Страница:
Криворучко все еще размышлял, когда судьба, как всегда неожиданно, подбросила сюрприз. На низкий забор усадьбы облокотился неизвестный гражданин и, не поняв сути происходящего, не самым трезвым голосом объявил:
– А че эт вы, робяты, тут шуруете? Серый, а Серый! Гони ты их в задницу! Нашел покупателя? А то я тебе такой варр…иант придумал!
– Чего надо, мужик? – отозвался Яковлев.
– А ты кто? Где Серый? Я его тачку сторговал.
– Какую тачку?
– Да «Москвича» этого сраного…
– А где ты его видишь?
– Эй, стой! Он же вчера стоял! Серый, что, продал? А че не сказал? А я ищу, забочусь, понимаешь. Ты брось, Серый, я за так не согласен.
Яковлев лишь мотнул головой, и словоохотливый, но нетрезвый сосед оказался во дворе, поддерживаемый под белы ручки парнем в камуфляже.
– Что за «Москвич»? – приступил Яковлев.
Сосед быстро, на глазах, трезвел. Увидев народ во дворе и в гараже, помыслил и оценил событие. Решил, что правда ему не помешает. Не повредит, во всяком случае.
– А че? Серый сказал, чтоб я покупателя недорогого сыскал.
– Откуда у него появился этот «Москвич»? Давно?
– Какой давно?! – возмутился сосед. – Вчера сказал! А я че? Я в Можай съездил. К Ваньке. Ему запчасть – во!
– Криворучко, где машина, о которой говорит ваш сосед, извините, как вас кличут? Лейтенант, зафиксируйте в протоколе допроса показания данного свидетеля.
Оленев кивнул и, взяв соседа под локоток, негрубо, но настойчиво увел на веранду допрашивать.
– Ответа не слышу, сержант!
– Да пьяный он… Врет все!
– Твои дела, – небрежно бросил Яковлев. – Ребятки, – обернулся к своим спецназовцам, – ничего, видно, не поделаешь, придется по полной программе. Приступайте. А ты, сержант, сам будешь объяснять шурину и прочим, почему твой дом мы сейчас разнесем по бревнышку.
– Да ладно, скажу, – решился наконец Криворучко. – Не надо ничего искать в доме. Там ничего и нет.
– Ну что ж, пошли в дом, послушаем твою правду.
Яковлев поднялся с баллона, на котором сидел, и пошел в дом, махнув рукой, чтоб сержанта вели за ним.
– Давай, только по-быстрому. У нас мало времени.
И Криворучко, сосредоточившись, заявил, что решился на то, чтобы рассказать всю правду, хотя это ему грозит крупными неприятностями. Но, поскольку вокруг все вроде бы как свои, он рассчитывает, что коллеги смогут его понять.
Позавчера вечером, после дежурства, он с приятелем задержался в пивной, что в парке «Сокольники». Там разговорились с одним не совсем трезвым гражданином. Тот объяснил, что находится на краю, нужны деньги, «наехал» рэкет, а в загашнике только одна ценная вещь – машина. Как ее быстро реализовать? Ну, посмеялись над причудами судьбы, поговорили, прикинули. Продать-то, конечно, можно, но и деньги невелики. Хозяин был согласен на все, тем более что собеседники – в форме. Какая-никакая, а все же гарантия. Словом, он, Криворучко, решился помочь. А чтоб никакого обмана не оказалось, взял и документы водителя, оставив свой адрес и дав соответствующую расписку. Конечно, что теперь говорить, ничего этого делать было нельзя, но уж больно просил мужик помочь, видать, сам уже был на пределе. Вот, получается, и помогли. Попрут из органов, как пить дать… Кто был с ним, Криворучко дать показания отказался. Сказал: раз сам виноват, ему и отвечать, а товарища подставлять – последнее дело. Готов он показать, где пили и договаривались. Может сейчас и документы того чудика предъявить, пожалуйста. Раз на то пошло, чего теперь темнить!… Документы были найдены в гараже. В том месте, на которое указал хозяин. Права в пластике и паспорт. Принадлежащие Комарову.
– Зачем же он тебе паспорт отдал свой? – удивился Яковлев.
– Так я ж сказал: чудик… – пожал плечами Криворучко.
И это все тоже было занесено в протокол, прочитано и подписано сержантом и понятыми. Каждое слово зафиксировано.
Теперь оставался неясным вопрос: где же машина? Ну и соответственно деньги, полученные за нее. Второе проистекало из первого. Криворучко даже и не пришлось думать: грузинам продал. Каким? Проезжим, в Можайске встретил. Почему номера в гараже? А они им не были нужны, сказали: «Снимай, может, она у тебя краденая». У них сколько угодно своих номеров было. Деньги где? Да какие там деньги! Пара тысяч баксов – и то по щедрости кавказской. Хоть что-то удалось выручить. А баксы-то эти сестра с собой в город взяла, разменять по курсу. Только где ж ее сейчас искать! Она, может, и в Москву махнула… Все славно сходилось у Криворучко. Одного лишь никак не хотел учитывать: деньги-то чужие, их отдавать надо. Ну что ж, значит, у сестры придется получать их?
На это Криворучко несколько двусмысленно ухмыльнулся, и всем стало ясно, что, скорее всего, из сестры Криворучко и копейки не выжмешь. Но это как поглядеть!…
Яковлев уже понял, что большего сейчас ему из сержанта не вынуть. Он и без того сам себе порядочную яму вырыл. И вероятно, начинает догадываться. Значит, надо кончать разговоры, изъять все обнаруженные вещдоки, сложить их в пакет и поблагодарить коллег за помощь. Что он и сделал.
– А я как же? – задал совсем глупый вопрос Криворучко.
– Ты?! – даже удивился Яковлев. – А ты – с нами. С ветерком. Тебя, сержант, в Генеральной прокуратуре ждут не дождутся. Считают почему-то, что ты успел многим помочь. На тот свет перебраться… Но это уж не наше дело, сержант. Кстати, а та формочка где находится? Которую тебе, если судить по протоколу, неизвестный клиент облевал. Здесь или в общежитии застирать успел? Молчишь? Ну гляди, твое дело… Давайте его, ребятки, в машину, и – с Богом! Дом-то, наверное, закрыть бы надо, а то родня вернется, а в избе шаром покати: совестливые соседи лишнее приберут, а? Лейтенант, оставь одного из своих. Ну, ребятки, от имени нашего славного МУРа приказано поблагодарить всех сумевших помочь в раскрытии серьезного уголовного преступления. Захар, лично прошу, передай своему шефу и мою искреннюю благодарность. При случае сочтемся. Поехали, ребята!
Глава 12.
– А че эт вы, робяты, тут шуруете? Серый, а Серый! Гони ты их в задницу! Нашел покупателя? А то я тебе такой варр…иант придумал!
– Чего надо, мужик? – отозвался Яковлев.
– А ты кто? Где Серый? Я его тачку сторговал.
– Какую тачку?
– Да «Москвича» этого сраного…
– А где ты его видишь?
– Эй, стой! Он же вчера стоял! Серый, что, продал? А че не сказал? А я ищу, забочусь, понимаешь. Ты брось, Серый, я за так не согласен.
Яковлев лишь мотнул головой, и словоохотливый, но нетрезвый сосед оказался во дворе, поддерживаемый под белы ручки парнем в камуфляже.
– Что за «Москвич»? – приступил Яковлев.
Сосед быстро, на глазах, трезвел. Увидев народ во дворе и в гараже, помыслил и оценил событие. Решил, что правда ему не помешает. Не повредит, во всяком случае.
– А че? Серый сказал, чтоб я покупателя недорогого сыскал.
– Откуда у него появился этот «Москвич»? Давно?
– Какой давно?! – возмутился сосед. – Вчера сказал! А я че? Я в Можай съездил. К Ваньке. Ему запчасть – во!
– Криворучко, где машина, о которой говорит ваш сосед, извините, как вас кличут? Лейтенант, зафиксируйте в протоколе допроса показания данного свидетеля.
Оленев кивнул и, взяв соседа под локоток, негрубо, но настойчиво увел на веранду допрашивать.
– Ответа не слышу, сержант!
– Да пьяный он… Врет все!
– Твои дела, – небрежно бросил Яковлев. – Ребятки, – обернулся к своим спецназовцам, – ничего, видно, не поделаешь, придется по полной программе. Приступайте. А ты, сержант, сам будешь объяснять шурину и прочим, почему твой дом мы сейчас разнесем по бревнышку.
– Да ладно, скажу, – решился наконец Криворучко. – Не надо ничего искать в доме. Там ничего и нет.
– Ну что ж, пошли в дом, послушаем твою правду.
Яковлев поднялся с баллона, на котором сидел, и пошел в дом, махнув рукой, чтоб сержанта вели за ним.
– Давай, только по-быстрому. У нас мало времени.
И Криворучко, сосредоточившись, заявил, что решился на то, чтобы рассказать всю правду, хотя это ему грозит крупными неприятностями. Но, поскольку вокруг все вроде бы как свои, он рассчитывает, что коллеги смогут его понять.
Позавчера вечером, после дежурства, он с приятелем задержался в пивной, что в парке «Сокольники». Там разговорились с одним не совсем трезвым гражданином. Тот объяснил, что находится на краю, нужны деньги, «наехал» рэкет, а в загашнике только одна ценная вещь – машина. Как ее быстро реализовать? Ну, посмеялись над причудами судьбы, поговорили, прикинули. Продать-то, конечно, можно, но и деньги невелики. Хозяин был согласен на все, тем более что собеседники – в форме. Какая-никакая, а все же гарантия. Словом, он, Криворучко, решился помочь. А чтоб никакого обмана не оказалось, взял и документы водителя, оставив свой адрес и дав соответствующую расписку. Конечно, что теперь говорить, ничего этого делать было нельзя, но уж больно просил мужик помочь, видать, сам уже был на пределе. Вот, получается, и помогли. Попрут из органов, как пить дать… Кто был с ним, Криворучко дать показания отказался. Сказал: раз сам виноват, ему и отвечать, а товарища подставлять – последнее дело. Готов он показать, где пили и договаривались. Может сейчас и документы того чудика предъявить, пожалуйста. Раз на то пошло, чего теперь темнить!… Документы были найдены в гараже. В том месте, на которое указал хозяин. Права в пластике и паспорт. Принадлежащие Комарову.
– Зачем же он тебе паспорт отдал свой? – удивился Яковлев.
– Так я ж сказал: чудик… – пожал плечами Криворучко.
И это все тоже было занесено в протокол, прочитано и подписано сержантом и понятыми. Каждое слово зафиксировано.
Теперь оставался неясным вопрос: где же машина? Ну и соответственно деньги, полученные за нее. Второе проистекало из первого. Криворучко даже и не пришлось думать: грузинам продал. Каким? Проезжим, в Можайске встретил. Почему номера в гараже? А они им не были нужны, сказали: «Снимай, может, она у тебя краденая». У них сколько угодно своих номеров было. Деньги где? Да какие там деньги! Пара тысяч баксов – и то по щедрости кавказской. Хоть что-то удалось выручить. А баксы-то эти сестра с собой в город взяла, разменять по курсу. Только где ж ее сейчас искать! Она, может, и в Москву махнула… Все славно сходилось у Криворучко. Одного лишь никак не хотел учитывать: деньги-то чужие, их отдавать надо. Ну что ж, значит, у сестры придется получать их?
На это Криворучко несколько двусмысленно ухмыльнулся, и всем стало ясно, что, скорее всего, из сестры Криворучко и копейки не выжмешь. Но это как поглядеть!…
Яковлев уже понял, что большего сейчас ему из сержанта не вынуть. Он и без того сам себе порядочную яму вырыл. И вероятно, начинает догадываться. Значит, надо кончать разговоры, изъять все обнаруженные вещдоки, сложить их в пакет и поблагодарить коллег за помощь. Что он и сделал.
– А я как же? – задал совсем глупый вопрос Криворучко.
– Ты?! – даже удивился Яковлев. – А ты – с нами. С ветерком. Тебя, сержант, в Генеральной прокуратуре ждут не дождутся. Считают почему-то, что ты успел многим помочь. На тот свет перебраться… Но это уж не наше дело, сержант. Кстати, а та формочка где находится? Которую тебе, если судить по протоколу, неизвестный клиент облевал. Здесь или в общежитии застирать успел? Молчишь? Ну гляди, твое дело… Давайте его, ребятки, в машину, и – с Богом! Дом-то, наверное, закрыть бы надо, а то родня вернется, а в избе шаром покати: совестливые соседи лишнее приберут, а? Лейтенант, оставь одного из своих. Ну, ребятки, от имени нашего славного МУРа приказано поблагодарить всех сумевших помочь в раскрытии серьезного уголовного преступления. Захар, лично прошу, передай своему шефу и мою искреннюю благодарность. При случае сочтемся. Поехали, ребята!
Глава 12.
Невелико было разочарование Вячеслава Ивановича Грязнова, когда архаровцы доложили, что капитан Воробьев, несмотря на предупреждение начальника МУРа, был отпущен своим командиром по неотложному личному делу. Сам командир батальона, майор Зеликин, лишь «безутешно» развел руками.
– А что я мог сделать? Ну звонили от вас, ну предупредили, да. А у Димыча телеграмма: мать оказалась при смерти.
– Кто такой Димыч? – возмутился Артюша.
– Так Воробьев же. Дмитрий Иваныч, мы его Димычем зовем… Я ему говорю, что, мол, к тебе тут с Петровки едут, небось все о том Голубеве поспрашать, а он: мне, говорит, до штаба, заявление на отпуск и сейчас же обратно. Пусть подождут маленько.
– При чем тут заявление?!
– Ну как же! – снова развел короткими ручками Зеликин. – Мать же, говорю, при смерти. Разве ж мы не люди? Понимаем. Он мне – заявление, я – свое согласие, а дальше – все по форме. Да вы подождите, он обещался скоро прибыть.
– Как же, как же… – пробормотал Артюша и, придвинув к себе телефонный аппарат, стал названивать в МУР. Надо ж, чтоб опять такой прокол!
Он попросил соединить его с Грязновым, а когда доложил о случившихся непредвиденных обстоятельствах, был искренне изумлен, услышав от начальника МУРа не крепкий российский матерок, а нечто вроде добродушной ухмылки.
– Сбежал, значит? – вроде бы даже и не удивился он.
– Да вот, говорят, в штаб заявление на отпуск повез. Обещал скоро прибыть обратно.
– Это он тебе обещал? Лично?
– Нет, майору Зеликину.
– Вот и хорошо, передай-ка ему трубочку…
Что высказал Грязнов майору, можно было не сомневаться, поскольку щеки его вспыхнули огнем, а рот как открылся, так больше и не закрывался, при том что из него не вырвалось ни звука. Монолог Грязнова длился по крайней мере три долгих минуты, после чего Зеликин вздохнул и протянул трубку Артюше:
– Вам приказано передать.
– Как он там, жив? – снова как ни в чем не бывало хмыкнул Грязнов.
– Да.
– В общем, принимаем следующее решение… Мы, конечно, догадывались, что случится нечто подобное, но не были уверены, что капитан сумеет проявить столь стремительную оперативность. Этому майору я уже выдал для острастки. Если Воробьев появится, в чем я сильно сомневаюсь, я приказал задержать его, имея на это санкцию прокурора. Сообщи об этом майору. Ну… а сам давай, забирай архаровцев и дуйте на Петровку. Полагаю, скоро второго привезут.
Закончив разговор с Артюшей, Грязнов молча походил по кабинету, ероша рыжеватые остатки кудрей, и снова решительно взялся за телефонную трубку.
– Генерал-майор Салимонов слушает! – ухнул бас заместителя начальника Управления кадров Министерства внутренних дел.
– Ну испугал! – засмеялся Грязнов. – День добрый, Василь Григорьич! Грязнов беспокоит. Могу?
– Можешь, – великодушно разрешил генерал-майор. – Кого на этот раз надо?
– В батальоне оперативного реагирования у Зеликина есть такой капитан Воробьев. Напарник-водитель Криворучко. Вот оба мне и нужны, Василь Григорьич. Ну и еще есть одна фамилия – Ивасютин. Сделай божескую милость, открой свои тайники.
– Ну, касаемо первого, могу и не заглядывать, и так весь на слуху. Что ни год – звездочка на погон. Видать, приглянулся кому-то из верхних.
– А что, уточнить нельзя?
– Да можно, только ведь…
– Неужто опасно, господин генерал? – при своей феноменальной памяти, знал Грязнов, Василий Григорьевич характером обладал не очень решительным. Если его не завести.
– Ты на что это намекаешь, Вячеслав Иванович?! – почти загремел голос генерала. – Думаешь, у меня при виде Шумилова поджилки трясутся? Не трясутся, успокойся. Но и лезть с дурацкими вопросами вроде: «На кой хрен вам, Николай Нефедович, тянуть за уши этого капитана?» – тоже не хочу.
«Все– таки он молодец, этот генерал, -подумал Грязнов. – Никакой тайны не раскрыл, а все сказал. Значит, концы надо искать в кабинете первого заместителя министра МВД… Высокий покровитель!»
– Ты слушаешь? – перебил его мысли генерал.
– Еще как, Василь Григорьич! Слушаю и завидую твоей памяти. Значит, говоришь, не подобраться мне к этому Воробьеву?
– Я так не сказал. Есть же и другие первые замы. Опять же вот и новый днями появился, хоть и не первый, как говорится, зато, слушок прошел, от самого верхнего, понял?
– Ты про Кашинцева, что ль?
– Ну! А говоришь, не знаешь! Хитришь, Вячеслав… Так вот, не для трепа, а для дела скажу тебе: министр, похоже, собирается сделать рокировку, понимаешь меня? То есть второго сделать первым, а первого – вниз. Надеется таким образом свои позиции укрепить. У Самого, чуешь?
– Храбрый ты мужик, Василь Григорьич! Я б прямо так, по телефону, честное слово, не рискнул бы, пожалуй…
– Брось, Вячеслав. Ты за мой аппарат не боись, ты лучше свой проверяй почаще… Ну а про второго… сейчас прикажу, принесут личное дело. Тебе-то в каком виде требуется?
– Мне нужны объективки на троих, но такие, которые умеет делать лишь один известный мне специалист.
– Это кто ж такой будет? – не без кокетства сбросил басы генерал.
– Василь Григорьич Салимонов, вот кто, устраивает?
– Всегда был ты вралем и подхалимом. Когда надо-то?
– А я могу своего человечка подослать?
– Ну пусть через полчасика выезжает. Бутылку сам занесешь или он передаст?
– Он и передаст! – захохотал Грязнов. – А ты – молоток, Василий!
Следующий телефонный звонок начальник МУРа выдал в Генеральную прокуратуру.
– Саня, ты оказался прав…
– В своем кабинете, господин полковник, я всегда прав, – без промедления отпарировал Турецкий. – А в чем дело?
– Смылся капитан.
– Ну что ж, пусть его теперь другие догоняют. А второй где?
– Жду.
– Так, Слава, суть тебе ясна. Если не против, начни без меня, я хочу подскочить в «ленинку». А оттуда – к тебе.
Грязнов положил трубку и нажал клавишу внутренней связи:
– Саватеева ко мне.
Но Николай появился минут через пятнадцать. Запыхавшийся.
– Чего с тобой? От собак бежал?
– Да нет, Вячеслав Иванович, только приехали, а мне дежурный: «Бегом! Шеф молнии мечет!»
– Николай, – серьезно сказал Грязнов, – я поручаю тебе весьма ответственное задание. Давай обратно в машину, вот тебе денежка, – он протянул Саватееву стотысячную купюру, – в Столешникове купи бутылку армянского коньяка, лучше «Двин», заверни в газету трубкой, вручи генерал-майору Салимонову, знаешь такого? – Увидев кивок, продолжил: – Скажешь, от Вячеслава Ивановича. В ответ получишь пакет. С ним пулей ко мне. Задача ясна?
– Так точно, товарищ полковник, – улыбнулся Саватеев.
– И запомни: максимум подобострастия. Этот «филин» – наш самый ценный агент в логове министра, соображаешь? То-то!
Турецкий отправился в главную библиотеку страны, как ее недавно еще называли, пешком, благо и идти-то минут пятнадцать – двадцать, не больше. И маленько отрешиться от бесконечных промахов и нестыковок хотелось тоже.
Очередную порцию «добра» подбросили Греков с Парфеновым. Впрочем, последний лишь подтвердил те соображения, которые возникли у Грязнова после беседы с его старым приятелем Григорием Синевым, а окончательно они утвердились во время совместного обеда. И побег Воробьева, по сути, ничего уже не менял. Он просто подтверждал теперь его виновность. Значит, если капитан останется живым, то есть его не уберут как ненужного и опасного свидетеля-исполнителя, можно объявлять его в федеральный розыск. Соблюсти формальность. Поскольку «доброжелателю» теперь Воробьев безопасен лишь в виде хладного тела.
Александр остановился, чтобы закурить, и подумал вдруг, что профессиональный цинизм – вещь вполне естественная. Надо приложить максимум усилий для того, чтобы отыскать убийцу и приговорить его в конечном счете к высшей мере. При этом все действия обставлять рогатками законности, оттягивать окончательное решение вопроса, подавая таким образом преступнику какую-то надежду. А когда тебе предлагают не тратить силы, а «уносить готовенького», душа честно сопротивляется. Хотя элементарная логика подсказывает, что это лучший вариант. Кстати, и для самого преступника. Впрочем, сегодня ни в чем нельзя быть уверенным до конца: а ну как найдется адвокат, который одному ему известной логикой добьется замены «вышки» на максимальный срок! А там, глядишь, скостят… Так чего ж ты хочешь, следователь? Чтоб они сами себе выносили приговоры и приводили их в исполнение? А ты тогда зачем?…
Но с другой стороны, ведь зло ж берет при виде дураков! Да нет, не дураков, а расчетливых мерзавцев! И Греков хоть и каша манная, но и его понять можно. Действительно, руки опустятся, когда тебе подкинут такую свинью с квартирой. Вот же прохиндеи! Остался, по сути, лишь один маленький кончик, за который и дергать-то боязно без предварительной разработки, – это опять все та же главная библиотека… Если там глухо, придется, хочешь не хочешь, прислушиваться к «рекомендациям» и на эпизоде с Калошиным ставить крест. Квалифицировать как обыкновенный суицид…
Единственный, кто сегодня внес свежую струю и как-то даже увел от занудной обыденности, оказался Юра Гордеев. Впрочем, Юрой его можно было назвать лишь по старой памяти. Теперь это Юрий Петрович, вполне солидный внешне джентльмен, хотя до Христова возраста, кажется еще недобрал годика-другого. Но вид, осанка, манеры!… Ё-моё, сказал бы Славка. Адвокатура, конечно, меняет людей. Может, и не в лучшую сторону. Если для следователя главный жизненный и профессиональный принцип – соблюдение закона, то адвокату, защитнику путеводная звезда – польза клиенту. Адвокат не истину устанавливает, а защищает человека, совершившего преступление. И к сожалению, эти принципы не всегда совпадают. Хотя ведь никто не требует от защитника совершать противозаконные действия.
Турецкий вспомнил недавнюю словесную битву, развернувшуюся, как нынче принято говорить, в высшем законодательном органе, то бишь в Государственной Думе, и касающуюся как раз адвокатуры. Ну, впрочем, справедливости ради можно сказать, не кривя душой, что споры на эту тему были постоянны и во времена тоталитаризма, и с еще большей силой вспыхнули после объявления матушки-России правовым государством. Правда, в прежние времена спор имел несколько абстрактный, скорее даже кухонный характер. В том смысле, что все важнейшие дела обсуждались ночью на кухне и под шум моющейся посуды. А в правовом государстве о том же самом заговорили чуть ли не на митингах. Но суть остается все той же – быть или не быть независимой адвокатуре. Похоже, что нынешним законодателям свободная от их давления адвокатура стоит ножом у горла. Послушать их, так все коллегии вообще следовало бы давно разогнать и набрать новые из бывших следователей, прокуроров и оперативных работников. Мол-де, и законы они знают, а следовательно, блюсти станут безупречно, и власть слушать умеют, лишних глупостей не натворят, придут посоветуются, в крайнем случае. Послушный адвокат – не это ли зыбкая мечта каждого следователя? Турецкий даже усмехнулся тому, что случалось ведь, когда и его интересы полностью совпадали с желанием этого «каждого». Но… именно тогда, когда появлялось подобное желание, приходилось брать себя за руку, останавливать и, пользуясь словами классика, поверять алгеброй гармонию. И становилось ясно, что истина лежит вовсе не там, где она уже ясно представлялась.
Конечно, мало кому понравится, если изящное строение из его доказательств вдруг элегантным движением развалят до основания. Но ты, следователь, в данную минуту мнишь себя обиженным представителем закона, а кто же он, этот твой разрушитель? Какой закон он-то изволит защищать? Ответить на этот вопрос можно, только оказавшись на месте подзащитного. Чью судьбу собирается сломать не всегда такой уж справедливый закон. Случались и трагические ошибки.
Наверное, поэтому редко испытывал приязнь к адвокатам Турецкий, вероятно, как и они к нему.
Но странное дело, то ли все-таки стены оказывают свое влияние, то ли давнее товарищество, тем не менее Гордеев, явившийся этаким заморским гостем, через пять минут словно раздвинул шоры, улыбнулся и превратился в того добродушного и раскрепощенного парня, которым запомнился по совместной краткой работе в прокуратуре. Кстати, и следовательская закваска в нем осталась. После разговора с Грязновым Юра нашел свое старое дело, хорошенько порылся в нем, сделал парочку умных запросов и получил вполне сносный результат, которым мог бы похвалиться даже опытный «следак».
Резвый сынишка Генриха Красницкого, рассорившись, если так можно выразиться, с памятью неблагодарного папаши, взял фамилию матери, умершей три года назад, и, ввиду неудачи с наследством, решил активизировать собственные таланты. В настоящее время возглавляет филиал российско-датского совместного предприятия по экспорту в Россию мясо-молочной продукции высшего качества и вот уже два года безвыездно проживает с собственной супругой и малолетним сыном в Копенгагене. И хотя от бизнесменов новейшего российского разлива можно ожидать каких угодно сюрпризов, Юра мог дать вполне основательную гарантию, что Маркушевич, такова фамилия сына Красницкого, к трагическому происшествию на Таганке не причастен. Но… Куда ж денешься от этого «но»?
– А почему ты уверен в этом Маркушевиче?
– Потому что у него слишком солидное на сегодняшний день общественное положение. Таким не рискуют. Даже ради каких-нибудь картинок.
– Но какое это может иметь значение? Речь ведь, как я понял, шла о разделе наследства, а покойная ныне мадам Красницкая была против? Почему? Такая стерва? Или сынок повел себя по-хамски?
– Там всего хватало, – засмеялся Гордеев. – Но конечно, главное заключалось в том, что после смерти супруга Елена Георгиевна, помимо, прямо скажем, жалкой зарплаты в библиотеке, имела единственный источник дохода – оставшиеся от мужа ценности. А это – не только полотна Айвазовского, Шишкина, портреты, этюды художников конца прошлого века, список довольно большой, но и золото, и камушки, и антикварная посуда. Причем все имеющееся было описано со скрупулезной точностью, будто они, я имею в виду супруги, заранее готовились к каким-нибудь неприятностям. И по завещанию принадлежало только ей одной. А чтоб оспорить его, сынишка должен был объявить своего папашу по меньшей мере невменяемым в момент составления завещания. А там уже первая жена была против. Словом… Но закончилось все трагически.
– Я был на месте пожара, там практически ничего не осталось. Если, конечно, в квартире нет каких-то тайников, до которых ни воры, ни наши парни не добрались. Но за список спасибо, он здорово поможет в розыске… Значит, ты считаешь, Юра, что ни один из указанных в твоем перечне предметов не может оказаться, к примеру, в Копенгагене?
– Ну так я бы вопрос не ставил. Дело это рассматривалось в суде все-таки давно. Логично поинтересоваться на работе у Красницкой, может быть, были какие-то телефонные угрозы. Или звонили из-за границы. Посмотреть по оплате телефонного номера, не вела ли и она каких-то разговоров, да хоть с тем же Копенгагеном. Тут может оказаться много полезных мелочей.
– Да-а, – восхитился Турецкий, – все-таки нашу заквасочку никуда не денешь. Сидит в тебе, Юра, «следак», ох как крепко сидит!
– Теперь уже – сидел, – возразил Гордеев. – Словом, документы, связанные с этим гражданским делом, к твоим услугам, Александр Борисович, и я сам, если понадоблюсь, готов – по старой памяти. Но не ради этих, – он ткнул указательным пальцем в ту сторону, где размещались кабинеты Генерального прокурора и его заместителей, – а исключительно по старой дружбе. Так можешь и говорить. Привет горячий!
Турецкий почему-то был согласен с Гордеевым, что отпрыск Генриха Красницкого не станет лишать жизни вдову, да еще таким варварским способом. Тем более что он склонен был считать смерть Красницкой одним из звеньев некоей трагической и криминальной цепи. Интуиция подсказывала. А к ней старший следователь по особо важным делам подчас прислушивался. Ведь сказано же, что интуиция – не что иное, как способность непосредственного постижения истины. А если еще проще, без всяких философских изысков, то это означает «пристально смотреть».
С такими мыслями Турецкий и приблизился к до сих пор величественному комплексу зданий в центре столицы, символизирующему высшую степень постижения знаний.
Естественно, собираясь посетить этот светоч мирового разума, в котором был в последний раз, если не изменяет память, более полутора десятков лет назад, когда учился на юрфаке МГУ, а с тех пор все дела мешали, Александр Борисович, верный своей привычке, навел справки о тех, с кем придется иметь дело. Ну, директор Зверев – само собой. Отставной генерал из ЗГВ. Характеристика сама по себе что надо! Заместитель директора по кадрам – бывший полковник из Девятого управления. Фрукт наверняка тот еще. Приходилось иметь дела с подобными «товарищами»: максимум гонора и самомнения.
Но из собственного опыта Турецкий знал, что наиболее информированная публика – это узкие специалисты, отвечающие исключительно за свою сферу действия. Они туго знают специфику, а все остальное воспринимают в качестве сплетен. Вот на стыке того и другого и следует искать пищу для «пристального рассмотрения».
Когда Звереву доложили о приходе «важняка» из Генеральной прокуратуры, он несколько растерялся. Предыдущая информация, полученная от кадровика, о том, что положением дел в библиотеке якобы начинает интересоваться прокуратура, его не особенно волновала. Во-первых, все, что произошло, случилось за стенами учреждения. А современная Москва по уровню преступности давно уже перешагнула все мыслимые рамки, так что было бы смешно искать убийц в каких-нибудь тайных подземельях библиотеки с мировым именем. А во-вторых, лично он, генерал-майор в отставке, считал попросту абсурдным любое подозрение в этом плане в свой адрес. Ибо не он отдавал какие-либо приказы убивать тех, кто с ним не согласен, этак ведь можно и доброй половины сотрудников лишиться! Бред какой-то! А помимо прочего, Марк Михайлович, выплеснув злость, касающуюся, вероятно, не столько фактов гибели некоторых сотрудников, сколько их широкой огласки, перезвонив позже, заметил, что, кажется, по некоторым его данным, эти дела будут со временем прекращены в Генеральной прокуратуре, где они в настоящий момент находятся. И тем не менее вздрючка, которую он, Зверев, устроил своему заместителю по кадрам, была абсолютна справедливой и уместной: нечего чушь языком молоть и разводить плюрализм. От него уже и без того вся страна, понимаешь, лежит в развалинах. И нет средств на ее бурное возрождение, которое обязательно грядет, надо только помогать всеми силами. Хотя, если хорошо оглядеться, этих средств более чем достаточно. Но они лежат без движения, никем не востребованные, как мешки под задницей скупого рыцаря. Ничего! Не вечно длиться спячке! Мы еще разбудим державу, поднимем ее на прежний уровень! И выше! В этом был всерьез уверен отставной генерал Зверев.
Но если прав Костров, то чего здесь надо «важняку»? И Зверев принял уклончивое решение: он пригласил к себе в кабинет Сиротина и прибывшего… как его, Турецкого. Заявил им, что вынужден покинуть высокое собрание, поскольку его лично вызывают наверх – куда, указано не было, директор библиотеки просто ткнул привычно пальцем в потолок, – по причине чего он глубоко сожалеет… А заместитель в силах ответить на любой кадровый вопрос.
– А что я мог сделать? Ну звонили от вас, ну предупредили, да. А у Димыча телеграмма: мать оказалась при смерти.
– Кто такой Димыч? – возмутился Артюша.
– Так Воробьев же. Дмитрий Иваныч, мы его Димычем зовем… Я ему говорю, что, мол, к тебе тут с Петровки едут, небось все о том Голубеве поспрашать, а он: мне, говорит, до штаба, заявление на отпуск и сейчас же обратно. Пусть подождут маленько.
– При чем тут заявление?!
– Ну как же! – снова развел короткими ручками Зеликин. – Мать же, говорю, при смерти. Разве ж мы не люди? Понимаем. Он мне – заявление, я – свое согласие, а дальше – все по форме. Да вы подождите, он обещался скоро прибыть.
– Как же, как же… – пробормотал Артюша и, придвинув к себе телефонный аппарат, стал названивать в МУР. Надо ж, чтоб опять такой прокол!
Он попросил соединить его с Грязновым, а когда доложил о случившихся непредвиденных обстоятельствах, был искренне изумлен, услышав от начальника МУРа не крепкий российский матерок, а нечто вроде добродушной ухмылки.
– Сбежал, значит? – вроде бы даже и не удивился он.
– Да вот, говорят, в штаб заявление на отпуск повез. Обещал скоро прибыть обратно.
– Это он тебе обещал? Лично?
– Нет, майору Зеликину.
– Вот и хорошо, передай-ка ему трубочку…
Что высказал Грязнов майору, можно было не сомневаться, поскольку щеки его вспыхнули огнем, а рот как открылся, так больше и не закрывался, при том что из него не вырвалось ни звука. Монолог Грязнова длился по крайней мере три долгих минуты, после чего Зеликин вздохнул и протянул трубку Артюше:
– Вам приказано передать.
– Как он там, жив? – снова как ни в чем не бывало хмыкнул Грязнов.
– Да.
– В общем, принимаем следующее решение… Мы, конечно, догадывались, что случится нечто подобное, но не были уверены, что капитан сумеет проявить столь стремительную оперативность. Этому майору я уже выдал для острастки. Если Воробьев появится, в чем я сильно сомневаюсь, я приказал задержать его, имея на это санкцию прокурора. Сообщи об этом майору. Ну… а сам давай, забирай архаровцев и дуйте на Петровку. Полагаю, скоро второго привезут.
Закончив разговор с Артюшей, Грязнов молча походил по кабинету, ероша рыжеватые остатки кудрей, и снова решительно взялся за телефонную трубку.
– Генерал-майор Салимонов слушает! – ухнул бас заместителя начальника Управления кадров Министерства внутренних дел.
– Ну испугал! – засмеялся Грязнов. – День добрый, Василь Григорьич! Грязнов беспокоит. Могу?
– Можешь, – великодушно разрешил генерал-майор. – Кого на этот раз надо?
– В батальоне оперативного реагирования у Зеликина есть такой капитан Воробьев. Напарник-водитель Криворучко. Вот оба мне и нужны, Василь Григорьич. Ну и еще есть одна фамилия – Ивасютин. Сделай божескую милость, открой свои тайники.
– Ну, касаемо первого, могу и не заглядывать, и так весь на слуху. Что ни год – звездочка на погон. Видать, приглянулся кому-то из верхних.
– А что, уточнить нельзя?
– Да можно, только ведь…
– Неужто опасно, господин генерал? – при своей феноменальной памяти, знал Грязнов, Василий Григорьевич характером обладал не очень решительным. Если его не завести.
– Ты на что это намекаешь, Вячеслав Иванович?! – почти загремел голос генерала. – Думаешь, у меня при виде Шумилова поджилки трясутся? Не трясутся, успокойся. Но и лезть с дурацкими вопросами вроде: «На кой хрен вам, Николай Нефедович, тянуть за уши этого капитана?» – тоже не хочу.
«Все– таки он молодец, этот генерал, -подумал Грязнов. – Никакой тайны не раскрыл, а все сказал. Значит, концы надо искать в кабинете первого заместителя министра МВД… Высокий покровитель!»
– Ты слушаешь? – перебил его мысли генерал.
– Еще как, Василь Григорьич! Слушаю и завидую твоей памяти. Значит, говоришь, не подобраться мне к этому Воробьеву?
– Я так не сказал. Есть же и другие первые замы. Опять же вот и новый днями появился, хоть и не первый, как говорится, зато, слушок прошел, от самого верхнего, понял?
– Ты про Кашинцева, что ль?
– Ну! А говоришь, не знаешь! Хитришь, Вячеслав… Так вот, не для трепа, а для дела скажу тебе: министр, похоже, собирается сделать рокировку, понимаешь меня? То есть второго сделать первым, а первого – вниз. Надеется таким образом свои позиции укрепить. У Самого, чуешь?
– Храбрый ты мужик, Василь Григорьич! Я б прямо так, по телефону, честное слово, не рискнул бы, пожалуй…
– Брось, Вячеслав. Ты за мой аппарат не боись, ты лучше свой проверяй почаще… Ну а про второго… сейчас прикажу, принесут личное дело. Тебе-то в каком виде требуется?
– Мне нужны объективки на троих, но такие, которые умеет делать лишь один известный мне специалист.
– Это кто ж такой будет? – не без кокетства сбросил басы генерал.
– Василь Григорьич Салимонов, вот кто, устраивает?
– Всегда был ты вралем и подхалимом. Когда надо-то?
– А я могу своего человечка подослать?
– Ну пусть через полчасика выезжает. Бутылку сам занесешь или он передаст?
– Он и передаст! – захохотал Грязнов. – А ты – молоток, Василий!
Следующий телефонный звонок начальник МУРа выдал в Генеральную прокуратуру.
– Саня, ты оказался прав…
– В своем кабинете, господин полковник, я всегда прав, – без промедления отпарировал Турецкий. – А в чем дело?
– Смылся капитан.
– Ну что ж, пусть его теперь другие догоняют. А второй где?
– Жду.
– Так, Слава, суть тебе ясна. Если не против, начни без меня, я хочу подскочить в «ленинку». А оттуда – к тебе.
Грязнов положил трубку и нажал клавишу внутренней связи:
– Саватеева ко мне.
Но Николай появился минут через пятнадцать. Запыхавшийся.
– Чего с тобой? От собак бежал?
– Да нет, Вячеслав Иванович, только приехали, а мне дежурный: «Бегом! Шеф молнии мечет!»
– Николай, – серьезно сказал Грязнов, – я поручаю тебе весьма ответственное задание. Давай обратно в машину, вот тебе денежка, – он протянул Саватееву стотысячную купюру, – в Столешникове купи бутылку армянского коньяка, лучше «Двин», заверни в газету трубкой, вручи генерал-майору Салимонову, знаешь такого? – Увидев кивок, продолжил: – Скажешь, от Вячеслава Ивановича. В ответ получишь пакет. С ним пулей ко мне. Задача ясна?
– Так точно, товарищ полковник, – улыбнулся Саватеев.
– И запомни: максимум подобострастия. Этот «филин» – наш самый ценный агент в логове министра, соображаешь? То-то!
Турецкий отправился в главную библиотеку страны, как ее недавно еще называли, пешком, благо и идти-то минут пятнадцать – двадцать, не больше. И маленько отрешиться от бесконечных промахов и нестыковок хотелось тоже.
Очередную порцию «добра» подбросили Греков с Парфеновым. Впрочем, последний лишь подтвердил те соображения, которые возникли у Грязнова после беседы с его старым приятелем Григорием Синевым, а окончательно они утвердились во время совместного обеда. И побег Воробьева, по сути, ничего уже не менял. Он просто подтверждал теперь его виновность. Значит, если капитан останется живым, то есть его не уберут как ненужного и опасного свидетеля-исполнителя, можно объявлять его в федеральный розыск. Соблюсти формальность. Поскольку «доброжелателю» теперь Воробьев безопасен лишь в виде хладного тела.
Александр остановился, чтобы закурить, и подумал вдруг, что профессиональный цинизм – вещь вполне естественная. Надо приложить максимум усилий для того, чтобы отыскать убийцу и приговорить его в конечном счете к высшей мере. При этом все действия обставлять рогатками законности, оттягивать окончательное решение вопроса, подавая таким образом преступнику какую-то надежду. А когда тебе предлагают не тратить силы, а «уносить готовенького», душа честно сопротивляется. Хотя элементарная логика подсказывает, что это лучший вариант. Кстати, и для самого преступника. Впрочем, сегодня ни в чем нельзя быть уверенным до конца: а ну как найдется адвокат, который одному ему известной логикой добьется замены «вышки» на максимальный срок! А там, глядишь, скостят… Так чего ж ты хочешь, следователь? Чтоб они сами себе выносили приговоры и приводили их в исполнение? А ты тогда зачем?…
Но с другой стороны, ведь зло ж берет при виде дураков! Да нет, не дураков, а расчетливых мерзавцев! И Греков хоть и каша манная, но и его понять можно. Действительно, руки опустятся, когда тебе подкинут такую свинью с квартирой. Вот же прохиндеи! Остался, по сути, лишь один маленький кончик, за который и дергать-то боязно без предварительной разработки, – это опять все та же главная библиотека… Если там глухо, придется, хочешь не хочешь, прислушиваться к «рекомендациям» и на эпизоде с Калошиным ставить крест. Квалифицировать как обыкновенный суицид…
Единственный, кто сегодня внес свежую струю и как-то даже увел от занудной обыденности, оказался Юра Гордеев. Впрочем, Юрой его можно было назвать лишь по старой памяти. Теперь это Юрий Петрович, вполне солидный внешне джентльмен, хотя до Христова возраста, кажется еще недобрал годика-другого. Но вид, осанка, манеры!… Ё-моё, сказал бы Славка. Адвокатура, конечно, меняет людей. Может, и не в лучшую сторону. Если для следователя главный жизненный и профессиональный принцип – соблюдение закона, то адвокату, защитнику путеводная звезда – польза клиенту. Адвокат не истину устанавливает, а защищает человека, совершившего преступление. И к сожалению, эти принципы не всегда совпадают. Хотя ведь никто не требует от защитника совершать противозаконные действия.
Турецкий вспомнил недавнюю словесную битву, развернувшуюся, как нынче принято говорить, в высшем законодательном органе, то бишь в Государственной Думе, и касающуюся как раз адвокатуры. Ну, впрочем, справедливости ради можно сказать, не кривя душой, что споры на эту тему были постоянны и во времена тоталитаризма, и с еще большей силой вспыхнули после объявления матушки-России правовым государством. Правда, в прежние времена спор имел несколько абстрактный, скорее даже кухонный характер. В том смысле, что все важнейшие дела обсуждались ночью на кухне и под шум моющейся посуды. А в правовом государстве о том же самом заговорили чуть ли не на митингах. Но суть остается все той же – быть или не быть независимой адвокатуре. Похоже, что нынешним законодателям свободная от их давления адвокатура стоит ножом у горла. Послушать их, так все коллегии вообще следовало бы давно разогнать и набрать новые из бывших следователей, прокуроров и оперативных работников. Мол-де, и законы они знают, а следовательно, блюсти станут безупречно, и власть слушать умеют, лишних глупостей не натворят, придут посоветуются, в крайнем случае. Послушный адвокат – не это ли зыбкая мечта каждого следователя? Турецкий даже усмехнулся тому, что случалось ведь, когда и его интересы полностью совпадали с желанием этого «каждого». Но… именно тогда, когда появлялось подобное желание, приходилось брать себя за руку, останавливать и, пользуясь словами классика, поверять алгеброй гармонию. И становилось ясно, что истина лежит вовсе не там, где она уже ясно представлялась.
Конечно, мало кому понравится, если изящное строение из его доказательств вдруг элегантным движением развалят до основания. Но ты, следователь, в данную минуту мнишь себя обиженным представителем закона, а кто же он, этот твой разрушитель? Какой закон он-то изволит защищать? Ответить на этот вопрос можно, только оказавшись на месте подзащитного. Чью судьбу собирается сломать не всегда такой уж справедливый закон. Случались и трагические ошибки.
Наверное, поэтому редко испытывал приязнь к адвокатам Турецкий, вероятно, как и они к нему.
Но странное дело, то ли все-таки стены оказывают свое влияние, то ли давнее товарищество, тем не менее Гордеев, явившийся этаким заморским гостем, через пять минут словно раздвинул шоры, улыбнулся и превратился в того добродушного и раскрепощенного парня, которым запомнился по совместной краткой работе в прокуратуре. Кстати, и следовательская закваска в нем осталась. После разговора с Грязновым Юра нашел свое старое дело, хорошенько порылся в нем, сделал парочку умных запросов и получил вполне сносный результат, которым мог бы похвалиться даже опытный «следак».
Резвый сынишка Генриха Красницкого, рассорившись, если так можно выразиться, с памятью неблагодарного папаши, взял фамилию матери, умершей три года назад, и, ввиду неудачи с наследством, решил активизировать собственные таланты. В настоящее время возглавляет филиал российско-датского совместного предприятия по экспорту в Россию мясо-молочной продукции высшего качества и вот уже два года безвыездно проживает с собственной супругой и малолетним сыном в Копенгагене. И хотя от бизнесменов новейшего российского разлива можно ожидать каких угодно сюрпризов, Юра мог дать вполне основательную гарантию, что Маркушевич, такова фамилия сына Красницкого, к трагическому происшествию на Таганке не причастен. Но… Куда ж денешься от этого «но»?
– А почему ты уверен в этом Маркушевиче?
– Потому что у него слишком солидное на сегодняшний день общественное положение. Таким не рискуют. Даже ради каких-нибудь картинок.
– Но какое это может иметь значение? Речь ведь, как я понял, шла о разделе наследства, а покойная ныне мадам Красницкая была против? Почему? Такая стерва? Или сынок повел себя по-хамски?
– Там всего хватало, – засмеялся Гордеев. – Но конечно, главное заключалось в том, что после смерти супруга Елена Георгиевна, помимо, прямо скажем, жалкой зарплаты в библиотеке, имела единственный источник дохода – оставшиеся от мужа ценности. А это – не только полотна Айвазовского, Шишкина, портреты, этюды художников конца прошлого века, список довольно большой, но и золото, и камушки, и антикварная посуда. Причем все имеющееся было описано со скрупулезной точностью, будто они, я имею в виду супруги, заранее готовились к каким-нибудь неприятностям. И по завещанию принадлежало только ей одной. А чтоб оспорить его, сынишка должен был объявить своего папашу по меньшей мере невменяемым в момент составления завещания. А там уже первая жена была против. Словом… Но закончилось все трагически.
– Я был на месте пожара, там практически ничего не осталось. Если, конечно, в квартире нет каких-то тайников, до которых ни воры, ни наши парни не добрались. Но за список спасибо, он здорово поможет в розыске… Значит, ты считаешь, Юра, что ни один из указанных в твоем перечне предметов не может оказаться, к примеру, в Копенгагене?
– Ну так я бы вопрос не ставил. Дело это рассматривалось в суде все-таки давно. Логично поинтересоваться на работе у Красницкой, может быть, были какие-то телефонные угрозы. Или звонили из-за границы. Посмотреть по оплате телефонного номера, не вела ли и она каких-то разговоров, да хоть с тем же Копенгагеном. Тут может оказаться много полезных мелочей.
– Да-а, – восхитился Турецкий, – все-таки нашу заквасочку никуда не денешь. Сидит в тебе, Юра, «следак», ох как крепко сидит!
– Теперь уже – сидел, – возразил Гордеев. – Словом, документы, связанные с этим гражданским делом, к твоим услугам, Александр Борисович, и я сам, если понадоблюсь, готов – по старой памяти. Но не ради этих, – он ткнул указательным пальцем в ту сторону, где размещались кабинеты Генерального прокурора и его заместителей, – а исключительно по старой дружбе. Так можешь и говорить. Привет горячий!
Турецкий почему-то был согласен с Гордеевым, что отпрыск Генриха Красницкого не станет лишать жизни вдову, да еще таким варварским способом. Тем более что он склонен был считать смерть Красницкой одним из звеньев некоей трагической и криминальной цепи. Интуиция подсказывала. А к ней старший следователь по особо важным делам подчас прислушивался. Ведь сказано же, что интуиция – не что иное, как способность непосредственного постижения истины. А если еще проще, без всяких философских изысков, то это означает «пристально смотреть».
С такими мыслями Турецкий и приблизился к до сих пор величественному комплексу зданий в центре столицы, символизирующему высшую степень постижения знаний.
Естественно, собираясь посетить этот светоч мирового разума, в котором был в последний раз, если не изменяет память, более полутора десятков лет назад, когда учился на юрфаке МГУ, а с тех пор все дела мешали, Александр Борисович, верный своей привычке, навел справки о тех, с кем придется иметь дело. Ну, директор Зверев – само собой. Отставной генерал из ЗГВ. Характеристика сама по себе что надо! Заместитель директора по кадрам – бывший полковник из Девятого управления. Фрукт наверняка тот еще. Приходилось иметь дела с подобными «товарищами»: максимум гонора и самомнения.
Но из собственного опыта Турецкий знал, что наиболее информированная публика – это узкие специалисты, отвечающие исключительно за свою сферу действия. Они туго знают специфику, а все остальное воспринимают в качестве сплетен. Вот на стыке того и другого и следует искать пищу для «пристального рассмотрения».
Когда Звереву доложили о приходе «важняка» из Генеральной прокуратуры, он несколько растерялся. Предыдущая информация, полученная от кадровика, о том, что положением дел в библиотеке якобы начинает интересоваться прокуратура, его не особенно волновала. Во-первых, все, что произошло, случилось за стенами учреждения. А современная Москва по уровню преступности давно уже перешагнула все мыслимые рамки, так что было бы смешно искать убийц в каких-нибудь тайных подземельях библиотеки с мировым именем. А во-вторых, лично он, генерал-майор в отставке, считал попросту абсурдным любое подозрение в этом плане в свой адрес. Ибо не он отдавал какие-либо приказы убивать тех, кто с ним не согласен, этак ведь можно и доброй половины сотрудников лишиться! Бред какой-то! А помимо прочего, Марк Михайлович, выплеснув злость, касающуюся, вероятно, не столько фактов гибели некоторых сотрудников, сколько их широкой огласки, перезвонив позже, заметил, что, кажется, по некоторым его данным, эти дела будут со временем прекращены в Генеральной прокуратуре, где они в настоящий момент находятся. И тем не менее вздрючка, которую он, Зверев, устроил своему заместителю по кадрам, была абсолютна справедливой и уместной: нечего чушь языком молоть и разводить плюрализм. От него уже и без того вся страна, понимаешь, лежит в развалинах. И нет средств на ее бурное возрождение, которое обязательно грядет, надо только помогать всеми силами. Хотя, если хорошо оглядеться, этих средств более чем достаточно. Но они лежат без движения, никем не востребованные, как мешки под задницей скупого рыцаря. Ничего! Не вечно длиться спячке! Мы еще разбудим державу, поднимем ее на прежний уровень! И выше! В этом был всерьез уверен отставной генерал Зверев.
Но если прав Костров, то чего здесь надо «важняку»? И Зверев принял уклончивое решение: он пригласил к себе в кабинет Сиротина и прибывшего… как его, Турецкого. Заявил им, что вынужден покинуть высокое собрание, поскольку его лично вызывают наверх – куда, указано не было, директор библиотеки просто ткнул привычно пальцем в потолок, – по причине чего он глубоко сожалеет… А заместитель в силах ответить на любой кадровый вопрос.