Страница:
Но через месяц за ним прислали Ирену. Им, наверное, пришлось заставить ее поехать. И вот эта скромная, трудолюбивая женщина уже стояла в комнате Ольги, не зная, где присесть, так как у Ольги был восточный вкус и она выбросила из своей комнаты все стулья. Бауэр указал Ирене на ковер, но она отказалась. Он рассмеялся.
— Ты соображаешь, что делаешь? — спросила Ирена. — Живешь как бродяга, как лодырь. В Прагу приезжают делегации со всего мира, хотят познакомиться с гением, а гений валяется бог знает с кем!
Бауэр обиделся. Но Ирена возразила, что знает репутацию Ольги, наводила о ней справки. У Шимона есть обязанности по отношению к собственному таланту.
— Что хочу, то и делаю! — почти крикнул, Шимон. И тоже встал. Он знал, что Ольга лежит в соседней комнате и все слышит. Хотел, чтобы она любила его. А ведь она на пятнадцать лет моложе. — Я взял, наконец, отпуск. Использую его впервые за десять лет. Мои автоматы дадут человечеству возможность жить в раю, в новом золотом веке. И я имею право первым вступить в него.
"Неужели Шимон так представляет себе рай и счастье? Неужели он думает, что в этом цель человечества?" Ирена презрительно посмотрела на старинные турецкие украшения и брезгливо понюхала духи на туалетном столике;
— Мне жаль тебя, Шимон…
Видимо, она уж не знала, как бы посильнее его оскорбить. Шимон был счастлив, когда она ушла.
Закончив, наконец, работу у Вельдеси, которому он помог автоматизировать производство, Шимон улетел с Ольгой к морю, приглашена с собой всех высвободившихся рабочих часового завода.
— Наступил золотой век, "Aurea prima sata est aetas, que vindice nullo", — продекла" мировал он по-латыни, так как любил подчеркнуть, что он не такой односторонний, как его коллеги-техники. Но никто с ним не поехал, и они отправились вдвоем к морю, в Болгарию.
Ему казалось, что он обрел счастье. Настоящее, неподдельное, вдвойне голубое, как небеса и как море. Счастье для него заключалось в вилле, купленной на самом берегу моря, с аквариумом, который он себе устроил, счастье в вечерних танцах при луне под стрекотанье цикад, счастье с Ольгой, которая ежедневно меняла платья, сшитые в лучших салонах, и отправлялась за покупками, потому что она любила покупать вещи, умела их выбирать и учила Шимона пользоваться жизнью. Люди относились к ним почтительно, время от времени их посещали репортеры, и он беседовал с ними, сидя в качалке под пальмой, на террасе своей виллы, как настоящий миллионер. Да он, собственно, и был миллионером. Ему рассказывали, что некий Пятикин в Киеве изобрел такой же автомат, как и он, через неделю после Вельдеси и что этот автомат работает быстрее. Но и Пятикин опоздал.
Вставал Шимон в полдень и, пока Ольга ходила за покупками, читал газеты. Его изобретение меняло облик мира. Промышленные товары с каждым днем стоили все дешевле. Когда ввели автоматы и в шахтах, стали падать цены на сырье. Труд не стоил ничего, последним капиталистическим государствам — Швейцарии, Андорре и Йемену — пришлось ввести планирование хозяйства. И все это было делом его рук. Он выпивал кофе, апельсиновый сок, съедал гренки, потом спускался по собственной лестнице на пляж и бросался в воду.
Но его счастье оказалось недолговечным. На курорт понаехали новые люди. Теперь, когда всю работу на предприятиях выполняли автоматы, многим пришла в голову та же фантазия, что и Шимону. Эти люди селились вокруг них, и вскоре пляж оказался переполненным. Прогнать их нельзя, хотя денег у них меньше, чем у Бауэра, и нет таких заслуг, но права такие же… Ольга теперь сидела дома, жаловалась на головную боль и не хотела никуда выходить. В городе открылись новые магазины, где распределялись — практически раздавались даром — важнейшие товары. Вскоре у всех женщин появились элегантные наряды из хороших тканей, некоторые шили туалеты сами, так как умели делать это лучше, чем местные портнихи. Ольга скучала в одиночестве, и теперь ее единственным развлечением было мучить Шимона. Ему приходилось ухаживать за ней, по нескольку раз в день вызывать врачей — то она пугалась, что у нее не бьется сердце, то оно билось слишком быстро. Просто скучала, как аристократка перед французской революцией. Ей надоело жить в раю, тем более что он оказался доступным для всех. Она настаивала на том, чтобы Шимон вернулся в Прагу, привел там в порядок свои денежные дела, а затем отправился бы с нею в такое место, где они снова оказались бы одни, где счастье принадлежало бы только им. Он долго колебался, но, когда она стала приглашать на свои вечеринки молодых людей и целыми ночами пить с ними, даже не представляя ему своих гостей, решил окончательно объясниться с Ковалем. Его требования должны быть удовлетворены.
С воздуха он даже не узнал Праги — вокруг города выросли новые большие районы. В жилищном строительстве все еще применялся человеческий труд, потому что всякий хотел построить себе дом по собственному вкусу и старался хоть как-нибудь видоизменить поставляемые заводами крупные блоки. С аэродрома Бауэр уехал в автоматическом такси. Его поразила быстрота, с которой его изобретенье приспособили к автомобилю. Он сказал в микрофон, укрепленный над рулем, адрес своего адвоката, и автомобиль мягко покатил.
— Вы, бесспорно, самый богатый человек на свете. Рокфеллер по сравнению с вами нищий. Тем более что он действительно обеднел. Ваши автоматы — единственный товар, который пока что еще в цене. У вас колоссальное состояние. Как вы намерены им распорядиться? — улыбнулся адвокат.
Он был одет с головы до ног в вещи, поставляемые распределителями товаров широкого потребления, и жил, собственно, уже не нуждаясь в деньгах.
— Это мы посмотрим, — решительно заявил Шимон. — Что-нибудь придумаем.
По пути в институт он увидел столовые, в которых кормили бесплатно. Те, кто раньше работал в промышленности, занялись сельским хозяйством, а так как машин хватало, производительность за год настолько повысилась, что склады ломились от продовольствия, излишки которого раздавали даром. Автомобиль объехал центральные площади стороной, но Шимон видел, что там было многолюдно, как во время демонстрации. Все тихо сидели и слушали лекции: на Староместской — курс математики, на площади имени. Каэтана Тыла — курс элементарной физики, перед храмом св. Людмилы — курс кибернетики. Вацлавская площадь была свободна.
В институте Шимона приняла секретарша.
— Профессор Коваль в Индонезии. Я теперь уже не секретарь, а его заместительница. Что вам угодно? — Она была официальна и строга. — Институт расширился, построено восемь новых зданий. Ваше прежнее место занято. Если хотите работать у нас, подайте заявление. К нам ежедневно приходят сотни желающих. Вельдеси и Пятикин усовершенствовали ваш автомат, он работает теперь гораздо быстрее и точнее. Если у вас возникли какие-нибудь новые идеи, изложите их на бумаге и подайте в комиссию по изобретениям. Предупреждаю, что ждать придется не менее месяца. С тех пор как прежние виды труда исчезли, это у нас самый загруженный отдел. Не хватает мест ни в художественных кружках, ни в спортивном клубе. Теперь вам, инженерам, приходится ждать.
— Я не собираюсь вступать ни в какой кружок, — возразил Шимон и ушел.
Рабочее время стало ничтожно коротким. Люди проводили большую часть дня в кружках и клубах. Шимон увидел, как на спортивной площадке перед институтом группа работников тренировалась по прыжкам в длину. А проходя мимо будки привратника, услышал монолог тени отца Гамлета и мог поклясться, что узнал голос доцента Шубы. Наверняка актер из него такой же плохой, как и физик. Нет, ему, Шимону, такая жизнь не по вкусу. Он проходил мимо самых роскошных магазинов на Вацлавской площади и раздумывал, что бы подарить Ольге. Ведь осталось же хоть что-то, сохранившее свою ценность. Сначала он хотел купить какой-нибудь замок или базу на Южном полюсе, но вся недвижимость стала общественным достоянием. Шимон остановился на золоте.
Выбрал чудесное, модное украшение, действительно роскошное. Его обслуживали две продавщицы — одна поопытнее, другая покрасивее. Обе смутились, когда он хотел заплатить.
— Но почему? — спросил Шимон. — Неужели драгоценности тоже раздаются бесплатно?
Старшая продавщица откинула штору и показала ему мастерскую. В маленьком помещении находилось человек двадцать.
— К нам отовсюду идут бывшие токари, сварщики и специалисты по точной механике. Ювелирная мастерская кажется им землей обетованной. Они обеспечены, работают здесь безвозмездно. И как замечательно! Выбранное вами украшение сделано бывшей работницей-текстильщицей. Золота у нас сколько угодно — это дешевый металл.
Бауэр понял: научные исследования, ремесла, искусство и спорт — теперь главные области приложения энергии. И люди довольны, если могут работать, потому что скука от безделья — самое страшное, что можно вообразить. Как там, на вилле у моря, так и здесь, в центре города, наводненного товарами. Даже обслуживание покупателей может стать удовольствием, если это занимает только шесть часов в неделю; тогда радуешься работе, потому что видишь при этом новые лица, получаешь новые впечатления.
Когда он возвращался на аэродром, газетчики выкрикивали последние новости. По привычке он взял газету. Взглянул на заголовки, и на мгновение у него потемнело в глазах: "ДЕНЬГИ ОТМЕНЕНЫ!" Его счет в банке погиб. Он, Бауэр, будет таким же, как Мрачек с его обесцененными чековыми книжками. Деньги отменены!.. Он стал обыкновенным человеком. Презренным лодырем.
В приморской вилле его поджидал Mpaчек. Уже подвыпивший. Шимон даже не удивился тому, что он здесь. Между Мрачеком и последними новостями была какая-то связь. Но Бауэра ожидало нечто худшее. Ольга покинула его. Она ушла с каким-то молодым модельером. Они вместе демонстрируют индивидуальные модели. Этот юноша задумал поднять портняжное ремесло до уровня искусства, для каждого человека создать одежду из специального, своеобразного материала, соответствующего его характеру и внешности. Он пользовался большим успехом, даже когда предлагал для приморского пляжа римские тоги, а для Нюрнберга легкие, прозрачные латы. Залог его успеха в том, что он индивидуален и неповторим, никакой автомат его не заменит. А Ольга любит преуспевающих людей.
Бауэр несколько дней пил с Мрачеком. Лишь через неделю старик отважился высказать свою просьбу:
— Прекрати все это, Шимон. Верни нас обратно. Ты этих дьяволов выдумал, ты их и уничтожь.
— Вы ничего не смыслите в физике, — печально усмехнувшись, ответил Бауэр. Он уже понял, что его изобретение обернулось против него,
Бауэр откупорил новую бутылку коньяку, Мрачек рассказывал, что ему удалось продержаться довольно долго. Когда уже невозможно было спекулировать новыми промышленными товарами, он занялся кружевами, потом антикварными вещами и, наконец, картинами. Но в городе открыли массовые курсы рисования, и теперь каждый встречный разбирается в картинах лучше Мрачека. За несколько месяцев в Роуднице обучили около двадцати новых художников; среди них один определенно талантлив.
— Наступил конец света! — выкрикивал пьяный Мрачек. — Наступил конец света! Отменили деньги. Пошли против человеческой натуры.
В ту же ночь Мрачек покончил с собой. И не онодин. Многие не выдержали бесконечных каникул у моря. А так как они умели только конкурировать со своими ближними или обманывать их, им пришлось уйти. Они вымирали как динозавры, как животные четвертичного периода при изменении климата. Шимон понял, от чего его хотела уберечь Ирена. Понял, что золотой век требует от каждого своего вклада. Эгоизм сейчас смертельная болезнь.
Шимон долго не мог найти работы — она стала редкостью. Пойти в институт к Ковалю он не решался. Ирена занималась биологическими исследованиями на Высочанах: там для нее оборудовали несколько освободившихся заводских складов. Наконец его приняли туда для работы над физико-химическими проблемами.
— Я рада, что ты вернулся, — сказала Ирена.
— Почему?
— Потому что многие утверждают, будто люди не могут изменить свой характер, будто они никогда не приспособятся к веку изобилия, о котором всегда мечтали. А ты доказал, что это неверно.
— Выполнил роль морской свинки? Провел опыт на самом себе!
Он все еще чуточку жалел себя. Но не хотел кончить как Мрачек. Хотел жить. Ирена улыбалась ему. "Быть может, она простит… Живет ли она все еще в нашем домике?"
Ирена проводила Шимона в лабораторию. Заведующий, совсем еще юноша, внося его в список, переспросил:
— Бауэр? Шимон Бауэр? Занятно! Вас зовут так же, как изобретателя автомата. Интересно, какова судьба этого человека?
Бауэр ничего не ответил.
— Ты соображаешь, что делаешь? — спросила Ирена. — Живешь как бродяга, как лодырь. В Прагу приезжают делегации со всего мира, хотят познакомиться с гением, а гений валяется бог знает с кем!
Бауэр обиделся. Но Ирена возразила, что знает репутацию Ольги, наводила о ней справки. У Шимона есть обязанности по отношению к собственному таланту.
— Что хочу, то и делаю! — почти крикнул, Шимон. И тоже встал. Он знал, что Ольга лежит в соседней комнате и все слышит. Хотел, чтобы она любила его. А ведь она на пятнадцать лет моложе. — Я взял, наконец, отпуск. Использую его впервые за десять лет. Мои автоматы дадут человечеству возможность жить в раю, в новом золотом веке. И я имею право первым вступить в него.
"Неужели Шимон так представляет себе рай и счастье? Неужели он думает, что в этом цель человечества?" Ирена презрительно посмотрела на старинные турецкие украшения и брезгливо понюхала духи на туалетном столике;
— Мне жаль тебя, Шимон…
Видимо, она уж не знала, как бы посильнее его оскорбить. Шимон был счастлив, когда она ушла.
Закончив, наконец, работу у Вельдеси, которому он помог автоматизировать производство, Шимон улетел с Ольгой к морю, приглашена с собой всех высвободившихся рабочих часового завода.
— Наступил золотой век, "Aurea prima sata est aetas, que vindice nullo", — продекла" мировал он по-латыни, так как любил подчеркнуть, что он не такой односторонний, как его коллеги-техники. Но никто с ним не поехал, и они отправились вдвоем к морю, в Болгарию.
Ему казалось, что он обрел счастье. Настоящее, неподдельное, вдвойне голубое, как небеса и как море. Счастье для него заключалось в вилле, купленной на самом берегу моря, с аквариумом, который он себе устроил, счастье в вечерних танцах при луне под стрекотанье цикад, счастье с Ольгой, которая ежедневно меняла платья, сшитые в лучших салонах, и отправлялась за покупками, потому что она любила покупать вещи, умела их выбирать и учила Шимона пользоваться жизнью. Люди относились к ним почтительно, время от времени их посещали репортеры, и он беседовал с ними, сидя в качалке под пальмой, на террасе своей виллы, как настоящий миллионер. Да он, собственно, и был миллионером. Ему рассказывали, что некий Пятикин в Киеве изобрел такой же автомат, как и он, через неделю после Вельдеси и что этот автомат работает быстрее. Но и Пятикин опоздал.
Вставал Шимон в полдень и, пока Ольга ходила за покупками, читал газеты. Его изобретение меняло облик мира. Промышленные товары с каждым днем стоили все дешевле. Когда ввели автоматы и в шахтах, стали падать цены на сырье. Труд не стоил ничего, последним капиталистическим государствам — Швейцарии, Андорре и Йемену — пришлось ввести планирование хозяйства. И все это было делом его рук. Он выпивал кофе, апельсиновый сок, съедал гренки, потом спускался по собственной лестнице на пляж и бросался в воду.
Но его счастье оказалось недолговечным. На курорт понаехали новые люди. Теперь, когда всю работу на предприятиях выполняли автоматы, многим пришла в голову та же фантазия, что и Шимону. Эти люди селились вокруг них, и вскоре пляж оказался переполненным. Прогнать их нельзя, хотя денег у них меньше, чем у Бауэра, и нет таких заслуг, но права такие же… Ольга теперь сидела дома, жаловалась на головную боль и не хотела никуда выходить. В городе открылись новые магазины, где распределялись — практически раздавались даром — важнейшие товары. Вскоре у всех женщин появились элегантные наряды из хороших тканей, некоторые шили туалеты сами, так как умели делать это лучше, чем местные портнихи. Ольга скучала в одиночестве, и теперь ее единственным развлечением было мучить Шимона. Ему приходилось ухаживать за ней, по нескольку раз в день вызывать врачей — то она пугалась, что у нее не бьется сердце, то оно билось слишком быстро. Просто скучала, как аристократка перед французской революцией. Ей надоело жить в раю, тем более что он оказался доступным для всех. Она настаивала на том, чтобы Шимон вернулся в Прагу, привел там в порядок свои денежные дела, а затем отправился бы с нею в такое место, где они снова оказались бы одни, где счастье принадлежало бы только им. Он долго колебался, но, когда она стала приглашать на свои вечеринки молодых людей и целыми ночами пить с ними, даже не представляя ему своих гостей, решил окончательно объясниться с Ковалем. Его требования должны быть удовлетворены.
С воздуха он даже не узнал Праги — вокруг города выросли новые большие районы. В жилищном строительстве все еще применялся человеческий труд, потому что всякий хотел построить себе дом по собственному вкусу и старался хоть как-нибудь видоизменить поставляемые заводами крупные блоки. С аэродрома Бауэр уехал в автоматическом такси. Его поразила быстрота, с которой его изобретенье приспособили к автомобилю. Он сказал в микрофон, укрепленный над рулем, адрес своего адвоката, и автомобиль мягко покатил.
— Вы, бесспорно, самый богатый человек на свете. Рокфеллер по сравнению с вами нищий. Тем более что он действительно обеднел. Ваши автоматы — единственный товар, который пока что еще в цене. У вас колоссальное состояние. Как вы намерены им распорядиться? — улыбнулся адвокат.
Он был одет с головы до ног в вещи, поставляемые распределителями товаров широкого потребления, и жил, собственно, уже не нуждаясь в деньгах.
— Это мы посмотрим, — решительно заявил Шимон. — Что-нибудь придумаем.
По пути в институт он увидел столовые, в которых кормили бесплатно. Те, кто раньше работал в промышленности, занялись сельским хозяйством, а так как машин хватало, производительность за год настолько повысилась, что склады ломились от продовольствия, излишки которого раздавали даром. Автомобиль объехал центральные площади стороной, но Шимон видел, что там было многолюдно, как во время демонстрации. Все тихо сидели и слушали лекции: на Староместской — курс математики, на площади имени. Каэтана Тыла — курс элементарной физики, перед храмом св. Людмилы — курс кибернетики. Вацлавская площадь была свободна.
В институте Шимона приняла секретарша.
— Профессор Коваль в Индонезии. Я теперь уже не секретарь, а его заместительница. Что вам угодно? — Она была официальна и строга. — Институт расширился, построено восемь новых зданий. Ваше прежнее место занято. Если хотите работать у нас, подайте заявление. К нам ежедневно приходят сотни желающих. Вельдеси и Пятикин усовершенствовали ваш автомат, он работает теперь гораздо быстрее и точнее. Если у вас возникли какие-нибудь новые идеи, изложите их на бумаге и подайте в комиссию по изобретениям. Предупреждаю, что ждать придется не менее месяца. С тех пор как прежние виды труда исчезли, это у нас самый загруженный отдел. Не хватает мест ни в художественных кружках, ни в спортивном клубе. Теперь вам, инженерам, приходится ждать.
— Я не собираюсь вступать ни в какой кружок, — возразил Шимон и ушел.
Рабочее время стало ничтожно коротким. Люди проводили большую часть дня в кружках и клубах. Шимон увидел, как на спортивной площадке перед институтом группа работников тренировалась по прыжкам в длину. А проходя мимо будки привратника, услышал монолог тени отца Гамлета и мог поклясться, что узнал голос доцента Шубы. Наверняка актер из него такой же плохой, как и физик. Нет, ему, Шимону, такая жизнь не по вкусу. Он проходил мимо самых роскошных магазинов на Вацлавской площади и раздумывал, что бы подарить Ольге. Ведь осталось же хоть что-то, сохранившее свою ценность. Сначала он хотел купить какой-нибудь замок или базу на Южном полюсе, но вся недвижимость стала общественным достоянием. Шимон остановился на золоте.
Выбрал чудесное, модное украшение, действительно роскошное. Его обслуживали две продавщицы — одна поопытнее, другая покрасивее. Обе смутились, когда он хотел заплатить.
— Но почему? — спросил Шимон. — Неужели драгоценности тоже раздаются бесплатно?
Старшая продавщица откинула штору и показала ему мастерскую. В маленьком помещении находилось человек двадцать.
— К нам отовсюду идут бывшие токари, сварщики и специалисты по точной механике. Ювелирная мастерская кажется им землей обетованной. Они обеспечены, работают здесь безвозмездно. И как замечательно! Выбранное вами украшение сделано бывшей работницей-текстильщицей. Золота у нас сколько угодно — это дешевый металл.
Бауэр понял: научные исследования, ремесла, искусство и спорт — теперь главные области приложения энергии. И люди довольны, если могут работать, потому что скука от безделья — самое страшное, что можно вообразить. Как там, на вилле у моря, так и здесь, в центре города, наводненного товарами. Даже обслуживание покупателей может стать удовольствием, если это занимает только шесть часов в неделю; тогда радуешься работе, потому что видишь при этом новые лица, получаешь новые впечатления.
Когда он возвращался на аэродром, газетчики выкрикивали последние новости. По привычке он взял газету. Взглянул на заголовки, и на мгновение у него потемнело в глазах: "ДЕНЬГИ ОТМЕНЕНЫ!" Его счет в банке погиб. Он, Бауэр, будет таким же, как Мрачек с его обесцененными чековыми книжками. Деньги отменены!.. Он стал обыкновенным человеком. Презренным лодырем.
В приморской вилле его поджидал Mpaчек. Уже подвыпивший. Шимон даже не удивился тому, что он здесь. Между Мрачеком и последними новостями была какая-то связь. Но Бауэра ожидало нечто худшее. Ольга покинула его. Она ушла с каким-то молодым модельером. Они вместе демонстрируют индивидуальные модели. Этот юноша задумал поднять портняжное ремесло до уровня искусства, для каждого человека создать одежду из специального, своеобразного материала, соответствующего его характеру и внешности. Он пользовался большим успехом, даже когда предлагал для приморского пляжа римские тоги, а для Нюрнберга легкие, прозрачные латы. Залог его успеха в том, что он индивидуален и неповторим, никакой автомат его не заменит. А Ольга любит преуспевающих людей.
Бауэр несколько дней пил с Мрачеком. Лишь через неделю старик отважился высказать свою просьбу:
— Прекрати все это, Шимон. Верни нас обратно. Ты этих дьяволов выдумал, ты их и уничтожь.
— Вы ничего не смыслите в физике, — печально усмехнувшись, ответил Бауэр. Он уже понял, что его изобретение обернулось против него,
Бауэр откупорил новую бутылку коньяку, Мрачек рассказывал, что ему удалось продержаться довольно долго. Когда уже невозможно было спекулировать новыми промышленными товарами, он занялся кружевами, потом антикварными вещами и, наконец, картинами. Но в городе открыли массовые курсы рисования, и теперь каждый встречный разбирается в картинах лучше Мрачека. За несколько месяцев в Роуднице обучили около двадцати новых художников; среди них один определенно талантлив.
— Наступил конец света! — выкрикивал пьяный Мрачек. — Наступил конец света! Отменили деньги. Пошли против человеческой натуры.
В ту же ночь Мрачек покончил с собой. И не онодин. Многие не выдержали бесконечных каникул у моря. А так как они умели только конкурировать со своими ближними или обманывать их, им пришлось уйти. Они вымирали как динозавры, как животные четвертичного периода при изменении климата. Шимон понял, от чего его хотела уберечь Ирена. Понял, что золотой век требует от каждого своего вклада. Эгоизм сейчас смертельная болезнь.
Шимон долго не мог найти работы — она стала редкостью. Пойти в институт к Ковалю он не решался. Ирена занималась биологическими исследованиями на Высочанах: там для нее оборудовали несколько освободившихся заводских складов. Наконец его приняли туда для работы над физико-химическими проблемами.
— Я рада, что ты вернулся, — сказала Ирена.
— Почему?
— Потому что многие утверждают, будто люди не могут изменить свой характер, будто они никогда не приспособятся к веку изобилия, о котором всегда мечтали. А ты доказал, что это неверно.
— Выполнил роль морской свинки? Провел опыт на самом себе!
Он все еще чуточку жалел себя. Но не хотел кончить как Мрачек. Хотел жить. Ирена улыбалась ему. "Быть может, она простит… Живет ли она все еще в нашем домике?"
Ирена проводила Шимона в лабораторию. Заведующий, совсем еще юноша, внося его в список, переспросил:
— Бауэр? Шимон Бауэр? Занятно! Вас зовут так же, как изобретателя автомата. Интересно, какова судьба этого человека?
Бауэр ничего не ответил.
СТЕЛЛА С "ТРЕТЬЕЙ ЗВЕЗДЫ"
Сразу же после окончания института моего друга направили на работу в Западную Чехию. В те дни — весной пятьдесят второго — международная обстановка была особенно напряженной. В Корее и Вьетнаме шла война, в Западной Германии проводились бесконечные "большие маневры", и пограничный городок, в который попал наш доктор Z, походил на огромную казарму. Гражданского населения там почти не осталось, и лишь в горах еще ютились люди. Добираться к ним приходилось в санитарной машине, а в зимнюю непогоду на тракторе — тягаче или в санях.
Однако история, которую я передаю со слов моего друга Z, произошла с ним вовсе не зимой, а солнечным июльским утром. В это утро настроение у доктора Z было особенно скверным. Еще бы! Ему скоро двадцать семь, и похоже, вся жизнь пройдет в этом медвежьем углу! И только дежурства в областной больнице приятно нарушают монотонное течение жизни. Тогда прием на медпункте вместо него ведет его коллега, доктор Кминек. Увы, Кминек постоянно находит всевозможные отговорки, чтобы увильнуть от работы: то у него болен ребенок, то жена затевает стирку, и он должен ей помогать, то ему необходимо ехать в Моравию к старикам-родителям. Все это Кминек преподносит с добродушной улыбкой, мило извиняясь, и отказать ему невозможно. Он старше и к тому же обременен семейством. Вот и сегодня у Кминека лекция на какой-то фабрике, иопять мой друг доктор Z не осмеливается протестовать… Но по этой причине у него было скверное настроение. И тогда он твердо решил: тряпкой больше не быть и обо всем заявить начальству! С какой стати он, доктор Z, должен приносить себя в жертву многочисленному семейству Кминека? Он отметил про себя, что этот человек неискренен, груб с медицинскими сестрами, по скупости вместо обеда ест лишь рогалик с колбасой и вообще — противный тип! Мой друг не переносил его. По какой причине — трудно объяснить. Он уже предвкушал удовольствие, готовясь немедленно позвонить заведующему. Но в этот момент два пограничника ввели в его кабинет странную особу.
Стелла
Ей было года двадцать три, не больше, объяснялась она по-немецки и по-английски, одета была в нижнюю сорочку, халатик, на ногах шлепанцы, крашеные волосы взлохмачены, словно она только что встала с постели.
В таком виде она и предстала перед глазами сержанта Горжейши: женщина шла по запретной зоне, от границы в сторону городка. Сержант долго наблюдал за ней в бинокль. Странно! Ему уже приходилось видеть, как пытаются перебраться через границу в водолазных костюмах, подземными ходами или по воздуху, но никогда еще ни один нарушитель не появлялся в запретной зоне в халатике и шлепанцах… Сержант вызвал патруль, и неизвестная была задержана. Иностранка не пыталась бежать и не подняла руки вверх, как это обычно делают диверсанты; нет, она бросалась пограничникам на шею, обнимала всех по очереди, громко и с явным облегчением смеялась и кричала: Freundschaft, friendship, Liebe… — словно была на митинге, а не на границе под дулами автоматов.
Ее отвели в штаб. Женщина говорила по-немецки и по-английски с резким американским акцентом. Допрашивали ее недолго. Через несколько минут стало ясно, что она представляет интерес скорее для врача, чем для пограничников, так как переутомлена и находится во власти странных, бредовых идей. Вот так эта иностранка попала в кабинет доктора Z. Неизвестная понемногу приходила в себя: в штабе ее напоили крепким кофе, накормили плотным солдатским завтраком.
Она закурила сигарету "Честерфилд" и начала свой рассказ. Молодая женщина говорила спокойно и связно и лишь иногда с опаской поглядывала в окно.
Родилась она по ту сторону границы, в Баварии. При крещении ее нарекли Элизабет, но все звали ее просто Бетти, а после капитуляции, когда появились американцы, стали именовать Бэсс. Потом Бетти попала в Бостон, и ей дали новое имя — Стелла — звезда. Ведь она была блондинкой, и вообще герлс всегда носят подобные имена. Во время войны Бетти вступила в Союз немецких девушек. Война окончилась, пришли американцы, ей было семнадцать, она встречалась с Гельмутом, и они хотели пожениться. Родители возражали. Гельмут был беден, а Бетти получила изысканное воспитание. С детства ей внушали, что она красива, и мать не сомневалась, что однажды за ней явится сказочный принц и увезет из деревни в золотой карете. И принц действительно явился. Был он уже не первой молодости, этот лысый коммерсант, приехавший в "шевроле". Он приметил Бетти в местном офицерском клубе, куда та ходила на танцы, и предложил ей ангажемент в Бостоне. У нее были длинные ноги, а публика требовала длинноногих, узкобедрых, мальчишеского типа девиц. В те времена в Германии можно было нанять девчонку и за тарелку супа… Тарелку супа и мечту о земле обетованной, где на каждом углу тебя ждет жених в роскошном авто с букетом цветов. Бетти раньше брала уроки ритмики, как это принято среди бюргерских семейств, и потому имела некоторое представление о своей будущей профессии. Родители были довольны. Почти вся деревня вышла провожать Бетти. Все, кто не одобрял ее любви к Гельмуту. Америка уже не казалась им враждебной и чужой. Богатые американские дядюшки открывали перед ними богатые перспективы. Гельмут остался один. Он вернулся с войны обмороженным, и на прежнюю работу его не взяли. Гельмут обладал достаточно острым умом, чтобы понять всю жестокость судьбы и будничность своего существования.
Бостон, конечно, оказался совсем не таким, каким Бетти создала его в своих мечтах. Она утверждала, что ей там пришлось несладко.
Три года Бетти-Стелла выступала все в том же ревю "Огни Марса". Она была "летающей тарелкой", о чем говорил огромный круглый головной убор, смахивавший больше на велосипедное колесо или торт, чем на тарелку. Этот убор был ее единственной одеждой… Стелла так ни разу и не отважилась послать в свою католическую деревню ни фотографии этих "шоу", ни тем более свою расчетную книжку. Платили ей до слез мало, а надежды выйти замуж не было никакой. Она обнаружила, что здесь молодые мужчины ведут себя точно так же, как некогда вела себя она: для них брак лишь выгодная сделка или выгодный обмен личных качеств и богатства на женскую красоту. Главное в подобной коммерции — не прогадать. Стелла могла предложить им лишь длинные ноги, но ее ноги были ничуть не длинней, чем у остальных девиц кордебалета. Все они были одиноки и в лучшем случае заводили себе пожилого покровителя… В конце концов такого же "папашу" заполучила и Стелла. Он снял для нее — наконец-то! — скромную квартирку в высоченном доходном доме без лифта на окраине Бостона, на самом последнем этаже. Сам он карабкался сюда, выбиваясь из сил, потому что был толст и астматичен. Папаша заявлялся к Стелле раз в неделю, и открывал дверь своим ключом. Частенько он наносил неожиданные визиты, чтобы убедиться в ее верности, хотя сам отнюдь не был праведником…
— Однажды вечером, весной этого года, — ах, что она говорит, — это было вчера вечером, — продолжала Стелла свой рассказ, — она возвращалась из театра домой…
— В Бостоне? — спросил доктор Z, будто невзначай, подсчитывая, как быстро может долететь до Европы новейший пассажирский самолет.
— Конечно.
— Вчера вечером? Значит, семнадцать часов назад?
Стелла на минутку задумалась:
— Пятнадцать, — сказала она. — Пятнадцать с половиной. -
…Она распрощалась с подружками, которые по обыкновению тащили ее покутить, купила бутылку вина, опрокинула у стойки несколько рюмок виски и весело поднялась к себе на последний этаж. Захлопнула дверь и сразу поняла, что у нее гость.
— Ты опять за свое! Все шпионишь! — крикнула Стелла из прихожей вместо того, чтобы броситься ему на шею, как делала раньше. — Зря волнуешься… — кричала она из ванной комнаты, переодеваясь и поспешно прополаскивая рот, чтоб он не почувствовал запаха алкоголя.
— Я не какая-нибудь авантюристка… — Стелла набросила вот этот халатик и влезла в стоптанные шлепанцы. На ходу застегивая пуговицы, она вошла в комнату. -…А сам вот уже два месяца не платишь за мою квартиру… — Тут Стелла подняла глаза, взглянула на него и остолбенела. Он сидел на своем обычном месте, в кресле-ракушке, и, как всегда, курил гаванскую сигару. Но это был вовсе не он, а мужчина в комбинезоне, какие носят шоферы или механики, много меньше ростом, чем ее друг, и намного моложе его. Миндалевидные глаза делали его похожим на южанина, на итальянца из эмигрантов. На голове у незнакомца был шлемофон, как у танкиста, на коленях лежали наушники.
— Что вы здесь делаете? Кто вы такой? — набросилась на него Стелла. — Я закричу, подниму на ноги весь дом, — пригрозила она.
Стелла всегда умела отбрить нахальных молодчиков с бесстыжими глазами, что пристают к девушкам; она знала, как охладить их пыл. Но этот! Влезть прямо в квартиру!
— Как вы сюда попали? Это разбой! Я вызову полицию!.. Откуда у вас мои ключи?
Замок в дверях, насколько она помнила, был в порядке. Но вместо ответа маленький человек протянул ей шлем.
— Что за шутки? Немедленно отвечайте или я закричу! Сейчас придет мой друг, у него связи в самом конгрессе, он вам покажет! — Стелла начинала бояться. Незнакомец поднялся и медленно направился к ней, держа шлем в руке; так дикарь приближается к белому человеку. Он протягивал ей шлем, словно демонстрируя свои добрые намерения. И вдруг Стелла услышала, что из него несутся звуки. Она осторожно взяла его в руки. Сочный и низкий мужской голос обращался к ней на безупречном английском языке:
— Извините, мисс, что я вас напугал, но у меня не было иной возможности познакомиться с вами, а я вас так люблю… Люблю, — подчеркнул голос из шлема, и человечек, который стоял напротив, покраснел.
— Кто со мной говорит, вы? — недоверчиво спросила она.
— Конечно. Ведь здесь нет никого, кроме меня…
— А почему вы не открываете рта, вы — чревовещатель?..
— Что вы, — молчащий человек не смог сдержать улыбки, — что вы, это я просто демонстрирую вам наше давнишнее изобретение…
— Довольно. Не утруждайте себя… — Она попыталась сорвать наушники. — Я каждый день спускаю с лестницы десяток коммивояжеров, которые шляются по домам со всякими изобретениями. Но те по крайней мере хотят сбыть полезные вещи: пылесосы, шейкеры, холодильники. Предлагайте эту свою чепуху миллионерам…
— Умоляю вас, мисс… — заклинал Стеллу рассудительный голос, а его обладатель держал ее за руки. — Не отказывайтесь от моего подарка. Я не прошу у вас ни цента. Мне хотелось бы вам предложить… Я хочу вам подарить…
Он покрылся испариной и снова снял ненадолго шлем, чтобы отереть платком лоб.
— А не можете ли вы сказать все это почеловечески? Может, вы меня разыгрываете? Меня не проведешь, не слишком-то я верю всякому, кто утверждает, что влюблен в меня…
Стелла бранилась до тех пор, пока на глазах у человечка не появились слезы. Он был, как видно, нервный, то улыбался, то пускал слезу, совсем как малое дитя. А потом окончательно сразил ее:
— Ведь я наблюдаю за вами еще с самой Германии. Я был так рад, что вы разошлись с Гельмутом.
— Откуда вы это знаете?
— Мне известно о вас все, иначе я не посмел бы явиться сюда. Кто, как вы думаете, вот уже два месяца задерживает вашего друга на фабрике? Я подсовываю ему всякие дела, только чтоб он не мог прийти к вам.
— Вы, очевидно, хотите испортить мне жизнь? — поинтересовалась Стелла.
— Нет, хочу сделать вас счастливой. Такой, какой вы были, когда приехали сюда… Помните ваши пирушки? Со мной вы сможете жить, где только пожелаете.
— Я никогда не пью.
— А бутылки в ванной? Я знаю о вас все.
— Но откуда? И почему? Уж не шпик ли вы часом? — испугалась Стелла. — Как вы могли следить за мной? Я всегда очень осторожна… Из-за моего друга. Я без конца оглядываюсь…
— И это я знаю, — шелестел голос в наушниках. Но вы никогда не смотрите вверх… — и он подвел ее к окну.
Стелла жила на самом последнем этаже. Рядом с пожарной лестницей, ведущей к трубе, трепыхалась на ветру веревочная лесенка, а между двумя домами в тени небоскреба парила летающая тарелка, точная копия той, что Стелла каждый вечер напяливала на голову. Только побольше да постарей, словно покрытая слоем пыли. Стелла только присвистнула.
Однако история, которую я передаю со слов моего друга Z, произошла с ним вовсе не зимой, а солнечным июльским утром. В это утро настроение у доктора Z было особенно скверным. Еще бы! Ему скоро двадцать семь, и похоже, вся жизнь пройдет в этом медвежьем углу! И только дежурства в областной больнице приятно нарушают монотонное течение жизни. Тогда прием на медпункте вместо него ведет его коллега, доктор Кминек. Увы, Кминек постоянно находит всевозможные отговорки, чтобы увильнуть от работы: то у него болен ребенок, то жена затевает стирку, и он должен ей помогать, то ему необходимо ехать в Моравию к старикам-родителям. Все это Кминек преподносит с добродушной улыбкой, мило извиняясь, и отказать ему невозможно. Он старше и к тому же обременен семейством. Вот и сегодня у Кминека лекция на какой-то фабрике, иопять мой друг доктор Z не осмеливается протестовать… Но по этой причине у него было скверное настроение. И тогда он твердо решил: тряпкой больше не быть и обо всем заявить начальству! С какой стати он, доктор Z, должен приносить себя в жертву многочисленному семейству Кминека? Он отметил про себя, что этот человек неискренен, груб с медицинскими сестрами, по скупости вместо обеда ест лишь рогалик с колбасой и вообще — противный тип! Мой друг не переносил его. По какой причине — трудно объяснить. Он уже предвкушал удовольствие, готовясь немедленно позвонить заведующему. Но в этот момент два пограничника ввели в его кабинет странную особу.
Стелла
Ей было года двадцать три, не больше, объяснялась она по-немецки и по-английски, одета была в нижнюю сорочку, халатик, на ногах шлепанцы, крашеные волосы взлохмачены, словно она только что встала с постели.
В таком виде она и предстала перед глазами сержанта Горжейши: женщина шла по запретной зоне, от границы в сторону городка. Сержант долго наблюдал за ней в бинокль. Странно! Ему уже приходилось видеть, как пытаются перебраться через границу в водолазных костюмах, подземными ходами или по воздуху, но никогда еще ни один нарушитель не появлялся в запретной зоне в халатике и шлепанцах… Сержант вызвал патруль, и неизвестная была задержана. Иностранка не пыталась бежать и не подняла руки вверх, как это обычно делают диверсанты; нет, она бросалась пограничникам на шею, обнимала всех по очереди, громко и с явным облегчением смеялась и кричала: Freundschaft, friendship, Liebe… — словно была на митинге, а не на границе под дулами автоматов.
Ее отвели в штаб. Женщина говорила по-немецки и по-английски с резким американским акцентом. Допрашивали ее недолго. Через несколько минут стало ясно, что она представляет интерес скорее для врача, чем для пограничников, так как переутомлена и находится во власти странных, бредовых идей. Вот так эта иностранка попала в кабинет доктора Z. Неизвестная понемногу приходила в себя: в штабе ее напоили крепким кофе, накормили плотным солдатским завтраком.
Она закурила сигарету "Честерфилд" и начала свой рассказ. Молодая женщина говорила спокойно и связно и лишь иногда с опаской поглядывала в окно.
Родилась она по ту сторону границы, в Баварии. При крещении ее нарекли Элизабет, но все звали ее просто Бетти, а после капитуляции, когда появились американцы, стали именовать Бэсс. Потом Бетти попала в Бостон, и ей дали новое имя — Стелла — звезда. Ведь она была блондинкой, и вообще герлс всегда носят подобные имена. Во время войны Бетти вступила в Союз немецких девушек. Война окончилась, пришли американцы, ей было семнадцать, она встречалась с Гельмутом, и они хотели пожениться. Родители возражали. Гельмут был беден, а Бетти получила изысканное воспитание. С детства ей внушали, что она красива, и мать не сомневалась, что однажды за ней явится сказочный принц и увезет из деревни в золотой карете. И принц действительно явился. Был он уже не первой молодости, этот лысый коммерсант, приехавший в "шевроле". Он приметил Бетти в местном офицерском клубе, куда та ходила на танцы, и предложил ей ангажемент в Бостоне. У нее были длинные ноги, а публика требовала длинноногих, узкобедрых, мальчишеского типа девиц. В те времена в Германии можно было нанять девчонку и за тарелку супа… Тарелку супа и мечту о земле обетованной, где на каждом углу тебя ждет жених в роскошном авто с букетом цветов. Бетти раньше брала уроки ритмики, как это принято среди бюргерских семейств, и потому имела некоторое представление о своей будущей профессии. Родители были довольны. Почти вся деревня вышла провожать Бетти. Все, кто не одобрял ее любви к Гельмуту. Америка уже не казалась им враждебной и чужой. Богатые американские дядюшки открывали перед ними богатые перспективы. Гельмут остался один. Он вернулся с войны обмороженным, и на прежнюю работу его не взяли. Гельмут обладал достаточно острым умом, чтобы понять всю жестокость судьбы и будничность своего существования.
Бостон, конечно, оказался совсем не таким, каким Бетти создала его в своих мечтах. Она утверждала, что ей там пришлось несладко.
Три года Бетти-Стелла выступала все в том же ревю "Огни Марса". Она была "летающей тарелкой", о чем говорил огромный круглый головной убор, смахивавший больше на велосипедное колесо или торт, чем на тарелку. Этот убор был ее единственной одеждой… Стелла так ни разу и не отважилась послать в свою католическую деревню ни фотографии этих "шоу", ни тем более свою расчетную книжку. Платили ей до слез мало, а надежды выйти замуж не было никакой. Она обнаружила, что здесь молодые мужчины ведут себя точно так же, как некогда вела себя она: для них брак лишь выгодная сделка или выгодный обмен личных качеств и богатства на женскую красоту. Главное в подобной коммерции — не прогадать. Стелла могла предложить им лишь длинные ноги, но ее ноги были ничуть не длинней, чем у остальных девиц кордебалета. Все они были одиноки и в лучшем случае заводили себе пожилого покровителя… В конце концов такого же "папашу" заполучила и Стелла. Он снял для нее — наконец-то! — скромную квартирку в высоченном доходном доме без лифта на окраине Бостона, на самом последнем этаже. Сам он карабкался сюда, выбиваясь из сил, потому что был толст и астматичен. Папаша заявлялся к Стелле раз в неделю, и открывал дверь своим ключом. Частенько он наносил неожиданные визиты, чтобы убедиться в ее верности, хотя сам отнюдь не был праведником…
— Однажды вечером, весной этого года, — ах, что она говорит, — это было вчера вечером, — продолжала Стелла свой рассказ, — она возвращалась из театра домой…
— В Бостоне? — спросил доктор Z, будто невзначай, подсчитывая, как быстро может долететь до Европы новейший пассажирский самолет.
— Конечно.
— Вчера вечером? Значит, семнадцать часов назад?
Стелла на минутку задумалась:
— Пятнадцать, — сказала она. — Пятнадцать с половиной. -
…Она распрощалась с подружками, которые по обыкновению тащили ее покутить, купила бутылку вина, опрокинула у стойки несколько рюмок виски и весело поднялась к себе на последний этаж. Захлопнула дверь и сразу поняла, что у нее гость.
— Ты опять за свое! Все шпионишь! — крикнула Стелла из прихожей вместо того, чтобы броситься ему на шею, как делала раньше. — Зря волнуешься… — кричала она из ванной комнаты, переодеваясь и поспешно прополаскивая рот, чтоб он не почувствовал запаха алкоголя.
— Я не какая-нибудь авантюристка… — Стелла набросила вот этот халатик и влезла в стоптанные шлепанцы. На ходу застегивая пуговицы, она вошла в комнату. -…А сам вот уже два месяца не платишь за мою квартиру… — Тут Стелла подняла глаза, взглянула на него и остолбенела. Он сидел на своем обычном месте, в кресле-ракушке, и, как всегда, курил гаванскую сигару. Но это был вовсе не он, а мужчина в комбинезоне, какие носят шоферы или механики, много меньше ростом, чем ее друг, и намного моложе его. Миндалевидные глаза делали его похожим на южанина, на итальянца из эмигрантов. На голове у незнакомца был шлемофон, как у танкиста, на коленях лежали наушники.
— Что вы здесь делаете? Кто вы такой? — набросилась на него Стелла. — Я закричу, подниму на ноги весь дом, — пригрозила она.
Стелла всегда умела отбрить нахальных молодчиков с бесстыжими глазами, что пристают к девушкам; она знала, как охладить их пыл. Но этот! Влезть прямо в квартиру!
— Как вы сюда попали? Это разбой! Я вызову полицию!.. Откуда у вас мои ключи?
Замок в дверях, насколько она помнила, был в порядке. Но вместо ответа маленький человек протянул ей шлем.
— Что за шутки? Немедленно отвечайте или я закричу! Сейчас придет мой друг, у него связи в самом конгрессе, он вам покажет! — Стелла начинала бояться. Незнакомец поднялся и медленно направился к ней, держа шлем в руке; так дикарь приближается к белому человеку. Он протягивал ей шлем, словно демонстрируя свои добрые намерения. И вдруг Стелла услышала, что из него несутся звуки. Она осторожно взяла его в руки. Сочный и низкий мужской голос обращался к ней на безупречном английском языке:
— Извините, мисс, что я вас напугал, но у меня не было иной возможности познакомиться с вами, а я вас так люблю… Люблю, — подчеркнул голос из шлема, и человечек, который стоял напротив, покраснел.
— Кто со мной говорит, вы? — недоверчиво спросила она.
— Конечно. Ведь здесь нет никого, кроме меня…
— А почему вы не открываете рта, вы — чревовещатель?..
— Что вы, — молчащий человек не смог сдержать улыбки, — что вы, это я просто демонстрирую вам наше давнишнее изобретение…
— Довольно. Не утруждайте себя… — Она попыталась сорвать наушники. — Я каждый день спускаю с лестницы десяток коммивояжеров, которые шляются по домам со всякими изобретениями. Но те по крайней мере хотят сбыть полезные вещи: пылесосы, шейкеры, холодильники. Предлагайте эту свою чепуху миллионерам…
— Умоляю вас, мисс… — заклинал Стеллу рассудительный голос, а его обладатель держал ее за руки. — Не отказывайтесь от моего подарка. Я не прошу у вас ни цента. Мне хотелось бы вам предложить… Я хочу вам подарить…
Он покрылся испариной и снова снял ненадолго шлем, чтобы отереть платком лоб.
— А не можете ли вы сказать все это почеловечески? Может, вы меня разыгрываете? Меня не проведешь, не слишком-то я верю всякому, кто утверждает, что влюблен в меня…
Стелла бранилась до тех пор, пока на глазах у человечка не появились слезы. Он был, как видно, нервный, то улыбался, то пускал слезу, совсем как малое дитя. А потом окончательно сразил ее:
— Ведь я наблюдаю за вами еще с самой Германии. Я был так рад, что вы разошлись с Гельмутом.
— Откуда вы это знаете?
— Мне известно о вас все, иначе я не посмел бы явиться сюда. Кто, как вы думаете, вот уже два месяца задерживает вашего друга на фабрике? Я подсовываю ему всякие дела, только чтоб он не мог прийти к вам.
— Вы, очевидно, хотите испортить мне жизнь? — поинтересовалась Стелла.
— Нет, хочу сделать вас счастливой. Такой, какой вы были, когда приехали сюда… Помните ваши пирушки? Со мной вы сможете жить, где только пожелаете.
— Я никогда не пью.
— А бутылки в ванной? Я знаю о вас все.
— Но откуда? И почему? Уж не шпик ли вы часом? — испугалась Стелла. — Как вы могли следить за мной? Я всегда очень осторожна… Из-за моего друга. Я без конца оглядываюсь…
— И это я знаю, — шелестел голос в наушниках. Но вы никогда не смотрите вверх… — и он подвел ее к окну.
Стелла жила на самом последнем этаже. Рядом с пожарной лестницей, ведущей к трубе, трепыхалась на ветру веревочная лесенка, а между двумя домами в тени небоскреба парила летающая тарелка, точная копия той, что Стелла каждый вечер напяливала на голову. Только побольше да постарей, словно покрытая слоем пыли. Стелла только присвистнула.