Нестайко Всеволод Зиновьевич. Пятёрка с хвостиком

   Все переменки и даже иногда, извините, на уроках новые друзья бубнили о чём-то морском. И то и дело Вася восторженным шёпотом восклицал:
   - Ты фто! Ух здорово! Ну, ты Драйзер! Всё знаеф. Учителя были вынуждены делать Боцману Васе замечания. Однажды после уроков Вася сказал:
   - Слуфай, а давай не оставаться на продлёнку... А махнём в Пуфтю, в мои края. Такая погода! Грех кантоваться на продлёнке. Петрусь неуверенно пожал плечами:
   - Не знаю. Могут быть неприятности... и тут... и дома.
   - Ну! Капитан! Какие неприятности? Фто ты? У тебя телефон есть?
   - Есть.
   - В случае чего - позвоним. Там же автоматы возле каждого дерева. Я тебе фто-то покажу! Зафатаефся!
   Петрусь нерешительно оглянулся. Рядом стояли Гришка Гонобобель, Кум Цыбуля, Антоша Дудкин, Аллочка Грацианская, Оля Татарчук и Нина Макаренко (Макаронина) из четвёртого "Б".
   - Кто хочет? - повернулся к ним Боцман. - Пуфтя - это же совсем рядом. Два фага. До Подола. А там на двенадцатом трамвае. И всё. А? Такая погода!
   Если бы не Аллочка Грацианская и не Макаронина, кто знает, может, ничего бы и не было.
   Но вдруг Макаронина сказала:
   - А мы недавно ездили. Я даже ногу поранила.- Она показала свежий шрам на ноге и сразу отошла, чтобы "ашники" не подумали, что она набивается к ним в компанию.
   Аллочка Грацианская вдруг улыбнулась своей очаровательной улыбкой:
   - А что? Я бы поехала. Я люблю путешествовать... Когда такое говорит первая красавица в классе, то надо быть последней шляпой, последней тряпкой, надо немедленно менять брюки на юбку, если ты ещё колеблешься. А когда в придачу оказывается что "бешники" уже были, то... Капитан коротко бросил:
   - Поехали!
   Антоша Дудкин и Кум Цыбуля молча кивнули, Гришка Гонобобель хоть и скривился (ему было неприятно, что активное участие в этом приняла Макаронина, с которой у него были личные счёты), но тоже кивнул.
   Оля Татарчук переглянулась с Аллочкой Грацианской, прочитала в её глазах мольбу ("Не оставляй меня, пожалуйста, одну с мальчишками") и тоже согласилась.
   Оля Татарчук была белобрысая. И не просто белобрысая - более белобрысой, чем она, не было, наверное, во всей школе. Светлые-светлые волосы, белые брови, белые, словно припорошённые мукой, ресницы и светло-серые глаза. Рядом с Аллочкой она напоминала фотонегатив. Но почему-то именно к Аллочке она всё время тянулась. Она была какая-то чудачка, эта Оля Татарчук. Она всё время кем-то восторгалась, а себя всегда унижала ("Ой, какой ты молодец!.. Ой, как тебе идёт эта кофтюля!.. Ах, как ты хорошо отвечал сегодня на английском! Молодчинка!.. А я так мямлила на математике! Ужас!").
   Люди любят, чтобы им говорили приятное, и к Оле в классе относились хорошо.
   Потому никто из хлопцев не имел ничего против того, чтобы поехала и Оля.
   Всю дорогу Боцман не умолкал ни на минуту. Он вовсю расхваливал прелести Пущи-Водицы, которую знал "как свой карман" (так он сказал). Какие только приключения не случались с ним в Пуще! И лося-великана он однажды встретил, и галчонка, выпавшего из гнезда, назад положил, и лесной пожар тушил, и маленькую девочку из детского садика "Советская Украина", которая в лесу заблудилась, на Шестую линию провёл... Ну не Боцман, а Герой Советского Союза. Оля Татарчук то и дело восторженно хлопала в ладоши:
   - Ну, молодец! Ух, здорово!
   А красавица Аллочка смотрела только на него, не даря взглядов никому другому.
   Гришка Гонобобель уже жалел, что поехал.
   - Всё! Пятая линия! Выходим! Выходим! Вылазим!-закричал наконец Вася.
   И они высыпали из трамвая.
   Вход в парк с ажурным, несколько старомодным штакетником. Высокие мачтовые сосны. И неповторимый запах леса.
   - Вперёд! За мной! - бодро махнул рукой Боцман и быстро зашагал, почти побежал по асфальтированной аллее.
   В парке было безлюдно. Будний день, рабочее время...
   Только в укромном месте на скамейке под плакучей ивой сидела какая-то пожилая парочка - видно, курортники.
   Неожиданно сверкнула на солнце вода. И показалось длинное озеро, через которое был переброшен мостик с деревянной беседкой посредине - резные столбики, ажурный под крышей штакетник.
   - Ой! Красота какая! - восторженно закричала Оля. - Я никогда тут не была.
   Озеро действительно было очень красивое, берега поросли вековыми деревьями, на воде плавали жёлтые опавшие листья.
   Но Боцман, видимо, привёл их сюда не только любоваться красотой озера.
   - Вперёд! - воскликнул он и повел одноклассников через мостик.
   Слева от мостика, у деревянного причала, было привязано десятка два лодок, а на берегу стоял домик - лодочная станция.
   На крылечке домика сидела на стуле и читала книжку крупная женщина в красной косынке, по-пиратски перевязанной наискосок через лоб.
   Боцман вёл их прямо к ней.
   - Здравствуйте, тётя Клава! - крикнул он, подойдя к ней почти вплотную.
   Только тогда она оторвалась от книжки.
   - О! Васек! Здорово! Приехал? Соскучился?
   - Моя тётя Клава! - обернулся Боцман к одноклассникам. - Мои друзья!
   - Очень приятно! - Тётя Клава церемонно подала каждому из них сложенную лодочкой руку.
   - Как там мой фрегат? - спросил вдруг Вася и взглянул искоса на Петруся.
   - На месте, капитан! - смешно козырнула тётя Клава.
   - Нет, я теперь боцман. Капитан у нас - вот! Капитан Буль! - Он хлопнул Петруся по плечу. Петрусь зарделся.
   - А-а... - окинула взглядом Петруся тётя Клава. - Ну, смотрите, вам виднее. Только будьте осторожнее... Что-то вас многовато.
   - Фто ты! Как раз комплект. Ты фто не знаеф - мой фрегат брал на борт и десять.
   - Знаю-знаю, только всё-таки не очень... Хоть и тепло сегодня, но уже сентябрь, вода холодноватая. Плавать хоть умеете?
   - А как же! - за всех ответил Гонобобель.
   - Ну, тогда давайте. Там, в конце...
   - Знаю-знаю. Фто ты!
   Боцман уверенно зашагал по причалу мимо лодок. У предпоследней остановился.
   - Вот! Мой фрегат "Мечта". Я всегда на нём плаваю.
   Тётя Клава уже приближалась, неся два весла.
   - Кто умеет грести? Только честно!
   - Я! - крикнул Гонобобель и с видом победителя посмотрел на Аллочку.
   - Ну, тогда сядешь тут, рядом с Васей. Он на правое весло, ты на левое.Тётя Клава вставила вёсла в уключины, открыла замок, размотала цепь, взяла в руку.
   - Садитесь! Девочки, проходите на корму. И кто-нибудь из мальчиков тоже.
   - Давай ты, Антофа! - сказал Боцман. - А теперь мы - на вёсла. А ты, Капитан, и ты, Кум, - на нос.
   Когда все уселись, тётя Клава отдала цепь Петрусю и легонько оттолкула лодку от причала.
   - Ну, счастливого плавания! Давай, капитан! Веди вперёд "Мечту"!
   Однако растерянный Петрусь молчал.
   - Ну фто ты? Чего молчиф? - крикнул Боцман, Петрусь перехватил Аллочкин взгляд - она смотрела на него лукаво и ожидающе.
   И вдруг щекотная волна радостного возбуждения охватила его.
   - Слушай мою команду! Курс зюйд-зюйд-вест, поворот на четыре румба! Полный вперёд! - звонко скомандовал он и не узнал своего голоса - такой он был истинно капитанский.
   - Есть, капитан! - крикнул Боцман и налёг на весло. Гонобобель тоже налёг. И лодка поплыла по озеру.
   - Ой! Как хорошо! - радостно взвизгнула Оля Татарчук,
   И всем стало весело.
   - Сла-авное мо-оре-е, священный Байкаа-ал!-затянул Кум Цыбуля.
   - Курс норд-норд-ост! Эй! В машинном! Поддай пару! - уже уверенно скомандовал Петрусь.
   Аллочка смотрела на него так, как недавно смотрела она на Васю.
   Эх, хорошо!
   Как хорошо жить на свете!
   Когда ты капитан и командуешь фрегатом "Мечта" и на тебя смотрит первая красавица в классе, разве ты можешь сидеть? Что это за сидящий капитан? Смех, да и только! Ты должен стоять на капитанском мостике, подставив лицо солёному ветру.
   И Петрусь подхватился, встал и, балансируя, поднёс ко лбу руку козырьком.
   Они уже проплыли под мостом и выплыли на широкий плёс.
   Гришка Гонобобель старался изо всех сил, чтобы не отстать от Васи Боцмана, но всё-таки и опыта и ловкости у него было поменьше. И лодка всё время поворачивала налево.
   - Эй! В машинном! Левое греби! Правое табань! Матрос Гонобобель! Шуруй активнее!
   Если бы Аллочка не посмотрела в эту секунду на Гришку...
   А может быть, он и нечаянно. Кто его знает...
   Но Гришка Гонобобель вдруг изо всей силы рванул за весло, лодка резко качнулась... Капитан Буль потерял равновесие - и...
   Все только увидели, как мелькнули в воздухе его ноги, когда он перелетал через борт.
   Бултых!
   - Ой!
   Лодка продолжала двигаться вперёд. Через мгновение голова Петруся вынырнула уже за кормой.
   - Человек за бортом! Ги-ги! - весело закричал Гонобобель.
   - Плыви сюда! Ты фто? - закричал Боцман. Петрусь беспомощно бултыхался в воде, то погружаясь с головой, то на миг выныривая.
   - Да он же не умеет плавать! - вскрикнула Оля Татарчук. Никто не успел даже глазом моргнуть, как она подхватилась, вскочила на корму и прыгнула в воду.
   Вода сразу закипела, забурлила. Мгновение - и Оля уже возле Петруся.. И уже они вдвоём то погружаются, то выныривают.
   - Разворот! Быстрее! - закричал Вася, отчаянно орудуя веслом.
   Но пока они с Гонобобелем разворачивали лодку, ещё дважды бултыхнулось. Это Антоша с кормы, а Кум Цыбуля с носа бросились в воду. Хотя, честно говоря, это уже было ни к чему.
   Впрочем, какие же они были бы хлопцы, если бы сидели сложа руки, когда такое делается!
   Лодка уже подплыла, и Оля и Петрусь уже держались руками за борт, Вася, Гришка и Аллочка пытались втащить их в лодку, а хлопцы только подплывали, виноватые и растерянные.
   И вот они уже все вчетвером держатся за борта лодки и цокают зубами.
   - Н-не н-надо тащить... Н-не т-теряйте в-времени, - процокала Оля. Гребите б-быстрее к б-берегу...
   И Вася с Гришкой тут же согласились. Разве могли они после всего не послушать её.
   Интересная была картина - высоко задрав нос, лодка быстро плыла к берегу, а за кормой кипела-бурлила вода, словно там был подвесной мотор. То, держась руками за корму, отчаянно молотили ногами по воде все четверо. Так приказала Оля. Активно двигаться, чтобы не переохлаждаться.
   По берегу уже бежала, размахивая руками, тётя Клава. А потом они выкручивались в кустах.
   А затем изо всех сил бежали в село Горенку, к Васиным родичам. Было это не таких уже и два шага... У Капитана Буля голова шла кругом.
   Как же он виноват перед всеми ними! Какой позор! Какой стыд! Как смотреть им в глаза теперь?
   Ну разве же он мог признаться, что не умеет плавать, что всё время собирался научиться, да так и не собрался, потому что купание для него адская мука. Был он худенький и такой мерзляк, что даже в самый жаркий день, едва залезет в воду, через минуту уже стучит зубами и, обхватив себя крест-накрест за плечи, мелко дрожит, как щенок под дождём. Где тут уж плавать, если просто в воде находиться сил нет.
   Разве мог он признаться в этом, он, капитан дальнего плавания?..
   - Ну, ты же и плаваеф! Как дельфин! - восторженно прокричал Оле на бегу Боцман Вася.
   - Это ты кролем? - просопел Кум Цыбуля.
   - Ага... Я же третий год уже в бассейн хожу, - словно извиняясь, призналась Оля.
   А потом они сидели в тёплой уютной хате боцманского деда Сергея и бабы Дуни и пили горячее молоко. Баба затопила печь и сушила их одежду.
   Все четверо были временно облачены в дедовы и бабины наряды и выглядели весьма комично, особенно хлопцы.
   Оля, закутанная в цветастый бабин халат, сидела на печи над всеми и очень смущалась. Она привыкла восхищаться другими, а себя унижать. А тут она была в центре внимания и все только и говорили что про её геройство.
   Хлопцы не жалели красок. Их можно было понять. Кроме всего прочего, они ещё старались таким образом приглушить неловкость, вызванную тем, что именно она, девочка, а не они, хлопцы, первой бросилась в воду и спасла Петруся. И они старались всячески подчеркнуть, что она, так сказать, профессионалка, спортсменка, но всё равно не каждая спортсменка вот так бросилась бы, не задумываясь, в холодную воду...
   Аллочка впервые в жизни завидовала. Никто на неё не смотрел, даже Гришка Гонобобель.
   Гришка попытался посмеяться над Петрусём:
   - Эх ты, Капитан Буль-Буль! Ги-ги!
   Но никто его не поддержал.
   На Капитана и так больно было смотреть.
   Я думаю, вы бы тоже переживали, если бы с вами такое случилось.
   - Всё! - вдруг решительно махнул рукой Боцман Вася.- С завтрафнего дня мы с Капитаном записываемся в бассейн! Я вам честно скажу, я тоже плоховато плаваю. И если бы вот так неожиданно упал за борт - кто его знает... А плавать уметь надо. Особенно морякам.
   Вопрос жизни и смерти. Фто ты!
   Петрусь благодарно посмотрел на Васю:
   - Спасибо тебе, Боцман!
   "Я понимаю, ты хорошо плаваешь. Но ты - настоящий друг.
   Спасибо!"
   * * *
   Когда актив подошёл к его парте, Боцман Вася виновато склонил голову набок и сказал:
   - Я уже знаю, чего вы... Очень бы хотелось, но... я так жалею, фто это не я.
   Актив вздохнул и переглянулся.
   - А может, Оля Татарчук? А? - посмотрел на них Вася.- Почему это вы только на хлопцев думаете? Оля как раз...
   - У Оли в тот день были соревнования. Она тогда была в бассейне,-сказала Шурочка.-Я уже думала...
   Когда актив отошёл от Васи, Натали Приходько ещё раз вздохнула и сказала:
   - А я так надеялась, что это всё-таки он. По-моему, он больше всего подходит... из всех ребят... больше всего...
   - А по-моему, есть и другие, которые подходят не меньше,- подняв брови, сказала Тина.
   - Ну конечно, твой Ивасик! - въедливо сказала Натали.
   - Девочки, ну не надо, - сказала Тая Таранюк и покраснела. - У нас в классе все ребята хорошие.
   - Ну, это ещё надо подумать...- сказала Шурочка.
   - Я только знаю, что Ивасик мог бы! - упрямо сказала Тина.
   - Тебе виднее, - сказала Натали.
   - Виднее! - повторила Тина.
   ИВАСИК И ХРИСТЯ
   Ивасик Тимченко, головастый, большелобый, неулыбчивый, жил вдвоём с мамой. Папы у него не было. Сперва мама говорила, что папа умер, когда Ивасик был ещё совсем маленький, но потом в детском саду нахальноватый Жора Мукосей сказал, что папы у него не было вовсе, что мама его мать-одиночка, и вообще нечего выдумывать. Ивасик стукнул Жору по носу, но это дело не изменило. Языкатая Соня Боборыка вступилась за Жору и сказала, что правда-правда: Ивасикова мама - мать-одиночка, и это все знают.
   Ивасик плакал в углу, глотая слезы. Он очень любил свою маму, самую нежную, самую добрую из всех мам на свете, и не мог поверить в эти злые разговоры.
   Но вечером мама вздохнула и сказала:
   - Да, сынок, с папой нам не повезло. Он не достоин нашего с тобой внимания. Нехорошим он оказался человеком. Не будем о нём вспоминать. Главное, что у меня есть ты, а у тебя есть я. Будем любить друг друга и не пропадём.
   И так она это откровенно и просто сказала, что Ивасик понемногу успокоился.
   Тина Ярёменко, востроносенькая, курчавенькая, с несколькими точечками-родинками на щеках и на шее, очень любила смеяться. Правда, удавалось ей это не всегда.
   Жила Тина вдвоём с папой. Мама папу оставила, вышла замуж за какого-то военного и уехала. Когда на суде Тину спросили, с кем она хочет остаться, с папой или с мамой, она, не задумываясь, сказала:
   - Конечно, с папой.
   Собственно говоря, папа для неё с малолетства был и папой и мамой. Папа её, маленькую, пеленал, купал, кормил из соски.
   Мама Тинина была артисткой - хористкой в театре оперетты. Она никогда не имела ни минуты свободного времени. С утра у неё были репетиции, вечером спектакли. И папе, конечно, пришлось самому заниматься Тиной. Делал он это с удовольствием, потому что Тину любил.
   Папа был весёлый человек, добрый, но маму это не устраивало. Тина помнила, как мама, не стесняясь её, Тины, истерически кричала на папу:
   - Паяц! Осточертели мне твои дешёвые шуточки! Я за них себе новое платье не куплю. Не умеешь заработать, как инженер, иди в мясники. Ничтожество! Неудачник!
   Папа молча виновато улыбался и то и дело поправлял на переносице указательным пальцем сползавшие очки.
   Тина не выдерживала и тоже начинала кричать на маму:
   - Не трогай! Не трогай! Это мой папа! - и топала ногами.
   - Ну и целуйся, целуйся со своим папочкой! - кричала мама. - А я не хочу!
   Тина никогда теперь не вспоминала маму. Будто её и не было вовсе.
   Так получилось, что Ивасика и Тину Глафира Павловна в первый же день в первом классе посадила за одну парту.
   И когда было родительское собрание, на котором выбирали родительский комитет, Тинин папа, Николай Иванович, и Ивасикова мама, Лидия Петровна, тоже сидели за одной партой. (Глафира Павловна садила родителей на те же места, где сидели их дети.)
   И Николая Ивановича, и Лидию Петровну избрали в родительский комитет.
   Глафира Павловна была очень ими довольна. В родительском комитете Николай Иванович и Лидия Петровна работали больше и активнее всех.
   Лидия Петровна устроила в классе аптечку (она была медсестрой). А Николай Иванович смастерил для аптечки в углу очень симпатичный навесной шкафчик со стеклянными дверцами.
   Когда Николай Иванович мастерил, то просил Ивасика помочь. Ивасик подавал инструменты, гвоздики, держал реечки. И даже два гвоздика забил сам. Правда, первый согнулся. Но Николай Иванович выпрямил его, весело проговаривая:
   - Ишь чего выдумал! Сгибается! По шляпке его за это, по шляпке! Тина стояла рядом и смеющимися глазами влюблённо смотрела на папу.
   Сперва Ивасику понравилась и сама Тина, и её папа-особенно папа. И отношения между ними понравились - шуточные, весёлые отношения.
   - А ну, Христя, раскрывай дневник! Что у тебя сегодня вскочило туда? говорил папа, приходя забирать её с продлёнки.
   - Пожалуйста, товарищ папа! За крючки пятёрочка зацепилась. А с палочками хуже, кривенькие вышли, больше тройки не потянули,- комично жаловалась Тина.
   - Ай-яй-яй! Объявляю вам своё, родительское "фе"! Приказываю - палочки выровнять, тройку исправить!
   - Есть! - Она бросалась папе на шею и целовала его. (В душе у Ивасика шевелилась зависть.)
   Однажды они пошли всем классом в оперный театр на балет "Лесная песня". И сидели рядом - Ивасик с мамой и Тина с папой. Ивасику было радостно.
   А перед Октябрьскими праздниками они пошли в кино, уже без класса, просто вчетвером: Тина с папой, Ивасик с мамой. И потом ещё дважды ходили. И ничего в этом не было странного, всё нормально.
   Но как-то перед Новым годом на перемене Ивасик услышал, как Соня Боборыка (она и тут оказалась с ними в одном классе) сказала в группе учеников:
   - А её папа ухлёстывает за его мамой.
   - Хи-хи! - хихикнул Гришка Гонобобель.
   Ивасика словно кипятком обварило.
   Соня Боборыка ещё что-то сказала, но он уже не разобрал, потому что быстро прошёл мимо, сделав вид, что не расслышал.
   Ивасик и сам замечал, что мама последнее время стала больше прихорашиваться, следить за собой. И настроение у неё было более весёлое - она частенько даже напевала, чего раньше никогда не делала. Но Ивасик только радовался этому.
   И вот, выходит...
   На уроке он ни с того ни с сего вдруг толкнул локтем Тину:
   - Подвинься! Расселась...
   Она удивлённо взглянула на него. Но ничего не сказала, подвинулась.
   И так стало горько Ивасику, что и словами не выразить.
   После продлёнки их пришли забирать вместе и его мама, и Тинин папа.
   Они стояли в вестибюле рядом. Он рассказывал ей что-то весёлое, видимо шутил, а она смеялась, да так охотно, так звонко, так радостно, как не смеялась никогда раньше.
   Ивасик вдруг почувствовал, что маму у него забирают. Что она не принадлежит больше безраздельно ему и только ему, как это было всегда. Что она, когда вот так смеётся, почти чужая ему. Тинин папа перехватил его враждебный взгляд исподлобья и широко раскрыл глаза:
   Ов-ва! Что случилось? Уж не подрались ли вы с Христей? "Товарищи"!
   - Нет-нет, папочка! Всё в порядке, - поспешила сказать Тина.
   По дороге домой Ивасик молчал.
   И только дома вдруг выкрикнул отчаянно:
   - Зачем он тебе?! Зачем они нам?! - и горько заплакал. Мама растерянно замерла, потом порывисто обняла его:
   Ну успокойся, успокойся, сынок! Что ты! Что ты... Никто, никто мне, кроме тебя, не нужен. Никто!
   Лишь когда он перестал плакать, она тихо сказала:
   - Я почему-то думала, что они тебе нравятся. Мне так казалось... А если пет, то, конечно...
   Он ничего не ответил.
   На следующий день, когда родители пришли забирать их после продлёнки, Николай Иванович и Лидия Петровна стояли уже в разных концах вестибюля. Будто незнакомые. Тинин папа то и дело поправлял пальцем очки на переносице и смущённо улыбался. Никаких шуток, никаких острот. Ивасикова мама смотрела устало и безразлично.
   Наступил Новый год, а потом каникулы.
   Ивасик совсем успокоился.
   Только заметил, что мама перестала прихорашиваться и напевать.
   Однажды в конце каникул поздно вечером мама подошла к окну и вдруг в отчаянии махнула рукой, потом резко обернулась и взглянула на Ивасика. Неизвестно почему, Ивасик сделал вид, что ничего не заметил. Но через минуту подошёл к окну и посмотрел на улицу. На той стороне под деревом против их дома кто-то стоял. Был мороз, метель, одинокие прохожие торопились, стараясь быстрее спрятаться в дом или троллейбус. А этот стоял, топчась на одном месте, и ёжился от холода. Потом вдруг дёрнулся и спрятался за дерево.
   Фигура показалась Ивасику как будто знакомой. Но различить было трудно далековато, темнота и метель.
   Мама уже постелила постель и позвала его спать. И снова, сам не зная почему, Ивасик не сказал маме ни слова о том, что увидел.
   Через два дня каникулы окончились.
   Как всегда после каникул, настроение у всех было приподнятое, весёлое. Переговаривались, рассказывали друг другу разные новости, смеялись.
   Только Тина сидела почему-то за партой опустив глаза, поникшая, молчаливая.
   Её уже спрашивали и Шурочка Горобенко, и Аллочка Грацианская, и Соня Боборыка:
   - Чего это ты? Что с тобой? Может, больная? Но Тина деланно улыбалась, махала рукой:
   - Да нет, ничего! Всё нормально.
   И лишь когда возле неё сел Ивасик и тоже спросил: "Чего ты?" - она вдруг глубоко вздохнула и тихо ответила:
   - Папа заболел. Температура тридцать девять и семь. Подозревают воспаление лёгких... А в больницу не хочет... из-за меня.- И подбородок у неё задрожал.
   У Ивасика сжалось сердце.
   - Ну, не переживай... Выздоровеет. У меня тоже было когда-то воспаление лёгких... крупозное. Я ещё совсем маленьким был. Мама целые ночи меня вот так на руках носила. Чтобы не было отёка лёгких. И - как видишь... Выздоровеет. Не волнуйся... А кто с ним сейчас?
   - Соседка. Это она настояла, чтобы я в школу пошла. Я не хотела... - В глазах у девочки были слезы. На продлёнку Тина не осталась. Когда мама пришла его забирать, Ивасик сразу же выпалил:
   - А Тинин папа заболел... Температура тридцать девять и семь. Подозревают воспаление лёгких. А в больницу не хочет... Из-за Тины... Мама так побледнела, что Ивасик аж испугался. И поспешил добавить:
   - Но он же выздоровеет... Правда ж? Я же выздоровел.
   Всю дорогу они молчали.
   Накормив Ивасика, мама обняла его и как-то виновато сказала:
   - Ивасик, сынок, я... я должна проведать Николая Ивановича. Я же медсестра... Может, я там нужна. Воспаление лёгких-это не шуточки...
   Она, наверное, приготовилась к тому, что Ивасик будет возражать, по он сказал:
   - Конечно... Надо проведать. Только возьми и меня с собой.
   Мама с благодарностью посмотрела на него и молча кивнула. Потом взяла шприц в блестящей металлической коробочке, какие-то ампулы, и они пошли.
   Дверь им открыла заплаканная Тина.
   Посреди комнаты стояла высокая черноволосая женщина в белом халате. Выражение лица у неё было решительное и неумолимое.
   - Я настаиваю на госпитализации! Вы же взрослый человек. Вы что, хотите оставить свою дочку сиротой?
   Говорила она громко, пожалуй, громче, чем следовало бы в присутствии тяжелобольного.
   Николай Иванович лежал на тахте красный, с пересохшими губами. Без очков лицо его казалось детским и беспомощным. Однако он упрямо качал головой, возражая.
   - Что? Что с ним? - прямо с порога спросила Лидия Петровна.
   - Типичная пневмония. Причём двухсторонняя. Надо колоть антибиотики. Через каждые четыре часа. И банки, и вообще уход... А он категорически отказывается от госпитализации. Если бы хоть была наша патронажная сестра. А то, как на грех, заболела... Скажите хоть вы ему.
   Лидия Петровна была уже возле больного, держала его одной рукой за лоб, второй за пульс. И он что-то шептал виновато.
   - Не волнуйтесь, - обернулась мама Ивасика к врачу. - Я медсестра. И укол сделаю, и банки поставлю.
   Потом мама с врачом вполголоса говорила о необходимых процедурах, а Ивасик озирался вокруг.
   Квартира была небольшая, двухкомнатная, обыкновенная, а вот стены... Все стены были завешаны детскими рисунками. И каждый в аккуратной рамочке. Рамочки делал, конечно, папа. А рисовала, конечно, Тина. Больше всего было почему-то котов и зайцев. Но эти коты и зайцы были необыкновенно выразительные, каждый со своим лицом, своим характером. Просто талантливые были зайцы и коты. И ещё почти на каждом рисунке было солнце - жёлтое, яркое, лучистое.
   Глядя на эти солнца, Ивасик почему-то вспомнил вдруг метельный морозный вечер и одинокую фигуру под деревом.
   Он посмотрел на Тининого отца. Тот лежал в жару, бессильно откинувшись на подушку, по в глазах, которые он близоруко щурил на его маму, была несказанная детская радость.
   Ивасик вдруг почувствовал, что в сердце у него нет уже того ревнивого страха, который был недавно, а есть только сочувствие и жалость.