Незнанский Фридрих Евсеевич. Свиданий не будет

   - Это правильно. А все же: скажите, пожалуйста, Анна Савельевна, подробнее, как они проверяли выключатели в моей квартире?
   - А что-то не так?
   - Нет-нет, все так, просто ведь вы, наверное, видели, у меня телефон с автоответчиком и прочими наворотами, факс, компьютер... Все это нежнее, чем холодильник, и вроде бы кое-что у меня записалось плохо, пока я ездил.
   - Я же и говорю: свет погас. А ребята аккуратные, да еще под нашим с Зеноном Абелевичем приглядом. Володя, как сказала, на площадке. Я дверь отперла. Вошли. Заглянули в комнаты. Ребята, кстати, хотели вилки из штепселей вытащить - ну, от всей электроники вашей, но я не разрешила. Поскольку никакого пожара нет, то и трогать не следует. Но они все равно велели вам сказать - как же это я забыла?! - что, когда уезжаете куда-то, все электроприборы отключайте. От греха подальше!
   - Понятно. Отключу. А в компьютер они не лазали?
   - Разве позволила бы? Потом на кухню прошли, там они тоже всю вашу электронику осмотрели, но и на кухне все в порядке было.
   - Даже микроволновая печь?
   - Неужели не работает?
   - Работает! Просто, видно, ребята эти - основательные очень. Они адреска не оставили?
   - Что-то я в толк никак не возьму, Юрий Петрович, - заволновалась домоуправительница. - Неужели дома у вас все же что-то пропало?
   "Лучше бы пропало", - подумал Гордеев, но при этом сказал совсем иное:
   - Я, Анна Савельевна, попросту удивляюсь, насколько добросовестны эти электрики! Из государственной организации и молодые, как вы говорите (хотя про возраст визитеров собеседница мало что сообщила). Удивляюсь и при этом интересуюсь уже: хочу небольшой ремонт сделать, кое-что из электроники моей поудобнее переставить, чтобы эти самые электромагнитные поля подальше от меня находились. И если эти ребята толковые, я бы их пригласил...
   - Толковые, толковые, даже на щитке пощелкали рубильниками, а нас с Зеноном Абелевичем заставили все лампы включать - мало ли что!
   - И гриль проверили?
   - Да, что-то они там крутили. И гриль, и этот ваш... тостер, что ли?
   - Ростер.
   - Да я в них не понимаю...
   - А обед они для пробы не захотели приготовить? - почти сорвался Гордеев.
   - Вот зря вы смеетесь, Юрий Петрович. Мы кроме вашей еще в три квартиры входили, и всюду они тщательно... У Епифанцевых, например, видеомагнитофон на запись был настроен, так они кассету на всякий случай вытащили, а у Ардатовых стиральную машину обесточили и воду перекрыли.
   - И у меня воду проверяли?
   - Обязательно. Мне даже показалось, что один из них где-то офицером служил. Сейчас сами знаете, как бывает, демобилизовали без пенсии - и отправляйся, куда хочешь. Очень обстоятельные.
   - Ну, хорошо. А по телефону они никуда не звонили?.. А то у меня там какие-то номера непонятные в запоминающем устройстве остались.
   - Нет-нет. Никуда не звонили. Может, это что-то нарушилось, когда свет отключался?
   - Вероятно. Но все же связаться с ними как-то можно? Вот вернусь из командировки, и все равно никуда от ремонта не деться...
   - Думаю, вполне можно. Аварийку Михаил Кондратьевич вызывал, я у него спрошу...
   Михаилом Кондратьевичем она величала своего добровольного помощника доцента-пенсионера, преподававшего многие годы историю КПСС, а теперь восстанавливавшего недостаток общения за счет работы на благо дома, хотя порой Гордееву казалось, что он находится при Анне Савельевне не только по хозяйственным, но и по более лирическим причинам. Говорили, что жена покинула экс-доцента лет десять назад, дети выросли, и он имел полное моральное право делать новые попытки по устройству личной жизни. Гордеев уважал Михаила Кондратьевича за въедливость, но по этой же причине держался от него подальше: профессиональный лектор не мог удержаться, чтобы не вовлечь любого собеседника в обсуждение политических проблем. Особенно радовался он, обнаружив, что с его точкой зрения не соглашаются. А точка зрения у него на политику всегда определялась передовицей газеты "Правда", некогда выходившей семь раз в неделю; теперь же, когда "Правда" стала размножаться делением и возникла даже "Правда-5", Михаил Кондратьевич стал страстным читателем не только всех этих "Правд", но и тех газет, которые гордо именовали себя патриотическими. "Сейчас я вас распропагандирую!" восклицал Михаил Кондратьевич и начинал свою атаку всегда с одной и той же фразы: "Согласитесь, что идея коммунизма сама по себе прекрасна, вот только воплотить ее как следует пока не удалось!" После такого вступления даже самые говорливые оппоненты ветерана политпросвещения чувствовали некоторые неполадки в речевом аппарате. Старался попросить пардону уже в начале подобных дискуссий и Гордеев.
   Однако он мог быть уверен, что Михаил Кондратьевич точно помнил, кому он звонил и с кем разговаривал.
   Попрощавшись с Анной Савельевной и условившись, что он еще заглянет к ней до отъезда, Гордеев отправился домой.
   Было ясно, что во время столь тщательного осмотра электроаппаратуры и проводки в его квартире можно было подложить не только пакетик с кокаином, но, пожалуй, и посерьезнее вещички.
   "Они", как можно предположить, этого пока не сделали.
   И на том спасибо.
   Глава 4. И ВСЮДУ СТРАСТИ РОКОВЫЕ...
   Тогда исполнилось гордое сердце девушки гневом, и она решила отомстить.
   Братья Гримм. Шестеро слуг
   Прежде чем записать коротко то, что он узнал от Анны Савельевны, Гордеев проверил автоответчик телефона. И не зря: оказалось, ему звонила Лида.
   Сессию она сдала (радости в голосе не слышалось) и была готова лететь в Булавинск. Спрашивала: не передумал ли он, Юрий Петрович? И если не передумал, просила позвонить ей домой после трех дня.
   Гордеев не передумал. Более того, события последних часов вызвали у него хорошо знакомое ощущение, которое он однажды стал называть рабочей злостью. И даже составил в связи с этом небольшое теоретическое пояснение. Злость сама по себе, трактовал Гордеев, качество скверное, глупое а, может, и мерзкое. Нельзя злиться на стечение обстоятельств, на прихоти или какие-то черты характера людей, которые тебя окружают, не следует злиться на явления вообще, если они тебя прямо не касаются, а лишь не нравятся почему-то. Однако, если покушаются на то, что составляет твой образ жизни, твою суверенность, твое достоинство, не только можно, но и должно разозлиться. Разозлиться - и уж врезать так врезать. Чтобы раз и навсегда отвадить. Но врезать не грубо, а красиво и сильно. Как и положено человеку его интеллектуальной профессии.
   Вот такое состояние подготовки к самозащите-возмездию и называл Гордеев рабочей злостью. Он ощущал его приход мгновенно по тому, что начинало казаться: внутри, правее и глубже сердца, появлялась небольшая, но очень тугая пружина, и пружина эта словно поднимала тело над землей, лишала его ощущения веса и вместе с тем приводила в готовность к любым, самым сложным делам - ради того, чтобы после завершения дела вновь вернуться во вполне им, Юрием Петровичем Гордеевым, заслуженное состояние молодой жизнерадостности и разнообразных желаний, серьезных и не очень.
   Гордеев включил компьютер, вставил дискету и набрал на экране простое слово: "Дневник".
   Не однажды вспоминал он добрым словом то, что, когда в девятом классе отказался ходить в музыкальную школу и окончательно сменил фортепьяно на гитару, мама, Елена Павловна, отправила его на курсы машинописи.
   - Если мой сын глух к подлинному искусству, значит, он не может не быть прагматиком, - сделала вывод мама. - А поскольку умение быстро печатать на машинке еще никому не помешало, от клавишей тебе не отвертеться.
   В учебном комбинате Гордеев оказался единственным парнем, но через несколько месяцев занятий прочно занял место в первой тройке по скорости. Девчата на курсах были веселые, без выпендрежа, острые на язык и почти поголовно курящие. И Гордеев втянулся, беря сигарету - за компанию, после чего бросал курить лет пятнадцать, пока не покончил с этим делом окончательно. Здесь же, среди машинок и сигарет, пережил юный Юрий Петрович и первую свою "лав стори", о которой время от времени вспоминал до сих пор. Собственно, сердечное и, так сказать, телесное увлечение и прервало его образование по специальности "машинистка-делопроизводитель". Елена Павловна еще кое-как мирилась с табачными ароматами, исходившими от одежды сына, однако, хотя так и не узнав всего, но материнским чутьем о главном догадавшись, увела сына с курсов, сказав, что полученных умений ему вполне хватит в жизни.
   В общем, и здесь она была права: Гордеева скорость печати никогда еще не подвела, а его первая возлюбленная, жительница подмосковного Калининграда, который она упорно называла Подлипками, преподала ему поистине бесценные уроки поведения тет-а-тет, так что впоследствии переучиваться не приходилось - только совершенствоваться...
   Пересказав компьютеру происшедшее с ним и в его квартире, Гордеев переписал свой "дневник" еще на одну дискету и, сделав в тексте кое-какие сокращения, вновь взялся за телефон.
   Друг, адвокат Вадик Райский, был на рабочем месте, и Гордеев договорился с ним пересечься "на стрелке". Жаргон - великая вещь, хотя бы потому, что, обращаясь к нему, экономишь время, а главное, слова. Ведь в жаргонном слове содержится несколько слов обычных.
   - Ну что, Юрий Петрович? - вопросил сам себя Гордеев, посмотрев на часы. - В твоем распоряжении почти час. Не хочешь ли ты...
   Зазвенел телефон.
   "Лида? Нет, не она".
   - Слушаю вас.
   - Здравствуйте. Это Юрий Петрович?
   - Да. Слушаю вас.
   - Мне ваш телефон дали в консультации юридической. Марина Юлиановна дала. Сказала, что вы помочь можете.
   - А в чем дело? - Действительно, Марина работала секретарем в их консультации, и если она вправду дала кому-то домашний телефон Гордеева, который для нее был то Юрием Петровичем, то Юркой и "змеем подколодным", значит, действительно дело выглядело незаурядным. Правда, Марина, ценя Юрия Петровича как профессионала, нередко, проникшись очередным замысловатым криминальным или гражданским сюжетом, могла отправить клиента к Гордееву, совершенно не думая о том, какая сумма гонорара светит адвокату.
   - Понимаете, я сестра... То есть с моей сестрой произошло... Ну, кто мог подумать? - В трубке начались всхлипывания, и Гордеев, которого события этого дня заставили быть настороженным, стал успокаивать звонившую, хотя имел основания предположить, что этот звонок был не просто звонком. После пакетика с героином и не то можно было бы придумать. Однако все же решил послушать... Тем более что проверить не так сложно. Позвонить Марине, в милицию, в прокуратуру...
   - Пожалуйста. Что, собственно, случилось?
   - Моя сестра... Кто мог подумать! Пришла домой, а они лежат... Ну, она и схватила нож, то есть два ножа...
   - Кто лежит? Зачем ножи?
   - Да полюбовники лежат. - Голос в трубке стал тверже. - Муж ее, Виталька, и полюбовница его, думали, не придет она. А она пришла и за нож схватилась... А там два ножа было...
   Слушая рвущийся от всхлипов и рыданий рассказ, Гордеев понял следующее.
   Муж сестры звонившей привел в квартиру подружку. А жена, то есть сестра, в это время была на работе, а поскольку она работала кассиршей в гастрономе, и довольно далеко от дома, все казалось шито-крыто. Однако, возможно - тут уже Гордеев домысливал, - сестра-жена испытала какую-то тревогу, заволновалась и сделала то, чего ни в коем случае не должна была делать на рабочем месте в нынешние времена - хлебнула во время обеденного перерыва чего-то горячительного, благо она работала среди спиртного и закусок. Но и закуска не помогла - администратор отстранил ее от работы. Конечно, здесь уже возникали другие сюжеты - связанные с конфликтами и страстями, которые тлели и горели в гастрономе, но это уже вне обстоятельств данного дела.
   Словом, в то время как муж любил свою подружку на супружеском ложе, его юридическая, но в данный момент не фактическая жена в несколько взволнованном состоянии приближалась к дому.
   Вероятно, страсть, а может быть, и свойственная мужчинам беспечность не подсказали коварному изменщику, что использование минимального средства безопасности - дверного засова - не является трусостью, а лишь становится способом избежать многих внутрисемейных конфликтов. Так или иначе, разгоряченной малой дозой спиртного и достаточно крепкой административной выволочкой жене пришлось дойти до точки кипения при виде мужа, отдыхающего, держа в объятиях голую девицу. Обнаженность осквернительницы супружеского ложа потрясла, как понял Гордеев, не только нетрезвую жену, но и ее сестру, несколько раз, не иначе как со слов мстительницы за свою поруганную честь, повторившей при рассказе эту подробность...
   "Гулять так гулять! - подумал-прокомментировал Гордеев, оправдывая потерпевших, а не ту, которую его просили защищать. - Что ж им в июне заниматься любовными состязаниями в калошах и с зонтиками?!"
   Недолго думая, жена схватила попавшиеся ей на глаза два ножа и вонзила их в тела возлюбленных. Эта подробность - именно два ножа, а не один также показалась Гордееву любопытной. Откуда же взялись два ножа рядом в комнате, не в кухне - в спальне, очевидно?
   Он спросил сестру. Она не знала. Два ножа - может быть, они закусывали незадолго до прихода жены - или задолго, какая разница, главное, ножи оказались как нарочно наготове, причем один согнулся при ударе о ребро блудливого мужа.
   Проведя акт возмездия, жена вызвала милицию и "скорую помощь", и вот теперь эротоманы валяются чуть ли не под капельницами, но в разных палатах, а отомстившая за свою поруганную честь жена, к тому же протрезвевшая, сидит в камере для временно задержанных. И хотя, по словам сестры, милиционеры относятся к ней хорошо - "и уважают", пару лет лишения свободы она очень и очень вполне даже может получить, как просветили ее бывалые люди из тех, с которыми ей теперь приходится общаться.
   Дело, несмотря на всю его бытовуху, заинтересовало Гордеева. Он почувствовал, что здесь ему могут открыться какие-то интересные подробности, которые не мог бы и предположить. Если, конечно, это не интриги тех же людей, которые начали роиться вокруг него. Интриги пока непонятные.
   - Знаете что, - сказал Гордеев, - к сожалению, я сейчас не могу заняться делом вашей сестры. Обратитесь еще раз к Марине Юлиановне, она посоветует вам другого адвоката. - Он показал язык в телефонную трубку. - Я ей тоже позвоню. Не переживайте. Дело вашей сестры не безнадежно. Тут состояние аффекта, а это смягчающее обстоятельство!
   - Но Марина Юлиановна вас рекомендовала, - повторила настойчивая сестра.
   - А я и не отказываюсь. Просто сейчас лето, и даже у адвокатов могут быть свои планы, - туманно ответил Юрий Петрович, вновь показав язык телефонной трубке.
   Трубка всхлипнула.
   - Есть ведь и у адвокатов отпуска, путевки, планы, которые трудно изменить. В конце концов, у нас в юрконсультации все адвокаты профессионалы своего дела (в этом Гордеев не был убежден, но есть корпоративная солидарность), и вам обязательно помогут. И потом, я всегда могу при необходимости поддержать коллегу. Дайте мне ваш телефон...
   Женщина продиктовала номер, по которому Гордеев предположил ее местожительство.
   - Сестра у вас тоже в Химках? - спросил звонившую.
   - Нет, - не удивившись, ответила она.- Она живет в Сокольниках.
   - Хорошо. Попросите Марину Юлиановну, чтобы она подыскала вам еще кого-то.
   - А кого бы вы посоветовали?
   Фигушки, подумал Гордеев. Никаких советов. Никаких фамилий.
   - Трудно сказать. Сейчас лето, как я сказал, отпуска и тому подобное. Да вы не переживайте, - вновь стал успокаивать он, услышав очередной всхлип в трубке. - Думаю, у вашей сестры немало смягчающих обстоятельств, хотя то, что она немного выпила, не очень здорово.
   - Но вы понимаете, когда она вызвала милицию, то взяла из бара... ну, домашнего бара в стенке бутылку водки и выпила. Выпила еще..
   Гордеев понял, что сейчас откровения сестры покусительницы на убийство окончательно перейдут за опасную черту, к которой при телефонных разговорах даже не следует приближаться.
   - Извините, я до сих пор не знаю вашего имени-отчества...
   - Клавдия Васильевна.
   - Так вот, Клавдия Васильевна, все подробности дела вашей сестры следует обсудить подробно, действительно с адвокатом, а не вот так вот, на бегу, то есть это я бегу. Повторяю - держитесь, сестру при свидании успокойте, а пока все обстоятельно расскажите тому адвокату, которого предложит вам Марина Юлиановна.
   Как знать, может, этот звонок был без подвохов. Подвохов со стороны провокаторов с пакетиком. Марина схулиганила. Она вполне могла подсунуть это дело ему именно потому, что уже не раз в минорные периоды их все не кончающегося романа говорила нечто в том духе, что падет блудливый кот Гордеев от руки какого-нибудь мстителя за поруганную честь... Вот пока что и предложила вдуматься в сюжет с мстительницей...
   Однако, к сожалению, вдумываться сейчас в эту пикантную историю не приходилось. Господин адвокат еще раз посмотрел на часы и решил пробежать до ближайшего магазина, купить кое-чего к ужину.
   Пройдя Пресненским переулком, он вышел на саму Пресню, которая - он так и не мог понять, то ли оставалась Красной, то ли вновь получила старое название - Большая Пресненская.
   И вдруг на пороге гастронома Гордеев лицом к лицу столкнулся со стройной большеглазой брюнеткой с большой папкой в руке.
   - Инара Альбертовна! - полушутливо воскликнул он, ибо по возрасту брюнетка была ему ровесницей, но выглядела сущей студенткой.
   - Юрий кактебятам! - в тон ответила большеглазая. - Куда торопишься?
   - Хочу взять баночку-другую джина с тоником и распить с тобой по старой дружбе.
   - Не против. Но недолго. Несу работы отца в галерею, - махнула она рукой в сторону Малой Грузинской.
   - Выставка?
   - Да, есть один проект - картины и графика художников, живущих в горячих точках - Грозный, Таджикистан, Приднестровье... Да где они не горячие?
   - А отец все там?
   - А куда он поедет? У него там мастерская, сад... Жизнь.
   - Понятно. - Гордеев взял джин-тоник и пакетик фисташек. - Может, зайдешь, я тут неподалеку живу, - пригласил Инару.
   - Зайду, посмотрю, как адвокаты живут, - пообещала она. - Когда-нибудь потом. Сейчас времени ну вот ни насколько!
   Гордеев был знаком с Инарой со студенческих времен. Она окончила Институт стран Азии и Африки при МГУ и знала, кажется, десяток экзотических и полуэкзотических, с точки зрения Гордеева, языков, не считая французского, немецкого и английского. Некогда познакомились они на спектакле университетского театра и с тех пор, встречаясь редко, тем не менее всякий раз испытывали какой-то сердечный подъем, доброе чувство.
   - Как жить, Юра? - вздохнула Инара и полезла за сигаретами. - Дни летят, только и вспоминается, как валюсь вечерами без сил на подушку.
   - Ну а работа-то хоть есть?
   - Работы сейчас хватает - времени слишком мало. Мало мне двадцати четырех часов в сутки - приходится от многих предложений отказываться...
   - Всех денег не заработаешь, - меланхолически заметил Гордеев.
   - А мне и не надо всех! Мне бы только из своей однокомнатной выбраться и родителей к себе забрать. Вот и все! Но впрочем, сегодняшние цены даже на маленькие квартирки ты знаешь...
   - Во всяком случае, я могу оказать тебе юридическую помощь, - грустно сказал Гордеев.
   - Окажи мне просто словесную помощь, скажи: ведь то, что я делаю, не просто суета?!
   - Ну, Инара, какая же суета, если у тебя и ребенок, и родители!
   - Правильно, да только мне кажется, что могла бы заниматься тем, что умею и люблю, без этого жуткого надрыва...
   - Но это время такое. Время перемен, как говорят китайцы.
   - Да, известный трюизм. Дело не совсем в этом. Все время - какие-то суррогаты. Что-то ненастоящее.
   - Но сама-то ты вон какая настоящая!
   - Юра, а тебе никогда не хотелось заняться более спокойными делами?..
   - Капусту, что ли, на даче сажать?
   - Нет, это дело полезное, а я говорю о душеполезных...
   - Ты знаешь, я не задумывался особенно. Да и не хочу задумываться. Надо что-то все время делать, по возможности - хорошее, ну вот как ты... А остальное - потомки разберутся. Кстати, если хочешь, и я маленькое хорошее дело сделаю - донесу твою папку.
   - Не надо, она не тяжелая. Папа в последнее время и рисовать стал меньше.
   - А то давай! К тому же мне было бы приятно пройтись с такой красивой женщиной по улице.
   - Вот с этого бы и начинал! А то напустил туману. Ступай по своим делам, я же вижу, что ты, несмотря на твои усилия пофлиртовать, торопишься и через пару минут тебе будет не до меня...
   - Инара! Как ты могла!..
   - Не ври! Если я тебе действительно понадоблюсь, вот мой телефон. Она протянула визитную карточку. - Можешь мне дать свою.
   - У меня с собой нет. Ты же не захотела заглянуть ко мне... - Гордеев говорил еще что-то, но чувствовал, что действительно ему пора возвращаться к телефону. - Но телефон я ведь могу записать и на твоей карточке. - Будет как пароль. - Он не без труда оторвал глянцевую полоску от визитной карточки Инары и нацарапал - ручку всегда носил в кармане - свой телефон. Карточка какая красивая, рвать жалко было, но что поделаешь...
   - Ладно, - махнула рукой Инара. - Это за счет фирмы. То есть визитка за счет фирмы. Ступай.
   Гордеев нахально чмокнул ее в щеку и поспешил домой.
   На автоответчике никто не появился, но едва Гордеев начал косметически убирать квартиру, как раздался звонок.
   Это была Лида.
   Глава 5. ЛЕТАЙТЕ САМОЛЕТАМИ КОМПАНИИ "СИБИРЬ - ЕВРОПА"!
   - Да что в мире не воздух? Сам человек, вот выпусти из него воздух, увидишь, что останется.
   Бальтасар Грасиан.
   Критикон, I, ХIII
   Коротко поговорив с Лидой, Гордеев условился встретиться с ней в авиакассах на Рождественке, рядом с метро "Кузнецкий мост".
   Гордеев мог бы предложить и другое место с кассами - например, в вестибюле метро "Тургеневская", но ему хотелось не то чтобы с уверенностью установить, но полюбопытствовать, будет ли за ними слежка. В уютном и обычно даже летом малолюдном помещении касс на Рождественке следить будет сложнее.
   Он велел Лиде, если она окажется там раньше, пройти в здание, встать в очередь и ждать. Все естественно: кто первый приходит - тот и занимает очередь.
   А получилось так, что Лида вошла следом за Гордеевым, когда он только появился на Рождественке. Народу, несмотря на лето, действительно почти не было. У международных касс, поигрывая мобильными телефонами, с достоинством заказывали билеты два полноватых молодых человека в дорогих белоснежных летних рубашках с галстуками - очевидно, дорогими, под стать рубашкам. На них, скучая, смотрел секьюрити в милицейской форме, расслабленно занимавший стул у входной двери.
   За билетами на внутренние рейсы стояло пятеро: две маленькие кавказские женщины, пестро одетые, они, когда вошел Гордеев, завершали оформление, рослый парень с большой черной сумкой через плечо, как говорится, без особых примет - крепкий, но не "качок", не без мысли на лице, но и не с той мыслью, которая на другие не похожа. Далее стоял ветеран с массивной резной тростью. Что немного удивило Гордеева - почему он в очереди? Разве прежние льготы отменены? Но ветеран пребывал в спокойном ожидании. За ветераном стояла то ли якутка, то ли еще из каких-то северных народов женщина лет сорока пяти, очень симпатичная.
   Когда Гордеев впервые увидел Лиду, впечатление о ней составилось довольно определенное: хороша, но еще не осознает по-настоящему ни себя, ни своей женственности; умна, однако ум еще неопытен, не обработан как следует; обаятельна, но будто стесняется себя самой. Лида была в легкой блузке и светлых брюках, отчего казалась еще выше, а ноги ее еще длиннее, несмотря на туфли-лодочки без каблуков. Когда Лида подошла к Гордееву и поздоровалась, оказалось, что она немногим ниже Юрия Петровича, бывшего вратаря футбольной команды университета, ростом не обиженного. Конечно, на лице ее была видна усталость, но не та, которую вызывает сдача зачетов и экзаменов. Эта усталость исчезает через два-три дня после того, как зачетка до следующего семестра сдана в деканат, после того как проспишь столько, сколько хочешь, а не столько, сколько позволит расписание. Нет, на лице Лиды была другая усталость - следы непреодоленных трудностей, следы продолжающихся тревог, следы пугающей неизвестности.
   Они поздоровались и успели переброситься несколькими тихими фразами, пока за ними не заняли очередь двое молодых людей - парень и девушка, решавшие кроссворд в рекламной газете.
   Гордеев полувзглядом, полушепотом предупредил Лиду, что дело они здесь не обсуждают. Просто берут билеты на ближайший рейс и уходят. Укоризненно покачал он головой и на попытку Лиды вновь заговорить о гонораре. Юрий Петрович не считал себя зажиточным человеком. Он любил дарить подарки, он с удовольствием подкидывал миллион-другой не только матери, но и сестре. Однако в этом случае Гордеев решил действовать по принципу, который в России нельзя считать совсем пустым, - по принципу: куда вывезет. Во-первых, он был уверен, что сможет выручить Андреева-отца и тот оплатит положенное, во всяком случае покроет расходы, а во-вторых, и, может быть, в-главных, считал, что вызов был брошен не просто отдельному человеку, а всему адвокатскому сообществу, как бы оно ни было противоречиво и разномастно внутри. Адвокат призван защищать - тем более делом профессиональной чести и достоинства должна стать защита самих себя. Словом, как говаривал гений преодоления Бетховен: "Человек, помоги себе сам!"
   Очередь двигалась быстро, но Гордеев успел подсказать стоявшим сзади кроссвордистам пару слов, в том числе название "запеченного кушанья в виде батона с начинкой". Парочка, решавшая кроссворд, вполне могла быть теми, кого приставили, если приставили, проследить за Гордеевым и Лидой. Кроссворд - слабенький, простенький - они решали плохо. Парень почти по складам читал определение (не потому по складам, что читать не мог, а, вероятно, потому, что девушка в этот момент навострялась услышать, о чем заговорят Гордеев и Лида). Затем девушка называла невпопад какое-то слово, воцарялась пауза (могли слушать оба), затем парень произносил одно и то же: "Не подходит", вновь воцарялась тишина, после чего парень переходил к следующему слову. После нескольких таких пассажей Гордеев подсказал им "курорт на Черном море" - "Евпатория", а затем и "кулебяку", на место которой парень упорно хотел вписать "рулет" и повторял сокрушенно, глядя на лишние пустые клеточки: "Может, опечатка?"