Страница:
Кощей сидел прямой как палка, а Ксюша то и дело бегала к нему, чтобы дать разок-другой затянуться.
Наконец Виталик вернулся:
– Вот! Ничего другого не нашел.
Ладка, кривясь, развернула какой-то пропыленный, изъеденный молью гобелен:
– Ладно, сойдет. Иди накрывай его. Ксю, за работу!
Она затушила бычок. Влезла в заляпанную красками рубаху Артура Тиграновича, которая обнаружилась здесь же. И с воинственным видом встала перед мольбертом.
Взяв в руки кисть, Ладка принялась раздавать последние указания:
– Витусик, ты не так накрываешь! Как в парикмахерской надо. Так… теперь вынь ему руки!.. Букет! Кто-нибудь! Дайте ему в руки букет!.. Вон тот, который сюда зачем-то с кладбища принесли!.. Так… нет! Все не то! Витусь, снимай покрывало! Ира! Давай садись ему на колени!
– К кому на колени? Зачем? – возмутилась я.
– К Кощею! Мне женские руки нужны. Быстренько, Ира! Пока у меня вдохновение не пропало!
Виталик, испугавшись, что у Ладки действительно может пропасть вдохновение и тогда ему не избежать встречи с кровожадным пуделем, схватил меня и силой усадил к Шурику на колени. Причем последний даже игриво куснул меня за ухо. За что сразу же схлопотал от Ладки:
– Так, Лиза! Сиди неподвижно! Не рыпайся!.. Ирка! Сползи чуть-чуть, чтобы не загораживать его лицо… Вот! Все. Отлично. Виталик, накрывай!
И прежде чем я успела что-либо сообразить, меня поглотила смердящая тьма. Именно так я назвала бы первые секунды своего пребывания под гобеленом, таким грязным и вонючим, что не возникало сомнений – когда художнику лень выгуливать пуделя, тот мочится прямо на эту ветошь.
– Эй! Лю-ю-ди! – заорала я в тот самый момент, когда мне в пальцы стали вкручивать пластмассовый стебель букета. – Побойтесь Бога! Я здесь сейчас задохнусь!
– Все!!! Замерли! Я приступаю, – услышала я вместо ответа.
Не знаю, сколько прошло времени: два часа, четыре, восемь. Но когда меня вынимали из моего склепа, шею мою уже свело сильной судорогой, нижние конечности были парализованы и наступил острый кислородный дефицит.
У Кощея наблюдались примерно те же симптомы. Во всяком случае, когда из-под него убрали стул, он так и остался стоять ломаной кривой.
– Ну! – победоносно воскликнула Ладка. – Смотрите, что из вас получилось!
Мы на полусогнутых двинулись к полотну. Виталик, который состоял при Графовой в качестве консультанта, успел предупредить:
– Я бы не отличил…
А Ксюша, вытиравшая кисти, на это замечание гордо заулыбалась. Из чего следовал вывод, что в работу над «Моной Лизой-2» она тоже внесла свою лепту.
Взглянув на картину, мы с Кощеем прямо-таки остолбенели. Да! Что и говорить! Сестры продемонстрировали всем, на что они способны.
Другой вопрос, какие существуют проблемы с головой у Артура Тиграновича, что он пишет такие картины. Однако скопировано было мастерски.
Мы поздравили друг друга с успехом. Отправили мужчин за водкой, предварительно напомнив, чтобы Кощея не забыли отмыть. Сами на скорую руку прибрались в студии и, пока я там опять ничего не свалила, сбежали вниз.
Через полчаса все были в сборе. Расположились на кухне – за круглым, но вполне антикварным столом. Только приготовились выпить, как в дверь опять кто-то позвонил. А времени, на минуточку, было уже три часа ночи! Виталик, впрочем, не удивился, а только напрягся самую малость.
Ладка, заметив это, сказала:
– Если это любовница, лучше сам ее задуши. У меня она будет умирать долгой и мучительной смертью.
Смиренно кивнув, Виталик пошел открывать. А когда вернулся, привел за собой еще троих мужиков.
Те входили на кухню по очереди и в том же порядке произносили следующее:
– Приятного аппетита!
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Таким образом, они полностью избавили нас от необходимости говорить им какие-то приветственные слова. Вдруг один из вновь прибывших уставился на Кощея. И, привлекая внимание остальных, стал тыкать в него пальцем:
– Э! Смотрите-ка, кто здесь!
Другие, приглядевшись, тоже загомонили:
– Кощей!!! Здорово, братан! Ты откуда здесь?!
Все обернулись на Шурика.
А тот в свою очередь, не проявив ни малейшей радости, злобно прошелестел:
– Что-то я не припомню, чтобы у меня были братья…
Самое ужасное то, что он опять начинал пританцовывать!
Тут даже Ладка, не говоря уже о нас с Ксюшей и несчастном Виталике, затаила дыхание. Отлично понимая, что гости были изрядно под мухой и для Кощея его гонорок может закончиться мордобоем.
К счастью, один из весельчаков, вместо того чтобы обидеться, панибратски толкнул музыканта в плечо:
– Слышьте, пацаны! Он нас не помнит!
Все трое дружно заржали и принялись освежать Кощееву память:
– Ты че, братан? Мы ж, когда на Арбате бываем, постоянно тебя слушаем! У тебя песни клевые, ваще… Вставляют конкретно!
После такой похвальбы Шурик немного смягчился. По столу пронесся вздох облегчения, и началась самая обыкновенная пьянка-гулянка.
Узнав, что я работаю в продюсерском центре, поклонники творчества Кощея начали требовать моего немедленного вмешательства в судьбу их кумира.
– Ты че, Ирка! Знаешь, какие он песни пишет? На нашей эстраде ему никто в подметки не годится. Обидно просто! Такой талант – и уличный музыкант. А в телевизоре всякую мутотню показывают.
Я сидела, гордая тем, что из меня вдруг раздули такую величину. Ирка Айзиншпис! Круто! Звучит!
Даже не стала их разубеждать в том, что дескать продюсерский центр – это так, для красного словца, а вообще-то мы рекламная фирма. Слушала их, слушала, пила, снова слушала, снова пила. И допилась до того, что возьми и скажи:
– А чего? Может, это и не плохая идея. Шурик, сыграешь нам что-нибудь?
Кощей немного подумал. Было видно, что сыграл бы он с превеликим удовольствием. Но потом все же непомерные амбиции одержали верх.
– Я выступаю на Арбате с шести до десяти часов вечера, – проинформировал он. – Если у кого есть желание послушать мое выступление, приходите завтра. С деньгами.
Может, будь я в другом настроении, я бы плюнула на этого выпендрежника, и дело с концом. Но тут я отчего-то крепко закусила удила.
– А-а, – говорю, – понятно. Знаменитыми мы быть не хотим. Потому что мы гордые! А по телевизору пусть другие выступают. Пусть бешеные гонорары получают, на лимузинах ездят. Поклонницы пусть у них перед подъездом толпятся, их именами стены расписывают. Нам этого не надо ничего! Мы свой талант готовы в землю зарыть. Потому что нас не замечают… Музыкальные продюсеры в очередь не выстраиваются. С радиостанций не звонят. Ну и пускай! Им же хуже! А мы умрем нищие, но неприступные! Да?
Кощей очень долго и пристально смотрел мне в глаза. Так, что мне даже стало не по себе. Взгляд его, до этого кажущийся пустым, вдруг превратился в бесконечный коридор зеркал.
– Ладно, пойдем, – наконец, изрек он. – Я тебе исполню несколько своих песен. Только не здесь.
– Не здесь? А где?
– Я тебя приглашаю к себе в гости…
Он выжидающе замолчал, все так же, не мигая, глядя в мои глаза. И мне вдруг как-то резко расхотелось слушать его гениальные композиции. Ну его на фиг!
– Ну так что? Согласна?
Я предприняла попытку пойти на попятный:
– А почему ты не хочешь спеть здесь?
– Да потому что! Я не хипарь какой-нибудь, чтобы бренчать под чавканье и бухой треп.
Ища поддержки у Ксении, слушавшей наш диалог с напряженным вниманием, я сделала ей важное лицо: дескать, видал-миндал! Но девочка даже не улыбнулась. Наверное, уже мечтала о том, как будет купаться в лучах Кощеевой славы.
Я тяжко вздохнула про себя: «Что ж, назвался груздем – полезай в кузов!» – и воинственно сказала:
– Идем!
Он резко поднялся из-за стола, ни с кем не попрощался и вышел из кухни. Мы с Ксенией – за ним. Наспех уведомив собравшихся:
–
Все, господа! Мы поехали на первое прослушивание!
Один из троих, хрустнув малосольным огурцом, напутствовал меня на дорожку:
– Давай-давай, Ирка! Сделай из него рок-звезду!
Кощея мы нагнали уже во дворе. Он сидел на качелях, зажав коленями неизменную гитару, и курил. Увидев, что мы выходим, поднялся навстречу.
– А тебя я разве к себе приглашал? – с издевкой спросил он у Ксении.
Она как будто даже не удивилась, только личико ее как-то разом осунулось.
– Уже не приглашаешь, да, Кощей? – печально спросила Ксюша. – Как в той песне – «я не хочу тебя больше»? Пошел ты! – И, швырнув в него горсть разноцветного монпансье, она убежала обратно.
Мне стало жаль Ладкину сестренку. Она ведь почти ребенок! А этот невоспитанный самодур, который, как минимум, лет на семь-восемь старше нее… этот непризнанный гений топчет ее по-детски наивные чувства!
– Совести у тебя нет! Как ты можешь так обращаться со своей девушкой? – укорила я его.
Он удивился:
– А кто тебе сказал, что это моя девушка?
– Ну хорошо, предположим, ты так не считаешь. Но она ведь тебя искренне любит. Разве ты не видишь?
Кощей вытаращил глаза:
– Да привет, их знаешь сколько, которые меня любят? Что ж мне теперь всех у себя поселить?
Я впервые взглянула на музыканта с интересом. Не как на мужчину, нет. В этом плане он мог быть совершенно спокоен. Но как на своего возможного протеже. Я ведь только теперь подумала об этой идее всерьез.
В нем, пожалуй, действительно что-то есть! При всей его страхолюдности и хамстве в нем присутствует необъяснимая притягательность. Может быть, именно этим пренебрежительным отношением к слабому полу он и берет? Чем меньше женщину мы любим… Многие дурочки на это ведутся. Мечтают завоевать, покорить!.. Да. Очень даже возможно, что у такого, как он, полно воздыхательниц. А если так, да к тому же он небездарен, как о нем говорят, то это здорово! Попытаюсь на нем чуть-чуть заработать!
Сразу передумав ссориться с Кощеем, я сказала:
– Ну ладно, твоя личная жизнь меня не волнует. Я хочу ознакомиться с твоим творчеством…
Мы поймали машину и поехали к нему.
Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что этот прощелыга здесь же на Арбате и проживает! Правда, в убогой коммунальной квартире, но тем не менее…
Поднявшись по темной лестнице на третий этаж, мы очутились перед обшарпанной дверью. За ней открывался проход в узкий и длинный пенал коридора. Как говорится, ничего лишнего – даже вывеска от парфюмерного магазина своя имелась, слегка заваленная тазами, санками и старой посудой, но все равно отлично просматривающаяся в дальнем торце.
Я прошла за Кощеем в его комнату.
Несмотря на убогость, здесь оказалось довольно мило. Низкий обветшалый диванчик и такая же приземистая кровать стояли друг напротив друга у самого окна. В центре комнаты – небольшой квадратный ковер. А под потолком – плетеный абажур, сеющий через тростинки мягкий оранжевый свет. Наверное, из-за этого освещения комната и выглядела уютной.
Я обнаружила за дверью платяной шкаф и огромную музыкальную колонку. Похлопав по ней, Кощей с гордостью сообщил:
– Мой хлеб! Знаешь, как она меня выручает? Когда я играю – на другом конце Арбата слышно!
Мое внимание, впрочем, привлекло другое. Огромное количество надписей на стене. Здесь их было столько, что можно было читать хоть до утра. Как роман.
Между прочим, некоторые из них имели весьма сентиментальное содержание. Например: «Кощей! Мой дорогой, любимый, единственный! Может быть, ты когда-нибудь мне позвонишь?» Номер телефона и подпись – Л.М.
Сдается мне, наш гигант любви не то что не позвонил, а на утро даже не смог расшифровать эти странные буквы – как маленький фрагмент русской азбуки. Хорошо еще, если он понял, что это послание ему не Лермонтов написал!
Или вот еще: «Сашенька! Не забывай „тепло моих губ“ (почему-то в кавычках). Даша».
Ничего не понятно! До чего этот негодяй довел девушку Дашу, что у нее холодные губы?
Пока я зачитывала гостевые заметки Кощея, сам он уже успел расчехлить гитару. Что-то потренькал на ней, настраиваясь, а потом доложил:
– Я готов.
Устраиваясь поудобней, скрестил ноги по-турецки и привалился спиной к стене. Я расположилась напротив. Он заиграл, и мне в буквальном смысле слова стало сводить челюсти. Навалилась вдруг такая сонливость, что я с трудом гасила зевки, подступавшие, как назло, один за другим.
В конечном счете я не выдержала и оборвала его:
– Слушай, ты не возражаешь, если я прилягу? Я просто предыдущую ночь не спала совсем…
– Да ты, вообще, если хочешь, можешь ложиться!
Кощей, подорвавшись, согнал меня с дивана, застелил его на удивление свежим бельем. Выдал подушку и одеяло.
– Можешь даже раздеться, я отвернусь.
– Ну, да, вообще-то мне еще завтра в этом на работу идти.
Он безоговорочно отошел к окну, из которого открывался прекрасный вид на Арбат. Чиркнул спичкой, закурил. И пока я металась, как участница «Форда Баярда», пытаясь за отведенные двадцать секунд все с себя снять, он приоткрыл фрамугу и крикнул кому-то:
– Иголка! Что ты шаришься здесь? Иди спать!
– Кощей, пусти переночевать! – раздался снизу жалобный девчачий голос.
– Ну да, сейчас! Как выскочу, как выпрыгну – пойдут клочки по закоулочкам!
В тот момент, когда девушка стала говорить ему все, что она думает о нем и его матери, он закрыл окно. А я как раз успела юркнуть под одеяло.
– Вот так и живем, – сообщил он в ответ на мое дозволение повернуться.
Потом снова взялся за гитару:
– Ты засыпай, а я буду петь тебе колыбельные песни.
Я закрыла глаза – и до моего слуха донесся красивый струнный перебор. Спокойный и лиричный, как сама нежность. А потом его нагнал голос – такой же мягкий, как первый снег. Я теперь как будто заново его открывала – этот голос, который мне пел:
Навеянная песней мне виделась влажная прибрежная полоса. Простирающаяся далеко-далеко, к самому свинцовому горизонту. И я иду – вся в каких-то белых лохмотьях, обдуваемых ветром. А рядом Алекс – в том же костюме, который был на нем в аэропорту (наверное, потому что трех других его костюмов я не видела). Мы ложимся на песок. И Алекс сжимает мои плечи своими холодными, как у героя песни, руками…
Неожиданно я почувствовала, что с меня откинули одеяло.
Что это? Реальность? Или это продолжение сна?
Продолжение! Потому что я его слишком хочу!
Вот они – эти руки! И я беру их и пристраиваю у себя на плечах. Эти губы. И эта власть надо мной!
Все было, как и должно было быть. Мне только мешали Кощеевы волосы, щекочущие лицо. Но в целом фантазия удалась. Я бы даже назвала эту близость волнующей.
А то, что Кощей сразу по завершении перебрался от меня на другую кровать, так оно, пожалуй, и к лучшему. Незачем нам остаток ночи прижиматься друг к другу. Тем более если он до сих пор так и не понял, что женщине иногда этого хочется.
Глава 3. Сон в руку?
Наконец Виталик вернулся:
– Вот! Ничего другого не нашел.
Ладка, кривясь, развернула какой-то пропыленный, изъеденный молью гобелен:
– Ладно, сойдет. Иди накрывай его. Ксю, за работу!
Она затушила бычок. Влезла в заляпанную красками рубаху Артура Тиграновича, которая обнаружилась здесь же. И с воинственным видом встала перед мольбертом.
Взяв в руки кисть, Ладка принялась раздавать последние указания:
– Витусик, ты не так накрываешь! Как в парикмахерской надо. Так… теперь вынь ему руки!.. Букет! Кто-нибудь! Дайте ему в руки букет!.. Вон тот, который сюда зачем-то с кладбища принесли!.. Так… нет! Все не то! Витусь, снимай покрывало! Ира! Давай садись ему на колени!
– К кому на колени? Зачем? – возмутилась я.
– К Кощею! Мне женские руки нужны. Быстренько, Ира! Пока у меня вдохновение не пропало!
Виталик, испугавшись, что у Ладки действительно может пропасть вдохновение и тогда ему не избежать встречи с кровожадным пуделем, схватил меня и силой усадил к Шурику на колени. Причем последний даже игриво куснул меня за ухо. За что сразу же схлопотал от Ладки:
– Так, Лиза! Сиди неподвижно! Не рыпайся!.. Ирка! Сползи чуть-чуть, чтобы не загораживать его лицо… Вот! Все. Отлично. Виталик, накрывай!
И прежде чем я успела что-либо сообразить, меня поглотила смердящая тьма. Именно так я назвала бы первые секунды своего пребывания под гобеленом, таким грязным и вонючим, что не возникало сомнений – когда художнику лень выгуливать пуделя, тот мочится прямо на эту ветошь.
– Эй! Лю-ю-ди! – заорала я в тот самый момент, когда мне в пальцы стали вкручивать пластмассовый стебель букета. – Побойтесь Бога! Я здесь сейчас задохнусь!
– Все!!! Замерли! Я приступаю, – услышала я вместо ответа.
Не знаю, сколько прошло времени: два часа, четыре, восемь. Но когда меня вынимали из моего склепа, шею мою уже свело сильной судорогой, нижние конечности были парализованы и наступил острый кислородный дефицит.
У Кощея наблюдались примерно те же симптомы. Во всяком случае, когда из-под него убрали стул, он так и остался стоять ломаной кривой.
– Ну! – победоносно воскликнула Ладка. – Смотрите, что из вас получилось!
Мы на полусогнутых двинулись к полотну. Виталик, который состоял при Графовой в качестве консультанта, успел предупредить:
– Я бы не отличил…
А Ксюша, вытиравшая кисти, на это замечание гордо заулыбалась. Из чего следовал вывод, что в работу над «Моной Лизой-2» она тоже внесла свою лепту.
Взглянув на картину, мы с Кощеем прямо-таки остолбенели. Да! Что и говорить! Сестры продемонстрировали всем, на что они способны.
Другой вопрос, какие существуют проблемы с головой у Артура Тиграновича, что он пишет такие картины. Однако скопировано было мастерски.
Мы поздравили друг друга с успехом. Отправили мужчин за водкой, предварительно напомнив, чтобы Кощея не забыли отмыть. Сами на скорую руку прибрались в студии и, пока я там опять ничего не свалила, сбежали вниз.
Через полчаса все были в сборе. Расположились на кухне – за круглым, но вполне антикварным столом. Только приготовились выпить, как в дверь опять кто-то позвонил. А времени, на минуточку, было уже три часа ночи! Виталик, впрочем, не удивился, а только напрягся самую малость.
Ладка, заметив это, сказала:
– Если это любовница, лучше сам ее задуши. У меня она будет умирать долгой и мучительной смертью.
Смиренно кивнув, Виталик пошел открывать. А когда вернулся, привел за собой еще троих мужиков.
Те входили на кухню по очереди и в том же порядке произносили следующее:
– Приятного аппетита!
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Таким образом, они полностью избавили нас от необходимости говорить им какие-то приветственные слова. Вдруг один из вновь прибывших уставился на Кощея. И, привлекая внимание остальных, стал тыкать в него пальцем:
– Э! Смотрите-ка, кто здесь!
Другие, приглядевшись, тоже загомонили:
– Кощей!!! Здорово, братан! Ты откуда здесь?!
Все обернулись на Шурика.
А тот в свою очередь, не проявив ни малейшей радости, злобно прошелестел:
– Что-то я не припомню, чтобы у меня были братья…
Самое ужасное то, что он опять начинал пританцовывать!
Тут даже Ладка, не говоря уже о нас с Ксюшей и несчастном Виталике, затаила дыхание. Отлично понимая, что гости были изрядно под мухой и для Кощея его гонорок может закончиться мордобоем.
К счастью, один из весельчаков, вместо того чтобы обидеться, панибратски толкнул музыканта в плечо:
– Слышьте, пацаны! Он нас не помнит!
Все трое дружно заржали и принялись освежать Кощееву память:
– Ты че, братан? Мы ж, когда на Арбате бываем, постоянно тебя слушаем! У тебя песни клевые, ваще… Вставляют конкретно!
После такой похвальбы Шурик немного смягчился. По столу пронесся вздох облегчения, и началась самая обыкновенная пьянка-гулянка.
Узнав, что я работаю в продюсерском центре, поклонники творчества Кощея начали требовать моего немедленного вмешательства в судьбу их кумира.
– Ты че, Ирка! Знаешь, какие он песни пишет? На нашей эстраде ему никто в подметки не годится. Обидно просто! Такой талант – и уличный музыкант. А в телевизоре всякую мутотню показывают.
Я сидела, гордая тем, что из меня вдруг раздули такую величину. Ирка Айзиншпис! Круто! Звучит!
Даже не стала их разубеждать в том, что дескать продюсерский центр – это так, для красного словца, а вообще-то мы рекламная фирма. Слушала их, слушала, пила, снова слушала, снова пила. И допилась до того, что возьми и скажи:
– А чего? Может, это и не плохая идея. Шурик, сыграешь нам что-нибудь?
Кощей немного подумал. Было видно, что сыграл бы он с превеликим удовольствием. Но потом все же непомерные амбиции одержали верх.
– Я выступаю на Арбате с шести до десяти часов вечера, – проинформировал он. – Если у кого есть желание послушать мое выступление, приходите завтра. С деньгами.
Может, будь я в другом настроении, я бы плюнула на этого выпендрежника, и дело с концом. Но тут я отчего-то крепко закусила удила.
– А-а, – говорю, – понятно. Знаменитыми мы быть не хотим. Потому что мы гордые! А по телевизору пусть другие выступают. Пусть бешеные гонорары получают, на лимузинах ездят. Поклонницы пусть у них перед подъездом толпятся, их именами стены расписывают. Нам этого не надо ничего! Мы свой талант готовы в землю зарыть. Потому что нас не замечают… Музыкальные продюсеры в очередь не выстраиваются. С радиостанций не звонят. Ну и пускай! Им же хуже! А мы умрем нищие, но неприступные! Да?
Кощей очень долго и пристально смотрел мне в глаза. Так, что мне даже стало не по себе. Взгляд его, до этого кажущийся пустым, вдруг превратился в бесконечный коридор зеркал.
– Ладно, пойдем, – наконец, изрек он. – Я тебе исполню несколько своих песен. Только не здесь.
– Не здесь? А где?
– Я тебя приглашаю к себе в гости…
Он выжидающе замолчал, все так же, не мигая, глядя в мои глаза. И мне вдруг как-то резко расхотелось слушать его гениальные композиции. Ну его на фиг!
– Ну так что? Согласна?
Я предприняла попытку пойти на попятный:
– А почему ты не хочешь спеть здесь?
– Да потому что! Я не хипарь какой-нибудь, чтобы бренчать под чавканье и бухой треп.
Ища поддержки у Ксении, слушавшей наш диалог с напряженным вниманием, я сделала ей важное лицо: дескать, видал-миндал! Но девочка даже не улыбнулась. Наверное, уже мечтала о том, как будет купаться в лучах Кощеевой славы.
Я тяжко вздохнула про себя: «Что ж, назвался груздем – полезай в кузов!» – и воинственно сказала:
– Идем!
Он резко поднялся из-за стола, ни с кем не попрощался и вышел из кухни. Мы с Ксенией – за ним. Наспех уведомив собравшихся:
–
Все, господа! Мы поехали на первое прослушивание!
Один из троих, хрустнув малосольным огурцом, напутствовал меня на дорожку:
– Давай-давай, Ирка! Сделай из него рок-звезду!
Кощея мы нагнали уже во дворе. Он сидел на качелях, зажав коленями неизменную гитару, и курил. Увидев, что мы выходим, поднялся навстречу.
– А тебя я разве к себе приглашал? – с издевкой спросил он у Ксении.
Она как будто даже не удивилась, только личико ее как-то разом осунулось.
– Уже не приглашаешь, да, Кощей? – печально спросила Ксюша. – Как в той песне – «я не хочу тебя больше»? Пошел ты! – И, швырнув в него горсть разноцветного монпансье, она убежала обратно.
Мне стало жаль Ладкину сестренку. Она ведь почти ребенок! А этот невоспитанный самодур, который, как минимум, лет на семь-восемь старше нее… этот непризнанный гений топчет ее по-детски наивные чувства!
– Совести у тебя нет! Как ты можешь так обращаться со своей девушкой? – укорила я его.
Он удивился:
– А кто тебе сказал, что это моя девушка?
– Ну хорошо, предположим, ты так не считаешь. Но она ведь тебя искренне любит. Разве ты не видишь?
Кощей вытаращил глаза:
– Да привет, их знаешь сколько, которые меня любят? Что ж мне теперь всех у себя поселить?
Я впервые взглянула на музыканта с интересом. Не как на мужчину, нет. В этом плане он мог быть совершенно спокоен. Но как на своего возможного протеже. Я ведь только теперь подумала об этой идее всерьез.
В нем, пожалуй, действительно что-то есть! При всей его страхолюдности и хамстве в нем присутствует необъяснимая притягательность. Может быть, именно этим пренебрежительным отношением к слабому полу он и берет? Чем меньше женщину мы любим… Многие дурочки на это ведутся. Мечтают завоевать, покорить!.. Да. Очень даже возможно, что у такого, как он, полно воздыхательниц. А если так, да к тому же он небездарен, как о нем говорят, то это здорово! Попытаюсь на нем чуть-чуть заработать!
Сразу передумав ссориться с Кощеем, я сказала:
– Ну ладно, твоя личная жизнь меня не волнует. Я хочу ознакомиться с твоим творчеством…
Мы поймали машину и поехали к нему.
Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что этот прощелыга здесь же на Арбате и проживает! Правда, в убогой коммунальной квартире, но тем не менее…
Поднявшись по темной лестнице на третий этаж, мы очутились перед обшарпанной дверью. За ней открывался проход в узкий и длинный пенал коридора. Как говорится, ничего лишнего – даже вывеска от парфюмерного магазина своя имелась, слегка заваленная тазами, санками и старой посудой, но все равно отлично просматривающаяся в дальнем торце.
Я прошла за Кощеем в его комнату.
Несмотря на убогость, здесь оказалось довольно мило. Низкий обветшалый диванчик и такая же приземистая кровать стояли друг напротив друга у самого окна. В центре комнаты – небольшой квадратный ковер. А под потолком – плетеный абажур, сеющий через тростинки мягкий оранжевый свет. Наверное, из-за этого освещения комната и выглядела уютной.
Я обнаружила за дверью платяной шкаф и огромную музыкальную колонку. Похлопав по ней, Кощей с гордостью сообщил:
– Мой хлеб! Знаешь, как она меня выручает? Когда я играю – на другом конце Арбата слышно!
Мое внимание, впрочем, привлекло другое. Огромное количество надписей на стене. Здесь их было столько, что можно было читать хоть до утра. Как роман.
Между прочим, некоторые из них имели весьма сентиментальное содержание. Например: «Кощей! Мой дорогой, любимый, единственный! Может быть, ты когда-нибудь мне позвонишь?» Номер телефона и подпись – Л.М.
Сдается мне, наш гигант любви не то что не позвонил, а на утро даже не смог расшифровать эти странные буквы – как маленький фрагмент русской азбуки. Хорошо еще, если он понял, что это послание ему не Лермонтов написал!
Или вот еще: «Сашенька! Не забывай „тепло моих губ“ (почему-то в кавычках). Даша».
Ничего не понятно! До чего этот негодяй довел девушку Дашу, что у нее холодные губы?
Пока я зачитывала гостевые заметки Кощея, сам он уже успел расчехлить гитару. Что-то потренькал на ней, настраиваясь, а потом доложил:
– Я готов.
Устраиваясь поудобней, скрестил ноги по-турецки и привалился спиной к стене. Я расположилась напротив. Он заиграл, и мне в буквальном смысле слова стало сводить челюсти. Навалилась вдруг такая сонливость, что я с трудом гасила зевки, подступавшие, как назло, один за другим.
В конечном счете я не выдержала и оборвала его:
– Слушай, ты не возражаешь, если я прилягу? Я просто предыдущую ночь не спала совсем…
– Да ты, вообще, если хочешь, можешь ложиться!
Кощей, подорвавшись, согнал меня с дивана, застелил его на удивление свежим бельем. Выдал подушку и одеяло.
– Можешь даже раздеться, я отвернусь.
– Ну, да, вообще-то мне еще завтра в этом на работу идти.
Он безоговорочно отошел к окну, из которого открывался прекрасный вид на Арбат. Чиркнул спичкой, закурил. И пока я металась, как участница «Форда Баярда», пытаясь за отведенные двадцать секунд все с себя снять, он приоткрыл фрамугу и крикнул кому-то:
– Иголка! Что ты шаришься здесь? Иди спать!
– Кощей, пусти переночевать! – раздался снизу жалобный девчачий голос.
– Ну да, сейчас! Как выскочу, как выпрыгну – пойдут клочки по закоулочкам!
В тот момент, когда девушка стала говорить ему все, что она думает о нем и его матери, он закрыл окно. А я как раз успела юркнуть под одеяло.
– Вот так и живем, – сообщил он в ответ на мое дозволение повернуться.
Потом снова взялся за гитару:
– Ты засыпай, а я буду петь тебе колыбельные песни.
Я закрыла глаза – и до моего слуха донесся красивый струнный перебор. Спокойный и лиричный, как сама нежность. А потом его нагнал голос – такой же мягкий, как первый снег. Я теперь как будто заново его открывала – этот голос, который мне пел:
Не знаю, как море, а я уже действительно плавно покачивалась в какой-то полуреальности.
Море спит после пьяного шторма в холодной ночи,
И сырая листва опадает в кипящий озон.
И служитель хромой собирает на связку ключи,
Закрывает купальню – окончен купальный сезон.
Заколочен киоск сувениров сырою доской.
Сняты тенты с палаток – просмоленные паруса.
И маяк, как циклоп одноглазый, зажегся тоской.
И ему подвывают в ответ кораблей голоса.
Только двое по пляжу идут, увязая в песке,
Далеко друг от друга, у самой у кромки воды.
Он несет ее мокрый купальник в холодной руке.
И прибой, словно в сговоре с ними, смывает следы.
Море спит после пьяного шторма в холодной ночи.
Море спит после шторма.
Море спит.
Море спит…
Навеянная песней мне виделась влажная прибрежная полоса. Простирающаяся далеко-далеко, к самому свинцовому горизонту. И я иду – вся в каких-то белых лохмотьях, обдуваемых ветром. А рядом Алекс – в том же костюме, который был на нем в аэропорту (наверное, потому что трех других его костюмов я не видела). Мы ложимся на песок. И Алекс сжимает мои плечи своими холодными, как у героя песни, руками…
Неожиданно я почувствовала, что с меня откинули одеяло.
Что это? Реальность? Или это продолжение сна?
Продолжение! Потому что я его слишком хочу!
Вот они – эти руки! И я беру их и пристраиваю у себя на плечах. Эти губы. И эта власть надо мной!
Все было, как и должно было быть. Мне только мешали Кощеевы волосы, щекочущие лицо. Но в целом фантазия удалась. Я бы даже назвала эту близость волнующей.
А то, что Кощей сразу по завершении перебрался от меня на другую кровать, так оно, пожалуй, и к лучшему. Незачем нам остаток ночи прижиматься друг к другу. Тем более если он до сих пор так и не понял, что женщине иногда этого хочется.
Глава 3. Сон в руку?
Не знаю, который был час, когда Кощей разбудил меня:
– Просыпайся! Я позвал свою группу! Сейчас мы тебе устроим настоящее шоу! – И вышел куда-то.
Я потянулась.
Через распахнутое настежь окно в комнату задувало прохладой. В небе светило солнце – последнее теплое в этом году, как отголосок бабьего лета. С улицы доносился монотонный гвалт, на фоне которого вдруг отчетливо прозвучало: «Валя! Купи мне яблок!» Наверное, кто-то высунулся в соседнее окно и крикнул.
Надо же! И на Арбате – те же яблоки! Я думала, в этих старых дворах уже давным-давно не осталось жильцов. Сплошной бизнес и предпринимательство. Казалось, что все эти коммуналки и огромные кастрюли с борщом остались в далеком прошлом.
Впрочем, что же это я? Пора вставать! Лихо соскочив со своего (будем надеяться) одноразового ложа, я первым делом кинулась к мобильному телефону. Мне не терпелось узнать, что там слышно от Алекса. Может, он тоже грезил сегодняшней ночью о ласках красивой девушки, до неприличия похожей на меня?
«Как там Лысый?» – не стала оригинальничать я. И даже подумала, что сохраню эту фразу в шаблонах.
Пока Оксанка не разродилась, я наспех оделась, свернула постель и стала дожидаться возвращения Кащея. Мне нужно было испросить его дозволения сходить в туалет и помыться.
Вскоре он явился. Одет был по-домашнему: в спортивные штаны и черную свободную майку. Кащей вносил какое-то странное приспособление с длинным проводом.
– Я могу занять ванную? – спросила я.
– Пожалуйста! Тебя проводить?
– Сделай одолжение.
Он вытащил из шкафа чистое полотенце и повел меня куда-то через весь коридор.
– Газовой колонкой пользоваться умеешь? – спросил Кощей, когда мы достигли того, что в этом доме считалось ванной.
– Да знаешь, как-то не доводилось…
– Я тебе включу. Только ты потом воду не заворачивай, а то мы на воздух взлетим.
Он открыл кран, покрутился возле угрожающего вида железной бандуры и, напоследок сказав, где лежат его паста и мыло, ушел.
Господи боже мой! Если бы я знала, что люди с колонками так мучаются, я бы уже какой-нибудь специальный фонд организовала, честное слово. С меня сошло семь потов, прежде чем я смогла нормально помыться. То горячо, то холодно, то напора никакого.
Наконец, заметно посвежев, я вышла из ванной.
Только слышу, за моей спиной какой-то гул нарастает. Я обратно заглядываю, а из колонки пар валит так, что она аж вся ходуном ходит!
– А-а-а! Пожар, люди! Гори-им! – завопила я, несясь по коридору с выпученными глазами.
Из дверей высунулось сразу несколько голов:
– Какой пожар? Где? Вы кто?
Кощей стремглав вышел из своей комнаты. На нем теперь была надета клетчатая рубаха, которая от его стремительного шага раздувалась как парус.
– Нормально все! – заверил он соседей. – Девушка просто колонкой пользоваться не умеет.
Он смело шагнул в опасную зону. Но успокоенные соседи, тем не менее, остались недовольны:
– Понаприводит, прости господи! И так от него житья нет. Всех своей музыкой скоро в дурдом отправит.
Я от такой людской злобы прямо задохнулась.
– Граждане! – говорю. – Чего вы взъелись на одаренного человека? Он, может, свое имя в веках прославит! Потом гордиться будете, что под одной крышей с ним жили!
– Пойдем, – мягко подтолкнул меня к своей комнате вернувшийся Кощей.
Устранив угрозу взрыва, он теперь виделся мне героем спасателем, который, к тому же нацепил на свое лицо нечто вроде улыбки вместо всегдашней своей злобной ухмылочки. Видно, ему моя речь доставила удовольствие!
Потом он возился со своей аппаратурой, весь опутавшись проводами. А я читала эсэмэску от Оксанки.
«Лысый твой свалил в Йорк, на какую-то распродажу. Надо думать, привезет себе оттуда парочку новых костюмов и шиньон из конского волоса».
Дура бестолковая!
Я, улыбаясь, спрятала телефон.
Кощей, закончив с приготовлениями, пристроился со мной рядом. Мы сидели на подоконнике и курили. Он рассказывал историю написания своей первой песни. Это было, когда он учился в девятом классе. Посвящалась песня какому-то единственно знаменитому месту в их городке, откуда он родом.
Неожиданно в дверь постучали. И, когда Кощей отозвался, в комнату вошла хрупкая девушка, несущая в руках сковородку с чем-то шкворчащим. Ничего не сказав, а только бросив на меня быстрый неприязненный взгляд, она положила на колонку разделочную доску. А сверху поставила сковородку.
Взглянув на Кощея, она спросила:
– Хлебушка принести?
– Не, не надо.
Тогда девушка, с присущим ей покорным видом, подобрала брошенное мной полотенце и вышла.
– Кто это? – в изумлении спросила я.
– Это моя жена, – ответил Кощей. И когда мое лицо перекособочилось от удивления, добавил: – Законная.
– А… а… – Я судорожно пыталась подобрать слова. – А Ксюша знает?
– Да, конечно, все девчонки о ней знают! Но всем же очень интересно, как это бывает… ну, с Кощеем? Думают: «Может, жена – это так, а я одна такая – единственная, неповторимая…» Вон, посмотри, сколько их по Арбату ходит! И все каждый вечер стоят мои песни слушают. А на самом деле им только одного надо…
– Ты меня, конечно, извини, – сказала я, – но мне кажется, ты себе льстишь.
– Льщу, ты думаешь? А давай посмотрим! – Он пошире распахнул створку окна и, до половины высунувшись, покрутил головой. Потом сразу же прикрыл окно. – Вот сейчас, жди!
Шурик демонстративно остался стоять возле окна. И когда с ним поравнялась пара каких-то девиц, они, пошушукавшись, закричали:
– Кощей! Ты сегодня выйдешь?
– Не знаю, как настроение будет.
– Выходи! Нам без тебя скучно!
– Да мне-то что? Идите домой, телевизор смотрите!
– Кощей! Ты злобная бяка!
– Вот тебе раз! Да я бы на вашем месте вообще рта не раскрывал!
Девицы, обидевшись, удалились, агрессивно обсуждая что-то между собой. Кощей повернулся ко мне:
– И ты думаешь, они сегодня вечером не появятся? Да я тебе гарантию даю, будут стоять как миленькие.
– Это все, конечно, хорошо и здорово. Но давай договоримся с тобой. Если наша великая затея осуществится, ты будешь любить своих обожателей. Звезда она ведь до тех пор звезда, пока есть люди, которые делают ее таковой. А ты своими выходками всю народную любовь на корню задушишь.
Кощей долго думал, но так ничего и не успел ответить, потому что под окном раздался «лихой, разбойничий свист».
Выглянув, Шурик сказал:
– О, ребята пришли! Погоди, я их встречу внизу… – и вышел.
Воспользовавшись его отсутствием, я решила заглянуть в сковородку. Есть хотелось страшно! Под крышкой оказалось тушеное мясо, с картошкой и помидорами. Я быстро затолкала в себя и того, и другого, и третьего. Почти не жуя, проглотила. Снова набила рот. Потом быстро утерлась влажной салфеткой и плюхнулась обратно на подоконник. Словно никуда с него и не вставала.
Когда в коридоре раздались голоса, я решила, что нужно принять какую-то позу. Я ведь не просто птичий помет на окне. Я – великий продюсер!
Выпрямилась. Положила ногу на ногу. И, сплетя пальцы в замок, принялась постукивать ими о коленку. Мне казалось, это должно выражать некое нетерпение. Дескать, что они себе позволяют! Жду их тут битый час, а у меня, между прочим, каждая минута на счету!
Дверь открылась, я сказала себе: «Дерзай, Чижова!» И громко, отчаянно икнула. Это жаркое посылало мне привет из пищевода. Черт! Только этого еще не хватало!
Первым вошел низкорослый, кудрявый юноша с саксофоном. Он сказал:
– Здравствуйте, меня зовут Александр. Я вообще-то клавишник, но, когда очень нужно, играю на духовых.
– Здрав… ствуйте… – На этот раз икнуть удалось тихо.
Следом появился долговязый субъект устрашающе субтильной наружности.
– Я – Саня. Ударные.
– Мгм, – со значимым видом кивнула я.
Замыкали шествие Кощей и обритый налысо толстячок. Лидер группы сам представил его мне:
– Это – наш басист, Ромик.
– А я Ирина, – похлопала я себя по груди, стараясь тем самым сделать процедуру по переправке пищи как можно неприметней, – ваш новый продюсер. Что же вы, братцы, еще одного Сашу до полного комплекта не добрали?
– Решили, что это слишком обязывает, – пояснил Кощей. – Пришлось бы нам тогда название менять. И стали бы мы, ну… например, бит-квартетом «Шуры-муры»… – Подивившись собственной выдумке, он обратился к товарищам: – Прикиньте, типы! Нас таких объявляют: «На сцене – бит-квартет „Шуры-муры“!»
В ответ тощий Саня издал слабое, но продолжительное:
– Ха-аа-аа-аа…
Вид у него при этом был, как у чахоточного больного, который смеялся последний раз в жизни.
Двое других, очевидно не усмотрев в названии ничего забавного, но понимая, что главного оно решительно не устраивает, покивали:
– Да, уж, позорняк…
Вообще, надо сказать, компания подобралась на удивление разношерстная. Ну, может быть, только Кощей с ударником были вылеплены из одного теста. Эдакие дети андеграунда: «Мама – анархия, папа – стакан портвейна». Ромик выглядел как стопроцентный провинциал. Ему бы бабу потолще да курочек с десяток – и он был бы полностью доволен жизнью. А уж каким ветром сюда занесло интеллигентную кучеряшку, вообще, для меня осталось загадкой.
Музыканты расположились на полу.
Томимая безудержной икотой, я наблюдала, как они подстраиваются друг под друга. Дудят, клацают, бряцают, что-то подкручивают на грифах гитар. Один ударник, оказавшись не у дел, неприкаянно прохаживался кругами. Он то и дело совался со своими советами, но только создавал дополнительные помехи. То шнур из гитары выдернет, то ногу кому-нибудь отдавит. В конце концов довел-таки Кощея.
– Просыпайся! Я позвал свою группу! Сейчас мы тебе устроим настоящее шоу! – И вышел куда-то.
Я потянулась.
Через распахнутое настежь окно в комнату задувало прохладой. В небе светило солнце – последнее теплое в этом году, как отголосок бабьего лета. С улицы доносился монотонный гвалт, на фоне которого вдруг отчетливо прозвучало: «Валя! Купи мне яблок!» Наверное, кто-то высунулся в соседнее окно и крикнул.
Надо же! И на Арбате – те же яблоки! Я думала, в этих старых дворах уже давным-давно не осталось жильцов. Сплошной бизнес и предпринимательство. Казалось, что все эти коммуналки и огромные кастрюли с борщом остались в далеком прошлом.
Впрочем, что же это я? Пора вставать! Лихо соскочив со своего (будем надеяться) одноразового ложа, я первым делом кинулась к мобильному телефону. Мне не терпелось узнать, что там слышно от Алекса. Может, он тоже грезил сегодняшней ночью о ласках красивой девушки, до неприличия похожей на меня?
«Как там Лысый?» – не стала оригинальничать я. И даже подумала, что сохраню эту фразу в шаблонах.
Пока Оксанка не разродилась, я наспех оделась, свернула постель и стала дожидаться возвращения Кащея. Мне нужно было испросить его дозволения сходить в туалет и помыться.
Вскоре он явился. Одет был по-домашнему: в спортивные штаны и черную свободную майку. Кащей вносил какое-то странное приспособление с длинным проводом.
– Я могу занять ванную? – спросила я.
– Пожалуйста! Тебя проводить?
– Сделай одолжение.
Он вытащил из шкафа чистое полотенце и повел меня куда-то через весь коридор.
– Газовой колонкой пользоваться умеешь? – спросил Кощей, когда мы достигли того, что в этом доме считалось ванной.
– Да знаешь, как-то не доводилось…
– Я тебе включу. Только ты потом воду не заворачивай, а то мы на воздух взлетим.
Он открыл кран, покрутился возле угрожающего вида железной бандуры и, напоследок сказав, где лежат его паста и мыло, ушел.
Господи боже мой! Если бы я знала, что люди с колонками так мучаются, я бы уже какой-нибудь специальный фонд организовала, честное слово. С меня сошло семь потов, прежде чем я смогла нормально помыться. То горячо, то холодно, то напора никакого.
Наконец, заметно посвежев, я вышла из ванной.
Только слышу, за моей спиной какой-то гул нарастает. Я обратно заглядываю, а из колонки пар валит так, что она аж вся ходуном ходит!
– А-а-а! Пожар, люди! Гори-им! – завопила я, несясь по коридору с выпученными глазами.
Из дверей высунулось сразу несколько голов:
– Какой пожар? Где? Вы кто?
Кощей стремглав вышел из своей комнаты. На нем теперь была надета клетчатая рубаха, которая от его стремительного шага раздувалась как парус.
– Нормально все! – заверил он соседей. – Девушка просто колонкой пользоваться не умеет.
Он смело шагнул в опасную зону. Но успокоенные соседи, тем не менее, остались недовольны:
– Понаприводит, прости господи! И так от него житья нет. Всех своей музыкой скоро в дурдом отправит.
Я от такой людской злобы прямо задохнулась.
– Граждане! – говорю. – Чего вы взъелись на одаренного человека? Он, может, свое имя в веках прославит! Потом гордиться будете, что под одной крышей с ним жили!
– Пойдем, – мягко подтолкнул меня к своей комнате вернувшийся Кощей.
Устранив угрозу взрыва, он теперь виделся мне героем спасателем, который, к тому же нацепил на свое лицо нечто вроде улыбки вместо всегдашней своей злобной ухмылочки. Видно, ему моя речь доставила удовольствие!
Потом он возился со своей аппаратурой, весь опутавшись проводами. А я читала эсэмэску от Оксанки.
«Лысый твой свалил в Йорк, на какую-то распродажу. Надо думать, привезет себе оттуда парочку новых костюмов и шиньон из конского волоса».
Дура бестолковая!
Я, улыбаясь, спрятала телефон.
Кощей, закончив с приготовлениями, пристроился со мной рядом. Мы сидели на подоконнике и курили. Он рассказывал историю написания своей первой песни. Это было, когда он учился в девятом классе. Посвящалась песня какому-то единственно знаменитому месту в их городке, откуда он родом.
Неожиданно в дверь постучали. И, когда Кощей отозвался, в комнату вошла хрупкая девушка, несущая в руках сковородку с чем-то шкворчащим. Ничего не сказав, а только бросив на меня быстрый неприязненный взгляд, она положила на колонку разделочную доску. А сверху поставила сковородку.
Взглянув на Кощея, она спросила:
– Хлебушка принести?
– Не, не надо.
Тогда девушка, с присущим ей покорным видом, подобрала брошенное мной полотенце и вышла.
– Кто это? – в изумлении спросила я.
– Это моя жена, – ответил Кощей. И когда мое лицо перекособочилось от удивления, добавил: – Законная.
– А… а… – Я судорожно пыталась подобрать слова. – А Ксюша знает?
– Да, конечно, все девчонки о ней знают! Но всем же очень интересно, как это бывает… ну, с Кощеем? Думают: «Может, жена – это так, а я одна такая – единственная, неповторимая…» Вон, посмотри, сколько их по Арбату ходит! И все каждый вечер стоят мои песни слушают. А на самом деле им только одного надо…
– Ты меня, конечно, извини, – сказала я, – но мне кажется, ты себе льстишь.
– Льщу, ты думаешь? А давай посмотрим! – Он пошире распахнул створку окна и, до половины высунувшись, покрутил головой. Потом сразу же прикрыл окно. – Вот сейчас, жди!
Шурик демонстративно остался стоять возле окна. И когда с ним поравнялась пара каких-то девиц, они, пошушукавшись, закричали:
– Кощей! Ты сегодня выйдешь?
– Не знаю, как настроение будет.
– Выходи! Нам без тебя скучно!
– Да мне-то что? Идите домой, телевизор смотрите!
– Кощей! Ты злобная бяка!
– Вот тебе раз! Да я бы на вашем месте вообще рта не раскрывал!
Девицы, обидевшись, удалились, агрессивно обсуждая что-то между собой. Кощей повернулся ко мне:
– И ты думаешь, они сегодня вечером не появятся? Да я тебе гарантию даю, будут стоять как миленькие.
– Это все, конечно, хорошо и здорово. Но давай договоримся с тобой. Если наша великая затея осуществится, ты будешь любить своих обожателей. Звезда она ведь до тех пор звезда, пока есть люди, которые делают ее таковой. А ты своими выходками всю народную любовь на корню задушишь.
Кощей долго думал, но так ничего и не успел ответить, потому что под окном раздался «лихой, разбойничий свист».
Выглянув, Шурик сказал:
– О, ребята пришли! Погоди, я их встречу внизу… – и вышел.
Воспользовавшись его отсутствием, я решила заглянуть в сковородку. Есть хотелось страшно! Под крышкой оказалось тушеное мясо, с картошкой и помидорами. Я быстро затолкала в себя и того, и другого, и третьего. Почти не жуя, проглотила. Снова набила рот. Потом быстро утерлась влажной салфеткой и плюхнулась обратно на подоконник. Словно никуда с него и не вставала.
Когда в коридоре раздались голоса, я решила, что нужно принять какую-то позу. Я ведь не просто птичий помет на окне. Я – великий продюсер!
Выпрямилась. Положила ногу на ногу. И, сплетя пальцы в замок, принялась постукивать ими о коленку. Мне казалось, это должно выражать некое нетерпение. Дескать, что они себе позволяют! Жду их тут битый час, а у меня, между прочим, каждая минута на счету!
Дверь открылась, я сказала себе: «Дерзай, Чижова!» И громко, отчаянно икнула. Это жаркое посылало мне привет из пищевода. Черт! Только этого еще не хватало!
Первым вошел низкорослый, кудрявый юноша с саксофоном. Он сказал:
– Здравствуйте, меня зовут Александр. Я вообще-то клавишник, но, когда очень нужно, играю на духовых.
– Здрав… ствуйте… – На этот раз икнуть удалось тихо.
Следом появился долговязый субъект устрашающе субтильной наружности.
– Я – Саня. Ударные.
– Мгм, – со значимым видом кивнула я.
Замыкали шествие Кощей и обритый налысо толстячок. Лидер группы сам представил его мне:
– Это – наш басист, Ромик.
– А я Ирина, – похлопала я себя по груди, стараясь тем самым сделать процедуру по переправке пищи как можно неприметней, – ваш новый продюсер. Что же вы, братцы, еще одного Сашу до полного комплекта не добрали?
– Решили, что это слишком обязывает, – пояснил Кощей. – Пришлось бы нам тогда название менять. И стали бы мы, ну… например, бит-квартетом «Шуры-муры»… – Подивившись собственной выдумке, он обратился к товарищам: – Прикиньте, типы! Нас таких объявляют: «На сцене – бит-квартет „Шуры-муры“!»
В ответ тощий Саня издал слабое, но продолжительное:
– Ха-аа-аа-аа…
Вид у него при этом был, как у чахоточного больного, который смеялся последний раз в жизни.
Двое других, очевидно не усмотрев в названии ничего забавного, но понимая, что главного оно решительно не устраивает, покивали:
– Да, уж, позорняк…
Вообще, надо сказать, компания подобралась на удивление разношерстная. Ну, может быть, только Кощей с ударником были вылеплены из одного теста. Эдакие дети андеграунда: «Мама – анархия, папа – стакан портвейна». Ромик выглядел как стопроцентный провинциал. Ему бы бабу потолще да курочек с десяток – и он был бы полностью доволен жизнью. А уж каким ветром сюда занесло интеллигентную кучеряшку, вообще, для меня осталось загадкой.
Музыканты расположились на полу.
Томимая безудержной икотой, я наблюдала, как они подстраиваются друг под друга. Дудят, клацают, бряцают, что-то подкручивают на грифах гитар. Один ударник, оказавшись не у дел, неприкаянно прохаживался кругами. Он то и дело совался со своими советами, но только создавал дополнительные помехи. То шнур из гитары выдернет, то ногу кому-нибудь отдавит. В конце концов довел-таки Кощея.