоторыми новыми фактами. В контролях, проведенных в 1952 году в Чикаго и повторенных в 1954 году в Лондоне, использовались два кусочка дренажной древесины, обнаруженной в основании одной из стен «Эллиптического здания». В ходе опытов выяснилось, что эти фрагменты относятся ко времени между 591 (плюс-минус сто двадцать лет) и 702 годом н. э. (плюс-минус девяносто два года). Эта датировка не столь точна и надежна, как может показаться. Частично из-за того, что временные рамки обескураживающе широки – от пятого века до конца восьмого, а отчасти и потому, что в тестах использовалась древесина африканского сандалового дерева, известного своей долговечностью. Строители могли использовать ее намного позднее срока жизни дерева или употребить при возведении каменных стен уже после того, как кто-то другой использовал его для сооружения других, не сохранившихся построек…
Таким образом, раскопки в Зимбабве продолжились. В 1958 году Саммерс и Робинсон исследовали основания «Акрополя» и «Эллиптического здания», надеясь по возможности выяснить, относятся ли «пепельный слой» или «культурный слой», как известно, залегавшие под этими постройками, к другому поселению. Кейтон-Томпсон оставила этот вопрос открытым, хотя и склонялась к версии, что «культурный слой» был создан самими строителями, возможно, в восьмом или в девятом веке, когда они возводили первые строения. Но работы, проведенные в 1958 году, показали, что скорее всего там существовало более раннее поселение, и позже тому было получено подтверждение.
Отсюда справедливо утверждение, что те или иные народы каменного века жили на месте Большого Зимбабве в шестом или седьмом веках, а возможно, и в более раннее время. Из работы Кларка по водопадам Каламбо нам известно, что железный век начался на этом южном плато в начале первого тысячелетия. Участок Каламбо мог быть не единственным ранним поселением железного века: хотя рядом с самим Зимбабве не обнаружено следов добычи и выплавки железа, процессы роста и миграции, начавшиеся под влиянием технологии обработки железа, практически наверняка вынудили людей осваивать все новые места.
Есть еще одно предположение, говорящее о том, что самое раннее докаменное строительство в Зимбабве осуществляли готтентоты или другой южноафриканский народ, уже умевший использовать металлы.
О перемещениях народов по южной части Центральной Африки в Средние века и более позднее время мало что известно. Как эти скудные исторические познания сочетаются с археологическими находками? Пока что не особо хорошо. Но большинство видных исследователей сейчас пытаются выделить три основных периода в истории Зимбабве: домономотапский, мономотапский (первый шона) и шангамирский (второй шона).