Никандров Н.. Проклятые зажигалки !

   - В зажигалках главное хороший огонь, - возбужденно разговорилась Марья за пробой. - Огонь, огонь и огонь! Покупатель больше кидается на огонь! Другой уже мимо прошел, а ты чиркнешь роликом, он обернется, поворачивает обратно, идет прямо к тебе и смеется на огонь. Тут уже держи цену! Скажешь цену, запросишь, и по лицу его видишь, что его и соблазн берет зажигалку купить, и денег до смерти жаль! А я нарочно выбиваю огонь и выбиваю, выбиваю и выбиваю, даже он начинает от удовольствия жмуриться и потом сам своими руками начинает выбивать! Сам выбивает, а сам думает: хотя она мне и без надобности, куплю, потому, может, зажигалка эта не простая, а какая-нибудь особенная, случайная, краденая, такая редкая, какой потом сто лет не найдешь, а баба-продавщица, дура, не понимает, какую ценную вещь продает, и просит за нее, как за простую. Вот, думает, обману сейчас бабу, и платит деньги, даже не торгуясь, ха-ха-ха, чтоб он сгорел от той зажигалки!
   Афанасий и Данила тоже повеселели.
   - Не зажигалки, а прямо игрушки! - в первый раз за весь день засмеялся Афанасий, с нежной любовью раскладывая новенькие зажигалки на столе в ряд. - Не зажигалки, а куколки! - бережно вытирал он суконкой куколкам какой - ножки, какой - животик, какой - головку. - Конфеты! - в восторге воскликнул он, отступя от стола на два шага и любуясь своими произведениями издали. - Мармалад! - с силой хлопнул он ладонь о ладонь и гордо завращал влево и вправо откинутой назад головой, как бы показывая себя всему миру. - Одна одной лучше! - умиленно сощуря лицо и сложив три пальца правой руки рюмочкой, тоненьким голоском по отдельным слогам пропел он:
   - Од-на од-ной луч-ше!..
   И послал своим зажигалкам страстный воздушный поцелуй.
   - "Второй Репин" дома? - просунулась в дверь со двора приятная, широкоскулая, без подбородка, улыбающаяся голова пожилого простолюдина в новой юношеской студенческой фуражке. - В студию сегодня пойдешь? - засияла приятная голова, завидя в глубине мастерской Данилу.
   - А как же?! - весело вскричал Данила и начал энергично прыскать изо рта на руки воду, мылить пенистым мылом лицо, шею, руки. - Обязательно! - говорил он уже из глубины сплошного белоснежного мыльного кома и фыркал: - фыр-фыр-фыр...
   Приятель Данилы, очевидно, тоже студист из рабочих, вошел в мастерскую.
   - Тут я тебе, Даня, принес студенческую фуражку, - достал он из-под полы сверток и положил на стол. - Она, хоть и подержанная и старенькая, а все-таки студенческая. Примерь сейчас, и если она на твою голову как раз, сегодня же иди в ней на занятия.
   - Ррр... Ггг... - послышалось блаженное рычание из недр громадного белого снежного кома, и в одном его месте возникли полные счастья два красных блестящих, смеющихся глаза: - Ррр... Ггг...
   VIII.
   Однажды ночью Афанасию, когда он спал, привиделся чудесный сон.
   Он счастливейший человек. Он изобрел такой штамп, пресс, который делает сразу целые зажигалки. Уже не надо было корпеть над производством отдельных частей. Оставалось только всунуть фитилек, вставить камушек, налить бензин. Мечта его жизни сбылась. Он побил всех своих конкурентов. Он продает свои штампованные зажигалки вдвое дешевле тех, которые вырабатываются его конкурентами в ручную. Он победил. Его конкуренты один за другим разорялись, нищали, умирали от голода, и трупы их, покрытые стаями мух, валялись по панелям. Поле трупов! И они не вызывали в нем ни капли сочувствия. Другое дело, если бы они в свое время конкурировали с ним более тонким искусством работы или более высоким качеством материала. А они брали только мошенничеством; били на дешевизну, наспех делали зажигалки, как попало, непрочно, на раз, лишь бы сбыть с рук; швов не паяли, только затирали подпилком; ставили дрянной материал, вместо стали давали железо... Обманывая таким образом народ, они губили все дело, убивали в людях самую веру в зажигалки, поддерживали в них тоску о спичках. И разве не поэтому в последнее время так быстро падал спрос на зажигалки! Только самых добросовестных из своих бывших конкурентов Афанасий сожалеет и берет их к себе в работники. Сам он уже не работает, лишь присматривает за делом. От хорошей пищи, от хорошей жизни он сильно располнел; одевался он чисто; излишек заработанных денег закапывал в золотых монетах в землю. Сына, Данилу, прогнал за страсть к живописи и воровству...
   Проснувшись Афанасий долго лежал в постели и думал о раздразнившем его сне... Такой штамп, конечно, можно изобрести...
   И потом в течение всего этого дня и за станком, и за обедом, и за чаем он не переставал думать о виденном во сне штампе, о сбивавших цену на зажигалки конкурентах, о том, как, наконец, избавиться от них...
   - Дань, - вертел он ногой расшатанное колесо станка и любовно оттачивал головку медного колпачка для фитилька. - Слышишь, Дань?
   - Ну, - протянул Данила в сторону отца неприветливо, а сам рубил толстую медную проволоку на крошечные столбики, будущие винтики.
   У него была своя забота. Он вчера вечером в студии живописи был потрясен виденными впервые пейзажами Левитана. Вот так надо владеть кистью, вот такие надо писать картины! Репин хорош, но у него чего-то нехватает по сравнению с Левитаном. Чего же у него нехватает?
   - Данька!
   - Ну?
   - Ты оглох, что ли?
   - За работой плохо слыхать. Чего тебе?
   - Я думаю, что если мы начнем вырабатывать зажигалки на какой-нибудь новый более заковыристый фасон, то тогда все покупатели, как сумасшедшие, бросятся к нам, и нашим конкурентам придет конец. Ты сообрази, у нас вся мастеровщина делает зажигалки на одну моду: цилиндрические, из одних и тех же трубок, которые тащат из одного и того же казенного завода. Ты слушаешь?
   - Ну?
   - Ну, а в других местностях делают другие зажигалки, там цилиндрических нет. Тульские самоварные фабрики прихитрились делать зажигалки на манер маленьких детских плоских самоварчиков, с ручками, с крантиком, с канфоркой, с поддувалом, все как следует, я видел, один человек сюда привозил. Ижевский оружейный завод выпускает зажигалки в виде аккуратненьких револьверчиков. Мотовилихинский орудийный завод гонит зажигалки на манер коротеньких мортир. Харьковские паровозостроительные мастерские - на манер игрушечных паровозиков: с трубой, с колесиками, все честь честью. Одесса забивает людям головы зажигалками в форме настоящих карманных часов: таких же круглых, с колечком для цепочки, с заводной шишкой. А в то воскресенье Марья на базаре слыхала, как один приезжий из Москвы рассказывал, что туда из Екатеринбурга приезжала депутация уральских горнорабочих, чтобы поднести Ленину зажигалку из самых дорогих уральских самоцветных камней. Таких зажигалок во всем мире только одна, у Ленина, и, говорят, если перевести на деньги, цены ей нет!
   - Ну, и что? - раздраженно пробормотал Данила, нарезая на винтиках резьбу.
   - А то, что в нашем городе производятся зажигалки самые некрасивые на вид и самые неудобные для носки в кармане: такой зажигалкой через неделю в кармане дырку протрешь.
   - Это пустое, - насмешливо бросил баском Данила. - И есть о чем тут думать.
   - Нет, это не пустое! - вспылил отец и задрал в сторону сына хоботом нос. - А о чем же тогда думать? Вот отольем зажигалку под бюст Левы Толстого и сразу дадим товару нашему ход!
   - О, отец! Вы опоздали! Лева Толстой сейчас не в моде! Сейчас Лева Троцкий в моде!
   - Ну, под Леву Троцкого сделаем. Какая разница? Нам все равно, лишь бы хорошо продать.
   - Вы все фантазируете, отец. То изобретаете немыслимые штампы и богатеете, то везете в Москву проект декрета о преследовании недобросовестных зажигальщиков. Все это пустые фантазии, мания, бред.
   - Нет, не бред! Не бред! Вот начнем с завтрашнего дня для начала делать новые зажигалки: плоские-плоские, как книжка курительной бумаги. Такие удобнее будут ложиться в кармане. А то до смерти надоели наши круглые, цилиндрические!
   - Отец, а вы о том подумали, что новая форма зажигалок потребует и новых инструментов и нового приспособления мастерской?
   - О! Зачем? Не надо очень до такой степени!
   - А как же вы будете работать?
   - Надо проще. Надо как можно проще. И что понадобится новое приладить, то я прилажу сам за эту ночь. Ты можешь спать. А завтра утром встанешь, и мы будем работать уже на новый лад.
   - С плоскими паять много! - серьезным тоном предостерег отца сын, ссыпая ладонью с края стола в коробочку готовые медные винтики.
   - Ничего не много! - не только не остывал, а еще более разгорячался отец, равномерно покачиваясь над колесом станка одним плечом вперед. Корпуса на швах можно не запаивать, их лучше всего закраивать, потом приклепывать на стальной линейке.
   - Ого! Это еще дольше! Такую зажигалку придется продавать в три раза дороже.
   - Ничего не дольше. Ничего не дороже. Кончено. Уже решено. Завтра делаем первый опыт. Надо же чего-нибудь добиваться, довольно ждать!
   - Добьетесь... - иронически фыркнул сын.
   Отец спал эту ночь необыкновенно тревожно.
   - Цилиндрические зажигалки! - мучительно стонал он во сне, извиваясь по постели в конвульсиях. - Плоские зажигалки!.. - как набожные люди взывают к иконам, со страстной мольбой взывал он к новым зажигалкам, в которые поверил. - Плоские!.. Цилиндрические!.. Плоские!..
   - Репин!.. Левитан!.. - в то же время бредил в другом углу Данила, корчась на койке в таком же исступленном гореньи. - Левитан!.. Репин!..
   Было два часа ночи, когда Афанасий вдруг сорвался с постели, зажег светильник и, страшно волнуясь, принялся за переустройство орудий производства...
   Возились на другой день с плоскими зажигалками отец и сын много; измучились страшно; от волнения не могли ни есть, ни пить, ни отдыхать; взвинченные нервы все время держали их в каком-то странном движении, ни на минуту не давали им замолчать, заставляли их беспрестанно болтать; некоторые инструменты они в горячке сломали, некоторые переделали применительно к новому требованию; окончили рабочий день значительно позже обыкновенного; сделали на две штуки меньше положенного числа... И в результате всех этих нечеловеческих мук Марья половину зажигалок принесла с базара обратно!
   - И что вы понаделали!.. - кричала она еще со двора, закатив от усталости и отчаянья глаза, и, еле живая, ввалилась в комнату с худым, костлявым, безжизненным, землистым лицом, с толстым слоем уличного песку на бровях, на щеках, на ушах, подпоясанная, как подорожная странница, простой веревкой. - Делали б, окаянные, как делали раньше! А то понавыдумывали кто его знает чего! "Плоские"! "Плоские"! Какие такие могут быть "плоские"! Прежние лучше шли. Уф... - повалилась она на стул. - Кто ни подойдет, каждый спрашивает: "а круглых, цилиндрических, какие были раньше, нету?" Народ, как сговорился "дай и дай круглых, те надежнее". Кто ни возьмет плоскую зажигалку, повертит ее в руках и потянет носом: "а, это такая плоская". И возвращает товар обратно. Только и слышишь от всех: "вот прежние, трубками, те были хорошие! Вот, за те можно было цену дать!".
   - Эти же лучше!.. - простонал Афанасий и изобразил на лице горькую гримасу.
   - Тебе они, может, и лучше, а людям хуже! - оборвала его Марья, сидя на стуле и разматывая с себя платок, шарф, веревку, пальто... - Понаделали делов! Понавыдумывали на свою голову! "Плоские", "плоские", и всю эту ночь спать никому не давали! Я ходила сегодня по толчку, как пьяная: тут ночь не спала, кружится голова, а тут сердце сосет горе: никто не берет новые зажигалки! Прямо хоть ложись и помирай! Я зашла в базарное отхожее, стала, прислонилась головой к стенке и давай плакать. Всю свою жизнь припомнила! Спасибо женщины, которые заходили туда, обступили меня и посочувствовали мне: все-таки своя сестра, женщина, не ваш брат, чорт, мужчина...
   - По крайней мере, что же покупатели говорят про плоские зажигалки? спросил Афанасий, стоя перед Марьей с оглушенным видом. - Что им в них не нравится?
   - Я же тебе говорила, что они говорят! - раздраженно сказала Марья. Говорят: "какие-то четырехугольные, позапаянные кругом". Я говорю: где позапаянные? А они: "вот, вот"... И ковыряют пайку ногтем.
   - И ты давала ковырять?!
   - Я давала не ковырять, я давала смотреть, а они сейчас же ковырять. Тот, чтоб ему не жить, колупнет, другой колупнет... Прямо замучилась лаять на них, на проклятых. Только от одного отгавкаешься, на другого гавкать начнешь. Это не такая торговля, не магазинная, в кресле сидеть и за ручку кассу вертеть, это толчковая торговля, зубами у людей из глотки деньги выдирать!
   Афанасий шумно вздохнул и с выражением безнадежности помотал головой. Он выглядел опустошенным, смятым.
   - Что же теперь будем делать, отец? - задал ему Данила страшный вопрос.
   - Надо еще дня два-три вырабатывать плоские, - перемогая себя ответил Афанасий, в то время, как в его глазах стояла тьма полного неведения. Может, покупатель еще одумается, убедится, поймет. В торговле так: надо сперва приучить покупателя к своему товару, а потом уже брать с него барыш.
   - А не ошибемся ли мы опять, отец?
   - А что же делать? Сразу отказаться от плоских тоже нельзя. Столько бы сделано новых приспособлениев разных, столько порчи, изъяну...
   И они еще в течение трех следующих дней выпускали на рынок плоские зажигалки. И результат получался каждый раз один и тот же: энергии затрачивали они все больше, а выручки приносила Марья все меньше. Обоим мастеровым сделалось так страшно, как еще никогда не было. Казалось, они навсегда потеряли что-то дорогое для них. А на пятый день они со странной горячностью бросились делать прежние зажигалки, из трубок, цилиндрические.
   - Слава богу! - вздохнула с облегчением Марья, когда узнала об этом решении мужчин. - Одумались! Хотели быть хитрей людей!
   Но за эти пять дней на рынке произошел какой-то непонятный для них сдвиг в ценах, и цилиндрические зажигалки почему-то пришлось продавать еще дешевле плоских.
   - Сбились с цен! - почти плача от досады, объясняла это Марья. - Не надо было отрываться от цен! Видите, что вы наделали?
   И жить стало еще труднее; сидели на одном хлебе; голодали. И лица у всех с каждым днем вытягивались все более.
   - Если так будем питаться... - начал было Данила и не докончил жуткой фразы, с суровым лицом озираясь на всех за обедом, с отвращением разминая ложкой в тарелке ржаные сухари в кипятке.
   Данилу, самого здорового и самого упитанного, голод разил быстрее всех. За несколько тяжелых дней лицо его осунулось, румянец пожелтел, в расширенных глазах все время стоял нескрываемый испуг перед завтрашним днем.
   - Видишь, отец, - продолжал он, немного помолчав и проглотив ложку мятых сухарей, пахнущих мышами. - Мы отказались от завода, отказались от людей, захотели прожить сами. "Сами себе хозяева". И что же получилось? Мы пропадаем с голода, а кругом нас, вместо помощи нам, раздается шипенье: "смотрите, какие деньги огребают Афанасий с Данькой на зажигалках! Смотрите, как они богатеют! Смотрите, как они копят деньги, отказывают себе во всем! Смотрите, как они даже сохнут от жадности к наживе!"
   - Пусть будут прокляты те люди, которые про нас так говорят! - четким, дрожащим от возмущения голосом произнес Афанасий в пространство, как будто с тем, чтобы те люди его услышали.
   И в его усталом и вместе гневном лице было что-то пророческое.
   - И если бы только чужие про нас так говорили, - затараторила злым бабьим голосом Марья, - а то и свои близкие! Своя родня нам завидует, и все желают нам зла!
   - А на заводе... - воспользовался случаем Данила.
   - Стой! - резко закричал на него отец и показал ему ложкой на мастерскую. - Наш завод здесь! Куда же мы денем все это обзаведение? На толчек снесем?
   - А что же мы кушать будем? - истерически взвизгнул Данила и в свою очередь поднял ложку лопастью вверх. - Ведь день ото дня мы слабеем!
   - Кушать? - грозно переспросил отец, опустил лицо в стол, подумал, потом встал и пошел во вторую комнату, принадлежавшую женщинам. - Кушать? - повторил он на-ходу зло и загадочно. - Кушать? - послышался уже из другой комнаты его голос, пропитанный как бы дьявольским смехом.
   Марья вскинула громадный, белый косой глаз вверх, всем своим нутром вслушалась в сторону своей комнаты, потом, как обожженная, вскочила с места и с воем ринулась туда.
   IX.
   Из второй комнаты пробивался спиной в дверь Афанасий и тащил за собой, крепко держа за концы в обеих руках, совсем новую, еще глянцевитую скатерть, ярко-желтую, как яичный желток. В противоположный конец скатерти впилась всем своим существом Марья, она волочилась по земле, билась, как подстреленная птица, и, что было силы, голосила. Войдя в большую комнату, Афанасий сжал губы, рванул скатерть на себя и быстро закружился вместе с нею на месте. Марья, приросшая к другому концу скатерти, поднялась на воздух и плавно полетела вокруг Афанасия, точно катаясь на гигантских шагах. Утомившись, Афанасий проскрежетал зубами и с остервенением хватил скатерть и Марью о землю. Марья брякнулась об пол, перевернулась два-три раза, но скатерть не выпускала.
   - Завтра же продашь на хлеб это дерьмо! - прокричал Афанасий, стоя над ней и тряся другим концом скатерти.
   - Нет, ни за что не продам! - еще тверже прокричала Марья и крепче прижала к груди желтую скатерть, похожую на парчу.
   - Продашь, сатана!
   - Не продам, окаянный!
   - Врешь, продашь!
   - Убей, не продам!
   - На кой же тебе эта скатерть? Она дарма лежит в сундуке, только место занимает, преет, гниет!
   - Скорей ты, старый чорт, сопреешь и сгниешь, чем это добро сгниет! Оно у меня больше чем двадцать лет лежит и все новенькое!
   - Мы же сроду не накрывали ею стол и сроду не будем накрывать! Сумасшедшая!
   - Мало ли что? А я все-таки знаю, что у меня в доме есть хорошая вещь! Она полуатлас! Сумасшедший!
   - Пусть будет трижды атлас, но питаться нам чем-нибудь надо? Ведь мы работаем!
   - Как вы работаете? Вы работаете себе в убыток! Чем такая работа, лучше всем семейством пойти куски собирать!
   - Это же хлам, барахло!
   - Это хлам? Это барахло? Новая скатерочка "хлам"! Такая нарядная скатерочка барахло!
   И Марья, лежа на полу и подложив под одну щеку скатерть, раскатилась звонким, нахальным, вызывающим смехом.
   - Значит тебе вещей жаль больше, чем людей, - тоном утверждения спросил Афанасий, наклонился над женой и изо всей силы всадил ей в бок кулаком раз, потом еще раз, туда же в бок, между ребер.
   Он бил ее, как работал; смотрел на нее в упор и ожидал, когда она выпустит скатерть.
   Марья от нестерпимой боли дико выкатила на мужа белок косого глаза и после нескольких его ударов с силой бросила ему в лицо свой конец скатерти, а сама продолжала биться на полу и голосить.
   - Убил! Убил! - кричала она. - На смерть убил!
   - Отец! - опомнившись, вскочил со своего места Данила, впился двумя руками, как клещами, в затылок отца, легко поднял его над полом, тряхнул в воздухе и ткнул в стул. - Отец, ты в своем уме? - крепко взял он его левой рукой за грудь у подбородка. - Ты понимаешь, что ты делаешь? Ты женщину бьешь! Ты жену свою бьешь! Ты мать мою бьешь! И ты сейчас мне ответишь за это!
   - Даня, не надо! - вцепилась в плечо брата Груня, задрожала и заплакала. - Даничка, миленький, дорогой, золотой, не надо бить папу, он старый!
   - Да, - глухо пробормотал Афанасий и схватился руками за лицо. Ошибся... Ошибся... Бить ее не надо было... Никогда не бил, никогда...
   Марья, увидев, что муж кается, начала голосить еще сильнее, не поднимаясь с пола.
   Оставив в покое отца, Данила с Груней подняли мать, усадили ее на стул, успокаивали.
   - Наплюнь на скатерть, - убеждал ее Данила. - Может, все придется продать. Не будем же мы, сидя на добре, умирать голодной смертью.
   - Все продавайте, все разоряйте, только скорее! - с закрытыми глазами сидя на стуле, просила Марья.
   - Мама, - вразумлял ее Данила. - Ведь вы подумайте, мы не на что-нибудь, а на хлеб хотим ее обменять!
   - На что хотите, хоть на вино ее меняйте, - слабым голосом проговорила мать. - Все равно я здесь больше не хозяйка, делайте что хотите.
   - Мы потом тебе все вернем, - вставил свое слово Афанасий спокойно, когда зажигалкам начнется ход, мы тогда три таких скатерти тебе купим. Мы ее продадим только на пока. Чтобы обернуться.
   - Вы "купите"! - ненавистно улыбнулась Марья. - Вы много за последнее время покупали. Я знаю: за одной моей вещью поволокете на толчок и другую. Уже узнали ход в сундук...
   Оказалось, Марья была права. Вслед за скатертью, вещи одна за другой потекли на толчок из ее заветного сундука. Продали шапочнику на подкладку ее белое подвенечное платье, которое она надевала только раз в жизни, когда рядом с молодым и бравым Афанасием стояла под венцом в церкви. Продали ее старинный голубой корсет, который она так ни разу и не удосужилась надеть: все было некогда. Снесли на толчок и маленький дамский красный зонтик, о котором все в доме забыли и который нашли на самом дне сундука совершенно случайно. Унесли из дому и кружевные занавески, рассчитанные на будущую хорошую жизнь, в хорошем собственном доме, на хорошем жалованьи, при хороших знакомствах. В конце концов нашли и новую, пеструю и очень красивую клеенку для многосемейного обеденного стола, которую Марья, с глазами хищницы, перепрятывала от мужчин с места на место более десяти раз.
   - Отыскали, проклятые! - глядела она из окна, как Афанасий ковырнул лопатой из-под земли во дворе под стенкой длинный свиток клеенки.
   - На хлеб! На материал для зажигалок! - с торжествующим лицом вносил Афанасий со двора в комнату трубку клеенки и стряхивал с нее рукой кусочки сыроватой земли. - У женщины вообще неполный ум, и она может помереть на улице голодной смертью с бриллиантовым ожерельем на шее. А мы, мужчины, могли бы на эти бриллианты целую трехтрубную фабрику зажигалок открыть. Правда, Даня?
   - Ну, нет, отец, - улыбнулся Данила. - За зажигалки спасибо. Сыт ими по горло. "Фабрики" твоей не хочу.
   - Отчего же не хочешь? Работать зажигалки целой фабрикой это не то, что в ручную.
   - Ах, оставьте, отец.
   - Ой-ей-ей... - привычно убивалась в то же время Марья на своей постели, - лучше бы сразу меня убили!.. Такая красивая была клеенка!.. Синяя с красными олеандрами!..
   - Маша, - вошел в комнату жены Афанасий и остановился перед ее постелью. - Ты только скажи: касался я когда-нибудь твоего сундука, пока у нас в доме не было такой страшной нужды?
   - Что теперь об этом говорить, когда сундук уже опорожнили, - едва успела проговорить Марья и разразилась новым приступом рыданий.
   - Нет, ты скажи, я касался? - настаивал Афанасий. - А теперь, когда у нас такая нужда в хлебе, я говорю: давайте будем обратно проживать то, что мы когда-то нажили. На самом деле, зачем же надо было тогда трудиться и наживать добро? Неужели только для того, чтобы оно так и лежало по сундукам, новое, как в магазине, до самой нашей смерти.
   - Он голыми нас оставит... - плакала напротив, на своей койке, Груня, у которой накануне отец взял и снес на толчок полушелковую цветистую шаль, длинную-длинную, до самой земли. - Скоро не в чем будет в город показаться-а...
   - А ты не показывайся, - сказал отец и подозрительно оглядел глазами ее фигуру. - Уже, кажется, допоказывалась...
   Прошло еще несколько дней, и Афанасий стал внимательно приглядываться к платью и обуви семьи, что на ком было лишнее, что на ком слишком новое, слишком хорошее, не по трудному времени.
   - Сейчас не до моды, - говорил он, снимая с семьи что-нибудь из белья. - Ишь каких кружев на панталонах понашивали.
   - Это праздничные, - плакала Марья.
   - "Праздничные"! - насмешливо фыркал Афанасий и запихивал чистенькие панталоны в грязный мешок.
   Это, наконец, испугало даже Данилу, который долгое время был солидарен с отцом.
   - Отец, - как-то раз, за обедом, сурово заявил он и достал из кармана лист исписанной бумаги, - отец, вот тут у меня таблица, полный отчет, во что нам самим обходится каждая зажигалка и почем мы ее продаем. Математика точная наука, она не врет. Довольно работать в темную... Смотри сюда, вот тут перечислено все, что мы продали из домашности на поддержание производства зажигалок, потом подведена стоимость всего; потом вот здесь указано, сколько нами выработано товару и сколько выручено денег за этот товар. Выходит, что затратили мы на производство зажигалок больше, чем выручили за них. Каждую зажигалку мы продаем на рынке на 30% дешевле, чем она нам обходится самим. Понял: де-шев-ле. Значит, было бы выгоднее их вовсе не делать и вообще ничего не делать, а лежать на печке и проедать дом.
   Афанасий с мучительной улыбкой посмотрел влево, мимо таблицы, потом вправо, тоже мимо таблицы, потом опустил лицо, мотнул головой и сказал:
   - Ты знаешь, что сделай этой таблицей. Ты ею...
   Он прибавил еще два слова и неестественно рассмеялся.
   - Отец, это не ответ! - закричал сын.
   - Что ты меня учишь? - серьезно заговорил Афанасий. - "Таблица", "таблица". Таблица таблицей, а жизнь жизнью. Я знаю, что в жизни ни одно дело не идет гладко, какое ни возьми: то полоса убытка, то полоса прибытка. Сейчас мы попали в полосу убытка. Надо перетерпеть, переждать, и мы выкарабкаемся.
   - А мы мало терпели, ждали?
   - Терпели много, осталось терпеть мало. Как-нибудь выдержим.
   - Разве при такой сумасшедшей конкуренции можно выдержать! - вмешалась в разговор мужчин Марья. - Сейчас, что ни день, то на базаре появляются новые продавцы зажигалок.
   И она рассказала, как вчера на толчке одна женщина, тоже жена рабочего металлиста, замечательно хорошие никкелированные зажигалки почти что задаром народу отдавала.
   - Ну, и, конечно, весь народ к ней: "никкель", "никкель". Я смотрю, что это такая толпа собралась! Подхожу, а она только поспевает товар отпускать, деньги получать, сдачи сдавать. Ах, ты, думаю, холера. И я так пожалела, что я не мужчина и что она в три раза здоровее меня. У ней разбирают товар, а на меня только фырк носом: "тю, медь"!