Страница:
И эти суки еще в чем-то винят мужиков?! Багрова просто трясло от лютой ненависти к этой проклятой бабе. Олечки-Лелечки? Ну он им всем еще покажет ули-люли!..
— А чего ж ты тогда сбежал, — откровенно презрительным тоном спросил Игорь Петрович, которому Багров, хмуро глядя в стол, пересказывал свою одиссею. — Может, это все туфта обыкновенная! Может, она тебя просто пугануть решила? Ты невольно проговорился, прокололся, а она с ходу просекла. Да и старуха та наверняка ей скажет, что ты поднимался, потом топтался у двери, сам говоришь, минут тридцать и сбежал. И ни адреса, ни букета, как я велел! Ты мне скажи, Багор, у тебя со слухом в последнее время стало плохо? Или это я что-то неясно объясняю?
Багров услышал металл в голосе босса и внутренне подобрался — такой тон не предвещал ничего хорошего. А ведь Владимир Харитонович шел к Игорю Петровичу, чтобы покаяться в своем промахе. Хотя если честно, то он новой вины за собой не видел — никого ж не тронул, нигде не засветился, да и сам телефонный разговор с Ириной никакой другой информации, кроме его собственных сожалений и извинений за причиненные ей неприятности, в сущности, не выдал. Так что, может, еще и пронесет. Ну а его личное отношение к тому, что произошло, — чего об этом рассуждать? Личное — оно и есть личное.
И еще, но это когда злость уже схлынула и он немного успокоился, Багров подумал, что, вернув ей права и пообещав сделать любой необходимый ремонт пострадавшей машины, он тем самым как бы снял общее напряжение. И тон у нее в конце стал скорее доброжелательным, хотя и остался язвительным. Но это у всех баб одинаково, не могут, чтоб свой норов не показать. А Брусницын отреагировал иначе:
— Ну так чего ты явился? Каяться? Так я тебе еще вчера все сказал. Чистой бумаги нет? Найдем… — Босс выдвинул ящик стола и, вынув оттуда лист белой бумаги, протянул через стол Багрову. — На, держи. Ручка есть? Или тоже нету? Вон возьми в стаканчике. — Непонятно было, издевается, что ли? — Слышь, Багор, а как она тебе сказала-то, насчет твоего заявления? Повтори-ка!
— Ну, типа того, что давай помогу, чтоб ошибок грамматических не было… — недовольно повторил он обидные для себя слова.
— Молодец девка! — усмехнулся Брусницын. — И чего ж ты сразу-то не согласился? Вот и был бы повод встретиться. И решить все свои проблемы, а?
— Да она ж нарочно…
— Хоть это понял, — хмыкнул босс. — Чего ждешь? Пиши! Генеральному директору и так далее… Прошу уволить меня по собственному, так сказать, желанию в связи с семейными обстоятельствами… Хотя нет, у тебя ж ни семьи, ни обстоятельств. Ввиду необходимости длительного лечения и невозможности выполнения мною моих служебных обязанностей, — невозмутимо диктовал Брусницын. — Точка. Подпишись. И число поставь, сегодняшнее… Давай сюда. — Он взял заявление, прочитал, аккуратно сложил пополам и уставился на Багрова. — Ну чего ждешь? Чтоб я свой автограф поставил? Поставлю, когда надо будет. А ты вот что, — ухмыльнулся босс, откидываясь на спинку кресла, — напомни-ка мне, как она тебе сказала… ну когда ты пожаловался, что тебя уволят?
— Да чего сказала? «Бычарой» обозвала и сказала, что я вам, типа, такой и нужен. Мол, никто меня поэтому не уволит… — мрачно ответил Багров.
— Ай умница! — захохотал босс. — Смотри-ка, и тут просекла! Ну да, при таком муже… Ладно, — он спрятал заявление к себе в стол и, не глядя на Багрова, добавил: — Иди работай. А заявление твое будет пока у меня. С Мамона я тебя снимаю. Джип передашь Смолянинову и сам поступаешь в его распоряжение, а он уже знает, куда тебя направить. Свободен.
— Игорь Петрович, — пробурчал, поднимаясь, Багров, — товарищ полковник…
— Ну чего, чего? — Босс нахмурился, но глаза на него поднял.
— Спасибо. Век не забуду, — произнес Багор, стоя уже у двери.
— Я сказал: иди. — И когда подчиненный вышел, пробормотал скорее уже самому себе, поднимая телефонную трубку: — Ну что ж, если этот залупаться не будет, оставим без последствий… — Он имел в виду помощника генерального прокурора, Александра Борисовича Турецкого.
Глава вторая
— Федор Александрович, когда у тебя появится возможность или желание устроить «разбор полетов», ты позови меня. Ирку — не надо. Во-первых, она еще не в себе, а после прочих наездов…
— Что, и такое уже было? — обеспокоенно спросил генерал милиции Фролов.
— Все было, Федя, но не будем копаться в подробностях, которые к конкретному делу отношения прямого могут и не иметь. Хотя вряд ли. Но ты же очных ставок устраивать не станешь. Нужды в них нет, если виновный готов признать свою ошибку и оплатить ремонт пострадавшего транспортного средства. Я верно излагаю твою мысль?
— Да, в общем… — неопределенно как-то ответил Фролов. — Есть, понимаешь, некоторые аспекты, нюансы, мать их… А если по существу, то у пустякового дела оказалось вдруг столько радетелей, что прямо голова кругом. Мне казалось, что проблем с оплатой не будет, как и встречных претензий. Ну ладно, давай тогда так и договоримся. Но ты Ирину Генриховну все-таки предупреди, ведь фактически пострадавшая — она, а не ее супруг и защитник. Я думаю, мы увидимся где-нибудь завтра, во второй половине, если не возражаешь. Нет? Тогда привет, до встречи.
До встречи так до встречи, решил Турецкий, а Ирине сказал:
— Ты сегодня времени не теряй и вызови представителя своей страховой компании, пусть произведет оценку повреждений. Скажи, что виновник ДТП сам оплачивает ремонт и нужно на основании оценки выставить счет. А будут звонить тебе, приглашать куда-то, отвечай, что простудилась, перенервничала, короче, приболела. Врачи прописали постельный режим. Я сам поеду к Фролову, мы уже договорились.
— Здрасте вам! — раздраженно воскликнула Ирина. — А как же работа? Мне теперь что, и занятия в училище отменять? Это в конце-то учебного года?!
— Такси возьми, если у тебя нет выбора. Но оценку необходимо провести сегодня, до конца дня. Да там у тебя, я смотрел, немного. По «жестянке» — одна небольшая вмятина на дверце, а остальное — грунтовка да окраска. Больше шума, чем серьезного дела.
— Так, может, вообще отказаться от претензий? Подумаешь, копеечное дело! — с вызовом сказала Ирина.
— Нет, отказываться совсем не надо, чтоб они полностью не обнаглели. А что наказание для них выглядит чисто символическим, ну так слава богу, что хоть «выглядит». Короче, занимайся делом, а я поехал служить Отечеству…
И он «служил» до самого вечера, пока не позвонила Ирина и не сказала, что оценщики приезжали, осмотрели машину и составили акт. По их оценке, ремонт влетит «в копеечку», в рублевом исчислении, на сумму десять с лишним тысяч, а говоря современным языком — на триста пятьдесят баксов. Турецкий примерно так и предполагал: игра не стоит свеч, но дело в принципе.
Одновременно возник и другой вопрос: а нужно ли вообще устраивать разборку, да еще в кабинете главного начальника московского ГИБДД? Не выстрел ли это из пушки по воробьям? Ну передать им акт — и пусть оплачивают! Может, действительно не стоит разводить церемонии и восстанавливать справедливость?
Своими сомнениями Александр Борисович поделился с Вячеславом Ивановичем Грязновым. А тот прямо взвился:
— Да ты что, Саня?! Хочешь вовсе оставить этих говнюков безнаказанными?! Они же эти три сотни баксов проституткам по дороге на работу швыряют, пока те их в служебных автомобилях обслуживают!
— За триста баксов? — тоном знатока усомнился Турецкий.
— Ну это я так… — сообразив, что перебрал с суммой, поправился Грязнов. — Суть, Саня, в самом факте!
— Аналогии у тебя, однако, старик, — хмыкнул Турецкий.
— Чего? А-а, извини, Саня, как-то не подумал. Но я бы на твоем месте им не спускал. А что, давай вместе к Феде подъедем? Говоришь, он ужом крутится? Нюансы у него вдруг появились? А вот и поглядим, что это за нюансы! Ох Федя, ох жук!.. Давай потом заедем куда-нибудь, вольем в него приличную дозу и расколем, а? Не станет же он врать близким своим приятелям?
— А если станет? — скептически усомнился Турецкий.
— Тогда будем знать, с кем дело имеем! — словно обрадовался Грязнов. — Помнишь анекдот про еврея, который изобрел машинку для печатания червонцев? Одному приятелю показывает, другому. А после того как продемонстрировал станок третьему, к нему является НКВД. Предъявляйте, говорят, ваш печатный станок. Еврей им: нате, смотрите. Вот сюда я тихо кладу червонец, а с другой стороны он же выпадает на лоток. Я кладу, он выпадает. Те: значит, он ничего не печатает? Еврей: не-а. Те опять: а зачем вам эта херня? И тут мудрый еврей изрекает: но я ведь должен знать, с кем дело имею!.. Слушай, чего я рассказываю? У тебя же точно такое дело было!
— Было, в Люберцах слушали. Только не у меня, а это Юрка Гордеев защищал студентов, которые кавказцев «обули» на подобном своем «изобретении». А Юрка так поставил вопрос, что присяжные хохотали, и те босяки, по-моему, вообще условным сроком отделались. [1]
— Ну верно! А чего тогда смеялся?
— А чего ж мне, плакать, что ли? Да и «бэсэду паддэржать!» — с кавказским акцентом добавил Турецкий, напомнив Вячеславу другой анекдот.
Едут два «лица кавказской национальности» в купе, молчат. День молчат, другой. Наконец один спрашивает: «Слюшай, куда едем, а?» Второй отвечает: «В Бакы едем». Снова вопрос: «Слюшай, в Бакы сито есть?» Ответ после длительной паузы: «В Бакы есть сито. В Бакы каждый семья имеет свой сито… Зачем спросил, а?» Вот тут любопытный и отвечает: «Просто так спросил — бэсэду паддэржать…»
Хоть и знал анекдот Грязнов, но расхохотался. И, отсмеявшись, твердо заявил, что обязательно будет присутствовать у Фролова. А вдруг и в самом деле понадобится беседу поддержать?
Федор Александрович не удивился, увидев друзей вдвоем, будто заранее знал об их приезде. Поинтересовался настроением, посетовал на погоду. Мол, синоптики обещали жару, а пока все дождит, и на даче делать нечего, не отдохнешь путем…
А дача у него была в «генеральском месте» — под Звенигородом. Поближе к Москве, конечно, было бы лучше, но именно это «поближе» — уже не генеральское, а, считай, маршальское место — Барвиха, Успенское, всевозможные там Горки и тому подобное. Не тянул пока на владения в тех «райских угодьях» главный московский гаишник. Хотя, надо сказать, некоторые коллеги как-то устраивались. Да и он давно уже не прочь поменять добротный бревенчатый дом с усадьбой на коттедж из красного кирпича и потому старается проявлять повышенную «гибкость» в решении некоторых вопросов, вызывающих неоднозначную реакцию «наверху». Но опять же эти вечные нюансы, будь они прокляты…
Вот, видимо, по этой причине и оставался «хороший приятель и честный мужик» Федор Александрович Фролов не в друзьях, а все-таки в приятелях у Грязнова с Турецким. И большего душевного сближения им как-то не требовалось. Приятельство обязывает к одному типу отношений, а дружба — это, насколько известно, нечто большее. А вот тональность разговоров не менялась, всегда оставаясь в высшей степени доброжелательной.
— О, какие люди! — изобразил искреннюю радость генерал при виде посетителей, входящих в его кабинет.
— Добавь традиционное: и без охраны, — хмыкнул Грязнов, пожимая Федору руку. — Ты на него, — он ткнул пальцем в Турецкого, — не греши, я тут не в качестве группы поддержки, а исключительно затем, чтобы вы потом, после вашего высокого заседания и прений сторон, если таковые состоятся, не разбежались в разные стороны, а составили бы мне компанию. Есть мысль поужинать. Нет, надеюсь, возражений?
— Чего это вдруг? — Фролов взглянул на Грязнова с подозрением.
— Ну если ты ужинаешь вдруг, а не как все люди, по необходимости, сделаю для тебя исключение. Посоветоваться хочу. По личному делу. А где ж с тобой еще можно пересечься? Не на Житной же. Вот и повод.
— Да? — как-то недоверчиво произнес Фролов. — А что за дело-то?
— Как говорила когда-то моя бабка, на сто тысяч целковых.
— Ну да, откуда твоя бабка могла такие числа знать? — натянуто улыбнулся Фролов.
— Барнаул, дорогой, — нравоучительно заметил Грязнов, — откуда моя бабка родом, всегда на золоте сидел. Для них это — не суммы, понял? В школе надо было не пропускать уроков, тогда б не задавал глупых вопросов.
— Ох ты, гляди, какие мы! — Фролов даже руками развел.
— Такие! — Грязнов погрозил потолку указательным пальцем и показал на один из стульев у длинного стола для заседаний. — А это что за перец? — Всем было ясно, кого он имел в виду.
— Ах этот? — небрежно спросил Фролов, почему-то тоже глядя на пустой стул. — Это, мужики, забавный тип.
— В цирке работает? — наивным голосом спросил Турецкий.
— Почти, — горько усмехнулся хозяин кабинета. — Есть у нас такой мало известный милицейский Благотворительный фонд. Оказывает вспомоществование сотрудникам МВД, пострадавшим в Чечне. Ну вот и…
— И что, всем помогает? — изумился Грязнов. — Так на это же целого государственного бюджета не хватит, а ты — какой-то фонд!
— Там хитрая ситуация, — начал объяснять Фролов. — Есть учредители, есть члены фонда, разовые взносы, процентные отчисления, прочие доходы. А в сумме получается вполне солидно, хорошее дело делают, — вздохнул главный московский гаишник.
— Это ты сам знаешь или тебе сказали, Федя? — не отставал Грязнов.
— Славка, да что с тобой? — засмеялся генерал, но несколько натужно. — Хочешь подробней узнать, спроси. Он сейчас подойдет. Бывший полковник вэвэ по фамилии Брусницын. Зовут Игорем Петровичем. Нормальный мужик, так мне кажется.
— Погоди, Федор, — встрял Турецкий, — а какое отношение он имеет к моему делу? То есть к тому наезду?
— Он как бы представитель ответчика.
— А кто ответчик? — продолжал интересоваться Турецкий. — И имеет ли он право?..
— Имеет, — ответил Фролов. — Я поинтересовался, мне доложили, что по этой части вопросов к нему не возникало. И оценит, и оплатит.
— Оценку уже произвели. — Турецкий вынул из кармана акт и протянул Федору.
Тот развернул, посмотрел и… заразительно захохотал. На вопросительные взгляды, продолжая смеяться, ответил наконец:
— Ну, мужики, ну, ей-богу, цирк! Триста баксов, а мы!..
— Да вот и я ему говорил. — Грязнов быстро взглянул на Турецкого и едва заметно подмигнул ему. — И на кой тебе хрен возиться, Саня? Ну были бы еще хоть бабки приличные, а то? Не слушает старых друзей, принципиальный, блин! Не знаю, может, по-своему и прав… А чей он представитель, этот, как его, Брусницын, да? Не он же наехал? Ему-то чего? Какая радость?
— Наехал там один мудак, — поморщился Фролов, будто его заставляют говорить о чем-то чрезвычайно неприятном. — Да вот транспорт был не его.
— Привет! — перебил Вячеслав, спокойно усаживаясь у длинного стола. — Ты ж сам помогал мне пробить номер. Депутат Госдумы, за что ж ты его так неуважительно, старик?
— Да не депутат совсем наехал! Его машиной воспользовался один его знакомый. Предприниматель. Земляк, что ли. Хрен их всех разберет. Короче, там у них уже целый скандал, понимаете?
— Ничего не понимаю, — продолжал настаивать Грязнов. — Машина одного, ездит другой, ДТП устраивает третий, а угрожает пострадавшей вообще четвертый! Федя, либо я сам уже тот, кого ты только что назвал красивым именем на букву «эм», либо… Черт его знает, что…
— Вот именно, — подтвердил Федор, — об том, как говорится, и речь. Сплошной «кроксворд», мужики, если разобраться, — засмеялся он неестественно. — С одной стороны, депутат, уважаемый человек, который ни сном ни духом, с другой — тот Мамонов…
— Постой! — насторожился Грязнов. — Это какой такой Мамонов? Как его зовут?
— Его? — даже растерялся Фролов, будто случайно оговорился. — Его… зовут… а как его зовут?
— Не Гришкой случайно? Григорий Семенович — не он?
— Кажется. А что, он тебе знаком? Сейчас придет этот… уточнит.
— А чего уточнять? Кто ж в Москве не знает Мамона Каширского? «Законник», две судимости по статьям сто шестьдесят третьей, сто семьдесят третьей, сто семьдесят девятой — вымогательство, лжепредпринимательство, принуждение и так далее, — перечислял Грязнов. — Хороший уголовный букет. И чего он хочет?
— Откуда я знаю. Думаю, хочет, чтоб было тихо. Помнишь, как еще при Брежневе говорили? На три «ша» — штоб штало шпокойно. Но это, надо понимать, не он и хочет, а те, кого он невольно втянул в разбирательство. — Фролов снова взглянул в акт: — Какие-то триста баксов, а вони поднялось!..
— Черт с ней, с вонью, — небрежно отмахнулся Турецкий, — ты лучше скажи, Федор, полковник-то какое к ним всем имеет отношение? Что-то я никак не пойму!
— А полковник… — словно маленькому, стал едва не по слогам объяснять Фролов, — бывший полковник, а ныне президент Благотворительного фонда «Юпитер» и одноименного охранного предприятия с благотворительными, естественно, целями выделяет органам милиции хорошие иномарки, которые используются нами и в собственных служебных целях, и в качестве сопровождения. Кстати, и этот самый ЧОП, который при фонде, он тоже «Юпитер», охраняет в основном вип-персон, крутых бизнесменов, ну и прочих, кто может себе позволить охрану на машинах с милицейскими номерными знаками. Понимаешь теперь? Поэтому и возникший шум, как я могу себе представить, сразу нескольких важных персон с ходу задел! Мы ж начали расследование, а куда оно приведет?
— Логично, Федя. — Грязнов с сумрачным выражением лица покачал головой. — Действительно, трудно представить — вор в законе в «мерсе» с депутатским номером и в сопровождении милицейской охраны! Тебя ж первого и спросят, — Слава взглянул на приятеля, Фролов помрачнел, — куда смотрел? Почему бандит с «мигалкой» раскатывает? А если дальше копнуть? К примеру, а кого это наш якобы милицейский Благотворительный фонд на самом-то деле ублаготворяет? Так не взять ли нам его за причинное место и не пощупать ли на этот самый предмет, а, как считаешь?
Тяжко вздохнул Фролов, но ответил:
— Так тебе и позволили…
— А если не спрашивать позволения, тогда что?
— Авантюрист ты, Вячеслав Иванович. Мне, между прочим, по этому поводу уже второй день с твоей Житной звонят. Знаешь, зачем?
— А то! «Закрой ты это дело, Федя, к едреной матери! Надорвешься». Так?
— Практически слово в слово. Только «надорвешься» ты первый сказал. Остальные считают, что я — не полный идиот и сам все прекрасно понимаю, — произнес Фролов.
— Ну что, Саня? — Грязнов устроился на стуле верхом. — Будем спускать собак на этот «Юпитер», который явно не прав, или погодим? Пожалеем товарища?
— Давай посмотрим, как вести себя будет. Полезет в бутылку — поможем скоренько достать дна. Поведет себя пристойно, отдадим акт и снимем проблему. Но в уме оставим, ага? Как там? — подмигнул Турецкий. — Два пишем, три — в уме.
— А ты, Федя? — Грязнов вместе со стулом повернулся к Фролову.
— А чего я? Я как вы.
— Так, может, — с хитрой ухмылкой сказал Грязнов, — мы пока малость погуляем, а ты ему наедине, так сказать, объясни, как себя следует вести? Чтоб не затягивать разговор, а то какой же после этого дружеский ужин? И поставим на деле крест. Временный, ага, Саня?
— Ты озвучиваешь мои мысли, Славка, — улыбнулся Фролов.
Фролов «провел работу», и, когда Турецкий с Грязновым вернулись в его кабинет, атмосфера была самой доброжелательной. А господин Брусницын — тот просто светился радушием.
Он уже посмотрел оценочный акт и предложил ремонтные работы провести в собственном «сервисе», уже давно и успешно действующем при «Юпитере», обещая все сделать в наилучшем виде. И в кратчайшее время, включая доставку автомашины на ее обычную стоянку, у дома на Фрунзенской набережной. Президент Благотворительного фонда был сама любезность. Создавалось впечатление, что этим делом он занимается всю свою жизнь и оно доставляет ему несказанное удовольствие. Еще бы — делать людям приятное! Так для того и фонд существует! И не просто приятное — иной раз жизненно необходимое! Все это он проговаривал как бы на ходу, не оставляя места и времени для каких-либо вопросов. Да и о чем еще рассуждать, о чем спрашивать, если и без того все предельно ясно.
Брусницын забрал с собой акт, оставил формальную расписку, что его организация, принимая на себя вину и так далее, обязуется в кратчайшие сроки и все остальное. Автограф, число, даже время подписания «декларации». Осталась мелочь — выяснить, когда хозяевам будет удобно передать ключи от машины человеку, который приедет за ней на фирменном эвакуаторе.
Турецкий с интересом разглядывал собеседника. А он очень неплохо выглядит, подумал Александр Борисович. Рослый, далеко не седой, хотя, наверное, давно перешагнул за «полтинник», крепкий, с доброжелательным и открытым лицом. Русые волосы свисали челкой на лоб, светлые, почти бесцветные глаза напомнили Турецкому одного киллера, которого он года два назад брал в Петербурге. То же было доброжелательство и то же, кстати, чувство собственного превосходства, которое ничем не затушуешь, даже если поставить человека в сильно зависимые условия. Сильная личность, так сказать. А вот светлая она, под цвет волос и глаз, или темная — полная им противоположность, этого сразу не разглядишь. Настоящий полковник, одним словом.
И тот «лоб», как окрестила охранника Ирина, работает у него. Значит, наверняка тоже из «бывших».
— А тот парень, Игорь Петрович, что документы у консьержки оставил, он-то как? Не болеет, не страдает? Запором там либо наоборот? — обратился Турецкий к Брусницыну.
— В смысле? — будто не понял вопроса полковник.
— Да уж больно подозрительно вел себя… Не докладывал? — пристально глядя в глаза ему, заметил Турецкий. — А у меня на эту публику глаз уже наметанный. И слух тоже, понимаете? — Турецкий улыбнулся.
— Ах вон вы о ком! — «вспомнил» полковник. — Не работает. Уволен. Я это называл самодеятельностью. В те еще времена, понимаете? Но тогда такая «самодеятельность» была чревата кровью, как правило, твоих же товарищей. А сейчас куда более печальными последствиями, я имею в виду — в моральном плане. Неуважением и недоверием к тебе твоих клиентов. Я потребовал объяснительную, после чего он написал заявление. И я не стал его удерживать, не стал ничего объяснять, чтобы не создавать плохого прецедента. Все слова мною были сказаны еще до его поездки на Фрунзенскую набережную. Он, видимо, не понял либо пропустил мимо ушей. Ваше мнение на этот счет, Александр Борисович? — предельно вежливо поинтересовался полковник.
Ух ты как! Вот это напор. Турецкий даже на мгновение растерялся, но ответил:
— Полностью разделяю вашу позицию, Игорь Петрович. А что касается Мамона Каширского, то…
— Полностью признаю свою вину, — поторопился полковник. — Охрана его уже снята, а проблемы его транспорта — это пусть разбираются свои службы в Государственной думе. Вы не поверите, Александр Борисович, — лицо полковника, которое только что изображало гнев и непонятное ожесточение, вдруг расплылось в улыбке, — закон об охране выглядит таким образом, что мы, то есть охранная структура, на самом деле сторожим, грубо говоря, не личность и даже не сам автомобиль, а автомобильный номерной знак. Абсурд ситуации в конечном счете заключается в том, что, прикрываясь этим номером, кто угодно может перевозить в салоне что угодно, вплоть до того же гексогена или наркотиков. И такое положение распространяется на сотрудников Главного управления вневедомственной охраны, я интересовался, та же картина. Чудовищно! Но — таков закон. Я им говорю, в Думе, пересмотрите, ребята! Но у них хватает времени на все, кроме того, от чего, в сущности, зависит нередко и государственная безопасность. Такова картина… Что ж, если вы не имеете ко мне дополнительных вопросов, могу ли я считать, что печальный конфликт исчерпан?
— Разумеется, — Турецкий радушно развел руками и посмотрел на Фролова: — Вы, надеюсь, не будете возражать, Федор Александрович, против такого исхода событий?
— Разумеется, — повторил за ним Фролов и протянул полковнику руку.
— А наши договоренности… Ну, полагаю, мы в ближайшее время встретимся?
— Да-да, всего хорошего.
Федор был явно чем-то смущен. Наверное, этой последней фразой Брусницына. А точнее, озвученным случайно — или же, напротив, совершенно сознательно — известием о какой-то их договоренности. Конечно, это было грамотно сыграно полковником: вроде и ничего не сказал, но успел намекнуть на нечто значительное. А вы, генералы, теперь думайте.
С Грязновым полковник как поздоровался при встрече, так и попрощался только сухим кивком. А Вячеслав Иванович даже не встал со стула: как сел верхом, так и не поднимался. И руки из карманов брюк не вынимал, чтоб не протягивать самому и посетителю не давать повода. Тоже кивнул в ответ и, дождавшись, когда дверь закрылась, негромко сказал, как бы самому себе:
— Вот прохиндей! Земля таких не видела. Ну жук! Куда тебе до него, Федя!
— Зря ты, Славка, нормальный мужик, — вступился Фролов. — А что касается ситуации…
— А чего ж ты тогда сбежал, — откровенно презрительным тоном спросил Игорь Петрович, которому Багров, хмуро глядя в стол, пересказывал свою одиссею. — Может, это все туфта обыкновенная! Может, она тебя просто пугануть решила? Ты невольно проговорился, прокололся, а она с ходу просекла. Да и старуха та наверняка ей скажет, что ты поднимался, потом топтался у двери, сам говоришь, минут тридцать и сбежал. И ни адреса, ни букета, как я велел! Ты мне скажи, Багор, у тебя со слухом в последнее время стало плохо? Или это я что-то неясно объясняю?
Багров услышал металл в голосе босса и внутренне подобрался — такой тон не предвещал ничего хорошего. А ведь Владимир Харитонович шел к Игорю Петровичу, чтобы покаяться в своем промахе. Хотя если честно, то он новой вины за собой не видел — никого ж не тронул, нигде не засветился, да и сам телефонный разговор с Ириной никакой другой информации, кроме его собственных сожалений и извинений за причиненные ей неприятности, в сущности, не выдал. Так что, может, еще и пронесет. Ну а его личное отношение к тому, что произошло, — чего об этом рассуждать? Личное — оно и есть личное.
И еще, но это когда злость уже схлынула и он немного успокоился, Багров подумал, что, вернув ей права и пообещав сделать любой необходимый ремонт пострадавшей машины, он тем самым как бы снял общее напряжение. И тон у нее в конце стал скорее доброжелательным, хотя и остался язвительным. Но это у всех баб одинаково, не могут, чтоб свой норов не показать. А Брусницын отреагировал иначе:
— Ну так чего ты явился? Каяться? Так я тебе еще вчера все сказал. Чистой бумаги нет? Найдем… — Босс выдвинул ящик стола и, вынув оттуда лист белой бумаги, протянул через стол Багрову. — На, держи. Ручка есть? Или тоже нету? Вон возьми в стаканчике. — Непонятно было, издевается, что ли? — Слышь, Багор, а как она тебе сказала-то, насчет твоего заявления? Повтори-ка!
— Ну, типа того, что давай помогу, чтоб ошибок грамматических не было… — недовольно повторил он обидные для себя слова.
— Молодец девка! — усмехнулся Брусницын. — И чего ж ты сразу-то не согласился? Вот и был бы повод встретиться. И решить все свои проблемы, а?
— Да она ж нарочно…
— Хоть это понял, — хмыкнул босс. — Чего ждешь? Пиши! Генеральному директору и так далее… Прошу уволить меня по собственному, так сказать, желанию в связи с семейными обстоятельствами… Хотя нет, у тебя ж ни семьи, ни обстоятельств. Ввиду необходимости длительного лечения и невозможности выполнения мною моих служебных обязанностей, — невозмутимо диктовал Брусницын. — Точка. Подпишись. И число поставь, сегодняшнее… Давай сюда. — Он взял заявление, прочитал, аккуратно сложил пополам и уставился на Багрова. — Ну чего ждешь? Чтоб я свой автограф поставил? Поставлю, когда надо будет. А ты вот что, — ухмыльнулся босс, откидываясь на спинку кресла, — напомни-ка мне, как она тебе сказала… ну когда ты пожаловался, что тебя уволят?
— Да чего сказала? «Бычарой» обозвала и сказала, что я вам, типа, такой и нужен. Мол, никто меня поэтому не уволит… — мрачно ответил Багров.
— Ай умница! — захохотал босс. — Смотри-ка, и тут просекла! Ну да, при таком муже… Ладно, — он спрятал заявление к себе в стол и, не глядя на Багрова, добавил: — Иди работай. А заявление твое будет пока у меня. С Мамона я тебя снимаю. Джип передашь Смолянинову и сам поступаешь в его распоряжение, а он уже знает, куда тебя направить. Свободен.
— Игорь Петрович, — пробурчал, поднимаясь, Багров, — товарищ полковник…
— Ну чего, чего? — Босс нахмурился, но глаза на него поднял.
— Спасибо. Век не забуду, — произнес Багор, стоя уже у двери.
— Я сказал: иди. — И когда подчиненный вышел, пробормотал скорее уже самому себе, поднимая телефонную трубку: — Ну что ж, если этот залупаться не будет, оставим без последствий… — Он имел в виду помощника генерального прокурора, Александра Борисовича Турецкого.
Глава вторая
Завязка
1
Турецкий, сидя в кабинете Фролова, попросил его:— Федор Александрович, когда у тебя появится возможность или желание устроить «разбор полетов», ты позови меня. Ирку — не надо. Во-первых, она еще не в себе, а после прочих наездов…
— Что, и такое уже было? — обеспокоенно спросил генерал милиции Фролов.
— Все было, Федя, но не будем копаться в подробностях, которые к конкретному делу отношения прямого могут и не иметь. Хотя вряд ли. Но ты же очных ставок устраивать не станешь. Нужды в них нет, если виновный готов признать свою ошибку и оплатить ремонт пострадавшего транспортного средства. Я верно излагаю твою мысль?
— Да, в общем… — неопределенно как-то ответил Фролов. — Есть, понимаешь, некоторые аспекты, нюансы, мать их… А если по существу, то у пустякового дела оказалось вдруг столько радетелей, что прямо голова кругом. Мне казалось, что проблем с оплатой не будет, как и встречных претензий. Ну ладно, давай тогда так и договоримся. Но ты Ирину Генриховну все-таки предупреди, ведь фактически пострадавшая — она, а не ее супруг и защитник. Я думаю, мы увидимся где-нибудь завтра, во второй половине, если не возражаешь. Нет? Тогда привет, до встречи.
До встречи так до встречи, решил Турецкий, а Ирине сказал:
— Ты сегодня времени не теряй и вызови представителя своей страховой компании, пусть произведет оценку повреждений. Скажи, что виновник ДТП сам оплачивает ремонт и нужно на основании оценки выставить счет. А будут звонить тебе, приглашать куда-то, отвечай, что простудилась, перенервничала, короче, приболела. Врачи прописали постельный режим. Я сам поеду к Фролову, мы уже договорились.
— Здрасте вам! — раздраженно воскликнула Ирина. — А как же работа? Мне теперь что, и занятия в училище отменять? Это в конце-то учебного года?!
— Такси возьми, если у тебя нет выбора. Но оценку необходимо провести сегодня, до конца дня. Да там у тебя, я смотрел, немного. По «жестянке» — одна небольшая вмятина на дверце, а остальное — грунтовка да окраска. Больше шума, чем серьезного дела.
— Так, может, вообще отказаться от претензий? Подумаешь, копеечное дело! — с вызовом сказала Ирина.
— Нет, отказываться совсем не надо, чтоб они полностью не обнаглели. А что наказание для них выглядит чисто символическим, ну так слава богу, что хоть «выглядит». Короче, занимайся делом, а я поехал служить Отечеству…
И он «служил» до самого вечера, пока не позвонила Ирина и не сказала, что оценщики приезжали, осмотрели машину и составили акт. По их оценке, ремонт влетит «в копеечку», в рублевом исчислении, на сумму десять с лишним тысяч, а говоря современным языком — на триста пятьдесят баксов. Турецкий примерно так и предполагал: игра не стоит свеч, но дело в принципе.
Одновременно возник и другой вопрос: а нужно ли вообще устраивать разборку, да еще в кабинете главного начальника московского ГИБДД? Не выстрел ли это из пушки по воробьям? Ну передать им акт — и пусть оплачивают! Может, действительно не стоит разводить церемонии и восстанавливать справедливость?
Своими сомнениями Александр Борисович поделился с Вячеславом Ивановичем Грязновым. А тот прямо взвился:
— Да ты что, Саня?! Хочешь вовсе оставить этих говнюков безнаказанными?! Они же эти три сотни баксов проституткам по дороге на работу швыряют, пока те их в служебных автомобилях обслуживают!
— За триста баксов? — тоном знатока усомнился Турецкий.
— Ну это я так… — сообразив, что перебрал с суммой, поправился Грязнов. — Суть, Саня, в самом факте!
— Аналогии у тебя, однако, старик, — хмыкнул Турецкий.
— Чего? А-а, извини, Саня, как-то не подумал. Но я бы на твоем месте им не спускал. А что, давай вместе к Феде подъедем? Говоришь, он ужом крутится? Нюансы у него вдруг появились? А вот и поглядим, что это за нюансы! Ох Федя, ох жук!.. Давай потом заедем куда-нибудь, вольем в него приличную дозу и расколем, а? Не станет же он врать близким своим приятелям?
— А если станет? — скептически усомнился Турецкий.
— Тогда будем знать, с кем дело имеем! — словно обрадовался Грязнов. — Помнишь анекдот про еврея, который изобрел машинку для печатания червонцев? Одному приятелю показывает, другому. А после того как продемонстрировал станок третьему, к нему является НКВД. Предъявляйте, говорят, ваш печатный станок. Еврей им: нате, смотрите. Вот сюда я тихо кладу червонец, а с другой стороны он же выпадает на лоток. Я кладу, он выпадает. Те: значит, он ничего не печатает? Еврей: не-а. Те опять: а зачем вам эта херня? И тут мудрый еврей изрекает: но я ведь должен знать, с кем дело имею!.. Слушай, чего я рассказываю? У тебя же точно такое дело было!
— Было, в Люберцах слушали. Только не у меня, а это Юрка Гордеев защищал студентов, которые кавказцев «обули» на подобном своем «изобретении». А Юрка так поставил вопрос, что присяжные хохотали, и те босяки, по-моему, вообще условным сроком отделались. [1]
— Ну верно! А чего тогда смеялся?
— А чего ж мне, плакать, что ли? Да и «бэсэду паддэржать!» — с кавказским акцентом добавил Турецкий, напомнив Вячеславу другой анекдот.
Едут два «лица кавказской национальности» в купе, молчат. День молчат, другой. Наконец один спрашивает: «Слюшай, куда едем, а?» Второй отвечает: «В Бакы едем». Снова вопрос: «Слюшай, в Бакы сито есть?» Ответ после длительной паузы: «В Бакы есть сито. В Бакы каждый семья имеет свой сито… Зачем спросил, а?» Вот тут любопытный и отвечает: «Просто так спросил — бэсэду паддэржать…»
Хоть и знал анекдот Грязнов, но расхохотался. И, отсмеявшись, твердо заявил, что обязательно будет присутствовать у Фролова. А вдруг и в самом деле понадобится беседу поддержать?
Федор Александрович не удивился, увидев друзей вдвоем, будто заранее знал об их приезде. Поинтересовался настроением, посетовал на погоду. Мол, синоптики обещали жару, а пока все дождит, и на даче делать нечего, не отдохнешь путем…
А дача у него была в «генеральском месте» — под Звенигородом. Поближе к Москве, конечно, было бы лучше, но именно это «поближе» — уже не генеральское, а, считай, маршальское место — Барвиха, Успенское, всевозможные там Горки и тому подобное. Не тянул пока на владения в тех «райских угодьях» главный московский гаишник. Хотя, надо сказать, некоторые коллеги как-то устраивались. Да и он давно уже не прочь поменять добротный бревенчатый дом с усадьбой на коттедж из красного кирпича и потому старается проявлять повышенную «гибкость» в решении некоторых вопросов, вызывающих неоднозначную реакцию «наверху». Но опять же эти вечные нюансы, будь они прокляты…
Вот, видимо, по этой причине и оставался «хороший приятель и честный мужик» Федор Александрович Фролов не в друзьях, а все-таки в приятелях у Грязнова с Турецким. И большего душевного сближения им как-то не требовалось. Приятельство обязывает к одному типу отношений, а дружба — это, насколько известно, нечто большее. А вот тональность разговоров не менялась, всегда оставаясь в высшей степени доброжелательной.
— О, какие люди! — изобразил искреннюю радость генерал при виде посетителей, входящих в его кабинет.
— Добавь традиционное: и без охраны, — хмыкнул Грязнов, пожимая Федору руку. — Ты на него, — он ткнул пальцем в Турецкого, — не греши, я тут не в качестве группы поддержки, а исключительно затем, чтобы вы потом, после вашего высокого заседания и прений сторон, если таковые состоятся, не разбежались в разные стороны, а составили бы мне компанию. Есть мысль поужинать. Нет, надеюсь, возражений?
— Чего это вдруг? — Фролов взглянул на Грязнова с подозрением.
— Ну если ты ужинаешь вдруг, а не как все люди, по необходимости, сделаю для тебя исключение. Посоветоваться хочу. По личному делу. А где ж с тобой еще можно пересечься? Не на Житной же. Вот и повод.
— Да? — как-то недоверчиво произнес Фролов. — А что за дело-то?
— Как говорила когда-то моя бабка, на сто тысяч целковых.
— Ну да, откуда твоя бабка могла такие числа знать? — натянуто улыбнулся Фролов.
— Барнаул, дорогой, — нравоучительно заметил Грязнов, — откуда моя бабка родом, всегда на золоте сидел. Для них это — не суммы, понял? В школе надо было не пропускать уроков, тогда б не задавал глупых вопросов.
— Ох ты, гляди, какие мы! — Фролов даже руками развел.
— Такие! — Грязнов погрозил потолку указательным пальцем и показал на один из стульев у длинного стола для заседаний. — А это что за перец? — Всем было ясно, кого он имел в виду.
— Ах этот? — небрежно спросил Фролов, почему-то тоже глядя на пустой стул. — Это, мужики, забавный тип.
— В цирке работает? — наивным голосом спросил Турецкий.
— Почти, — горько усмехнулся хозяин кабинета. — Есть у нас такой мало известный милицейский Благотворительный фонд. Оказывает вспомоществование сотрудникам МВД, пострадавшим в Чечне. Ну вот и…
— И что, всем помогает? — изумился Грязнов. — Так на это же целого государственного бюджета не хватит, а ты — какой-то фонд!
— Там хитрая ситуация, — начал объяснять Фролов. — Есть учредители, есть члены фонда, разовые взносы, процентные отчисления, прочие доходы. А в сумме получается вполне солидно, хорошее дело делают, — вздохнул главный московский гаишник.
— Это ты сам знаешь или тебе сказали, Федя? — не отставал Грязнов.
— Славка, да что с тобой? — засмеялся генерал, но несколько натужно. — Хочешь подробней узнать, спроси. Он сейчас подойдет. Бывший полковник вэвэ по фамилии Брусницын. Зовут Игорем Петровичем. Нормальный мужик, так мне кажется.
— Погоди, Федор, — встрял Турецкий, — а какое отношение он имеет к моему делу? То есть к тому наезду?
— Он как бы представитель ответчика.
— А кто ответчик? — продолжал интересоваться Турецкий. — И имеет ли он право?..
— Имеет, — ответил Фролов. — Я поинтересовался, мне доложили, что по этой части вопросов к нему не возникало. И оценит, и оплатит.
— Оценку уже произвели. — Турецкий вынул из кармана акт и протянул Федору.
Тот развернул, посмотрел и… заразительно захохотал. На вопросительные взгляды, продолжая смеяться, ответил наконец:
— Ну, мужики, ну, ей-богу, цирк! Триста баксов, а мы!..
— Да вот и я ему говорил. — Грязнов быстро взглянул на Турецкого и едва заметно подмигнул ему. — И на кой тебе хрен возиться, Саня? Ну были бы еще хоть бабки приличные, а то? Не слушает старых друзей, принципиальный, блин! Не знаю, может, по-своему и прав… А чей он представитель, этот, как его, Брусницын, да? Не он же наехал? Ему-то чего? Какая радость?
— Наехал там один мудак, — поморщился Фролов, будто его заставляют говорить о чем-то чрезвычайно неприятном. — Да вот транспорт был не его.
— Привет! — перебил Вячеслав, спокойно усаживаясь у длинного стола. — Ты ж сам помогал мне пробить номер. Депутат Госдумы, за что ж ты его так неуважительно, старик?
— Да не депутат совсем наехал! Его машиной воспользовался один его знакомый. Предприниматель. Земляк, что ли. Хрен их всех разберет. Короче, там у них уже целый скандал, понимаете?
— Ничего не понимаю, — продолжал настаивать Грязнов. — Машина одного, ездит другой, ДТП устраивает третий, а угрожает пострадавшей вообще четвертый! Федя, либо я сам уже тот, кого ты только что назвал красивым именем на букву «эм», либо… Черт его знает, что…
— Вот именно, — подтвердил Федор, — об том, как говорится, и речь. Сплошной «кроксворд», мужики, если разобраться, — засмеялся он неестественно. — С одной стороны, депутат, уважаемый человек, который ни сном ни духом, с другой — тот Мамонов…
— Постой! — насторожился Грязнов. — Это какой такой Мамонов? Как его зовут?
— Его? — даже растерялся Фролов, будто случайно оговорился. — Его… зовут… а как его зовут?
— Не Гришкой случайно? Григорий Семенович — не он?
— Кажется. А что, он тебе знаком? Сейчас придет этот… уточнит.
— А чего уточнять? Кто ж в Москве не знает Мамона Каширского? «Законник», две судимости по статьям сто шестьдесят третьей, сто семьдесят третьей, сто семьдесят девятой — вымогательство, лжепредпринимательство, принуждение и так далее, — перечислял Грязнов. — Хороший уголовный букет. И чего он хочет?
— Откуда я знаю. Думаю, хочет, чтоб было тихо. Помнишь, как еще при Брежневе говорили? На три «ша» — штоб штало шпокойно. Но это, надо понимать, не он и хочет, а те, кого он невольно втянул в разбирательство. — Фролов снова взглянул в акт: — Какие-то триста баксов, а вони поднялось!..
— Черт с ней, с вонью, — небрежно отмахнулся Турецкий, — ты лучше скажи, Федор, полковник-то какое к ним всем имеет отношение? Что-то я никак не пойму!
— А полковник… — словно маленькому, стал едва не по слогам объяснять Фролов, — бывший полковник, а ныне президент Благотворительного фонда «Юпитер» и одноименного охранного предприятия с благотворительными, естественно, целями выделяет органам милиции хорошие иномарки, которые используются нами и в собственных служебных целях, и в качестве сопровождения. Кстати, и этот самый ЧОП, который при фонде, он тоже «Юпитер», охраняет в основном вип-персон, крутых бизнесменов, ну и прочих, кто может себе позволить охрану на машинах с милицейскими номерными знаками. Понимаешь теперь? Поэтому и возникший шум, как я могу себе представить, сразу нескольких важных персон с ходу задел! Мы ж начали расследование, а куда оно приведет?
— Логично, Федя. — Грязнов с сумрачным выражением лица покачал головой. — Действительно, трудно представить — вор в законе в «мерсе» с депутатским номером и в сопровождении милицейской охраны! Тебя ж первого и спросят, — Слава взглянул на приятеля, Фролов помрачнел, — куда смотрел? Почему бандит с «мигалкой» раскатывает? А если дальше копнуть? К примеру, а кого это наш якобы милицейский Благотворительный фонд на самом-то деле ублаготворяет? Так не взять ли нам его за причинное место и не пощупать ли на этот самый предмет, а, как считаешь?
Тяжко вздохнул Фролов, но ответил:
— Так тебе и позволили…
— А если не спрашивать позволения, тогда что?
— Авантюрист ты, Вячеслав Иванович. Мне, между прочим, по этому поводу уже второй день с твоей Житной звонят. Знаешь, зачем?
— А то! «Закрой ты это дело, Федя, к едреной матери! Надорвешься». Так?
— Практически слово в слово. Только «надорвешься» ты первый сказал. Остальные считают, что я — не полный идиот и сам все прекрасно понимаю, — произнес Фролов.
— Ну что, Саня? — Грязнов устроился на стуле верхом. — Будем спускать собак на этот «Юпитер», который явно не прав, или погодим? Пожалеем товарища?
— Давай посмотрим, как вести себя будет. Полезет в бутылку — поможем скоренько достать дна. Поведет себя пристойно, отдадим акт и снимем проблему. Но в уме оставим, ага? Как там? — подмигнул Турецкий. — Два пишем, три — в уме.
— А ты, Федя? — Грязнов вместе со стулом повернулся к Фролову.
— А чего я? Я как вы.
— Так, может, — с хитрой ухмылкой сказал Грязнов, — мы пока малость погуляем, а ты ему наедине, так сказать, объясни, как себя следует вести? Чтоб не затягивать разговор, а то какой же после этого дружеский ужин? И поставим на деле крест. Временный, ага, Саня?
— Ты озвучиваешь мои мысли, Славка, — улыбнулся Фролов.
Фролов «провел работу», и, когда Турецкий с Грязновым вернулись в его кабинет, атмосфера была самой доброжелательной. А господин Брусницын — тот просто светился радушием.
Он уже посмотрел оценочный акт и предложил ремонтные работы провести в собственном «сервисе», уже давно и успешно действующем при «Юпитере», обещая все сделать в наилучшем виде. И в кратчайшее время, включая доставку автомашины на ее обычную стоянку, у дома на Фрунзенской набережной. Президент Благотворительного фонда был сама любезность. Создавалось впечатление, что этим делом он занимается всю свою жизнь и оно доставляет ему несказанное удовольствие. Еще бы — делать людям приятное! Так для того и фонд существует! И не просто приятное — иной раз жизненно необходимое! Все это он проговаривал как бы на ходу, не оставляя места и времени для каких-либо вопросов. Да и о чем еще рассуждать, о чем спрашивать, если и без того все предельно ясно.
Брусницын забрал с собой акт, оставил формальную расписку, что его организация, принимая на себя вину и так далее, обязуется в кратчайшие сроки и все остальное. Автограф, число, даже время подписания «декларации». Осталась мелочь — выяснить, когда хозяевам будет удобно передать ключи от машины человеку, который приедет за ней на фирменном эвакуаторе.
Турецкий с интересом разглядывал собеседника. А он очень неплохо выглядит, подумал Александр Борисович. Рослый, далеко не седой, хотя, наверное, давно перешагнул за «полтинник», крепкий, с доброжелательным и открытым лицом. Русые волосы свисали челкой на лоб, светлые, почти бесцветные глаза напомнили Турецкому одного киллера, которого он года два назад брал в Петербурге. То же было доброжелательство и то же, кстати, чувство собственного превосходства, которое ничем не затушуешь, даже если поставить человека в сильно зависимые условия. Сильная личность, так сказать. А вот светлая она, под цвет волос и глаз, или темная — полная им противоположность, этого сразу не разглядишь. Настоящий полковник, одним словом.
И тот «лоб», как окрестила охранника Ирина, работает у него. Значит, наверняка тоже из «бывших».
— А тот парень, Игорь Петрович, что документы у консьержки оставил, он-то как? Не болеет, не страдает? Запором там либо наоборот? — обратился Турецкий к Брусницыну.
— В смысле? — будто не понял вопроса полковник.
— Да уж больно подозрительно вел себя… Не докладывал? — пристально глядя в глаза ему, заметил Турецкий. — А у меня на эту публику глаз уже наметанный. И слух тоже, понимаете? — Турецкий улыбнулся.
— Ах вон вы о ком! — «вспомнил» полковник. — Не работает. Уволен. Я это называл самодеятельностью. В те еще времена, понимаете? Но тогда такая «самодеятельность» была чревата кровью, как правило, твоих же товарищей. А сейчас куда более печальными последствиями, я имею в виду — в моральном плане. Неуважением и недоверием к тебе твоих клиентов. Я потребовал объяснительную, после чего он написал заявление. И я не стал его удерживать, не стал ничего объяснять, чтобы не создавать плохого прецедента. Все слова мною были сказаны еще до его поездки на Фрунзенскую набережную. Он, видимо, не понял либо пропустил мимо ушей. Ваше мнение на этот счет, Александр Борисович? — предельно вежливо поинтересовался полковник.
Ух ты как! Вот это напор. Турецкий даже на мгновение растерялся, но ответил:
— Полностью разделяю вашу позицию, Игорь Петрович. А что касается Мамона Каширского, то…
— Полностью признаю свою вину, — поторопился полковник. — Охрана его уже снята, а проблемы его транспорта — это пусть разбираются свои службы в Государственной думе. Вы не поверите, Александр Борисович, — лицо полковника, которое только что изображало гнев и непонятное ожесточение, вдруг расплылось в улыбке, — закон об охране выглядит таким образом, что мы, то есть охранная структура, на самом деле сторожим, грубо говоря, не личность и даже не сам автомобиль, а автомобильный номерной знак. Абсурд ситуации в конечном счете заключается в том, что, прикрываясь этим номером, кто угодно может перевозить в салоне что угодно, вплоть до того же гексогена или наркотиков. И такое положение распространяется на сотрудников Главного управления вневедомственной охраны, я интересовался, та же картина. Чудовищно! Но — таков закон. Я им говорю, в Думе, пересмотрите, ребята! Но у них хватает времени на все, кроме того, от чего, в сущности, зависит нередко и государственная безопасность. Такова картина… Что ж, если вы не имеете ко мне дополнительных вопросов, могу ли я считать, что печальный конфликт исчерпан?
— Разумеется, — Турецкий радушно развел руками и посмотрел на Фролова: — Вы, надеюсь, не будете возражать, Федор Александрович, против такого исхода событий?
— Разумеется, — повторил за ним Фролов и протянул полковнику руку.
— А наши договоренности… Ну, полагаю, мы в ближайшее время встретимся?
— Да-да, всего хорошего.
Федор был явно чем-то смущен. Наверное, этой последней фразой Брусницына. А точнее, озвученным случайно — или же, напротив, совершенно сознательно — известием о какой-то их договоренности. Конечно, это было грамотно сыграно полковником: вроде и ничего не сказал, но успел намекнуть на нечто значительное. А вы, генералы, теперь думайте.
С Грязновым полковник как поздоровался при встрече, так и попрощался только сухим кивком. А Вячеслав Иванович даже не встал со стула: как сел верхом, так и не поднимался. И руки из карманов брюк не вынимал, чтоб не протягивать самому и посетителю не давать повода. Тоже кивнул в ответ и, дождавшись, когда дверь закрылась, негромко сказал, как бы самому себе:
— Вот прохиндей! Земля таких не видела. Ну жук! Куда тебе до него, Федя!
— Зря ты, Славка, нормальный мужик, — вступился Фролов. — А что касается ситуации…