Но что же я понял за десять лет работы? То, что я вижу, то, что слышу, – не то, чем оно кажется. Белое – это черное, черное – это белое, запросто! Профессионально я к этому оказался готов. Человечески – нет. Я до сих пор нахожусь в шоке оттого, что мои коллеги и начальники оказались людьми с другой стороны баррикад. Далеко не все, нет. Но в такой работе, как моя, достаточно десертной ложки дегтя.
Сперва я изучал самые глубокие корни шпионажа, а потом проникал в суть и состояние современных спецслужб. Разумеется, постоянно примеряя все на нашу собственную Федеральную службу безопас-ноти.
Кстати, господин Меркулов, вы уверены, будто знаете, что вообще такое шпион?
Только не говорите мне: шпион – это на Западе, а у нас – разведчик. Давайте примем по умолчанию такое понятие, тем более что, как вы убедитесь в дальнейшем, тайная суть вещей и людей, работающих в нашей Конторе, гораздо больше подходит под уничижительный оттенок именно этого слова, которое само по себе, впрочем, ничего отрицательного не несет. Итак, согласно принятой на Брюссельской конференции 1874 года «Декларации о правилах ведения войны», «шпионом… называется лицо, которое тайно или под ложным предлогом занимается сбором информации о другой стороне».
Поэтому я – шпион. Вы удивитесь? Но ведь любое общество непрерывно ведет войну против тех своих граждан, которые подрывают его устои, согласны? И я, именно я, майор Веснин, занимаюсь сбором информации о таких лицах.
Шпион не должен находиться в центре политических событий и ни в коем случае не должен идти на авантюры, не должен постоянно рисковать своей жизнью. Наоборот, именно незаметность, так называемая «открытая скрытность» является признаком настоящего разведчика. Лоуренс Аравийский, раскрывая собственный опыт социальной и психологической мимикрии, необходимой для универсального шпиона, писал: «Я не был солдатом, которым движет один лишь инстинкт, который автоматически повинуется своей интуиции и внезапным счастливым озарениям. Когда я принимал или менял решения, то прежде всего, насколько мог, вникал в любой важный, а порой и незначительный вопрос. Географию, обычаи, религию, социальные условия, язык, жесты, шкалу духовных ценностей – все это я постигал до мелочей, чувствовал и осознавал досконально. Врага я знал почти так же хорошо, как своих соратников».
Географические карты и расписания движения поездов, дающие представление о пропускной способности транспортных сетей, публикация стратегических данных, списков должностных лиц и тому подобных данных позволяют получить немало полезных сведений. Эксперты в соответствующей области, эти теоретики от статистики, стали первыми, кто находит шпионам работу, указывая цель и возможное решение. Они сопровождают собранную информацию необходимыми комментариями, позволяющими своевременно оценивать намерения явного или вероятного противника. Остальное – дело политиков и военных.
Однако мы же помним, что в нашем (моем!) случае речь идет о войне в отношении собственных граждан, тех граждан, которые ведут против государства собственную войну. Уж простите за тавтологию.
На этих строках моего письма вынужден раскланяться.
В общем, «продолжение в следующем номере».
Искренне ваш, Олег Веснин».
Турецкий выделил для себя несколько фраз Веснина, а точнее, две.
«Моя история наверняка будет иметь свой конец, это ясно. Но нет никакой уверенности в том, что в ней имеется какой-то смысл, или, во всяком случае, сомнительно – что, по существу, одно и то же, – чтобы я был способен этот смысл разгадать». И – «Почему я поступил так, как поступил? Могу объяснить, откуда, по крайней мере, взялся импульс».
Информативности, конечно, – абсолютный ноль. Тут дело в другом. Парень нагнетает эмоции, к чему-то готовит. Что ж, послушаем, что скажет начальство.
И Турецкий позвонил Меркулову.
– Что думаешь, Саша? – радушно откликнулся Константин Дмитриевич.
– Хороший эпистолярный стиль. Говорю тебе это как художник художнику.
– Ты находишь?
– Да.
– А еще?
– Я лучше тебя послушаю, – буркнул Турецкий.
– Ладно. Он вышел на связь. Уже хорошо. Значит, он цел и у него есть доступ к компьютеру. Это самое главное.
– Да это и ежу понятно!
– Хочу тебе напомнить, что несколько дней нам ничего не было понятно. Так что или не перебивай, или сам говори.
– Ладно, ладно, я весь – внимание.
– Он пока что не пишет ничего конкретного…
– Вот именно!
– Саша, – укоризненно сказал Меркулов.
– Молчу.
– Он прощупывает почву, а значит, готовит нас к чему-то.
Турецкий подобрался, но дальше его ждало разочарование.
Меркулов помолчал.
– В принципе это – все.
– Замечательный вывод! – фыркнул Турецкий. – Глубокий и исчерпывающий.
– Тогда поделись своим.
– С удовольствием. Он водит нас за нос.
– То есть?
– Он хочет продать свой компромат подороже. Это и ежу понятно.
– Пусть продает. А про ежа я уже слышал.
– Ты что же, в самом деле готов ему заплатить? – изумился Турецкий. – Из каких-таких фондов?
– Возьму в твоем издательском доме. У тебя, кстати, как там дела идут? Процветаешь?
– Очень смешно. А ты не пробовал написать ему ответ?
– Уже написал. Поблагодарил за интересное письмо.
– Здорово, – оценил Турецкий. – Будете переписываться, завяжется дружба. Начнете в гости друг к другу ходить… Знаешь, мне даже завидно.
– Все может быть, – философски откликнулся Меркулов. – В нашей жизни ни от чего не стоит зарекаться. Сейчас важно одно: он вышел на связь. И он пока выжидает. Может, мою реакцию, а может, какие-то события. В любом случае у меня лично – камень с души. А у тебя?
– А у меня – жара дикая. Почему бы ему не прятаться где-нибудь в Архангельске? Я с удовольствием поищу его там.
– Это мысль, – сказал Меркулов после паузы.
– То есть?! – забеспокоился Турецкий.
– Дело в том… Я привлек специалистов. Они пытаются запеленговать место, откуда он отправляет свои послания.
– Это что – возможно? – удивился Турецкий.
– В теории. Но результата пока нет. Так что будь готов ко всему.
– У тебя что, по всей России разбросаны бесхозные издательские дома?
Но Меркулов был по-прежнему хладнокровен.
– Будем действовать по ситуации.
– Костя, погоди. А если это на самом деле Тяжлов морочит нам голову? Если посылает письма от имени Веснина?
– Не исключено, – согласился Меркулов. – Будем думать, будем проверять. Я буду думать, а ты проверять.
Турецкий вернулся в гостиницу, принял холодный душ и, чувствуя почему-то дикую усталость, прилег вздремнуть, предоставив событиям идти своим чередом, предположив, что раз в Волжске с ним все время что-то случается без особой его инициативы, то так тому и быть. И не прогадал. Сначала ему приснилась Вязьмикина в красной футболке с надписью «СССР». А потом зазвонил телефон. Турецкий нащупал трубку и поднес к уху, но не успел ничего сказать, потому что сразу же раздался звонкий голос:
– Петр Петрович, я нашла вам фотографии отцов города! – Это была Ольга, легка на помине.
– Очень хорошо, – сказал Турецкий ровным голосом, но на самом деле действительно обрадовался.
– Прислать по электронке или привезти?
– Привозите. Когда будете?
– Через десять минут. Я рядом.
Турецкий вздохнул и снова поплелся в душ.
Через девять минут с четвертью журналистка бросила пакет с фотографиями на стол и налила себя холодной кока-колы.
– Они подписаны, – сказал Ольга.
В пакете было с десяток снимков. Некоторые лица (губернатор, мэр, Леонович, начальник УВД) повторялись в разных сочетаниях поодиночке и с другими чиновниками. Несмотря или благодаря тому, что фотографии были подписаны, Тяжлова Турецкий среди них не обнаружил. И как же теперь быть – как спросить об этом у Вязьмикиной? Вся его конспирация пойдет насмарку.
– Маловато будет, – сквозь зубы сказал Турецкий, прикуривая сигарету.
– Не, – беспечно махнула рукой Ольга, – тут все. Кроме Тяжлова, конечно.
– Почему? И почему – конечно?
– Ну это же известная вещь – он не фотографируется и на публике не появляется.
– Вот тебе и раз. Это – известная вещь? Как прикажете понимать, сударыня? Об этом по телевизору объявляли, что ли?
– Извините. С вами так легко общаться, я все время забываю, что вы пока что – приезжий и нашего фольклора не знаете.
– О господи, – вздохнул Турецкий. – А фольклор-то при чем?
– А при том, что Тяжлова в городе прозвали снежным человеком. Его, кажется, никто толком и не видел – за сколько… лет за пять уже, пожалуй?
«За семь, – мысленно исправил Турецкий. – С мая 1999 года Тяжлов работает в УФСК-УФСБ Волжской области заместителем начальника, а с 2004-го – начальником управления ФСБ».
Вот черт, как же он все-таки выглядит? Ну не на прием же к нему записываться… Да и вряд ли примет. Если только своим настоящим именем не назваться. А что, это идея. Надо завести парик, чтобы косить под помощника генпрокурора Турецкого.
Стоп. Сперва Тяжлов пять лет был заместителем начальника. А рулил тут кто? Вот кого неплохо бы найти.
– Давайте погуляем, – сказал Турецкий Ольге, которая, кажется, все это время наблюдала за ним с выражением какого-то доброжелательного любопытства, вроде как за экзотическим зверьком в зоопарке. Например, за обезьяной, которой, как недавно стало известно, труд не особенно рекомендован.
Пока она прихорашивалась перед зеркалом, Турецкий написал Меркулову коротенькое письмецо, в котором обозначил проблему. Заодно черканул и Славе Грязнову, желая его поторопить в тех же самых изысканиях – относительно уточнения биографических данных Афанасия Константиновича Тяжлова.
…– Пятибратов? – расхохоталась Ольга. – Это у вас в Москве так думают. А у нас тут его никто под такой фамилией толком и не знает!
Они гуляли по набережной. Сначала он заехал за ней на работу, они немного покатались. Потом предположили, что на набережной могут поймать прохладный ветерок, подъехали поближе и вылезли из машины.
– Дурацкий же, кстати, псевдоним. Пя-ти-бра-тов. Ну что это такое?
– Дурацкий, – согласно кивнула Вязьмикина. – Но он же не Анну Каренину под ним публикует, верно? Псевдоним-то дурацкий, но вполне объяснимый. Кроме того, звучный.
– А чем это он – объяснимый?
– Очень просто. Их пять братьев, Волковых этих. Двоих вы уже знаете, третий держит автомастерскую, а еще двое – ресторан. Эти последние – оба сидели, кстати. Но ресторан хороший. Можем наведаться. – Она вопросительно глянула на «издателя».
– Нет уж, благодарю покорно. У меня от ваших ресторанов скоро изжога начнется.
Вязьмикина, кажется, немного обиделась.
– А что, в Москве лучше кормят?
– Да я не в том смысле. Ну да ладно. Так объясните, почему этого Волкова-Пятибратова в Волжске никто не знает? И почему вы его знаете? Впрочем, я уже не удивляюсь, вы, кажется, тут всех знаете. Сколько в Волжске жителей? Миллион есть?
– Миллион сто тысяч.
– Сознайтесь, всех знаете? – прищурился Турецкий.
– Да ну вас, Петр Петрович! Но вообще этих детективщиков развелось – как тараканов нетравленых. Пишут все – философы и политические деятели, журналисты и университетские профессора, врачи, ушедшие на «заслуженный отдых» финансисты и просто люди, располагающие свободным временем. Такое сочиняют, прости господи! Читаешь что-нибудь, и кажется, что по ходу книги они никак сами для себя решить не могут, кого главным злодеем назначить.
– А журналисты разве не пишут? Журналистки, в частности?
– Не дождетесь! И столько в этом восклицании было искреннего негодования, что Турецкий не удержался и захотел узнать почему.
– По-моему, – сказал Ольга, – постоянное обращение к темным сторонам жизни, исследование преступлений, скрытых пороков, психических извращений могут в душу любого человека вселить недоверие, если не отвращение ко всему роду человеческому. А мне, знаете, этого всего по уши на работе хватает…
Турецкий подумал, что эти слова больше подходят ему, чем его спутнице, но покивал.
– А ведь жизнь, – негромко добавила Ольга, – возможность смотреть на мир раскрытыми глазами, ощущать его полноту – это же такое чудо, такой подарок на самом деле! Зачем все портить?
– Мой приятель, – сказал Турецкий, – помню, читал книжку, на которой было написано что-то вроде: «Читается на одном дыхании, потрясающая интрига, до последней страницы неизвестно, кто же убийца!» И название – «Сторож-убийца» [1]
– Супер, – оценила Ольга. – А я, кстати, начинала как криминальный репортер.
– Любопытно, – вполне искренне откликнулся Турецкий. – И вам нравилось?
– Безумно, – кивнула Ольга. – Особенно выезды вместе с опергруппами и тому подобное. Это такое реалити-шоу, я вам расскажу! – Она закатила свои зеленые глаза.
– Удивительно это слышать.
– Почему? – удивилась в свою очередь и Ольга.
– Потому что я ума не приложу, зачем красивой женщине заходить в дом, где засел убийца, или шляться по улице, где идет перестрелка. Пусть хоть и вместе с ментами. Там ей не место. Только не поймите превратно, я же не ханжа. Есть места, где женщины, особенно хорошенькие, – желанные гости. Если, допустим, я зайду в ночной клуб и не увижу там ни одной представительницы слабого пола, моему разочарованию не будет предела. Но мне почему-то кажется, что уважающая себя женщина не будет в восторге, если ее затолкают в шкаф с кляпом во рту, а ведь с героиней криминальной истории случается кое-что и похуже.
– Не преувеличивайте, – возразила Ольга. – Ничего такого со мной не случалось.
– Еще чего не хватало, – резонно заметил Турецкий.
Вязьмикина вдруг покрутила головой по сторонам:
– Давайте, может, все-таки перекусим чего-нибудь?
– Вот что мне в вас нравится – вы никогда этого не стесняетесь, – восхитился Турецкий. – Мне столько времени приходилось вращаться в среде, где женщины постоянно трещали о своих диетах и надзоре за фигурой…
– К черту ханжество, – подтвердила журналистка. – Пищеварение важнее!
«Елки-палки, – подумал Турецкий, – как же с ней легко… Может, поселиться тут, в самом деле? Да, но ведь тогда придется действительно этим издательским домом заниматься. А что? Может, привыкну еще, понравится…»
Вечером его ждало новое письмо от Веснина. Точнее, письмо снова было от Меркулова – он опять переслал Александру Борисовичу свежую корреспонденцию. Константин Дмитриевич делал все верно: ни к чему было пугать Веснина включением в дело нового человека, пусть майор себе думает, что находится на связи только с замом генпрокурора.
Но Веснин уже так не думал.
«Продолжим, господа? Я же не ошибся с множественным числом?…»
– Не ошибся, не ошибся, – пробормотал Турецкий со своим верным ноутбуком на веранде. – Продолжим.
«…Я же не ошибся с множественным числом? Наверняка хитроумный Константин Дмитриевич привлек к делу кого-то из своих матерых соратников и помощников. И правильно. Так оно надежней. Итак, мы говорили о мотивах, о том, что движет человеком, что заставляет его становиться, прибегнем к романтическому определению, рыцарем плаща и кинжала. Но гораздо сложнее объяснить эффект двойного (или даже тройного, бывает ведь и такое) агента, который работает сразу на обе (несколько) сторон. Как ни странно, но объединительный европейский процесс, американизация образа жизни и вообще медленное, но явное стирание государственных различий, по крайней мере в Европе и США, в современную эпоху как бы поощряет „двойничество“ секретных агентов. Психологи назвали это явление „феноменом добродушного попутчика“.
Тайна сия велика есть!
Надо ли объяснять одному из руководителей Генеральной прокуратуры, из чего состоит деятельность Федеральной службы безопасности? Ладно, возьму на себя такую смелость. Это обеспечение безопасности, контрразведка и борьба с подрывной деятельностью внутри страны. Надо ли объяснять вам, чем на самом деле занимается глава Волжской службы безопасности? Надо. Потому что к вышеописанным проблемам его деятельность отношения не имеет.
Так что все очень скверно. Но, с другой стороны, не так уж скверно, ведь, в конце концов, я оказался не таким дураком, каким мог оказаться… Так обычно мы себя утешаем, когда партия уже сделана, правильно? Естественно, обидно сознавать, что ты был дураком, хотя бы некоторое время. Конечно, гораздо приятней считать себя умным – всегда, изначально – и, не виня себя в недомыслии, пусть даже временном, всю вину сваливать на внешний мир. Дескать, не оправдал он наших надежд, обманул, соблазнил, а потом бросил. Но что, если внешний мир не изменился, а с самого начала был таков, каким оказался после? Случается ведь, что потом, уже отрезвев, припоминаешь плохие признаки, которые поначалу не мог или не хотел замечать. И, хлопнув себя по лбу, восклицаешь: «Ну и дурак же я был!» Это хлопанье и раскаянье, естественно, ранят самолюбие, но стоят дороже, чем упорствование в ошибке, лишь бы этому самолюбию потрафить. Вокруг мы то и дело видим людей, которые упорствуют в иллюзиях. Почему? Одно из двух: либо гордыня не позволяет им признать ошибку, либо у них попросту с разумом неладно. Такие люди раздражают нас, уже выздоровевших. Если это гордыня, то мы узнаем ее по ожесточению, с которым они отстаивают ошибку. Они знают, что ошиблись, но только в глубине души. Чем больше они знают и чем глубже в душе запрятано это знание – тем упорней, тем громче, с тем большей запальчивостью они утверждают, что по-прежнему правы. Предпочитают считать себя непогрешимыми и требуют, чтобы их считали таковыми, только бы не признать очевидного. Кроме того, им наверняка жаль инвестиций, вложенных в иллюзию. Жаль энергии, веры, лет, посвященных тому, чему всего этого посвящать не стоило. Как же так, выходит, все было впустую? Все зачеркнуть, остаться у разбитого корыта, начать с нуля?
Впустую?
Несомненно.
Но не совсем.
Ведь остается опыт. Однако, увы, опыт – вещь иррациональная, его не взвесить, не разложить по полочкам, не намазать на булку. Это только некая способность к точной реакции, состояние готовности к ее возможному применению, а не какие-то там достижения, накопления и приобретения. Те, кто предпочитает нечто иметь, нежели нечто уметь, опыту предпочитают приобретение, то есть неоспоримый факт, пусть даже он – неправда. Те же, кто упорствует в заблуждениях по причине отсутствия ума, менее агрессивны в их защите. Они продолжают верить – тупо и относительно спокойно. Они для нас меньшее зло. Словом, не так уж все плохо. Не так уж… Было бы скверно, если бы не один пустяк: ошибка была просто заблуждением, а правда, к сожалению, чем-то совсем другим, тем, что гораздо ближе к предательству.
Но давайте посмотрим на заблуждение по-новому – как на доказательство ума. Кто не испытывает разочарований? Только тот, кто упорствует в заблуждениях. Но именно это и означает, что его разум спит либо попросту отсутствует. Когда наступает разочарование? Тогда, когда ситуация, которую мы прежде оценивали положительно, представляется нам отрицательной. Но почему? Можно сказать: ситуация была хорошая, но постепенно изменилась к худшему. И обидеться на нее за то, что она изменилась. Однако можно сказать иначе: ситуация была нехорошей с самого начала, только мой разум спал, но – слава богу – он вовремя проснулся!
Сперва я изучал самые глубокие корни шпионажа, а потом проникал в суть и состояние современных спецслужб. Разумеется, постоянно примеряя все на нашу собственную Федеральную службу безопас-ноти.
Кстати, господин Меркулов, вы уверены, будто знаете, что вообще такое шпион?
Только не говорите мне: шпион – это на Западе, а у нас – разведчик. Давайте примем по умолчанию такое понятие, тем более что, как вы убедитесь в дальнейшем, тайная суть вещей и людей, работающих в нашей Конторе, гораздо больше подходит под уничижительный оттенок именно этого слова, которое само по себе, впрочем, ничего отрицательного не несет. Итак, согласно принятой на Брюссельской конференции 1874 года «Декларации о правилах ведения войны», «шпионом… называется лицо, которое тайно или под ложным предлогом занимается сбором информации о другой стороне».
Поэтому я – шпион. Вы удивитесь? Но ведь любое общество непрерывно ведет войну против тех своих граждан, которые подрывают его устои, согласны? И я, именно я, майор Веснин, занимаюсь сбором информации о таких лицах.
Шпион не должен находиться в центре политических событий и ни в коем случае не должен идти на авантюры, не должен постоянно рисковать своей жизнью. Наоборот, именно незаметность, так называемая «открытая скрытность» является признаком настоящего разведчика. Лоуренс Аравийский, раскрывая собственный опыт социальной и психологической мимикрии, необходимой для универсального шпиона, писал: «Я не был солдатом, которым движет один лишь инстинкт, который автоматически повинуется своей интуиции и внезапным счастливым озарениям. Когда я принимал или менял решения, то прежде всего, насколько мог, вникал в любой важный, а порой и незначительный вопрос. Географию, обычаи, религию, социальные условия, язык, жесты, шкалу духовных ценностей – все это я постигал до мелочей, чувствовал и осознавал досконально. Врага я знал почти так же хорошо, как своих соратников».
Географические карты и расписания движения поездов, дающие представление о пропускной способности транспортных сетей, публикация стратегических данных, списков должностных лиц и тому подобных данных позволяют получить немало полезных сведений. Эксперты в соответствующей области, эти теоретики от статистики, стали первыми, кто находит шпионам работу, указывая цель и возможное решение. Они сопровождают собранную информацию необходимыми комментариями, позволяющими своевременно оценивать намерения явного или вероятного противника. Остальное – дело политиков и военных.
Однако мы же помним, что в нашем (моем!) случае речь идет о войне в отношении собственных граждан, тех граждан, которые ведут против государства собственную войну. Уж простите за тавтологию.
На этих строках моего письма вынужден раскланяться.
В общем, «продолжение в следующем номере».
Искренне ваш, Олег Веснин».
Турецкий выделил для себя несколько фраз Веснина, а точнее, две.
«Моя история наверняка будет иметь свой конец, это ясно. Но нет никакой уверенности в том, что в ней имеется какой-то смысл, или, во всяком случае, сомнительно – что, по существу, одно и то же, – чтобы я был способен этот смысл разгадать». И – «Почему я поступил так, как поступил? Могу объяснить, откуда, по крайней мере, взялся импульс».
Информативности, конечно, – абсолютный ноль. Тут дело в другом. Парень нагнетает эмоции, к чему-то готовит. Что ж, послушаем, что скажет начальство.
И Турецкий позвонил Меркулову.
– Что думаешь, Саша? – радушно откликнулся Константин Дмитриевич.
– Хороший эпистолярный стиль. Говорю тебе это как художник художнику.
– Ты находишь?
– Да.
– А еще?
– Я лучше тебя послушаю, – буркнул Турецкий.
– Ладно. Он вышел на связь. Уже хорошо. Значит, он цел и у него есть доступ к компьютеру. Это самое главное.
– Да это и ежу понятно!
– Хочу тебе напомнить, что несколько дней нам ничего не было понятно. Так что или не перебивай, или сам говори.
– Ладно, ладно, я весь – внимание.
– Он пока что не пишет ничего конкретного…
– Вот именно!
– Саша, – укоризненно сказал Меркулов.
– Молчу.
– Он прощупывает почву, а значит, готовит нас к чему-то.
Турецкий подобрался, но дальше его ждало разочарование.
Меркулов помолчал.
– В принципе это – все.
– Замечательный вывод! – фыркнул Турецкий. – Глубокий и исчерпывающий.
– Тогда поделись своим.
– С удовольствием. Он водит нас за нос.
– То есть?
– Он хочет продать свой компромат подороже. Это и ежу понятно.
– Пусть продает. А про ежа я уже слышал.
– Ты что же, в самом деле готов ему заплатить? – изумился Турецкий. – Из каких-таких фондов?
– Возьму в твоем издательском доме. У тебя, кстати, как там дела идут? Процветаешь?
– Очень смешно. А ты не пробовал написать ему ответ?
– Уже написал. Поблагодарил за интересное письмо.
– Здорово, – оценил Турецкий. – Будете переписываться, завяжется дружба. Начнете в гости друг к другу ходить… Знаешь, мне даже завидно.
– Все может быть, – философски откликнулся Меркулов. – В нашей жизни ни от чего не стоит зарекаться. Сейчас важно одно: он вышел на связь. И он пока выжидает. Может, мою реакцию, а может, какие-то события. В любом случае у меня лично – камень с души. А у тебя?
– А у меня – жара дикая. Почему бы ему не прятаться где-нибудь в Архангельске? Я с удовольствием поищу его там.
– Это мысль, – сказал Меркулов после паузы.
– То есть?! – забеспокоился Турецкий.
– Дело в том… Я привлек специалистов. Они пытаются запеленговать место, откуда он отправляет свои послания.
– Это что – возможно? – удивился Турецкий.
– В теории. Но результата пока нет. Так что будь готов ко всему.
– У тебя что, по всей России разбросаны бесхозные издательские дома?
Но Меркулов был по-прежнему хладнокровен.
– Будем действовать по ситуации.
– Костя, погоди. А если это на самом деле Тяжлов морочит нам голову? Если посылает письма от имени Веснина?
– Не исключено, – согласился Меркулов. – Будем думать, будем проверять. Я буду думать, а ты проверять.
Турецкий вернулся в гостиницу, принял холодный душ и, чувствуя почему-то дикую усталость, прилег вздремнуть, предоставив событиям идти своим чередом, предположив, что раз в Волжске с ним все время что-то случается без особой его инициативы, то так тому и быть. И не прогадал. Сначала ему приснилась Вязьмикина в красной футболке с надписью «СССР». А потом зазвонил телефон. Турецкий нащупал трубку и поднес к уху, но не успел ничего сказать, потому что сразу же раздался звонкий голос:
– Петр Петрович, я нашла вам фотографии отцов города! – Это была Ольга, легка на помине.
– Очень хорошо, – сказал Турецкий ровным голосом, но на самом деле действительно обрадовался.
– Прислать по электронке или привезти?
– Привозите. Когда будете?
– Через десять минут. Я рядом.
Турецкий вздохнул и снова поплелся в душ.
Через девять минут с четвертью журналистка бросила пакет с фотографиями на стол и налила себя холодной кока-колы.
– Они подписаны, – сказал Ольга.
В пакете было с десяток снимков. Некоторые лица (губернатор, мэр, Леонович, начальник УВД) повторялись в разных сочетаниях поодиночке и с другими чиновниками. Несмотря или благодаря тому, что фотографии были подписаны, Тяжлова Турецкий среди них не обнаружил. И как же теперь быть – как спросить об этом у Вязьмикиной? Вся его конспирация пойдет насмарку.
– Маловато будет, – сквозь зубы сказал Турецкий, прикуривая сигарету.
– Не, – беспечно махнула рукой Ольга, – тут все. Кроме Тяжлова, конечно.
– Почему? И почему – конечно?
– Ну это же известная вещь – он не фотографируется и на публике не появляется.
– Вот тебе и раз. Это – известная вещь? Как прикажете понимать, сударыня? Об этом по телевизору объявляли, что ли?
– Извините. С вами так легко общаться, я все время забываю, что вы пока что – приезжий и нашего фольклора не знаете.
– О господи, – вздохнул Турецкий. – А фольклор-то при чем?
– А при том, что Тяжлова в городе прозвали снежным человеком. Его, кажется, никто толком и не видел – за сколько… лет за пять уже, пожалуй?
«За семь, – мысленно исправил Турецкий. – С мая 1999 года Тяжлов работает в УФСК-УФСБ Волжской области заместителем начальника, а с 2004-го – начальником управления ФСБ».
Вот черт, как же он все-таки выглядит? Ну не на прием же к нему записываться… Да и вряд ли примет. Если только своим настоящим именем не назваться. А что, это идея. Надо завести парик, чтобы косить под помощника генпрокурора Турецкого.
Стоп. Сперва Тяжлов пять лет был заместителем начальника. А рулил тут кто? Вот кого неплохо бы найти.
– Давайте погуляем, – сказал Турецкий Ольге, которая, кажется, все это время наблюдала за ним с выражением какого-то доброжелательного любопытства, вроде как за экзотическим зверьком в зоопарке. Например, за обезьяной, которой, как недавно стало известно, труд не особенно рекомендован.
Пока она прихорашивалась перед зеркалом, Турецкий написал Меркулову коротенькое письмецо, в котором обозначил проблему. Заодно черканул и Славе Грязнову, желая его поторопить в тех же самых изысканиях – относительно уточнения биографических данных Афанасия Константиновича Тяжлова.
…– Пятибратов? – расхохоталась Ольга. – Это у вас в Москве так думают. А у нас тут его никто под такой фамилией толком и не знает!
Они гуляли по набережной. Сначала он заехал за ней на работу, они немного покатались. Потом предположили, что на набережной могут поймать прохладный ветерок, подъехали поближе и вылезли из машины.
– Дурацкий же, кстати, псевдоним. Пя-ти-бра-тов. Ну что это такое?
– Дурацкий, – согласно кивнула Вязьмикина. – Но он же не Анну Каренину под ним публикует, верно? Псевдоним-то дурацкий, но вполне объяснимый. Кроме того, звучный.
– А чем это он – объяснимый?
– Очень просто. Их пять братьев, Волковых этих. Двоих вы уже знаете, третий держит автомастерскую, а еще двое – ресторан. Эти последние – оба сидели, кстати. Но ресторан хороший. Можем наведаться. – Она вопросительно глянула на «издателя».
– Нет уж, благодарю покорно. У меня от ваших ресторанов скоро изжога начнется.
Вязьмикина, кажется, немного обиделась.
– А что, в Москве лучше кормят?
– Да я не в том смысле. Ну да ладно. Так объясните, почему этого Волкова-Пятибратова в Волжске никто не знает? И почему вы его знаете? Впрочем, я уже не удивляюсь, вы, кажется, тут всех знаете. Сколько в Волжске жителей? Миллион есть?
– Миллион сто тысяч.
– Сознайтесь, всех знаете? – прищурился Турецкий.
– Да ну вас, Петр Петрович! Но вообще этих детективщиков развелось – как тараканов нетравленых. Пишут все – философы и политические деятели, журналисты и университетские профессора, врачи, ушедшие на «заслуженный отдых» финансисты и просто люди, располагающие свободным временем. Такое сочиняют, прости господи! Читаешь что-нибудь, и кажется, что по ходу книги они никак сами для себя решить не могут, кого главным злодеем назначить.
– А журналисты разве не пишут? Журналистки, в частности?
– Не дождетесь! И столько в этом восклицании было искреннего негодования, что Турецкий не удержался и захотел узнать почему.
– По-моему, – сказал Ольга, – постоянное обращение к темным сторонам жизни, исследование преступлений, скрытых пороков, психических извращений могут в душу любого человека вселить недоверие, если не отвращение ко всему роду человеческому. А мне, знаете, этого всего по уши на работе хватает…
Турецкий подумал, что эти слова больше подходят ему, чем его спутнице, но покивал.
– А ведь жизнь, – негромко добавила Ольга, – возможность смотреть на мир раскрытыми глазами, ощущать его полноту – это же такое чудо, такой подарок на самом деле! Зачем все портить?
– Мой приятель, – сказал Турецкий, – помню, читал книжку, на которой было написано что-то вроде: «Читается на одном дыхании, потрясающая интрига, до последней страницы неизвестно, кто же убийца!» И название – «Сторож-убийца» [1]
– Супер, – оценила Ольга. – А я, кстати, начинала как криминальный репортер.
– Любопытно, – вполне искренне откликнулся Турецкий. – И вам нравилось?
– Безумно, – кивнула Ольга. – Особенно выезды вместе с опергруппами и тому подобное. Это такое реалити-шоу, я вам расскажу! – Она закатила свои зеленые глаза.
– Удивительно это слышать.
– Почему? – удивилась в свою очередь и Ольга.
– Потому что я ума не приложу, зачем красивой женщине заходить в дом, где засел убийца, или шляться по улице, где идет перестрелка. Пусть хоть и вместе с ментами. Там ей не место. Только не поймите превратно, я же не ханжа. Есть места, где женщины, особенно хорошенькие, – желанные гости. Если, допустим, я зайду в ночной клуб и не увижу там ни одной представительницы слабого пола, моему разочарованию не будет предела. Но мне почему-то кажется, что уважающая себя женщина не будет в восторге, если ее затолкают в шкаф с кляпом во рту, а ведь с героиней криминальной истории случается кое-что и похуже.
– Не преувеличивайте, – возразила Ольга. – Ничего такого со мной не случалось.
– Еще чего не хватало, – резонно заметил Турецкий.
Вязьмикина вдруг покрутила головой по сторонам:
– Давайте, может, все-таки перекусим чего-нибудь?
– Вот что мне в вас нравится – вы никогда этого не стесняетесь, – восхитился Турецкий. – Мне столько времени приходилось вращаться в среде, где женщины постоянно трещали о своих диетах и надзоре за фигурой…
– К черту ханжество, – подтвердила журналистка. – Пищеварение важнее!
«Елки-палки, – подумал Турецкий, – как же с ней легко… Может, поселиться тут, в самом деле? Да, но ведь тогда придется действительно этим издательским домом заниматься. А что? Может, привыкну еще, понравится…»
Вечером его ждало новое письмо от Веснина. Точнее, письмо снова было от Меркулова – он опять переслал Александру Борисовичу свежую корреспонденцию. Константин Дмитриевич делал все верно: ни к чему было пугать Веснина включением в дело нового человека, пусть майор себе думает, что находится на связи только с замом генпрокурора.
Но Веснин уже так не думал.
«Продолжим, господа? Я же не ошибся с множественным числом?…»
– Не ошибся, не ошибся, – пробормотал Турецкий со своим верным ноутбуком на веранде. – Продолжим.
«…Я же не ошибся с множественным числом? Наверняка хитроумный Константин Дмитриевич привлек к делу кого-то из своих матерых соратников и помощников. И правильно. Так оно надежней. Итак, мы говорили о мотивах, о том, что движет человеком, что заставляет его становиться, прибегнем к романтическому определению, рыцарем плаща и кинжала. Но гораздо сложнее объяснить эффект двойного (или даже тройного, бывает ведь и такое) агента, который работает сразу на обе (несколько) сторон. Как ни странно, но объединительный европейский процесс, американизация образа жизни и вообще медленное, но явное стирание государственных различий, по крайней мере в Европе и США, в современную эпоху как бы поощряет „двойничество“ секретных агентов. Психологи назвали это явление „феноменом добродушного попутчика“.
Тайна сия велика есть!
Надо ли объяснять одному из руководителей Генеральной прокуратуры, из чего состоит деятельность Федеральной службы безопасности? Ладно, возьму на себя такую смелость. Это обеспечение безопасности, контрразведка и борьба с подрывной деятельностью внутри страны. Надо ли объяснять вам, чем на самом деле занимается глава Волжской службы безопасности? Надо. Потому что к вышеописанным проблемам его деятельность отношения не имеет.
Так что все очень скверно. Но, с другой стороны, не так уж скверно, ведь, в конце концов, я оказался не таким дураком, каким мог оказаться… Так обычно мы себя утешаем, когда партия уже сделана, правильно? Естественно, обидно сознавать, что ты был дураком, хотя бы некоторое время. Конечно, гораздо приятней считать себя умным – всегда, изначально – и, не виня себя в недомыслии, пусть даже временном, всю вину сваливать на внешний мир. Дескать, не оправдал он наших надежд, обманул, соблазнил, а потом бросил. Но что, если внешний мир не изменился, а с самого начала был таков, каким оказался после? Случается ведь, что потом, уже отрезвев, припоминаешь плохие признаки, которые поначалу не мог или не хотел замечать. И, хлопнув себя по лбу, восклицаешь: «Ну и дурак же я был!» Это хлопанье и раскаянье, естественно, ранят самолюбие, но стоят дороже, чем упорствование в ошибке, лишь бы этому самолюбию потрафить. Вокруг мы то и дело видим людей, которые упорствуют в иллюзиях. Почему? Одно из двух: либо гордыня не позволяет им признать ошибку, либо у них попросту с разумом неладно. Такие люди раздражают нас, уже выздоровевших. Если это гордыня, то мы узнаем ее по ожесточению, с которым они отстаивают ошибку. Они знают, что ошиблись, но только в глубине души. Чем больше они знают и чем глубже в душе запрятано это знание – тем упорней, тем громче, с тем большей запальчивостью они утверждают, что по-прежнему правы. Предпочитают считать себя непогрешимыми и требуют, чтобы их считали таковыми, только бы не признать очевидного. Кроме того, им наверняка жаль инвестиций, вложенных в иллюзию. Жаль энергии, веры, лет, посвященных тому, чему всего этого посвящать не стоило. Как же так, выходит, все было впустую? Все зачеркнуть, остаться у разбитого корыта, начать с нуля?
Впустую?
Несомненно.
Но не совсем.
Ведь остается опыт. Однако, увы, опыт – вещь иррациональная, его не взвесить, не разложить по полочкам, не намазать на булку. Это только некая способность к точной реакции, состояние готовности к ее возможному применению, а не какие-то там достижения, накопления и приобретения. Те, кто предпочитает нечто иметь, нежели нечто уметь, опыту предпочитают приобретение, то есть неоспоримый факт, пусть даже он – неправда. Те же, кто упорствует в заблуждениях по причине отсутствия ума, менее агрессивны в их защите. Они продолжают верить – тупо и относительно спокойно. Они для нас меньшее зло. Словом, не так уж все плохо. Не так уж… Было бы скверно, если бы не один пустяк: ошибка была просто заблуждением, а правда, к сожалению, чем-то совсем другим, тем, что гораздо ближе к предательству.
Но давайте посмотрим на заблуждение по-новому – как на доказательство ума. Кто не испытывает разочарований? Только тот, кто упорствует в заблуждениях. Но именно это и означает, что его разум спит либо попросту отсутствует. Когда наступает разочарование? Тогда, когда ситуация, которую мы прежде оценивали положительно, представляется нам отрицательной. Но почему? Можно сказать: ситуация была хорошая, но постепенно изменилась к худшему. И обидеться на нее за то, что она изменилась. Однако можно сказать иначе: ситуация была нехорошей с самого начала, только мой разум спал, но – слава богу – он вовремя проснулся!
Так вот, мой разум, слава богу, проснулся. И я постараюсь разбудить ваш!
Когда речь идет о Конторе, все представляют себе здание на Лубянке. И это правильно, как говаривал первый и последний президент несуществующей ныне страны. Но ведь Москва только субъект Федерации, пусть и крупнейший, и количество фээсбэш-ников, работающих в Первопрестольной, несопоставимо с числом их коллег в провинции.
Итак, что же происходит в провинции? В конкретной провинции! В известной вам провинции!
В деятельности любого УФСБ нет ничего необычного и особенного. Все в подобных спецслужбах происходит так, как часто происходит в нашем российском обществе и в родном российском государстве. В этом ведомстве (Волжском УФСБ) можно обнаружить как честных и профессиональных работников, так и людей вороватых, жуликоватых и даже просто преступных, практически не желающих работать так, как того требуют конституционные положения и ведомственные инструкции. Столкнетесь вы здесь и с людьми, опасными для общества и государства. Кстати, они связаны преступными узами с номенклатурными чиновниками, руководителями области, образуя организованное преступное сообщество, обладающее ни с чем не сравнимым административным ресурсом. Вот уж субъект Федерации так субъект!
У вас неизбежно возникнет вопрос: почему я обращаюсь в Генеральную прокуратуру? Почему не обращаюсь, например, непосредственно на Лубянку?
Возможно, с этого стоило бы начать, но согласитесь, что, не сделав этого, я поддержал интригу. Хотя возможно, ответ вы уже и сами поняли. Узнав то, что узнал, я оказался не в состоянии определить, кому можно доверять в собственном «профсоюзе».
Как это ни печально, в нашем обществе долго складывались тепличные условия для коррупции. Гигантский, неоправданно громоздкий класс – я настаиваю именно на этом определении – чиновничества и лентяев (что не тождественно, надо признать) оказался питательной средой для такого рода преступлений. Бюрократов и бездельников объединяет потребительское отношение к обществу. И еще – агрессивное поведение, когда намечается ущемление их интересов. Возникает, конечно, и корпоративная солидарность, если замахиваются на номенклатурные реалии.
Очень долго и упорно людям инициативным и предприимчивым ставили в пример исполнительных, послушных и безвольных. Очень долго и упрямо мы делали ставку на плакатно-торжественную массовость, забывая, что в этой впечатляющей массовости растворяется индивидуальность. В безликих «крепко спаянных» рядах начисто исчезала личность. Но зато такими раздавленными легче командовать.
Помните ли вы, что сегодня борьба с коррупцией на всех этажах власти – одна из приоритетных задач? Ее поставил перед нами президент России. А руководить операциями по борьбе с коррупцией необходимо из Москвы. Нельзя доверять проведение операций местной милиции и чекистам. Служебный статус разрабатываемых «объектов» оказывается высоким. И есть опасения, что неминуемо включится административный ресурс, то есть противодействие борьбе с коррупцией со стороны областной администрации, а также руководства органов правопорядка: милиции, прокуратуры и ФСБ. А участие в операции сотрудников из центра неминуемо отобьет все соблазны коррупционеров применить «телефонную защиту».
И напоследок сегодня. Законы подобны паутине. Мелкие насекомые в ней запутываются, крупные – никогда. Так считается. Таково общее мнение. Я попытаюсь его изменить».
…Турецкий выключил компьютер.
Что Веснин в самом деле собирается сказать? Может, он просто развлекается, сидя в своем убежище? Крупное насекомое – это, понятно, Тяжлов. Но дальше-то что?
Помимо этого была еще приписка от Меркулова. В ответ на запрос Турецкого он сообщил, что до Тяжлова Волжским УФСБ рулил некий генерал-майор Пьяных, который ныне исполнял обязанности чрезвычайного и полномочного посла России в африканской стране, название которой Турецкий слышал впервые. В настоящий момент он пребывал в отпуске – уехал на сафари. Связаться с ним пока не представлялось возможным. В общем, час от часу было не легче.
В дверь постучали.
Горничная принесла конверт. Турецкий дал ей на чай и отпустил. В конверте оказалось приглашение от господина Леоновича посетить его в любое удобное время, а именно – как можно скорее.
Через час с небольшим Турецкий встретился с кандидатом в мэры у него в офисе. Правда, пришлось некоторое время подождать в приемной.
Леонович сидел за огромным, не меньше трех метров в ширину, столом. Стол был старинный, резной, орехового дерева. Стены кабинета обиты красным дамаском, потолок был сводчатым. Письменный стол, кресло и стул, на котором сидел Турецкий, – вот и вся обстановка. Турецкий смотрел на Леоновича: он был в темном костюме, темном галстуке, белой сорочке. На столе перед ним лежало яблоко и перочинный нож. В кабинете была только одна дверь – та, в которую вошел Турецкий. Значит, Леонович заставил его ждать почти полчаса по какой-то особой причине, а отнюдь не потому, что, скажем, писал или принимал посетителей. Например, чтобы продемонстрировать свою занятость и значимость в ситуации.
– Я не вовремя? – спросил Турецкий.
– Разумеется, я рад видеть новых людей. Вы хорошо сделали, если пришли с каким-либо предложением… – И Леонович посмотрел выжидательно.
«Потешается гад, – подумал Турецкий, – сам же меня позвал». Однако принял правила игры:
– А если нет? Впрочем, понимаю, вы очень заняты…
Леонович посмотрел на Турецкого, довольный собой, торжествующе и одновременно иронически улыбаясь. Потом вытащил из недр стола папку и подвинул ее Турецкому:
– Там – все.
– Слушайте, а нельзя было это сделать как-нибудь по-другому?
Когда речь идет о Конторе, все представляют себе здание на Лубянке. И это правильно, как говаривал первый и последний президент несуществующей ныне страны. Но ведь Москва только субъект Федерации, пусть и крупнейший, и количество фээсбэш-ников, работающих в Первопрестольной, несопоставимо с числом их коллег в провинции.
Итак, что же происходит в провинции? В конкретной провинции! В известной вам провинции!
В деятельности любого УФСБ нет ничего необычного и особенного. Все в подобных спецслужбах происходит так, как часто происходит в нашем российском обществе и в родном российском государстве. В этом ведомстве (Волжском УФСБ) можно обнаружить как честных и профессиональных работников, так и людей вороватых, жуликоватых и даже просто преступных, практически не желающих работать так, как того требуют конституционные положения и ведомственные инструкции. Столкнетесь вы здесь и с людьми, опасными для общества и государства. Кстати, они связаны преступными узами с номенклатурными чиновниками, руководителями области, образуя организованное преступное сообщество, обладающее ни с чем не сравнимым административным ресурсом. Вот уж субъект Федерации так субъект!
У вас неизбежно возникнет вопрос: почему я обращаюсь в Генеральную прокуратуру? Почему не обращаюсь, например, непосредственно на Лубянку?
Возможно, с этого стоило бы начать, но согласитесь, что, не сделав этого, я поддержал интригу. Хотя возможно, ответ вы уже и сами поняли. Узнав то, что узнал, я оказался не в состоянии определить, кому можно доверять в собственном «профсоюзе».
Как это ни печально, в нашем обществе долго складывались тепличные условия для коррупции. Гигантский, неоправданно громоздкий класс – я настаиваю именно на этом определении – чиновничества и лентяев (что не тождественно, надо признать) оказался питательной средой для такого рода преступлений. Бюрократов и бездельников объединяет потребительское отношение к обществу. И еще – агрессивное поведение, когда намечается ущемление их интересов. Возникает, конечно, и корпоративная солидарность, если замахиваются на номенклатурные реалии.
Очень долго и упорно людям инициативным и предприимчивым ставили в пример исполнительных, послушных и безвольных. Очень долго и упрямо мы делали ставку на плакатно-торжественную массовость, забывая, что в этой впечатляющей массовости растворяется индивидуальность. В безликих «крепко спаянных» рядах начисто исчезала личность. Но зато такими раздавленными легче командовать.
Помните ли вы, что сегодня борьба с коррупцией на всех этажах власти – одна из приоритетных задач? Ее поставил перед нами президент России. А руководить операциями по борьбе с коррупцией необходимо из Москвы. Нельзя доверять проведение операций местной милиции и чекистам. Служебный статус разрабатываемых «объектов» оказывается высоким. И есть опасения, что неминуемо включится административный ресурс, то есть противодействие борьбе с коррупцией со стороны областной администрации, а также руководства органов правопорядка: милиции, прокуратуры и ФСБ. А участие в операции сотрудников из центра неминуемо отобьет все соблазны коррупционеров применить «телефонную защиту».
И напоследок сегодня. Законы подобны паутине. Мелкие насекомые в ней запутываются, крупные – никогда. Так считается. Таково общее мнение. Я попытаюсь его изменить».
…Турецкий выключил компьютер.
Что Веснин в самом деле собирается сказать? Может, он просто развлекается, сидя в своем убежище? Крупное насекомое – это, понятно, Тяжлов. Но дальше-то что?
Помимо этого была еще приписка от Меркулова. В ответ на запрос Турецкого он сообщил, что до Тяжлова Волжским УФСБ рулил некий генерал-майор Пьяных, который ныне исполнял обязанности чрезвычайного и полномочного посла России в африканской стране, название которой Турецкий слышал впервые. В настоящий момент он пребывал в отпуске – уехал на сафари. Связаться с ним пока не представлялось возможным. В общем, час от часу было не легче.
В дверь постучали.
Горничная принесла конверт. Турецкий дал ей на чай и отпустил. В конверте оказалось приглашение от господина Леоновича посетить его в любое удобное время, а именно – как можно скорее.
Через час с небольшим Турецкий встретился с кандидатом в мэры у него в офисе. Правда, пришлось некоторое время подождать в приемной.
Леонович сидел за огромным, не меньше трех метров в ширину, столом. Стол был старинный, резной, орехового дерева. Стены кабинета обиты красным дамаском, потолок был сводчатым. Письменный стол, кресло и стул, на котором сидел Турецкий, – вот и вся обстановка. Турецкий смотрел на Леоновича: он был в темном костюме, темном галстуке, белой сорочке. На столе перед ним лежало яблоко и перочинный нож. В кабинете была только одна дверь – та, в которую вошел Турецкий. Значит, Леонович заставил его ждать почти полчаса по какой-то особой причине, а отнюдь не потому, что, скажем, писал или принимал посетителей. Например, чтобы продемонстрировать свою занятость и значимость в ситуации.
– Я не вовремя? – спросил Турецкий.
– Разумеется, я рад видеть новых людей. Вы хорошо сделали, если пришли с каким-либо предложением… – И Леонович посмотрел выжидательно.
«Потешается гад, – подумал Турецкий, – сам же меня позвал». Однако принял правила игры:
– А если нет? Впрочем, понимаю, вы очень заняты…
Леонович посмотрел на Турецкого, довольный собой, торжествующе и одновременно иронически улыбаясь. Потом вытащил из недр стола папку и подвинул ее Турецкому:
– Там – все.
– Слушайте, а нельзя было это сделать как-нибудь по-другому?