"Пойду без пиджака", - думает Сролик, но тут же вспоминает, что тогда придется нацепить звезду на рубашку. Он выходит на улицу, Найденыш - вслед за ним. Мальчик идет по краю мостовой, а пес бежит рядом с ним по тротуару.
Из переулка навстречу ему выскочили два парня. У одного в руках ружье.
- Эй, жид! - кричит тот, что с ружьем, увидев Сролика, - сам надел пиджак, а собаку-то оставил голой?! Даже желтую звезду ей не пришил ?
Сролик ничего не отвечает, только ускоряет шаги. Его сердце гулко стучит. До дома осталось каких-то пятьдесят метров. Только бы отстали от него эти двое, дали бы пройти. Но парни идут ему навстречу, сходят с тротуара и загораживают дорогу.
- Что, решил удрать от нас, жиденок?! Пиджак-то у тебя хорош, да он не твой, а пса. Собака важней тебя. А ну, снимай пиджак!
Сролик стоит в растерянности. Убежать нельзя, а сопротивляться - они сильней его.
- Тащи-ка с него пиджак, - говорит один бандит другому и хохочет. Наденем на собаку.
Второй хватает Сролика и начинает расстегивать пуговицы.
- Отстань от меня! - борется с ним Сролик, стараясь вырваться из рук хулигана.
- Вот тебе, жиденок проклятый! - и тяжелый кулак опускается на плечо Сролика.
Найденыш, взъерошив шерсть и оскалив зубы, злобно рычит.
- И ты, глупая собака, против нас? - смеется бандит, - Сразу видно, что еврейский пес. Ты не мешай нам. Ведь для тебя стараемся. Сделаем обмен: ты будешь господином, а твой хозяин - псом.
- Гр-рр, - скалит зубы Найденыш. Бандит хватает Сролика за руку и начинает силой стаскивать с него пиджак. Сролик бьется в его руках, но не может вырваться.
- Найденыш, Найденыш! - вырывается у Сролика отчаянный крик, и пес бросается на бандита и вонзает зубы в ногу литовца.
- Ой-ой-ой! - взвыл литовец, отпустил Сролика и схватился за ногу.
Ах, так?! Науськиваешь собак на литовцев?! - кричит бандит с ружьем. Два выстрела разрывают тишину...
- Что такое, что случилось? - кричит толстая баба, кулаками и локтями прокладывая себе дорогу в набежавшей толпе.
- Ничего особенного - отвечает кто-то со смехом. - Застрелили собаку и еврея.
В ГЕТТО
Вот уже несколько месяцев семья Коганов живет на чердаке старого ветхого двухэтажного дома, недалеко от ограды, окружающей гетто. Деревянные стены отсырели и покрыты мхом.
Комнатка крохотная, в ней нет места даже для двух кроватей, поэтому Ханеле и Этеле спят с мамой в единственной кровати, а для отца и Шмулика устраивают на ночь постель на лавках.
Отца по целым дням нет дома. Он возвращается ночью, страшно усталый, и тут же ложится спать. Мать говорит, что он должен много работать, чтобы немцы его не убили. Шмулик тоже часто ходит на работу. Он уже считается взрослым. Последнюю неделю начала работать и мать, и дома остаются только Этеле и Ханеле. Весь день сидят они в комнате, и только изредка удается им выйти во двор. Мама говорит, что в гетто есть плохие люди, которые крадут детей.
Сначала, когда они только перебрались сюда, Ханеле все время плакала. Она не хотела оставаться в этой комнате, тесной и мрачной, куда солнечные лучи заглядывали только перед вечером. Но постепенно Ханеле привыкла и успокоилась. Когда лучи солнца проникали через окно в комнату, на серой стене появлялась широкая золотая полоса, которая тянулась до двери и исчезала задолго до возвращения отца с матерью.
Иногда Ханеле подходила к стене и пыталась поймать солнечный зайчик. Свет падал на ее маленькие ручки, но как только она отрывала их от стены, он, казалось, проскальзывал сквозь пальцы.
Девочкам было тоскливо сидеть в мрачной комнате. В окно был виден только клочок синего или серого, в зависимости от погоды, неба. Иногда они ставили у окна свою единственную табуретку, взбирались на нее и выглядывали наружу. Но и тогда не много удавалось увидеть: стены домов загораживали все.
Время от времени прилетали птицы, садились на крышу напротив их окна, щебетали и чирикали. Ханеле от радости хлопала в ладоши: - Вольная пташка, добрая весть!..
Иногда окна в доме напротив открывались и из-за занавески выглядывало несколько пар глаз.
- Мама, мамочка, там тоже есть дети, - радостно кричала Ханеле.
- Да, дочка, много детей в гетто, - вздыхает госпожа Коган.
Но девочки не понимали, почему вздыхает мать. Разве плохо, что есть дети?
Ханеле готова спрашивать без конца, но у матери нет времени: нужно приготовить еду отцу, постирать, сбегать получить по карточкам муку или крупу, починить штаны Шмулика, принести воды из колодца, а утром идти на работу.
Ханеле хочет встать взрослой, проснуться утром большой, как... как мама, чтобы помогать ей. Этеле уже много умеет делать: мыть посуду, подметать пол... Но готовить и стирать она не умеет.
Мама такая усталая. Она часто жалуется на головную боль. Иногда Ханеле просыпается ночью, ищет в постели маму, а та еще сидит при свете керосиновой лампы и шьет, шьет...
Швейной машины у них нет. Мама шьет вручную. Ханеле хочет встать с постели, подбежать к матери, обнять ее. Но ее глаза смыкаются, и она засыпает. А утром в комнате пусто, только она и Этеле. Мама стала бледной. Этеле тоже бледная. Сегодня папа посмотрел на нее и озабоченно сказал:
- Боюсь, что Этеле больна. Она так похудела за последнее время.
- Гетто съедает детей, - со слезами на глазах говорит мама.
Ханеле не понимает, как это гетто съедает детей. Что оно - волк? И вообще, что это - гетто? Ханеле пристает к матери с вопросами.
- Мамочка, завтра суббота?
- Да, дочка.
- Мамочка, пойдем гулять на Неман? (Неман - река в Литве, ldn-knigi)
- Не пойдем, дочка, мы живем в гетто. Из гетто нельзя выходить.
- Мамочка, ты помнишь Шулю?
- Помню.
- Почему она к нам не приходит?
- Шули нет в гетто.
- Напишем ей письмо, чтобы пришла.
- Нельзя из гетто писать писем, в прийти сюда нельзя.
- Мамочка, когда я пойду в садик?
- Нет в гетто садика, дочка.
- А когда ты опять принесешь цветы на субботу? Как тогда, когда мы жили на улице Мапу.
- Ханеле, в гетто нет цветов.
- Так что же есть в гетто? - расплакалась Ханеле. - Не хочу жить в гетто. Не хочу! Хочу цветы. Хотя бы один цветочек. Маленький. Пойдем отсюда, мама, пойдем!..
Так было в первые дни. Теперь уже Ханеле понимает: ни один еврей не хочет жить в гетто. Только Гитлер этого хочет. Гитлер очень злой. Немцы и литовцы бьют евреев. А выйти нельзя, потому что вокруг гетто ограда. В гетто грязь, болото, по вечерам темно. И есть не дают евреям в гетто.
Ночью Ханеле просит хлеба. Иногда она просыпается и не может заснуть.
Вчера она проснулась с улыбкой на лице, но посмотрела вокруг и расплакалась.
- Что ты плачешь, Ханеле? - спросила Этеле.
- Где мой пирог? Ты взяла мой пирог.
- Какой пирог, Ханеле? Никакого пирога здесь не было. В гетто нет пирогов.
- Был пирог, - плачет Ханеле, - здесь на кровати был.
Ханеле приснился добрый сон.
Ханеле и Этеле еще маленькие. Но он, Шмулик, уже взрослый. После того как Рувим не вернулся с аэродрома домой, Шмулик остался самым старшим в семье. Кто же, как не он, должен помогать родителям.
Шмулик очень скучает по брату Рувиму. Он очень его уважал и старался на него походить. К началу войны Рувим кончил два курса университета. Мать хотела, чтобы Рувим пошел на медицинский факультет: нет ничего лучшего для еврея, чем быть врачом. Даже антисемиты нуждаются во врачах-евреях. Врач не зависит от работодателей, нет над ним хозяина, и заработок хороший....
Рувим был лучшим учеником в классе, но на медицинский факультет его не приняли, потому что он кончил еврейскую школу. Из университета ему сообщили, что нет мест, преимущество дается закончившим литовские гимназии. Рувим пошел на юридический факультет. Он читал много книг и газет.
Когда началась война, Рувим хотел бежать на восток, но не мог расстаться с семьей и вернулся.
В гетто Рувим тоже много читал. Шмулик не мог понять, откуда Рувим добывал книги. Ведь власти приказали сдать все книги, которые были в гетто. И откуда он брал силы читать? Он работал в ночную смену на аэродроме. Каторжный труд - всю ночь работать лопатой, копать, сгребать землю и песок, таскать камни... в снегу, на морозе.
Никто не шел работать на аэродром по доброй воле. Все старались уклониться, искали работу полегче, места, где можно было раздобыть какие-нибудь продукты. За адский труд на аэродроме не получали ничего, даже есть работникам не давали, а обменять что-нибудь на продукты тоже было нельзя. Били смертным боем. Те, у кого были деньги, нанимали вместо себя других, а те, у кого были в руководстве гетто друзья или родственники, изворачивались с их помощью... Рувим работал за всю семью, чтобы отец с матерью смогли пойти на другую работу - достать продуктов.
Однажды утром Рувим не вернулся домой. Мама очень плакала, а отец весь день бегал из полиции в юденрат, оттуда в рабочий комитет и обратно. Только вечером стало известно, что немцы схватили на улице рабочих, возвращавшихся с аэродрома, затолкали их в грузовик и увезли в неизвестном направлении. Наверно, в Рувим был среди них.
Теперь отец ходит на аэродром, а он, Шмулик, должен добывать еду для голодного семейства.
К ЛЕСНЫМ ТРОПАМ
Холодный дождь, смешанный со снегом, хлещет в окна. Сквозь щели задувает ветер и чуть не гасит керосиновую лампу, мерцающую на подоконнике. Отдельные капли дождя, которые просачивались сквозь ветхую крышу, превратились уже в тонкую струйку, непрерывно стекающую с потолка на кровать Ханеле и Этеле. Мать отодвинула кровать и подставила ведро. Громко звеня, вода потекла в посудину.
Тишина. Отец уже давно ушел на работу, а мать вздремнула у стола с чулком в руке. Шмулик лежит на своем ложе, прислушиваясь к завыванию ветра в трубе и глядя на стену гетто за окном.
Вдруг дверь распахивается, на пороге стоит человек в лохмотьях, с него стекает вода. На худом лице краснеет широкий шрам. У Шмулика вырывается крик:
- Рувим.
Сделав несколько шагов по комнате, Рувим без сил опустился на пол. Мать и Шмулик с трудом сняли с него мокрую грязную одежду и уложили в постель. Все его тело было покрыто синяками.
Целыми днями Рувим лежал не говоря ни слова. Спустя некоторое время рассказал, что ему удалось бежать из лагеря, куда немцы перевезли его и его товарищей по работе. Из девятнадцати человек в живых осталось только семь. Каждый вечер после дня каторжной работы на торфоразработках, где им приходилось стоять по пояс в воде, литовцы издевались над ними, заставляли их часами бегать и прыгать через натянутую веревку. Тех, кто не выдерживал, забивали дубинками до смерти.
Через несколько недель Рувим поднялся на ноги. Вскоре у них в доме появился посыльный из юденрата. Требуют Рувима на работу. Он должен опять выходить на аэродром,
- Скажи им, что я больше не собираюсь работать на них, - резко ответил Рувим.
- Ты работаешь не на них, а на немцев и литовцев.
- Один черт! - оборвал его Рувим и повернулся к нему спиной. Мать умоляюще посмотрела на него:
- Рувеле, отец ведь уже немолод, у него нет сил.
- И отец должен бросить.
- Пришлют полицаев, так поневоле пойдешь.
- Плевал я на их полицию!
Мать вздохнула и замолчала.
Спустя несколько часов Рувим исчез из дому. Вернулся он через неделю и опять исчез.
Шмулик чувствовал, что в брате произошла какая-то перемена. У него блестели глаза. Лицо было худое и бледное, но походка стала быстрой и уверенной. Иногда в комнате появлялись незнакомые парни, спрашивали Рувима, шептались с ним и уходили. Одного из них Шмулик узнал: это был школьный товарищ Рувима. После окончания школы их пути разошлись: Рувим пошел в университет, а его товарищ - в техническое училище. Как-то Шмулик встретил его на улице и спросил про Рувима, который в это время опять исчез. Тот вонзил в мальчика взгляд и сердито ответил :
- Не знаю, И мой тебе совет, молокосос, никогда не упоминай его имени. Понял?!
Шмулик заметил, какой печальной становилась его мать и каким сердитым отец каждый раз, когда появлялся Рувим. Отец слабел из дня в день и все чаще не мог подняться с постели.
Рувим отсутствовал десять дней. Когда вернулся, Шмулик спал. Разбудили мальчика громкие голоса.
На мгновение они стихли, затем разговор возобновился.
Шмулик закрыл глаза и навострил уши.
- Если бы хоть была уверенность, что ты встретишь этих партизан, я бы ничего не сказал, - услышал он голос отца.
- Что ты хочешь, папа? Чтоб тебе преподнесли безопасность на тарелочке?! - сердито возразил Рувим.
- Смерти своей ищешь.
- Как будто в гетто вам гарантирована жизнь.
- Тише, тише! Не кричите так. Ради Бога!
Стены ведь прямо бумажные, каждое слово слышно, - уговаривает мать. Рувеле, если ты себя не жалеешь, пожалей хоть сестер маленьких. Отец больше не может работать.
- Я не могу, мама. Вы все заблуждаетесь. Я уже раз ошибся, когда послушался ваших уговоров. Умолял ведь вас: немец идет, бежим в Советский Союз. Не послушались меня.
- Кто же мог знать? Кто?
- Так хотя бы теперь не держите меня.
Шмулик изо всех сил старался не упустить ни слова из того, что говорил старший брат. Рувим прав, в гетто оставаться нельзя. Но куда он хочет идти - в партизаны? Усталость одолела мальчика, и он задремал...
Однажды Шмулик почувствовал, что кто-то склонился над ним. Он открыл глаза и увидел рядом с постелью Рувима, одетого в коричневый полушубок. Кожаная шапка надвинута на лоб и уши.
- Прощай, Шмулик, береги сестренок, - прошептал Рувим и чмокнул его в щеку.
Шмулик не успел вымолвить ни слова, как за братом закрылась дверь.
Рувим больше не вернулся.
ЦВЕТЫ ГОРОХА
Этеле очень любит Шмулика. Он сильный, почти взрослый. Теперь Шмулик каждый день ходит на работу за ворота гетто. Иногда он приносит сестрам что-нибудь вкусное: яичко, картошку, даже кусочек сахара или конфету.
Как-то Шмулик принес мешочек гороха.
- Сегодня у нас будет царский пир, - весело объявила мать.
- Мамочка, дай мне несколько горошин, я хочу поиграть, - попросила Ханеле.
- Жалко, дочка. Горох не игрушка, он сейчас ценность. Я принесу тебе со двора гладких камешков для игры.
Но Ханеле не отстала от матери, пока не получила несколько горошин. Усевшись на подоконнике, девочки принялись играть. Вдруг одна горошина выпала из рук и укатилась в щель между их окном и крышей сарайчика, прислонившегося к их дому снаружи. Вслед за первой укатилось еще несколько горошин. Взяв палку, Этеле стала ковырять, но достать горошины не смогла. Там они и остались, и скоро девочки забыли про них.
Однажды вечером отец вернулся домой бледный от волнения. Он долго шептался с матерью, и всю ночь они не ложились спать. Когда наутро девочки встали, они обнаружили возле стены две длинные старые доски.
- Мамочка, что это за доски?
- Ша, дочки, нельзя об этом говорить!
С этого дня мать запретила девочкам выходить и даже высовываться из окна.
Вернувшись вечером домой, отец с матерью принесли еще досок. Всю ночь они стучали молотками. Шмулик тоже не спал, помогал им. Проснувшись назавтра, девочки обнаружили, что за ночь их комната стала меньше и уже. Вдоль стены напротив окна выросла новая стена из досок, закрывшая первую. Мать вытащила одну доску, и между двумя стенами открылось пространство, будто узкий шкаф.
Вечером, перед тем как ложиться спать, отец подозвал девочек и сказал:
- Слушайте, девочки! В гетто есть злые люди, которые хватают маленьких детей и отдают их немцам. Когда нас с мамой не будет дома в вы услышите во дворе шаги, вы должны немедленно спрятаться в это убежище между стенами и хорошенько закрыть за собой доску. Вы должны сидеть без звука: не разговаривать, не смеяться, даже не кашлять.
Отец показал несколько раз, как можно быстро спрятаться, и велел им залезть в убежище в закрыть за собой доску. Когда девочки выполнили все по всем правилам, отец велел им идти спать.
Теперь жизнь девочек стала еще тяжелей.
В последнее время они проводили в тесном убежище дни и ночи. Очень уж утомительно было стоять между стенами; сильно болели ноги, так как сидеть места не было, а из-за сырости досок и нехватки воздуха трудно было дышать. Не раз из своего убежища они слышали во дворе топот подкованных сапог, крики, брань, женский и детский плач. Иногда и их комната наполнялась шумом тяжелых шагов. Кто-то шарил по углам, бил ногой по стене, по мебели, искал в шкафу, ругался и уходил. Девочки, затаив дыхание, прижимались друг к другу.
Так прошло несколько недель, пока им разрешили выйти из убежища. Но выходить из дому и выглядывать в окно не позволяли. Нельзя, чтобы их увидели соседи.
- Почему нельзя? - спрашивает Этеле. - Ведь соседи тоже евреи и ничего плохого нам не сделают.
Зима прошла, вновь наступила весна. Девочки и не почувствовали бы ее в своей мрачной комнате, если бы в доме не становилось теплее. Дни стали длиннее, чаще заглядывают в окно лучи солнца.
Однажды девочки долго ждали прихода брата. Золотая полоска на стене протянулась до конца комнаты. Еще немного, и исчезнет. Шмулик всегда приходит, когда лучезарная полоска достигает двери. Сегодня она уже переползла дальше, а Шмулика все нет. Мама давно вернулась и ушла получать хлебный паек.
- Давай подойдем к окну, - предлагает Ханеле.
Ожидание было слишком долгим, и девочки уселись на подоконнике.
- Ой, смотри, смотри! - воскликнула Ханеле.
Из щели за окном тянется тонкий светло-зеленый росток.
- Цветок вырос из стены, цветок ! - хлопает в ладоши Этеле. - Нужно его полить. Он, наверно, хочет пить.
- А что цветок ест? - спрашивает Ханеле.
Этеле задумывается.
- Землю.
- Но здесь нет земли.
- Наверно, в щели есть немного, только нам не видно, - с видом знатока отвечает Этеле. Соскочив с подоконника, она бежит к ведру с водой и набирает полную чашку.
- Это росток гороха, - объяснила мать, войдя в комнату. - Горошины, которыми вы игрались на окне, проросли в щели.
С этого дня маленькую темную комнату как будто наполнила новая жизнь.
Каждый вечер, с заходом солнца, девочки спешат к окну посмотреть на росток и полить его. В сумерках росток похож на серую нитку, торчащую из мотка шерсти, но девочки видели его во всем богатстве красок. И слабый росток, благодарный им за их заботу, с каждым днем подрастал, зеленел, на нем появились побеги и нежные листочки.
Как-то разразился ливень. Молнии раскалывали ночное небо. Утром девочки выглянули за окно - растение бессильно лежит на подоконнике.
- Росток заболел, - испугалась Ханеле. Этеле тоже встревожилась. Но вечером пришла с работы мама и успокоила детей.
- Росток тонкий и слабый, он не может сам держаться. Нужно его подвязать.
Она вбила в стену несколько гвоздиков, натянула веревочки и подвязала росток.
Спустя две недели девочки увидели на верхушке ростка маленькие бутоны, окутанные листочками. Прошло еще несколько дней. бутоны раскрылись, и появились сиреневые цветы.
- Есть у нас в гетто цветы, наши цветы! - радовались девочки.
Цветы гороха заглядывали сквозь окно в темную комнату и покачивались. Радость наполнила дом.
- Мама, смотри, я уже не бледная, - сказала вечером Этеле, - и голова больше не болит. Как хорошо, что есть на свете цветы!
СМЕРТЬ ЭТЕЛЕ
Шли дни. Цветы гороха на подоконнике дрожали от малейшего ветерка. Они были нежные и розовые. А лицо Этеле становилось все бледней и прозрачней. Лишь изредка она вставала с постели. Большей частью сидит на кровати, прислонившись спиной к стене, впавшие глаза устремлены на ростки за окном, на лбу выступают капли пота.
Время от времени кашель сотрясает ее исхудавшее тело. Ханеле пугается:
- Тише, Этеле, тише, а то услышат и придут сюда.
Однажды отец не вернулся домой. Мать сказала, что его забрали в рабочий лагерь. Первое время девочки спрашивали: "Когда же вернется папа?". Потом перестали.
Один Шмулик знал, что отец больше не вернется. Из того лагеря вернулось лишь три человека. От них стало известно, что все рабочие-евреи, девяносто человек, убиты. Иногда закроет Шмулик глаза и думает об отце, о друзьях с улицы Мапу. Виленские исчезли до того, как они перебрались в гетто. Куда? От соседей Шмулик слышал, что уехали в Вильно. У них был друг поляк, богатый крестьянин, который отвез их туда. Добрались ли? Живы ли еще Ривкеле в Давид? Из семьи Левиных никого не осталось в живых. Отца Сролика забрали в лагерь вместе с отцом Шмулика. Сролика бандиты застрелили на улице. Мать и маленький Янкеле погибли в последнюю акцию.
- Акция, акция, какое страшное слово! До войны никогда его не слышал, а теперь оно у всех на устах. Шмулик вспоминает подробности акции, которые слышал от свидетелей.
Литовские полицаи рассыпались по улочкам гетто в поисках спрятавшихся евреев. Вошли они и в квартиру Левиных. Мать и сын спрятались под большой печью. Янкеле был болен и очень кашлял. Полицаи услышали кашель и вытащили его. Янкеле горько плакал и кричал: Мама, мама, я боюсь! Мать бросилась за ним, расцарапала лицо и руки полицаю, который вытащил Янкеле. Полицай стал бить ее резиновой дубинкой по голове и лицу. В гетто они не вернулись.
Когда Шмулик пришел с работы. Этеле лежала тише обычного. Мать уже была дома, сидела с краю кровати, и слезы катились из ее глаз. Глаза Этеле были закрыты, дыхание тяжелое и отрывистое.
- Обязательно нужно достать сегодня что-нибудь, чтобы спасти ее, хотя бы каплю молока, - в отчаянии прошептала мать.
Шмулик спустил с плеч мешок и вытащил из него несколько картофелин и щепок для растопки. Потом посмотрел на Этеле и повернулся к двери.
- Ты куда? - тревожно спросила мать.
- Пойду. Может, достану чего.
На улице не было ни души. То тут, то там мерцал в окне слабый огонек и тут же гас. Шмулик быстро шагал, прислушиваясь к ударам сердца. Удастся ли проскользнуть? А если поймают что будет с мамой и Ханеле и больной Этеле. Вчера он видел щель в заборе. Не иначе, как она ведет на "волю". Он дошел до конца проулка, свернул налево - еще полета шагов.
Слава Богу! Никто не остановил его. Перед ним забор. Вот две выломанные доски. Шмулик просунул в щель голову и руки: худенькое тело скользнуло в дыру, и он очутился на той стороне. Гетто на краю города, рядом с ним дома литовцев, за которыми начинаются бескрайние поля я луга.
Шмулик минутку постоял, утер холодный пот со лба и глубоко вздохнул.
Звездное небо куполом изгибалось над его головой. Шмулик поднял глаза: одна звездочка подмигнула ему. Это подмигивание показалось ему слишком хитрым, как будто за ним кроется что-то недоброе.
На улице - ни живой души. Куда теперь? Может, постучать в какой-нибудь из ближних домов? А если поймают и выдадут властям?
Нет! Лучше уйти подальше. Чем дальше от города, тем меньше опасности. Деревенские лучше городских. Шмулик вспоминает дни после большой акции, когда крестьяне из соседних деревень приехали на своих телегах в гетто, бросились в дома, жители которых были вывезены, и наполняли мешки всем, что попадало под руку. Даже окровавленные вещи брали... И все же ясно, что деревенские лучше городских - убийц.
В конце дороги стоит одинокий дом, окруженный забором. Маленькая калитка ведет во двор, где видны несколько вишневых деревьев.
Шмулик тихонько проскользнул в калитку, подошел к заднему крыльцу и, затаив дыхание, постучался.
- Ой, кто это здесь?
Шмулик вздрогнул. Перед ним стоит широкоплечая баба в вышитой блузке и широкой домотканной юбке. В руках у нее ведро с парным молоком - видно, только вернулась с вечерней дойки.
- Чего тебе, жиденок? Нельзя тебе здесь стоять, мы рядом с дорогой.
Шмулик не двигается с места, молчит, не может произнести ни звука.
- Голодный, верно? - в голосе слышна жалость.
- Сестренка у меня умирает. Мне бы немного молока для нее, - прошептал он, набравшись духу.
- Подожди-ка. Не здесь. Войди в сени и стань в углу, чтоб не увидели.
Женщина скрылась и вернулась с бутылкой молока и полбуханкой хлеба.
- Бери, бери и уходи скорей.
Женщина сунула ему в руки бутылку и хлеб, вытолкнула из сеней и торопливо захлопнула дверь.
Прижимая сокровище к груди, Шмулик бросился бежать. Вот он уже опять перед щелью в заборе. Горло пересохло, он весь дрожит от волнения и усталости. На мгновение его охватило сильное желание хлебнуть из бутылки. Ведь вся его еда за день состояла из сухого куска хлеба и тарелки мутной жидкости, именуемой перловым супом.
- Эй, стой! - рявкнул кто-то по-литовски. Не колеблясь ни секунды, даже не бросив взгляда в сторону голоса, Шмулик скользнул в
щель и рванул прочь.
- Стой, стрелять буду!
Мальчик бежит изо всех сил.
Сзади громыхнул выстрел.
Он вдруг почувствовал, будто левое бедро что-то обожгло. Дотронулся рукой в ощутил теплую липкую жидкость.
- Ранен, - сказал сам себе, не переставая бежать.
Отбежав подальше, Шмулик остановился и перевел дух. Только теперь почувствовал он со всей остротой жгучую боль в бедре. Дрожащей рукой отер пот с лица и прижал руку к сердцу. Дышать тяжело. Слабость охватила его, вот-вот упадет...
Но он вспомнил об Этеле, жизнь которой зависит от бутылки молока, что у него в руке. Прислонился на минутку к стене дома, набрал полной грудью воздух... До дома осталось каких-то триста метров, но идти было трудно. Он тащится из последних сил, цепляясь за стены домов, и добирается, наконец, до своего двора.
Мать дремлет, сидя на краю кровати, рядом с Этеле.
- Мама, принес молоко!
Мать открывает глаза, и у нее вырывается испуганный крик: Шмулик!
- Мама, я немного ранен... в ногу... Но это не страшно.
Из переулка навстречу ему выскочили два парня. У одного в руках ружье.
- Эй, жид! - кричит тот, что с ружьем, увидев Сролика, - сам надел пиджак, а собаку-то оставил голой?! Даже желтую звезду ей не пришил ?
Сролик ничего не отвечает, только ускоряет шаги. Его сердце гулко стучит. До дома осталось каких-то пятьдесят метров. Только бы отстали от него эти двое, дали бы пройти. Но парни идут ему навстречу, сходят с тротуара и загораживают дорогу.
- Что, решил удрать от нас, жиденок?! Пиджак-то у тебя хорош, да он не твой, а пса. Собака важней тебя. А ну, снимай пиджак!
Сролик стоит в растерянности. Убежать нельзя, а сопротивляться - они сильней его.
- Тащи-ка с него пиджак, - говорит один бандит другому и хохочет. Наденем на собаку.
Второй хватает Сролика и начинает расстегивать пуговицы.
- Отстань от меня! - борется с ним Сролик, стараясь вырваться из рук хулигана.
- Вот тебе, жиденок проклятый! - и тяжелый кулак опускается на плечо Сролика.
Найденыш, взъерошив шерсть и оскалив зубы, злобно рычит.
- И ты, глупая собака, против нас? - смеется бандит, - Сразу видно, что еврейский пес. Ты не мешай нам. Ведь для тебя стараемся. Сделаем обмен: ты будешь господином, а твой хозяин - псом.
- Гр-рр, - скалит зубы Найденыш. Бандит хватает Сролика за руку и начинает силой стаскивать с него пиджак. Сролик бьется в его руках, но не может вырваться.
- Найденыш, Найденыш! - вырывается у Сролика отчаянный крик, и пес бросается на бандита и вонзает зубы в ногу литовца.
- Ой-ой-ой! - взвыл литовец, отпустил Сролика и схватился за ногу.
Ах, так?! Науськиваешь собак на литовцев?! - кричит бандит с ружьем. Два выстрела разрывают тишину...
- Что такое, что случилось? - кричит толстая баба, кулаками и локтями прокладывая себе дорогу в набежавшей толпе.
- Ничего особенного - отвечает кто-то со смехом. - Застрелили собаку и еврея.
В ГЕТТО
Вот уже несколько месяцев семья Коганов живет на чердаке старого ветхого двухэтажного дома, недалеко от ограды, окружающей гетто. Деревянные стены отсырели и покрыты мхом.
Комнатка крохотная, в ней нет места даже для двух кроватей, поэтому Ханеле и Этеле спят с мамой в единственной кровати, а для отца и Шмулика устраивают на ночь постель на лавках.
Отца по целым дням нет дома. Он возвращается ночью, страшно усталый, и тут же ложится спать. Мать говорит, что он должен много работать, чтобы немцы его не убили. Шмулик тоже часто ходит на работу. Он уже считается взрослым. Последнюю неделю начала работать и мать, и дома остаются только Этеле и Ханеле. Весь день сидят они в комнате, и только изредка удается им выйти во двор. Мама говорит, что в гетто есть плохие люди, которые крадут детей.
Сначала, когда они только перебрались сюда, Ханеле все время плакала. Она не хотела оставаться в этой комнате, тесной и мрачной, куда солнечные лучи заглядывали только перед вечером. Но постепенно Ханеле привыкла и успокоилась. Когда лучи солнца проникали через окно в комнату, на серой стене появлялась широкая золотая полоса, которая тянулась до двери и исчезала задолго до возвращения отца с матерью.
Иногда Ханеле подходила к стене и пыталась поймать солнечный зайчик. Свет падал на ее маленькие ручки, но как только она отрывала их от стены, он, казалось, проскальзывал сквозь пальцы.
Девочкам было тоскливо сидеть в мрачной комнате. В окно был виден только клочок синего или серого, в зависимости от погоды, неба. Иногда они ставили у окна свою единственную табуретку, взбирались на нее и выглядывали наружу. Но и тогда не много удавалось увидеть: стены домов загораживали все.
Время от времени прилетали птицы, садились на крышу напротив их окна, щебетали и чирикали. Ханеле от радости хлопала в ладоши: - Вольная пташка, добрая весть!..
Иногда окна в доме напротив открывались и из-за занавески выглядывало несколько пар глаз.
- Мама, мамочка, там тоже есть дети, - радостно кричала Ханеле.
- Да, дочка, много детей в гетто, - вздыхает госпожа Коган.
Но девочки не понимали, почему вздыхает мать. Разве плохо, что есть дети?
Ханеле готова спрашивать без конца, но у матери нет времени: нужно приготовить еду отцу, постирать, сбегать получить по карточкам муку или крупу, починить штаны Шмулика, принести воды из колодца, а утром идти на работу.
Ханеле хочет встать взрослой, проснуться утром большой, как... как мама, чтобы помогать ей. Этеле уже много умеет делать: мыть посуду, подметать пол... Но готовить и стирать она не умеет.
Мама такая усталая. Она часто жалуется на головную боль. Иногда Ханеле просыпается ночью, ищет в постели маму, а та еще сидит при свете керосиновой лампы и шьет, шьет...
Швейной машины у них нет. Мама шьет вручную. Ханеле хочет встать с постели, подбежать к матери, обнять ее. Но ее глаза смыкаются, и она засыпает. А утром в комнате пусто, только она и Этеле. Мама стала бледной. Этеле тоже бледная. Сегодня папа посмотрел на нее и озабоченно сказал:
- Боюсь, что Этеле больна. Она так похудела за последнее время.
- Гетто съедает детей, - со слезами на глазах говорит мама.
Ханеле не понимает, как это гетто съедает детей. Что оно - волк? И вообще, что это - гетто? Ханеле пристает к матери с вопросами.
- Мамочка, завтра суббота?
- Да, дочка.
- Мамочка, пойдем гулять на Неман? (Неман - река в Литве, ldn-knigi)
- Не пойдем, дочка, мы живем в гетто. Из гетто нельзя выходить.
- Мамочка, ты помнишь Шулю?
- Помню.
- Почему она к нам не приходит?
- Шули нет в гетто.
- Напишем ей письмо, чтобы пришла.
- Нельзя из гетто писать писем, в прийти сюда нельзя.
- Мамочка, когда я пойду в садик?
- Нет в гетто садика, дочка.
- А когда ты опять принесешь цветы на субботу? Как тогда, когда мы жили на улице Мапу.
- Ханеле, в гетто нет цветов.
- Так что же есть в гетто? - расплакалась Ханеле. - Не хочу жить в гетто. Не хочу! Хочу цветы. Хотя бы один цветочек. Маленький. Пойдем отсюда, мама, пойдем!..
Так было в первые дни. Теперь уже Ханеле понимает: ни один еврей не хочет жить в гетто. Только Гитлер этого хочет. Гитлер очень злой. Немцы и литовцы бьют евреев. А выйти нельзя, потому что вокруг гетто ограда. В гетто грязь, болото, по вечерам темно. И есть не дают евреям в гетто.
Ночью Ханеле просит хлеба. Иногда она просыпается и не может заснуть.
Вчера она проснулась с улыбкой на лице, но посмотрела вокруг и расплакалась.
- Что ты плачешь, Ханеле? - спросила Этеле.
- Где мой пирог? Ты взяла мой пирог.
- Какой пирог, Ханеле? Никакого пирога здесь не было. В гетто нет пирогов.
- Был пирог, - плачет Ханеле, - здесь на кровати был.
Ханеле приснился добрый сон.
Ханеле и Этеле еще маленькие. Но он, Шмулик, уже взрослый. После того как Рувим не вернулся с аэродрома домой, Шмулик остался самым старшим в семье. Кто же, как не он, должен помогать родителям.
Шмулик очень скучает по брату Рувиму. Он очень его уважал и старался на него походить. К началу войны Рувим кончил два курса университета. Мать хотела, чтобы Рувим пошел на медицинский факультет: нет ничего лучшего для еврея, чем быть врачом. Даже антисемиты нуждаются во врачах-евреях. Врач не зависит от работодателей, нет над ним хозяина, и заработок хороший....
Рувим был лучшим учеником в классе, но на медицинский факультет его не приняли, потому что он кончил еврейскую школу. Из университета ему сообщили, что нет мест, преимущество дается закончившим литовские гимназии. Рувим пошел на юридический факультет. Он читал много книг и газет.
Когда началась война, Рувим хотел бежать на восток, но не мог расстаться с семьей и вернулся.
В гетто Рувим тоже много читал. Шмулик не мог понять, откуда Рувим добывал книги. Ведь власти приказали сдать все книги, которые были в гетто. И откуда он брал силы читать? Он работал в ночную смену на аэродроме. Каторжный труд - всю ночь работать лопатой, копать, сгребать землю и песок, таскать камни... в снегу, на морозе.
Никто не шел работать на аэродром по доброй воле. Все старались уклониться, искали работу полегче, места, где можно было раздобыть какие-нибудь продукты. За адский труд на аэродроме не получали ничего, даже есть работникам не давали, а обменять что-нибудь на продукты тоже было нельзя. Били смертным боем. Те, у кого были деньги, нанимали вместо себя других, а те, у кого были в руководстве гетто друзья или родственники, изворачивались с их помощью... Рувим работал за всю семью, чтобы отец с матерью смогли пойти на другую работу - достать продуктов.
Однажды утром Рувим не вернулся домой. Мама очень плакала, а отец весь день бегал из полиции в юденрат, оттуда в рабочий комитет и обратно. Только вечером стало известно, что немцы схватили на улице рабочих, возвращавшихся с аэродрома, затолкали их в грузовик и увезли в неизвестном направлении. Наверно, в Рувим был среди них.
Теперь отец ходит на аэродром, а он, Шмулик, должен добывать еду для голодного семейства.
К ЛЕСНЫМ ТРОПАМ
Холодный дождь, смешанный со снегом, хлещет в окна. Сквозь щели задувает ветер и чуть не гасит керосиновую лампу, мерцающую на подоконнике. Отдельные капли дождя, которые просачивались сквозь ветхую крышу, превратились уже в тонкую струйку, непрерывно стекающую с потолка на кровать Ханеле и Этеле. Мать отодвинула кровать и подставила ведро. Громко звеня, вода потекла в посудину.
Тишина. Отец уже давно ушел на работу, а мать вздремнула у стола с чулком в руке. Шмулик лежит на своем ложе, прислушиваясь к завыванию ветра в трубе и глядя на стену гетто за окном.
Вдруг дверь распахивается, на пороге стоит человек в лохмотьях, с него стекает вода. На худом лице краснеет широкий шрам. У Шмулика вырывается крик:
- Рувим.
Сделав несколько шагов по комнате, Рувим без сил опустился на пол. Мать и Шмулик с трудом сняли с него мокрую грязную одежду и уложили в постель. Все его тело было покрыто синяками.
Целыми днями Рувим лежал не говоря ни слова. Спустя некоторое время рассказал, что ему удалось бежать из лагеря, куда немцы перевезли его и его товарищей по работе. Из девятнадцати человек в живых осталось только семь. Каждый вечер после дня каторжной работы на торфоразработках, где им приходилось стоять по пояс в воде, литовцы издевались над ними, заставляли их часами бегать и прыгать через натянутую веревку. Тех, кто не выдерживал, забивали дубинками до смерти.
Через несколько недель Рувим поднялся на ноги. Вскоре у них в доме появился посыльный из юденрата. Требуют Рувима на работу. Он должен опять выходить на аэродром,
- Скажи им, что я больше не собираюсь работать на них, - резко ответил Рувим.
- Ты работаешь не на них, а на немцев и литовцев.
- Один черт! - оборвал его Рувим и повернулся к нему спиной. Мать умоляюще посмотрела на него:
- Рувеле, отец ведь уже немолод, у него нет сил.
- И отец должен бросить.
- Пришлют полицаев, так поневоле пойдешь.
- Плевал я на их полицию!
Мать вздохнула и замолчала.
Спустя несколько часов Рувим исчез из дому. Вернулся он через неделю и опять исчез.
Шмулик чувствовал, что в брате произошла какая-то перемена. У него блестели глаза. Лицо было худое и бледное, но походка стала быстрой и уверенной. Иногда в комнате появлялись незнакомые парни, спрашивали Рувима, шептались с ним и уходили. Одного из них Шмулик узнал: это был школьный товарищ Рувима. После окончания школы их пути разошлись: Рувим пошел в университет, а его товарищ - в техническое училище. Как-то Шмулик встретил его на улице и спросил про Рувима, который в это время опять исчез. Тот вонзил в мальчика взгляд и сердито ответил :
- Не знаю, И мой тебе совет, молокосос, никогда не упоминай его имени. Понял?!
Шмулик заметил, какой печальной становилась его мать и каким сердитым отец каждый раз, когда появлялся Рувим. Отец слабел из дня в день и все чаще не мог подняться с постели.
Рувим отсутствовал десять дней. Когда вернулся, Шмулик спал. Разбудили мальчика громкие голоса.
На мгновение они стихли, затем разговор возобновился.
Шмулик закрыл глаза и навострил уши.
- Если бы хоть была уверенность, что ты встретишь этих партизан, я бы ничего не сказал, - услышал он голос отца.
- Что ты хочешь, папа? Чтоб тебе преподнесли безопасность на тарелочке?! - сердито возразил Рувим.
- Смерти своей ищешь.
- Как будто в гетто вам гарантирована жизнь.
- Тише, тише! Не кричите так. Ради Бога!
Стены ведь прямо бумажные, каждое слово слышно, - уговаривает мать. Рувеле, если ты себя не жалеешь, пожалей хоть сестер маленьких. Отец больше не может работать.
- Я не могу, мама. Вы все заблуждаетесь. Я уже раз ошибся, когда послушался ваших уговоров. Умолял ведь вас: немец идет, бежим в Советский Союз. Не послушались меня.
- Кто же мог знать? Кто?
- Так хотя бы теперь не держите меня.
Шмулик изо всех сил старался не упустить ни слова из того, что говорил старший брат. Рувим прав, в гетто оставаться нельзя. Но куда он хочет идти - в партизаны? Усталость одолела мальчика, и он задремал...
Однажды Шмулик почувствовал, что кто-то склонился над ним. Он открыл глаза и увидел рядом с постелью Рувима, одетого в коричневый полушубок. Кожаная шапка надвинута на лоб и уши.
- Прощай, Шмулик, береги сестренок, - прошептал Рувим и чмокнул его в щеку.
Шмулик не успел вымолвить ни слова, как за братом закрылась дверь.
Рувим больше не вернулся.
ЦВЕТЫ ГОРОХА
Этеле очень любит Шмулика. Он сильный, почти взрослый. Теперь Шмулик каждый день ходит на работу за ворота гетто. Иногда он приносит сестрам что-нибудь вкусное: яичко, картошку, даже кусочек сахара или конфету.
Как-то Шмулик принес мешочек гороха.
- Сегодня у нас будет царский пир, - весело объявила мать.
- Мамочка, дай мне несколько горошин, я хочу поиграть, - попросила Ханеле.
- Жалко, дочка. Горох не игрушка, он сейчас ценность. Я принесу тебе со двора гладких камешков для игры.
Но Ханеле не отстала от матери, пока не получила несколько горошин. Усевшись на подоконнике, девочки принялись играть. Вдруг одна горошина выпала из рук и укатилась в щель между их окном и крышей сарайчика, прислонившегося к их дому снаружи. Вслед за первой укатилось еще несколько горошин. Взяв палку, Этеле стала ковырять, но достать горошины не смогла. Там они и остались, и скоро девочки забыли про них.
Однажды вечером отец вернулся домой бледный от волнения. Он долго шептался с матерью, и всю ночь они не ложились спать. Когда наутро девочки встали, они обнаружили возле стены две длинные старые доски.
- Мамочка, что это за доски?
- Ша, дочки, нельзя об этом говорить!
С этого дня мать запретила девочкам выходить и даже высовываться из окна.
Вернувшись вечером домой, отец с матерью принесли еще досок. Всю ночь они стучали молотками. Шмулик тоже не спал, помогал им. Проснувшись назавтра, девочки обнаружили, что за ночь их комната стала меньше и уже. Вдоль стены напротив окна выросла новая стена из досок, закрывшая первую. Мать вытащила одну доску, и между двумя стенами открылось пространство, будто узкий шкаф.
Вечером, перед тем как ложиться спать, отец подозвал девочек и сказал:
- Слушайте, девочки! В гетто есть злые люди, которые хватают маленьких детей и отдают их немцам. Когда нас с мамой не будет дома в вы услышите во дворе шаги, вы должны немедленно спрятаться в это убежище между стенами и хорошенько закрыть за собой доску. Вы должны сидеть без звука: не разговаривать, не смеяться, даже не кашлять.
Отец показал несколько раз, как можно быстро спрятаться, и велел им залезть в убежище в закрыть за собой доску. Когда девочки выполнили все по всем правилам, отец велел им идти спать.
Теперь жизнь девочек стала еще тяжелей.
В последнее время они проводили в тесном убежище дни и ночи. Очень уж утомительно было стоять между стенами; сильно болели ноги, так как сидеть места не было, а из-за сырости досок и нехватки воздуха трудно было дышать. Не раз из своего убежища они слышали во дворе топот подкованных сапог, крики, брань, женский и детский плач. Иногда и их комната наполнялась шумом тяжелых шагов. Кто-то шарил по углам, бил ногой по стене, по мебели, искал в шкафу, ругался и уходил. Девочки, затаив дыхание, прижимались друг к другу.
Так прошло несколько недель, пока им разрешили выйти из убежища. Но выходить из дому и выглядывать в окно не позволяли. Нельзя, чтобы их увидели соседи.
- Почему нельзя? - спрашивает Этеле. - Ведь соседи тоже евреи и ничего плохого нам не сделают.
Зима прошла, вновь наступила весна. Девочки и не почувствовали бы ее в своей мрачной комнате, если бы в доме не становилось теплее. Дни стали длиннее, чаще заглядывают в окно лучи солнца.
Однажды девочки долго ждали прихода брата. Золотая полоска на стене протянулась до конца комнаты. Еще немного, и исчезнет. Шмулик всегда приходит, когда лучезарная полоска достигает двери. Сегодня она уже переползла дальше, а Шмулика все нет. Мама давно вернулась и ушла получать хлебный паек.
- Давай подойдем к окну, - предлагает Ханеле.
Ожидание было слишком долгим, и девочки уселись на подоконнике.
- Ой, смотри, смотри! - воскликнула Ханеле.
Из щели за окном тянется тонкий светло-зеленый росток.
- Цветок вырос из стены, цветок ! - хлопает в ладоши Этеле. - Нужно его полить. Он, наверно, хочет пить.
- А что цветок ест? - спрашивает Ханеле.
Этеле задумывается.
- Землю.
- Но здесь нет земли.
- Наверно, в щели есть немного, только нам не видно, - с видом знатока отвечает Этеле. Соскочив с подоконника, она бежит к ведру с водой и набирает полную чашку.
- Это росток гороха, - объяснила мать, войдя в комнату. - Горошины, которыми вы игрались на окне, проросли в щели.
С этого дня маленькую темную комнату как будто наполнила новая жизнь.
Каждый вечер, с заходом солнца, девочки спешат к окну посмотреть на росток и полить его. В сумерках росток похож на серую нитку, торчащую из мотка шерсти, но девочки видели его во всем богатстве красок. И слабый росток, благодарный им за их заботу, с каждым днем подрастал, зеленел, на нем появились побеги и нежные листочки.
Как-то разразился ливень. Молнии раскалывали ночное небо. Утром девочки выглянули за окно - растение бессильно лежит на подоконнике.
- Росток заболел, - испугалась Ханеле. Этеле тоже встревожилась. Но вечером пришла с работы мама и успокоила детей.
- Росток тонкий и слабый, он не может сам держаться. Нужно его подвязать.
Она вбила в стену несколько гвоздиков, натянула веревочки и подвязала росток.
Спустя две недели девочки увидели на верхушке ростка маленькие бутоны, окутанные листочками. Прошло еще несколько дней. бутоны раскрылись, и появились сиреневые цветы.
- Есть у нас в гетто цветы, наши цветы! - радовались девочки.
Цветы гороха заглядывали сквозь окно в темную комнату и покачивались. Радость наполнила дом.
- Мама, смотри, я уже не бледная, - сказала вечером Этеле, - и голова больше не болит. Как хорошо, что есть на свете цветы!
СМЕРТЬ ЭТЕЛЕ
Шли дни. Цветы гороха на подоконнике дрожали от малейшего ветерка. Они были нежные и розовые. А лицо Этеле становилось все бледней и прозрачней. Лишь изредка она вставала с постели. Большей частью сидит на кровати, прислонившись спиной к стене, впавшие глаза устремлены на ростки за окном, на лбу выступают капли пота.
Время от времени кашель сотрясает ее исхудавшее тело. Ханеле пугается:
- Тише, Этеле, тише, а то услышат и придут сюда.
Однажды отец не вернулся домой. Мать сказала, что его забрали в рабочий лагерь. Первое время девочки спрашивали: "Когда же вернется папа?". Потом перестали.
Один Шмулик знал, что отец больше не вернется. Из того лагеря вернулось лишь три человека. От них стало известно, что все рабочие-евреи, девяносто человек, убиты. Иногда закроет Шмулик глаза и думает об отце, о друзьях с улицы Мапу. Виленские исчезли до того, как они перебрались в гетто. Куда? От соседей Шмулик слышал, что уехали в Вильно. У них был друг поляк, богатый крестьянин, который отвез их туда. Добрались ли? Живы ли еще Ривкеле в Давид? Из семьи Левиных никого не осталось в живых. Отца Сролика забрали в лагерь вместе с отцом Шмулика. Сролика бандиты застрелили на улице. Мать и маленький Янкеле погибли в последнюю акцию.
- Акция, акция, какое страшное слово! До войны никогда его не слышал, а теперь оно у всех на устах. Шмулик вспоминает подробности акции, которые слышал от свидетелей.
Литовские полицаи рассыпались по улочкам гетто в поисках спрятавшихся евреев. Вошли они и в квартиру Левиных. Мать и сын спрятались под большой печью. Янкеле был болен и очень кашлял. Полицаи услышали кашель и вытащили его. Янкеле горько плакал и кричал: Мама, мама, я боюсь! Мать бросилась за ним, расцарапала лицо и руки полицаю, который вытащил Янкеле. Полицай стал бить ее резиновой дубинкой по голове и лицу. В гетто они не вернулись.
Когда Шмулик пришел с работы. Этеле лежала тише обычного. Мать уже была дома, сидела с краю кровати, и слезы катились из ее глаз. Глаза Этеле были закрыты, дыхание тяжелое и отрывистое.
- Обязательно нужно достать сегодня что-нибудь, чтобы спасти ее, хотя бы каплю молока, - в отчаянии прошептала мать.
Шмулик спустил с плеч мешок и вытащил из него несколько картофелин и щепок для растопки. Потом посмотрел на Этеле и повернулся к двери.
- Ты куда? - тревожно спросила мать.
- Пойду. Может, достану чего.
На улице не было ни души. То тут, то там мерцал в окне слабый огонек и тут же гас. Шмулик быстро шагал, прислушиваясь к ударам сердца. Удастся ли проскользнуть? А если поймают что будет с мамой и Ханеле и больной Этеле. Вчера он видел щель в заборе. Не иначе, как она ведет на "волю". Он дошел до конца проулка, свернул налево - еще полета шагов.
Слава Богу! Никто не остановил его. Перед ним забор. Вот две выломанные доски. Шмулик просунул в щель голову и руки: худенькое тело скользнуло в дыру, и он очутился на той стороне. Гетто на краю города, рядом с ним дома литовцев, за которыми начинаются бескрайние поля я луга.
Шмулик минутку постоял, утер холодный пот со лба и глубоко вздохнул.
Звездное небо куполом изгибалось над его головой. Шмулик поднял глаза: одна звездочка подмигнула ему. Это подмигивание показалось ему слишком хитрым, как будто за ним кроется что-то недоброе.
На улице - ни живой души. Куда теперь? Может, постучать в какой-нибудь из ближних домов? А если поймают и выдадут властям?
Нет! Лучше уйти подальше. Чем дальше от города, тем меньше опасности. Деревенские лучше городских. Шмулик вспоминает дни после большой акции, когда крестьяне из соседних деревень приехали на своих телегах в гетто, бросились в дома, жители которых были вывезены, и наполняли мешки всем, что попадало под руку. Даже окровавленные вещи брали... И все же ясно, что деревенские лучше городских - убийц.
В конце дороги стоит одинокий дом, окруженный забором. Маленькая калитка ведет во двор, где видны несколько вишневых деревьев.
Шмулик тихонько проскользнул в калитку, подошел к заднему крыльцу и, затаив дыхание, постучался.
- Ой, кто это здесь?
Шмулик вздрогнул. Перед ним стоит широкоплечая баба в вышитой блузке и широкой домотканной юбке. В руках у нее ведро с парным молоком - видно, только вернулась с вечерней дойки.
- Чего тебе, жиденок? Нельзя тебе здесь стоять, мы рядом с дорогой.
Шмулик не двигается с места, молчит, не может произнести ни звука.
- Голодный, верно? - в голосе слышна жалость.
- Сестренка у меня умирает. Мне бы немного молока для нее, - прошептал он, набравшись духу.
- Подожди-ка. Не здесь. Войди в сени и стань в углу, чтоб не увидели.
Женщина скрылась и вернулась с бутылкой молока и полбуханкой хлеба.
- Бери, бери и уходи скорей.
Женщина сунула ему в руки бутылку и хлеб, вытолкнула из сеней и торопливо захлопнула дверь.
Прижимая сокровище к груди, Шмулик бросился бежать. Вот он уже опять перед щелью в заборе. Горло пересохло, он весь дрожит от волнения и усталости. На мгновение его охватило сильное желание хлебнуть из бутылки. Ведь вся его еда за день состояла из сухого куска хлеба и тарелки мутной жидкости, именуемой перловым супом.
- Эй, стой! - рявкнул кто-то по-литовски. Не колеблясь ни секунды, даже не бросив взгляда в сторону голоса, Шмулик скользнул в
щель и рванул прочь.
- Стой, стрелять буду!
Мальчик бежит изо всех сил.
Сзади громыхнул выстрел.
Он вдруг почувствовал, будто левое бедро что-то обожгло. Дотронулся рукой в ощутил теплую липкую жидкость.
- Ранен, - сказал сам себе, не переставая бежать.
Отбежав подальше, Шмулик остановился и перевел дух. Только теперь почувствовал он со всей остротой жгучую боль в бедре. Дрожащей рукой отер пот с лица и прижал руку к сердцу. Дышать тяжело. Слабость охватила его, вот-вот упадет...
Но он вспомнил об Этеле, жизнь которой зависит от бутылки молока, что у него в руке. Прислонился на минутку к стене дома, набрал полной грудью воздух... До дома осталось каких-то триста метров, но идти было трудно. Он тащится из последних сил, цепляясь за стены домов, и добирается, наконец, до своего двора.
Мать дремлет, сидя на краю кровати, рядом с Этеле.
- Мама, принес молоко!
Мать открывает глаза, и у нее вырывается испуганный крик: Шмулик!
- Мама, я немного ранен... в ногу... Но это не страшно.