Незнанский Фридрих Евсеевич. Выбор оружия

   – Пока ничего. Только телевизор работает.
   – Отстройся получше.
   – Да уж лучше некуда…
   Он прибавил звук. Несколько минут из динамика звучала какая-то реклама, потом она оборвалась на полуслове и стал отчетливо слышен стук в дверь, затем голос Никитина:
   – Войдите! Илья Наумович? Почему вы пришли сюда? Почему без звонка? Что случилось?
   – Приходил Бурбон. Требует перевести ваш вклад на счет «Восхода». Я в безвыходном положении. Он знает, что моя семья в Афинах.
   – Не морочьте мне голову. Ваша семья давно уже не в Афинах. А где – не знаем даже мы. Пока.
   – Он убьет меня!
   – Не успеет…

* * *

   «– Агентство „Глория“? Дениса Грязнова, пожалуйста. Это генеральный директор Народного банка Дорофеев… На задании? Передайте, что я жду его завтра у себя в девять утра. У меня очень важная информация о деле Никитина. Да, завтра, ровно в девять».
   Начальник службы безопасности Народного банка Анатолий Андреевич Пономарев до отказа прибавил звук на своем магнитофоне, но слышнее не стало. Стук положенной на рычаги трубки донесся уже издалека, а потом и вовсе все стихло. Что за черт? Динамик испортился? Не может быть. Машина надежная – «Панасоник», ни разу не подводила. Пономарев потряс магнитофон, промотал назад пленку. Нет, все нормально. Батарейка в «жучке» села? Как такое могло случиться? Недавно новый «жучок» поставил. Чертовы япошки! Тоже научились халтурить. Ничего не поделаешь, придется менять. И сегодня же. «Очень важная информация о деле Никитина…» Ее нельзя упустить.
   Пономарев спустился в комнату охраны. Из полутора десятков мониторов, соединенных с видеокамерами в кабинетах и операционных залах банка, светились только два: в аналитическом отделе у Глузмана и в приемной генерального директора. В приемной вообще происходило что-то необычное: толпилось человек семь или восемь с бокалами в руках, громко разговаривали, смеялись, подливали в бокалы шампанское из стоящих на столе референта бутылок. Народ был в основном молодой, только трое – ровесники Дорофеева или чуть постарше. Пономарев обратил внимание, что серый костюм на одном из них сидит как-то странно – не то чтобы мешковато, но как бы чужеродно, как всегда сидит штатская одежда на привыкших к мундирам кадровых офицерах.
   – Что там происходит? – спросил Пономарев у охранника.
   Тот объяснил:
   – Сделку какую-то обмывают. Они приехали минут сорок назад, шеф сам вышел их встретить. Шампанское с собой привезли…
   Камера была установлена в одном из верхних углов приемной, лица не мониторе были мелкими, но одного из гостей Дорофеева Пономарев все же узнал – высокого, рыжего, в джинсе. Это был директор детективного агентства «Глория», в последние дни он несколько раз приезжал в банк, однажды при входе наткнулся на Пономарева и показал ему свое удостоверение.
   «Какую, интересно, сделку может отмечать Дорофеев с директором этой „Глории“?» – подумал Пономарев.
   Дорофеев между тем поставил свой бокал на поднос и вошел в кабинет. Включил свет – экран монитора оживился. Дорофеев нажал кнопку селекторной связи кабинета с комнатой охраны, распорядился:
   – Принесите мне дубликаты ключей от приемной и кабинета, я свои забыл дома.
   – Несу, Илья Наумович!
   Охранник поспешно снял со связки два ключа и вышел из комнаты. Экран кабинета погас – Дорофеев почему-то выключил видеокамеру. Пономарев увидел, как в приемную вошел охранник, отдал ключи директору банка и вернулся к пультам. Начальник службы безопасности еще понаблюдал за происходящим в приемной, потом поднялся в свой кабинет. Нужно было дождаться, пока все уйдут. Бутылки на подносе уже были пустыми, так что до окончания приема было недалеко. Разве что пошлют за новыми. Но это вряд ли, Дорофеев не любил шумных сборищ, а если участвовал в них, то лишь в интересах дела.
   Пономарев не ошибся. Минут через десять послышались голоса и смех в коридоре, звяканье ключа в замке приемной. Шум стих. Пономарев вышел из кабинета, подергал ручку двери приемной. Заперто. Значит, Дорофеев ушел с гостями. Это удачно. Он надеялся, что по нередкой для него рассеянности Дорофеев забыл включить камеру в кабинете. Так и оказалось. Тоже удачно, есть повод, не вызывая никаких подозрений охраны, войти в кабинет генерального директора. Но ключей от кабинета и приемной в связке не было.
   – Он не занес, – объяснил охранник. – Забыл, наверное.
   Пономарев нахмурился.
   – А как же уборщица завтра войдет?
   – А я-то при чем? – ответил охранник. – Не бежать же мне за ним следом.
   Черт! Досадно. Очень досадно. Пономарев обругал себя за то, что не сделал дубликаты ключей. Но кто мог предвидеть такой случай? Ни разу еще Дорофеев не забывал свои ключи дома. И надо же, чтобы именно сегодня это случилось. Был только один выход: послать шофера к секретарше Дорофеева, у нее был еще один комплект ключей. Жила она неподалеку – возле «Тургеневской». «Так придется и сделать», – решил Пономарев и пошел к выходу из комнаты охраны.
   Все это время охранник не слишком внимательно, вполглаза, следил за тем, что происходило в приемной. После вчерашнего ночного дежурства он не выспался, днем полаялся с женой, упрекнувшей, что он даже мусорное ведро не может вынести на помойку, впереди была бесконечная ночь, и он мечтал, чтобы поскорей убрался из банка этот хмурый сыч Пономарев, и тогда можно будет вздремнуть, устроившись в мягком кресле. Но при этом он ощущал какое-то служебное беспокойство, ему показалось, что из приемной генерального директора вышло меньше людей, чем там было. Хотел было поделиться этим своим странным ощущением с начальником службы безопасности, но вид у того был такой мрачный и раздраженный, что охранник подумал: «Еще обложит».
   И промолчал.
   А между тем он был прав. Когда гости Дорофеева – а это были специально вызванные сотрудники «Глории» – в сопровождении генерального директора банка шумно вываливались из его приемной, Денис Грязнов, Турецкий и майор Олег Софронов, облачившийся ради такого случая в серый выходной костюм, прошли в темный кабинет Дорофеева и расположились там на стульях у стены, по обе стороны от двери.
   Сквозь неплотно задернутые гардины на окнах в кабинет проникал рассеянный свет фонарей с Бульварного кольца, стекла приглушали шум проезжавших внизу машин, бой старинных напольных часов казался оглушительно громким.
   Пробило девять, потом прошло еще полчаса. Нестерпимо хотелось курить, но об этом нечего было и думать.
   Десять. Половина одиннадцатого. Олег Софронов хотел уже высказать все, что он об этой идиотской затее думает, как тут в приемной вдруг звякнул замок. Затем второй – в дверях дорофеевского кабинета. Дверь открылась. Какой-то человек, не зажигая света, прошел к письменному столу генерального директора и взял трубку его прямого телефона.
   Турецкий щелкнул выключателем. Вспыхнула люстра. Человек, стоящий у стола с телефонной трубкой, в которой уже была свинчена крышка микрофона, испуганно оглянулся.
   Но это был не Пономарев.
   Это был начальник аналитического отдела Народного банка Борис Глузман.
   Из объяснения гр-на Глузмана Б. Г., 1967 г. р., прож. в г. Москва, Черемушкинская ул., 34, кв. 125:
   "Вопрос. Вы были задержаны сотрудником МУРа майором милиции Софроновым в кабинете генерального директора Народного банка в тот момент, когда пытались заменить в телефоне директора банка подслушивающее устройство. С какой целью вы это делали?
   Ответ. Мне приказали.
   Вопрос. Кто?
   Ответ. Мой бывший сослуживец, начальник отдела компьютерного обеспечения внешнеторговой ассоциации «Восход» Артур Блохин. Он позвонил мне на работу и сказал, что это нужно срочно сделать.
   Вопрос. Где вы взяли «жучок», который хотели поставить в телефон Дорофеева?
   Ответ. Мне его привез какой-то молодой человек.
   Вопрос. Кто этот человек?
   Ответ. Я не знаю, как его зовут. Знаю только, что он работает в охране ассоциации «Восход». Во время моей работы там я его несколько раз видел и запомнил в лицо. У него чуть искривлен нос, как у боксера, поэтому я его и запомнил.
   Вопрос. Он принес вам «жучок» в банк?
   Ответ. Нет. Он позвонил мне из автомата, я вышел, и он передал мне «жучок».
   Вопрос. Расскажите о своей работе в ассоциации «Восход». Как вы туда попали?
   Ответ. После окончания финансово-экономического института меня направили в Центробанк. Работа мне не нравилась. Я специализировался в вычислительной технике, а там была сплошная бухгалтерия. И платили мало. Однажды в компании я встретился с Артуром Блохиным. Мы с ним были знакомы еще по институту, он учился на два курса старше, раза три мы вместе ходили в турпоходы. Он расспросил меня о моих делах и сказал, что попробует мне помочь. Через несколько дней позвонил и пригласил на собеседование в фирму «Восход». Потом меня направили на стажировку в русско-американский институт и назначили замом Блохина.
   Вопрос. Кто с вами беседовал при поступлении в «Восход»?
   Ответ. Только один человек. Консультант или завкадрами, не знаю, он не назвался. Очень неприятный тип. Хмурый, с тяжелым взглядом, небольшой шрам на щеке, на левой. Он там едва ли не главный. Я заключил это по тому, как с ним держался Артур Блохин. Как с очень большим начальством. И мне даже показалось, что он его боится. Потом я несколько раз случайно видел, как он въезжает во двор. На «лендровере». И две машины с охраной – одна впереди, другая сзади.
   Вопрос. О чем он с вами разговаривал?
   Ответ. Спрашивал о родителях, о семье. Еще интересовался, не знаю ли талантливых ребят, с которыми учился или работал. Я назвал ему несколько человек. Потом случайно узнал, что некоторые из них получили очень хорошую работу – в «Менатепе», в «Московской недвижимости», в других крупных фирмах.
   Вопрос. Сколько времени вы работали в ассоциации «Восход»?
   Ответ. Около года. Потом Блохин сказал мне, что Народному банку нужен начальник аналитического отдела и они согласны меня взять. Зарплата там была в полтора раза больше плюс премии. Я согласился.
   Вопрос. Ставились ли вам какие-нибудь условия, когда предлагали эту работу?
   Ответ. Нет.
   Вопрос. Гражданин Глузман, я советую вам откровенно отвечать на все вопросы. Это в ваших интересах. Какие условия вам были поставлены?
   Ответ. Артур сказал, что я должен буду каждый месяц составлять и передавать ему сводный отчет о деятельности Народного банка. А в случае, если узнаю о какой-нибудь очень крупной сделке, то сообщать ему об этом немедленно.
   Вопрос. И вы согласились?
   Ответ. Мне ничего не оставалось. Я понял, что иначе вообще останусь без работы. А к тому времени у меня родился сын, жена не работала, мне нужно было заботиться о семье.
   Вопрос. И вы делали такие отчеты?
   Ответ. Да, регулярно.
   Вопрос. Какие еще поручения вы выполняли?
   Ответ. Однажды, это было около трех лет назад, Артур приказал мен сделать слепки ключей от кабинета и приемной Дорофеева. Сказал, что эта работа будет отдельно оплачена. Он дал мне какую-то массу вроде пластилина и рассказал, как ею пользоваться. Я сделал. Это было не очень сложно. Я часто задерживаюсь на работе. Однажды, когда сдавал ключи, охранник вышел и я сделал слепки. А потом передал их Артуру. Через несколько дней он принес ключи, а вместе с ними передал «жучок» и объяснил, как его поставить в телефон Дорофеева. Когда Дорофеев уходит, то часто забывает включить видеокамеру в своем кабинете. Я этим воспользовался и поставил «жучок». После этого менял его – примерно раз в полгода. А сегодня вдруг приказали поставить новый, хотя прежний не проработал и двух месяцев.
   Вопрос. Сколько вам платили за это?
   Ответ. Когда как. Обычно по пятьсот долларов в месяц. Иногда, если информация была очень важной, по тысяче.
   Вопрос. Какую важную информацию вы передавали Блохину в последнее время?
   Ответ. О заинтересованности Дорофеева концерном «Норильский никель».
   Вопрос. Почему вы решили, что эта информация очень важная?
   Ответ. Мне заплатили за нее необычно много – полторы тысячи долларов.
   Вопрос. Люди, которые по вашей рекомендации получили работу в крупных банках и фирмах, тоже передавали информацию в «Восход»?
   Ответ. Не могу это с уверенностью утверждать, но думаю, что да…"
   Из журнала «Коммерсантъ»:
   «Падение стоимости акций концерна „Норильский никель“ на минувшей неделе превзошло все самые пессимистические прогнозы. Если эта тенденция сохранится и впредь, в недалеком будущем цена этих акций сравняется с ценой бумаги, на которой они отпечатаны…»

Глава шестая. ВЫБОР ЦЕЛИ

   Бывший начальник Московского уголовного розыска, а с недавнего времени ведущий специалист Совета Безопасности Российской Федерации Юрий Иванович Федоров стоял у окна своего кабинета на одиннадцатом этаже «Белого дома» на Краснопресненской набережной. Стоял и смотрел на обширную панораму Москвы-реки, гостиницы «Украина», Нового Арбата и уходящего куда-то вдаль Кутузовского проспекта. Лицо его было спокойным, но выражало, как довольно часто в последнее время, один и тот же вопрос: что я тут делаю?
   Как и всякий вопрос, он имел несколько вариантов ответа – в зависимости от склонности самого вопрошающего упрощать или усложнять свою жизнь. Ответ самый точный и вместе с тем самый дурацкий был такой: стою у окна и смотрю на Москву, чисто машинально отмечая при этом, что всего три года назад вон там, возле «Украины», стояли танки и прямой наводкой шмаляли по этому самому «Белому дому» и, в частности, как раз по тому окну, возле которого я стою. В нынешний мой кабинет ни один из снарядов тогда не попал, целили ниже, но гореть горело. И хотя здание потом старательно отремонтировали турки, в кабинете все же сохранился не запах гари, а как бы ощущение ее – ощущение, конечно, чисто умозрительное, но все же достаточно явственное. Странное свойство человеческой психики: если знаешь, что в каком-то месте что-то горело, обязательно эту гарь и почувствуешь.
   А зря все-таки танки убрали. Надо было оставить один. Пусть бы стоял, как стоят «тридцатьчетверки» и дивизионные пушки «ЗИС-3» на полях былых сражений второй мировой войны. На память. И в назидание – и тем и этим. Всем.
   Второй вариант ответа на вопрос: «Что я тут делаю?», – был так же прост и вполне обыден: стою и жду, когда приедут опальный «важняк» Турецкий и заместитель генерального прокурора Костя Меркулов. Костя еще утром позвонил и поинтересовался, не сможет ли уважаемый сотрудник Совета Безопасности уделить им минут сорок своего драгоценного времени. Ну отчего же не уделить? Это раньше, когда он пахал в МУРе, выкроить сорок минут было проблемой. А теперь? – да хоть два часа. Потому что раньше его время рвали на минуты живые люди с их кровоточащими – и часто буквально, а не в переносном смысле – проблемами, а теперь что – бумаги. А бумаги могут и подождать. Недаром сказано: бумага все стерпит.
   Он ждал Турецкого и Меркулова, радовался встрече со старыми товарищами, которых сто лет не видел, но к радости примешивалась и горечь: ничем он не сможет помочь Саше Турецкому и Косте Меркулову. Последний наверняка решил поспособствовать другу. Докладная Турецкого, которую он накатал на имя Президента и секретаря Совета Безопасности после того, как умудрился со свойственной ему прямолинейностью сорвать международный симпозиум в Гармише, пришла в официальной почте от генерального прокурора в секретариат Совета Безопасности. Загодя предупрежденный Меркуловым, Федоров выловил ее из потока входящих, приделал, как смог, ноги, и теперь она лежала, дожидаясь своей очереди, в папке важной – но, к сожалению, важности не первостепенной – информации. А в другую папку – с информацией сверхсрочной и сверхважной – определить ее было нельзя. Не по чину. Хотя по личному мнению Федорова эта докладная была куда важней многих других бумаг. Но к этим, другим бумагам ноги приделали люди покрупней калибром.
   Будь на то воля Федорова, он без раздумий дал бы ход докладной Турецкого. Идея создания международного антимафиозного и антитеррористического центра – особенно в редакции Турецкого – была, конечно, авантюрной. Но авантюра это или не авантюра – она была связана с конкретным делом. А любая идея при соприкосновении с жизнью сама себя выправляет, корректирует и либо отторгается логикой дела, либо укореняется в нем. Необычно все это, конечно, непредсказуемо. А то, что происходит вокруг, – предсказуемо? Кто-нибудь мог все это предсказать еще хотя бы лет пять назад? Где они сейчас, эти высоколобые пророки и их идеи, кто о них помнит? Все расставила по своим местам жизнь. Не по тем местам, как хотелось бы. Но бывает ли иначе?
   Так оно все и движется: хотели как лучше, а получилось как всегда.
   Высокий, плотный, подтянутый, в прекрасном темно-сером костюме, с чисто выбритым, холеным лицом, на котором не осталось уже и следа милицейской землистости от бессонных ночей и бессчетного количества выкуриваемых сигарет, один из ведущих сотрудников Совета Безопасности Федоров стоял у окна и с высоты полета речной чайки смотрел на Москву. Внизу все было в полном порядке: люди, машины, дома. И обшарпанных стен не видно, и грязи на тротуарах, и рвани на людях. Нищих не видно, голодных, грязных детей, чистеньких старушек, стоящих у булочной со стыдливо протянутой за подаянием рукой. Ничего не видно. С такой высоты.
   Кого угодно могла обмануть эта благостность, но только не Федорова. Уж кто-кто, а он даже с высоты «Белого дома» отчетливо видел все жизненные пласты – так опытный врач видит на снимках томографа каждую спайку и раковые метастазы мозга. Он знал Москву во всех ее пластах и разрезах. С тротуаров и перекрестков – глазами обычного постового, из окна патрульной «ментовки» – глазами старшины-водителя, из летящей на происшествие с сиренами и мигалками оперативки – глазами лейтенанта. К пятидесяти четырем годам он дослужился до генерал-майора милиции и так, наверное, и просидел бы в МУРе или в ГУВД Москвы до пенсии или инфаркта, но тут вдруг после двух туров президентских выборов все забурлило, пошла кадровая чехарда и в результате каких-то сложных многоходовых комбинаций он очутился, совершенно неожиданно для себя, в этом светлом безликом кабинете на одиннадцатом этаже «Белого дома». Он вполне отдавал себе отчет в том, что причиной его возвышения на этот этаж были не его заслуги перед возлюбленным отечеством, а просто так случилось, что силы противоборствующих сторон оказались равновеликими, и ситуацию могло разрешить лишь приглашение человека со стороны.
   Вот он– то таким и был. И если на первых порах у него и были надежды приложить силы и немалый жизненный опыт к крупным, имеющим значение для судьбы всей страны делам, то довольно скоро от них не осталось и следа. Так же вдруг, как и началось, бурление стихло, кому не повезло -тех съели (и добро бы врагов, а то ведь друзей, ближайших союзников, вот что обидно), остальные притихли, как волки в лежке, переваривающие добычу. Грызня за посты и близость, как говорят блатари, к хлеборезке не ослабла, но как бы ушла в подполье, чтобы, когда придет срок, вновь выплеснуться на поверхность жизни шумными разоблачениями и скандалами.
   И именно потому, что бывший начальник МУРа был ничей, он и оказался в странном вакууме, от которого у него словно бы закладывало уши. На закрепленной за ним машине с персональным шофером он аккуратно, к девяти, приезжал на работу, отсиживал на совещаниях и заседаниях, готовил справки, отчеты, аналитические записки, которых, похоже, никто не читал. Его советов не спрашивали, а когда он сам с ними высовывался, слушали вполуха, как взрослые, занятые важными делами люди слушают восторженно-наивного подростка. И когда Федоров вполне отчетливо это понял, он и спросил себя: а что я, собственно, здесь делаю?
   Вот и сейчас от первых двух примитивных ответов на этот вопрос он невольно перешел к главному, глубинному его смыслу.
   В этом состоянии тяжелой задумчивости и застали его Турецкий и Меркулов. На обычный, последовавший после взаимных приветствий вопрос Кости: «Как жизнь?» – Федоров искренне и вполне серьезно ответил:
   – Жить стало удобнее, но противнее.
   Меркулов сразу врубился в его настроение.
   – Вон оно, значит, как? А мы-то радовались: наконец-то национальная безопасность России в надежных руках. Ну и что из себя представляют эти высшие этажи власти? При ближайшем рассмотрении?
   – Высшие – не знаю. Могу только догадываться. А одиннадцатый – коммунальная кухня. Только в суп соседу здесь подсыпают не соль.
   – А что? – заинтересовался Турецкий.
   – Мышьяк. Ничем не могу тебя, Саша, порадовать, – продолжал Федоров, у которого никогда не было привычки ни сплетничать о начальстве, ни перекладывать на чужие плечи свои проблемы. – Лежит твоя бумага. А когда до нее руки дойдут – один Господь Бог знает.
   – Какая бумага? – не понял Турецкий.
   – Докладная. О международном антимафиозном центре.
   Реакция Турецкого удивила Федорова.
   – А-а! Пусть лежит. Я и думать о ней забыл.
   – С чем же вы пришли? Неужели просто навестить старого товарища?
   – Хотелось бы, Юра, соврать, – признался Меркулов, – но совесть не позволяет. Жизнь сейчас такая, что старых товарищей навещают разве что в больницах. С делом мы пришли. И если я все правильно оценил – с очень серьезным. – Он кивнул Турецкому: – Излагай!
   – Но может быть, Юрий Иванович захочет прочитать документы?
   – Не захочет, – ответил вместо Меркулова Федоров. – Бумагой что угодно обосновать можно, она хитроумие терпит. А живое слово – это живое слово. Можно, конечно, и тут лапшу на уши вешать, но все же не так это просто. Давай рассказывай.
   – Но с одним условием, – согласился Турецкий. – Ты будешь слушать меня не как Федоров. Согласен.
   – А как кто?
   – Как Сам.
   – Тогда мне нужно выяснить, как ты проник в мой кабинет.
   – Ладно, не как Сам. А как полу-Сам. Есть такой?
   – Допустим, есть.
   – Вот так и слушай.
   Меркулов все нынешнее утро читал расшифровки переговоров, доклады «наружки», факсы из Штатов и Германии и другие бумаги, от которых уже распухла пластмассовая папка с фирменным тиснением «Глории», дотошно расспрашивал о деталях, пытаясь вникнуть в самое существо этого необычного дела. Но теперь, слушая Турецкого в этом безликом кабинете на одиннадцатом этаже «Белого дома», досадливо поморщился и недовольно покачивал своей большой, заметно поседевшей за последний год головой. Не то говорил его друг и ученик Турецкий. Не то. Вернее, не так. Мало сделать хорошую работу – нужно уметь ее и подать. Или – уж коли мы живем в условиях рыночной экономики – продать. А если работа еще не сделана до конца, как это расследование, в котором белых пятен больше, чем закрашенных, продать ее – это вообще искусство. Не обладал такими талантами Турецкий. Не дано. А может, и не надо ему это уметь? Ему другое дано. А умение продавать – это другая профессия.
   Об этом, вероятно, думал и Федоров. За много лет совместной работы МУРа и Генпрокуратуры Меркулов давно убедился в умении Федорова с ходу схватывать суть проблемы и давать ей точную оценку. Но теперь Федоров слушал Турецкого как-то рассеянно. В какой-то момент Турецкий даже прервал свой рассказ и довольно резко спросил:
   – То, что я рассказываю, не кажется тебе важным?
   – Ну почему, – благодушно, с барской ленцой отозвался Федоров. – Продолжай, Саша, продолжай. Я тебя очень внимательно слушаю.
   И первый вопрос, который он задал, когда Турецкий наконец умолк, подтвердил это.
   – Опровержение об открытии в ЮАР богатых месторождений никеля было опубликовано?
   – Пять дней назад. В английском «Экономисте».
   – Как это сказалось на котировке норильского концерна?
   – Очень незначительно. Проблемы Норильска сейчас не вовне, а в самом городе, – объяснил Турецкий.
   – Понятно, – кивнул Федоров, и в его взгляде опять появилась некая рассеянность и снисходительная ленца. – И что же, по-твоему, нужно сделать?
   К ответу на этот вопрос Турецкий был, как казалось ему, очень хорошо подготовлен.
   – Первое. Погасить задолженность норильчанам по зарплате. Всем. До последней копейки. И не просто погасить, но и выяснить, кто и куда замотал в Красноярске выделенные Минфином для Норильска деньги. Они были выделены, мы узнавали. И с треском, с сообщением в печати снять с работы за это главу красноярской администрации. Это будет не акт мести, а восстановление справедливости. В Норильске это оценят. Второе. Найти вместо «Востока-5» другой ледокол или полуледокол и немедленно задействовать его на проводку караванов с продовольствием для Норильска. Не найдется свободного в наших пароходствах, зафрахтовать в Финляндии или Швеции. И тоже опубликовать это в газетах и сообщить по телевидению. В Норильске должны знать, что зимой они не будут покупать сахар по цене золотого песка и пить «Ликер розовый». И третье. После всего этого в Норильск должна вылететь правительственная делегация и провести переговоры с объединенным забастовочным комитетом. Причем возглавлять делегацию должен не меньше чем вице-премьер или сам премьер.