Несбё Ю. Пентаграмма

 
   Закончив, он взглянул на часы и отправился за новой порцией корреспонденции. Взял отчет одного из осведомителей, переложил на правильную полку коричневый пакет для Бьярне Мёллера и вернулся в кабинет.
   Осведомитель писал коротко и ясно: «Ничего».
   Харри перемотал назад запись на автоответчике, включил воспроизведение и, увеличив звук, с закрытыми глазами откинулся на спинку кресла. Попытался вспомнить ее дыхание. Почувствовать его.
   – Бесит, когда они вот так не представляются, а?
   Волосы на затылке встали дыбом. Нет, не от слов – от голоса. Харри медленно повернулся в кресле. Кресло недовольно завизжало. В дверях он увидел Тома Волера.
   Тот стоял, прислонившись к косяку, и с улыбкой поигрывал яблоком.
   – Не желаешь? Австралийские. А на вкус – как райские, – предложил он.
   Харри отрицательно покачал головой, не спуская с Тома глаз.
   – Можно войти? – спросил Волер.
   Харри не ответил. Волер вошел и закрыл за собой дверь. Обойдя стол, он плюхнулся в свободное кресло и поднес яблоко к глазам.
   – Харри, ты заметил, что мы с тобой всегда приходим на работу раньше остальных? Любопытно, да? Учитывая, что мы и домой уходим позже всех.
   – Ты сидишь в кресле Эллен, – заметил Харри.
   Волер хлопнул по подлокотнику:
   – Харри, нам с тобой пора поговорить.
   – Говори.
   Волер, прищурив один глаз, поднял яблоко к светильнику на потолке.
   – И не грустно тебе в кабинете без окон? – усмехнувшись, спросил он.
   Харри не ответил.
   – Ходят слухи, ты от нас уходишь, – сказал Волер.
   – «Слухи»?
   – Ну, это, наверное, громко сказано. Скажем иначе: у меня есть свои источники. Ты ведь уже начал подыскивать себе подходящее место? В охранном агентстве? Или в страховом? Или, может быть, юрисконсультом устроишься? Да мало ли куда может приткнуться следователь с дипломом юриста. – Его крупные белые зубы вонзились в яблоко. – Возможно, не везде хорошо отнесутся к послужному списку с отметками о пребывании на работе в пьяном виде, самовольных отгулах, превышении полномочий, неподчинении старшим и нарушении профессиональной этики.
   Его челюсти усиленно заработали, с хрустом перемалывая кусок сочного яблока.
   – Но! Но… – продолжал Волер. – Даже если на работу тебя не примут, это не конец света. Их ведь можно понять: кто же ищет на свою голову приключений. Хотя человек, несмотря ни на что, был инспектором, причем одним из лучших. Да и платят они не очень. А ведь в конце-то концов к этому все и сводится. Чтобы за хорошую работу хорошо платили. Чтобы были деньги на еду, жилье и, допустим, на бутылку коньяка. Или ты предпочитаешь виски?
   Харри заметил, что сжимает зубы так сильно, что заболели зубы под пломбами.
   – А еще лучше, – развивал свою мысль Волер, – зарабатывать так, чтоб иной раз чем-нибудь себя побаловать. Например, съездить куда-нибудь. С семьей. Например, в Нормандию.
   В голове у Харри что-то щелкнуло, как будто перегорел предохранитель.
   – Мы с тобой во многом не похожи, Харри. Но это не означает, что я не уважаю тебя как специалиста. Я всегда считал тебя целеустремленным, талантливым, творческим человеком. А главное – упрямым. Отличное качество для жизни в обществе, где идет борьба за выживание. К сожалению, в этой борьбе в ход не всегда идут те средства, какие нам нравятся. Но если хочешь победить, нужно уметь бить конкурентов их же оружием. И еще… – Волер понизил голос. – Уметь правильно выбирать союзников. Таких, с которыми можешь чего-то добиться.
   – Чего ты хочешь, Волер? – Голос Харри дрогнул.
   – Помочь тебе. – Волер встал. – Как сейчас – так быть не должно.
   – А как сейчас?
   – А сейчас мы с тобой враги, и у начальства на столе лежит сам знаешь, какая бумага. – Он направился к двери. – Сейчас у тебя не хватает денег, чтобы сделать что-нибудь хорошее для себя или своих близких… – Он взялся за дверную ручку. – Подумай над этим, Харри. Из того лабиринта, в котором ты оказался, тебя выведет только одно.
   «Пуля», – подумал Харри.
   – Ты сам, – сказал Волер и ушел.

Глава 11

Воскресенье. Уход

   Она лежала в постели и курила. Смотрела на его спину перед приземистым комодом, на то, как лопатки двигаются под шелком жилета, заставляя ткань переливаться оттенками черного и синего. Она перевела взгляд на зеркало. Его руки уверенными мягкими движениями завязывали галстук. Ей нравились его руки. Ей нравилось смотреть, как они работают.
   – Когда вернешься? – спросила она и поймала в зеркале его взгляд и улыбку, тоже уверенную и мягкую. Она надула губки.
   – Так скоро, как только смогу, любовь моя.
   Никто не говорил этого слова так, как он. «Liebling», любимая. С заметным акцентом и напевной интонацией. Она словно заново влюбилась в немецкий язык.
   – Надеюсь, завтра, вечерним самолетом, – сказал он. – Ты будешь по мне скучать?
   Она не удержалась от улыбки. Он засмеялся. И она засмеялась. Черт, ну почему он имеет над ней такую власть?
   – Уверена, в Осло тебя дожидаются по уши влюбленные девушки. – Она продолжала улыбаться.
   – Надеюсь. – Он застегнул жилет и достал из шкафа пиджак. – Ты погладила носовые платки, любовь моя?
   – Они у тебя в чемодане, вместе с носками, – ответила она.
   – Отлично.
   – Ты едешь на встречу с ними?
   Он подошел к кровати и склонился над ней.
   – А ты как думаешь?
   – Не знаю. – Она обняла его за шею. – Каждый раз, когда ты возвращаешься, от тебя пахнет женщиной.
   – Это потому, что я никогда не уезжаю надолго, любовь моя. Как давно мы вместе? Двадцать шесть месяцев? Значит, вот уже двадцать шесть месяцев я пахну тобой.
   – И только? – Она притянула его к себе.
   Он легко поцеловал ее в губы:
   – И только. Извини, любовь моя, самолет… – И высвободился из ее объятий.
   Она смотрела, как он подходит к комоду, открывает ящик, достает паспорт и билеты, кладет их в карман и застегивает пиджак. И все это одним скользящим точным движением, что одновременно и возбуждало, и пугало ее. И если бы большая часть его действий не сопровождалась той же точностью и уверенностью, она бы сказала, что он, наверное, всю жизнь учился уходить. Бросать.
   Хотя за последние два года они столько времени провели вместе, она знала о нем на удивление мало. Он никогда не скрывал, что в прошлой жизни у него было очень много женщин. Говорил, что часто менял возлюбленных потому, что отчаянно искал ее. Бросал очередную, как только понимал, что это – не она, и продолжал поиски до тех пор, пока два года назад прекрасным осенним вечером судьба не привела его в бар на Вацлавской площади, где он и встретился с ней.
   Самая очаровательная история беспорядочных связей, которую она когда-либо слышала.
   Во всяком случае, лучше, чем у нее. Она продавала любовь за деньги.
   – Зачем ты едешь в Осло?
   – По делам, – ответил он.
   – Почему ты мне никогда о них не рассказываешь?
   – Потому что мы любим друг друга.
   Он тихо затворил за собою дверь, и она услышала его шаги на лестнице.
   Снова одна. Она закрыла глаза и подумала, что хорошо будет, если его запах останется в постели до его приезда. Потрогала цепочку на шее. С тех пор как он ее подарил, она никогда ее не снимала. Даже в ванной. Провела пальцами по кулону и вспомнила о его вещах. О белом накрахмаленном пасторском воротничке, который положила рядом с носками. Почему она о нем не спросила? Быть может, потому, что чувствовала: она и так задает слишком много вопросов. Ей не хотелось его раздражать.
   Вздохнув, она посмотрела на часы и снова закрыла глаза. День был пустой. В два – консультация у врача, и все. Она принялась отсчитывать секунды, а пальцы все гладили кулон – красноватый бриллиант, ограненный звездочкой.
 
   На первой странице «ВГ» помещалась статья о «краткой, но бурной истории» Камиллы Луен и одной знаменитости со студии норвежского государственного радиовещания – НРК, чье имя, впрочем, не раскрывалось. Газета раздобыла размытое курортное фото Камиллы в открытом купальнике. Очевидно, чтобы подчеркнуть намек статьи на основную составляющую истории.
   «Дагбладе» в этот же день опубликовала интервью со старшей сестрой Лисбет Барли, Тойей Харанг. В статье, озаглавленной «Она всегда уходила», Тойя вспоминала привычки Лисбет и пыталась объяснить ее поведение: «Она ушла из «Спиннин Уил» – так почему бы и сейчас не уйти?»
   На фотографии Тойя, улыбаясь, позировала в ковбойской шляпе. Харри подумал, что она вряд ли хотела, чтобы ее запечатлели с улыбкой до ушей, но фотографы не предупредили ее, когда начали снимать.
   – Пива. – Он сел за барную стойку «Андер-уотера» и принялся за «ВГ».
   Писали, что все билеты на концерт Брюса Спрингстина на стадионе «Валле Ховин» проданы. Замечательно. С одной стороны, Харри терпеть не мог концерты на стадионах. А с другой – помнил, как лет в пятнадцать Эйстен нарисовал фальшивые билеты на концерт Спрингстина, и они вдвоем пробрались с ними в «Драмменсхаллен». И все были на высоте. И Спрингстин, и Эйстен с Харри.
   Отложив эту газету в сторону, он открыл «Дагбладе» на странице с портретом сестры Лисбет. Сходство было потрясающее. Харри звонил ей в Тронхейм, но ничего от нее не узнал. Вернее, ничего интересного. Не его вина, что разговор затянулся минут на двадцать. Она объяснила, что в ее имени ударение падает на «я»: «Тойя» и назвали ее вовсе не в честь сестры Майкла Джексона, которую зовут Ла-То́йя с ударением на «о».
   С исчезновения Лисбет прошло четыре дня, а дело – выражаясь без обиняков – не продвинулось ни на йоту.
   То же касалось и убийства Камиллы Луен. Даже Беата загрустила. Все выходные проработала, помогая немногим оставшимся на лето следователям, – и ничего. Хорошая она девчонка, Беата. Жалко ее.
   Так как Камилла была дамой светской, они попытались восстановить картину ее передвижений за неделю до убийства, но и это ни к чему не привело.
   Харри собирался рассказать Беате, как Волер заходил в его кабинет и в более-менее открытой форме предложил продать ему душу. Но так и не рассказал. Беате и так есть над чем голову поломать. Прийти с этим к Мёллеру – поднимется шум. Лучше уж просто обо всем забыть.
   Харри уже допивал второй полулитровый бокал, когда увидел ее в полумраке, за одним из столиков у стены. Она с еле заметной улыбкой смотрела прямо на него. На столе перед нею стояло пиво, в пальцах была сигарета.
   Харри взял свой бокал и направился к ней:
   – Можно?
   Вибекке Кнутсен кивнула на свободный стул:
   – А здесь какими судьбами?
   – Живу неподалеку, – объяснил Харри.
   – Это я уже поняла, но раньше ты здесь не появлялся.
   – У меня возникли разногласия в моем постоянном ресторане касательно происшествия, случившегося на прошлой неделе.
   – Не пускают? – с хрипотцой рассмеялась она.
   Харри этот смех понравился. И она сама – тоже.
   Возможно, из-за макияжа и полумрака. Ну и что? Ему понравились глаза – живые, игривые. Детские и умные. Совсем как у Ракели. Но на этом сходство заканчивалось. У Ракели были узкие, чувственные губы. А широкий рот Вибекке казался еще больше от ярко-красной помады. Ракель одевалась элегантно и неброско, а стройностью немногим уступала балерине – ни единой складочки жира. Вибекке сегодня была в тигровом топике – столь же кричащем, как и леопардовый. Ракель ассоциировалась у Харри с притушенными тонами: темные глаза и волосы, загар. Вибекке выделялась в полумраке рыжими волосами и белой кожей. Особенно – кожей ног.
   – И что ты тут делаешь одна? – спросил он.
   Она пожала плечами и сделала глоток из стакана:
   – Андерс уехал, вернется только к вечеру. Я тут развлекаюсь.
   – И далеко он уехал?
   – В Европу или еще куда… Знаешь ведь, они никогда ничего не рассказывают.
   – А чем он занимается?
   – Продает утварь для церквей и молелен. Кафедры, запрестольные перегородки, кресты и прочее. Новые и бывшие в употреблении.
   – Надо же. И у него есть дела в Европе?
   – Когда какой-нибудь швейцарской церкви нужна новая кафедра, ее можно привезти из Олесунна, а старую отреставрировать и переправить в Стокгольм или Нарвик. Он постоянно в разъездах, проводит в них больше времени, чем дома. Особенно в последнее время. Собственно говоря, последний год. – Она затянулась сигаретой. – А сам он даже и не лютеранин.
   – Нет?
   Она покачала головой, выпуская густой дым из красных, покрытых мелкими морщинками губ, и подтвердила:
   – Его родители были пятидесятниками. Он вырос среди всего этого. Я была однажды на их «службе». Знаешь, стало жутковато, когда они начали бессвязно лопотать на несуществующем языке, называя это «глоссолалией»^[11]. А ты бывал?
   – Два раза, – ответил Харри. – В Филадельфийском приходе.
   – Обрел спасение души?
   – Увы, мне просто нужно было найти там свидетеля по одному делу.
   – Ну-ну, не обрел Христа, так хотя бы свидетеля.
   Харри пожал плечами:
   – Так и того нет: он там больше не появлялся, да и по указанным адресам я не смог его найти. А уж спасения души я точно не обрел.
   Харри допил пиво и подозвал бармена. Вибекке прикурила новую сигарету.
   – Я весь день пыталась к тебе дозвониться на работу.
   – Вот как? – Харри вспомнил пустой входящий звонок на автоответчике.
   – Да, но мне сообщили, что ты этим делом не занимаешься.
   – Если ты о деле Камиллы Луен, то так оно и есть.
   – Так что я поговорила с другим, который приходил на вызов. Симпатичный такой.
   – Том Волер?
   – Да. Рассказала ему кое-что про Камиллу. Тебе в прошлый раз не смогла.
   – Почему?
   – Потому что там был Андерс. – Она глубоко затянулась. – Он очень болезненно реагирует, если я говорю что-то порочащее Камиллу, просто в бешенство приходит. Хотя мы ее почти и не знали.
   – А зачем тебе ее порочить, если ты ее не знала?
   Вибекке пожала плечами:
   – Я так не думаю, это Андерс так считает. У него твердая позиция, что за всю жизнь женщина может заниматься сексом только с одним мужчиной. – Она ткнула окурок в пепельницу и добавила: – А лучше вообще ни с кем.
   – Значит, у Камиллы мужчин было больше, чем рекомендует Андерс?
   – Она обращалась к ним по имени. Имена были разные.
   – Откуда тебе это известно? Плохая звукоизоляция?
   – Нет, звукоизоляция между этажами прекрасная. Зимой вообще ничего не слышно, но летом, когда окна открыты… Знаешь, в таких дворах…
   – …все очень хорошо слышно. Знаю-знаю.
   – Именно. Андерс часто со злостью захлопывал окно спальни. А когда я говорила, что ей там, наверное, хорошо, уходил и ложился в гостиной.
   – Ты об этом хотела мне рассказать?
   – Да. И еще. Мне тут позвонили. Я поначалу решила, что это Андерс, но, когда он звонит, на заднем плане обычно слышится шум. Он ведь звонит с улицы, когда выезжает в Европу. Удивительно, что шум всегда совершенно одинаковый – как будто он всякий раз звонит из одного и того же места. Ну, не важно. А тут звук был другой. В другой раз я просто положила бы трубку и не вспомнила об этом, но после того, что случилось с Камиллой… Да и Андерс уехал…
   – Ну и?
   – Да нет, ничего страшного. – Она устало улыбнулась, и ее улыбка Харри тоже понравилась. – Кто-то просто дышал в трубку, но я испугалась. Потом решила позвонить тебе. Волер сказал, что этим займется, но номер, с которого звонили, разумеется, не определили. А убийцы, они ведь всегда возвращаются на место преступления, да?
   – Это в романах, – ответил Харри. – Я бы выбросил это из головы.
   Он покрутил бокал. Лекарство начинало действовать.
   – А ты и Андерс, случайно, не знакомы с Лисбет Барли?
   Вибекке высоко подняла накрашенные брови:
   – Это которая пропала? С какой стати?!
   – Да, действительно, с какой стати?.. – пробормотал Харри, не понимая, почему этот вопрос пришел ему в голову.
 
   Когда они вышли из «Андеруотера», было почти девять. Харри казалось, что он двигается по палубе корабля в шторм.
   – Я живу близко, чуть ниже по улице, – сообщил он. – Не хочешь…
   Вибекке чуть наклонила голову набок и улыбнулась.
   – Харри, не делай того, о чем будешь жалеть.
   – Жалеть?
   – Последние полчаса ты только и рассказывал что о своей Ракели. Уже забыл?
   – Я же сказал, что я ей не нужен.
   – Ну и я тебе не нужна. А нужна тебе твоя Ракель. Или другая Ракель.
   Она взяла его за плечо:
   – Может, на какую-то секунду я и подумала, что все могло бы быть иначе. Так ведь не иначе же. Да и Андерс скоро придет домой.
   Харри пожал плечами, покачнулся и сделал шаг в сторону.
   – Давай хоть до дома тебя провожу, – пробормотал он.
   – Харри! Тут пройти метров двести.
   – Справлюсь.
   Вибекке расхохоталась и взяла его под руку. Они медленно шли по Уллеволсвейен, мимо проезжали автомобили и пустые такси, а вечерний ветер целовал лица, как умеет целовать только в Осло и только в июле. Харри слушал ровное жужжание ее голоса и думал о том, что же сейчас делает Ракель.
   Они остановились перед черной железной дверью.
   – Спокойной ночи, Харри.
   – А… ты поедешь на лифте?
   – А что?
   – Ничего. – Харри сунул руки в карманы и почувствовал, что теряет равновесие. – Осторожно. Спокойной ночи.
   Вибекке с улыбкой подошла к нему и поцеловала в щеку. Харри жадно втянул ноздрями ее запах.
   – Может быть, в следующей жизни, – шепнула она.
   Дверь мягко и бесшумно закрылась за ней и тихо защелкнулась. Харри стоял и смотрел на витрину, пытаясь сосредоточиться. Что-то было не так. Нет, не выбор надгробных плит, а отражение. На краю тротуара через улицу стояла машина. Если б Харри хоть немного интересовался ими, то знал бы, что это эксклюзивная игрушка – спортивный японский автомобиль.
   – Чтоб тебя… – тихо выругался Харри, выходя на дорогу.
   Мимо, визгливо сигналя, проехало такси. Он подошел к машине и встал у двери водителя. Темное стекло опустилось.
   – Что, черт возьми, ты здесь делаешь? – прошипел Харри. – Шпионишь за мной?
   – Добрый вечер, Харри, – зевнул Том Волер. – Наблюдаю за квартирой Камиллы Луен. Смотрю, кто приходит-уходит. Не на пустом же месте возникла идея, что преступник всегда возвращается на место преступления.
   – Это бред, – сказал Харри.
   – Как ты сам понимаешь, больше уцепиться-то не за что. Убийца оставил нам не много улик.
   – Преступник, – поправил Харри.
   – Или преступница.
   Харри пожал плечами и сделал шажок в сторону, чтобы не упасть. Приоткрылась дверца со стороны пассажира.
   – Залезай, Харри. Надо поговорить.
   Харри посмотрел на открытую дверцу. Подумал. Сделал еще один шаг в сторону. Обошел машину и сел.
   – Подумал? – Волер убавил звук в магнитоле.
   – Да, подумал, – ответил Харри, ерзая: на тесном ковшеобразном сиденье было неудобно.
   – И какой же правильный вывод ты сделал?
   – Судя по всему, тебе нравятся красные японские спортивные автомобили. – Харри с размаху хлопнул по приборной панели. – Солидная вещь. Скажи… – Харри сосредоточился на дикции. – Ты в таком автомобиле разговаривал со Сверре Ульсеном в Грюнерлёкке в тот вечер, когда убили Эллен?
   Волер несколько секунд молча смотрел на него, прежде чем ответить:
   – Харри, я не понимаю, о чем ты.
   – Нет? Ты ведь знал, что Эллен догадалась: это ты стоишь за контрабандой оружия? И позаботился о том, чтобы Сверре Ульсен убил ее, прежде чем она кому-нибудь расскажет. А когда узнал, что я напал на след Сверре Ульсена, поспешил обыграть все так, будто он открыл стрельбу при задержании. Как и тот парень на портовом складе. Ты вообще мастер решать проблемы при задержании.
   – Харри, ты пьян.
   – Два года я искал факты против тебя, Волер. Ты знал об этом?
   Волер молчал.
   Харри рассмеялся и снова хлопнул по панели. Та как-то нехорошо затрещала.
   – Знал, разумеется! Будущий начальник отдела знает все. Как ты дошел до жизни такой? Расскажи.
   Волер выглянул на улицу. Из «Кебабного двора» вышел мужчина. Посмотрев по сторонам, он направился вниз по улице, к церкви Святой Троицы. Волер и Харри молчали. Мужчина свернул на дорогу между кладбищем и госпиталем Девы Марии.
   – Хорошо, – тихо сказал Волер. – Если хочешь, я тебе исповедаюсь, но учти, тот, кто выслушивает исповеди, может оказаться перед неприятным выбором.
   – Плевал я на неприятности.
   – Сверре Ульсен получил заслуженную кару.
   Харри медленно повернул голову в сторону Волера: тот сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку.
   – Заметь, не потому, что я его боялся. Здесь ты промахнулся, – продолжал Том Волер бесстрастным голосом.
   – Хм?
   Волер вздохнул и открыл глаза:
   – Ты хоть раз задумывался о том, что заставляет таких, как мы, делать то, что мы делаем?
   – Только этим и занимаюсь.
   – Какое у тебя первое воспоминание, Харри?
   – Воспоминание о чем?
   – Например, мое, – не обратил на вопрос внимания Волер, – это ночь и отец, который склонился над моей кроватью. – Он погладил руль. – Мне тогда было четыре или пять. От отца пахнет табаком и надежностью. Знаешь ведь. Самый отцовский запах. Обычно он приходил домой, когда я уже был в кровати. И я знал, что на работу он уйдет рано утром, еще до того, как я встану. Знал, что, если я открою глаза, он улыбнется, потреплет меня по голове и уйдет. Я притворялся спящим, чтобы он побыл со мной чуть подольше. А иногда я действительно спал, и мне снился кошмар про женщину с головой свиньи, которая ходит по улицам и пьет кровь маленьких детей, я вскрикивал и просил его посидеть со мной. Вот тогда он сидел рядом, а я лежал с открытыми глазами и все смотрел и смотрел на него. У тебя с отцом было так же, Харри?
   Харри пожал плечами:
   – Мой отец был учителем и много времени проводил дома.
   – А мой был рабочим. Как и у моих друзей, Гейра и Соло. Они жили от нас через двор. Мы выросли вместе в Старом городе. Серые восточные кварталы, но за нашим двором следил профсоюз – у нас все было чисто и опрятно. Мы считали себя не пролетариатом, а вроде как предпринимателями. У Соло отец даже купил киоск, и там работала вся семья. У нас все много работали. Но больше всех работал мой отец. С утра до вечера. Как машина, которую выключают только на воскресенье. Мои родители не были особо религиозными, хотя отец полгода изучал богословие в вечерней школе, потому что дед хотел сделать из него священника. Когда дед умер, отец забросил учение, но мы каждое воскресенье посещали церковь в Волеренге, а потом отец ходил с нами до Экеберга и Эстмарки. А в пять мы наряжались к воскресному ужину дома. Скукота, скажешь ты? А я всю неделю ждал воскресенья. А потом наступал понедельник, и он снова уходил. Всегда на какую-нибудь стройку, где нужно было работать сверхурочно. Мы экономили. На белое, на серое и на черное, как говаривал отец. Больше-то не на что. Когда мне было тринадцать, мы переехали в западную часть города, в домик с яблоневым садом. Отец говорил, там лучше. В новой школе у всех в нашем классе, кроме меня, родители были юристами, экономистами, врачами. По соседству с нами жил судья. У него был сын – мой ровесник. Иоаким. Отец хотел, чтобы я стал таким, как он. Говорил, что, если я собираюсь стать одним из них, надо хорошо знать их жизнь: условности, язык, неписаные правила. Но мне не было дела до соседского мальчишки. Разве что до их собаки – немецкой овчарки, которая выла на крыльце ночи напролет. И после школы я ехал на трамвае в Старый город, к Гейру и Соло. Как-то мать с отцом пригласили всех соседей на барбекю, но те дружно отказались под разными вежливыми предлогами. Помню, тем летом соседи часто собирались на барбекю друг у друга. Смеялись. А нас никто так и не пригласил.
   – А смысл у этого повествования есть? – спросил Харри, стараясь чисто выговаривать слова.
   – Тебе решать. Мне замолчать?
   – Ну что ты! Сегодня по телику как раз ничего интересного.
   – Как-то в воскресенье мы по обыкновению собирались в церковь. Я стоял на улице и ждал мать с отцом, а соседская овчарка за забором рычала на меня и лаяла. Не знаю почему, но я открыл калитку.
   Наверное, думал, что она злая потому, что она все время одна. Собака была не на цепи, она прыгнула на меня, повалила и укусила за щеку. У меня до сих пор шрам.
   Волер показал, но Харри ничего не увидел.
   – Судья крикнул на собаку, и она убежала. Потом он сказал, чтобы я убирался из его сада к чертям. Меня повезли в больницу. Мать рыдала, а отец почти не раскрывал рта. Мы вернулись домой, у меня был страшный шов – от подбородка до уха. Отец пошел к судье. Вернулся с почерневшим лицом и говорил еще меньше. Молча мы съели воскресное жаркое, а ночью я проснулся неизвестно отчего. Было тихо. Потом я догадался. Овчарка. Она больше не выла. Потом я услышал, как кто-то вошел в дом, и почему-то понял, что мы больше никогда не услышим того воя. Тихо открылась дверь спальни, и я быстро закрыл глаза, но успел увидеть молоток. Запахло табаком и надежностью. Я притворился, что сплю.
   Он протер руль, смахивая невидимую пылинку.
   – Я сделал то, что сделал, потому что знал: Сверре Ульсен убил одну из наших. Я сделал это ради Эллен, Харри. Ради нас. Теперь ты знаешь: я убил человека. Донесешь на меня или как?
   Харри молча смотрел на него.
   Волер опять закрыл глаза:
   – Харри, против Ульсена были только косвенные улики. Он мог остаться на свободе. Я не мог этого допустить. А ты мог бы, Харри? – Волер открыл глаза, повернул голову и встретился с ним взглядом. – Мог бы?