Никитин Алексей. Окно на базар

   Мы обзвонили всех друзей, телефоны которых удалось найти или вспомнить. Тут я понял, для чего был ей нужен. Одно дело, приятель, скажем, или партнер ищет загулявшего друга. Другое дело - жена... Лена не хотела быть женой, которая обрывает телефоны знакомых мужа. Не хотела ставить в ложное положение его, не хотела выглядеть дурой сама. Я послушно набирал номера, которые она мне диктовала, и чувствовал, как со звучавшим в ответ очередным "Мы давно уже не виделись. Месяц, не меньше. А что случилось?" леденел ее и без того неласковый взгляд. А желание пойти в милицию становилось прочней и крепче. Я не боялся этого. Не боялся. Но очень не хотел.
   - Послушайте, Лена, ведь мы с вами не самые глупые люди в этом городе. Мы сможем найти его. Пусть не его, хотя бы след для начала. Но сможем.
   Я напирал на это "мы", чтобы она отвлеклась от своей дурацкой идеи.
   - Как же его еще искать?
   - Мы поедем к тем, кому не смогли позвонить. У меня нет новых телефонов Слепцова и Садовникова, Скибы, Шеншина, Дурова. Но сидят они там же, где и прежде. Потехину, свинье, я с некоторых пор очень не люблю звонить. Но это не тот случай, чтобы по мелочам считаться. И завтра мы к нему поедем. Он, кстати, недавно сменил офис. Вы ведь со мной?
   Она неуверенно кивнула.
   Простившись с Леной, я набрал номер Дружинина. Дольше ждать смысла не было. Его молчание меня уже беспокоило. А тут еще Митька пропал. Но номер Дружинина молчал. А мобильный был отключен.
   * * *
   К Потехину на следующий день мы не поехали. Его секретарь голосом простуженного манекена сказала мне по телефону, что Алексей Антипович вернется из командировки в конце недели. Не раньше.
   Узнав, что он уехал, я даже обрадовался. Казалось бы, это Потехину должно быть неловко видеть меня. Уж мне-то стыдиться нечего. Так нет же, я был рад и счастлив, что встреча с ним отложилась на три дня.
   Вместо Потехина я предложил ей съездить к Слепцову и Садовникову.
   - Митька, конечно, рассказывал вам о них? - спросил я Лену, чтобы не молчать. Я очень не люблю тяжелого молчания, которое повисает, когда едешь в машине с малознакомым человеком.
   - Да, наверное, - неуверенно согласилась она. - Но я не помню.
   - Быть не может, - не поверил я. - Тогда не откажу себе в этом удовольствии. Мы ведь все на одном курсе учились и помним, и знаем друг о друге вещи, которые давно уже пора забыть. Но забывать жалко.
   - А у вас остались друзья? - неожиданно спросила меня Лена. Я растерянно посмотрел на нее. - У Димы, мне кажется, уже и нет никого, продолжала она, не замечая моей растерянности. - Приятели - да. А друзей не припомню.
   - Не знаю. Тех, что когда-то были моими друзьями, и Митькиными, кстати, тоже, вы скоро увидите. Сегодня увидите и завтра. И в понедельник.
   Вот Слепцов и Садовников, к которым мы едем. Василий Слепцов и Дмитрий Садовников. С каждым из них по отдельности я познакомился раньше, чем они между собой. У одного папа в ЦК партии писателями заведовал, у другого в ЦК профсоюзов работал. Не знаю, чем тогда занимались в ЦК профсоюзов. Даже приблизительно не представляю себе. У обоих были приличные дачи, шмотки из распределителей. Оба отдыхали в Болгарии. Золотая молодежь. Провинциального разлива.
   Они всегда твердо знали, чего хотели, но, главное, знали, как этого добиться. Ни тот, ни другой не лезли в комсомольские работники. Эту нишу занимали ребята из глубинки, товарищи с мест, так сказать. Первые два курса они не были отличниками, хоть и могли - не имело смысла: по кафедрам нас распределяли на третьем курсе. После второго почти всех забрали в армию. Они вполне могли обойтись без этого удовольствия, но строка в биографии "с такого-то по такой-то служил в рядах СА" уничтожала пятно происхождения "из служащих" лучше любого пятновыводителя.
   Помню, как повеселило меня письмо от Васи Слепцова, в котором он рассказывал, что готовит своего комбата к экзамену по высшей математике. Его комбат поступал в Академию. Это письмо я прочитал в перерыве между двумя абзацами реферата по марксизму-ленинизму, который писал за своего ротного.
   Слепцов прослужил год в танковой части недалеко от города Остера. Но в то майское утро, когда его батальон, получив приказ выйти в район села Янова, чуть к западу от Чернобыльской станции, с грохотом и вонью проносился по улицам уже опустевшей Припяти, Вася Слепцов лег в санчасть. У него обнаружилась очень редкая, малоизученная болезнь в тяжелой форме. Через неделю его отправили в госпиталь киевского военного округа и в июне комиссовали. В зоне он служить не договаривался. Нужная строчка в биографии не стоила чернобыльских рентгенов.
   Садовников же отслужил свои два года где-то на Новой Земле и никогда о них не вспоминал. Когда он вернулся, Слепцов был на четвертом курсе. Он довольно похлопал приятеля по спине: младшекурсник. Выше спины Слепцов не доставал.
   Они одновременно и походили друг на друга и были здорово непохожи. Объединял их веселый цинизм, с которым относились они к окружающей действительности. Из долгой череды пьяных историй, которые сочинялись обычно Слепцовым, а воплощались Садовниковым, запомнилась мне только одна. Вася уговорил Диму помочь товарищу, ушедшему в армию, а именно, переспать с его девицей. Девица солдату осточертела, но благовидного предлога отделаться от нее не находилось. Дима помог, а потом и подтвердил факт помощи на очной ставке.
   Кстати, о девицах. Женились они почти в одно время, но совсем по-разному. У Васи несколько лет была очень милая и тонкая подружка, но женой он взял дочку украинского чиновника в ООН. Дима же вдруг влюбился в подслеповато-тощую особу, ничем, по нашему общему мнению, не замечательную. Отличал ее разве что необычно высокий процент стервозности в крови. Но Дима знать ничего не желал, и его папа разразился свадьбой. Свадьба нам понравилась, и все тихонько выпили за то, чтобы следующая свадьба Димы Садовникова состоялась поскорее и была еще лучше этой.
   Они плевали на все, кроме будущей карьеры. Но не всякая карьера их устраивала. Первым показал уровень притязаний Слепцов, взяв директора Института квантовой физики в научные руководители своего диплома. Такое мало кому удавалось. Садовников ответил ему через год, получив медаль какого-то американского университета. После распределения они попали в один и тот же институт. Кандидатская степень была в двух шагах.
   Весной девяносто второго года Диме Садовникову предложили стажировку в Канаде. Через пять лет трудами и деньгами Сороса такая стажировка воспринималась бы как дело хоть и неплохое, даже совсем неплохое, но обычное. В девяносто втором году это была редкость. В девяносто втором году многие хотели уехать на стажировку и еще больше было желающих не возвращаться.
   Не знаю, долго ли размышлял Вася Слепцов над морально-этической стороной вопроса или она его вовсе не интересовала. Но, узнав от Димы о предстоящей поездке в Канаду, он поговорил со своим шефом, который был директором их института, и уехал сам. А Диму оставил за кормой своего белого парохода. С деньгами у Димы к тому времени складывалось нехорошо. То, что платили аспиранту, деньгами назвать нельзя было, потому что на деньги можно что-то купить, а на аспирантскую стипендию купить в то время ничего не получалось.
   Прочие наши однокурсники, расставшись без сожаления с наукой, уже активно зарабатывали деньги. Некоторым это удавалось совсем неплохо. Они расширялись и звали Диму к себе. Дима тянул с решением. Безденежье тяготило, но работа в институте ему нравилась, она имела смысл, и, кроме того, что-то брезжило вдали. Он вовсе не хотел ломать все ради денег. Но тут от него ушла жена, и вопрос решился сам собой. Дима оставил все, чем занимался, запил, а когда через полгода протрезвел, то обнаружил себя директором трастовой компании. Компания входила в холдинг, хозяином которого был Димин приятель.
   С тех пор я видел его целых два раза. Первый - всего несколько минут. Белая "БМВ" затормозила, едва не задев меня, у перехода. Дима помахал свободной правой рукой, в левой он держал телефон. В промежутке между двумя звонками он успел сообщить, что окончательно бросает пить и что купил жене машину. Так я узнал, что она к нему вернулась.
   Второй раз от первого отделяло три года.
   Вася Слепцов добрался до Монреаля. Устроившись на новом месте, Вася первым делом разобрался в иерархии. Он определил человека, от которого все зависело, и применил секретное оружие. Вася привез с собой в Канаду две весьма изящные статьи. Он мог опубликовать их вместе со старым шефом, а мог не спешить и пригласить в соавторы кого-то другого. Кто-то другой выслушал Васю с бесконечно благодушной улыбкой на сытом от рождения лице и отказался. Он сказал, что это предложение его не интересует. Васю в тот момент сразило понимание: его собеседника действительно не интересовало то, что ему было предложено. Васю окружали эти сытые равнодушные улыбки со дня его приезда в Канаду. Он приехал завоевателем, восточным варваром, но вся его воинственная решимость впитывалась в вату канадской лени и равнодушия. Ему позволили читать лекции, он писал программы для небольших частных фирм и кое-что этим зарабатывал. Это была не очень легкая работа и совсем не то, на что рассчитывал Вася.
   Между тем из-за океана доходили сперва невнятные слухи о том, как быстро, причем на совершенной ерунде, люди делают приличные деньги. Потом появились и эти люди. Вася смотрел на них и понимал, что занимается не тем делом и не в том месте. Срок стажировки заканчивался. Вася мог остаться в Канаде. Он впился бы клещом, и никто бы не сумел его выковырять. Разве что вырезать. Вместе с Монреалем. Вася и не такое мог. Но он вернулся.
   Дима Садовников встретил старого друга как положено. Рыбалкой. На рыбалку ехали даже без удочек. Дима покупал все на месте: рыбу, удочки, егерей охотхозяйства, уху, костер, самогонку от бабы Мани, потому что виски осточертело и хотелось вспомнить молодость...
   Вскоре трасты были объявлены главными врагами здоровой экономики. На Диму завели дело и после двух допросов арестовали.
   Жена тут же ушла от него еще раз и, подтверждая окончательность своего ухода, родила. Слепцов, помыкавшись какое-то время, неожиданно стал совместно с немцами издавать вполне приличный компьютерный журнал. А Садовникова вытаскивал папа через подопечных писателей, которые к тому времени стали депутатами. Длилось это два года. Все это время Дима Садовников сидел в СИЗО. Потом был суд. Ему дали те два года, что он отсидел под следствием, и выпустили.
   Но на свободу вышел совсем другой Садовников. В СИЗО Дима уверовал в Бога и начал проповедовать. Сперва отцу и Слепцову. Через год он читал проповеди перед тысячными толпами, но эта первая его аудитория была самой сложной. Они ведь знали его как никто. Не верящий ни во что отец, старший брат писателей - авторов правдивых сказок о человеке труда, и Вася Слепцов, у которого все вопросы с Богом были "порешаны" давно, надежно и навсегда.
   Диму Садовникова второй и последний раз я видел на дне рождения у Потехина. В подарок новорожденному он принес Библию, а Вася Слепцов подарил толкование к ней. С Димой была его новая жена, крупная женщина, беременная вторым ребенком. Такая же новая жена и тоже беременная сидела рядом с Васей. С Димой поговорить мне не удалось, хоть я был и не против. Зато Вася отвел меня в сторону и долго рассказывал, как велик Дима. Я не спорил. Вася был серьезен и трезв. Он предложил встретиться на следующий день, но я от встречи уклонился.
   От того разговора с Васей в памяти у меня осталась только одна фраза. Глядя на танцы наших раздобревших и крепко пьяных однокурсников, он оставил рассуждения о вине человека перед Господом и сказал вдруг уверенно и четко, словно эта мысль неожиданно поразила его: Дьявол искушает нас нашим прошлым...
   - А вас? - поинтересовалась Лена. Кажется, ей не было скучно меня слушать. - Чем вас искушает дьявол?
   - Я вам потом расскажу, - пробормотал я. - Ну что, идем знакомиться с пастырями?
   - Идем, - согласилась Лена. - Куда это, кстати, мы приехали? Где их церковь?
   - Не церковь. Здесь офис журнала, в котором работает Слепцов.
   Вася встретил нас в своей любимой манере.
   - Очень, - сказал он, глядя на Лену. - Очень, - повторил он еще раз, целуя ей руку. - Митя много говорил.
   Понимать следовало так, что Митька много ему рассказывал о Лене. Нам уже несли кофе, Вася устраивался в кресле, и я видел, что он готовится к долгому монологу.
   - Когда говорил? - Мне надо было немедленно перехватывать инициативу.
   - Что? - Он на секунду растерялся, приоткрылся, и я увидел тень так хорошо знакомого мне Слепцова. - Тебе что, протокол беседы на стол положить? Нотариально заверенный? С указанием места и времени?..
   Тут он спохватился. Заносчивость есть проявление гордыни, а гордыня грех. Христианская терпимость - норма жизни...
   Я улыбнулся. Вася улыбнулся. Инцидент был исчерпан. Лена растерянно перевела взгляд с него на меня.
   - Так, когда вы с Митькой виделись в последний раз? - повторил я вопрос.
   - Месяц прошел, не меньше. Погоди, у меня записано. - Он полистал ежедневник. - Гляди-ка, без малого - два. Время как летит... А в чем дело?
   - И о чем вы говорили?
   - Вспомнить надо. - Вася скосил глаза в угол комнаты. Он опять хитрил - все у него было записано в ежедневнике. - Так что все-таки случилось?
   - Дима пропал, - коротко сказала Лена.
   У нее получилось убедительно. Трагично. "Пропал..." Я бы сказал что-то вроде: "Да, вот, представь, Митька куда-то делся". А она - Дима пропал... Прямо - конец всему. Как будто мы о разных событиях говорим.
   - Где пропал? И когда?
   - Вышел из дому неделю назад. Должен был уехать на вокзал. Но на вокзале не появлялся, - так же коротко сформулировала Лена.
   - Он собирался куда-то... в Таганрог? - нахмурил лоб Слепцов.
   - В Барнаул.
   - Да, да. В Барнаул. В милицию заявили?
   - Нет, - ответил я.
   - Да, - ответила Лена.
   Я посмотрел в ее сторону.
   - Да, - повторила она. - Вчера.
   Слепцов перевел взгляд с нее на меня, потом - с меня на нее. Я пожал плечами и повторил свой вопрос:
   - Так о чем вы говорили?
   - Он денег спрашивал.
   - Денег? - удивилась Лена.
   - Это могло быть, - согласился я. - У него не было денег на дорогу. И что, дал ты ему денег?
   - Не получилось, - ответил Слепцов, и я понял, что все-таки он изменился. Он и прежде не дал бы и потом долго объяснял, почему так вышло. А теперь просто и понятно: не получилось.
   - Да, он у многих спрашивал, но все как-то...
   - Но ведь он нашел, раз уехал... Вернее... Билеты ведь были куплены?
   - Я ему нашел. Одолжил у друзей...
   - Одолжил у друзей? - в изумлении повторила Лена, глядя на меня.
   - Да. У Гайдебурова. Есть у меня такой приятель. Удивительно, лет шесть-семь назад найти тысячу в долг мне было легко и просто, а сейчас... Честное слово, я уже думал - никто не даст. Как-то все так изменилось.
   Последняя фраза получилась у меня беспомощной и слабой.
   - И вы пришли ко мне искать Митю Хвощинского?
   - Может, ты знаешь что-то или слышал...
   - Ну, подумай сам, - широко и ласково улыбнулся мне Слепцов, - откуда, от кого? Моя жизнь сегодня, как у честной немецкой бюргерши, начинается на три буквы...
   - Вот как! - порадовался я.
   - ...три буквы "к": кирха, киндер и кухня. Только моя кухня - здесь. Журнал пеку. О компьютерах знаю все. О Хвощинском - увы. Только старые, прокисшие слухи. Кому они нужны?
   - Ну, да. - Я покивал, соглашаясь, что старые слухи никому не нужны. Как Садовников?
   - В Америке. Его пригласили проповеди читать. Учит янки родину любить. То есть Господа.
   - Отлично. Проповеди на экспорт. А я был уверен, что у них в этом бизнесе перепроизводство. Все уже знают, что Бог их любит. Всем уже сообщили. Или кому-то забыли об этом сказать?
   - А с чего ты взял, что Он всех любит?
   - Что?
   - За что любить обосранного алакаша, уснувшего на мусорнике? Вот ты его любишь? Он украл у жены единственное выходное платье - подарок матери, продал его, а деньги пропил. И теперь валяется комком бесчувственной плоти на куче мусора, весь в собственном дерьме и блевотине. Ты его любишь? Ты подойдешь к нему? Обнимешь его? Назовешь своим братом?
   - Речь не обо мне. Между мной и Богом есть разница.
   - Есть. Но почему считают, что Ему нужны те, кому Он не нужен? Он не навязывает Себя никому. Встань с мусорной кучи, на которой ты валяешься, умойся и приди к нему. Сам приди. И вымоли у Него прощение за то, каким ты был и как ты жил. Может быть, Он простит.
   - А может не простить? С Новым Заветом...
   - Новый Завет не для всех!
   - Вот так?!
   - Новый Завет для тех, кто уже прозрел, кто приблизился к Господу. А основы веры заложены в Ветхом.
   - Я был уверен, что все ровно наоборот. Подожди, мы вообще о христианстве говорим?
   Слепцов сложил губы в сардонической гримасе.
   Прощался с нами он так же, как и встречал.
   - Весьма, - он поцеловал Лене руку. - Был рад.
   А мне предложил звонить и появляться. Если что-то будет нужно.
   Мы вышли из его кабинета и успели отойти довольно далеко по коридору, когда он вдруг позвал меня:
   - Саша! На секунду. Совсем забыл.
   Пришлось вернуться.
   - Не хотел при Елене говорить. Его жена... Митьки Хвощинского бывшая жена - ты ведь ее помнишь?
   - Леру? Разумеется, помню.
   - Я ее тоже видел.
   - Когда? Сегодня?
   - Нет. Почему сегодня? Мы случайно встретились с ней дня за три до того, как ко мне зашел Митька.
   - Случайно встретились? Где?
   - Да в двух шагах отсюда. На улице. Я шел, а она - мне навстречу. Пригласил зайти. Посидели. Поболтали ни о чем. Ну, знаешь, как это бывает.
   - Знаю, бывает. А, прости, о чем поболтали?
   - О Европе. Она там сейчас живет больше, чем тут.
   - Действительно ни о чем. И все?
   - И все. А через несколько дней пришел Хвощинский.
   - Интересно... Ты ведь до этого давно с ней не виделся.
   - Очень давно. Но я ее сразу узнал.
   Календарь еще отсчитывал последние майские дни, а жара в городе стояла летняя, почти июльская. Такая же тяжелая и густая. Возвращаться в контору мне не хотелось.
   - Не выпить ли нам кофе? - предложил я Лене.
   - Опять кофе? Сколько можно!
   - Ну, не кофе. Мне надо задать вам еще пару вопросов, но солнце сегодня что-то особенно старается. Можем доехать до ближайшего парка и просто погулять в тени.
   - Хорошо, - согласилась она. - Тогда я тоже кое о чем вас спрошу. Куда поедем?
   Мы выбрали парк Шевченко. И не пожалели. Каштаны и липы отбрасывали на землю легкую сетку тени. В траве, нежно-зеленой и свежей, были спрятаны хитрые устройства, разбрызгивавшие воду. Одни изливали воду тугими спиралями, другие - распыляли вокруг туманными полусферами, третьи вращались... В парке было свежо и прохладно.
   - А помните, - спросил я Лену, - ведь прежде был только один вид этих водометов: вертикальная металлическая труба с маленькой водяной пушкой и механическим прерывателем на конце. Пушка вращалась, прерыватель прерывал, и струя воды летела плотным пунктиром.
   - Он резал ее, как толстую веревку, - вдруг сказала Лена.
   - Точно. Эти водометы стояли повсюду - длинные и тощие, как железные дровосеки.
   - Эти треножники часто опрокидывались и валялись, задрав к небу одну ногу. И часто ломались. Прерыватель заклинивало, вода била в заслонку и разлеталась во все стороны.
   - Поэтому, самым надежным...
   - ...был дворник. Со шлангом.
   Мы рассмеялись.
   - Вон, кстати, и дворник, - увидел я одинокую фигуру у дальней аллеи.
   Вдоль аллеи темно-зелеными пучками топорщились едва заметные кусты рассады. Вода, которую распыляли автоматы, до них не доставала, и дворник из шланга вдумчиво и неторопливо поливал грядку.
   - Не дворник он, - сказала Лена. - У него комбинезон форменный и на спине написано "Киевзеленстрой".
   - Не дворник, - согласился я. - Но не потому, что на нем штаны "Зеленстроя", а потому, что здесь не двор, а сквер. Скверник он.
   - Вот так взять и обидеть человека, - огорчилась Лена. - Скверник.
   - Да чем же я его обидел? Вон про Шевченко, - ткнул я пальцем в памятник, - уже полвека студенческая шутка ходит, и ничего, не обижается.
   Шевченко стоял на гранитном пьедестале, хмуро набычив голову. Шинель он держал за спиной.
   - Какая шутка?
   - Ну, как же. Щорс, который на Коминтерна, спрашивает: "Кто мою шинель взял?" Богдан Хмельниций кричит: "Он спер!" - и показывает на Шевченко. А Шевченко прячет ее за спиной и говорит "Не я, не я. Я не брал".
   - Может, это его пальто, а вовсе не шинель Щорса. Зря только человека обидели. Ну, ладно. Так что вы хотели у меня спросить?
   - Давайте сядем. Вот и скамейка свободная. Лет десять не сидел вот так в парке, на скамейке, с малознакомой девушкой...
   - С чужой женой, - поправила меня Лена.
   - Да, - уныло согласился я. Праздник заканчивался. - Вы ведь тоже хотели меня о чем-то спросить. Начнем лучше с ваших вопросов.
   - Да, пожалуйста. О каких деньгах вы говорили Слепцову? Будто вы их для Димы у кого-то там одолжили...
   - А, ну да. Ему надо было сотни две на билеты и еще пару сотен вам оставить. На первое время. Я у Гайдебурова взял.
   - Что, под проценты? - насмешливо и как-то даже зло уточнила Лена.
   - Пока нет. Если вас интересуют детали - пожалуйста: до первого июня без процентов, а потом - по ставке Нацбанка.
   - Что, серьезно?
   - Абсолютно. Гайдебуров очень жадный, хоть и относится ко мне настолько хорошо, насколько вообще может хорошо относиться к другому человеку.
   - И документ есть?
   - Договор. Сейчас вспомню, секундочку... Называется - договор о возвратной финансовой помощи.
   - И там, в этом договоре сказано, что это деньги для Димы?
   - Нет, конечно. Митьке я их так дал.
   - А почему... - Она жестко улыбнулась и мотнула головой. - А почему он сам не стал одалживать деньги? Почему он мне не говорил ни слова о том, что ему нужны деньги, тем более что никаких трудностей с деньгами у нас дома не было. Я же знаю. Вы можете хоть чем-то подтвердить все, что мне наговорили?
   - Лена, послушайте, у нас ведь с Митькой не те отношения были, чтоб бумажки друг с друга брать. Мы много лет работаем вместе. А работая вместе, надо либо доверять партнеру полностью, либо разбегаться в разные стороны, и поскорее. Я так думаю. А деньги у Гайдебурова для Митьки я одалживал по двум причинам: во-первых, Гайдебуров мой приятель и с Митькой он просто не стал бы говорить об этом, а во-вторых... что же во-вторых? - Я потер нос, делая вид, что старательно вспоминаю. - Забыл... Потом вспомню.
   Ничего я не забыл. Митька был должен всем и каждому. Кому две сотни долларов, кому - три. По отдельности - не много, но в сумме набегало изрядно. Ему не у кого было взять денег на дорогу. Никто бы не дал, вот что во-вторых. Но не получилось у меня сказать это Лене. И то, что мне самому Митька еще не вернул четыре сотни, тоже сказать не получалось. Он у меня их взял год назад, когда на Лене женился.
   - Ну, понятно... - Лена еще раз улыбнулась. Так же жестко и холодно. Она мне не верила. - Что вы там хотели спросить?
   - У Слепцова вы сказали, что заявили в милицию.
   - О том, что Дима пропал? Конечно, заявила. А как иначе?
   - Ну, не знаю, найдут ли они Митьку, но соков из нашей фирмы теперь высосут порядком.
   - А вам есть чего бояться?
   - Бояться - не то слово. Неправильное слово. Вот со мной раз смешной случай был. Лет восемь назад или около того. Американские деньги у нас тогда уже вовсю ходили, а обмен официально разрешен еще не был. Ни одного обменного киоска не существовало в городе. Под магазинами и на базарах ходили менялы с картонками "$, DM, рубли". Время от времени милиция устраивала рейды и забирала всех без разбору: менял, клиентов... Всех подряд.
   Как-то мне надо было обменять русские рубли на наши тогда еще карбованцы. Пошел я на базар, сторговался. Только достал деньги, как подошли к нам трое. Двое - в форме, один - без. И всех забрали: и менял, и меня. Отвели в отделение, поставили к стене. Руки - за голову, ноги - шире плеч. Обыскали. Потом еще раза два обыскивали. У меня в нагрудном кармане рубашки пятьдесят марок моих денег было. Я их и менять-то не собирался. Держал на всякий случай. Карманные, что называется, деньги. А в куртке я в то время газовый пистолет носил. Зря носил, но тогда я так не думал. Так вот, марки у меня сразу нашли, при первом же обшаривании, а пистолет так и не заметили. Три раза обыскивали! И ни разу не нашли. С тех пор, правда, я его с собой не таскаю.
   - Понятно, - сказала Лена. - Тонкий намек. Иносказание.
   - Почему, "ино"? Случай из жизни. Чистая правда.
   - Пусть лучше Диму хоть кто-то ищет, чем никто! Ясно вам?
   - Пусть, - согласился я. - Вот только, что они будут искать?..
   Лена отвернулась и замолчала, не желая продолжать разговор. Она была уверена, что все сделала правильно. Никакими словами не удалось бы мне ее переубедить.
   Мы долго сидели молча. Мимо нас шумно пронеслись какие-то дети, следом прошли их бабушки, и снова стало тихо. Потом большая серая ворона принесла добытую где-то на мусорнике куриную лапу и положила ее в лужу. Сама ворона села рядом с лужей и взялась охранять находку, пока та размокнет и ее можно будет склевать. Видно, ворона уже знала, что так удобнее и проще есть сухари и старые корки хлеба. Время от времени несильными ударами клюва она проверяла готовность продукта. Лапа оставалась твердой, ворона нетерпеливо прохаживалась по краю лужи, косилась в нашу сторону и снова била по лапе клювом.