Страница:
– Э, минуточку! И в чем же польза от этих железячек? Вы же признали – применение в боевых условиях неудовлетворительное.
Во, уже и водолазы в разговор вступили. Чувствую, что сейчас братец поставит дымовую завесу и спокойно станет со стороны смотреть, как народ сцепится в клубок. Видал я уже такое, умеет. Отработал.
– Польза в том, что был получен уникальный опыт.
– Уникальный в том, что сделали кучу никчемного говна? – Во, младший из саперов влился.
– Представьте себе такой гипотетический справочник с миллионом вопросов-ответов по теме, что на войне экономить, а чего не жалеть, когда плохое лучше хорошего, и так делее. И все научно обосновано и проверено обширной практикой. Такая книжка и есть секрет непобедимости. Особенно ценны наименее очевидные решения. Когда кажется, что несомненно надо вот так, а на самом деле надо наоборот. Этот опыт – главное богатство и сила нашей военной машины. Можно вконец развратить армию, попилить танки-ракеты, но потом все опять возродится лучше прежнего. Искоренить этот опыт или пересадить его на чуждую почву чрезвычайно сложно. Китайцы добросовестно пытаются нам подражать, но получается у них пока не очень. Однако идея правильная, – вразумляет начвор.
– И при чем тут Т-38? Да и если шире глянуть: те же легкие танки в ту войну практически все – говно говном! Не зря же от них отказались! А ты тут про справочник! Все ж знают, что Т-34 лучше их всех был.
– Т-34, конечно, лучше справится, да не напасешься их. Легкие танки тут как бы эрзац, но во многих случаях задача как раз по ним. И они давали массу подвижных средств, от которых немцам приходилось отбиваться. И вот посмотри на причудливые зигзаги истории. Она в итоге приехала к БМП. Тогдашний легкий танк можно рассматривать как неполноценный заменитель БМП, который еще не умеет возить внутри десант и не умеет плавать. Но на него можно кое-что навьючить, чтоб бойцам меньше на горбу переть. Он может быстро менять позиции. И еще неизвестно, что хуже – что десант внутри не возит или что не плавает. Форсирование водных преград – одно из самых кровавых занятий. А русские плацдармы – один из главных кошмаров немцев. Их командование требовало от своих подразделений идти даже в самоубийственные контратаки ничтожными наличными силами, чтобы эти плацдармы ликвидировать как можно быстрее или хотя бы не дать их спокойно расширять и укреплять. Потому что через несколько часов, а не дай бог через сутки, это будет уже глобальный гимор. Даже если оставить пока в стороне плавающую технику, то видно, что в этом деле очень важно железо, которое занимает позиции не там, где удобно ездить, а там, где нужно. Вот маталыгу изначально придумали, чтоб она могла батареи затаскивать в любую срань, лишь бы позиции для стрельбы получше оказались. Это все очень важные вещи. Вот мне дискуссия про Т-38 напомнила такую же про БМП. Дело было в шестидесятых годах где-то. На Западе военная мысль била фонтаном, а у нас все просто сделали. Тогда они стали выискивать недостатки у нашей, но своей так и не имели. И долго еще не имели. Потом сделали своих уродцев, которые не плавают. Хотя сами изначально считали, что плавать должны. А у нас сформулировали концепцию и под нее машины. И массовую систему подготовки людей. И вооружением занимались очень серьезно. А ноги-то растут из взаимодействия пехоты с теми ублюдочными танками. Опыт собирался и обобщался. Просто не публиковался.
– Вот-вот. Не опубликовывался! Потому как отрицательный!
– Сравниваем нашу технику и зарубежную. Без Т-38 не было бы и современной. А на Западе так и не научились подобное делать. И опыт по эксплуатации этих малявок – он действительно бесценный. Другое дело, учить надо было серьезнее, а это тогда никак не получалось.
– То есть гнешь к тому, о чем раньше говорили, как тут расселись? Что неопытный салага любую технику опояшет ломом?
– Я о том и говорил. Низкая надежность тогдашних машин (всех, а не только этих) отпугивала малограмотных людей. Водителей с хорошими навыками было мало. Это сейчас почти все на чем-то ездят смолоду. Тем людям, которые хаяли поплавки, если выдать «тигры», они бы их точно так же грязью поливали и бросали при отступлении. Ибо ломались на каждом шагу. Сам я имею богатейший опыт езды на неисправных машинах.
– Это сколько же?
– Специально не считал, но если вместе с колесными, то не один раз вокруг Земли объехал. Гусеницы слетают у раздолбаев, которые не хотят или не умеют пощадить слабоватую гусеницу. «Абрамс», например, нельзя водить как нормальный танк, он быстро разуется. То же и про перегрев двигателей. То же и про поломки трансмиссии КВ. Совершенствование техники идет по пути устранения этих слабых мест. В данный момент мы в этом сильно преуспели в отличие от американцев. Но тогда все только начиналось. Большинство критических замечаний к тем машинам является или формально-бюрократическими или откровенно идиотскими.
– Это какие, к примеру, а?
– К примеру? Невозможность переправлять на них дополнительных бойцов с вооружением. Это очень маленькая машина с минимальным запасом плавучести и устойчивости. Два здоровых лба перевернут ее легче, чем казанку. А вот самоопрокидывание при резких маневрах – это из грязного пальца высосано. Нормальные водилы фактически в шторм на ней переплывали большие расстояния. А требовать, чтоб любой неумеха мог водить гусеничную технику, плавать на ней и выходить из воды, – это абсурд. Этому надо учить. Очень серьезно учить! А тогда еще нормальной школы не было. Тогда и другой техникой люди в массе плохо умели пользоваться. Все еще было впереди. Кстати, ссылочек на позитивные отзывы с подробностями нет и не будет. Они хранятся под замком. Можно об этом догадаться и самостоятельно вообще-то. Сейчас на дворе двадцать первый век. Большинство государств на планете не имеют ни такой техники, ни тем более опыта массовой эксплуатации.
– Да сейчас уже все рассекречено! Нет таких данных! – горячится конопатый водолаз.
Не могу удержаться и влезаю:
– Знакомые архивисты рассказали – в Англии в очередной раз засекречены все данные по хозяйственной деятельности армии.
– Так это нормально! – откликается конопатый.
– Ну если не считать, что это данные по армии в Крымской войне. Тысяча восемьсот пятьдесят четвертый – тысяча восемьсот пятьдесят пятый годы, соответственно, – выкладываю ему убойный козырь.
– Серьезно? – очень удивляется он.
– Отвечаю!
– Да что там секретить-то? – еще больше удивляется водолаз.
– Ну а чего секретного в миссии Гесса?[3]
– Гесс был сумасшедший!
– Ага. Совершенно. Потому все засекретили и хрен рассекретят. Это ж токо у нас злые архивисты с собаками, за рубежом-то все нараспашку… – ехидничаю в ответ.
Ну все! Спор покатился как лавина с горы.
Подзываю братца.
Вылив еще масла в огонек, он подходит к нам.
– Откуда у тебя трубка-то?
– Подарили хорошие люди. И мешок отличного табака.
– Как говорила наша бабушка: «Надолго псу красное яйцо!» Ты ж ее сломаешь, у тебя же трубки живут месяц.
(Любая техника, да и вообще вещи в руках братца гибнут быстро и бесславно, причем он вроде и не прикладывает к этому особых усилий – само ломается. Вот трубки он несколько раз себе заводил, ан и они долго не служили, хотя вроде б и не техника.)
– Ага. Мне подарили два десятка. Когда кончатся, обещали еще подбросить.
– Понимают толк. Ну а за что? – хмыкаю я.
– За безукоризненную помощь следствию, – не моргнув глазом парирует братец.
– Ясно. С чего ты про танки-то завел волынку?
– Вижу, людям скучно, грустно и даже, не побоюсь этого слова, тошно. Надо было поднять настроение хорошей сварой. И о чем прикажешь спорить? При наличии всего этого паскудства вокруг о сиськах и девках говорить кощунственно, про зомби – глупо, про футбол – так это для мазохистов-извращенцев… Остаются танки. Любят мужики обсуждать большие и тяжелые игрушки. Но в тех же джипах понимают немногие, а в танках – ну просто все… Вона как разогрелись-то! – с удовлетворением мастера, любующегося на отлично сделанную работу, отмечает братец.
Развозит еще пуще. Но если прикемарить – потом долго в себя не придешь. Потому как усталость тяжелая. Давящая. Это когда на машине катишь и дрема нападает, то вполне двадцати минут вздремнуть хватит. Зато когда все тело устало, а не только мозг, тут минутами не обойдешься. Меньше четырех часов спать без толку, только хуже будет. К тому же время гадкое: если на нас кто нападет, то скорее всего сейчас.
На воздухе становится и впрямь легче.
Начинаем обход и тут же сталкиваемся с нашими – пара саперов задерживают смутно знакомых мужиков. Двое тащат третьего, и в этом волочащемся я с мерзкой радостью узнаю «мужа рожающей женщины».
– Во, узнаете – этот? – спрашивает один из таскателей.
– Этот сукота! Он самый.
Несколько удивляюсь, потому как двое (а это патрульные, бывшие у кухни раньше) бодро поворачиваются на сто восемьдесят градусов и маршируют прочь от нас. Пока я думаю, что это они собрались делать, и мне даже приходят в голову дурацкие заумные мысли о камере предварительного заключения, трибунале и прочем воздействии Фемиды на того, кто меня хлестал железякой по каске, один патрульный прислоняет задержанного к стенке здания, быстро отскакивает в сторону, а второй какой-то брезгливой короткой очередью перечеркивает моего обидчика.
Расстрелянный сползает по стенке – там как раз лежат двое упокоенных нами раньше зомби.
Коренастый закидывает автомат на плечо и подходит к нам.
– Яке жахлыве самогубство[4]… – Ехидно это в его устах прозвучало. Он протягивает мне мою сумку. Надо же, вернулась.
– Спасибо.
– Тю, та нима за що!
Залезаю глянуть. Медикаментов поубавилось, да и в коробочке с ампулами четырех не хватает. Вопросительно гляжу на коренастого. Тот уже без шуточек отвечает по-русски, но с очень внятным южным акцентом:
– Эта хнида сумку вывернула на землю перед тем, как вмазаться. Кохда собирали, что особо попачкалось, класть в суму обратно не стали. Себе тож немнохо взяли, ну так – из пачканохо же. И по ампуле тоже. Но мы ж не бесплатно.
Парень уже без всякого юмора кивает в сторону напарника, поджидающего, когда убитый обратится и начнет вставать.
– И зачем вам ампулы? – туплю я. Вроде они-то на наркоманов никак не похожи.
– Спокойнее, кохда есть. Хоть и по одной на нос, – доходчиво объясняет патрульный.
– Воевали? – до меня наконец доходит, что им ампулы нужны ровно для того же, что и мне, а именно – обезболить при ранении.
– Было дело, – коротко отвечает патруль.
– Чечня? – неожиданно спрашивает тот сапер, который седоватый.
– Ни. Я за мусульман воевать не буду, – серьезно говорит коренастый патрульный.
Бахает выстрел. Что характерно, никто и не почесался – ни на очередь, ни сейчас.
Второй патрульный подходит к нам, с ходу просекает обстановку и начинает тянуть напарника в сторону, приговаривая, что пора вернуться к кухне, которую они ради ликаря покинули.
– Что скажешь, Крокодил? – спрашивает напарник седоватого.
– По мне, так и их грохнуть надо б. Или проверить.
– Думаешь, из УНСО мальчики?
– Не удивлюсь. Но хоть с принципами…
– А кроме Чечни украинцы где еще воевали?
– Везде. И в Карабахе, и в Абхазии. Причем с обеих сторон… Ладно, живы будем – приглядим. Вы, к слову, того мордатого не обыскали? – поворачивается ко мне сапер.
– Которого? – не понимаю я.
– Да вон у стеночки лежит. Безрукий который. – Сапер показывает на упокоенного, бывшего при жизни охранником в этом самом лагере. Ручонку-то ему снесло из крупнокалиберного, потому и некомплектный зомбак получился.
– Нет. А надо?
Сапер по кличке Крокодил пренебрежительно фыркает носом и идет не торопясь к мертвецам у стенки.
– А что его Крокодилом зовут? Может, по именам познакомимся?
– Пока не стоит. Меня зовите Правилом, – отвечает старший саперной тройки.
– Пра́вило или Прави́ло?
– Оба допустимы. Вот схему минирования мы так и не нашли, что печально. То, что мальчик показал, сняли, но не факт, что это все. Как бы с утра не потащили ущербных.
Крокодил тем временем подходит со жменей всякого барахла, вытащенного из карманов покойного охранника. Саша брезгливо морщит нос. Саперы уходят в палатку, но очень скоро выкатываются оба оттуда и не долго думая угоняют БТР.
Тот, который Руль, успевает махнуть с брони, дескать, обходитесь пока без нас.
Наверное, нашли, что искали.
– Счастливые люди, – меланхолично замечает братец.
– Так мы тож счастливые, – возражаю я, просто чтоб не уснуть.
– С одной стороны, несомненно, – так же меланхолично соглашается младшенький.
– А с другой?
– С другой… нет. Конечно, нам остолбененно повезло, что в самом начале остались живы. Упредить успели, кого могли, тебе люди хорошие сразу попались, мне тоже. Если б не Миха, я б, может, и умом тронулся. А у Михи психика – железобетон марки 600. Родители наши – в глухомани, надеюсь, живы. Так вот глянешь на то, что в этом лагере творилось, особенно это понимаешь.
– Так в чем дело?
– В этом. Во всем этом. Какой везухой это назвать можно? Корапь-то потонул, а то, что нам повезло в шлюпке оказаться… Еще неизвестно, как оно окажется.
Братец и впрямь выглядит понурым.
– Да брось. Сказку Гайдара читал? Про горячий камень?
– А что, Гайдар еще и сказки писал? – удивляется Саша. Ну да, он же молодой совсем, не того Гайдара помнит.
– Не, речь про его дедушку. Так вот у него есть сказочка. Типа вот лежит валун – на ощупь горячий. И мальчику становится известно, что если его раздолбать, то жизнь снова проживешь. Ну мальчик идет к герою-революционеру, типа: дедушко, вот иди разломай камень, а то ты вот и без руки, и без ноги, и без глаза, и без зубов – а так жизнь проживешь заново.
– И что революционер?
– Не, говорит, на фиг мне это: чтоб опять и ногу оторвало, и руку отрубили, и зубы повышибали…
– Э, как всегда заковыристо… Проще-то, что хотел сказать? – иронизирует братец.
– Проще? Ну вот с дедами нашими ты хотел бы временем проживания поменяться? Чтоб три войны, да коллективизация, да индустриализация? Или с отцом – охота поменяться временем проживания? Чтоб опять же пара войн, да блокада, да голод, да потом работа на износ на благо страны – и в итоге оказывается, что работал на страну, а присвоили себе все это сотня шустрых прохвостов? К фигам. Мне мое время нравится больше. Хотя и такое – оно нам досталось. Вот и нихьт ин ди гроссе фамилие клювен клац-клац[5].
– Ладно. Залез на своего конька. А я вот хочу рыбу половить да в баньке попариться, – потягивается братец, словно большой котяра.
– Ну. Скоро уже народ просыпаться начнет – взопреем мигом. Токо так пропотеть – в минутку.
– Это да. Часа два – и начнется…
– О, личный его императорского высочества принца Фернуапа Тридцать Девятого четырех золотых знамен и золоченого бунчука с хвостом и брякалкой именной бронеход «Гордый Варан», – говорит Саша при виде нашего бэтээра, волочащего за собой другую железяку.
Совершенно неожиданно первым с командирской машины прыгает Демидов – вот уж кого меньше всего ожидал тут видеть, так это нашего воспитанника из беспризорников.
– Ты-то откуда? – удивляюсь я визитеру.
– А я с пополнением! – горделиво заявляет Демидов.
– Что, Дарья тебя отпустила?
– Ну… почти…
– Гляньте, а он с винтовкой!
И действительно, на плече у Демидова – малопулька. Вид у него забавный: с одной стороны, вроде как побаивается, а с другой – как бы и самолюбованием занимается. Гордится мальчишка собой, явно.
– Вот сейчас Андрюха вставит тебе фитиля.
– Не. Он одобрил. Только звание такое присвоил, что не пойму, – говорит Демидов.
– Это какое?
– Гаврос. Это что ваще? Че-то на Барбоса типа? – подозрительно уточняет воспитанник.
– Гаврос, – удивляется Саша. – Греческое что-то?
До моей головы наконец доходит.
– Да не Гаврос. Гаврош наверно?
– Да, точно – Гаврош. Это собака?
– Не, это пацан такой был, беспризорник. Когда в городе Париже пошли уличные бои, воевал как зверь. Так что все в порядке – почетное погоняло. Ну то есть звание.
– А, ну тогда ладно. – Бывшая «надежда группы» успокаивается, видно, опасался попасть снова в глупое положение. А так не стыдно – свой брат, пацан такой кульный…
Шум в ушах все-таки сильно мешает. Надо ж, как меня этот чертов наркоман уделал. С другой стороны, неудивительно. Ради кайфа нарк пойдет на любое преступление, ему и себя не жаль. Что забавно, я ж своими глазами видел два эксперимента, после которых словечко «кайф» стало для меня синонимом слова «смерть».
Известно, что у любого живого существа самое главное – это его жизнь.
Но не всегда.
Я-то прекрасно помню те довольно интересные эксперименты по поводу приоритетов.
Антураж – клетка с полом, по которому проведен ток. Когда крыса идет по полу, ее бьет током. Ток можно регулировать вплоть до смертельного уровня. Есть два безопасных островка – на торцах клетки, там током не бьет. Крыса располагается на одном конце, а на другом размещается что-то важное для крысы.
Еда. Крыса идет к еде, и ее шарашит током. В конце концов при повышении силы тока крыса предпочитает сдохнуть от голода, но не получать разрядов.
Вода. Тут силу тока надо увеличивать – от жажды крыса помирать соглашается только под более сильными разрядами. Потому как без воды крыса живет не дольше суток, обмен веществ у нее ураганный.
Детеныши. К своим новородкам крыса-мама прет, невзирая на любой ток. Плевать ей на ток, когда голодные детеныши пищат. Как пишут в романах, «только смерть могла остановить ее».
Понятно с приоритетами? Так вот, оказывается, что если сочетать этот эксперимент с известным вживлением в мозг, а точнее, в центр удовольствия электродов – крыса давит на клавишу и получает кайф, то такой кайфующей крысе похрену и еда, и питье, и детеныши. Ее ничего, кроме собственного кайфа, не интересует, и кайфует она аккурат до смерти, которая из-за пропажи интереса к жратве и питью наступает через сутки…
Вот я и вижу, что нам старательно вколачивают, что самое главное в жизни – это кайф… Крыса с детенышами и клавишей так перед глазами и стоит.
Вроде бы становится светлее. Или из-за фонарей на технике? И вроде бы уже глаз различает, что техника – зеленого цвета и даже детальки всякие. Или все же фары?
Народу становится еще больше – начвор обратно приехал.
Первым делом они сцепились с Ильясом. То нашему командиру не понравилось, что саперы утрюхали на коробочке, то что начвор увел самую мощную нашу единицу. А тут начвор нагло налагает лапу на большую часть благоприобретенной нами техники. Этого Ильяс вынести не может.
– Начвор, эти мукти бхукти[6] здесь не проханже! Я тебе не девадаси![7] Мне такие майтхуны[8] на хрен не нужны! Техника была брошена, мы ее взяли с боя при проведении этих… спасательных работ. А тут ты такой красивый нарисовался и говоришь, что нам хватит трех бэтээров, а на остальное лапу накладываешь?
Оппонент, оказывается, тоже не прост.
– Зато я не сурасундари[9], а офицер. Есть приказ по Кронштадтской базе, а полномочия мои тебе от крепости известны, но можешь и уточниться. Поэтому не надо мне тут, – и начвор широко ухмыляется, – майтхуны показывать. Все четко и просто: на охотничью команду с прикомандированными – три бэтээра. И все. А то хитрый какой, нахапал полну попу огурцов и по-хинди говорит.
К нам подходят несколько прибывших с начвором мужиков. Заместитель коменданта Петропавловки Михайлова, медлительный, вальяжный, неторопливо выговаривает:
– Это тебе повезло, что их «старшой» в больницу попал. У того еще хлеще было, по принципу:
– Я в курсе. С самого начала. Так вот – какие неясности?
– Дакаити[10] просто откровенный! – продолжает Ильяс.
– Чья бы корова! Нам еще отмазываться от армеутов придется. Они почему-то эту технику своей числят. Да, к слову, я и «старшого» предупредил. И от него добро получено.
Ильяс пышет жаром. Но последнее его сломило, машет рукой.
– Не унывай, дружище, – задушевно произносит михайловский заместитель, – помни:
– Ты не ругайся, ты детальки-то верни. И боекомплект попяченный.
– Какие детальки? Какой боекомплект? – искренне хлопает глазами Ильяс.
– Детальки такие – металлические, боекомплект опять же такой – металлический. Ты же, жук хитрый, вторую БМП разоружил, а?
– Не бросать же так было! И все равно, с какой стати мне вам все отдавать? – безнадежно топорщится Ильяс.
– С такой. Из чистой любезности. Вот, например, мы твою семью охраняем совершенно бесплатно. Или вот, например, поедешь ты на бэтээре мимо армейских, а они по тебе не пальнут. Неплохо, а?
Мне уже надоел торг, да и смысла в нем для меня лично нет. Ильяс, я надеюсь, выторгует все, что можно. Может, даже и что нельзя, но очень хочется. Другое дело, что сейчас явно будет решаться, что будем делать дальше, а это полезно знать из первых рук.
К беседе присоединяются еще несколько человек – и наших, и новоприбывших. В кучку камуфлированных айсбергом впихивается белая туша повара – вместо тощенькой девочки своей персоной явился.
Начвор обрывает торгованский спор:
– Все, закончили! Итак, для всех сообщаю следующее: ситуация сейчас критическая. Первая задача – учет находящихся здесь людей. Потому здесь, здесь, здесь и здесь, – он тыкает пальцем в схему, – будет вестись запись беженцев и выдача временных удостоверений. Один такой пункт будет у вас тут, в палатке медпункта. Всего территория делится на четыре сектора – по номерам, помимо директора завода (так решили назвать коменданта лагеря, чтоб без ассоциаций). Еще старшие по секторам. Наш сектор – второй, я назначен базой старшим второго сектора. – Он оглядывает нашу небольшую толпу, потом продолжает: – Второе. Из находящихся здесь людей выделять сразу тех, кто может оказать помощь – пока в хозяйственном плане, потом в охране, но после соответствующей проверки. В дальнейшем особо тщательно отбирать специалистов важных для нас профессий. Это понятно? Хорошо.
«Конечно, хорошо, – думаю я про себя. – Наконец-то какая-то ясность».
– Третье. Любое недовольство пресекать без соплей. За бандитизм, воровство, грабеж при неопровержимых уликах сразу к стенке. Смотреть за рикошетами и помнить, что некоторые стенки пулей прошибаются навылет. Четвертое. Выделить лиц подозрительных, скандальных, ленивых, бесполезных, короче говоря, тех, от кого будут проблемы и головная боль. Руководителям подразделений и начальникам патрулей дано право задержания. Вот здесь будет КПЗ. Пятое. В течение пары часов ожидается прибытие трех пожарных машин – в роли водовозок. Еду уже подвезли. Вопрос доставки с берега до лагеря решается, но не хватает грузчиков. Сейчас идут переговоры с армейскими, сделавшими на Таллинском свой опорный пункт – в магазинах. – Сердитый взгляд на надувшегося Ильяса. – Полагаю, что они оттуда подбросят еще что-нибудь, им проще – погрузчики есть. Если не будет чего-то особо гадкого, во второй половине дня с продовольствием проблема решится в целом. Шестое. Кухни сейчас разворачивают дополнительно – по паре кухонь на каждый сектор. Начальник кухонного отряда здесь?
Повар-толстяк недоуменно оглядывается, потом до него доходит, почему на него все уставились.
– Я, собственно, просто готовил и все, с помощником…
– В таком случае с назначением. Потом подойдете ко мне, после сбора. Продолжаю. Размещаться беженцы пока будут по остаточному принципу – где смог, там и пристроился. Вопросы?
– Помывку производить будем? – спрашивает одна из медсестер.
– Нет, нам просто не хватит воды. Пока только для питья есть. Даже умыться им нечем будет.
– Где туалеты? – уточняет вальяжный[11].
Во, уже и водолазы в разговор вступили. Чувствую, что сейчас братец поставит дымовую завесу и спокойно станет со стороны смотреть, как народ сцепится в клубок. Видал я уже такое, умеет. Отработал.
– Польза в том, что был получен уникальный опыт.
– Уникальный в том, что сделали кучу никчемного говна? – Во, младший из саперов влился.
– Представьте себе такой гипотетический справочник с миллионом вопросов-ответов по теме, что на войне экономить, а чего не жалеть, когда плохое лучше хорошего, и так делее. И все научно обосновано и проверено обширной практикой. Такая книжка и есть секрет непобедимости. Особенно ценны наименее очевидные решения. Когда кажется, что несомненно надо вот так, а на самом деле надо наоборот. Этот опыт – главное богатство и сила нашей военной машины. Можно вконец развратить армию, попилить танки-ракеты, но потом все опять возродится лучше прежнего. Искоренить этот опыт или пересадить его на чуждую почву чрезвычайно сложно. Китайцы добросовестно пытаются нам подражать, но получается у них пока не очень. Однако идея правильная, – вразумляет начвор.
– И при чем тут Т-38? Да и если шире глянуть: те же легкие танки в ту войну практически все – говно говном! Не зря же от них отказались! А ты тут про справочник! Все ж знают, что Т-34 лучше их всех был.
– Т-34, конечно, лучше справится, да не напасешься их. Легкие танки тут как бы эрзац, но во многих случаях задача как раз по ним. И они давали массу подвижных средств, от которых немцам приходилось отбиваться. И вот посмотри на причудливые зигзаги истории. Она в итоге приехала к БМП. Тогдашний легкий танк можно рассматривать как неполноценный заменитель БМП, который еще не умеет возить внутри десант и не умеет плавать. Но на него можно кое-что навьючить, чтоб бойцам меньше на горбу переть. Он может быстро менять позиции. И еще неизвестно, что хуже – что десант внутри не возит или что не плавает. Форсирование водных преград – одно из самых кровавых занятий. А русские плацдармы – один из главных кошмаров немцев. Их командование требовало от своих подразделений идти даже в самоубийственные контратаки ничтожными наличными силами, чтобы эти плацдармы ликвидировать как можно быстрее или хотя бы не дать их спокойно расширять и укреплять. Потому что через несколько часов, а не дай бог через сутки, это будет уже глобальный гимор. Даже если оставить пока в стороне плавающую технику, то видно, что в этом деле очень важно железо, которое занимает позиции не там, где удобно ездить, а там, где нужно. Вот маталыгу изначально придумали, чтоб она могла батареи затаскивать в любую срань, лишь бы позиции для стрельбы получше оказались. Это все очень важные вещи. Вот мне дискуссия про Т-38 напомнила такую же про БМП. Дело было в шестидесятых годах где-то. На Западе военная мысль била фонтаном, а у нас все просто сделали. Тогда они стали выискивать недостатки у нашей, но своей так и не имели. И долго еще не имели. Потом сделали своих уродцев, которые не плавают. Хотя сами изначально считали, что плавать должны. А у нас сформулировали концепцию и под нее машины. И массовую систему подготовки людей. И вооружением занимались очень серьезно. А ноги-то растут из взаимодействия пехоты с теми ублюдочными танками. Опыт собирался и обобщался. Просто не публиковался.
– Вот-вот. Не опубликовывался! Потому как отрицательный!
– Сравниваем нашу технику и зарубежную. Без Т-38 не было бы и современной. А на Западе так и не научились подобное делать. И опыт по эксплуатации этих малявок – он действительно бесценный. Другое дело, учить надо было серьезнее, а это тогда никак не получалось.
– То есть гнешь к тому, о чем раньше говорили, как тут расселись? Что неопытный салага любую технику опояшет ломом?
– Я о том и говорил. Низкая надежность тогдашних машин (всех, а не только этих) отпугивала малограмотных людей. Водителей с хорошими навыками было мало. Это сейчас почти все на чем-то ездят смолоду. Тем людям, которые хаяли поплавки, если выдать «тигры», они бы их точно так же грязью поливали и бросали при отступлении. Ибо ломались на каждом шагу. Сам я имею богатейший опыт езды на неисправных машинах.
– Это сколько же?
– Специально не считал, но если вместе с колесными, то не один раз вокруг Земли объехал. Гусеницы слетают у раздолбаев, которые не хотят или не умеют пощадить слабоватую гусеницу. «Абрамс», например, нельзя водить как нормальный танк, он быстро разуется. То же и про перегрев двигателей. То же и про поломки трансмиссии КВ. Совершенствование техники идет по пути устранения этих слабых мест. В данный момент мы в этом сильно преуспели в отличие от американцев. Но тогда все только начиналось. Большинство критических замечаний к тем машинам является или формально-бюрократическими или откровенно идиотскими.
– Это какие, к примеру, а?
– К примеру? Невозможность переправлять на них дополнительных бойцов с вооружением. Это очень маленькая машина с минимальным запасом плавучести и устойчивости. Два здоровых лба перевернут ее легче, чем казанку. А вот самоопрокидывание при резких маневрах – это из грязного пальца высосано. Нормальные водилы фактически в шторм на ней переплывали большие расстояния. А требовать, чтоб любой неумеха мог водить гусеничную технику, плавать на ней и выходить из воды, – это абсурд. Этому надо учить. Очень серьезно учить! А тогда еще нормальной школы не было. Тогда и другой техникой люди в массе плохо умели пользоваться. Все еще было впереди. Кстати, ссылочек на позитивные отзывы с подробностями нет и не будет. Они хранятся под замком. Можно об этом догадаться и самостоятельно вообще-то. Сейчас на дворе двадцать первый век. Большинство государств на планете не имеют ни такой техники, ни тем более опыта массовой эксплуатации.
– Да сейчас уже все рассекречено! Нет таких данных! – горячится конопатый водолаз.
Не могу удержаться и влезаю:
– Знакомые архивисты рассказали – в Англии в очередной раз засекречены все данные по хозяйственной деятельности армии.
– Так это нормально! – откликается конопатый.
– Ну если не считать, что это данные по армии в Крымской войне. Тысяча восемьсот пятьдесят четвертый – тысяча восемьсот пятьдесят пятый годы, соответственно, – выкладываю ему убойный козырь.
– Серьезно? – очень удивляется он.
– Отвечаю!
– Да что там секретить-то? – еще больше удивляется водолаз.
– Ну а чего секретного в миссии Гесса?[3]
– Гесс был сумасшедший!
– Ага. Совершенно. Потому все засекретили и хрен рассекретят. Это ж токо у нас злые архивисты с собаками, за рубежом-то все нараспашку… – ехидничаю в ответ.
Ну все! Спор покатился как лавина с горы.
Подзываю братца.
Вылив еще масла в огонек, он подходит к нам.
– Откуда у тебя трубка-то?
– Подарили хорошие люди. И мешок отличного табака.
– Как говорила наша бабушка: «Надолго псу красное яйцо!» Ты ж ее сломаешь, у тебя же трубки живут месяц.
(Любая техника, да и вообще вещи в руках братца гибнут быстро и бесславно, причем он вроде и не прикладывает к этому особых усилий – само ломается. Вот трубки он несколько раз себе заводил, ан и они долго не служили, хотя вроде б и не техника.)
– Ага. Мне подарили два десятка. Когда кончатся, обещали еще подбросить.
– Понимают толк. Ну а за что? – хмыкаю я.
– За безукоризненную помощь следствию, – не моргнув глазом парирует братец.
– Ясно. С чего ты про танки-то завел волынку?
– Вижу, людям скучно, грустно и даже, не побоюсь этого слова, тошно. Надо было поднять настроение хорошей сварой. И о чем прикажешь спорить? При наличии всего этого паскудства вокруг о сиськах и девках говорить кощунственно, про зомби – глупо, про футбол – так это для мазохистов-извращенцев… Остаются танки. Любят мужики обсуждать большие и тяжелые игрушки. Но в тех же джипах понимают немногие, а в танках – ну просто все… Вона как разогрелись-то! – с удовлетворением мастера, любующегося на отлично сделанную работу, отмечает братец.
Развозит еще пуще. Но если прикемарить – потом долго в себя не придешь. Потому как усталость тяжелая. Давящая. Это когда на машине катишь и дрема нападает, то вполне двадцати минут вздремнуть хватит. Зато когда все тело устало, а не только мозг, тут минутами не обойдешься. Меньше четырех часов спать без толку, только хуже будет. К тому же время гадкое: если на нас кто нападет, то скорее всего сейчас.
На воздухе становится и впрямь легче.
Начинаем обход и тут же сталкиваемся с нашими – пара саперов задерживают смутно знакомых мужиков. Двое тащат третьего, и в этом волочащемся я с мерзкой радостью узнаю «мужа рожающей женщины».
– Во, узнаете – этот? – спрашивает один из таскателей.
– Этот сукота! Он самый.
Несколько удивляюсь, потому как двое (а это патрульные, бывшие у кухни раньше) бодро поворачиваются на сто восемьдесят градусов и маршируют прочь от нас. Пока я думаю, что это они собрались делать, и мне даже приходят в голову дурацкие заумные мысли о камере предварительного заключения, трибунале и прочем воздействии Фемиды на того, кто меня хлестал железякой по каске, один патрульный прислоняет задержанного к стенке здания, быстро отскакивает в сторону, а второй какой-то брезгливой короткой очередью перечеркивает моего обидчика.
Расстрелянный сползает по стенке – там как раз лежат двое упокоенных нами раньше зомби.
Коренастый закидывает автомат на плечо и подходит к нам.
– Яке жахлыве самогубство[4]… – Ехидно это в его устах прозвучало. Он протягивает мне мою сумку. Надо же, вернулась.
– Спасибо.
– Тю, та нима за що!
Залезаю глянуть. Медикаментов поубавилось, да и в коробочке с ампулами четырех не хватает. Вопросительно гляжу на коренастого. Тот уже без шуточек отвечает по-русски, но с очень внятным южным акцентом:
– Эта хнида сумку вывернула на землю перед тем, как вмазаться. Кохда собирали, что особо попачкалось, класть в суму обратно не стали. Себе тож немнохо взяли, ну так – из пачканохо же. И по ампуле тоже. Но мы ж не бесплатно.
Парень уже без всякого юмора кивает в сторону напарника, поджидающего, когда убитый обратится и начнет вставать.
– И зачем вам ампулы? – туплю я. Вроде они-то на наркоманов никак не похожи.
– Спокойнее, кохда есть. Хоть и по одной на нос, – доходчиво объясняет патрульный.
– Воевали? – до меня наконец доходит, что им ампулы нужны ровно для того же, что и мне, а именно – обезболить при ранении.
– Было дело, – коротко отвечает патруль.
– Чечня? – неожиданно спрашивает тот сапер, который седоватый.
– Ни. Я за мусульман воевать не буду, – серьезно говорит коренастый патрульный.
Бахает выстрел. Что характерно, никто и не почесался – ни на очередь, ни сейчас.
Второй патрульный подходит к нам, с ходу просекает обстановку и начинает тянуть напарника в сторону, приговаривая, что пора вернуться к кухне, которую они ради ликаря покинули.
– Что скажешь, Крокодил? – спрашивает напарник седоватого.
– По мне, так и их грохнуть надо б. Или проверить.
– Думаешь, из УНСО мальчики?
– Не удивлюсь. Но хоть с принципами…
– А кроме Чечни украинцы где еще воевали?
– Везде. И в Карабахе, и в Абхазии. Причем с обеих сторон… Ладно, живы будем – приглядим. Вы, к слову, того мордатого не обыскали? – поворачивается ко мне сапер.
– Которого? – не понимаю я.
– Да вон у стеночки лежит. Безрукий который. – Сапер показывает на упокоенного, бывшего при жизни охранником в этом самом лагере. Ручонку-то ему снесло из крупнокалиберного, потому и некомплектный зомбак получился.
– Нет. А надо?
Сапер по кличке Крокодил пренебрежительно фыркает носом и идет не торопясь к мертвецам у стенки.
– А что его Крокодилом зовут? Может, по именам познакомимся?
– Пока не стоит. Меня зовите Правилом, – отвечает старший саперной тройки.
– Пра́вило или Прави́ло?
– Оба допустимы. Вот схему минирования мы так и не нашли, что печально. То, что мальчик показал, сняли, но не факт, что это все. Как бы с утра не потащили ущербных.
Крокодил тем временем подходит со жменей всякого барахла, вытащенного из карманов покойного охранника. Саша брезгливо морщит нос. Саперы уходят в палатку, но очень скоро выкатываются оба оттуда и не долго думая угоняют БТР.
Тот, который Руль, успевает махнуть с брони, дескать, обходитесь пока без нас.
Наверное, нашли, что искали.
– Счастливые люди, – меланхолично замечает братец.
– Так мы тож счастливые, – возражаю я, просто чтоб не уснуть.
– С одной стороны, несомненно, – так же меланхолично соглашается младшенький.
– А с другой?
– С другой… нет. Конечно, нам остолбененно повезло, что в самом начале остались живы. Упредить успели, кого могли, тебе люди хорошие сразу попались, мне тоже. Если б не Миха, я б, может, и умом тронулся. А у Михи психика – железобетон марки 600. Родители наши – в глухомани, надеюсь, живы. Так вот глянешь на то, что в этом лагере творилось, особенно это понимаешь.
– Так в чем дело?
– В этом. Во всем этом. Какой везухой это назвать можно? Корапь-то потонул, а то, что нам повезло в шлюпке оказаться… Еще неизвестно, как оно окажется.
Братец и впрямь выглядит понурым.
– Да брось. Сказку Гайдара читал? Про горячий камень?
– А что, Гайдар еще и сказки писал? – удивляется Саша. Ну да, он же молодой совсем, не того Гайдара помнит.
– Не, речь про его дедушку. Так вот у него есть сказочка. Типа вот лежит валун – на ощупь горячий. И мальчику становится известно, что если его раздолбать, то жизнь снова проживешь. Ну мальчик идет к герою-революционеру, типа: дедушко, вот иди разломай камень, а то ты вот и без руки, и без ноги, и без глаза, и без зубов – а так жизнь проживешь заново.
– И что революционер?
– Не, говорит, на фиг мне это: чтоб опять и ногу оторвало, и руку отрубили, и зубы повышибали…
– Э, как всегда заковыристо… Проще-то, что хотел сказать? – иронизирует братец.
– Проще? Ну вот с дедами нашими ты хотел бы временем проживания поменяться? Чтоб три войны, да коллективизация, да индустриализация? Или с отцом – охота поменяться временем проживания? Чтоб опять же пара войн, да блокада, да голод, да потом работа на износ на благо страны – и в итоге оказывается, что работал на страну, а присвоили себе все это сотня шустрых прохвостов? К фигам. Мне мое время нравится больше. Хотя и такое – оно нам досталось. Вот и нихьт ин ди гроссе фамилие клювен клац-клац[5].
– Ладно. Залез на своего конька. А я вот хочу рыбу половить да в баньке попариться, – потягивается братец, словно большой котяра.
– Ну. Скоро уже народ просыпаться начнет – взопреем мигом. Токо так пропотеть – в минутку.
– Это да. Часа два – и начнется…
– О, личный его императорского высочества принца Фернуапа Тридцать Девятого четырех золотых знамен и золоченого бунчука с хвостом и брякалкой именной бронеход «Гордый Варан», – говорит Саша при виде нашего бэтээра, волочащего за собой другую железяку.
Совершенно неожиданно первым с командирской машины прыгает Демидов – вот уж кого меньше всего ожидал тут видеть, так это нашего воспитанника из беспризорников.
– Ты-то откуда? – удивляюсь я визитеру.
– А я с пополнением! – горделиво заявляет Демидов.
– Что, Дарья тебя отпустила?
– Ну… почти…
– Гляньте, а он с винтовкой!
И действительно, на плече у Демидова – малопулька. Вид у него забавный: с одной стороны, вроде как побаивается, а с другой – как бы и самолюбованием занимается. Гордится мальчишка собой, явно.
– Вот сейчас Андрюха вставит тебе фитиля.
– Не. Он одобрил. Только звание такое присвоил, что не пойму, – говорит Демидов.
– Это какое?
– Гаврос. Это что ваще? Че-то на Барбоса типа? – подозрительно уточняет воспитанник.
– Гаврос, – удивляется Саша. – Греческое что-то?
До моей головы наконец доходит.
– Да не Гаврос. Гаврош наверно?
– Да, точно – Гаврош. Это собака?
– Не, это пацан такой был, беспризорник. Когда в городе Париже пошли уличные бои, воевал как зверь. Так что все в порядке – почетное погоняло. Ну то есть звание.
– А, ну тогда ладно. – Бывшая «надежда группы» успокаивается, видно, опасался попасть снова в глупое положение. А так не стыдно – свой брат, пацан такой кульный…
Шум в ушах все-таки сильно мешает. Надо ж, как меня этот чертов наркоман уделал. С другой стороны, неудивительно. Ради кайфа нарк пойдет на любое преступление, ему и себя не жаль. Что забавно, я ж своими глазами видел два эксперимента, после которых словечко «кайф» стало для меня синонимом слова «смерть».
Известно, что у любого живого существа самое главное – это его жизнь.
Но не всегда.
Я-то прекрасно помню те довольно интересные эксперименты по поводу приоритетов.
Антураж – клетка с полом, по которому проведен ток. Когда крыса идет по полу, ее бьет током. Ток можно регулировать вплоть до смертельного уровня. Есть два безопасных островка – на торцах клетки, там током не бьет. Крыса располагается на одном конце, а на другом размещается что-то важное для крысы.
Еда. Крыса идет к еде, и ее шарашит током. В конце концов при повышении силы тока крыса предпочитает сдохнуть от голода, но не получать разрядов.
Вода. Тут силу тока надо увеличивать – от жажды крыса помирать соглашается только под более сильными разрядами. Потому как без воды крыса живет не дольше суток, обмен веществ у нее ураганный.
Детеныши. К своим новородкам крыса-мама прет, невзирая на любой ток. Плевать ей на ток, когда голодные детеныши пищат. Как пишут в романах, «только смерть могла остановить ее».
Понятно с приоритетами? Так вот, оказывается, что если сочетать этот эксперимент с известным вживлением в мозг, а точнее, в центр удовольствия электродов – крыса давит на клавишу и получает кайф, то такой кайфующей крысе похрену и еда, и питье, и детеныши. Ее ничего, кроме собственного кайфа, не интересует, и кайфует она аккурат до смерти, которая из-за пропажи интереса к жратве и питью наступает через сутки…
Вот я и вижу, что нам старательно вколачивают, что самое главное в жизни – это кайф… Крыса с детенышами и клавишей так перед глазами и стоит.
Вроде бы становится светлее. Или из-за фонарей на технике? И вроде бы уже глаз различает, что техника – зеленого цвета и даже детальки всякие. Или все же фары?
Народу становится еще больше – начвор обратно приехал.
Первым делом они сцепились с Ильясом. То нашему командиру не понравилось, что саперы утрюхали на коробочке, то что начвор увел самую мощную нашу единицу. А тут начвор нагло налагает лапу на большую часть благоприобретенной нами техники. Этого Ильяс вынести не может.
– Начвор, эти мукти бхукти[6] здесь не проханже! Я тебе не девадаси![7] Мне такие майтхуны[8] на хрен не нужны! Техника была брошена, мы ее взяли с боя при проведении этих… спасательных работ. А тут ты такой красивый нарисовался и говоришь, что нам хватит трех бэтээров, а на остальное лапу накладываешь?
Оппонент, оказывается, тоже не прост.
– Зато я не сурасундари[9], а офицер. Есть приказ по Кронштадтской базе, а полномочия мои тебе от крепости известны, но можешь и уточниться. Поэтому не надо мне тут, – и начвор широко ухмыляется, – майтхуны показывать. Все четко и просто: на охотничью команду с прикомандированными – три бэтээра. И все. А то хитрый какой, нахапал полну попу огурцов и по-хинди говорит.
К нам подходят несколько прибывших с начвором мужиков. Заместитель коменданта Петропавловки Михайлова, медлительный, вальяжный, неторопливо выговаривает:
– Это тебе повезло, что их «старшой» в больницу попал. У того еще хлеще было, по принципу:
Начвор морщится:
Сел паром на мели – три рубли.
Сняли паром с мели – три рубли.
Поели – попили – три рубли.
Итого: тридцать три рубли…
– Я в курсе. С самого начала. Так вот – какие неясности?
– Дакаити[10] просто откровенный! – продолжает Ильяс.
– Чья бы корова! Нам еще отмазываться от армеутов придется. Они почему-то эту технику своей числят. Да, к слову, я и «старшого» предупредил. И от него добро получено.
Ильяс пышет жаром. Но последнее его сломило, машет рукой.
– Не унывай, дружище, – задушевно произносит михайловский заместитель, – помни:
– Да ну тебя к Иблису, мораль мне читать, – машет рукой наш начальник.
Судьба играет человеком,
Она изменщица всегда!
То вознесет его высоко,
То бросит в пропасть без стыда!
– Ты не ругайся, ты детальки-то верни. И боекомплект попяченный.
– Какие детальки? Какой боекомплект? – искренне хлопает глазами Ильяс.
– Детальки такие – металлические, боекомплект опять же такой – металлический. Ты же, жук хитрый, вторую БМП разоружил, а?
– Не бросать же так было! И все равно, с какой стати мне вам все отдавать? – безнадежно топорщится Ильяс.
– С такой. Из чистой любезности. Вот, например, мы твою семью охраняем совершенно бесплатно. Или вот, например, поедешь ты на бэтээре мимо армейских, а они по тебе не пальнут. Неплохо, а?
Мне уже надоел торг, да и смысла в нем для меня лично нет. Ильяс, я надеюсь, выторгует все, что можно. Может, даже и что нельзя, но очень хочется. Другое дело, что сейчас явно будет решаться, что будем делать дальше, а это полезно знать из первых рук.
К беседе присоединяются еще несколько человек – и наших, и новоприбывших. В кучку камуфлированных айсбергом впихивается белая туша повара – вместо тощенькой девочки своей персоной явился.
Начвор обрывает торгованский спор:
– Все, закончили! Итак, для всех сообщаю следующее: ситуация сейчас критическая. Первая задача – учет находящихся здесь людей. Потому здесь, здесь, здесь и здесь, – он тыкает пальцем в схему, – будет вестись запись беженцев и выдача временных удостоверений. Один такой пункт будет у вас тут, в палатке медпункта. Всего территория делится на четыре сектора – по номерам, помимо директора завода (так решили назвать коменданта лагеря, чтоб без ассоциаций). Еще старшие по секторам. Наш сектор – второй, я назначен базой старшим второго сектора. – Он оглядывает нашу небольшую толпу, потом продолжает: – Второе. Из находящихся здесь людей выделять сразу тех, кто может оказать помощь – пока в хозяйственном плане, потом в охране, но после соответствующей проверки. В дальнейшем особо тщательно отбирать специалистов важных для нас профессий. Это понятно? Хорошо.
«Конечно, хорошо, – думаю я про себя. – Наконец-то какая-то ясность».
– Третье. Любое недовольство пресекать без соплей. За бандитизм, воровство, грабеж при неопровержимых уликах сразу к стенке. Смотреть за рикошетами и помнить, что некоторые стенки пулей прошибаются навылет. Четвертое. Выделить лиц подозрительных, скандальных, ленивых, бесполезных, короче говоря, тех, от кого будут проблемы и головная боль. Руководителям подразделений и начальникам патрулей дано право задержания. Вот здесь будет КПЗ. Пятое. В течение пары часов ожидается прибытие трех пожарных машин – в роли водовозок. Еду уже подвезли. Вопрос доставки с берега до лагеря решается, но не хватает грузчиков. Сейчас идут переговоры с армейскими, сделавшими на Таллинском свой опорный пункт – в магазинах. – Сердитый взгляд на надувшегося Ильяса. – Полагаю, что они оттуда подбросят еще что-нибудь, им проще – погрузчики есть. Если не будет чего-то особо гадкого, во второй половине дня с продовольствием проблема решится в целом. Шестое. Кухни сейчас разворачивают дополнительно – по паре кухонь на каждый сектор. Начальник кухонного отряда здесь?
Повар-толстяк недоуменно оглядывается, потом до него доходит, почему на него все уставились.
– Я, собственно, просто готовил и все, с помощником…
– В таком случае с назначением. Потом подойдете ко мне, после сбора. Продолжаю. Размещаться беженцы пока будут по остаточному принципу – где смог, там и пристроился. Вопросы?
– Помывку производить будем? – спрашивает одна из медсестер.
– Нет, нам просто не хватит воды. Пока только для питья есть. Даже умыться им нечем будет.
– Где туалеты? – уточняет вальяжный[11].