Страница:
Клавдия внесла чай, розетку с кусками сахара и печенье на тарелочке. Расставила и вышла.
– А вы не курите? – спросил Турецкий, вставляя в рот сигарету.
– Стараюсь воздерживаться.
– И правильно, дольше проживете.
– Все в руках Божьих, – вздохнул Коновалов.
– Эт точно!…
– Извините, господа, – вмешался в содержательный разговор Костя, кладя трубку. – Пейте чай, продолжим. Так вот, насколько я понял из ваших разговоров, Андрей Васильевич, с Александром Борисовичем у вас имеются личные соображения по поводу известных всем нам дел. Мне бы хотелось услышать их краткое изложение, чтобы не играть в испорченный телефон, извини, Александр Борисович.
– Я могу вам повторить, – сказал Коновалов, – буквально то же самое, что говорил сегодня, несколько часов назад, Аркадию Юрьевичу Лямину, провожая его к спасенной дочери. Он, кстати, просил прекратить дело по этому факту. А речь, Константин Дмитриевич, у нас с ним шла об агентуре. О той самой, которую имеет каждая уважающая себя силовая структура. В том числе и Федеральная служба безопасности. И еще о том, что даже вам, Генеральной прокуратуре, бывает не под силу наказать преступника. Не потому, что вы плохие и повязаны коррупцией, а как раз по обратной причине. Это коррупция, которая своими щупальцами охватила практически все государственные структуры, не позволит вам принять желаемые и справедливые решения. В подтверждение я мог бы перечислить вам десятки громких дел, которые вы не смогли передать в суд. Не будем обсуждать причины, мы их все знаем. Что же касается прочих аспектов вашего дела, то, к великому сожалению, покойных уже не вернешь к жизни, а убийц, при острой необходимости, выдают, как правило, свои же. Но – в виде трупов. Тут уж ничего не поделаешь. В каждом доме свои порядки.
– Понимаете, какое дело, Андрей Васильевич, – нахмурился Меркулов, – теоретически мы с вами можем рассуждать о чем угодно, но закон существует де-факто и…
– Извините… господа, – усмехнулся Коновалов. – Ей-богу, не могу до сих пор понять, кому мешало слово «товарищи»… Мне надоели теории, я практик. И исхожу из сугубо практических соображений. В конце концов – кто как может. Именно практика, а не заумные и одновременно довольно подлые теории наших новых умельцев утверждает меня в мысли, что преступность уже вышла на государственные уровни, занимает ведущие позиции во всех областях, и с ней теперь надо не бороться безграмотными дедовскими методами, а умело управлять, отсекая уголовщину и немедленно запуская в дело укрепления страны криминальные деньги. Другого выхода у нас, господа хорошие, уже нет, потому что все остальное – сплошные теории. Я не раз говорил об этом и еще повторю, если надо. Это мое, да и не только мое, убеждение. Подобным образом рассуждают многие ведущие специалисты в этой области. А нравится или не нравится – это вопросы идеологии, которую мы же сами и отринули начисто. Я ведь именно в этом плане и рассуждал, Александр Борисович, верно?
– Пожалуй, да, – согласился Турецкий.
– Так какая же тут крамола? Всенародно объявленные плюрализм и консенсус предполагают, как мне известно, некоторую… непохожесть, точнее, несхожесть мнений, не так?
– Давайте примем сказанное за основу и не станем вдаваться в детали. В конце концов, позиция любого человека, если она не продиктована преступными намерениями, должна заслуживать… если не уважения, то, во всяком случае, понимания. Благодарю вас, Андрей Васильевич. Если позволите, следующий вопрос… Может быть, еще чайку?
– Не откажусь.
Меркулов кивнул Турецкому, и Саша вышел к Клавдии.
– Вопрос такой. В этой газете, – он протянул Коновалову «Вашингтон пост», – опубликована статья с комментариями. Очевидно, вы в курсе, поскольку там упоминается и ваше имя?
– Ах вон в чем дело! – широко улыбнулся Коновалов и обернулся к входящему Турецкому. – Вероятно, и ваша экстренная командировка связана с этой статьей?
– Да, разумеется, – ответил Меркулов за Сашу. – Вот мне и хотелось бы воспользоваться тем обстоятельством, что вы у меня некоторым образом в гостях, и спросить, что здесь правда, а что от лукавого?
– В каком смысле – от лукавого? – слегка нахмурился Коновалов.
– В том, что существует, как вам известно, определенная конъюнктура, политическая борьба, конкуренция в сфере влияния и так далее, что предполагает не всегда самые честные способы борьбы и компрометацию противника. Вы понимаете меня?
– Отлично понимаю. Скажу больше: ни в малейшей степени не испытываю лично к Генке, своему соседу по дому, никаких враждебных чувств. Вы не поверите, но мой оболтус влюблен в Ольгу Чуланову, и я им не препятствую: дело молодое, им жить дальше. Но я категорически против тех экономических, преступных реформ, которые, на беду всему нашему народу, активно проводит Геннадий Алексеевич Чуланов. Пользуясь определенной поддержкой. Вы знаете, о ком я говорю. Кстати, вы с ним виделись, как он себя чувствует? А то в газетах пишут всякую чушь, ни одному слову верить нельзя…
– Как вам сказать… я бы назвал: ниже среднего. Скверно выглядит, но мысли формулирует по-прежнему четко.
– Ну, дай ему Бог здоровья. Я, между прочим, и к нему лично никаких претензий не имею. Это дуракам повсюду и постоянно заговоры мерещатся. Вот они и воздействуют… А что касается статьи, то я действительно в курсе. И это вовсе не тот компромат, о котором, если помните, я говорил в одном из интервью. Да, у меня состоялся разговор с тем цэрэушником, чье имя упоминается в статье. И факты, изложенные в ней, подлинные. Почему, скажете вы, я не говорил об этом раньше? Да потому, что считал: это не на пользу Отечеству. А сейчас, сегодня, думаю наоборот: политика Чуланова несет полнейшее разорение и гибель нашему государству. Извините, господа, но это моя точка зрения, мое глубокое убеждение. И пока мы не обладаем иными фактами, я его менять не собираюсь и от слов своих не отказываюсь. Не думаю, Александр Борисович, что вам удастся опровергнуть мнение опытного сотрудника ЦРУ, хотя… при желании, как говорится… – он недвусмысленно хмыкнул.
– Но в статье упоминается факт, что запись вашей с… господином Тейтом?… Я правильно перевел, Андрей Васильевич? – прервал саркастическое замечание Коновалова Меркулов.
– Нет, его зовут Эрик Твейт. Уверяю вас, вполне достойный уважения человек. Он был у нас, в России, несколько лет назад. Точно уже не могу сказать, не то в мае девяносто четвертого, не то в апреле девяносто пятого. Помню, на переломе весны и лета. Мы с ним встретились, и вот тогда он поведал мне, в частности, и историю вербовки нашего уважаемого Геннадия Алексеевича.
– А с какой целью он это сделал?
– Если я скажу, вы мне ни за что не поверите, – засмеялся Коновалов.
– Ну почему же? Нас иногда тоже посещает чувство юмора, – учтиво улыбнулся Меркулов.
Турецкий смотрел на Костю и диву давался.
– Причина была самая прозаическая. У него не было денег. Точнее, имелись, но не в том количестве, которое ему требовалось для решения каких-то своих проблем. Могу сказать, что дела эти его никоим образом не были связаны с проблемами нашей безопасности. Вот поэтому мы и решили пойти навстречу его просьбе. Или предложению, как хотите.
– Простите, вы сказали: мы. Как понимать? Вы, Президент, еще кто-то, да?
– Нет, это будет не совсем верно… Уважаемые коллеги, давайте условимся, что в каждой из наших служб имеются некие профессиональные тайны. Если у нас речь идет о допросе, то можно легко перейти на формальную позицию. Если же это – частная беседа, то позвольте мне умолчать о том, на разглашение чего я не получил специального разрешения. Я ведь и так уже говорю больше, чем, возможно, следовало бы. Причем исхожу исключительно из целесообразности и желания облегчить, по возможности, миссию Александра Борисовича, которого, поверьте, – Коновалов с легким поклоном обернулся к Турецкому, – я искренне уважаю. Ну, так вот, за… определенную сумму Эрик Твейт открыл нам некоторые подробности пребывания отдельных наших студентов и аспирантов, проходивших стажировки в американских университетах и институтах – и в частности, в нью-йоркском Колумбийском университете и вашингтонском Кенан-институте. В последнем – уклон в политику, политологию. Мы, естественно, знаем господина Твейта как человека серьезного и делового. Промашки с его информацией – она, вы понимаете, была более обширной, нежели та, о которой упоминается в статье, поскольку за одного Чуланова платить такие деньги было бы явной бессмыслицей, – промашки, повторяю, мы не боялись. Однако, как мы говорим, береженого и Бог бережет. С согласия Эрика наша с ним беседа была записана от и до на видеопленку. Своеобразная гарантия. И для нас, и для него.
– И он вам поверил и не боялся, что у нас вдруг произойдет какой-нибудь очередной переворот, после чего его имя всплывет на поверхность?
– В принципе это были уже его проблемы. К тому же, мне известно, у него были нелады с начальством. Вполне возможно, что этот его шаг был продиктован в какой-то степени чувством мести, кто знает! Во всяком случае, вербовку, как утверждает Эрик, проводил именно он, и досье на целый ряд ныне здравствующих политиков и экономистов – дело его рук.
– Благодарю за откровенность, – вздохнул Меркулов. – И еще, Андрей Васильевич, позвольте последний вопрос. Я понимаю, что выгляжу в ваших глазах не лучшим образом, но нужда заставляет. Кому пришла в голову идея выставки царских реликвий в Америке?
– Скажу – не поверите. Генке Чуланову. Просто эта идея, не находя воплощения, носилась в воздухе больше года. А фирма «Сатурн», совместно с российско-американским культурным фондом, нашла возможность решить эту проблему. Лично я поддерживаю этот проект, я уже говорил вчера об этом Александру Борисовичу. Все документы имеются в «Сатурне», копии в Алмазном фонде. Можете познакомиться.
Вторая чашка чая была допита, и Коновалов вопросительно взглянул на Меркулова, как бы спрашивая: все, наконец?
Костя, видел Турецкий, о чем-то думал, словно что-то хотел сказать, но не решался. Наконец встал и протянул Коновалову руку.
– Благодарю за искренние ответы. Надеюсь, увидимся при лучших обстоятельствах.
Коновалов кивнул и, в свою очередь, протянул руку Турецкому.
– А вам, Александр Борисович, желаю счастливого пути и удачи. Поверьте моему опыту, для вас это наиболее благоприятный вариант. Имею честь, господа.
Когда дверь за генералом закрылась, Костя с сомнением покачал головой и пробурчал себе под нос:
– Скажите пожалуйста, он, оказывается, еще имеет и честь… надо же…
– А ведь в логике ему не откажешь, а, Костя? – Турецкий забрал с приставного столика свои сигареты и зажигалку. Без гостей или без особой надобности Меркулов запрещал курить в собственном кабинете даже ему.
– В том-то и беда наша… – грустно вздохнул Меркулов. – Тут младший Грязнов звонил, – сказал без всякого перехода, – и сообщил, что, по их сведениям, главной фигурой в том поселке, куда был доставлен наш милиционер, является некто Павел Антонович Чумаков, по кличке Чума, пятидесяти одного, на сегодняшний день, года от роду и по званию – вор в законе. По данным Грязнова-старшего – один из «крестных отцов» таганской группировки. По некоторым слухам, капиталы держит за границей. Что скажешь?
– Послать делегацию ответственных работников МВД и ФСБ во главе с не менее ответственным деятелем из Генпрокуратуры и попросить этого пахана расколоться, расколоться, расколоться! – Саша приподнялся на цыпочки и, пританцовывая, все повторял: – Расколоться, расколоться…
– Прекрати базар! – повысил голос Меркулов. – Я с тобой, как с человеком, а ты…
– А я – как командировочный! Слыхал, поди, что генерал заметил? А он ведь совсем не дурак, нет: для меня отъезд в Штаты – наиболее благоприятный вариант. А наш генерал далеко-о глядит!
– Я тоже думаю, что он прав, если пользы от тебя все равно никакой! – сердито бросил Костя.
– Ну вот и договорились! – Турецкий резко повернулся и пошел к двери.
Но его остановил окрик:
– Александр Борисович, я вас не отпускал! Извольте вернуться!
– Слушаю, господин заместитель генерального прокурора…
– Вот так-то. Садитесь, Турецкий. Ваша командировка начнется только завтра. А сегодня рабочий день еще не окончен… Я вот думал: сказать ему про этого Чуму или промолчать? А ты что скажешь?
– Если бы, Костя, – принял «мировую» Турецкий, – у нас была смонтирована подслушка, реакция генерала немедленно дала бы свои плоды, а так… Разве что…
– Ну-ну! – заторопил Меркулов. – Рожай же наконец!
– Не торопи, дай сообразить… Ведь Чума – это аргумент! И если они повязаны, так сказать: один – криминальными капиталами, а второй – желанием «умело управлять» ими, то… при первой же опасности второй должен ринуться выручать первого. Или – «мочить» беспощадно. Что нам выгодней? Иметь еще один обещанный генералом труп? Или допрашивать возможного посредника? Костя, никакой пахан книг не читает, они ему чужды, понимаешь? Вот, скажем, дать задание своим мокрушникам – это он может… Нет, я не могу поверить, чтоб Ивасютин…
– Я тоже, но это дела не меняет. Он был у Павла Антоновича. И я не думаю, что в том кирпичном поселке может случайно оказаться тезка Чумы. В любом случае по этому факту будет проведено служебное расследование. Ивасютина от дальнейшего участия в работе оперативно-следственной группы отстранить.
– Слушаюсь, – машинально ответил Турецкий. – Ну а дальше что ты решил?
– Дальше? – У Меркулова вдруг весело заблестели глаза. – Дальше есть у меня одно соображение. Идейка одна. Но тебе я ее поручить не могу, поскольку ты уже задействован по указанию Президента и личной просьбе, как его называют, регента Чуланова. Поэтому рисковать здоровьем такой важной фигуры, как Турецкий, извини, не имею права. Придется, видимо, просить Грязнова… Конечно, не худо бы самому, но мне никто не поверит, не тот уровень.
– Так в чем задача-то? – загорелся Турецкий.
– А ты не бери в голову лишнюю информацию. Иди передавай дела, натаскивай молодую смену и позвони Грязнову, что он мне нынче будет очень нужен. Все, Александр Борисович, больше не смею вас задерживать!
Все– таки Костя остается самим собой в любой ситуации -не может жить, если не за ним последнее слово! Отомстил! Иди работай, а мы как-нибудь уж без тебя обойдемся… Ну характерец!
В приемной Саша взял телефонную трубку и набрал номер Грязнова. И пока ждал отзыва, успел сказать Клавдии:
– Все, подруга, уезжаю от тебя в Америку. Пожалеешь… – и уже в трубку: – Ты, Грязнов? Ничего не знаю, дуй к нему. Ждет.
Глава 18.
– А вы не курите? – спросил Турецкий, вставляя в рот сигарету.
– Стараюсь воздерживаться.
– И правильно, дольше проживете.
– Все в руках Божьих, – вздохнул Коновалов.
– Эт точно!…
– Извините, господа, – вмешался в содержательный разговор Костя, кладя трубку. – Пейте чай, продолжим. Так вот, насколько я понял из ваших разговоров, Андрей Васильевич, с Александром Борисовичем у вас имеются личные соображения по поводу известных всем нам дел. Мне бы хотелось услышать их краткое изложение, чтобы не играть в испорченный телефон, извини, Александр Борисович.
– Я могу вам повторить, – сказал Коновалов, – буквально то же самое, что говорил сегодня, несколько часов назад, Аркадию Юрьевичу Лямину, провожая его к спасенной дочери. Он, кстати, просил прекратить дело по этому факту. А речь, Константин Дмитриевич, у нас с ним шла об агентуре. О той самой, которую имеет каждая уважающая себя силовая структура. В том числе и Федеральная служба безопасности. И еще о том, что даже вам, Генеральной прокуратуре, бывает не под силу наказать преступника. Не потому, что вы плохие и повязаны коррупцией, а как раз по обратной причине. Это коррупция, которая своими щупальцами охватила практически все государственные структуры, не позволит вам принять желаемые и справедливые решения. В подтверждение я мог бы перечислить вам десятки громких дел, которые вы не смогли передать в суд. Не будем обсуждать причины, мы их все знаем. Что же касается прочих аспектов вашего дела, то, к великому сожалению, покойных уже не вернешь к жизни, а убийц, при острой необходимости, выдают, как правило, свои же. Но – в виде трупов. Тут уж ничего не поделаешь. В каждом доме свои порядки.
– Понимаете, какое дело, Андрей Васильевич, – нахмурился Меркулов, – теоретически мы с вами можем рассуждать о чем угодно, но закон существует де-факто и…
– Извините… господа, – усмехнулся Коновалов. – Ей-богу, не могу до сих пор понять, кому мешало слово «товарищи»… Мне надоели теории, я практик. И исхожу из сугубо практических соображений. В конце концов – кто как может. Именно практика, а не заумные и одновременно довольно подлые теории наших новых умельцев утверждает меня в мысли, что преступность уже вышла на государственные уровни, занимает ведущие позиции во всех областях, и с ней теперь надо не бороться безграмотными дедовскими методами, а умело управлять, отсекая уголовщину и немедленно запуская в дело укрепления страны криминальные деньги. Другого выхода у нас, господа хорошие, уже нет, потому что все остальное – сплошные теории. Я не раз говорил об этом и еще повторю, если надо. Это мое, да и не только мое, убеждение. Подобным образом рассуждают многие ведущие специалисты в этой области. А нравится или не нравится – это вопросы идеологии, которую мы же сами и отринули начисто. Я ведь именно в этом плане и рассуждал, Александр Борисович, верно?
– Пожалуй, да, – согласился Турецкий.
– Так какая же тут крамола? Всенародно объявленные плюрализм и консенсус предполагают, как мне известно, некоторую… непохожесть, точнее, несхожесть мнений, не так?
– Давайте примем сказанное за основу и не станем вдаваться в детали. В конце концов, позиция любого человека, если она не продиктована преступными намерениями, должна заслуживать… если не уважения, то, во всяком случае, понимания. Благодарю вас, Андрей Васильевич. Если позволите, следующий вопрос… Может быть, еще чайку?
– Не откажусь.
Меркулов кивнул Турецкому, и Саша вышел к Клавдии.
– Вопрос такой. В этой газете, – он протянул Коновалову «Вашингтон пост», – опубликована статья с комментариями. Очевидно, вы в курсе, поскольку там упоминается и ваше имя?
– Ах вон в чем дело! – широко улыбнулся Коновалов и обернулся к входящему Турецкому. – Вероятно, и ваша экстренная командировка связана с этой статьей?
– Да, разумеется, – ответил Меркулов за Сашу. – Вот мне и хотелось бы воспользоваться тем обстоятельством, что вы у меня некоторым образом в гостях, и спросить, что здесь правда, а что от лукавого?
– В каком смысле – от лукавого? – слегка нахмурился Коновалов.
– В том, что существует, как вам известно, определенная конъюнктура, политическая борьба, конкуренция в сфере влияния и так далее, что предполагает не всегда самые честные способы борьбы и компрометацию противника. Вы понимаете меня?
– Отлично понимаю. Скажу больше: ни в малейшей степени не испытываю лично к Генке, своему соседу по дому, никаких враждебных чувств. Вы не поверите, но мой оболтус влюблен в Ольгу Чуланову, и я им не препятствую: дело молодое, им жить дальше. Но я категорически против тех экономических, преступных реформ, которые, на беду всему нашему народу, активно проводит Геннадий Алексеевич Чуланов. Пользуясь определенной поддержкой. Вы знаете, о ком я говорю. Кстати, вы с ним виделись, как он себя чувствует? А то в газетах пишут всякую чушь, ни одному слову верить нельзя…
– Как вам сказать… я бы назвал: ниже среднего. Скверно выглядит, но мысли формулирует по-прежнему четко.
– Ну, дай ему Бог здоровья. Я, между прочим, и к нему лично никаких претензий не имею. Это дуракам повсюду и постоянно заговоры мерещатся. Вот они и воздействуют… А что касается статьи, то я действительно в курсе. И это вовсе не тот компромат, о котором, если помните, я говорил в одном из интервью. Да, у меня состоялся разговор с тем цэрэушником, чье имя упоминается в статье. И факты, изложенные в ней, подлинные. Почему, скажете вы, я не говорил об этом раньше? Да потому, что считал: это не на пользу Отечеству. А сейчас, сегодня, думаю наоборот: политика Чуланова несет полнейшее разорение и гибель нашему государству. Извините, господа, но это моя точка зрения, мое глубокое убеждение. И пока мы не обладаем иными фактами, я его менять не собираюсь и от слов своих не отказываюсь. Не думаю, Александр Борисович, что вам удастся опровергнуть мнение опытного сотрудника ЦРУ, хотя… при желании, как говорится… – он недвусмысленно хмыкнул.
– Но в статье упоминается факт, что запись вашей с… господином Тейтом?… Я правильно перевел, Андрей Васильевич? – прервал саркастическое замечание Коновалова Меркулов.
– Нет, его зовут Эрик Твейт. Уверяю вас, вполне достойный уважения человек. Он был у нас, в России, несколько лет назад. Точно уже не могу сказать, не то в мае девяносто четвертого, не то в апреле девяносто пятого. Помню, на переломе весны и лета. Мы с ним встретились, и вот тогда он поведал мне, в частности, и историю вербовки нашего уважаемого Геннадия Алексеевича.
– А с какой целью он это сделал?
– Если я скажу, вы мне ни за что не поверите, – засмеялся Коновалов.
– Ну почему же? Нас иногда тоже посещает чувство юмора, – учтиво улыбнулся Меркулов.
Турецкий смотрел на Костю и диву давался.
– Причина была самая прозаическая. У него не было денег. Точнее, имелись, но не в том количестве, которое ему требовалось для решения каких-то своих проблем. Могу сказать, что дела эти его никоим образом не были связаны с проблемами нашей безопасности. Вот поэтому мы и решили пойти навстречу его просьбе. Или предложению, как хотите.
– Простите, вы сказали: мы. Как понимать? Вы, Президент, еще кто-то, да?
– Нет, это будет не совсем верно… Уважаемые коллеги, давайте условимся, что в каждой из наших служб имеются некие профессиональные тайны. Если у нас речь идет о допросе, то можно легко перейти на формальную позицию. Если же это – частная беседа, то позвольте мне умолчать о том, на разглашение чего я не получил специального разрешения. Я ведь и так уже говорю больше, чем, возможно, следовало бы. Причем исхожу исключительно из целесообразности и желания облегчить, по возможности, миссию Александра Борисовича, которого, поверьте, – Коновалов с легким поклоном обернулся к Турецкому, – я искренне уважаю. Ну, так вот, за… определенную сумму Эрик Твейт открыл нам некоторые подробности пребывания отдельных наших студентов и аспирантов, проходивших стажировки в американских университетах и институтах – и в частности, в нью-йоркском Колумбийском университете и вашингтонском Кенан-институте. В последнем – уклон в политику, политологию. Мы, естественно, знаем господина Твейта как человека серьезного и делового. Промашки с его информацией – она, вы понимаете, была более обширной, нежели та, о которой упоминается в статье, поскольку за одного Чуланова платить такие деньги было бы явной бессмыслицей, – промашки, повторяю, мы не боялись. Однако, как мы говорим, береженого и Бог бережет. С согласия Эрика наша с ним беседа была записана от и до на видеопленку. Своеобразная гарантия. И для нас, и для него.
– И он вам поверил и не боялся, что у нас вдруг произойдет какой-нибудь очередной переворот, после чего его имя всплывет на поверхность?
– В принципе это были уже его проблемы. К тому же, мне известно, у него были нелады с начальством. Вполне возможно, что этот его шаг был продиктован в какой-то степени чувством мести, кто знает! Во всяком случае, вербовку, как утверждает Эрик, проводил именно он, и досье на целый ряд ныне здравствующих политиков и экономистов – дело его рук.
– Благодарю за откровенность, – вздохнул Меркулов. – И еще, Андрей Васильевич, позвольте последний вопрос. Я понимаю, что выгляжу в ваших глазах не лучшим образом, но нужда заставляет. Кому пришла в голову идея выставки царских реликвий в Америке?
– Скажу – не поверите. Генке Чуланову. Просто эта идея, не находя воплощения, носилась в воздухе больше года. А фирма «Сатурн», совместно с российско-американским культурным фондом, нашла возможность решить эту проблему. Лично я поддерживаю этот проект, я уже говорил вчера об этом Александру Борисовичу. Все документы имеются в «Сатурне», копии в Алмазном фонде. Можете познакомиться.
Вторая чашка чая была допита, и Коновалов вопросительно взглянул на Меркулова, как бы спрашивая: все, наконец?
Костя, видел Турецкий, о чем-то думал, словно что-то хотел сказать, но не решался. Наконец встал и протянул Коновалову руку.
– Благодарю за искренние ответы. Надеюсь, увидимся при лучших обстоятельствах.
Коновалов кивнул и, в свою очередь, протянул руку Турецкому.
– А вам, Александр Борисович, желаю счастливого пути и удачи. Поверьте моему опыту, для вас это наиболее благоприятный вариант. Имею честь, господа.
Когда дверь за генералом закрылась, Костя с сомнением покачал головой и пробурчал себе под нос:
– Скажите пожалуйста, он, оказывается, еще имеет и честь… надо же…
– А ведь в логике ему не откажешь, а, Костя? – Турецкий забрал с приставного столика свои сигареты и зажигалку. Без гостей или без особой надобности Меркулов запрещал курить в собственном кабинете даже ему.
– В том-то и беда наша… – грустно вздохнул Меркулов. – Тут младший Грязнов звонил, – сказал без всякого перехода, – и сообщил, что, по их сведениям, главной фигурой в том поселке, куда был доставлен наш милиционер, является некто Павел Антонович Чумаков, по кличке Чума, пятидесяти одного, на сегодняшний день, года от роду и по званию – вор в законе. По данным Грязнова-старшего – один из «крестных отцов» таганской группировки. По некоторым слухам, капиталы держит за границей. Что скажешь?
– Послать делегацию ответственных работников МВД и ФСБ во главе с не менее ответственным деятелем из Генпрокуратуры и попросить этого пахана расколоться, расколоться, расколоться! – Саша приподнялся на цыпочки и, пританцовывая, все повторял: – Расколоться, расколоться…
– Прекрати базар! – повысил голос Меркулов. – Я с тобой, как с человеком, а ты…
– А я – как командировочный! Слыхал, поди, что генерал заметил? А он ведь совсем не дурак, нет: для меня отъезд в Штаты – наиболее благоприятный вариант. А наш генерал далеко-о глядит!
– Я тоже думаю, что он прав, если пользы от тебя все равно никакой! – сердито бросил Костя.
– Ну вот и договорились! – Турецкий резко повернулся и пошел к двери.
Но его остановил окрик:
– Александр Борисович, я вас не отпускал! Извольте вернуться!
– Слушаю, господин заместитель генерального прокурора…
– Вот так-то. Садитесь, Турецкий. Ваша командировка начнется только завтра. А сегодня рабочий день еще не окончен… Я вот думал: сказать ему про этого Чуму или промолчать? А ты что скажешь?
– Если бы, Костя, – принял «мировую» Турецкий, – у нас была смонтирована подслушка, реакция генерала немедленно дала бы свои плоды, а так… Разве что…
– Ну-ну! – заторопил Меркулов. – Рожай же наконец!
– Не торопи, дай сообразить… Ведь Чума – это аргумент! И если они повязаны, так сказать: один – криминальными капиталами, а второй – желанием «умело управлять» ими, то… при первой же опасности второй должен ринуться выручать первого. Или – «мочить» беспощадно. Что нам выгодней? Иметь еще один обещанный генералом труп? Или допрашивать возможного посредника? Костя, никакой пахан книг не читает, они ему чужды, понимаешь? Вот, скажем, дать задание своим мокрушникам – это он может… Нет, я не могу поверить, чтоб Ивасютин…
– Я тоже, но это дела не меняет. Он был у Павла Антоновича. И я не думаю, что в том кирпичном поселке может случайно оказаться тезка Чумы. В любом случае по этому факту будет проведено служебное расследование. Ивасютина от дальнейшего участия в работе оперативно-следственной группы отстранить.
– Слушаюсь, – машинально ответил Турецкий. – Ну а дальше что ты решил?
– Дальше? – У Меркулова вдруг весело заблестели глаза. – Дальше есть у меня одно соображение. Идейка одна. Но тебе я ее поручить не могу, поскольку ты уже задействован по указанию Президента и личной просьбе, как его называют, регента Чуланова. Поэтому рисковать здоровьем такой важной фигуры, как Турецкий, извини, не имею права. Придется, видимо, просить Грязнова… Конечно, не худо бы самому, но мне никто не поверит, не тот уровень.
– Так в чем задача-то? – загорелся Турецкий.
– А ты не бери в голову лишнюю информацию. Иди передавай дела, натаскивай молодую смену и позвони Грязнову, что он мне нынче будет очень нужен. Все, Александр Борисович, больше не смею вас задерживать!
Все– таки Костя остается самим собой в любой ситуации -не может жить, если не за ним последнее слово! Отомстил! Иди работай, а мы как-нибудь уж без тебя обойдемся… Ну характерец!
В приемной Саша взял телефонную трубку и набрал номер Грязнова. И пока ждал отзыва, успел сказать Клавдии:
– Все, подруга, уезжаю от тебя в Америку. Пожалеешь… – и уже в трубку: – Ты, Грязнов? Ничего не знаю, дуй к нему. Ждет.
Глава 18.
Грязнов взглянул на часы: шестой час, а ребята все не возвращались. Кажется, ведь простое дело – предъявить фотографии и выяснить у человека: видел или не видел, и если да, то кого конкретно. Это уже дальше: когда, при каких обстоятельствах. Потом из следователя придется все жилы вытягивать. А так-то вообще – быстро. Но раз нет ребят, значит, чего-то наклюнулось, и надо терпеливо ждать. Хотя от этого ожидания уже смола начинала закипать в заду у начальника МУРа.
Ну вот, нате вам! Семен Семенович собственной персоной. Грязнов улыбнулся: уже сам вид старика – «вечно озабоченный!» – вызывал теплоту душевную. Дети его чуть ли не с первой волной, где-то в семидесятых, что ли, отбыли на свою этническую родину, как тогда говорили. А старик едва не остался у разбитого корыта. Правда, не совсем стариком был Моисеев, и не у корыта сидел, но стоило немалых трудов заставить не трогать его, слишком много вдруг оказалось бдительных товарищей. Все-то они знали, кроме главного, – такого специалиста, как Семен Семенович, днем с огнем не сыскать. Отстояли, а потом как-то все само собой и забылось…
– Какие дела? К сожалению, Семен Семенович, угостить нечем. Кроме чая, но до него, я знаю, вы не великий охотник.
– Я так скажу, Вячеслав, – тоном обыкновенного библейского мудреца ответил Моисеев, – когда-таки гора не идет к Магомету, так пусть она идет на хер. Но не в нашем случае. Ибо гора таки пришла. Нет, не я, упаси Бог. Гора мне только что позвонила и сказала такое, что я подумал: вот это Вячеславу надо знать обязательно. Говорить? Или ты будешь размышлять дальше?
– Говори.
– Или лучше угостить рюмочкой?
– Семен Семенович! – уже смеялся Грязнов. – Вы же умный человек! И мудрый!
– Добавь: умудренный мудростью наимудрейших, как писал один шкет в дни моей молодости. Так что я сказал не так?
– Все – так. Но ведь можно и говорить, и пить одновременно. Зачем же разделять эти два полезных дела?
– Верно, это уже от маразма, – покачал головой Моисеев, доставая свою заветную фляжечку. – Тебе куда налить? Только учти, на приличный стакан тут не наберется.
– Значит, делитесь по-братски. – Грязнов дунул в желтоватый от долгого употребления стакан и подвинул его к фляжке.
– Между прочим, я уже сегодня один раз наливал из этой фляжки хорошему человеку, а теперь совсем не исключаю, что его телефонный звонок явился результатом совместного распития. Такие акты, ты же знаешь, Вячеслав, сближают. Так сколько тебе?
Вот же чертов дед! Грязнов хохотал, наблюдая за его манипуляциями. Моисеев вздохнул и отлил граммов тридцать, после чего побултыхал остатками, поднеся фляжку к самому уху. Удовлетворенно кивнул сам себе: еще осталось. Подвинул Грязнову, а себе нацедил в пробку-рюмочку.
– Будем крепко здоровы! Ну так слушай теперь. Звонит мне этот гениальный Воротников. Что-то мнется, мычит. Чувствую, сказать хочет, но пока не решается. Я тоже мычу насчет того, что на улице дождь, а сам жду, когда уже он начнет телиться. Таки дождался. Он сказал, что долго думал, чувствуя свою невольную вину и так далее, и, вероятно, никогда бы не решился, но сегодня, после нашей совместной работы, он решил, что может наконец снять тяжесть с души, и вот позвонил. Ты что-нибудь понял?
– Нет.
– Вот и я. Так в чем, говорю, проблема? И знаешь, что он мне ответил? Ни за что не догадаешься.
– Он узнал еще одного убийцу?
– Хуже. Он видел картины мадам Красницкой. Те, про которые ты говорил, что их украли. Ничего себе?
– Не может быть, Семен Семенович!
– Точно! Я ему сказал слово в слово.
– А откуда он-то знает, какие у нее были картины? Он что, знаком с Красницкой?
– Ты не умеешь слушать, Вячеслав. Что у Красницкой были картины – это знаем мы. А он совсем не знает про Красницкую, он видел картины.
– Где?!
– О, наконец-то ты задал умный вопрос. Я тоже спросил, а он ответил: не знаю.
– Бред!
– И тем не менее! – Моисеев торжественно воздел палец. – Он видел, и это главное. А где, мы сейчас разберемся. Короче, приезжают за ним двое молодых людей на машине «шевроле» – это такой классный синий микроавтобус, Вячеслав. И говорят, что слышали, будто он крупный специалист в области изобразительного художественного искусства. Ты понял? А в самом деле, разве не лестно, когда тебя эти олухи держат за большого специалиста? Да, говорит он, я тот самый специалист. Ему говорят: садитесь и ничего не бойтесь, мы вас отвезем в один богатый дом, вы посмотрите картины, скажете, хорошие они или плохие, получите ваш гонорар, и мы же доставим вас без всяких хлопот домой. Что, плохо? Если ты, Вячеслав, думаешь, что сегодня умеющие рисовать – обязательно миллионеры, в старом понимании, то сильно ошибаешься. Поэтому художник сел в машину и поехал. Все бы хорошо, но одна деталь: где-то в центре ему нахлобучили на голову черную шапку и велели не снимать до самого того дома. А что ему оставалось делать?
– Синий «шевроле», говоришь?
– Ну. Приехали в подземный гараж. Поднялись лифтом. Возле длинной стены стоят картины – большие и маленькие. Все без рам, но на подрамниках. Наш художник поглядел и ахнул: это же редчайший Айвазовский! Шишкин там, Левитан. Словом, весь список, который наш бывший стажер Юра Гордеев представил. Выходит хозяин дома, так он понял, и спрашивает: это хорошие картины? И сколько они примерно могут стоить? А как называются? Ну ты понимаешь, Вячеслав, разговор идет тот еще! Наш бедный Воротников уже и сам не рад, что связался. Говорит: я не знаю, как полотна называются, надо бы посмотреть в каталогах работ этих художников. А хозяин ему заявляет, что никуда смотреть не надо. А нужно ему самому придумать к каждой картине название, написать на бумажке фамилию художника и заткнуть рот. А за все это, вместе взятое, вот гонорар. И хозяин протягивает ему ровно одну тысячу долларов. Как тебе?
– И он что, отказался?
– Ты сумасшедший? Искали б мы его… Он сделал все, что велел хозяин, пересчитал деньги, сел в машину, снова натянул на глаза шапочку и приехал домой. Я так понимаю, Вячеслав, что в любом случае эти несчастные купюры чуждого нам государства следует из дела исключить. Вякнет еще себе на голову…
– Да, тут ты прав, Семен Семенович, – в рассеянности переходя на «ты», сказал Грязнов. – А ехали долго?
– Ему показалось, что по времени как раз, чтоб выехать за кольцевую. Шапочку надели, между прочим, на площади Гагарина.
– Пожалуй, сходится… Но пока мы не возьмем этого гада, скажи художнику, Семен Семенович, чтоб он действительно больше рта не раскрывал, а то я за его жизнь теперь и копейки не дам. Ну а тот гонорар?… Пусть придумает какую-нибудь хренотень вроде того, что он по выходным на Арбате физиономии иностранцев рисует, вот и накопил. А тебе, дорогой Семен Семенович, объявляется благодарность начальника МУРа. Если удастся, то с соответствующей премией…
Около семи, когда на улице совсем стемнело, начали появляться насквозь промокшие сыскари. И скоро кабинет начальника был полон народа. Результаты такой массированной акции могли радовать.
Воробьева определенно видели в понедельник вечером и во вторник утром – в реаниматорской, в приемном покое и возле морга. Он во вторник уехал с медсестрой Колобовской, в чью смену привезли Комарова. Она же и сообщила дежурному врачу о его смерти. У нее отгул, а завтра она должна выйти на работу. Проживает в Софрине по Ярославской дороге.
Грязнов велел немедленно найти ее.
По поводу Криворучко – никаких сведений.
А вот что касается Сичкина, то с ним получилась интересная игра. Во-первых, его соизволила вспомнить Рива Марковна, соседка Красницкой. Только был он не один, а с молодым человеком невысокого роста. Они – работники Мосгаза, приехали по вызову. Ходили в подвал дома, поднимались зачем-то на чердак. Вот после них и стало сильно пахнуть. Кроме того, Сичкина легко опознали понятая Никонова и Самойленко Сергей Сергеевич – из милиции метрополитена.
Самого Сичкина дома не оказалось, оставили засаду.
Кстати, человека, похожего на Сичкина, видел один из водителей «скорой», который сидел в приемном покое с санитарами и слушал анекдоты, которые травил опознанный им капитан Воробьев. Однако утверждать, что человек, прошедший в больницу через приемный покой, был Сичкин, не берется, поскольку известно, что больные – а тот человек был в больничной пижаме – часто пользуются этим путем, чтобы добыть спиртное.
И наконец, Мария Ивановна, соседка Марины Штерн, не смогла опознать ни одного из представленных ей фигурантов, заявив, что обыск в квартире Марины проводили солидные люди, с которыми был местный участковый. В отделе милиции подтвердили, что квартиру действительно вскрывали по прямому указанию начальника Главного управления уголовного розыска МВД, но проводился не обыск, а изъятие сотрудниками библиотеки, где работала покойная, некоторых документов, которые она не имела права выносить за пределы учреждения. Видимо, просто, когда искали, учинили некоторый беспорядок. Но со стороны родственников или сослуживцев покойной никаких претензий по этому поводу не поступало. Естественно… одних – нет, а других – не пустили на порог.
Что ж, отрицательная информация тоже бывает нужна.
Словом, ком покатился с нарастающей силой…
К этому следовало бы добавить, что и Андрей Гаврилович Ивасютин как сквозь землю провалился. На работе сегодня не появлялся. Домашний телефон его не отвечает. Нарочный, посланный из ближайшего отдела милиции, узнал от соседки по лестничной площадке, что супруга капитана вместе с двумя детьми еще утром куда-то уехала. Обычно, бывало, предупреждала: мол, уезжаю, приглядите за квартирой. А тут – дети, чемодан, сумка, внизу – такси. В кои-то веки! Сели и укатили, ни слова не сказав. Странно для нее, вообще-то – тихая и отзывчивая… Вот тебе еще задачка на засыпку!
Грязнов после обстоятельной беседы с Меркуловым, протекавшей с глазу на глаз, чувствовал, что настало время рывка. А некоторая нерешительность, которую он сейчас испытывал, проистекала исключительно из независящих от него внешних обстоятельств: позднее время, дождь этот проклятый, ледяной, как из ведра. И вообще, проводить в темноте операции, связанные с риском для жизни подчиненных, ему совсем не хотелось. Днем – другое дело. Но, если вдуматься, почему бы и не прямо сейчас? Никому ведь и в голову не придет, что менты могут решиться на штурм крепости при самых невыгодных для себя условиях…
Он все прикидывал и так и этак, чувствуя себя как бы в двух измерениях: один Грязнов продумывал стремительную операцию, а другой, продолжая логически развивать соображения Сани, выстраивал персональную цепочку действий. И вот этому, второму, Грязнову неожиданно пришла в голову совершенно элементарная мысль: с чего он взял, что Чума и хозяин, у которого был Воротников, – одно и то же лицо? Мысль была проста до идиотизма, но требовала немедленного ответа.
Ну вот, нате вам! Семен Семенович собственной персоной. Грязнов улыбнулся: уже сам вид старика – «вечно озабоченный!» – вызывал теплоту душевную. Дети его чуть ли не с первой волной, где-то в семидесятых, что ли, отбыли на свою этническую родину, как тогда говорили. А старик едва не остался у разбитого корыта. Правда, не совсем стариком был Моисеев, и не у корыта сидел, но стоило немалых трудов заставить не трогать его, слишком много вдруг оказалось бдительных товарищей. Все-то они знали, кроме главного, – такого специалиста, как Семен Семенович, днем с огнем не сыскать. Отстояли, а потом как-то все само собой и забылось…
– Какие дела? К сожалению, Семен Семенович, угостить нечем. Кроме чая, но до него, я знаю, вы не великий охотник.
– Я так скажу, Вячеслав, – тоном обыкновенного библейского мудреца ответил Моисеев, – когда-таки гора не идет к Магомету, так пусть она идет на хер. Но не в нашем случае. Ибо гора таки пришла. Нет, не я, упаси Бог. Гора мне только что позвонила и сказала такое, что я подумал: вот это Вячеславу надо знать обязательно. Говорить? Или ты будешь размышлять дальше?
– Говори.
– Или лучше угостить рюмочкой?
– Семен Семенович! – уже смеялся Грязнов. – Вы же умный человек! И мудрый!
– Добавь: умудренный мудростью наимудрейших, как писал один шкет в дни моей молодости. Так что я сказал не так?
– Все – так. Но ведь можно и говорить, и пить одновременно. Зачем же разделять эти два полезных дела?
– Верно, это уже от маразма, – покачал головой Моисеев, доставая свою заветную фляжечку. – Тебе куда налить? Только учти, на приличный стакан тут не наберется.
– Значит, делитесь по-братски. – Грязнов дунул в желтоватый от долгого употребления стакан и подвинул его к фляжке.
– Между прочим, я уже сегодня один раз наливал из этой фляжки хорошему человеку, а теперь совсем не исключаю, что его телефонный звонок явился результатом совместного распития. Такие акты, ты же знаешь, Вячеслав, сближают. Так сколько тебе?
Вот же чертов дед! Грязнов хохотал, наблюдая за его манипуляциями. Моисеев вздохнул и отлил граммов тридцать, после чего побултыхал остатками, поднеся фляжку к самому уху. Удовлетворенно кивнул сам себе: еще осталось. Подвинул Грязнову, а себе нацедил в пробку-рюмочку.
– Будем крепко здоровы! Ну так слушай теперь. Звонит мне этот гениальный Воротников. Что-то мнется, мычит. Чувствую, сказать хочет, но пока не решается. Я тоже мычу насчет того, что на улице дождь, а сам жду, когда уже он начнет телиться. Таки дождался. Он сказал, что долго думал, чувствуя свою невольную вину и так далее, и, вероятно, никогда бы не решился, но сегодня, после нашей совместной работы, он решил, что может наконец снять тяжесть с души, и вот позвонил. Ты что-нибудь понял?
– Нет.
– Вот и я. Так в чем, говорю, проблема? И знаешь, что он мне ответил? Ни за что не догадаешься.
– Он узнал еще одного убийцу?
– Хуже. Он видел картины мадам Красницкой. Те, про которые ты говорил, что их украли. Ничего себе?
– Не может быть, Семен Семенович!
– Точно! Я ему сказал слово в слово.
– А откуда он-то знает, какие у нее были картины? Он что, знаком с Красницкой?
– Ты не умеешь слушать, Вячеслав. Что у Красницкой были картины – это знаем мы. А он совсем не знает про Красницкую, он видел картины.
– Где?!
– О, наконец-то ты задал умный вопрос. Я тоже спросил, а он ответил: не знаю.
– Бред!
– И тем не менее! – Моисеев торжественно воздел палец. – Он видел, и это главное. А где, мы сейчас разберемся. Короче, приезжают за ним двое молодых людей на машине «шевроле» – это такой классный синий микроавтобус, Вячеслав. И говорят, что слышали, будто он крупный специалист в области изобразительного художественного искусства. Ты понял? А в самом деле, разве не лестно, когда тебя эти олухи держат за большого специалиста? Да, говорит он, я тот самый специалист. Ему говорят: садитесь и ничего не бойтесь, мы вас отвезем в один богатый дом, вы посмотрите картины, скажете, хорошие они или плохие, получите ваш гонорар, и мы же доставим вас без всяких хлопот домой. Что, плохо? Если ты, Вячеслав, думаешь, что сегодня умеющие рисовать – обязательно миллионеры, в старом понимании, то сильно ошибаешься. Поэтому художник сел в машину и поехал. Все бы хорошо, но одна деталь: где-то в центре ему нахлобучили на голову черную шапку и велели не снимать до самого того дома. А что ему оставалось делать?
– Синий «шевроле», говоришь?
– Ну. Приехали в подземный гараж. Поднялись лифтом. Возле длинной стены стоят картины – большие и маленькие. Все без рам, но на подрамниках. Наш художник поглядел и ахнул: это же редчайший Айвазовский! Шишкин там, Левитан. Словом, весь список, который наш бывший стажер Юра Гордеев представил. Выходит хозяин дома, так он понял, и спрашивает: это хорошие картины? И сколько они примерно могут стоить? А как называются? Ну ты понимаешь, Вячеслав, разговор идет тот еще! Наш бедный Воротников уже и сам не рад, что связался. Говорит: я не знаю, как полотна называются, надо бы посмотреть в каталогах работ этих художников. А хозяин ему заявляет, что никуда смотреть не надо. А нужно ему самому придумать к каждой картине название, написать на бумажке фамилию художника и заткнуть рот. А за все это, вместе взятое, вот гонорар. И хозяин протягивает ему ровно одну тысячу долларов. Как тебе?
– И он что, отказался?
– Ты сумасшедший? Искали б мы его… Он сделал все, что велел хозяин, пересчитал деньги, сел в машину, снова натянул на глаза шапочку и приехал домой. Я так понимаю, Вячеслав, что в любом случае эти несчастные купюры чуждого нам государства следует из дела исключить. Вякнет еще себе на голову…
– Да, тут ты прав, Семен Семенович, – в рассеянности переходя на «ты», сказал Грязнов. – А ехали долго?
– Ему показалось, что по времени как раз, чтоб выехать за кольцевую. Шапочку надели, между прочим, на площади Гагарина.
– Пожалуй, сходится… Но пока мы не возьмем этого гада, скажи художнику, Семен Семенович, чтоб он действительно больше рта не раскрывал, а то я за его жизнь теперь и копейки не дам. Ну а тот гонорар?… Пусть придумает какую-нибудь хренотень вроде того, что он по выходным на Арбате физиономии иностранцев рисует, вот и накопил. А тебе, дорогой Семен Семенович, объявляется благодарность начальника МУРа. Если удастся, то с соответствующей премией…
Около семи, когда на улице совсем стемнело, начали появляться насквозь промокшие сыскари. И скоро кабинет начальника был полон народа. Результаты такой массированной акции могли радовать.
Воробьева определенно видели в понедельник вечером и во вторник утром – в реаниматорской, в приемном покое и возле морга. Он во вторник уехал с медсестрой Колобовской, в чью смену привезли Комарова. Она же и сообщила дежурному врачу о его смерти. У нее отгул, а завтра она должна выйти на работу. Проживает в Софрине по Ярославской дороге.
Грязнов велел немедленно найти ее.
По поводу Криворучко – никаких сведений.
А вот что касается Сичкина, то с ним получилась интересная игра. Во-первых, его соизволила вспомнить Рива Марковна, соседка Красницкой. Только был он не один, а с молодым человеком невысокого роста. Они – работники Мосгаза, приехали по вызову. Ходили в подвал дома, поднимались зачем-то на чердак. Вот после них и стало сильно пахнуть. Кроме того, Сичкина легко опознали понятая Никонова и Самойленко Сергей Сергеевич – из милиции метрополитена.
Самого Сичкина дома не оказалось, оставили засаду.
Кстати, человека, похожего на Сичкина, видел один из водителей «скорой», который сидел в приемном покое с санитарами и слушал анекдоты, которые травил опознанный им капитан Воробьев. Однако утверждать, что человек, прошедший в больницу через приемный покой, был Сичкин, не берется, поскольку известно, что больные – а тот человек был в больничной пижаме – часто пользуются этим путем, чтобы добыть спиртное.
И наконец, Мария Ивановна, соседка Марины Штерн, не смогла опознать ни одного из представленных ей фигурантов, заявив, что обыск в квартире Марины проводили солидные люди, с которыми был местный участковый. В отделе милиции подтвердили, что квартиру действительно вскрывали по прямому указанию начальника Главного управления уголовного розыска МВД, но проводился не обыск, а изъятие сотрудниками библиотеки, где работала покойная, некоторых документов, которые она не имела права выносить за пределы учреждения. Видимо, просто, когда искали, учинили некоторый беспорядок. Но со стороны родственников или сослуживцев покойной никаких претензий по этому поводу не поступало. Естественно… одних – нет, а других – не пустили на порог.
Что ж, отрицательная информация тоже бывает нужна.
Словом, ком покатился с нарастающей силой…
К этому следовало бы добавить, что и Андрей Гаврилович Ивасютин как сквозь землю провалился. На работе сегодня не появлялся. Домашний телефон его не отвечает. Нарочный, посланный из ближайшего отдела милиции, узнал от соседки по лестничной площадке, что супруга капитана вместе с двумя детьми еще утром куда-то уехала. Обычно, бывало, предупреждала: мол, уезжаю, приглядите за квартирой. А тут – дети, чемодан, сумка, внизу – такси. В кои-то веки! Сели и укатили, ни слова не сказав. Странно для нее, вообще-то – тихая и отзывчивая… Вот тебе еще задачка на засыпку!
Грязнов после обстоятельной беседы с Меркуловым, протекавшей с глазу на глаз, чувствовал, что настало время рывка. А некоторая нерешительность, которую он сейчас испытывал, проистекала исключительно из независящих от него внешних обстоятельств: позднее время, дождь этот проклятый, ледяной, как из ведра. И вообще, проводить в темноте операции, связанные с риском для жизни подчиненных, ему совсем не хотелось. Днем – другое дело. Но, если вдуматься, почему бы и не прямо сейчас? Никому ведь и в голову не придет, что менты могут решиться на штурм крепости при самых невыгодных для себя условиях…
Он все прикидывал и так и этак, чувствуя себя как бы в двух измерениях: один Грязнов продумывал стремительную операцию, а другой, продолжая логически развивать соображения Сани, выстраивал персональную цепочку действий. И вот этому, второму, Грязнову неожиданно пришла в голову совершенно элементарная мысль: с чего он взял, что Чума и хозяин, у которого был Воротников, – одно и то же лицо? Мысль была проста до идиотизма, но требовала немедленного ответа.