Страница:
– Вас просил подойти ваш командир. Пойдемте, провожу.
Николаич, как образцово-показательный больной образцово-показательно лежит под капельницей и читает книжонку в мягкой обложке. Увидев меня, откладывает ее на тумбочку. Странно он выглядит – один в палате. Правда, палата очень маленькая.
Здороваемся.
– О, видите – респект оказали. Всех ходячих погнали на лекцию к майору, а мне разрешили полежать. Как там лекция?
– Ну. Вроде дельно читается. Толковые вещи говорит этот танкист.
– Рассказывайте, что нового, как тут оказались…
Но рассказать толком не успеваю ничего. За дверью раздается приближающийся шум, и среди гвалта я отчетливо слышу выкрикнутое характерным голосом:
– Вы жалки!
Нет, я точно убью этого чертового курсанта, сколько ж можно-то, в самом деле, клоунадой заниматься. Ничему дурак набитый не научился!
Виктор проснулся ни свет ни заря. Полежал. Обдумал еще операцию. Автомастерская, которую он решил сегодня посетить, лежала на второстепенной дороге, да еще и не на самой дороге, а на ответвлении от нее. Вроде бы там были остатки деревни. Во всяком случае, еще дома три-четыре вроде б были. И сараи.
Еще там воняло. Так воняло под Новгородом, где щедрые городские власти выдали землю под садоводства аккурат рядом с громадным свиноводческим комплексом. Значит, рядом с автомастерской свинарник. Будут ли там живые свинки или уже дохлые, тоже интересно.
Тихо одевшись, Виктор сходил к газгену. Посмотрел, какие детальки нужны, померил все, что нужно, накидал на бумажке размеры. Вроде б не так все сложно. Нет, точно, все можно восстановить. Он справится.
Виктор ухмыльнулся. Электрогенератор на дровах – это лихо.
Заправил машину по пробку. Канистры сложил сзади – мало ли, вдруг удастся разжиться бензином. Не лишним будет. Проверил все, что было в машине, включая огнетушитель и аптечку. Посмотрел в небо и увидел, что из трубы занятого ими дома валит дымок. Ирка завтрак готовит.
Жена была молчалива, завтрак соорудила плотный. Попили кофе, поели.
Прихватив тяжелую тушку ДП и запасные диски, Виктор вышел из дома, почувствовав с досадой, что жаль уходить из уютного тепла.
Недолго пожили, а уже своим домом почувствовал. И такой желанный и дорогой совсем недавно бункер в лесу, заботливо построенный для выживания при катастрофах, показался теперь темной медвежьей берлогой. Но в этом своем ощущении Виктор не признался бы даже под пыткой. Подумав об этом, он невесело ухмыльнулся, почувствовав фальшь своей мысли – положим, под пыткой, наверное бы признался, да только где взять такого дурака, который стал бы пытать по такому пустяковому вопросу.
– Вить, ты только не сердись, – повернулась к нему Ирка, – но ведь верно же, что тут жить лучше. Ты даже сегодня не стонал и не храпел.
О, а вот и сыскался пытатель. Точнее, пытательница, да это все пустяки.
– Ладно, – снизошел Витя, – раз тебе тут нравится, то поживем здесь.
– Спасиба, милый! – Ирка звонко чмокнула мужа в щеку.
Скоро и поехали. Ирка еще загрузила торбу с едой и термосом. Взяла в руки короткую помповушку, к радости Витьки, проверила оружие и устроилась на своем переднем сиденье.
Витя попинал колеса, хотя еще совсем недавно проверил их с манометром, выдохнул воздух из легких и сел за руль.
УАЗ заурчал и попер на встречу с автомастерской. Виктор прикинул, как ему лучше подобраться, рассчитал по расстоянию, подумал о точке, с которой осмотрит деревушку. Глянул на свою супругу. Ирка сидела напряженно и внимательно шарила глазами по всему, что могла оглядеть.
Убивать курсанта не получается – мимо меня на каталке проезжает тот самый Фетюк, которого так точно и удачно передразнивал Ленька. Ну все, пропал калабуховский дом. Раз это существо здесь, значит, тут тоже сейчас начнутся глад, мор и все казни египетские. Нет, конечно, кто как, а я уверен: несчастливость – это такое же заразное явление, как грипп. Разумеется, Фетюк и тут скандалит. Пользуюсь тем, что на меня оглядывается один из сопровождающих каталку медиков, и жестом зову его к себе.
Каталка едет дальше, увлекаемая смутно знакомыми тетками – вроде видел я их в самом начале, чуть ли не в первый же день Беды, стояли тут с автоматами в холле. Мужик подходит ко мне. Здоровенный. Повыше меня, физиономия добродушная и странный шрам крестом на щеке. Почему-то вспоминаются виденные на картинках позапрошлого века немецкие бурши после своих дурацких дуэлей. Традиция была у немецких студентов в конце XIX века дикая для всех других европейцев – вызывать друг друга на дуэли, которые проходили более чем странно: дуэлянты, вооруженные недосаблями шлегерами[16] и закутанные в своеобразные кожаные доспехи (фартук, шарф, перевязь правой руки и перчатка), надев очки из металлической сетки, сосредоточенно долбали друг друга по голове и лицу, стоя практически неподвижно. Собственно, все это было для приобретения кучи шрамов – германские девушки, и без того любившие студентов, от скартированных буршей просто таяли. Француженки, наоборот, не понимали, что в изрубленной морде красивого.
– Коллега? – спрашивает меня этот бурш.
– Я хотел предупредить об этом пациенте, довелось с ним уже общаться…
– И что вы хотите сказать?
– Он очень хорошо пускает пыль в глаза. Создает себе дутый авторитет, когда же дело доходит до дела, все кончается сварой, руганью и дракой. Не совсем понятно, но он очень тонко ориентирован в нюансах гомосексуальных отношений, богатая лексика именно в этом плане.
– В наших армейских кругах обещание… э-э-э… гомосексуально употребить нерадивого подчиненного тоже широко распространено, – ухмыляется коллега.
– Ну это так, но там нет акцентировки на гомосексуальные тонкости. Шаблон, дурное знание предмета…
– Я вас понял. Спасибо, но мне такие уже попадались. Собственно, картина довольно понятна – это человек, страдающий психопатией возбудимого круга. Правда, возможен вариант – не психопатия, а психопатизация, то есть не врожденная аномалия, а приобретенная, например после травмы головы. Отсюда и злобность совершенно не по делу, выпирание собственной персоны, влезание везде и всюду, в том числе туда, где его послали «на хутор бабочек ловить», а он все является и пытается торжествовать. Плюс интерес к «гомосятине» в беседе, но не на деле. Это так он понимает свою крутизну. Вроде как в «Полицейской академии»: «Настанет день, Махони, когда я буду держать твою розовую задницу в руках…» А персонаж совсем не гомо – вполне гетеро, но именно так он должен ощущать себя крутым. Именно это, а не другое говоря.
– Солоно вам с ним придется! – сочувствую я.
– Психопат вполне понимает, что нарывается, и готов свернуть наезд, но, почувствовав слабину в противодействии, распоясывается, – явно со знанием дела поясняет здоровяк. – Если же он знает, что получит отпор, и получает, то успокаивается и переходит к нормальному уровню общения. Особенно благотворно работает метод «по рогам». Неплох старый метод с сульфозином, но в полевых условиях малоприменим. С таким сложнее всего его домашним. В общении с близкими людьми может сорваться без повода и мелочь превратить в нечто заоблачное – на определенное настроение. В другое время нормален, и жена может точно определять, когда следует молча подать шляпу, выпроводить его на работу и лучше не начинать беседу с ним. Иногда это четко сочетается с определенной погодой, иногда зависит от движения мочи в организме и заранее не определяется. Нахамив жене без повода, способен извиниться и пообещать, что больше так не будет. Совершенно искренне, но сорвется снова – это выше его. Таких людей называют «люди с коротким фитилем».
– О, очень грамотное описание! А фитилек-то, того, прикрутить надо, коптит!
– Да ничего особенного, достаточно характерное явление, прикрутим. Вы тот самый врач из охотничьей команды? – спрашивает он меня.
– Ага, – отвечаю ему и представляюсь.
– Очень приятно. А я Глеб Валерьевич.
Жмем друг другу лапы. У него очень мягкая кожа, нежная и бархатистая, но рукопожатие крепкое – силен, видно. И, наверное, неплохо владеет перкуссией и пальпацией – не зря же о лапах заботится. Правда, у учившегося на нашем курсе карточного шулера тоже были такие же мягкие лапки. Когда нужна повышенная чувствительность пальцев, высококлассные специалисты таких разных профессий, как врач и шулер, оказываются в одном ряду.
– Да, к слову, прозвище у меня – Бурш. Только вот шрам к мензуре никакого отношения не имеет. Но пиво люблю. Хотя сейчас большинство производителей совсем опаскудились, валят крупу вместо солода, сволочи. Продукт портят… – поясняет врач.
– Э-э-э-э, мензура, что-то знакомое, но не вспомню… – ковыряюсь я в своей памяти.
– Стиль фехтования на немецких студенческих дуэлях, – усмехается собеседник.
– А, точно, вспомнил! С этим пациентом что стряслось?
– Ожог бедра второй-третьей степени. Процентов шесть-семь.
– Это как ему так повезло? – удивляюсь я ожогу в снежную пору.
– У печки чугунной уснул. Привалился и почувствовал поздно, что поджарился. Но это ладно, справимся, хуже, что он по своей упертости еще смазал все подсолнечным маслом и пузыри проколол. Мне объяснил, что я не в теме, – уточняет Бурш.
– Это для него характерно.
– Коллега, к вашей команде будет, видимо, просьба скоро: посодействуйте – зачистку госпиталя так и не проводили, а там очень много оборудования и инструментария, – переводит разговор на более важное коллега.
– А свои силы? – удивляюсь я.
– Чудом избежали крупной аварии. Там у нас баллоны с кислородом. Мы вовремя успели остановить пальбу. И такой момент: после зачистки обычными матрозами и офицерами от оборудования, оказывается, остаются только дырявые ящики с бренчащими внутри обломками. Потому чуток поработали на первом этаже и поняли, что это как лечение фимоза проводить газонокосилкой. К сожалению, там и морфы оказались. Потому сейчас вашего командира будут лечить с максимальным респектом, а потом, видимо, попросят о взаимной услуге.
– Нам тогда проводники понадобятся.
– К вашим услугам. Всего из госпиталя девять человек спасли, так что есть кому помочь, двое – врачи, я в том числе. Сейчас по плану госпиталя работаем, чтоб было ясно, где можно лупить безоглядно очередями, а где поостеречься и лучше холодным оружием. Аккуратно…
– Вас спасли из госпиталя? – удивляюсь я.
– Да. Через пару дней после вашего рейда.
Появившаяся вблизи санитарная тетка бурчит:
– Глеб Валерьевич! Пациент ждет!
– И как этот пациент себя ведет?
– Как хам трамвайный. Глеб Валерьевич, Нинка сейчас ему точно биксой по башке треснет, сил уже нету!
– А он, бес окаянный, искушая преосвященного чистоту, смердел мерзко, – непонятно заявляет врач и, хитро подмигнув мне, отправляется утихомиривать недожаренного Фетюка.
Виктор вдруг чертыхнулся и резко тормознул. Ирка тревожно глянула на него и поудобнее перехватила ружье:
– Что, Вить?
Витя хмуро вылез из теплой кабины и пошел куда-то назад. Ирка подождала немного и, вздохнув, выскочила следом. Своего мужа она знала как облупленного, видела, что он встревожился всерьез и как-то безнадежно, нехорошо встревожился. А такое с ним редко бывало.
Его кислая физиономия и уставившийся в колею взгляд только подтвердил опасения. Спрашивать Ирка не стала – сам скажет.
– Следы! – буркнул Витя, ткнув рукой в перчатке туда, откуда они приехали.
– И что?
– Да то. Свежих следов шин много в лесу?
– Да кто смотреть-то будет? Зайцы-лисы?
– Дура ты, Ириха. Любой, кто увидит, легко определит, откуда ехали. И может сам или дойти, или доехать. А там у нас база. Понимаэшь?
– Да мало ли кто ехал!
– Это раньше. А сейчас просто так не катаются. Видно же, что джип, что один, да еще и негруженый. И кто тут такой беззаботный ездит? А вот они мы, два лапчатых гуся!
– Вить, тут никого ж быть не может, только мы – два идиота.
– Лыжников забыла? Которые покойную бабку Арину нашли? Сейчас кто поумнее из городов рванули. Как раз куда поглуше. А до нас – всего ничего.
– Витя, да ведь девяносто километров! – воскликнула Ирка.
– И что? На лыжах с перекуром да ночевкой – не фиг делать. Меня уже обносили, спасибо большое, помню прекрасно, – помрачнел от воспоминаний Витя.
Настроение у Виктора испортилось. Привязанные к УАЗу срубленные елки не дали никакого эффекта. Самокритично глянув на получившееся, Виктор помрачнел еще больше. Вместо следа просто проехавшего УАЗа получился след проехавшегося УАЗа, который с какой-то хитрой целью волок за собой пучок елок. Встретив в лесу такое, сам Виктор из принципа бы разведал, что это за игры. И он не считал идиотами других лесных людей, которые обычно думали четко, внятно и без всякого ненужного расползания мыслью по деревьям. Раз кто-то что-то прячет, значит, скорее всего, это что-то вкусное и нужное. И дальше детская сказочка про визит голодного медведя на склад запасливого бурундучка…
И ведь ничего в голову не приходит. Разве что крутится в голове, как заяц-русак следы путает. Мастер, ничего не скажешь. На пути от кормежки к своей лежке он делает петли, пересекая свой след, «вздвойки», проходя по своему старому следу двадцать – тридцать метров в обратном направлении, и «сметки» – большие скачки в сторону. Но на джипе в сторону не прыгнешь, а на петлях – горючее-то не казенное. Получится, что на каждую поездку, считай, втрое больше придется топлива жечь. А это никак не радует. Топлива-то не цистерна. Да и УАЗ жратиньки любит, особенно по снегу и бездорожью. Впрочем, тупо стоять и таращиться в четко промятые колесами следы тоже неумно.
Решив, что все же стоит покрутиться по лесу, а не переть как по нитке, Виктор взял сильно в сторону и через несколько километров расстроился еще больше. Сквозь редколесье на опушке четко виднелись какие-то яркие пятна, и не надо быть семи пядей во лбу, чтоб понять: там впереди за деревьями минимум от трех до пяти легковых машин. Вон ярко-красная. Синяя рядом. Между ними не то сугроб, не то приземистая серая. И сразу две черные. Влип, черт все это дери. А все эта зараза Ирка с ее газгеном. Оглянувшись на подругу, Витя остыл. Она сидела, собравшись в комок, словно большая кошка, зло сощурив глаза и держа наготове свою помповушку. И правой рукой держалась за дверцу, готовая выскочить из машины по первому знаку.
Утихомирив себя тем, что глупо искать виноватых, особенно когда виноват только сам, и уж если встретились, то встретились, Виктор выпрыгнул из машины, прихватив с собой ключи, выдернул ручной пулемет с заднего сиденья и, почувствовав себя гораздо увереннее с мощным боевым железом в руках, пошел к опушке. Не расслышать шум УАЗа тихим утром мог только глухой, надеяться же на то, что тут оказалось отделение общества глухонемых в полном составе, было глупо. Махнув Ирке, чтоб шла уступом, Виктор, не особо скрываясь, вышел на полянку и встал столбом. Выскочившая следом за ним Ирка тоже остановилась, открыв рот.
На просторной полянке стояло несколько легковушек. На притоптанном, густо заляпанном кровищей насте валялись какие-то вещички, бумажонки. Обертки, пустые бутылки, еще какой-то мусор. Пустые консервные банки. Следы кострищ с рогульками. Машины стояли расхристанными, видно было, что их разграбили полностью – даже сиденья выдраны, пустые багажники, открытые горловины бензобаков… И ни единого человека рядом. Ни живого, ни мертвого, что особенно удивило. Крови было налито слишком много, должны были быть зомби, не выживают с такой кровопотерей.
Отдав Ирке ДП и пристроив ее более-менее удачно, Виктор с помповушкой в руках быстро пробежался вокруг, порыскал по полянке, дал небольшой круг по лесу. Так, костры жгли – три штуки. Несколько дней. Варили еду. Отпечатки на снегу не то чайника, не то кастрюли. Ага, здесь стояли палатки. И тут тоже. И здесь не меньше двух штук. Люди ставили неопытные – нет подстилки из хвои. Или, может быть, просто упакованные? Да нет, машинки весьма средненькие, не из навороченных. Еще две палатки с краю. Консервы, судя по банкам, чушь какая-то – рыбные из тунца и тушенка из никудышных, где одна соя с жижей. Резаные шампиньоны. Кукуруза сладкая и томаты маринованные. Нет, все-таки люди неопытные. Так, что тут? Ага, следы в сторону от опушки. Размашистые не то шаги, не то прыжки. Отпечатки только носков обуви, без каблука, значит, рванул кто-то стремглав, на цыпочках. И кровища в конце следа. Вроде как волосы и комочки мозга в сгустевшей кровище? Да, точно, они самые. Волосы короткие, сантиметра два, не больше, русые. И обратный след – за ноги тащили на опушку. А кто тащил? Хорошие следы, прочно как оттиснутые. То ли бабы, то ли мужики невысокие – размер сапог-то максимум на рост сто шестьдесят – сто семьдесят сантиметров. А обувка хорошая, по подошве судя. Не из дешевых. Еще следы от опушки, но тут, видно, повалили и боролись. И крови нет. След-то точно женский. От каблуков остались длинные четкие, прорытые до земли борозды. А вот детские следы, но опять же кровь. И полосатая маленькая варежка чуть в сторонке.
Осмотрел машины. Пулевых пробоин нет, а вот картечные есть. Охотничье оружие тут применяли. Сколько стволов – не понять. Гильз ни одной нет. Получается, одни нищеброды сюда прикатили и разбили лагерь, а потом приехали другие нищеброды, по их следу скорее всего… И что? Черт его знает, что…
Есть о чем задуматься…
М-да. Сколько отличных людей погибло, а Фетюк живой. И в Кронштадте уже. Впрочем, его, судя по бронику, отсюда и послали в концлагерь с писарями. И если выживет дальше, будет распинаться о том, какие вокруг были идиоты и как он всех учил и спасал. Еще и ранение получил в ходе выполнения задания. Очередной ветеран колчаковских фронтов.
У меня такой же боец был в отделении, что ни поручи – все завалит с треском, с каким иной кто и нарочно бы провалить не смог, даже за большие деньги. Вот выставили его на перекресток на крупных маневрах, а он там так уснул, что проверяющий из штаба корпуса сначала забрал у него автомат, а на обратном пути – и рацию. Но апломба было море. На всех смотрел как на червей. Потом автобус разбил прямо в парке. Снял его с передачи, когда агрегат стоял на эстакаде. Тормоза ручного, ессно, не было. Зачем снял – объяснить не мог. Сам даже не водитель был. Ну точно Фетюк! И главное – апломб!
Был такой же знаток всего на свете в соседней группе. Уже в мединституте. Очень заносчивый. Если его кто спрашивал о чем-нибудь, то он делал великое одолжение, снисходя до ответа, отвечая важно и мудрено. Меня как раз должны были спросить по биохимии, причем надо было разобрать весьма сложную реакцию, в результате которой организм человека производил заветные молекулы АТФ. Вот я знатока и попросил помочь. Он долго величался, в итоге сообщил, что в результате сложной реакции получится восемь молекул АТФ. Ну меня и вызвали. Я такой весь из себя гордо выхожу, поизображал мордой лица задумчивость, дескать, в уме посчитал, ага… Говорю:
– Восемь молекул АТФ.
Дальше было пятнадцать минут позора, гоняла меня преподавательница как вшивого по бане. Молекул в результате оказалось тридцать девять! Даже не четно и не кратно!
Подхожу к знатоку после занятия, спрашиваю:
– Илюша, а сколько в магазине автомата Калашникова патронов помещается?
Он опять щеки надувать, но я его таки заставил дать ответ. Оказалось – двадцать четыре патрона, ага. Прояснил я для себя уровень знаний этого всезнающего «эрудита»…
Возвращаюсь в палату к Николаичу.
Коротенько рассказываю ситуацию. Намекаю на будущее задание. «Старшой» хмыкает. Видно, что уже в курсе.
Поясняет, что ровно та же песня и на заводе. Вот наши малокалиберные патроны и пригодились. С госпиталем еще хуже – там всерьез говорят о необходимости рукопашной драки с морфом. Ну нельзя там стрелять, все насмарку пойдет, а здание и оборудование – необходимы. В общем, думать надо. Врукопашную на морфа – это отдельный праздник. Мне, к слову, тож милое заданьице припасли.
Удивляюсь.
Николаич хмуро поясняет: «Архив вивисектора» – кучу видеокассет нашли при досмотре его апартаментов. На месте посмотреть невозможно, по словам уцелевшей девчонки – той, эскортной, – Маста свои развлечения снимал. Если в куче кассет только садирование малолеток, то такое, в общем, никому не нужно. Но если он снимал не только садосекс, а еще и свои эксперименты, то тогда его записи имеют серьезную цену.
И вполне секретны, что характерно. Потому надо привлечь для просмотра того, кто не рехнется. В запой не уйдет, не начнет мебель крушить, а посмотрит на предмет отделения морфов от девчонок. И при этом сам не начнет таких экспериментов и не расскажет кому не нужно. Вот моя кандидатура и всплыла.
Честно признаться, смотреть детский вариант чеченских трофейных записей не соблазнительно. Пытаюсь спихнуть с себя на братца или на особистов, но, судя по всему, вопрос решен. Братец сейчас в лагере на полпути к сумасшествию, особистам работы и без этого видео полны руки, там сейчас много чего интересного выясняется – даже подкрепление туда посылают: из всех, кто к правоохране хоть как причастен. Потому вот скоро мне вручат мешок с видео.
Ну, родина сказала надо – куды ж денешься.
Мне страшно не хочется этим заниматься. Однако приказ есть приказ, против приказа не попрешь. И испольнять его надо по возможности точно, это нам за прошедшее время много раз поясняли на примерах. Артмузейский как раз перед тем, как мы сюда прибыли, аккурат такую историю рассказывал: именно про то, что приказы надо выполнять правильно. Иначе получится некрасиво. На Ленфронте в определенных кругах было известно диверсионное подразделение, которое штабники с иронией называли «конными лыжниками». Командовал им весьма колоритный майор, настоящий, даже чуточку карикатурный – щирый хохол, разумеется, с усищами «як у Тараса Бульбы», с трубочкой-люлькой, в папахе и в расшитых валенках, что особенно бесило ревнителей устава. Бывший кавалерист командовал отрядом лыжной разведки. И, как на грех, отлично командовал – потери незначительные, а задания выполнялись с блеском. Вот ему и поручили добыть языка, а лучше двух, из прибывшей свежей эсэсовской части, занявшейся карательными делами в германском ближнем тылу. Часть эта была из каких-то нидерландских добровольцев, и майор по получении задачи почему-то оскорбился. Ему не понравилось, что его отправили добывать «чи хламанцив, чи халанцив». Что-то в этом показалось ему неуважительным.
Линию фронта его головорезы прошли без сучка без задоринки, вышли к деревне, где расквартировались каратели… Дальше начались сюрпризы. Оказалось, что эти не то фламандцы, не то голландцы жителей из домов выгнали, расположились там сами, спят как на курорте – в нижнем белье, а такими пустяками, как часовые или там патрули, не заморачиваются вовсе. Приходи, кума, любоваться.
Кума и пришла. После первых же гранат из изб вылетели перепуганные арийцы, как и говорили местные жители – в одном белье и без оружия. Дальше была маленькая Варфоломеевская ночь, сопротивления бравые эсэсманы не оказали почти никакого, и вырезали их быстро. Настолько быстро, что, когда майор озаботился взятием пленных, оказалось, что в живых ни одного уже нету. Ну так вышло. Куркуль-майор привел обратно немалый обоз, вывезя опять же через линию фронта добытые богатые трофеи. Однако все эти шмотки-ружья не вызвали никакой ажиатации у командования. Как ни упирал майор на то, что все прошло удачно, его тут же срезали скучным вопросом: тебя послали, чтоб ты пленных взял? Где пленные?
Не зря не хотел козак ехать к «чи хламанцям, чи халанцям». Вместо благодарности получил головомойку и остался без вполне заслуженного ордена. Пленные эти были нужны для какого-то серьезного дела политического толка, а шмотки в этом не помогали…
А в палату совершенно неожиданно заявляется Дима-опер. Даже с презентом для больного – несколько пакетов с кефиром. Гордо отмечает, что кефир не просроченный. Значит, где-то ухитрились производственный цикл удержать. Радует. Тем более кефир – штука сложная в изготовлении и действительно полезная. Физиономия у Димы обветрилась, погрубела, кабинетная бледность исчезла, и даже глаза как-то по-другому смотрят. Бравый такой.
Спрашиваю: с чего бы это? Оказывается, радуется тому, что наконец свалил с плеч груз писанины, которую в МВД словно специально какой враг придумывал и придумывал.
– Зверствуете небось?
Дима хмыкает. И рассказывает о том, что вот, например, во Франции, культурнейшем центре Европы, были очень любопытные традиции до начала Первой мировой войны: водить по улице арестованных в наручниках считалось не комильфо. А арестовывать приходилось, и частенько. Поэтому полицейские придумали милый способ. Брался рыболовный крючок на леске, подцеплялся за кожу мошонки арестанта, леска продевалась через одежду и держалась полицейским в руке. Полицейский и арестованный мирно шли к участку, не оскверняя тонкие чувства парижан… А перед началом войны и вообще без суда расстреляли несколько сотен особо опасных, после чего не особо опасные валом повалили в армию, чтоб до них руки правосудия не дошли.
Я вообще-то за последние годы убедился в том, что европейцы еще те штукари, но вот чтоб так, запросто…
Николаич, как образцово-показательный больной образцово-показательно лежит под капельницей и читает книжонку в мягкой обложке. Увидев меня, откладывает ее на тумбочку. Странно он выглядит – один в палате. Правда, палата очень маленькая.
Здороваемся.
– О, видите – респект оказали. Всех ходячих погнали на лекцию к майору, а мне разрешили полежать. Как там лекция?
– Ну. Вроде дельно читается. Толковые вещи говорит этот танкист.
– Рассказывайте, что нового, как тут оказались…
Но рассказать толком не успеваю ничего. За дверью раздается приближающийся шум, и среди гвалта я отчетливо слышу выкрикнутое характерным голосом:
– Вы жалки!
Нет, я точно убью этого чертового курсанта, сколько ж можно-то, в самом деле, клоунадой заниматься. Ничему дурак набитый не научился!
Виктор проснулся ни свет ни заря. Полежал. Обдумал еще операцию. Автомастерская, которую он решил сегодня посетить, лежала на второстепенной дороге, да еще и не на самой дороге, а на ответвлении от нее. Вроде бы там были остатки деревни. Во всяком случае, еще дома три-четыре вроде б были. И сараи.
Еще там воняло. Так воняло под Новгородом, где щедрые городские власти выдали землю под садоводства аккурат рядом с громадным свиноводческим комплексом. Значит, рядом с автомастерской свинарник. Будут ли там живые свинки или уже дохлые, тоже интересно.
Тихо одевшись, Виктор сходил к газгену. Посмотрел, какие детальки нужны, померил все, что нужно, накидал на бумажке размеры. Вроде б не так все сложно. Нет, точно, все можно восстановить. Он справится.
Виктор ухмыльнулся. Электрогенератор на дровах – это лихо.
Заправил машину по пробку. Канистры сложил сзади – мало ли, вдруг удастся разжиться бензином. Не лишним будет. Проверил все, что было в машине, включая огнетушитель и аптечку. Посмотрел в небо и увидел, что из трубы занятого ими дома валит дымок. Ирка завтрак готовит.
Жена была молчалива, завтрак соорудила плотный. Попили кофе, поели.
Прихватив тяжелую тушку ДП и запасные диски, Виктор вышел из дома, почувствовав с досадой, что жаль уходить из уютного тепла.
Недолго пожили, а уже своим домом почувствовал. И такой желанный и дорогой совсем недавно бункер в лесу, заботливо построенный для выживания при катастрофах, показался теперь темной медвежьей берлогой. Но в этом своем ощущении Виктор не признался бы даже под пыткой. Подумав об этом, он невесело ухмыльнулся, почувствовав фальшь своей мысли – положим, под пыткой, наверное бы признался, да только где взять такого дурака, который стал бы пытать по такому пустяковому вопросу.
– Вить, ты только не сердись, – повернулась к нему Ирка, – но ведь верно же, что тут жить лучше. Ты даже сегодня не стонал и не храпел.
О, а вот и сыскался пытатель. Точнее, пытательница, да это все пустяки.
– Ладно, – снизошел Витя, – раз тебе тут нравится, то поживем здесь.
– Спасиба, милый! – Ирка звонко чмокнула мужа в щеку.
Скоро и поехали. Ирка еще загрузила торбу с едой и термосом. Взяла в руки короткую помповушку, к радости Витьки, проверила оружие и устроилась на своем переднем сиденье.
Витя попинал колеса, хотя еще совсем недавно проверил их с манометром, выдохнул воздух из легких и сел за руль.
УАЗ заурчал и попер на встречу с автомастерской. Виктор прикинул, как ему лучше подобраться, рассчитал по расстоянию, подумал о точке, с которой осмотрит деревушку. Глянул на свою супругу. Ирка сидела напряженно и внимательно шарила глазами по всему, что могла оглядеть.
Убивать курсанта не получается – мимо меня на каталке проезжает тот самый Фетюк, которого так точно и удачно передразнивал Ленька. Ну все, пропал калабуховский дом. Раз это существо здесь, значит, тут тоже сейчас начнутся глад, мор и все казни египетские. Нет, конечно, кто как, а я уверен: несчастливость – это такое же заразное явление, как грипп. Разумеется, Фетюк и тут скандалит. Пользуюсь тем, что на меня оглядывается один из сопровождающих каталку медиков, и жестом зову его к себе.
Каталка едет дальше, увлекаемая смутно знакомыми тетками – вроде видел я их в самом начале, чуть ли не в первый же день Беды, стояли тут с автоматами в холле. Мужик подходит ко мне. Здоровенный. Повыше меня, физиономия добродушная и странный шрам крестом на щеке. Почему-то вспоминаются виденные на картинках позапрошлого века немецкие бурши после своих дурацких дуэлей. Традиция была у немецких студентов в конце XIX века дикая для всех других европейцев – вызывать друг друга на дуэли, которые проходили более чем странно: дуэлянты, вооруженные недосаблями шлегерами[16] и закутанные в своеобразные кожаные доспехи (фартук, шарф, перевязь правой руки и перчатка), надев очки из металлической сетки, сосредоточенно долбали друг друга по голове и лицу, стоя практически неподвижно. Собственно, все это было для приобретения кучи шрамов – германские девушки, и без того любившие студентов, от скартированных буршей просто таяли. Француженки, наоборот, не понимали, что в изрубленной морде красивого.
– Коллега? – спрашивает меня этот бурш.
– Я хотел предупредить об этом пациенте, довелось с ним уже общаться…
– И что вы хотите сказать?
– Он очень хорошо пускает пыль в глаза. Создает себе дутый авторитет, когда же дело доходит до дела, все кончается сварой, руганью и дракой. Не совсем понятно, но он очень тонко ориентирован в нюансах гомосексуальных отношений, богатая лексика именно в этом плане.
– В наших армейских кругах обещание… э-э-э… гомосексуально употребить нерадивого подчиненного тоже широко распространено, – ухмыляется коллега.
– Ну это так, но там нет акцентировки на гомосексуальные тонкости. Шаблон, дурное знание предмета…
– Я вас понял. Спасибо, но мне такие уже попадались. Собственно, картина довольно понятна – это человек, страдающий психопатией возбудимого круга. Правда, возможен вариант – не психопатия, а психопатизация, то есть не врожденная аномалия, а приобретенная, например после травмы головы. Отсюда и злобность совершенно не по делу, выпирание собственной персоны, влезание везде и всюду, в том числе туда, где его послали «на хутор бабочек ловить», а он все является и пытается торжествовать. Плюс интерес к «гомосятине» в беседе, но не на деле. Это так он понимает свою крутизну. Вроде как в «Полицейской академии»: «Настанет день, Махони, когда я буду держать твою розовую задницу в руках…» А персонаж совсем не гомо – вполне гетеро, но именно так он должен ощущать себя крутым. Именно это, а не другое говоря.
– Солоно вам с ним придется! – сочувствую я.
– Психопат вполне понимает, что нарывается, и готов свернуть наезд, но, почувствовав слабину в противодействии, распоясывается, – явно со знанием дела поясняет здоровяк. – Если же он знает, что получит отпор, и получает, то успокаивается и переходит к нормальному уровню общения. Особенно благотворно работает метод «по рогам». Неплох старый метод с сульфозином, но в полевых условиях малоприменим. С таким сложнее всего его домашним. В общении с близкими людьми может сорваться без повода и мелочь превратить в нечто заоблачное – на определенное настроение. В другое время нормален, и жена может точно определять, когда следует молча подать шляпу, выпроводить его на работу и лучше не начинать беседу с ним. Иногда это четко сочетается с определенной погодой, иногда зависит от движения мочи в организме и заранее не определяется. Нахамив жене без повода, способен извиниться и пообещать, что больше так не будет. Совершенно искренне, но сорвется снова – это выше его. Таких людей называют «люди с коротким фитилем».
– О, очень грамотное описание! А фитилек-то, того, прикрутить надо, коптит!
– Да ничего особенного, достаточно характерное явление, прикрутим. Вы тот самый врач из охотничьей команды? – спрашивает он меня.
– Ага, – отвечаю ему и представляюсь.
– Очень приятно. А я Глеб Валерьевич.
Жмем друг другу лапы. У него очень мягкая кожа, нежная и бархатистая, но рукопожатие крепкое – силен, видно. И, наверное, неплохо владеет перкуссией и пальпацией – не зря же о лапах заботится. Правда, у учившегося на нашем курсе карточного шулера тоже были такие же мягкие лапки. Когда нужна повышенная чувствительность пальцев, высококлассные специалисты таких разных профессий, как врач и шулер, оказываются в одном ряду.
– Да, к слову, прозвище у меня – Бурш. Только вот шрам к мензуре никакого отношения не имеет. Но пиво люблю. Хотя сейчас большинство производителей совсем опаскудились, валят крупу вместо солода, сволочи. Продукт портят… – поясняет врач.
– Э-э-э-э, мензура, что-то знакомое, но не вспомню… – ковыряюсь я в своей памяти.
– Стиль фехтования на немецких студенческих дуэлях, – усмехается собеседник.
– А, точно, вспомнил! С этим пациентом что стряслось?
– Ожог бедра второй-третьей степени. Процентов шесть-семь.
– Это как ему так повезло? – удивляюсь я ожогу в снежную пору.
– У печки чугунной уснул. Привалился и почувствовал поздно, что поджарился. Но это ладно, справимся, хуже, что он по своей упертости еще смазал все подсолнечным маслом и пузыри проколол. Мне объяснил, что я не в теме, – уточняет Бурш.
– Это для него характерно.
– Коллега, к вашей команде будет, видимо, просьба скоро: посодействуйте – зачистку госпиталя так и не проводили, а там очень много оборудования и инструментария, – переводит разговор на более важное коллега.
– А свои силы? – удивляюсь я.
– Чудом избежали крупной аварии. Там у нас баллоны с кислородом. Мы вовремя успели остановить пальбу. И такой момент: после зачистки обычными матрозами и офицерами от оборудования, оказывается, остаются только дырявые ящики с бренчащими внутри обломками. Потому чуток поработали на первом этаже и поняли, что это как лечение фимоза проводить газонокосилкой. К сожалению, там и морфы оказались. Потому сейчас вашего командира будут лечить с максимальным респектом, а потом, видимо, попросят о взаимной услуге.
– Нам тогда проводники понадобятся.
– К вашим услугам. Всего из госпиталя девять человек спасли, так что есть кому помочь, двое – врачи, я в том числе. Сейчас по плану госпиталя работаем, чтоб было ясно, где можно лупить безоглядно очередями, а где поостеречься и лучше холодным оружием. Аккуратно…
– Вас спасли из госпиталя? – удивляюсь я.
– Да. Через пару дней после вашего рейда.
Появившаяся вблизи санитарная тетка бурчит:
– Глеб Валерьевич! Пациент ждет!
– И как этот пациент себя ведет?
– Как хам трамвайный. Глеб Валерьевич, Нинка сейчас ему точно биксой по башке треснет, сил уже нету!
– А он, бес окаянный, искушая преосвященного чистоту, смердел мерзко, – непонятно заявляет врач и, хитро подмигнув мне, отправляется утихомиривать недожаренного Фетюка.
Виктор вдруг чертыхнулся и резко тормознул. Ирка тревожно глянула на него и поудобнее перехватила ружье:
– Что, Вить?
Витя хмуро вылез из теплой кабины и пошел куда-то назад. Ирка подождала немного и, вздохнув, выскочила следом. Своего мужа она знала как облупленного, видела, что он встревожился всерьез и как-то безнадежно, нехорошо встревожился. А такое с ним редко бывало.
Его кислая физиономия и уставившийся в колею взгляд только подтвердил опасения. Спрашивать Ирка не стала – сам скажет.
– Следы! – буркнул Витя, ткнув рукой в перчатке туда, откуда они приехали.
– И что?
– Да то. Свежих следов шин много в лесу?
– Да кто смотреть-то будет? Зайцы-лисы?
– Дура ты, Ириха. Любой, кто увидит, легко определит, откуда ехали. И может сам или дойти, или доехать. А там у нас база. Понимаэшь?
– Да мало ли кто ехал!
– Это раньше. А сейчас просто так не катаются. Видно же, что джип, что один, да еще и негруженый. И кто тут такой беззаботный ездит? А вот они мы, два лапчатых гуся!
– Вить, тут никого ж быть не может, только мы – два идиота.
– Лыжников забыла? Которые покойную бабку Арину нашли? Сейчас кто поумнее из городов рванули. Как раз куда поглуше. А до нас – всего ничего.
– Витя, да ведь девяносто километров! – воскликнула Ирка.
– И что? На лыжах с перекуром да ночевкой – не фиг делать. Меня уже обносили, спасибо большое, помню прекрасно, – помрачнел от воспоминаний Витя.
Настроение у Виктора испортилось. Привязанные к УАЗу срубленные елки не дали никакого эффекта. Самокритично глянув на получившееся, Виктор помрачнел еще больше. Вместо следа просто проехавшего УАЗа получился след проехавшегося УАЗа, который с какой-то хитрой целью волок за собой пучок елок. Встретив в лесу такое, сам Виктор из принципа бы разведал, что это за игры. И он не считал идиотами других лесных людей, которые обычно думали четко, внятно и без всякого ненужного расползания мыслью по деревьям. Раз кто-то что-то прячет, значит, скорее всего, это что-то вкусное и нужное. И дальше детская сказочка про визит голодного медведя на склад запасливого бурундучка…
И ведь ничего в голову не приходит. Разве что крутится в голове, как заяц-русак следы путает. Мастер, ничего не скажешь. На пути от кормежки к своей лежке он делает петли, пересекая свой след, «вздвойки», проходя по своему старому следу двадцать – тридцать метров в обратном направлении, и «сметки» – большие скачки в сторону. Но на джипе в сторону не прыгнешь, а на петлях – горючее-то не казенное. Получится, что на каждую поездку, считай, втрое больше придется топлива жечь. А это никак не радует. Топлива-то не цистерна. Да и УАЗ жратиньки любит, особенно по снегу и бездорожью. Впрочем, тупо стоять и таращиться в четко промятые колесами следы тоже неумно.
Решив, что все же стоит покрутиться по лесу, а не переть как по нитке, Виктор взял сильно в сторону и через несколько километров расстроился еще больше. Сквозь редколесье на опушке четко виднелись какие-то яркие пятна, и не надо быть семи пядей во лбу, чтоб понять: там впереди за деревьями минимум от трех до пяти легковых машин. Вон ярко-красная. Синяя рядом. Между ними не то сугроб, не то приземистая серая. И сразу две черные. Влип, черт все это дери. А все эта зараза Ирка с ее газгеном. Оглянувшись на подругу, Витя остыл. Она сидела, собравшись в комок, словно большая кошка, зло сощурив глаза и держа наготове свою помповушку. И правой рукой держалась за дверцу, готовая выскочить из машины по первому знаку.
Утихомирив себя тем, что глупо искать виноватых, особенно когда виноват только сам, и уж если встретились, то встретились, Виктор выпрыгнул из машины, прихватив с собой ключи, выдернул ручной пулемет с заднего сиденья и, почувствовав себя гораздо увереннее с мощным боевым железом в руках, пошел к опушке. Не расслышать шум УАЗа тихим утром мог только глухой, надеяться же на то, что тут оказалось отделение общества глухонемых в полном составе, было глупо. Махнув Ирке, чтоб шла уступом, Виктор, не особо скрываясь, вышел на полянку и встал столбом. Выскочившая следом за ним Ирка тоже остановилась, открыв рот.
На просторной полянке стояло несколько легковушек. На притоптанном, густо заляпанном кровищей насте валялись какие-то вещички, бумажонки. Обертки, пустые бутылки, еще какой-то мусор. Пустые консервные банки. Следы кострищ с рогульками. Машины стояли расхристанными, видно было, что их разграбили полностью – даже сиденья выдраны, пустые багажники, открытые горловины бензобаков… И ни единого человека рядом. Ни живого, ни мертвого, что особенно удивило. Крови было налито слишком много, должны были быть зомби, не выживают с такой кровопотерей.
Отдав Ирке ДП и пристроив ее более-менее удачно, Виктор с помповушкой в руках быстро пробежался вокруг, порыскал по полянке, дал небольшой круг по лесу. Так, костры жгли – три штуки. Несколько дней. Варили еду. Отпечатки на снегу не то чайника, не то кастрюли. Ага, здесь стояли палатки. И тут тоже. И здесь не меньше двух штук. Люди ставили неопытные – нет подстилки из хвои. Или, может быть, просто упакованные? Да нет, машинки весьма средненькие, не из навороченных. Еще две палатки с краю. Консервы, судя по банкам, чушь какая-то – рыбные из тунца и тушенка из никудышных, где одна соя с жижей. Резаные шампиньоны. Кукуруза сладкая и томаты маринованные. Нет, все-таки люди неопытные. Так, что тут? Ага, следы в сторону от опушки. Размашистые не то шаги, не то прыжки. Отпечатки только носков обуви, без каблука, значит, рванул кто-то стремглав, на цыпочках. И кровища в конце следа. Вроде как волосы и комочки мозга в сгустевшей кровище? Да, точно, они самые. Волосы короткие, сантиметра два, не больше, русые. И обратный след – за ноги тащили на опушку. А кто тащил? Хорошие следы, прочно как оттиснутые. То ли бабы, то ли мужики невысокие – размер сапог-то максимум на рост сто шестьдесят – сто семьдесят сантиметров. А обувка хорошая, по подошве судя. Не из дешевых. Еще следы от опушки, но тут, видно, повалили и боролись. И крови нет. След-то точно женский. От каблуков остались длинные четкие, прорытые до земли борозды. А вот детские следы, но опять же кровь. И полосатая маленькая варежка чуть в сторонке.
Осмотрел машины. Пулевых пробоин нет, а вот картечные есть. Охотничье оружие тут применяли. Сколько стволов – не понять. Гильз ни одной нет. Получается, одни нищеброды сюда прикатили и разбили лагерь, а потом приехали другие нищеброды, по их следу скорее всего… И что? Черт его знает, что…
Есть о чем задуматься…
М-да. Сколько отличных людей погибло, а Фетюк живой. И в Кронштадте уже. Впрочем, его, судя по бронику, отсюда и послали в концлагерь с писарями. И если выживет дальше, будет распинаться о том, какие вокруг были идиоты и как он всех учил и спасал. Еще и ранение получил в ходе выполнения задания. Очередной ветеран колчаковских фронтов.
У меня такой же боец был в отделении, что ни поручи – все завалит с треском, с каким иной кто и нарочно бы провалить не смог, даже за большие деньги. Вот выставили его на перекресток на крупных маневрах, а он там так уснул, что проверяющий из штаба корпуса сначала забрал у него автомат, а на обратном пути – и рацию. Но апломба было море. На всех смотрел как на червей. Потом автобус разбил прямо в парке. Снял его с передачи, когда агрегат стоял на эстакаде. Тормоза ручного, ессно, не было. Зачем снял – объяснить не мог. Сам даже не водитель был. Ну точно Фетюк! И главное – апломб!
Был такой же знаток всего на свете в соседней группе. Уже в мединституте. Очень заносчивый. Если его кто спрашивал о чем-нибудь, то он делал великое одолжение, снисходя до ответа, отвечая важно и мудрено. Меня как раз должны были спросить по биохимии, причем надо было разобрать весьма сложную реакцию, в результате которой организм человека производил заветные молекулы АТФ. Вот я знатока и попросил помочь. Он долго величался, в итоге сообщил, что в результате сложной реакции получится восемь молекул АТФ. Ну меня и вызвали. Я такой весь из себя гордо выхожу, поизображал мордой лица задумчивость, дескать, в уме посчитал, ага… Говорю:
– Восемь молекул АТФ.
Дальше было пятнадцать минут позора, гоняла меня преподавательница как вшивого по бане. Молекул в результате оказалось тридцать девять! Даже не четно и не кратно!
Подхожу к знатоку после занятия, спрашиваю:
– Илюша, а сколько в магазине автомата Калашникова патронов помещается?
Он опять щеки надувать, но я его таки заставил дать ответ. Оказалось – двадцать четыре патрона, ага. Прояснил я для себя уровень знаний этого всезнающего «эрудита»…
Возвращаюсь в палату к Николаичу.
Коротенько рассказываю ситуацию. Намекаю на будущее задание. «Старшой» хмыкает. Видно, что уже в курсе.
Поясняет, что ровно та же песня и на заводе. Вот наши малокалиберные патроны и пригодились. С госпиталем еще хуже – там всерьез говорят о необходимости рукопашной драки с морфом. Ну нельзя там стрелять, все насмарку пойдет, а здание и оборудование – необходимы. В общем, думать надо. Врукопашную на морфа – это отдельный праздник. Мне, к слову, тож милое заданьице припасли.
Удивляюсь.
Николаич хмуро поясняет: «Архив вивисектора» – кучу видеокассет нашли при досмотре его апартаментов. На месте посмотреть невозможно, по словам уцелевшей девчонки – той, эскортной, – Маста свои развлечения снимал. Если в куче кассет только садирование малолеток, то такое, в общем, никому не нужно. Но если он снимал не только садосекс, а еще и свои эксперименты, то тогда его записи имеют серьезную цену.
И вполне секретны, что характерно. Потому надо привлечь для просмотра того, кто не рехнется. В запой не уйдет, не начнет мебель крушить, а посмотрит на предмет отделения морфов от девчонок. И при этом сам не начнет таких экспериментов и не расскажет кому не нужно. Вот моя кандидатура и всплыла.
Честно признаться, смотреть детский вариант чеченских трофейных записей не соблазнительно. Пытаюсь спихнуть с себя на братца или на особистов, но, судя по всему, вопрос решен. Братец сейчас в лагере на полпути к сумасшествию, особистам работы и без этого видео полны руки, там сейчас много чего интересного выясняется – даже подкрепление туда посылают: из всех, кто к правоохране хоть как причастен. Потому вот скоро мне вручат мешок с видео.
Ну, родина сказала надо – куды ж денешься.
Мне страшно не хочется этим заниматься. Однако приказ есть приказ, против приказа не попрешь. И испольнять его надо по возможности точно, это нам за прошедшее время много раз поясняли на примерах. Артмузейский как раз перед тем, как мы сюда прибыли, аккурат такую историю рассказывал: именно про то, что приказы надо выполнять правильно. Иначе получится некрасиво. На Ленфронте в определенных кругах было известно диверсионное подразделение, которое штабники с иронией называли «конными лыжниками». Командовал им весьма колоритный майор, настоящий, даже чуточку карикатурный – щирый хохол, разумеется, с усищами «як у Тараса Бульбы», с трубочкой-люлькой, в папахе и в расшитых валенках, что особенно бесило ревнителей устава. Бывший кавалерист командовал отрядом лыжной разведки. И, как на грех, отлично командовал – потери незначительные, а задания выполнялись с блеском. Вот ему и поручили добыть языка, а лучше двух, из прибывшей свежей эсэсовской части, занявшейся карательными делами в германском ближнем тылу. Часть эта была из каких-то нидерландских добровольцев, и майор по получении задачи почему-то оскорбился. Ему не понравилось, что его отправили добывать «чи хламанцив, чи халанцив». Что-то в этом показалось ему неуважительным.
Линию фронта его головорезы прошли без сучка без задоринки, вышли к деревне, где расквартировались каратели… Дальше начались сюрпризы. Оказалось, что эти не то фламандцы, не то голландцы жителей из домов выгнали, расположились там сами, спят как на курорте – в нижнем белье, а такими пустяками, как часовые или там патрули, не заморачиваются вовсе. Приходи, кума, любоваться.
Кума и пришла. После первых же гранат из изб вылетели перепуганные арийцы, как и говорили местные жители – в одном белье и без оружия. Дальше была маленькая Варфоломеевская ночь, сопротивления бравые эсэсманы не оказали почти никакого, и вырезали их быстро. Настолько быстро, что, когда майор озаботился взятием пленных, оказалось, что в живых ни одного уже нету. Ну так вышло. Куркуль-майор привел обратно немалый обоз, вывезя опять же через линию фронта добытые богатые трофеи. Однако все эти шмотки-ружья не вызвали никакой ажиатации у командования. Как ни упирал майор на то, что все прошло удачно, его тут же срезали скучным вопросом: тебя послали, чтоб ты пленных взял? Где пленные?
Не зря не хотел козак ехать к «чи хламанцям, чи халанцям». Вместо благодарности получил головомойку и остался без вполне заслуженного ордена. Пленные эти были нужны для какого-то серьезного дела политического толка, а шмотки в этом не помогали…
А в палату совершенно неожиданно заявляется Дима-опер. Даже с презентом для больного – несколько пакетов с кефиром. Гордо отмечает, что кефир не просроченный. Значит, где-то ухитрились производственный цикл удержать. Радует. Тем более кефир – штука сложная в изготовлении и действительно полезная. Физиономия у Димы обветрилась, погрубела, кабинетная бледность исчезла, и даже глаза как-то по-другому смотрят. Бравый такой.
Спрашиваю: с чего бы это? Оказывается, радуется тому, что наконец свалил с плеч груз писанины, которую в МВД словно специально какой враг придумывал и придумывал.
– Зверствуете небось?
Дима хмыкает. И рассказывает о том, что вот, например, во Франции, культурнейшем центре Европы, были очень любопытные традиции до начала Первой мировой войны: водить по улице арестованных в наручниках считалось не комильфо. А арестовывать приходилось, и частенько. Поэтому полицейские придумали милый способ. Брался рыболовный крючок на леске, подцеплялся за кожу мошонки арестанта, леска продевалась через одежду и держалась полицейским в руке. Полицейский и арестованный мирно шли к участку, не оскверняя тонкие чувства парижан… А перед началом войны и вообще без суда расстреляли несколько сотен особо опасных, после чего не особо опасные валом повалили в армию, чтоб до них руки правосудия не дошли.
Я вообще-то за последние годы убедился в том, что европейцы еще те штукари, но вот чтоб так, запросто…