Солнце такое же, как в Ташкенте, обычная пассажирская суета, но мужчин в военной форме - каждый второй.
Когда входила в маленький пыльный, пропахший горячим бензином автобус, увидела автомат... Обычный "Калашников", сталь со стертой местами вороненостью, трещинки на желтом прикладе, перекрученный ремень. Просто лежал справа от водителя-солдатика на панели, закрывающей мотор, вместе с солнцезащитными очками, отверткой и сигаретами.
Впервые за все время, с момента принятого решения об отъезде в Афганистан, похолодело на сердце: ведь на войну приехала! Это было впечатление, а уж потом, гораздо позже, вывела формулу: когда оружие обычная вещь, значит война.
- Афганистан только начинался, - рассказывает Татьяна Викторовна. Инфекционное отделение советского военного госпиталя тогда располагалось под Кабулом, в горах, близ кишлака, который все называли Хай-Харана, и представляла из себя палаточный лагерь-больницу примерно на тысячу койко-мест. В палатке были настелены дощатые полы, установлены кровати в два яруса, над всем этим возвышалась сама стандартная брезентовая конструкция. Зимой в каждой палатке ставили одну-две железные печки-"буржуйки", топили углем.
Штат медиков, также живших в палатках, состоял из четверых врачей и двенадцати медсестер, в числе которых была и Татьяна Викторовна.
С началом жары - наплыв больных-инфекционников. Гепатит, брюшной тиф, дизентерия... Солдаты поступали изможденные, тоненькие, как спички, с выгоревшими волосами, кожа даже не просто черная, а какая-то жуткая, с пепельным налетом. Многие рассказывали, что часто подразделениям приходилось подолгу находиться в горах отрезанными от основных военных частей, когда еду и воду им сбрасывали с воздуха: бывает, попадут, бывает, нет... А водички попили сырой или съели чего-то несвежего, и все, приехали...
Собственно о повседневной работе Татьяна Викторовна рассказывает мало, как бы вскользь. Ловлю себя на мысли, что вряд ли может быть иначе: память, возвращая в яркий отрезок жизни, наводит, прежде всего, на дух времени, на конкретных людей, на сильные впечатления.
- Ну, хорошо, - соглашается моя собеседница, шутливо нахмурив брови, - давайте в цифрах.
- По нормам в рабочую смену под присмотром медсестры должно было быть не более двадцати четырех человек. Реально, летом, больных было несколько сотен. И всех нужно обойти, каждому дать лекарство, "подозрительным" измерить температуру, а градусников всего десять штук. В день ставили по сорок-пятьдесят капельниц. Разумеется, каждого необходимо выслушать, если нужно, что-то записать. Уже не говорю о поддержании порядка, гигиены. Спасибо, помогали солдаты из числа выздоравливающих.
Но, надо сказать, отношения между людьми, обитавшими в госпитале, были далеки от идиллии. Например, меня поражала жестокость наших больных военнослужащих по отношению друг к другу. "Старики" избивали "молодых" до полусмерти - и это в больничной-то палате, где, казалось бы, все равны! Парнишка запомнился один. Только с того света возвратился - дизентерия, а тут его так избили!... В Ташкент полумертвого отправили. Вроде жив остался, но комиссовали. Что бы матери сказали - погиб при исполнении?.. И не поверила бы? Поверила бы....
Зарплатой получали ежемесячно 200-250 чеков, часто меняли их на местные афгани, мы их называли "афони", покупали на базарчиках и в дуканах (магазинах) овощи, фрукты, молоко и, вообще, все то, чего не было в чековых магазинах.
Она призналась, что часто снится Кабул, что окажись сейчас там, найдет любое знакомое место. Тогда это был, несмотря ни на что, мирный город. Люди своеобразные, со своими понятиями и обычаями, но открытые и добрые.
- Дуканщики все хорошо говорили по-русски. Если пришел с намерением сделать покупку, перевернут все на прилавке и складе вверх дном, чтобы клиент выбрал то, что по душе. И обязательно нужно что-нибудь купить, хотя бы мелочь какую, безделушку. Во второй раз ты уже гость, постоянный клиент. Руку к сердцу: "Ханум, заходи!..", чаем угостят.
Женщин видела и в парандже, а в основном одежда у них современная, но обязательно черные чулки, руки и шея закрыты. Ну и мы, советские женщины, уважая традиции, одевались примерно так же.
Вот интересный случай запомнился. Однажды, летним днем, выяснилось, что из нашего лагеря идет машина в город за покупками. Я выходная, как была в сарафане, так и села в автобус. Приехали, зашла в универмаг, вдруг кто-то меня ущипнул за руку, потом за другую. Смотрю - мужчины-афганцы. Укоризненно молча головой покачивают, мол, непорядок. Пришлось пойти в автобус одеться "потеплее".
Перебирая забавные случаи, Татьяна Викторовна оживает, исчезает, как мне кажется, вечная грустинка в глазах, а прежде чем рассказать о том, как довелось увидеть фрагмент "призыва" в местную армию молодых афганцев, долго смеется:
- Подъехала грузовая машина к дому, солдаты правительственной армии, сарбазы, заходят в дом, забирают молодежь, усаживают в кузов, идут за следующей партией. Те, которые в кузове, начинают перелезать через борта, разбегаются...
Внезапно, как очнувшись, вспомнив о чем-то важном и совсем не смешном, останавливается, вздыхает и говорит медленно и тихо (веселье уже не возвращается к ней до конца нашей беседы):
- У моей подруги был сын, - она смотрит на меня внимательно, наверное, пытаясь угадать, правильно ли я ее понял. И немного помолчав, продолжает: - Когда через два с половиной года я вернулась в Союз насовсем, этот мальчик еще маленький был. Помню, глажу его по головке, а матери его говорю: молись, чтобы Афган поскорее кончился. А вырос... война в Чечне...
- Как проводили будни, помимо работы? Читали, фотографировали. Телевизоров не было. Впрочем, однажды кто-то все же привез телевизор из воинской части, насмотрелись индийских фильмов да боевиков... В Союзе тогда еще этой ерунды не было... Вообще же, везде жизнь. Ведь даже на скудной почве что-то растет, движется по заведенным природой законам. Вот и из нашей четырехместной палатки - одна в Афганистане вышла замуж и уехала с мужем на родину, а вторая в двадцать два года умерла от дизентерии...
Признаться, планируя знакомство с Татьяной Викторовной Шибаевой, я надеялся получить ответ на вопрос, как женщины-добровольцы попадали на ту войну.
- Каждая из нас приезжала туда зачем-то или уезжала туда от чего-то. Как всегда и везде.
Я поспешил согласиться: действительно, ведь война - это тоже часть жизни.
- Да, - подтвердила она, уточнив по-своему, - всего лишь часть ее...
Трудно было по интонации уловить причину этого уточнения: "всего лишь" - как относительно малая и далекая часть прожитого и уже пережитого, или как упрек настоящему, сделавшему войну своей, уже настолько обыденной частью?
Я не задал своей собеседнице обычный свой вопрос: как она попала на Север, - посчитав его излишним и даже почему-то неуместным.
БЕЗ БАРЬЕРОВ
Он часто курит. Пожалуй, слишком часто для молодого человека, которому немногим более двадцати лет от роду. Признаться, после его рассказа даже трудно писать, что выглядит он еще моложе, - но это так. Где ранние морщины, резкость в движениях, горящий взгляд? - ничего этого нет. Одет строго, но просто, ровно причесан, несколько необычно для его ровесников короткие послушные волосы на пробор. Ничего необычного, если бы не руки, постоянно, хотя не быстро, "тасующие" два-три предмета - пачку сигарет, зажигалку, окурок.
Говорит, что трудно спать, бессонница, а если все же забывается, то ненадолго - просыпается от тяжелых снов. Приходится выпивать водки или коньяку. И это ему-то, который пару лет назад не знал, что такое выпить спиртного. Разве что на выпускном вечере...
Он был "положительным" учеником по понятиям учителей пангодинской средней школы номер два, и послушным ребенком в семье, доставлявшим родителям только радость. Поступил в Тюменский университет, там же "пришел к Богу", стал прихожанином общины христиан-евангелистов, принимал участие в мессионерских поездках по стране. Это, он полагает, был светлый период его жизни, когда она, жизнь, была наполнена ясным смыслом. С учебой что-то не заладилось, видимо от того, что подспудно чувствовал, что выбрал не ту специальность. Решил повременить со студенчеством, "созреть" для правильного выбора. Как и полагается по возрасту, пошел в армию.
Сергей Гордиенко после "учебки" служил командиром танка в одной из сибирских танковых бригад. До демобилизации оставалось полгода...
- В ночь со второго на третье января 1995 года нашу часть подняли по тревоге, повезли в Новосибирск. В военном городке построили, командование обрисовало ситуацию. Не знаю, наверное, не везде солдат спрашивали, хотят ли они в Чечню, только нам вот предложили: кто желает - шаг вперед... Конечно, я тогда не представлял, что это будет за война, какими будут методы ее ведения. Это сейчас "легко" анализировать, кого-то упрекать, кого-то оправдывать. Но в тот момент, когда я делал этот шаг вперед, я точно знал, что Чечня это Россия, а тот, кто нарушает целостность России - ее, а значит и мой, враг. Пусть мне докажут, что солдат в нормальной стране должен думать иначе! Да, есть в этой военной истории виноватые, но в одном уверен простой солдат ни в чем не повинен. На нем нет ни сраму, ни греха... Я опускаю в своих рассуждениях мародерство и жестокость к мирным людям - то, что в избытке имеется и в нашей повседневной "мирной" жизни... В каждом большом городе за сутки убивают несколько человек, и делают это не солдаты срочной службы и не боевики... И там - "шакалили" те, кто просто из подонков рода человеческого, не брезгующие "падалью", независимо от национальной и войсковой принадлежности.
В этот же день нам, кому предстояло лететь на боевую задачу (тогда еще никто не называл это войной), выдали оружие, переодели во все новое, накормили до отвала - никогда так не кормили... Дали политическую "вводную", генерал-ветеран вкратце рассказал, как нужно воевать в городских условиях. Это был тот недолгий период времени "чеченской" эпопеи, буквально часы, когда мы чувствовали, что нужны стране, армии. Больше, до самого "дембеля", такого не повторилось ни разу.
...В Кабардино-Балкарии, в военном перевалочном лагере, из вновьприбывших "сибиряков" сформировали команды, и на неопределенное время оставили не у дел, как показалось танкистам, практически забыли. Между тем, эшелоны периодически уходили в сторону Грозного. Экипаж послал Гордиенко, командира танка, к начальнику лагеря с просьбой: хотим определенности, отправьте нас. Офицер посмотрел на Сергея с грустным удивлением и сказал: ну, что ж, как раз экипажа в одной роте не хватает, собирайтесь.
- Нас настраивали: берите воду здесь, заливайте фляжки, любые емкости, в Грозном все отравлено, есть-пить нельзя... Прибыли на место. Это был старый укрепрайон дудаевцев, недавно у них отбитый, на окраине города. Первые впечатления мрачные: грязь по колена, близкая стрельба, рядом остановились две машины "Урал", одна с ранеными, другая с трупами - до верху, до самого тента... "Старики" сказали, что ежедневно "Уралов" таких, с "двухсотыми", штук пять-шесть. Посоветовали: кокарды и все блестящее снять - снайперы работают днем и ночью. И еще сказали: ну, танкисты, если живыми останетесь, значит, заговоренные, потому что... смешное у нас командование - кто же на танках в городе воюет! Подошел полковник, из "афганцев": ребята, настраивайтесь на настоящую войну - это не Афганистан, это хуже.
Их опять оставили "в покое", не поставив никакой задачи, не выделив техники. Наконец, на настойчивые вопросы танкистов ответили: вон стоят подбитые, с небольшими неисправностями машины, выбирайте, два-три дня на ремонт - и в бой. Когда ставший на время их танк Т-72 был готов, Сергею сказали: завтра на Белый Дом.
- В район центра города наш взвод (три танка) прибыл к вечеру. Ночевать в машинах нельзя - артобстрел, коротали ночь в подвале одного из домов около рынка. Там впервые увидел тех, кто "переживал" долгие месяцы войны в подвалах: пожилые люди, дети... Запомнилась восьмидесятилетняя старушка. О чем она думала - жалела о том, что дожила до этих лет? Сейчас я понимаю: воюют не народы, воюют бездарные политики, не умеющие решать вопросы по-человечески, но пребывать в скотском состоянии, в том числе убивать друг друга, приходится простым людям...
Один раз пришлось сбегать от подвала к танку - получили приказ настроить радиостанцию на нужную волну. Площадка простреливалась. Сергей бежал до своей машины, как он говорит, пригнувшись, со скоростью звука. Несколько раз выстрелил снайпер, "неудачно". Когда Сергей бежал обратно, зацепился ногой за проволоку - в это время выстрел снайпера, - упал, быстро вскочил и вскоре был в безопасности. Через несколько дней в одной из подвальных ночлежек морской пехотинец спросил его удивленно: вы, танкисты, как и ваши танки, бронированные, что ли?
- И рассказывает мне, что в такой-то день в таком-то месте видел, как танкист бежал от своего танка в укрытие: "Снайпер в него попал, а он вскочил и еще быстрее побежал! И так три раза! И что бы ты думал - ни царапины!" Выяснили, что тот "неуязвимый" это я. До сих пор смеюсь, когда вспоминаю рассказ морпеха.
... Итак, утром пятнадцатого января приказ - взводу выехать в район Белого дома. Одна машина не завелась, команда сообщила: "Замерз двигатель". Вторая, в которой находился комвзвода, лейтенант, запустилась, но тоже обнаружилась какая-то серьезная причина... Не берусь никого судить... Не знаю. Мне все равно сейчас. В общем, поехал один наш танк.
Подъехали к командному пункту, я выскочил для получения приказа. Подошел генерал, строго начал: "Итак, лейтенант!.." Я говорю: "Товарищ генерал, я - сержант". Он в лице изменился: "Как - сержант?! А где офицер?" - Потом смягчился, покачал головой, махнул рукой: - "Ладно, сынок, пойдем, покажу, что нужно сделать". Тут же я встретил своего друга-танкиста с прежнего места службы, Мишу Засыпкина, обнялись, перебросились несколькими словами, и пошли двумя танками на Белый Дом, правда, с разными боевыми задачами. Моим заданием было - разрушение верхних этажей конференц-зала.
...Расположились в танке. Затихли, как бы присели "на дорожку". Экипаж просит (они уже знали, что я верю в Бога): командир, Серега, помолись за нас всех. (Чем я оправдывал грядущее нарушение Святых Заповедей? Я в этом определился еще когда шел в армию: власть на земле - от Бога, и мы должны подчиняться этой власти.) Помолился. Ребята молчали... Мне кажется, что и они молились, только по-своему. Все веруют, только не все об этом знают.
... Я впервые стрелял по реальной цели. Впечатления от тех минут первого боя ни забыть, ни передать невозможно. Это чувство обладания нечеловеческой силой, единения с ней... какой-то нечеловеческий восторг и страх одновременно, ощущение себя на острие, на самом кончике чего-то самого важного в мире - какого-то такого момента, действия... Ужасного, но необходимого. Как будто это не из пушки, а из меня вылетают снаряды... Грохот... Я кричал, орал! Мне казалось, что мой нечеловеческий рев слышно за пределами танка...
Мы отстрелялись, отъехали под прикрытием наших стрелков в основное расположение.
От Мишкиного танка остались одни катки и башня, которая отлетела на несколько метров: машину "подстрелили " из гранатомета, лишив возможности нормально двигаться, а затем добили прямой наводкой из пушки, внутри взорвался боекомплект... Что осталось от пацанов? - зола и пар...
Встречали нас в лагере так: "О! Неужели вернулись?!" Весь город был в подбитых танках, БТРах, БМПэшках. После того боя у наших, нами отремонтированных танков, нашлись "настоящие" хозяева, у нас их забрали. У моего механика после боя открылась язва, его увезли на вертолете, не знаю, где он, что с ним. Дослуживали мы уже в роли пехотинцев.
"Бывшие" танкисты строили землянки для жилья на окраинах города ("Стал неплохим строителем", - полушутя говорит Сергей), охраняли объекты. Однажды наткнулись на дудаевский склад боеприпасов и продовольствия. Набрали коньяку и мешок грецких орехов. По ночам, чтобы согреться, делали "горячий" напиток: в большую кружку на одну треть насыпали растворимый кофе, затем столько же сахара, все это заливалось коньяком - получалось "сытно, тепло и весело". Вообще, питание было скудным: на сутки получали на человека банку тушенки, две банки каши и четыре сухаря. Еще днем от пайка оставалась половина отдавали старикам на улице. Днем и ночью боролись со снайперами. С наемниками-иностранцами высокой военной квалификации "встречаться" не приходилось, видимо они выполняли у дудаевцев более серьезную работу, а вот "контакты" с бывшими и настоящими соотечественниками, воюющими на той стороне, не были редкостью в те дни.
- Встречалось достаточно много украинцев, судя по уровню организации, целые подразделения. "Белые колготки" - реальность, это женщины из Прибалтики, в основном специалистки по спортивной стрельбе (биатлонистки и т.д.). Ребята поймали одного русского мужика. Однажды попалась молодая женщина-москвичка... Как с ними поступали?.. Пощады не было ни с нашей, ни с другой стороны, во всяком случае, мы знали, к чему надо быть готовыми. Друг мой, Коля Дмитрук, всегда носил пулю "для себя": сделал на ней соответствующие надпилы, притупил - получилась разрывная, чтобы наверняка... Я всегда брал с собой гранату РГД-5 - тоже не для боя, для себя.
Когда подошел "дембель" Сергей Гордиенко и многие с ним предложили командованию: дайте нам новые танки - и мы останемся. По какой-то непонятной логике (может быть - по отсутствию логики) той войны их предложение оставили без внимания, а эшелоны все подвозили и подвозили необстрелянных полугодков, многим из которых предстояло стать "золой и паром". Ведь это был всего лишь май девяносто пятого.
- Там оформляли документы на награды, отправляли куда-то наградные листы... Знающие люди шутили: ребята, не беспокойтесь, лет через пятьдесят награды все равно вас найдут. Я знаю - может быть и раньше, когда наши голоса или жизни понадобятся какому-нибудь очередному вождю. Какие награды! Когда уезжали, никто по-мужски руки не пожал, даже спасибо ни у кого язык не повернулся нам сказать...
Я, конечно, еще мало прожил, но чувствую, что, несмотря на все, самое чистое - да-да! - в моей жизни уже минуло, осталось "там". Я многое перестал понимать, вернее, - принимать, в этой "гражданской", "нормальной" жизни. Просто не хочу. Иначе - зачем я пережил все это? И страна - вместе со мной? Ладно, войну проиграли, массу людей угробили, но хоть что-то должно от этого для всех нас остаться!
По дороге домой, в Тюмени, заглянул в бар. Сижу, пью коктейль. Зашли какие-то... Как их называют - рэкетиры, мафиози или блатные? Все посетители испугались, я - нет... Они мне: ну, ты чо, крутой, что ли? Я отвечаю: нет такой категории людей. Им стало интересно:
-Ну, а ты, например, по-твоему, кто?
- Я - живой.
- А еще какие бывают?
- Мертвые...
Я стараюсь не ходить в рестораны, боюсь - во хмелю чека переклинит, кому-нибудь горло перегрызу.
Думаю, в ближайшее время следует ожидать всплеска преступности. Потому что если мы, такие, не нужны своему государству, то это не значит, что не нужны никому. Когда ехал обратно, в поезде подсели ребята, предлагали работу "для настоящих мужчин" - обещали квартиру в областном городе, хорошие "бабки". Мы им нужны - умеющие то, что нормальному человеку - не дай Бог. Мы - "без барьеров".
... Думаю, для нас, десятков тысяч "чеченцев", есть два пути: либо мы объединимся и станем нормальной частью нормальной страны, частью, которая будет сильнее любой мафии, - либо растворимся в нынешнем бардаке, в том числе - в самой этой мафии.
Сейчас Сергей Гордиенко работает охранником службы безопасности Пангодыгазорса, пытается объединить ветеранов Чечни, создать и узаконить в Пангодах подразделение соответствующей региональной ассоциации. Сам пишет, доказывает, ездит в Тюмень, Салехард. Хочется верить, что такой человек, как Сергей - думающий и целеустремленный - преодолеет все преграды и осуществит то, к чему поставил цель на ближайшее будущее. А в дальнейшем он уже не видит себя вне армии, в которой, как он считает, сформировался определенным, единственно приемлемым для него образом, где пока еще присутствует порядок, и которая является несомненным, даже для нашего времени, олицетворением и оплотом государства. Собирается поступать в высшее военное танковое училище.
К финалу нашей беседы у меня уже оформилась концовка этого очерка, примерно такая: "Думаю, все мы желаем, чтобы будущее армии, не "любительской", а профессиональной, в которую идут по доброй воле, осознанно, было за такими людьми, как Сергей Гордиенко. Которые уже сейчас оживляют для всех нас, соотечественников, привыкших к старым лозунгам и оглохших от новых, такие слова, как - солдатская совесть, офицерская честь, страна..." И все же в этом рассказе последними остаются такие слова Сергея:
- Я не хотел становиться военным. Думал, спокойно отслужу, ни в кого, разумеется, не стреляя, и займусь на "гражданке" мирным делом, просто мирским, но угодным Богу... Но: война!.. И когда уезжал оттуда, считал, что в жизни не возьму больше в руки оружия... Однако вот, решил стать офицером. И теперь уже не знаю - то ли война тому причиной, то ли такой мир?..
МЕДИЦИНСКИЕ ИСТОРИИ
- Муж написал: "Татьяна, приезжай, условия неплохие - зал, кухня!.." Оказалось, вагон на две семьи. Тогда уже двое ребятишек подрастало... Стали жить, работать. Я устроилась по специальности, медсестрой в амбулаторию. Фельдшер "Скорой помощи" Татьяна Ивановна Глушкова рассказывает о своих первых днях в Пангодах, - вероятно, как и у всех "начальных" северян, нелегких, - очень спокойно. Или достаточно много времени прошло, или действительно тогда трудности имели несколько иное, чем сейчас, измерение? - Председатель профкома советовал: напиши заявление на квартиру, авось когда-нибудь получишь. Я ему: да вы что! - только три года, подзаработаем и уедем в свой Северный Казахстан! Ну, словом, все у нас складывалось, как и у многих.
В сентябре 1981 года в поселке официально открылась служба "Скорая помощи", Татьяна Глушкова поступает туда фельдшером. Она вспоминает:
- Начинали с одной в дежурную смену. Сама себе и диспетчер, и фельдшер, и медсестра, и санитар. Вся "Скорая" - это вагончик на берегу речки, никаких условий, холодной воды нет, горячая - из батареи отопления. В качестве "кареты" первое время дежурила бортовая машина "ГАЗ-51", иногда давали "бетономешалку". Естественно, больных могли перевозить только в сидячем положении, некоторых пешком "привозили".
В ночь с 21 на 22 апреля 1982 группа пангодинских медиков, вместе с надымскими коллегами, принимала участие в оказании помощи пострадавшим от аварии на ГП-7. Была там и Глушкова:
- На тот момент, когда мы приехали, обнаружили уже 14 трупов, они лежали в одной комнате, помню среди них был ребенок возрастом до года. Людей продолжали разыскивать. Пострадавших много. В том помещении, где работала наша бригада, они лежали плотно, один к одному. Ожоги, обморожения... Запомнился молодой парень, в спину которого буквально въелась его собственная расплавленная синтетическая рубашка. Ставили капельницы, как могли облегчали страдания. Дальше больных отправляли в Надым, Тюмень. Долго бились над обмороженной девочкой семи лет. Моей дочке тогда было столько же - я в те мгновения об этом думала, и потом не забыла, и всегда помню. Когда перестало биться сердце, долго оживляли... Не спасли.
...Татьяна Ивановна вздохнула, ненадолго замолчала. Затем задумчиво, безотчетно провела ладонью перед глазами - то ли поправила упавший локон, то ли отогнала грустное воспоминание. Улыбнулась и предложила:
- Давайте, я вам лучше что-нибудь веселое расскажу!
Она рассказала. История оказалась не очень веселой в буквальном понимании, но на фоне предыдущего рассказа навела на мысль, подтвердила давно слышанное, что самое главное для человека - быть живым-здоровым. Тогда и что-то досадное, происшедшее в прошлом, со временем становится забавным, а если очень "постараться", то и веселым. Особенно, если это "что-то" связано с молодостью, с другими, более светлыми воспоминаниями.
-... Это было под самый Новый год 31 декабря. Я сопровождала роженицу в Надым. Отвезла ее в горбольницу - и обратно с носилками в аэропорт, думала, успею... Народу, как ни странно, много было, сесть негде. Вот так и встретила Новый год - в зале ожидания, на подоконнике, на пару с носилками. Только второго января попала домой, там все, слава Богу, нормально, меня ждут... С Новым годом, говорю, семья!.. Смешно, правда?
В ЧЕМ СЧАСТЬЕ?
- Двадцать лет назад моего будущего мужа, водителя Надымского КАВТа, послали на уборку урожая в Голышмановский район, там он встретил меня, сельскую акушерку, "очень молодую специалистку", выпускницу Ишимского медучилища... - так начинает свой рассказ о северной жизни одна из старейших (только по стажу!) работниц пангодинской медицины, фельдшер "Скорой помощи" Татьяна Николаевна Пушкарева.
Сразу после свадьбы молодожены Пушкаревы приехали в Пангоды, стали жить в "бытовке" деревянного общежития - жилье не ахти какое, зато отдельное, у многих супругов тогда и такого не было. Водителям в то время работы хватало - трасса, как бездна, только "давай-давай". А вот Татьяне первые месяцы пришлось трудиться не по специальности, устроилась кухрабочей на медвежинской стройке, как сейчас помнит - в столовой "Куста No 9". К работе с напряженным ритмом привыкла быстро, можно было "расти" дальше, но насовсем оставаться в ОРСе не собиралась, чувствовала - не ее это призвание, тянуло в ставшую уже родной медицину. Наконец, счастье улыбнулось, ее приняли медсестрой в пангодинскую амбулаторию. За всю медицинскую практику каких только случаев не произошло, особенно в пору работы в "Скорой помощи", но почему-то самыми запоминающимися оказались из первого года. Рассказывая об одном из них, Татьяна Николаевна, на вид очень серьезная и собранная женщина, с трудом сдерживает смех:
Когда входила в маленький пыльный, пропахший горячим бензином автобус, увидела автомат... Обычный "Калашников", сталь со стертой местами вороненостью, трещинки на желтом прикладе, перекрученный ремень. Просто лежал справа от водителя-солдатика на панели, закрывающей мотор, вместе с солнцезащитными очками, отверткой и сигаретами.
Впервые за все время, с момента принятого решения об отъезде в Афганистан, похолодело на сердце: ведь на войну приехала! Это было впечатление, а уж потом, гораздо позже, вывела формулу: когда оружие обычная вещь, значит война.
- Афганистан только начинался, - рассказывает Татьяна Викторовна. Инфекционное отделение советского военного госпиталя тогда располагалось под Кабулом, в горах, близ кишлака, который все называли Хай-Харана, и представляла из себя палаточный лагерь-больницу примерно на тысячу койко-мест. В палатке были настелены дощатые полы, установлены кровати в два яруса, над всем этим возвышалась сама стандартная брезентовая конструкция. Зимой в каждой палатке ставили одну-две железные печки-"буржуйки", топили углем.
Штат медиков, также живших в палатках, состоял из четверых врачей и двенадцати медсестер, в числе которых была и Татьяна Викторовна.
С началом жары - наплыв больных-инфекционников. Гепатит, брюшной тиф, дизентерия... Солдаты поступали изможденные, тоненькие, как спички, с выгоревшими волосами, кожа даже не просто черная, а какая-то жуткая, с пепельным налетом. Многие рассказывали, что часто подразделениям приходилось подолгу находиться в горах отрезанными от основных военных частей, когда еду и воду им сбрасывали с воздуха: бывает, попадут, бывает, нет... А водички попили сырой или съели чего-то несвежего, и все, приехали...
Собственно о повседневной работе Татьяна Викторовна рассказывает мало, как бы вскользь. Ловлю себя на мысли, что вряд ли может быть иначе: память, возвращая в яркий отрезок жизни, наводит, прежде всего, на дух времени, на конкретных людей, на сильные впечатления.
- Ну, хорошо, - соглашается моя собеседница, шутливо нахмурив брови, - давайте в цифрах.
- По нормам в рабочую смену под присмотром медсестры должно было быть не более двадцати четырех человек. Реально, летом, больных было несколько сотен. И всех нужно обойти, каждому дать лекарство, "подозрительным" измерить температуру, а градусников всего десять штук. В день ставили по сорок-пятьдесят капельниц. Разумеется, каждого необходимо выслушать, если нужно, что-то записать. Уже не говорю о поддержании порядка, гигиены. Спасибо, помогали солдаты из числа выздоравливающих.
Но, надо сказать, отношения между людьми, обитавшими в госпитале, были далеки от идиллии. Например, меня поражала жестокость наших больных военнослужащих по отношению друг к другу. "Старики" избивали "молодых" до полусмерти - и это в больничной-то палате, где, казалось бы, все равны! Парнишка запомнился один. Только с того света возвратился - дизентерия, а тут его так избили!... В Ташкент полумертвого отправили. Вроде жив остался, но комиссовали. Что бы матери сказали - погиб при исполнении?.. И не поверила бы? Поверила бы....
Зарплатой получали ежемесячно 200-250 чеков, часто меняли их на местные афгани, мы их называли "афони", покупали на базарчиках и в дуканах (магазинах) овощи, фрукты, молоко и, вообще, все то, чего не было в чековых магазинах.
Она призналась, что часто снится Кабул, что окажись сейчас там, найдет любое знакомое место. Тогда это был, несмотря ни на что, мирный город. Люди своеобразные, со своими понятиями и обычаями, но открытые и добрые.
- Дуканщики все хорошо говорили по-русски. Если пришел с намерением сделать покупку, перевернут все на прилавке и складе вверх дном, чтобы клиент выбрал то, что по душе. И обязательно нужно что-нибудь купить, хотя бы мелочь какую, безделушку. Во второй раз ты уже гость, постоянный клиент. Руку к сердцу: "Ханум, заходи!..", чаем угостят.
Женщин видела и в парандже, а в основном одежда у них современная, но обязательно черные чулки, руки и шея закрыты. Ну и мы, советские женщины, уважая традиции, одевались примерно так же.
Вот интересный случай запомнился. Однажды, летним днем, выяснилось, что из нашего лагеря идет машина в город за покупками. Я выходная, как была в сарафане, так и села в автобус. Приехали, зашла в универмаг, вдруг кто-то меня ущипнул за руку, потом за другую. Смотрю - мужчины-афганцы. Укоризненно молча головой покачивают, мол, непорядок. Пришлось пойти в автобус одеться "потеплее".
Перебирая забавные случаи, Татьяна Викторовна оживает, исчезает, как мне кажется, вечная грустинка в глазах, а прежде чем рассказать о том, как довелось увидеть фрагмент "призыва" в местную армию молодых афганцев, долго смеется:
- Подъехала грузовая машина к дому, солдаты правительственной армии, сарбазы, заходят в дом, забирают молодежь, усаживают в кузов, идут за следующей партией. Те, которые в кузове, начинают перелезать через борта, разбегаются...
Внезапно, как очнувшись, вспомнив о чем-то важном и совсем не смешном, останавливается, вздыхает и говорит медленно и тихо (веселье уже не возвращается к ней до конца нашей беседы):
- У моей подруги был сын, - она смотрит на меня внимательно, наверное, пытаясь угадать, правильно ли я ее понял. И немного помолчав, продолжает: - Когда через два с половиной года я вернулась в Союз насовсем, этот мальчик еще маленький был. Помню, глажу его по головке, а матери его говорю: молись, чтобы Афган поскорее кончился. А вырос... война в Чечне...
- Как проводили будни, помимо работы? Читали, фотографировали. Телевизоров не было. Впрочем, однажды кто-то все же привез телевизор из воинской части, насмотрелись индийских фильмов да боевиков... В Союзе тогда еще этой ерунды не было... Вообще же, везде жизнь. Ведь даже на скудной почве что-то растет, движется по заведенным природой законам. Вот и из нашей четырехместной палатки - одна в Афганистане вышла замуж и уехала с мужем на родину, а вторая в двадцать два года умерла от дизентерии...
Признаться, планируя знакомство с Татьяной Викторовной Шибаевой, я надеялся получить ответ на вопрос, как женщины-добровольцы попадали на ту войну.
- Каждая из нас приезжала туда зачем-то или уезжала туда от чего-то. Как всегда и везде.
Я поспешил согласиться: действительно, ведь война - это тоже часть жизни.
- Да, - подтвердила она, уточнив по-своему, - всего лишь часть ее...
Трудно было по интонации уловить причину этого уточнения: "всего лишь" - как относительно малая и далекая часть прожитого и уже пережитого, или как упрек настоящему, сделавшему войну своей, уже настолько обыденной частью?
Я не задал своей собеседнице обычный свой вопрос: как она попала на Север, - посчитав его излишним и даже почему-то неуместным.
БЕЗ БАРЬЕРОВ
Он часто курит. Пожалуй, слишком часто для молодого человека, которому немногим более двадцати лет от роду. Признаться, после его рассказа даже трудно писать, что выглядит он еще моложе, - но это так. Где ранние морщины, резкость в движениях, горящий взгляд? - ничего этого нет. Одет строго, но просто, ровно причесан, несколько необычно для его ровесников короткие послушные волосы на пробор. Ничего необычного, если бы не руки, постоянно, хотя не быстро, "тасующие" два-три предмета - пачку сигарет, зажигалку, окурок.
Говорит, что трудно спать, бессонница, а если все же забывается, то ненадолго - просыпается от тяжелых снов. Приходится выпивать водки или коньяку. И это ему-то, который пару лет назад не знал, что такое выпить спиртного. Разве что на выпускном вечере...
Он был "положительным" учеником по понятиям учителей пангодинской средней школы номер два, и послушным ребенком в семье, доставлявшим родителям только радость. Поступил в Тюменский университет, там же "пришел к Богу", стал прихожанином общины христиан-евангелистов, принимал участие в мессионерских поездках по стране. Это, он полагает, был светлый период его жизни, когда она, жизнь, была наполнена ясным смыслом. С учебой что-то не заладилось, видимо от того, что подспудно чувствовал, что выбрал не ту специальность. Решил повременить со студенчеством, "созреть" для правильного выбора. Как и полагается по возрасту, пошел в армию.
Сергей Гордиенко после "учебки" служил командиром танка в одной из сибирских танковых бригад. До демобилизации оставалось полгода...
- В ночь со второго на третье января 1995 года нашу часть подняли по тревоге, повезли в Новосибирск. В военном городке построили, командование обрисовало ситуацию. Не знаю, наверное, не везде солдат спрашивали, хотят ли они в Чечню, только нам вот предложили: кто желает - шаг вперед... Конечно, я тогда не представлял, что это будет за война, какими будут методы ее ведения. Это сейчас "легко" анализировать, кого-то упрекать, кого-то оправдывать. Но в тот момент, когда я делал этот шаг вперед, я точно знал, что Чечня это Россия, а тот, кто нарушает целостность России - ее, а значит и мой, враг. Пусть мне докажут, что солдат в нормальной стране должен думать иначе! Да, есть в этой военной истории виноватые, но в одном уверен простой солдат ни в чем не повинен. На нем нет ни сраму, ни греха... Я опускаю в своих рассуждениях мародерство и жестокость к мирным людям - то, что в избытке имеется и в нашей повседневной "мирной" жизни... В каждом большом городе за сутки убивают несколько человек, и делают это не солдаты срочной службы и не боевики... И там - "шакалили" те, кто просто из подонков рода человеческого, не брезгующие "падалью", независимо от национальной и войсковой принадлежности.
В этот же день нам, кому предстояло лететь на боевую задачу (тогда еще никто не называл это войной), выдали оружие, переодели во все новое, накормили до отвала - никогда так не кормили... Дали политическую "вводную", генерал-ветеран вкратце рассказал, как нужно воевать в городских условиях. Это был тот недолгий период времени "чеченской" эпопеи, буквально часы, когда мы чувствовали, что нужны стране, армии. Больше, до самого "дембеля", такого не повторилось ни разу.
...В Кабардино-Балкарии, в военном перевалочном лагере, из вновьприбывших "сибиряков" сформировали команды, и на неопределенное время оставили не у дел, как показалось танкистам, практически забыли. Между тем, эшелоны периодически уходили в сторону Грозного. Экипаж послал Гордиенко, командира танка, к начальнику лагеря с просьбой: хотим определенности, отправьте нас. Офицер посмотрел на Сергея с грустным удивлением и сказал: ну, что ж, как раз экипажа в одной роте не хватает, собирайтесь.
- Нас настраивали: берите воду здесь, заливайте фляжки, любые емкости, в Грозном все отравлено, есть-пить нельзя... Прибыли на место. Это был старый укрепрайон дудаевцев, недавно у них отбитый, на окраине города. Первые впечатления мрачные: грязь по колена, близкая стрельба, рядом остановились две машины "Урал", одна с ранеными, другая с трупами - до верху, до самого тента... "Старики" сказали, что ежедневно "Уралов" таких, с "двухсотыми", штук пять-шесть. Посоветовали: кокарды и все блестящее снять - снайперы работают днем и ночью. И еще сказали: ну, танкисты, если живыми останетесь, значит, заговоренные, потому что... смешное у нас командование - кто же на танках в городе воюет! Подошел полковник, из "афганцев": ребята, настраивайтесь на настоящую войну - это не Афганистан, это хуже.
Их опять оставили "в покое", не поставив никакой задачи, не выделив техники. Наконец, на настойчивые вопросы танкистов ответили: вон стоят подбитые, с небольшими неисправностями машины, выбирайте, два-три дня на ремонт - и в бой. Когда ставший на время их танк Т-72 был готов, Сергею сказали: завтра на Белый Дом.
- В район центра города наш взвод (три танка) прибыл к вечеру. Ночевать в машинах нельзя - артобстрел, коротали ночь в подвале одного из домов около рынка. Там впервые увидел тех, кто "переживал" долгие месяцы войны в подвалах: пожилые люди, дети... Запомнилась восьмидесятилетняя старушка. О чем она думала - жалела о том, что дожила до этих лет? Сейчас я понимаю: воюют не народы, воюют бездарные политики, не умеющие решать вопросы по-человечески, но пребывать в скотском состоянии, в том числе убивать друг друга, приходится простым людям...
Один раз пришлось сбегать от подвала к танку - получили приказ настроить радиостанцию на нужную волну. Площадка простреливалась. Сергей бежал до своей машины, как он говорит, пригнувшись, со скоростью звука. Несколько раз выстрелил снайпер, "неудачно". Когда Сергей бежал обратно, зацепился ногой за проволоку - в это время выстрел снайпера, - упал, быстро вскочил и вскоре был в безопасности. Через несколько дней в одной из подвальных ночлежек морской пехотинец спросил его удивленно: вы, танкисты, как и ваши танки, бронированные, что ли?
- И рассказывает мне, что в такой-то день в таком-то месте видел, как танкист бежал от своего танка в укрытие: "Снайпер в него попал, а он вскочил и еще быстрее побежал! И так три раза! И что бы ты думал - ни царапины!" Выяснили, что тот "неуязвимый" это я. До сих пор смеюсь, когда вспоминаю рассказ морпеха.
... Итак, утром пятнадцатого января приказ - взводу выехать в район Белого дома. Одна машина не завелась, команда сообщила: "Замерз двигатель". Вторая, в которой находился комвзвода, лейтенант, запустилась, но тоже обнаружилась какая-то серьезная причина... Не берусь никого судить... Не знаю. Мне все равно сейчас. В общем, поехал один наш танк.
Подъехали к командному пункту, я выскочил для получения приказа. Подошел генерал, строго начал: "Итак, лейтенант!.." Я говорю: "Товарищ генерал, я - сержант". Он в лице изменился: "Как - сержант?! А где офицер?" - Потом смягчился, покачал головой, махнул рукой: - "Ладно, сынок, пойдем, покажу, что нужно сделать". Тут же я встретил своего друга-танкиста с прежнего места службы, Мишу Засыпкина, обнялись, перебросились несколькими словами, и пошли двумя танками на Белый Дом, правда, с разными боевыми задачами. Моим заданием было - разрушение верхних этажей конференц-зала.
...Расположились в танке. Затихли, как бы присели "на дорожку". Экипаж просит (они уже знали, что я верю в Бога): командир, Серега, помолись за нас всех. (Чем я оправдывал грядущее нарушение Святых Заповедей? Я в этом определился еще когда шел в армию: власть на земле - от Бога, и мы должны подчиняться этой власти.) Помолился. Ребята молчали... Мне кажется, что и они молились, только по-своему. Все веруют, только не все об этом знают.
... Я впервые стрелял по реальной цели. Впечатления от тех минут первого боя ни забыть, ни передать невозможно. Это чувство обладания нечеловеческой силой, единения с ней... какой-то нечеловеческий восторг и страх одновременно, ощущение себя на острие, на самом кончике чего-то самого важного в мире - какого-то такого момента, действия... Ужасного, но необходимого. Как будто это не из пушки, а из меня вылетают снаряды... Грохот... Я кричал, орал! Мне казалось, что мой нечеловеческий рев слышно за пределами танка...
Мы отстрелялись, отъехали под прикрытием наших стрелков в основное расположение.
От Мишкиного танка остались одни катки и башня, которая отлетела на несколько метров: машину "подстрелили " из гранатомета, лишив возможности нормально двигаться, а затем добили прямой наводкой из пушки, внутри взорвался боекомплект... Что осталось от пацанов? - зола и пар...
Встречали нас в лагере так: "О! Неужели вернулись?!" Весь город был в подбитых танках, БТРах, БМПэшках. После того боя у наших, нами отремонтированных танков, нашлись "настоящие" хозяева, у нас их забрали. У моего механика после боя открылась язва, его увезли на вертолете, не знаю, где он, что с ним. Дослуживали мы уже в роли пехотинцев.
"Бывшие" танкисты строили землянки для жилья на окраинах города ("Стал неплохим строителем", - полушутя говорит Сергей), охраняли объекты. Однажды наткнулись на дудаевский склад боеприпасов и продовольствия. Набрали коньяку и мешок грецких орехов. По ночам, чтобы согреться, делали "горячий" напиток: в большую кружку на одну треть насыпали растворимый кофе, затем столько же сахара, все это заливалось коньяком - получалось "сытно, тепло и весело". Вообще, питание было скудным: на сутки получали на человека банку тушенки, две банки каши и четыре сухаря. Еще днем от пайка оставалась половина отдавали старикам на улице. Днем и ночью боролись со снайперами. С наемниками-иностранцами высокой военной квалификации "встречаться" не приходилось, видимо они выполняли у дудаевцев более серьезную работу, а вот "контакты" с бывшими и настоящими соотечественниками, воюющими на той стороне, не были редкостью в те дни.
- Встречалось достаточно много украинцев, судя по уровню организации, целые подразделения. "Белые колготки" - реальность, это женщины из Прибалтики, в основном специалистки по спортивной стрельбе (биатлонистки и т.д.). Ребята поймали одного русского мужика. Однажды попалась молодая женщина-москвичка... Как с ними поступали?.. Пощады не было ни с нашей, ни с другой стороны, во всяком случае, мы знали, к чему надо быть готовыми. Друг мой, Коля Дмитрук, всегда носил пулю "для себя": сделал на ней соответствующие надпилы, притупил - получилась разрывная, чтобы наверняка... Я всегда брал с собой гранату РГД-5 - тоже не для боя, для себя.
Когда подошел "дембель" Сергей Гордиенко и многие с ним предложили командованию: дайте нам новые танки - и мы останемся. По какой-то непонятной логике (может быть - по отсутствию логики) той войны их предложение оставили без внимания, а эшелоны все подвозили и подвозили необстрелянных полугодков, многим из которых предстояло стать "золой и паром". Ведь это был всего лишь май девяносто пятого.
- Там оформляли документы на награды, отправляли куда-то наградные листы... Знающие люди шутили: ребята, не беспокойтесь, лет через пятьдесят награды все равно вас найдут. Я знаю - может быть и раньше, когда наши голоса или жизни понадобятся какому-нибудь очередному вождю. Какие награды! Когда уезжали, никто по-мужски руки не пожал, даже спасибо ни у кого язык не повернулся нам сказать...
Я, конечно, еще мало прожил, но чувствую, что, несмотря на все, самое чистое - да-да! - в моей жизни уже минуло, осталось "там". Я многое перестал понимать, вернее, - принимать, в этой "гражданской", "нормальной" жизни. Просто не хочу. Иначе - зачем я пережил все это? И страна - вместе со мной? Ладно, войну проиграли, массу людей угробили, но хоть что-то должно от этого для всех нас остаться!
По дороге домой, в Тюмени, заглянул в бар. Сижу, пью коктейль. Зашли какие-то... Как их называют - рэкетиры, мафиози или блатные? Все посетители испугались, я - нет... Они мне: ну, ты чо, крутой, что ли? Я отвечаю: нет такой категории людей. Им стало интересно:
-Ну, а ты, например, по-твоему, кто?
- Я - живой.
- А еще какие бывают?
- Мертвые...
Я стараюсь не ходить в рестораны, боюсь - во хмелю чека переклинит, кому-нибудь горло перегрызу.
Думаю, в ближайшее время следует ожидать всплеска преступности. Потому что если мы, такие, не нужны своему государству, то это не значит, что не нужны никому. Когда ехал обратно, в поезде подсели ребята, предлагали работу "для настоящих мужчин" - обещали квартиру в областном городе, хорошие "бабки". Мы им нужны - умеющие то, что нормальному человеку - не дай Бог. Мы - "без барьеров".
... Думаю, для нас, десятков тысяч "чеченцев", есть два пути: либо мы объединимся и станем нормальной частью нормальной страны, частью, которая будет сильнее любой мафии, - либо растворимся в нынешнем бардаке, в том числе - в самой этой мафии.
Сейчас Сергей Гордиенко работает охранником службы безопасности Пангодыгазорса, пытается объединить ветеранов Чечни, создать и узаконить в Пангодах подразделение соответствующей региональной ассоциации. Сам пишет, доказывает, ездит в Тюмень, Салехард. Хочется верить, что такой человек, как Сергей - думающий и целеустремленный - преодолеет все преграды и осуществит то, к чему поставил цель на ближайшее будущее. А в дальнейшем он уже не видит себя вне армии, в которой, как он считает, сформировался определенным, единственно приемлемым для него образом, где пока еще присутствует порядок, и которая является несомненным, даже для нашего времени, олицетворением и оплотом государства. Собирается поступать в высшее военное танковое училище.
К финалу нашей беседы у меня уже оформилась концовка этого очерка, примерно такая: "Думаю, все мы желаем, чтобы будущее армии, не "любительской", а профессиональной, в которую идут по доброй воле, осознанно, было за такими людьми, как Сергей Гордиенко. Которые уже сейчас оживляют для всех нас, соотечественников, привыкших к старым лозунгам и оглохших от новых, такие слова, как - солдатская совесть, офицерская честь, страна..." И все же в этом рассказе последними остаются такие слова Сергея:
- Я не хотел становиться военным. Думал, спокойно отслужу, ни в кого, разумеется, не стреляя, и займусь на "гражданке" мирным делом, просто мирским, но угодным Богу... Но: война!.. И когда уезжал оттуда, считал, что в жизни не возьму больше в руки оружия... Однако вот, решил стать офицером. И теперь уже не знаю - то ли война тому причиной, то ли такой мир?..
МЕДИЦИНСКИЕ ИСТОРИИ
- Муж написал: "Татьяна, приезжай, условия неплохие - зал, кухня!.." Оказалось, вагон на две семьи. Тогда уже двое ребятишек подрастало... Стали жить, работать. Я устроилась по специальности, медсестрой в амбулаторию. Фельдшер "Скорой помощи" Татьяна Ивановна Глушкова рассказывает о своих первых днях в Пангодах, - вероятно, как и у всех "начальных" северян, нелегких, - очень спокойно. Или достаточно много времени прошло, или действительно тогда трудности имели несколько иное, чем сейчас, измерение? - Председатель профкома советовал: напиши заявление на квартиру, авось когда-нибудь получишь. Я ему: да вы что! - только три года, подзаработаем и уедем в свой Северный Казахстан! Ну, словом, все у нас складывалось, как и у многих.
В сентябре 1981 года в поселке официально открылась служба "Скорая помощи", Татьяна Глушкова поступает туда фельдшером. Она вспоминает:
- Начинали с одной в дежурную смену. Сама себе и диспетчер, и фельдшер, и медсестра, и санитар. Вся "Скорая" - это вагончик на берегу речки, никаких условий, холодной воды нет, горячая - из батареи отопления. В качестве "кареты" первое время дежурила бортовая машина "ГАЗ-51", иногда давали "бетономешалку". Естественно, больных могли перевозить только в сидячем положении, некоторых пешком "привозили".
В ночь с 21 на 22 апреля 1982 группа пангодинских медиков, вместе с надымскими коллегами, принимала участие в оказании помощи пострадавшим от аварии на ГП-7. Была там и Глушкова:
- На тот момент, когда мы приехали, обнаружили уже 14 трупов, они лежали в одной комнате, помню среди них был ребенок возрастом до года. Людей продолжали разыскивать. Пострадавших много. В том помещении, где работала наша бригада, они лежали плотно, один к одному. Ожоги, обморожения... Запомнился молодой парень, в спину которого буквально въелась его собственная расплавленная синтетическая рубашка. Ставили капельницы, как могли облегчали страдания. Дальше больных отправляли в Надым, Тюмень. Долго бились над обмороженной девочкой семи лет. Моей дочке тогда было столько же - я в те мгновения об этом думала, и потом не забыла, и всегда помню. Когда перестало биться сердце, долго оживляли... Не спасли.
...Татьяна Ивановна вздохнула, ненадолго замолчала. Затем задумчиво, безотчетно провела ладонью перед глазами - то ли поправила упавший локон, то ли отогнала грустное воспоминание. Улыбнулась и предложила:
- Давайте, я вам лучше что-нибудь веселое расскажу!
Она рассказала. История оказалась не очень веселой в буквальном понимании, но на фоне предыдущего рассказа навела на мысль, подтвердила давно слышанное, что самое главное для человека - быть живым-здоровым. Тогда и что-то досадное, происшедшее в прошлом, со временем становится забавным, а если очень "постараться", то и веселым. Особенно, если это "что-то" связано с молодостью, с другими, более светлыми воспоминаниями.
-... Это было под самый Новый год 31 декабря. Я сопровождала роженицу в Надым. Отвезла ее в горбольницу - и обратно с носилками в аэропорт, думала, успею... Народу, как ни странно, много было, сесть негде. Вот так и встретила Новый год - в зале ожидания, на подоконнике, на пару с носилками. Только второго января попала домой, там все, слава Богу, нормально, меня ждут... С Новым годом, говорю, семья!.. Смешно, правда?
В ЧЕМ СЧАСТЬЕ?
- Двадцать лет назад моего будущего мужа, водителя Надымского КАВТа, послали на уборку урожая в Голышмановский район, там он встретил меня, сельскую акушерку, "очень молодую специалистку", выпускницу Ишимского медучилища... - так начинает свой рассказ о северной жизни одна из старейших (только по стажу!) работниц пангодинской медицины, фельдшер "Скорой помощи" Татьяна Николаевна Пушкарева.
Сразу после свадьбы молодожены Пушкаревы приехали в Пангоды, стали жить в "бытовке" деревянного общежития - жилье не ахти какое, зато отдельное, у многих супругов тогда и такого не было. Водителям в то время работы хватало - трасса, как бездна, только "давай-давай". А вот Татьяне первые месяцы пришлось трудиться не по специальности, устроилась кухрабочей на медвежинской стройке, как сейчас помнит - в столовой "Куста No 9". К работе с напряженным ритмом привыкла быстро, можно было "расти" дальше, но насовсем оставаться в ОРСе не собиралась, чувствовала - не ее это призвание, тянуло в ставшую уже родной медицину. Наконец, счастье улыбнулось, ее приняли медсестрой в пангодинскую амбулаторию. За всю медицинскую практику каких только случаев не произошло, особенно в пору работы в "Скорой помощи", но почему-то самыми запоминающимися оказались из первого года. Рассказывая об одном из них, Татьяна Николаевна, на вид очень серьезная и собранная женщина, с трудом сдерживает смех: