Николай Берг. Лагерь живых

   Следующим выходит усатый капитан второго ранга. Судя по представлению – начальник разведки. Свет тушат, и офицер начинает отщелкивать слайды, показывая на экране нам всякую мерзопакость.
   – Как всем присутствующим уже известно, обычные зомби (щелк, щелк, щелк – и на экране появляются почти в натуральную величину горожане, так и не переправленные Хароном через Стикс) медленны, тупы, малоспособны к координации действий. Передвигаются шагом. Они же, употребив любую мясную пищу или в более теплом климате, становятся гораздо активнее, могут передвигаться бегом, проявляют определенные зачатки интеллекта и способны кооперироваться. Есть не до конца проверенная информация, что эти шустрики или шустеры, как их называют наши чистильщики, могут оценивать обстановку, прятаться, спасаться бегством или нападать из засад. (Щелк, щелк, щелк, щелк – часть снимков смазаны, видно, что запечатленные на них зомби бегут.) Но это всем и так уже известно. Поэтому подробнее я остановлюсь на мутантах.
   – Вы имели в виду морфов? – спрашивает врач с первого ряда.
   – Да, их и так называют, и метаморфами.
   Офицер щелкает несколько раз.
   – Пока у нас не так много исходного материала для обобщения, но уже сейчас можно сказать, что это новый тип зомби, гораздо более опасный. Условно по тем особям, которых удалось сфотографировать или хотя бы собрать информацию, можно сформулировать следующее: отмечены мутировавшие вороны, крысы, хомяки, собаки и люди. Вероятно, список можно продолжить. Из перечисленных только вороны оказались полным непотребством – летать не могут, передвигаются с трудом и легко забиваются своими живыми товарками. Остальные вполне дееспособны. К сожалению, только во враждебном нам плане. – Прощелкивает несколько фото довольно мерзких животин, вызвавших бы отвращение даже у заядлых гринписовцев. – В ходе мутации изменяются параметры объектов как в сторону увеличения размеров, так и вооруженности. Отмечен рост средств нападения – клыков, зубов, когтей и усиление соответствующих групп мышц. В итоге они могут дальше прыгать, быстрее бегать и осваивают ранее невозможные способности. Так, бывший человеком мутант был замечен и ликвидирован пулеметным расчетом, когда совершенно спокойно полз по стене здания на уровне четвертого этажа. Но человек в принципе может так лазать – все-таки от обезьян происходим. Практически в тот же день бронегруппа сбила с дерева мутанта, который, судя по ошейнику, до обращения был сенбернаром. Хозяин, к счастью, остался жив и подтвердил информацию. Как все прекрасно знают – собаки не лазят по деревьям. Этот же мало того что залез, причем высоко, но и сидел там в засаде, как леопард какой-то. – Щелкает еще несколько раз, и зал перешептывается. Туша бывшего сенбернара и впрямь озадачивает, особенно в сочетании с поставленным рядом АКМ, выглядящим детской игрушкой. – Наличествует и дифференциация мутантов, если можно так сказать. Пока невозможно сказать, почему бывшие люди настолько разнообразно мутируют. Как принято говорить у ученых, – часть мутантов остаются антропоморфными, то есть прямоходящими и человекоподобными, часть – зооморфируют, то есть становятся похожими на четвероногих животных, повышая этим целый ряд параметров.
   Офицер делает эффектную паузу, которую безнадежно угаживает мой забубенный братец, ляпнув трагическим шепотом на весь зал:
   – Если они еще и фалломорфируют – тогда совсем худо!
   В зале начинаются смешки. Начраз тем не менее продолжает:
   – Так, группой зачистки номер двенадцать зафиксирован мутант, бывший ранее женщиной пожилого возраста, который одним прыжком покрыл расстояние в восемь метров шестьдесят шесть сантиметров. Вот, обратите внимание на изменившуюся структуру задних конечностей. (Еще десяток щелчков. Я обращаю внимание, что голову упокоенному морфу деликатные кронштадтцы закрыли какой-то тряпицей. Также целомудренно прикрыты грудь и промежность дважды покойницы. Ну а по грязнючим тряпкам опознать, кто это был раньше – невозможно.) Сегодня мутантом была атакована группа зачистки номер четыре – вы уже в курсе понесенных потерь. Мутант прорвался через оцепление и был остановлен огнем группы огневой поддержки. (Здоровенный гориллоид с длинной не по-обезьяньи шеей и могучими лапами-руками не иначе как влетел под крупнокалиберный пулемет – растрепало его сильно.) Особо хочу обратить внимание на изменение челюстей и зубов. Извините за качество съемки – первоочередной была задача остановить и ликвидировать, а о сохранности как-то не подумали. Мутант после атаки пытался скрыться, вместо того чтобы начать жрать убитых им матроса Велера и мичмана Худеева. Такое поведение совершенно не характерно для зомби, которые обычно теряют всякую осторожность при виде свежего мяса.
   На экране появляются крупно снятые жутковатые и всяко уже не человеческие челюсти. Братец неожиданно заявляет:
   – Точно как мой прозектор!
   Этого офицер уже не выдерживает и довольно неприязненно спрашивает:
   – Что вы имеете в виду?
   На что братец неожиданно четко и внятно рассказывает об изменении своего сотрудника морга. Это несколько успокаивает начраза.
   – Вот видите – морфирование идет несколькими разными путями. К слову, толщина лобной кости и в нашем случае была значительно увеличена. В дальнейшем мы продолжим обобщать данные и доводить их до всех заинтересованных лиц. Вас всех прошу содействовать в этом.
   Зажигается свет.
   – Есть ли вопросы?
   – Есть дополнение, – встает Николаич, – мутант, о котором говорил сейчас судмедэксперт, подобен показанному вами. А наша группа сегодня ликвидировала мутанта иной формации – крупного, весом за двести килограмм, и с очень мощными челюстями.
   – Как обстояло дело с подвижностью?
   – Трудно сказать – мы его расстреляли первым залпом в самом начале атаки.
   – Однако… Неизвестно, на скольких он откормился?
   – Постараемся это уточнить до завтрашнего дня.
   – Еще вопросы?
   – Возникает вопрос, до каких размеров морфы могут увеличиваться? Полутонный мутант вряд ли сможет карабкаться по стенкам. Да и на дерево не залезет – не выдержат сучья.
   – Мы должны постараться не дать морфам возможности так отъесться.
   – Это конечно, но не все в наших силах. Неизвестно, что творится в Питере – тем более сегодня наблюдали вероятную попытку откорма мутанта. Именно человеческой свежениной, – продолжает Николаич.
   – И кто такой добрый нашелся? – оторопевает начраз. Да и остальные в зале поражены. Много всякой дряни уже видели, но вот люди, специально откармливающие морфов, пока не воспринимаются как реальность.
   – Был огневой контакт с группой в девять особей нашего вида – людьми их язык не поворачивается называть, – организовавшими засаду на Петербургском шоссе в районе парка Александрия. Обнаружены не допускающие иного толкования следы каннибализма и откорма морфа, а также и того, что ликвидированная группа – часть большой банды. Все материалы, включая видеозаписи, мы вам представим. Так вот интересно: в случае откорма морфа что будем иметь на выходе? Суперморфа или неподвижную пасть с брюхом.
   – Валентина Ивановна, что вы можете сказать?
   – Сейчас мы ведем эксперимент на крысах. Именно в этом направлении – обе уже достигли размеров средней собаки, но вынуждена отметить, что агрессивность и боевые качества у морфов с увеличением массы только увеличились, – отвечает внимательно слушающая разговор Кабанова.
   Наклонившись к уху братца, спрашиваю шепотом:
   – Слушай, а у прозектора зубы какие были?
   – Часть – свои. Обычные, человеческие. А часть – шипообразные остеофиты.
   – То есть просто костные выросты из челюстей?
   – В тютельку.
   – Бред какой-то. Такого в природе не бывает…
   – Зомби тож в природе не бывает.
   – Уже бывает… Деталь пейзажа…
   Начраз тем временем вспоминает о моей скромной персоне и вытаскивает к себе. Приходится коротенько рассказать о сегодняшнем рейде. Вообще-то я предпочел, чтобы отдувался Николаич, но раз семинар медицинский, то мне и лопату в зубы. Отмечаю, что женская часть особенно близко к сердцу принимает эпизод в «Зеленой стране», а мужская остается под впечатлением встречи с каннибалами.
   Подводит итог главная, отметив, что благодарит всех за участие, и, если собравшиеся посчитают полезным такие семинары впредь, – коллектив больницы будет рад в дальнейшем вести эту работу.
   Отвечаем аплодисментами. Далее оказывается, что запланирован небольшой фуршет. То есть семинар плавно перетекает в симпозиум в старом, римском понимании этого слова. То, что у греков было веселым пиршеством с плесканием вином в цель, суровые римляне ввели в рамки, да еще и серьезно разбавив деловыми беседами. Сочетая полезное с приятным.
   Когда выкатываемся в холл, где уже расставлены столы с бутербродами, пирожками, пакетами с соком и даже бутылками с сухими и полусухими винами, вижу дурацкую сценку. Какая-то маломощная писюлька, в наброшенном на плечи халате, то есть из приглашенных, звонко начинает отчитывать Николаича за то, что наша группа бросила без оказания помощи девушку. Дурочка явно работает на публику и страшно гордится своей принципиальностью и добродетельностью. Вероятно, она полагает, что Николаич стушуется, затрепещет губами, задрожит подбородком и всяко-разно покажет свое раскаяние.
   Ага, щщщаааззз…
   Замечаю, что публика отвлеклась от разговоров, с интересом наблюдает за броском молодой Моськи. Из-за того, что речь зашла о неспасенной девушке, публика определенно заинтересовалась.
   – И о какой вы толкуете? – невозмутимо спрашивает «старшой».
   – Вы сами отлично знаете о своем отвратительном поступке, – наставительно заявляет девица.
   – Не припоминаю, чтоб мы кого-то сегодня бросили без помощи.
   – А девушка, которая убегала от морфов? Вы отлично это видели и должны были ее спасти. Если вы хоть немного мужчины и претендуете на то, чтобы называться людьми!
   Братец довольно громко заявляет, выслушав звенящую негодованием тираду:
   – Точно! Эта пигалица – журналистка! Статейку готовит.
   Девица бросает пламенный взгляд, но зря старается, может, кого другого такой взгляд испепелил бы, но на братце даже щетина не задымилась.
   – В такое тяжелое, но судьбоносное время мы, люди, должны оставаться людьми! А вы бросили девушку-беженку погибать! Мне рассказали, как она у вас на виду спасалась из автосервиса «Нисан»!
   – Получается так, барышня, – начинает Николаич, – что меня много кто поучал в жизни. С удивительным, к слову, апломбом. Как вы сейчас. Потом, как на грех, оказывалось, что те, кто с пеной у рта поучал меня патриотизму и любви к Родине, стали в одночасье предателями. Поэтому не надо. Чем громче крик – тем меньше я ему верю.
   – Это он ей дал фитиля под копчик! – одобрительно замечает братец.
   – Но вы не ответили про девушку! – топорщится еще писюлька.
   – Отвечаю. Вы, очевидно, действительно журналистка, потому как все переврали.
   – Выбирайте выражения! Что это я переврала?
   – Все. Во-первых, салон «хонды». Во-вторых, не девушка, а любовница риального патсана. В-третьих, беженцам было приказано находиться в безопасности – в колонне, но парочке отмороженных зачесалось забрать деньги из Макдоналдса и «хонды». В-четвертых, при опасности указанная вами псевдодевушка кинулась не в нашу сторону, а в совершенно противоположную, где и потерялась. Заниматься прочесыванием целого района силами четырех человек без защиты не вижу никакого резона. У нас была внятная задача и другие беженцы. К слову, сколько человек спасли лично вы, барышня?
   – Это не входит в мои обязанности! – гордо поджимает хвост журналюшка.
   – Ну, так и не лезьте, куда не просят и в чем не разбираетесь, – заканчивает пикировку «старшой».
 
   Перекусить и впрямь приятно. Тем более и бутерброды свежие, и пирожки.
   Братец в двух словах сообщает, как они прибыли и как его тут же отправили ассистировать, наложив несколько швов на башку.
   – Ты что-то веселый и бойкий, – подозрительно посматриваю на него.
   – Э, чутелька выпили. Граммов сто. Если б не твое усердие, так и спать бы завалился. А ты вон еще кучу страждущих притарабанил.
   – Хочешь сказать, что оперировать придется на ночь глядя?
   – Очень возможно, если у кого-то из твоих ургентное^[14] состояние. Тут все строго поставлено – не забалуешь! Так что, если кого на стол, то премедикация^[15] – и поскакали.
   – Да я как-то замудохался, честно говоря…
   – Ага. Сидел себе, величался. Делов-то по КАД проехать. Вот тут – да, потно было!
   – Миха? И второй раненый? С рукой?
   – Нет, с ними-то без заморочек обошлось, меня и не напрягали. А потом покатилось: тут морф группу зачистки раскатал, да из Петропавловки приволокли с политравмой^[16], да детей – чихнуть некогда было.
   – А что там, в крепости, произошло?
   – Без понятия. Заваруха была знатная, это ясно, но в деталях не силен. А что у тебя интересного попалось?
   Рассказываю о встреченном странном мертвяке у места крушения самолета. Братец свысока смотрит и лекторским голосом снисходит:
   – Давно такого не видел.
   – Что это?
   – «Селедка». При сильном взрыве сносит ударной волной все, что к позвоночнику прикреплялось – кроме черепа. Череп приделан прочно. А остальное – нет. Вот селедку чистил когда?
   – Чистил. И все так просто?
   – Организовать сильный взрыв – это не так чтоб просто. Меня другое удивляет.
   – Что ноги уцелели?
   – Нет. Это-то как раз понятно. Где прошла взрывная волна – там все и снесло, ноги, значит, были в укрытии. То, что вся эта конструкция стояла.
   – И? Я уже сегодня видел каталепсичный труп.
   – Сравнил попу с пальцем. Ты сам подумай – самолет хряпается о землю, взрывается и еще и горит в придачу. И ты думаешь, что огрызки мягкого, еще гибкого трупа так вот на ножки и встанут? Чушь!
   – Намекаешь, что это такой обращенный? Сам встал?
   – Вот-вот, ты уловил. И мне непонятно, как там мозг уцелел, под волной-то, и как встал. Надо было бы вам его проверить – то ли действительно каталепсия^[17], да еще так удачно взрывом поставленная, либо уж действительно зомби.
   – Ну могли и поставить посмертно – по КАД много народу таскается.
   – Ага, щщаззз. И ступни поставили перпендикулярно, и центр тяжести разместили где надо… Ню-ню…
   – Интересно – это как такой зомби смог бы отожраться? В морфа?
   – А черт его знает… Думаю, не самый актуальный вопрос нынче.
   – Пожалуй. Слушай, а политравма какая была?
   – Огнестрел, с механическими повреждениями и ожоги…
   – Ожоги-то откуда?
   – Нашлись умники с бутылками, огнеметчики недоделанные… Весело было, чего там… И здесь тоже, когда обрабатывали. Думаю, сейчас опять продолжим. Санобработку уже сделали, судя по времени, сортировку провели. А раз так, то несколько человек под премедикацию идут и на стол… Во, что я говорил – хирург с сортировки пришел.
   И действительно, без особой суеты часть персонала покидает общество. Крепкая тетка, немного по силуэту похожая на самоходную артиллерийскую установку «Зверобой», подкатывается к нам.
   – Эльвира Семеновна, продолжаем? – достаточно панибратски обращается к ней братец.
   – Конечно, – она смотрит на меня, – вы можете провести первичную хирургическую обработку раны?
   – Смотря какой… – осторожно отвечаю.
   – Значит, справитесь, – безапелляционно заявляет тетка и, повернувшись к нам спиной, идет прочь. Оборачивается: – Вы что, особого приглашения ждете?
   Судя по всему, его не будет. Придется обойтись уже сделанным…
   Судорожно вспоминаю, что входит в понятие «ПХО»…
   Черт, я это ж делал еще в Казахстане, но там-то это фантики были. И прикрытие имелось, случись что. Мордой в грязь тут падать неохота…
   Поэтому, пока мою руки под придирчивым взглядом пожилой медсестры, судорожно вспоминаю курс хирургии. Вижу в тазике пуговицу от халата. Делаю замечание сестре, в ответ – удивленный взгляд.
   – Вы, доктор, ее выньте и сюда бросьте.
   – А что это у вас пуговицы так лежат?
   – Как положено, десять пуговиц – десять обработок. Вы последний, вот и пуговица последняя – раствор свое отработал.
   Прокололся, однако! Теперь бы не напортачить при переодевании в стерильный халат. Колпак и маску. Уф. Ничего на пол не уронил, уже хорошо, только вспотел, как лошадь.
   Наконец доходит дело до перчаток. Натянул.
   Пациент уже здесь – парнишка зеленый, сидит весь из себя бледный, замотана кисть руки.
   – Это гнойная процедурная? – спрашиваю медсестру, раскладывающую с характерным и леденящим душу пациентов металлическим лязгом инструменты на операционном столике.
   – Нет, чистая.
   Уже легче. Значит, и рана у пациента не такая страшная. Да и размер у нее, судя по повязке, несерьезный.
   Срезаю бинт. Под ним – аккуратный разрез между большим и указательным пальцем, сантиметра три длиной. Ага, кажется, я такое видал уже!
   – Что у вас случилось? Консервную банку открывали, и нож сорвался?
   – Дааа…
   Парень явно поражен врачебной проницательностью.
   Приятно ощущать себя этаким многомудрым Конан Дойлем. Врача и писателя, когда он был студентом, натаскал его учитель – профессор Белл. Сэр Артур потом беззастенчиво придал черты Белла Шерлоку Холмсу, ну и, разумеется, метод дедукции тоже. Белл безошибочно угадывал профессию пациентов на приеме, их семейное положение и прочие тонкости, чем удивлял и пациентов, и учеников.
   Потом, когда он разъяснял, по каким очевидным признакам сделал выводы, ученики диву давались – как элементарно. Тем более что обычно работа в те времена сопровождалась и профессиональными заболеваниями, и потому врач, зная, кто его пациент, уже понимал, что придется лечить. Конан Дойль тоже навострился в этом и, к слову сказать, применил не только во врачебной практике. Даже сам раскрыл несколько преступлений, так что Шерлока Холмса писал со знанием дела…
   Но у меня ситуация проще. Ранение типовое и там, где много народу питается консервами, обязательно бывает.
   Перевожу дух – страхи пока оказались напрасными. Тут все ясно и понятно, тем более что распорота только кожа. Лежащая глубже артерия не пострадала, так что обработать края раны йодом, промыть и наложить пару швов. Шил я, правда, очень давно, да и когда шил, не шибко мастер был, но пара банальных швов невелика мудрость.
   От укола новокаином парень героически отказывается, некоторую премедикацию ему сделали – спиртом от него пахнет, и, по-моему, он его принял «внутриутробно». И действительно, мои весьма неуклюжие манипуляции, надо отметить, переносит стоически, как спартанский мальчик. Теперь отчекрыжить ножницами концы нитки над узлами. Пластырную повязку сверху – и свободен. Рана у парня чистая, так что заживет, скорее всего, первичным натяжением. Через неделю снять швы, и можно красоваться шрамом.
   – Все? – спрашиваю с надеждой у медсестры.
   – Все, – отвечает она.
   И тут же радужные надежды на возвращение к пирогам рушатся как воздушный замок, потому что сестра мрачно добавляет:
   – Чистые – все. Остальные – гнойные. Пойдемте!
   Идем не в операционную – там как раз, по словам сестры, идет полостная операция по поводу перитонита у неудачно прооперированной девушки, а в наспех приспособленную под гнойную обычную палату. Здесь, к моему облегчению, я уже оказываюсь в ассистентах. Это проще. Братца не вижу – он в операционной, тоже в помогалах.
   Возни много. Раненые действительно непростые, но, по словам сестры, самая тяжелая – девчонка, которую нашли на крыше.
   Мужик, в раненой руке которого мы как раз копаемся, оживляется при упоминании о девочке. Анестезия у него проводниковая, в подмышечную область ему вкатили серьезный коктейль, отключив плечевое сплетение, так что он в сознании и рад случаю поучаствовать в разговоре. Нам это немного мешает, но рану то ли не обрабатывали вообще, то ли обработали неумело. Дух от нее тяжелый, и хирург как раз тянет оттуда – прямо из раневого канала – кусок тряпки, вбитый пулей.
   – Это наш взвод ее нашел! Представляете – на крыше дома! Мы мимо проезжаем, а она нас услышала и давай руками махать. Ну, мы подъезд зачистили и ее спасли!
   – Руку вам тогда повредили?
   – Не, это уже позже было!
   – Вчера?
   – Ага, вчера. Какие-то сукины дети обстреляли.
   – Заметили, кто?
   – Куда там. Попрыскали из пулемета, но даже не смотрели, попали или нет.
   – С грузом шли?
   – Ага. А девчонка действительно слабенькая была. Хотя голодала не так чтобы долго.
   – Дело не в голодании, – бурчит хирург. – Дело в обезвоживании.
   – С чего бы? Снега там было полно, – удивляется раненый, деликатно морщась от действий хирурга.
   – Снегом жажду не утолишь. Только хуже будет. Опять же холод.
   – А что холод? Это же не в пустыне?
   – Так на холоде человек обезвоживается не хуже, чем на жаре. На жаре – в основном потеют, а на холоде почки начинают ураганить. С мочой вода уходит куда быстрее, чем с потом. А снег не восполняет потерю. Это ж, считай, дистиллированная вода. Солей нет вообще. А состав плазмы и межтканевой жидкости определенный, значит, на потерю солей реагирует организм усиленным выведением воды, чтоб баланс удержать. В итоге снег только усиливает обезвоживание. Короче говоря, слыхали, что нельзя пить морскую воду и мочу? – спрашивает хирург, копаясь глубоко в ране пинцетом.
   – Слыхал, конечно.
   – Так со снегом то же самое. Только в морской воде солей слишком много, а в талой – слишком мало. А любой солевой сбой для организма не полезен. Вы, коллега, мне не те щипцы дали, – вдруг вставляет мне пистон хирург.
   – Извините, задумался, – тут же исправляю я оплошность.
   – Полезное дело, только не в ущерб операции. Над чем задумались?
   – Выходит, хрестоматийный немецкий военнопленный из Сталинграда, который умер из-за того, что порезался, открывая консервную банку, тоже был обезвожен? Там еще, помнится, упоминалось большое количество внезапных смертей у немецких военнопленных из-за отказа почек и остановки сердца.
   – Несомненно. Город они раздолбали, все, что могло гореть, сожгли, а в степях там топлива просто нет. Да и снег после гари, да с толовым привкусом…
   – Точно, с толовым привкусом снег не годится вообще, – с видом знатока заявляет раненый. Он так увлекся разговором, что и не смотрит на работу хирурга.
   – Но там же не все войска в Сталинграде находились, часть по деревням вокруг.
   – Так избы на топливо не разберешь. Там небось набилось как шпрот в банку немцев, румын, хорватов и итальянцев. А сельские колодцы не рассчитаны на дивизии, да еще и с техникой и лошадьми. Картина обезвоживания явно прослеживается. Обычно-то речь идет о том, что немцы оголодали, обморозились и приболели. А вот обезвоживание почему-то не учитывают. Соответственно, и у девчонки все проблемы из-за обезвоживания. Но, надеюсь, обойдется…
   Раненый косится на руку и озадаченно говорит:
   – Вот ведь какая маленькая, а мозжит, как большая…
   – Так она и есть большая, – отзывается хирург.
   – Как же большая – дырочка-то была маленькая. Пока вы ее не расковыряли, – осуждающе заявляет пациент.
   – Иначе нельзя, – отзывается хирург, – заживать плохо будет. Пуля, такая, как у вас, калибром 7,62 миллиметра, на пробивание тканей тратит семьдесят процентов энергии. А тридцать идет на боковой удар – контузию соседних тканей. Те, которые рядом, погибают, получается зона первичного некроза. Это все надо чистить, ткани не оживут. До трех сантиметров зона молекулярного сотрясения. Чистая контузия.
   – Да ну? А малопулька если б была?
   – 5,45 мм? С той еще хуже. Зона травмы шесть сантиметров, притом что малопулька, наоборот, на пробив тканей тратит тридцать процентов энергии, а на боковой удар – семьдесят. Скорость полета у нее выше, отсюда и беды.
   – Скорость-то при чем?
   – Е равняется эмвэ в квадрате пополам. Слышали такую формулу?
   – Не, не доводилось.
   – Ну, в общем, чем выше скорость, тем больше энергии. А масса имеет меньшее значение. Так что малопулька дает не только зону первичного некроза, но и зону вторичного некроза, да еще и создает временные пульсирующие полости.
   – Так чпокает, что ткани в стороны отпрыгивают?
   – Точно. Но скорее не отпрыгивают, а отшибаются.
   – Значит, выходит, мне еще повезло?
   – Везение тут относительное. Но то, что могло быть куда хуже, – несомненно.
   – Да что уж повезло мне, что к вам попал. Как там этого знаменитого доктора звали в сериале… ну он еще все время язвил и диагнозы ставил… Вспомнил! Доктор Хаос. Так вы еще больше знаете!
   – Язвите?
   – Не, я серьезно. Сегодня сижу, лапу нянькаю, а тут от ротного посыльный – хватай мешки, вокзал отходит. Сейчас будет колонна до больницы. Бегом не поскакал, врать не буду, но поспешал, как мог. У нас-то санинструктора только, правда, много, учебка целая. Часть, конечно, из них накрылась, пока разобрались, что к чему, но все равно много осталось.