— Конечно, дареному коню и все такое, но вы уверены, что он исправен? Когда я лазил в кладовку, вид у него был не ахти…
— Во времена моей юности вещи делали прочными и надежными, — ответил Лыткарев с некоторой все-таки обидой в голосе. — Я смазал его и накачал шины, так что все будет нормально.
Они вышли на улицу.
— Ну… — начал Николай Кондратьевич, протягивая руку Сергею.
И в этот момент ночную тишину вспорол треск мотоцикла.
— А, ч-черт! — Лыткарев сорвал с плеча ружье. — Ваш побег заметили.
— Может, это не сюда? — с робкой надеждой предположил Сергей.
— Куда же еще… Другой дороги из города нет.
Быстро приближавшийся рев мотора был лучшим доказательством его слов. Сергей, ухватив за руль велосипед, рванулся к калитке, но Лыткарев сквозь зубы бросил: «Поздно, он нас уже видит». Самого мотоцикла, однако, видно не было — не зажигая фары, он несся по улице Ленина, словно призрак. «… коммунизма», — мысленно добавил Сергей, хотя ситуация к шуткам не располагала. Тот, кто сидел за рулем, не испытывал особой нужды в свете. Николай Кондратьевич без особой уверенности пытался прицелиться на звук.
— Петька, фонарь! — крикнул Сергей, протягивая руку.
Но Петька сам вскинул руку с фонарем и нажал на рычажок. Луч света мазнул по коляске близкого уже мотоцикла (в ней сидел сержант, которого Сергей уже видел в милиции), а затем выхватил из темноты руль и неестественно бледное лицо Сермяги.
— В голову! — крикнул Коржухин, вспомнив, что в ужастиках зомби убивали именно так. Его крик слился с другим — «Бросай оружие!»; это кричал напарник Сермяги.
Практически в ту же секунду громыхнул выстрел. Правый глаз Сермяги превратился в черно-багровую дыру диаметром с днище стакана; его голову мотнуло назад.
— Ах ты сука! — взревел Сермяга, продолжая держать руль левой рукой, а правой полез за пистолетом. Но прежде, чем он успел навести оружие, во тьме сверкнул другой выстрел — это стрелял второй сержант. Пуля свистнула над правым плечом державшего фонарик Петьки. Мотоцикл был уже метрах в семи.
«классный пестик, но он тебе не поможет»
Лыткарев перевел прицел ниже и выпалил из второго ствола. В тот же миг громыхнул взрыв: пуля угодила в бензобак. В ослепительной вспышке пламени брызнули в стороны раскаленные куски железа; тело Сермяги, разорванное надвое, подбросило вверх и швырнуло, объятое пламенем, на асфальт. Мотоцикл завалился на правый бок, проскрежетал по инерции коляской по асфальту и остановился напротив калитки дома номер 35 на другой стороне улицы, продолжая гореть. Ручейки пылающего масла, словно щупальца, потянулись к деревянному забору.
— С семнадцати лет ружья в руках не держал, — качнул головой Лыткарев. Он переломил двустволку, сунул руку в карман и вогнал в стволы два новых патрона. Мера была своевременной, ибо вдали уже слышался стук копыт.
— Раз пули их не берут, бейте по лошадям, — посоветовал Сергей.
—Пешком им велосипед не догнать. Да, но как же вы? — сообразил он.
— Обо мне не беспокойтесь, — мрачно произнес Лыткарев классическую фразу и повернулся к мальчишке: — Петя, а ты беги отсюда сейчас же. Ты же видишь, это уже не игрушки.
— Вот еще, — фыркнул Петька. — Я вам нужен. Если что, вы скажете, что взяли меня в заложники.
Сергей сомневался, что это поможет, однако перекинул ногу через раму. В этот момент он, однако, понял, что стук копыт приближается не из центра, а, наоборот, с окраины. Петька и Николай Кондратьевич тоже это поняли и развернулись в ту сторону. В багровых отсветах пламени фигура всадника казалась воистину апокалипсическим зрелищем. Всадник крикнул: «Сдавайся, контра!», а затем выстрелил, и пуля прошла над головой Лыткарева. «Может быть, они специально не бьют прицельно? — подумал Сергей. — Потому что им нужны живые доноры.» Лыткарев выстрелил, и лошадь с коротким предсмертным ржанием кувырнулась через голову, вмазывая седока в асфальт.
Однако тот выбрался из-под лошадиной туши. Его череп был раскроен, и из трещины вытекала бурая жижа, но он встал и поднял пистолет.
Сергей, презирая себя, дрожащей рукой перекрестил монстра.
— Дурак, — сказал тот. — Бога нет.
Лыткарев выстрелил опять, и оружие врага отлетело в траву вместе с двумя пальцами. Мертвец нагнулся, чтобы подобрать пистолет другой рукой. Лыткарев быстро перезарядил ружье и выстрелил снова, сразу их двух стволов. Отстреленная по локоть левая рука мертвяка повисла на сухожилиях, но он, наклонив голову, побежал вперед. Лыткарев снова выпалил дуплетом. Нога мертвяка подломилась, и он упал на асфальт, но продолжал двигаться ползком. Тогда Лыткарев вогнал еще две пули в уже разбитый череп, и тот разлетелся на куски. Безголовое тело конвульсивно дергалось, словно по нему пропускали ток, но уже не пыталось ползти.
Лыткарев отер пот со лба, а потом полез в карман за новыми патронами. Тут Сергей заметил краем глаза какое-то движение, повернулся и вскрикнул.
Сержант, напарник Сермяги, охваченный пламенем, поднимался на ноги. Огонь яростно пожирал его проспиртованную плоть, и Сергей отчетливо видел черную бугристую корку на месте лица и волос, однако это не помешало мертвяку навести револьвер — похоже, это был «наган», служивший своему хозяину еще с тридцатых — на Николая Кондратьевича, который уже никак не успевал зарядить ружье.
— Не стрелять! — звонко крикнул Петька, бросаясь между учителем и мертвым стражем игнатьевского порядка. — Я — Петр Дробышев!
— Да хоть Егор, — глухо ответил мертвяк. — Надо будет — оживят, — и нажал на спуск.
Глаза его уже вывалились из глазниц спекшимися шариками, так что стрелял он на слух — однако попал. Мальчик упал на спину, отброшенный пулей; из пробитого горла фонтаном хлестала кровь.
Однако это было последнее, что успел сделать гибнущий мертвяк. Его ноги, прогоревшие уже почти до кости, подогнулись, и он вновь повалился на горящие обломки мотоцикла. Раздалось еще несколько выстрелов — это взрывались гильзы в охваченном пламенем револьвере — и одна пуля даже порвала Сергею штанину, но, кажется, больше никто не пострадал.
Николай Кондратьевич присел на корточки возле Петьки. Тот был еще жив; по щекам его катились слезы боли и страха. Мальчик попытался что-то сказать, но изо рта его лишь выплеснулась кровь. Не только Лыткарев, но и профессиональный врач уже не сумел бы ему помочь; все, что мог сделать учитель — это гладить своего ученика по голове, пока тот умирал.
— Николай Кондратьич! — окликнул его Сергей.
Тот поднял голову. Мотоцикл догорал, зато подожженный им забор разгорелся вовсю. И в этом багрово-алом пляшущем свете хорошо было видно, как, и сверху, и снизу по улице, выходят из своих калиток те, кто решил исход дела накануне — соседи Лыткаревых. В руках они сжимали все тот же сельскохозяйственный инвентарь; огнестрельного оружия у них, законопослушных игнатьевцев, не было.
— Назад, холуи! — крикнул Лыткарев, выпрямляясь в полный рост и снова загоняя патроны в стволы. — Я перестреляю больше, чем они согласятся оживить!
Какой-то бородатый мужик с топором бросился на него — и тут же получил пулю в грудь.
— Сзади! — крикнул Сергей.
Лыткарев повернулся и застрелил женщину с вилами, подошедшую опасно близко. Клац-клац — новые патроны встали на место.
— Ну, кто еще?!
Кажется, больше желающих не находилось. Правда, расходиться по домам они тоже не спешили.
— Папа, — сказал вдруг негромкий голос.
Николай Кондратьевич и Сергей обернулись. В нескольких шагах от них, возле открытой калитки, стояла Лида. Ее изрезанная ночная рубашка висела клочьями; в прорехах были видны глубокие, неестественно-бескровные раны от осколков. В руках она держала пистолет обезглавленного всадника и целилась в Лыткарева.
— Положи ружье, папа, — сказала она. — Пожалуйста.
— Ты что же, собираешься в меня стрелять? — невесело усмехнулся Лыткарев.
— Я люблю тебя, папа! — воскликнула она прерывающимся голосом; если бы она могла, она бы заплакала. — Но ты не знаешь, каково это — умирать. Я не хочу умирать снова! Они убьют меня, пожалуйста, не заставляй меня стрелять!
— Даже если б я тебя послушал — думаешь, на этот раз они бы мне простили? Ты хочешь, чтобы из меня сделали донора?
— Нет, папочка, нет, они не сделают, я упрошу их, я буду умолять, они должны понять, что это моя заслуга, они не могут не учитывать, и им нужен учитель, только, пожалуйста, ПОЛОЖИ РУЖЬЕ!
— Лида, Лида, — вздохнул Лыткарев. — Что они с тобой сделали. И с нами со всеми.
Она опустила пистолет, вздрагивая от своего беззвучного, бесслезного плача.
— Прости меня, папа, — сказала она. — Ты прав. Они не станут меня слушать. Не хочу, чтоб ты мучался! — она вскинула пистолет и выстрелила почти в упор.
Тяжелый удар в грудь отбросил Николая Кондратьевича назад. Но, уже падая, он успел в последний раз нажать на спусковой крючок. Два ствола жахнули одновременно, снося Лиде верхнюю половину черепа.
От ее лица остались только губы и подбородок. Что-то скользкое и дурно пахнущее шмякнулось на щеку Сергею. Рука, державшая пистолет, разжалась, и оружие выпало на асфальт. То, что было некогда Лидой, растопырив руки и отвратительно дергаясь, медленно побрело по улице Ленина — мимо шарахнувшегося в ужасе Коржухина, мимо расступавшихся игнатьевцев, в сторону центра.
Надо отдать должное Сергею — он пришел в себя раньше, чем его враги. Он нагнулся и схватил ружье, одновременно засовывая руку в карман мертвого Лыткарева. Но там больше не было патронов. Тогда Сергей схватил пистолет, оброненный Лидой.
— Назад, суки! — заорал он страшным голосом, седлая велосипед, и выстрелил в первого попавшегося. Вооруженный лопатой дедок, как видно, рассчитывавший на последний шанс заработать бессмертие, согнулся и упал на колени, прижимая руки к окровавленному животу.
Сергей мчался по улице, изо всех сил работая педалями. Левой рукой он держал руль, а правой стрелял по тем, кто пытался преградить ему дорогу. Не все выстрелы вышли столь же меткими, как первый, но, похоже, должный эффект они производили. Однако настал, разумеется, момент, когда обойма опустела.
Сергей был уже на окраине, но еще не за пределами Игнатьева. И какие-то еле различимые во тьме фигуры выступили на дорогу, преграждая ему путь.
Мозг Сергея работал еще быстрее, чем его ноги. Он сунул руку в сумку и выхватил бутылку с водой.
— Коктейль Молотова! — заорал он. — Сожгу на хер!
Бутылка полетела вперед и успешно разбилась о чью-то голову. Остальные шарахнулись в сторону; кто бы они ни были — люди или мертвяки — огня они явно боялись. Когда же они осознали, что стали жертвами блефа, Сергей уже пронесся мимо. Ему повезло — ни один из осколков бутылки не попал под шину.
Слева из темноты выступил прямоугольник знака. Сергей не видел букв, но и без того прекрасно знал, что слово «ИГНАТЬЕВ» зачеркнуто на нем жирной красной чертой.
Однако расслабляться было рано. Сзади — правда, достаточно далеко
— слышался стук копыт.
Дорога мало подходила для скоростной езды на велосипеде — несколько раз Сергея так подбрасывало на ухабах, что он едва удерживался в седле. Тем не менее, пока что, судя по звуку, расстояние между ним и преследователями не сокращалось. Видели ли они его на таком расстоянии? Коржухин надеялся, что нет. Сам он боялся оборачиваться на полной скорости, да и мало что разглядел бы в темноте.
Справа показался мертвый грузовик. Памятник участникам заговора, последний из которых пал сегодня ночью… Стало быть, это было не пятнадцать, а двадцать лет назад. Ну да какая разница…
В этот момент велосипед тряхнуло на очередной колдобине, Сергей, выписав зигзаг рулем, сумел-таки удержать равновесие, но в тот же миг что-то лязгнуло и брякнуло об асфальт, и педали закрутились подозрительно легко.
«Цепь! — понял Сергей. — Цепь соскочила! Проклятая старая рухлядь!»
Он затормозил и соскочил с велосипеда. К счастью, короткая летняя ночь была уже на исходе, и мрак стал не таким непроглядным — так что ему удалось увидеть валяющуюся на асфальте цепь. Подхватив ее и взяв за рулевую стойку велосипед, Коржухин нырнул в лес справа от дороги.
К тому времени, как преследователи достигли грузовика, он успел отбежать не слишком далеко (тем паче что бежать приходилось с велосипедом). Судя по звуку, всадники остановились у машины. Сердце Сергея ушло в пятки; он простерся на земле, вжимаясь в сырой мох. Но, очевидно, его все-таки не видели: игнатьевцы лишь проверили, не прячется ли он в кабине или в кузове, и поскакали дальше.
Сергей поднес к глазам кулак с намотанной цепью и только тут понял, что дело обстоит намного хуже, чем он полагал. Цепь не просто соскочила — она порвалась. Он опять разразился мысленными ругательствами по адресу старого велосипеда; однако, проведя пальцем по краю разорвавшегося звена и внимательно рассмотрев его, насколько позволяли предрассветные сумерки, Сергей понял, что велосипед тут не виноват. Цепь повредило пулей — видимо, той самой, которая пробила ему штанину. Хорошо еще, что цепь продержалась так долго…
Он бросил бесполезный уже велосипед (сунув в карман цепь — какое-никакое, а оружие) и зашагал дальше в лес. Ему пришла в голову мысль, что у брода его может ждать засада, так что он продолжал идти на север, перпендикулярно дороге. Лишь пройдя по тайге несколько километров, он вспомнил, что забыл отвязать от велосипеда сумку с едой, но уже не решился вернуться…
Двумя неделями позже где-то на необъятных просторах сибирской тайги шестеро молодых людей — четыре парня и две девушки — сидели на поляне вокруг костра. Несмотря на молодость, они не были обычными городскими ребятами, ищущими экзотики и романтики в лесу сразу же за чертой города; нет, то были опытные туристы, которые знали, что делали, когда забирались в таежную глушь, за сотни километров от цивилизации. Вечерело. Путешественники отдыхали после очередного дневного перехода; одна из девушек — сегодня была ее очередь — варила ужин, старший группы (его звали Миша, и он действительно был старше других) пел под гитару что-то КСПшное, перемежая известных и чтимых в туристической среде бардов своими собственными песнями. Остальные слушали, хотя кое-кто просто беззастенчиво дремал. В общем, ничто, кроме вездесущих комаров, не нарушало идиллической картины, когда вдруг на поляну вышел еще один человек.
Он появился именно вдруг, внезапно и бесшумно выйдя из-за деревьев
— но не внезапность была причиной того, что девушка, поднявшая глаза от котелка, испуганно вскрикнула, а Миша, отложив гитару, придвинулся на всякий случай к лежавшему неподалеку ружью. Вид неизвестного действительно внушал оторопь. Ему было, наверное, лет пятьдесят, он был совершенно сед и страшно изможден. Лицо его, неестественно бледное и в то же время все в красных пятнах от укусов гнуса, казалось какой-то кошмарной маской. Его куртка и брюки были невероятно грязны, и все же можно было различить, что они отнюдь не того фасона, который предпочитают путешествующие или работающие в тайге; человека в таком наряде (только, разумеется, чистом) куда естественней встретить на улицах мегаполиса. Он был бос, или, точнее, на ногах его сохранились заскорузлые от крови и грязи остатки носков. С его правого кулака свешивалась намотанная ржавая велосипедная цепь.
Неизвестный сделал пару шагов к костру, обвел мутным взглядом присутствующих, что-то промычал и упал. Трое ребят сразу же устремились к нему, а Миша, оставив в покое ружье, принялся распаковывать рацию (каковая у группы, конечно, была, ибо в тайге может случиться всякое — и это, похоже, был тот самый случай).
Помимо крайнего истощения, у неизвестного оказался сильный жар. Несмотря на оказанную ему первую помощь, в себя он не приходил. Во внутреннем кармане его куртки обнаружились документы на имя Коржухина Сергея Владимировича, 1972 года рождения, уроженца г. Москвы, с 1996 года проживающего в Омске. Так как неизвестный выглядел намного старше, туристы решили, что документы принадлежали его младшему товарищу или родственнику, вероятно, пропавшему или погибшему в тайге. Помимо паспорта и водительских прав, там была также доверенность и документы на автомобиль «Опель Фронтера». Кроме того, в правом кармане куртки обнаружился скальпель, и как будто со следами крови. Больше у неизвестного не было ничего — ни денег, ни припасов, ни каких-либо записей, ни даже коробка спичек или зажигалки.
Спустя несколько часов он был доставлен вертолетом МЧС в областную больницу. Выяснилось, что у него тиф — видимо, от сырой воды, которую он пил в лесу. Обследование показало, что он много дней ничего не ел — разве что пытался жевать листья и древесную кору. После того, как в больнице его привели в человеческий вид, стало ясно, что, по всей видимости, он все-таки и есть Сергей Коржухин. В Омск был направлен соответствующий запрос.
Жизнь больного висела на волоске, однако медикам удалось его спасти. Впрочем, даже победа над тифом не вернула ясности его сознанию; пациент метался в бреду, мучимый какими-то кошмарами, причем это, по всей видимости, было не столько осложнением после инфекции, сколько следствием перенесенного ранее тяжелого шока. Пациент был выписан из инфекционной больницы и переведен в психиатрическую.
Из Москвы прилетела мать Сергея, но сын не узнавал ее. Он все твердил о какой-то черной топи и о советских мертвецах; один раз, глядя в глаза лечащему врачу, он сказал: «Советские мертвецы — самые живые мертвецы в мире!» и расхохотался. Гораздо чаще, впрочем, он пребывал в очень невеселом настроении и повторял «Они возвращаются! Они идут сюда!» Врач предположил, что под воздействием перенесенных в тайге лишений пациент отождествляет себя с героем ранее просмотренных фильмов ужасов (тем более что, по словам его матери, он любил такие фильмы). Пару раз он упомянул кого-то по фамилии Игнатьев, но слышала это только медсестра, не придавшая этому особого значения.
Однако после нескольких месяцев интенсивной терапии дела Сергея все же пошли на поправку. Постепенно к нему возвращался здравый рассудок, у него прекратились кошмары, он вспомнил свою прошлую жизнь вплоть до согласия перегнать «Фронтеру», — вот только что с ним происходило во время поездки, он вспомнить не мог. Да и, на самом деле, не стремился.
Тем временем, пока медики делали свою работу, милиция занималась своей — без особого, впрочем, успеха. Было известно лишь, что С. Коржухин, перегонявший машину из Омска в Новосибирск, был найден без машины и без денег, в глухой тайге, в сотнях километров от трассы. Самого потерпевшего — если считать, что он был именно потерпевшим — допросить было невозможно, свидетелей не было, и что произошло — оставалось загадкой. В конце концов следствие пришло к выводу, что где-то на трассе на гражданина Коржухина напали грабители с целью завладеть машиной. Обороняясь, он ранил одного из них скальпелем (откуда взялся скальпель в кармане человека, никогда не имевшего отношения к медицине и биологии, оставалось неясным — но, в конце концов, закон не запрещает иметь скальпели). Они, однако, взяли верх, сильно ударили его по голове (медики подтвердили следы черепно-мозговой травмы) и бросили в лесу, полагая, что убили; вероятно, даже присыпали землей. Придя в себя, Коржухин сумел выбраться из могилы, однако сочетание травмы и шока заживо погребенного человека породило у него психическое расстройство — он стал считать себя ожившим мертвецом. В таком состоянии он бродил по лесу, удаляясь все дальше от трассы, вплоть до своей встречи с туристами.
В общем-то, это была правдоподобная версия. Имелись лишь две странности. Во-первых, пройденное потерпевшим расстояние, даже если считать, что он шел от трассы строго по прямой (чего быть не могло уже хотя бы из-за многочисленных болот), получалось слишком большим. Не то чтобы лежащим за пределами человеческих возможностей — но таких достижений можно было бы ожидать от профессионального атлета, а не от человека, в общем-то, неспортивного, всю жизнь занятого сидячей работой, да еще и бредущего в полубессознательном состоянии. Во-вторых, странным было заключение экспертизы по крови на скальпеле: выходило, что человек с такой тяжелой формой анемии не мог не то что участвовать в вооруженном грабеже, а вообще оставаться в живых.
Тем не менее, предварительная версия была признана окончательной, а результат экспертизы списали на ошибку, вызванную тем, что кровь была несвежей, и было ее совсем немного. По стране была разослана ориентировка на угнанный «Опель Фронтеру», который, однако, так и не нашли — как, впрочем, и большинство угоняемых машин.
Следствие по делу об исчезновении Ситникова Алоизия Петровича, 1980 года рождения, проживающего в г. Тюмени, было возбуждено лишь в сентябре, когда он не вернулся домой к началу занятий в институте. До этого его мать полагала, что он путешествует с друзьями, и особо не беспокоилась. Опрос друзей показал, что Ситников отправился в одиночку автостопом во Владивосток, что, само собой, превращало дело в мертвый висяк. Ибо найти человека, пропавшего пару месяцев назад где-то между Тюменью и Владивостоком, практически невозможно. Особенно если он мертв.
Дела Ситникова и Коржухина расследовали совершенно разные люди в разных городах. Никому и никогда не приходило в голову положить их рядом.
Сергей Коржухин вернулся с матерью в Москву. Теперь в одной комнате живет он со своими родителями, а в другой — семья его брата. Разумеется, всемером в одной квартире им приходится несладко. Причем надежды брата в обозримом будущем обзавестить собственной квартирой рухнули, ибо ему пришлось внести свою долю, чтобы расплатиться за «Фронтеру». Семья увязла в долгах, и конфликты случаются нередко, хотя в первое время Сергея, только что выписавшегося из клиники, от них оберегали.
Сейчас, однако, Сергей вполне оправился после болезни, работает программистом (без особого, впрочем, удовольствия) и даже, несмотря на все неурядицы, сохраняет свое чувство юмора. Он по-прежнему не помнит, что было с ним летом 1999 года, и никогда не говорит на эту тему. Однако, в поведении его появились некоторые странности. Так, если он и раньше был идейным трезвенником, то теперь он буквально видеть не может алкоголя. Он смертельно бледнеет и покрывается холодным потом от одного вида бутылки водки или запаха спиртного — так что семье волей-неволей пришлось отказаться от горячительных напитков даже по праздникам. Что еще страннее, точно такую же реакцию вызывает у него безобидный томатный сок. Кроме того, если раньше он любил ужастики, то теперь их на дух не переносит — как и вообще все, содержащее хоть какой-то намек на мистику. Первым делом по выходе из больницы он отволок на помойку свою коллекцию Стивена Кинга, Эдгара По и прочих подобных авторов.
Еще он избегает смотреть телевизор, особенно новости. Лица, которые там нередко мелькают, кого-то ему напоминают. Но он так и не может вспомнить, кого.
ноябрь-декабрь 1999, ноябрь — 31 декабря 2000
(C) YuN
— Во времена моей юности вещи делали прочными и надежными, — ответил Лыткарев с некоторой все-таки обидой в голосе. — Я смазал его и накачал шины, так что все будет нормально.
Они вышли на улицу.
— Ну… — начал Николай Кондратьевич, протягивая руку Сергею.
И в этот момент ночную тишину вспорол треск мотоцикла.
— А, ч-черт! — Лыткарев сорвал с плеча ружье. — Ваш побег заметили.
— Может, это не сюда? — с робкой надеждой предположил Сергей.
— Куда же еще… Другой дороги из города нет.
Быстро приближавшийся рев мотора был лучшим доказательством его слов. Сергей, ухватив за руль велосипед, рванулся к калитке, но Лыткарев сквозь зубы бросил: «Поздно, он нас уже видит». Самого мотоцикла, однако, видно не было — не зажигая фары, он несся по улице Ленина, словно призрак. «… коммунизма», — мысленно добавил Сергей, хотя ситуация к шуткам не располагала. Тот, кто сидел за рулем, не испытывал особой нужды в свете. Николай Кондратьевич без особой уверенности пытался прицелиться на звук.
— Петька, фонарь! — крикнул Сергей, протягивая руку.
Но Петька сам вскинул руку с фонарем и нажал на рычажок. Луч света мазнул по коляске близкого уже мотоцикла (в ней сидел сержант, которого Сергей уже видел в милиции), а затем выхватил из темноты руль и неестественно бледное лицо Сермяги.
— В голову! — крикнул Коржухин, вспомнив, что в ужастиках зомби убивали именно так. Его крик слился с другим — «Бросай оружие!»; это кричал напарник Сермяги.
Практически в ту же секунду громыхнул выстрел. Правый глаз Сермяги превратился в черно-багровую дыру диаметром с днище стакана; его голову мотнуло назад.
— Ах ты сука! — взревел Сермяга, продолжая держать руль левой рукой, а правой полез за пистолетом. Но прежде, чем он успел навести оружие, во тьме сверкнул другой выстрел — это стрелял второй сержант. Пуля свистнула над правым плечом державшего фонарик Петьки. Мотоцикл был уже метрах в семи.
«классный пестик, но он тебе не поможет»
Лыткарев перевел прицел ниже и выпалил из второго ствола. В тот же миг громыхнул взрыв: пуля угодила в бензобак. В ослепительной вспышке пламени брызнули в стороны раскаленные куски железа; тело Сермяги, разорванное надвое, подбросило вверх и швырнуло, объятое пламенем, на асфальт. Мотоцикл завалился на правый бок, проскрежетал по инерции коляской по асфальту и остановился напротив калитки дома номер 35 на другой стороне улицы, продолжая гореть. Ручейки пылающего масла, словно щупальца, потянулись к деревянному забору.
— С семнадцати лет ружья в руках не держал, — качнул головой Лыткарев. Он переломил двустволку, сунул руку в карман и вогнал в стволы два новых патрона. Мера была своевременной, ибо вдали уже слышался стук копыт.
— Раз пули их не берут, бейте по лошадям, — посоветовал Сергей.
—Пешком им велосипед не догнать. Да, но как же вы? — сообразил он.
— Обо мне не беспокойтесь, — мрачно произнес Лыткарев классическую фразу и повернулся к мальчишке: — Петя, а ты беги отсюда сейчас же. Ты же видишь, это уже не игрушки.
— Вот еще, — фыркнул Петька. — Я вам нужен. Если что, вы скажете, что взяли меня в заложники.
Сергей сомневался, что это поможет, однако перекинул ногу через раму. В этот момент он, однако, понял, что стук копыт приближается не из центра, а, наоборот, с окраины. Петька и Николай Кондратьевич тоже это поняли и развернулись в ту сторону. В багровых отсветах пламени фигура всадника казалась воистину апокалипсическим зрелищем. Всадник крикнул: «Сдавайся, контра!», а затем выстрелил, и пуля прошла над головой Лыткарева. «Может быть, они специально не бьют прицельно? — подумал Сергей. — Потому что им нужны живые доноры.» Лыткарев выстрелил, и лошадь с коротким предсмертным ржанием кувырнулась через голову, вмазывая седока в асфальт.
Однако тот выбрался из-под лошадиной туши. Его череп был раскроен, и из трещины вытекала бурая жижа, но он встал и поднял пистолет.
Сергей, презирая себя, дрожащей рукой перекрестил монстра.
— Дурак, — сказал тот. — Бога нет.
Лыткарев выстрелил опять, и оружие врага отлетело в траву вместе с двумя пальцами. Мертвец нагнулся, чтобы подобрать пистолет другой рукой. Лыткарев быстро перезарядил ружье и выстрелил снова, сразу их двух стволов. Отстреленная по локоть левая рука мертвяка повисла на сухожилиях, но он, наклонив голову, побежал вперед. Лыткарев снова выпалил дуплетом. Нога мертвяка подломилась, и он упал на асфальт, но продолжал двигаться ползком. Тогда Лыткарев вогнал еще две пули в уже разбитый череп, и тот разлетелся на куски. Безголовое тело конвульсивно дергалось, словно по нему пропускали ток, но уже не пыталось ползти.
Лыткарев отер пот со лба, а потом полез в карман за новыми патронами. Тут Сергей заметил краем глаза какое-то движение, повернулся и вскрикнул.
Сержант, напарник Сермяги, охваченный пламенем, поднимался на ноги. Огонь яростно пожирал его проспиртованную плоть, и Сергей отчетливо видел черную бугристую корку на месте лица и волос, однако это не помешало мертвяку навести револьвер — похоже, это был «наган», служивший своему хозяину еще с тридцатых — на Николая Кондратьевича, который уже никак не успевал зарядить ружье.
— Не стрелять! — звонко крикнул Петька, бросаясь между учителем и мертвым стражем игнатьевского порядка. — Я — Петр Дробышев!
— Да хоть Егор, — глухо ответил мертвяк. — Надо будет — оживят, — и нажал на спуск.
Глаза его уже вывалились из глазниц спекшимися шариками, так что стрелял он на слух — однако попал. Мальчик упал на спину, отброшенный пулей; из пробитого горла фонтаном хлестала кровь.
Однако это было последнее, что успел сделать гибнущий мертвяк. Его ноги, прогоревшие уже почти до кости, подогнулись, и он вновь повалился на горящие обломки мотоцикла. Раздалось еще несколько выстрелов — это взрывались гильзы в охваченном пламенем револьвере — и одна пуля даже порвала Сергею штанину, но, кажется, больше никто не пострадал.
Николай Кондратьевич присел на корточки возле Петьки. Тот был еще жив; по щекам его катились слезы боли и страха. Мальчик попытался что-то сказать, но изо рта его лишь выплеснулась кровь. Не только Лыткарев, но и профессиональный врач уже не сумел бы ему помочь; все, что мог сделать учитель — это гладить своего ученика по голове, пока тот умирал.
— Николай Кондратьич! — окликнул его Сергей.
Тот поднял голову. Мотоцикл догорал, зато подожженный им забор разгорелся вовсю. И в этом багрово-алом пляшущем свете хорошо было видно, как, и сверху, и снизу по улице, выходят из своих калиток те, кто решил исход дела накануне — соседи Лыткаревых. В руках они сжимали все тот же сельскохозяйственный инвентарь; огнестрельного оружия у них, законопослушных игнатьевцев, не было.
— Назад, холуи! — крикнул Лыткарев, выпрямляясь в полный рост и снова загоняя патроны в стволы. — Я перестреляю больше, чем они согласятся оживить!
Какой-то бородатый мужик с топором бросился на него — и тут же получил пулю в грудь.
— Сзади! — крикнул Сергей.
Лыткарев повернулся и застрелил женщину с вилами, подошедшую опасно близко. Клац-клац — новые патроны встали на место.
— Ну, кто еще?!
Кажется, больше желающих не находилось. Правда, расходиться по домам они тоже не спешили.
— Папа, — сказал вдруг негромкий голос.
Николай Кондратьевич и Сергей обернулись. В нескольких шагах от них, возле открытой калитки, стояла Лида. Ее изрезанная ночная рубашка висела клочьями; в прорехах были видны глубокие, неестественно-бескровные раны от осколков. В руках она держала пистолет обезглавленного всадника и целилась в Лыткарева.
— Положи ружье, папа, — сказала она. — Пожалуйста.
— Ты что же, собираешься в меня стрелять? — невесело усмехнулся Лыткарев.
— Я люблю тебя, папа! — воскликнула она прерывающимся голосом; если бы она могла, она бы заплакала. — Но ты не знаешь, каково это — умирать. Я не хочу умирать снова! Они убьют меня, пожалуйста, не заставляй меня стрелять!
— Даже если б я тебя послушал — думаешь, на этот раз они бы мне простили? Ты хочешь, чтобы из меня сделали донора?
— Нет, папочка, нет, они не сделают, я упрошу их, я буду умолять, они должны понять, что это моя заслуга, они не могут не учитывать, и им нужен учитель, только, пожалуйста, ПОЛОЖИ РУЖЬЕ!
— Лида, Лида, — вздохнул Лыткарев. — Что они с тобой сделали. И с нами со всеми.
Она опустила пистолет, вздрагивая от своего беззвучного, бесслезного плача.
— Прости меня, папа, — сказала она. — Ты прав. Они не станут меня слушать. Не хочу, чтоб ты мучался! — она вскинула пистолет и выстрелила почти в упор.
Тяжелый удар в грудь отбросил Николая Кондратьевича назад. Но, уже падая, он успел в последний раз нажать на спусковой крючок. Два ствола жахнули одновременно, снося Лиде верхнюю половину черепа.
От ее лица остались только губы и подбородок. Что-то скользкое и дурно пахнущее шмякнулось на щеку Сергею. Рука, державшая пистолет, разжалась, и оружие выпало на асфальт. То, что было некогда Лидой, растопырив руки и отвратительно дергаясь, медленно побрело по улице Ленина — мимо шарахнувшегося в ужасе Коржухина, мимо расступавшихся игнатьевцев, в сторону центра.
Надо отдать должное Сергею — он пришел в себя раньше, чем его враги. Он нагнулся и схватил ружье, одновременно засовывая руку в карман мертвого Лыткарева. Но там больше не было патронов. Тогда Сергей схватил пистолет, оброненный Лидой.
— Назад, суки! — заорал он страшным голосом, седлая велосипед, и выстрелил в первого попавшегося. Вооруженный лопатой дедок, как видно, рассчитывавший на последний шанс заработать бессмертие, согнулся и упал на колени, прижимая руки к окровавленному животу.
Сергей мчался по улице, изо всех сил работая педалями. Левой рукой он держал руль, а правой стрелял по тем, кто пытался преградить ему дорогу. Не все выстрелы вышли столь же меткими, как первый, но, похоже, должный эффект они производили. Однако настал, разумеется, момент, когда обойма опустела.
Сергей был уже на окраине, но еще не за пределами Игнатьева. И какие-то еле различимые во тьме фигуры выступили на дорогу, преграждая ему путь.
Мозг Сергея работал еще быстрее, чем его ноги. Он сунул руку в сумку и выхватил бутылку с водой.
— Коктейль Молотова! — заорал он. — Сожгу на хер!
Бутылка полетела вперед и успешно разбилась о чью-то голову. Остальные шарахнулись в сторону; кто бы они ни были — люди или мертвяки — огня они явно боялись. Когда же они осознали, что стали жертвами блефа, Сергей уже пронесся мимо. Ему повезло — ни один из осколков бутылки не попал под шину.
Слева из темноты выступил прямоугольник знака. Сергей не видел букв, но и без того прекрасно знал, что слово «ИГНАТЬЕВ» зачеркнуто на нем жирной красной чертой.
Однако расслабляться было рано. Сзади — правда, достаточно далеко
— слышался стук копыт.
Дорога мало подходила для скоростной езды на велосипеде — несколько раз Сергея так подбрасывало на ухабах, что он едва удерживался в седле. Тем не менее, пока что, судя по звуку, расстояние между ним и преследователями не сокращалось. Видели ли они его на таком расстоянии? Коржухин надеялся, что нет. Сам он боялся оборачиваться на полной скорости, да и мало что разглядел бы в темноте.
Справа показался мертвый грузовик. Памятник участникам заговора, последний из которых пал сегодня ночью… Стало быть, это было не пятнадцать, а двадцать лет назад. Ну да какая разница…
В этот момент велосипед тряхнуло на очередной колдобине, Сергей, выписав зигзаг рулем, сумел-таки удержать равновесие, но в тот же миг что-то лязгнуло и брякнуло об асфальт, и педали закрутились подозрительно легко.
«Цепь! — понял Сергей. — Цепь соскочила! Проклятая старая рухлядь!»
Он затормозил и соскочил с велосипеда. К счастью, короткая летняя ночь была уже на исходе, и мрак стал не таким непроглядным — так что ему удалось увидеть валяющуюся на асфальте цепь. Подхватив ее и взяв за рулевую стойку велосипед, Коржухин нырнул в лес справа от дороги.
К тому времени, как преследователи достигли грузовика, он успел отбежать не слишком далеко (тем паче что бежать приходилось с велосипедом). Судя по звуку, всадники остановились у машины. Сердце Сергея ушло в пятки; он простерся на земле, вжимаясь в сырой мох. Но, очевидно, его все-таки не видели: игнатьевцы лишь проверили, не прячется ли он в кабине или в кузове, и поскакали дальше.
Сергей поднес к глазам кулак с намотанной цепью и только тут понял, что дело обстоит намного хуже, чем он полагал. Цепь не просто соскочила — она порвалась. Он опять разразился мысленными ругательствами по адресу старого велосипеда; однако, проведя пальцем по краю разорвавшегося звена и внимательно рассмотрев его, насколько позволяли предрассветные сумерки, Сергей понял, что велосипед тут не виноват. Цепь повредило пулей — видимо, той самой, которая пробила ему штанину. Хорошо еще, что цепь продержалась так долго…
Он бросил бесполезный уже велосипед (сунув в карман цепь — какое-никакое, а оружие) и зашагал дальше в лес. Ему пришла в голову мысль, что у брода его может ждать засада, так что он продолжал идти на север, перпендикулярно дороге. Лишь пройдя по тайге несколько километров, он вспомнил, что забыл отвязать от велосипеда сумку с едой, но уже не решился вернуться…
Двумя неделями позже где-то на необъятных просторах сибирской тайги шестеро молодых людей — четыре парня и две девушки — сидели на поляне вокруг костра. Несмотря на молодость, они не были обычными городскими ребятами, ищущими экзотики и романтики в лесу сразу же за чертой города; нет, то были опытные туристы, которые знали, что делали, когда забирались в таежную глушь, за сотни километров от цивилизации. Вечерело. Путешественники отдыхали после очередного дневного перехода; одна из девушек — сегодня была ее очередь — варила ужин, старший группы (его звали Миша, и он действительно был старше других) пел под гитару что-то КСПшное, перемежая известных и чтимых в туристической среде бардов своими собственными песнями. Остальные слушали, хотя кое-кто просто беззастенчиво дремал. В общем, ничто, кроме вездесущих комаров, не нарушало идиллической картины, когда вдруг на поляну вышел еще один человек.
Он появился именно вдруг, внезапно и бесшумно выйдя из-за деревьев
— но не внезапность была причиной того, что девушка, поднявшая глаза от котелка, испуганно вскрикнула, а Миша, отложив гитару, придвинулся на всякий случай к лежавшему неподалеку ружью. Вид неизвестного действительно внушал оторопь. Ему было, наверное, лет пятьдесят, он был совершенно сед и страшно изможден. Лицо его, неестественно бледное и в то же время все в красных пятнах от укусов гнуса, казалось какой-то кошмарной маской. Его куртка и брюки были невероятно грязны, и все же можно было различить, что они отнюдь не того фасона, который предпочитают путешествующие или работающие в тайге; человека в таком наряде (только, разумеется, чистом) куда естественней встретить на улицах мегаполиса. Он был бос, или, точнее, на ногах его сохранились заскорузлые от крови и грязи остатки носков. С его правого кулака свешивалась намотанная ржавая велосипедная цепь.
Неизвестный сделал пару шагов к костру, обвел мутным взглядом присутствующих, что-то промычал и упал. Трое ребят сразу же устремились к нему, а Миша, оставив в покое ружье, принялся распаковывать рацию (каковая у группы, конечно, была, ибо в тайге может случиться всякое — и это, похоже, был тот самый случай).
Помимо крайнего истощения, у неизвестного оказался сильный жар. Несмотря на оказанную ему первую помощь, в себя он не приходил. Во внутреннем кармане его куртки обнаружились документы на имя Коржухина Сергея Владимировича, 1972 года рождения, уроженца г. Москвы, с 1996 года проживающего в Омске. Так как неизвестный выглядел намного старше, туристы решили, что документы принадлежали его младшему товарищу или родственнику, вероятно, пропавшему или погибшему в тайге. Помимо паспорта и водительских прав, там была также доверенность и документы на автомобиль «Опель Фронтера». Кроме того, в правом кармане куртки обнаружился скальпель, и как будто со следами крови. Больше у неизвестного не было ничего — ни денег, ни припасов, ни каких-либо записей, ни даже коробка спичек или зажигалки.
Спустя несколько часов он был доставлен вертолетом МЧС в областную больницу. Выяснилось, что у него тиф — видимо, от сырой воды, которую он пил в лесу. Обследование показало, что он много дней ничего не ел — разве что пытался жевать листья и древесную кору. После того, как в больнице его привели в человеческий вид, стало ясно, что, по всей видимости, он все-таки и есть Сергей Коржухин. В Омск был направлен соответствующий запрос.
Жизнь больного висела на волоске, однако медикам удалось его спасти. Впрочем, даже победа над тифом не вернула ясности его сознанию; пациент метался в бреду, мучимый какими-то кошмарами, причем это, по всей видимости, было не столько осложнением после инфекции, сколько следствием перенесенного ранее тяжелого шока. Пациент был выписан из инфекционной больницы и переведен в психиатрическую.
Из Москвы прилетела мать Сергея, но сын не узнавал ее. Он все твердил о какой-то черной топи и о советских мертвецах; один раз, глядя в глаза лечащему врачу, он сказал: «Советские мертвецы — самые живые мертвецы в мире!» и расхохотался. Гораздо чаще, впрочем, он пребывал в очень невеселом настроении и повторял «Они возвращаются! Они идут сюда!» Врач предположил, что под воздействием перенесенных в тайге лишений пациент отождествляет себя с героем ранее просмотренных фильмов ужасов (тем более что, по словам его матери, он любил такие фильмы). Пару раз он упомянул кого-то по фамилии Игнатьев, но слышала это только медсестра, не придавшая этому особого значения.
Однако после нескольких месяцев интенсивной терапии дела Сергея все же пошли на поправку. Постепенно к нему возвращался здравый рассудок, у него прекратились кошмары, он вспомнил свою прошлую жизнь вплоть до согласия перегнать «Фронтеру», — вот только что с ним происходило во время поездки, он вспомнить не мог. Да и, на самом деле, не стремился.
Тем временем, пока медики делали свою работу, милиция занималась своей — без особого, впрочем, успеха. Было известно лишь, что С. Коржухин, перегонявший машину из Омска в Новосибирск, был найден без машины и без денег, в глухой тайге, в сотнях километров от трассы. Самого потерпевшего — если считать, что он был именно потерпевшим — допросить было невозможно, свидетелей не было, и что произошло — оставалось загадкой. В конце концов следствие пришло к выводу, что где-то на трассе на гражданина Коржухина напали грабители с целью завладеть машиной. Обороняясь, он ранил одного из них скальпелем (откуда взялся скальпель в кармане человека, никогда не имевшего отношения к медицине и биологии, оставалось неясным — но, в конце концов, закон не запрещает иметь скальпели). Они, однако, взяли верх, сильно ударили его по голове (медики подтвердили следы черепно-мозговой травмы) и бросили в лесу, полагая, что убили; вероятно, даже присыпали землей. Придя в себя, Коржухин сумел выбраться из могилы, однако сочетание травмы и шока заживо погребенного человека породило у него психическое расстройство — он стал считать себя ожившим мертвецом. В таком состоянии он бродил по лесу, удаляясь все дальше от трассы, вплоть до своей встречи с туристами.
В общем-то, это была правдоподобная версия. Имелись лишь две странности. Во-первых, пройденное потерпевшим расстояние, даже если считать, что он шел от трассы строго по прямой (чего быть не могло уже хотя бы из-за многочисленных болот), получалось слишком большим. Не то чтобы лежащим за пределами человеческих возможностей — но таких достижений можно было бы ожидать от профессионального атлета, а не от человека, в общем-то, неспортивного, всю жизнь занятого сидячей работой, да еще и бредущего в полубессознательном состоянии. Во-вторых, странным было заключение экспертизы по крови на скальпеле: выходило, что человек с такой тяжелой формой анемии не мог не то что участвовать в вооруженном грабеже, а вообще оставаться в живых.
Тем не менее, предварительная версия была признана окончательной, а результат экспертизы списали на ошибку, вызванную тем, что кровь была несвежей, и было ее совсем немного. По стране была разослана ориентировка на угнанный «Опель Фронтеру», который, однако, так и не нашли — как, впрочем, и большинство угоняемых машин.
Следствие по делу об исчезновении Ситникова Алоизия Петровича, 1980 года рождения, проживающего в г. Тюмени, было возбуждено лишь в сентябре, когда он не вернулся домой к началу занятий в институте. До этого его мать полагала, что он путешествует с друзьями, и особо не беспокоилась. Опрос друзей показал, что Ситников отправился в одиночку автостопом во Владивосток, что, само собой, превращало дело в мертвый висяк. Ибо найти человека, пропавшего пару месяцев назад где-то между Тюменью и Владивостоком, практически невозможно. Особенно если он мертв.
Дела Ситникова и Коржухина расследовали совершенно разные люди в разных городах. Никому и никогда не приходило в голову положить их рядом.
Сергей Коржухин вернулся с матерью в Москву. Теперь в одной комнате живет он со своими родителями, а в другой — семья его брата. Разумеется, всемером в одной квартире им приходится несладко. Причем надежды брата в обозримом будущем обзавестить собственной квартирой рухнули, ибо ему пришлось внести свою долю, чтобы расплатиться за «Фронтеру». Семья увязла в долгах, и конфликты случаются нередко, хотя в первое время Сергея, только что выписавшегося из клиники, от них оберегали.
Сейчас, однако, Сергей вполне оправился после болезни, работает программистом (без особого, впрочем, удовольствия) и даже, несмотря на все неурядицы, сохраняет свое чувство юмора. Он по-прежнему не помнит, что было с ним летом 1999 года, и никогда не говорит на эту тему. Однако, в поведении его появились некоторые странности. Так, если он и раньше был идейным трезвенником, то теперь он буквально видеть не может алкоголя. Он смертельно бледнеет и покрывается холодным потом от одного вида бутылки водки или запаха спиртного — так что семье волей-неволей пришлось отказаться от горячительных напитков даже по праздникам. Что еще страннее, точно такую же реакцию вызывает у него безобидный томатный сок. Кроме того, если раньше он любил ужастики, то теперь их на дух не переносит — как и вообще все, содержащее хоть какой-то намек на мистику. Первым делом по выходе из больницы он отволок на помойку свою коллекцию Стивена Кинга, Эдгара По и прочих подобных авторов.
Еще он избегает смотреть телевизор, особенно новости. Лица, которые там нередко мелькают, кого-то ему напоминают. Но он так и не может вспомнить, кого.
ноябрь-декабрь 1999, ноябрь — 31 декабря 2000
(C) YuN