Николай Чадович. Щепки плахи, осколки секиры

   Сделав вокруг ватаги широкую петлю (не плавную, как парящая птица, а ломаную, скорее присущую летающим насекомым), посланец сиреневого мира устремился прямиком на людей. Лиловые блики так и поигрывали на нем, как на листе фольги, а полет был совершенно бесшумным (хотя, возможно, человеческое ухо просто не могло уловить его звук).
   – Какого хрена ему надо? – пробормотал Зяблик, попеременно щуря то левый, то правый глаз.
   – Мог бы и мимо пролететь, – констатировал Смыков, тоже успевший вооружиться. – А если вернулся, значит, интерес имеет.
   – Сейчас мы ему этот интерес отобьем, – зловеще пообещал Зяблик, не в привычках которого было пасовать перед кем-либо, пусть даже перед нечистой силой. – Терпеть не могу, когда всякая шушера в честную компанию без приглашения лезет. Да еще и без своего стакана…
   – Я бы лично посоветовал пока воздержаться от крайних мер, – сказал Цыпф. – Нет никаких оснований считать, что это создание имеет агрессивные цели.
   – Когда основания появятся, ты даже до трех сосчитать не успеешь, – возразил Смыков. – Заруби это на своем шнобеле.
   – В самом деле не надо эту штуку трогать, – поддержала Цыпфа Лилечка. – Ну посмотрите только, какая она безобидная. На стрекозу похожа… У стрекоз крылышки точно так же поблескивают.
   – Вот так довод! – хмыкнул Зяблик. – Крылышки поблескивают… У волка клыки тоже поблескивают. Целоваться с ним, что ли, после этого?
   Создание, которое Лилечка сравнила со стрекозой, было уже совсем рядом. Оставалось совершенно непонятным, каким это образом оно держится в воздухе, да еще и совершает всякие замысловатые маневры. Опасаясь столкновения с ним, кое-кто из людей попятился, а кое-кто даже присел.
   Один только Зяблик продолжал стоять во весь рост. Обе руки его были заняты – правая пистолетом, а левая фляжкой, в которой еще плескался спирт, – и, похоже, он никак не мог решить, какое из этих средств наиболее эффективно против нахальной стрекозы.
   – Ладно, – сказал он примирительно. – Глотни… И помни, тварь, мою доброту…
   Лиловое создание было уже почти рядом с Зябликом, и он тронул его горлышком фляжки – сначала осторожно, а потом смелее.
   – Отбой, братва, – произнес он затем. – Ложный шухер. Плод воспаленного сознания.
   И действительно, так напугавшее всех порождение чужого мира оказалось всего лишь оптической иллюзией. Фляга прошла сквозь него, как сквозь облачко лилового дыма, а еще точнее – как сквозь медленно перемещающееся световое пятно.
   – Нда-а… – сказал Смыков, разгибаясь. – У страха глаза великаньи, да ножки тараканьи.
   Мираж, медленно снижаясь, продолжал порхать поблизости от ватаги, и Смыков пренебрежительно ткнул его своим пистолетом. Раздался тонкий звук – словно у хрустального бокала откололась ножка, – и ствол укоротился на одну треть, точно по спусковую скобу.
   – Не понял… – Смыков повертел обрубок пистолета. – Как бритвой обрезало… Вот не повезло…
   – Зато мне повезло, – сообщила Верка, отбегая в сторону. – Я эту тварь хотела ногой пнуть.
   – Пусть это будет всем нам уроком, – похоже, такой поворот событий устраивал Лилечку. – Не надо никого зазря трогать. Ни мышку, ни букашку. Моя бабушка даже тараканов божьими созданиями считала. И если травила их, то потом грех замаливала.
   – Твоя бабушка прямо легендарная личность, – рассеянно произнес Цыпф, внимательно наблюдавший за полетом лиловой стрекозы.
   – А ты думал… Когда вернемся домой, обязательно навестим ее. В Лимпопо. Я теперь никаких путешествий не боюсь.
   – Это уж точно… – забрав у Зяблика окончательно опустевшую фляжку, Цыпф швырнул ее в загадочную тварь, вроде бы бесплотную, а вроде бы и нет.
   Две попытки подряд подтвердили первую версию – фляжка, не встретив никакого сопротивления, проходила сквозь лиловую стрекозу. Зато третья попытка окончательно запутала проблему – импровизированный метательный снаряд вдруг бесследно исчез, даже не долетев до цели.
   – Вы табельным имуществом очень-то не разбрасывайтесь, – проворчал Смыков. – Другой такой фляжки тут, наверное, и за миллион рублей не достанешь.
   – Помолчал бы лучше! – огрызнулся Зяблик. – Кто пушку угробил?
   – Еще неизвестно, угробил ли я ее… Немного короче стала, вот и все. В восемнадцатом году целые армии с обрезами воевали…
   – Сам ты обрез! – Зяблик вырвал у Смыкова пистолет и легко сорвал с него затвор. – Видишь? Возвратная пружина тю-тю! Теперь твоей пушкой только гвозди забивать.
   Скрепя сердце Смыков был вынужден признаться:
   – Радуйтесь… Хоть на этот раз вы оказались правы.
   Покружив вокруг ватаги еще какое-то время, загадочное существо все так же бесшумно уплыло в окружающие дали, которые уже не были – как раньше – просто глухой сиреневой мглой, а менялись, шевелились, вибрировали, демонстрируя признаки иной, непостижимой для человека реальности. Фляжка исчезла безвозвратно, точно так же как и обрубок пистолетного ствола.
   Взоры всех членов ватаги устремились на Цыпфа. Люди ждали от него свежих разъяснений. Это уже вошло в привычку, как и вечные перебранки между Зябликом и Смыковым.
   Однако на этот раз Лева что-то не спешил обнародовать свою точку зрения. Первой затянувшееся молчание нарушила Верка.
   – Что ты, Левушка, по этому поводу можешь сказать? Не томи нас, зайчик.
   – А что может сказать амеба, случайно натолкнувшаяся на окурок, – туманно ответил Цыпф и откашлялся в кулак.
   – Ты свой базар слегка фильтруй! – набычился Зяблик. – И не ломайся, как старая хипесница… У амебы мозги отсутствуют, и говорить она не умеет. А ты пять языков изучал. Не зазря же тебя столько лет при штабной кухне кормили. Философ называется…
   – Вряд ли вам будет интересно то, что я скажу, – слегка обиделся Лева.
   – А это уже не тебе решать.
   – Хорошо, – согласился Лева, как бы даже с угрозой. – Я скажу. Сами напросились. Только прошу меня не перебивать и не комментировать. Каждое слово разжевывать я не собираюсь. Даже и не уговаривайте.
   – Какой-то ты сегодня нервный, – удивилась Верка. – С чего бы это? Иного мира испугался? Или той фанеры, что вокруг нас летала? А разве в Нейтральной зоне или Будетляндии легче было?
   – Не легче. Но там мы по крайней мере знали, какие неприятности можно ожидать и от кого именно.
   – Не знаем, так узнаем.
   – Боюсь, вы недооцениваете всю сложность ситуации, в которой мы оказались. – Те, кто стоял поближе, видели, как Лева обреченно махнул рукой, а тем, кто успел отойти, показалось, что огромный лиловый нетопырь распустил свои крылья-перепонки. – Поймите, даже наше родное трехмерное пространство в своем реальном виде сильно отличается от наших представлений о нем. Существует масса деталей, просто недоступных человеческому восприятию. Радиация, например. Или все виды электромагнитных взаимодействий. А ведь все это явления материального плана. Реальному миру мы приписываем свойства мира кажущегося. Это наша сугубо индивидуальная иллюзия. А у насекомых, скажем, совсем другая иллюзия о мире. Я уже не говорю о рыбах и амфибиях.
   – А кто такие эти амфибии? – поинтересовалась Лилечка.
   – Лягушки, – объяснил Лева. – Лягушки только ту муху видят, которая летает.
   – Просили же не перебивать, – проворчал Смыков.
   – Мне можно, – заявила Лилечка убежденно. – Продолжай, Лева.
   – И тем не менее, не имея полного представления о реальном мире, мы вполне сносно существуем в нем. За это надо сказать спасибо эволюции, наделившей нас оптимальным набором органов, с помощью которых земные существа отыскивают пищу и узнают о приближении опасности. Здесь же все абсолютно не так. Не зная реальной картины этого мира, мы не можем положиться на свои ощущения. Яркий пример этого вы только что наблюдали. Какова природа посетившего нас предмета? С одной стороны, он имеет свойства миража, а с другой – очень даже опасного хищника. Какой же образ наиболее соответствует истине?
   – Действительно, – хмыкнула Верка. – Какой?
   – Ни тот и ни другой. Но и оба одновременно. Если это действительно был представитель местной фауны, то мы видели лишь его искаженную проекцию на доступное нашему восприятию пространство. К примеру, тень хвоста. А его клыки нам никогда не рассмотреть, хотя они реально существуют. Когда этому гипотетическому хищнику надоело вилять хвостиком, он щелкнул клыками. Результат вы видели сами.
   – Лева, я тебя понял. – Зяблик все же не удержался от комментариев. – Проще говоря, если я увижу что-то похожее на арбуз и попробую его сожрать, то могу нарваться на неприятности. Это будет вовсе не арбуз, а любимая мозоль какой-нибудь местной твари.
   – Все может быть, – кивнул Лева.
   – Тогда это покруче, чем знаменитый эффект антивероятности, – присвистнул Зяблик. – Может, и почва под нами вовсе не почва, а проекция черт знает чего на пустое место? Шаг в сторону ступишь – и привет родне!
   – Повторяю, здесь все возможно… Мы не застрахованы от любых неожиданностей.
   – Что верно, то верно. – Смыков пощелкал ногтем по циферблату своих «командирских». – Двадцать лет сбою не давали, а тут – нате вам… Мы здесь уже полдня ошиваемся, а по часам только пятнадцать минут прошло.
   – Неужели? – удивился Лева. – А ведь секундная стрелка почти не движется… Сейчас я сравню со своим пульсом… Семьдесят ударов за пять секунд… Или часы действительно врут, или в этом мире время течет гораздо медленней, чем у нас.
   – А такое возможно? – поинтересовалась Лилечка.
   – Если допустить, что пространство, как вид материи, может иметь бесконечно разнообразные формы, то столь же разнообразным должно быть и сопряженное с ним время.
   – Ох, Боженьки, – вздохнула Лилечка. – Как мне домой хочется. Чайку бы морковного попить. Маньку бы горячую съесть. Умыться. Под теплое одеяло залезть.
   – Маньку горячую не обещаю, но печенье и консервы у меня остались. – Верка встряхнула свой мешок.
   – Беречь надо продукты, – наставительно заметил Смыков. – Предлагаю провести инвентаризацию, а в дальнейшем придерживаться режима строгой экономии.
   – До каких, интересно, пор? – поинтересовались сразу несколько голосов.
   – Пока не будут выявлены местные источники пропитания… или пока мы не протянем с голода ноги.
   – Так оно скорее всего и будет, – добавила Верка.
   – А вы не находите, что стало как будто бы теплее? – не вполне уверенно заявила Лилечка.
   – Это от спирта… – буркнул Зяблик.
   – Но я ведь почти не пила.
   – Верно… И теплее и светлее, – поддержал подругу Лева. – Наверное, начинается местный рассвет.
   – Неужели здесь и солнышко есть?! – обрадовалась Лилечка, о солнышке не имевшая никакого представления.
   – Если и есть, то лиловое… Да еще, наверное, в форме бублика…
   Вокруг творились какие-то странные вещи, и люди, пораженные фантастическим величием открывающейся перед ними картины, приумолкли. Сиреневая мгла редела, постепенно превращаясь в легкую сиреневую дымку, прозрачную во всех направлениях и даже, как ни странно, вниз.
   Место, где сейчас находилась ватага, невозможно было описать даже приблизительно.
   Если мысль о том, что человеческое зрение не способно распознавать вещи и явления сверхъестественного порядка, верна, то человеческий разум, столкнувшись со сверхъестественной проблемой, ведет себя куда более конструктивно, хотя и переводит эту проблему в плоскость более привычных аналогий.
   Может быть, именно поэтому представший перед землянами чужой и загадочный мир казался людям не то грандиозной глыбой чистейшего льда, не то недрами хрустальной горы, не то дном незамутненного озера. Пространство, со всех сторон окружавшее их, выглядело как сияющая сиреневая бездна, но, несомненно, таковой на самом деле не являлась. Ноги ощущали под собой опору, а глаза различали еле заметную сеть туннелей или капилляров, во всех направлениях пронизывающих этот не то лед, не то хрусталь. Вглядевшись пристальней, можно было заметить, что в смутно угадываемых пространственных лабиринтах копошится какая-то жизнь, разбуженная теплом и светом.
   – Клянусь, я что-то такое уже видела во сне! – заявила Верка, к которой вернулся дар речи. – Это кусок сыра. Прозрачного, насквозь дырявого сыра. В дырках гнездятся крохотные мошки. Вроде нас с вами.
   – Под ноги глянуть боязно, – призналась Лилечка. – Как будто по стеклу ступаешь. Вот-вот хрустнет…
   – Жаль, Толгая с нами нет, – посетовал Смыков. – Некого и в разведку послать.
   – А я тогда на что? – возмутился Зяблик. – Даром, что ли, казенный спирт сегодня жрал?
   Не дожидаясь благословения, он осторожно двинулся вперед, не отрывая подошв от того, что в данный момент служило ему опорой. Со стороны Зяблик напоминал смельчака, решившего по тонкому льду форсировать морской пролив. Все с напряжением следили за ним, воздерживаясь даже от обычных в таких случаях советов и подначек.
   Пройдя по прямой метров пятьдесят, Зяблик свернул в сторону. Шагал он теперь гораздо уверенней, чем прежде, хотя смотрел в основном под ноги, а не по сторонам. Однако вскоре он остановился, и явно не по своей воле.
   – Все! – объявил Зяблик. – Точка. Дальше не могу.
   – А что там такое? – осведомился Цыпф. – Стена?
   – Не знаю. Но хода нет. Как в матрас уперся.
   – Совсем недавно я говорил о том, что наше трехмерное пространство изотропно, то есть оно позволяет свободно двигаться в любом направлении, – напомнил Цыпф. – Здесь же этот закон, вероятно, неприменим. Среди многих измерений этого мира есть и такие, которые в принципе нам недоступны.
   – Что же тогда прикажешь делать? – Зяблик повернул назад. – С тросточками ходить, как слепые?
   – Возможно, со временем мы научимся отличать доступные измерения от недоступных. То, что Вера Ивановна назвала дырками в сыре, наверное, и есть те самые открытые для трехмерных существ пространства.
   – Все это хорошо, но только что мы есть и пить будем? – Зяблик выглядел как никогда мрачно.
   – Искать надо, – пожал плечами Цыпф. – На ощупь, на вкус. Помните, как мы в Эдеме искали?
   – Я, между прочим, ту стенку невидимую даже лизнуть не побрезговал, – сообщил Зяблик.
   – Ну и как?
   – А никак. Холодная, твердая и без вкуса.
   – Рисковали вы, братец мой, своим языком, – усмехнулся Смыков. – Очень рисковали.
   – А мне он без особой надобности. Это ты только у нас мастер языком работать.
   – Язык человека создал, – сказал Смыков наставительно. – Не только труд, но и язык. Так у основоположников сказано.
   – Засунь ты своих основоположников знаешь куда? – разозлился вдруг Зяблик. – Человеку от языка больше вреда бывает, чем пользы. Не хочу приводить примеры исторического, так сказать, масштаба, но за свою жизнь скажу. В городе Борисове гоняли нас, зеков, на лесозавод, шпалы пилить. Каждая бригада норму имела. И если ее не потянешь, начальство могло пайку урезать. Вот взялись мы с напарником за очередную заготовку. Обработали ее как следует, а смена, заметьте, к концу подходит. Вдруг я усекаю, что с одного торца у шпалы как бы гнильца имеется. Ткнул гвоздем. Вроде неглубоко, по палец. Хрен с ним, думаю. Отшарашил я на циркулярке восемь сантиметров, да и сказал при этом: «Для советской власти сойдет. Никто и не заметит. Это же шпала, а не член». Наутро меня прямо с развода – бац – к оперу. Так и так, говорит, плохи твои делишки. Гони чистосердечное признание о вчерашнем акте саботажа. И еще Бога моли, чтобы тебе политические мотивы не пришили. Две недели следствие шло, а потом мне прямо в зоне приговор вынесли. Добавить восемь месяцев с изменением режима содержания. С общего на строгий. По месяцу за сантиметр деревянной чурки. А на строгом режиме ты полосатую робу носишь, на которой напротив сердца с обеих сторон белые мишени пришиты. Чтоб охра в случае чего не промахнулась. А во время работы ни стоять, ни ходить не положено. Все только бегом. Кирпичи таскаешь бегом. Бетон – бегом. И все это за миску баланды и полбуханки черняшки. Ноги протянуть очень даже просто. Я только тем и спасся, что через три месяца осколочный перелом бедра заработал. А все из-за собственного языка.
   – Пример яркий, однако для нашего случая нехарактерный, – поморщился Смыков. – В условиях законности и порядка длинный язык действительно может навредить репутации его обладателя. А в творящемся ныне бардаке каждый волен чесать его как кому заблагорассудится. Чем вы, братец мой, кстати и занимаетесь.
   Лева, большой любитель Зябликовых баек, на этот раз пропустил мимо ушей почти весь его рассказ.
   Все еще являясь лучшими глазами ватаги, он в это время внимательно следил за одной из мошек, совсем недавно копошившейся где-то в неимоверной дали. Ныне же она, описывая в видимых и невидимых частях пространственного лабиринта замысловатые зигзаги, довольно споро приближалась к ватаге.
   Когда стало окончательно ясно, что существо это двуногое, прямоходящее, да вдобавок еще и обряженное в живописные лохмотья, Цыпф поднял тревогу:
   – Кажется, к нам опять какое-то чудо пожаловало.
   – Я его и сам давно заметил, – сообщил Смыков. – Ишь, ковыляет. Совсем как человек.
   – Поняли, значит, местные паханы, что летающей фанерой нас не запугать, и гонца шлют. – Зяблик сплюнул в сторону.
   – Почему вы решили, что гонца? – возразил Смыков. – А если палача?
   – Палач в одиночку не сунется. – Зяблик с сомнением покачал головой. – Кишка у него на такое дело тонка. Пускай этот фраер даже десятимерным будет, так я его в крайнем случае гранатой достану, если пуля не возьмет.
   – В самомнении вам, братец мой, не откажешь…
   Гонец (или палач) находился еще на таком расстоянии от них, что оптические иллюзии сиреневого мира не позволяли рассмотреть его облик во всех деталях, но энергия и целеустремленность движений невольно внушали уважение.
   – Идет как пишет… – Рука Зяблика сама тянулась к пистолету, и он, удерживая ее, почесывал живот.
   – Другой бы уже издалека шум поднял, – заметил Смыков. – А этот молчит. Знает, что зря глотку рвать здесь бесполезно. Тертый калач.
   Направлявшееся к ним двуногое существо при ближайшем рассмотрении действительно оказалось человеком. Неопрятная клочковатая борода и донельзя истрепанная гимнастерка свидетельствовали о том, что он довольно длительное время был отрешен от таких элементарных благ цивилизации, как бритва и иголка. Часть лица, не скрытая дикой рыжевато-бурой растительностью, являла собой зрелище уныло-непримечательное. Диагноз напрашивался сам собой: татаро-монгольское иго, дистрофия в десяти поколениях, хронический алкоголизм, унаследованный от родителей, близкородственные браки предков, серость, тупость, рахит и олигофрения, осложненная врожденной агрессивностью. Таких человеческих отбросов в окрестностях Талашевска было хоть пруд пруди – на чужие мечи и стрелы они особо не лезли, ко всем видам заразы имели стойкий иммунитет, а пропитание себе отыскивали с хитростью и безжалостностью гиен.
   От иных представителей своей породы этот типчик отличался разве что юркими движениями, характерными для мелких хищников, да эмблемами в виде дубовых веточек, украшавших засаленные петлицы его гимнастерки.
   Остановившись метрах в пяти от ватаги, он что-то раздраженно залопотал на непонятном языке. Помимо воли все глянули на Левку, но тот растерянно покачал головой.
   – Слова вроде бы и понятные, но смысла не улавливаю, – признался он.
   При звуках его голоса человечишко отпрянул назад, и его опасные глазки растерянно заморгали.
   – Земляки, никак? – Он был не то что удивлен, а скорее поражен. – Точно, земляки! – добавил он, вглядевшись в пуговицы Смыкова.
   – Все мы земляки, да не все товарищи, – неопределенно буркнул Зяблик, рука которого продолжала ерзать по животу в непосредственой близости от пистолета.
   – Как я погляжу, вы еще и новенькие? – Быстрый и ухватистый взор замухрышки скользнул по туго набитым мешкам и добротной одежде членов ватаги.
   – Угадал. Новенькие мы. Брусья. Но свои в доску, – загадочно ответил Зяблик.
   Человечишко косо глянул на него, однако своих чувств никак не выразил. Вопросы его в основном почему-то были обращены к Смыкову.
   – Живыми сюда прибыли али как? – поинтересовался он.
   – Мы что – на мертвяков похожи? – удивился Смыков.
   – А тут без разницы, – махнул рукой человечишко. – Ежели потребуется, тут и мертвецов к делу приставят. Очень даже просто.
   – Кто приставит? К какому делу? – насторожился Смыков.
   – А это вы скоро сами узнаете, – ухмыльнулся человечишко. – Только стоять вот так просто сейчас не положено. Недолго и беду накликать. Вы разве сигнала не получали?
   – Какого сигнала?
   – А прилетала тут к вам одна такая… блискучая…
   – Не знали мы, что это сигнал, – пожал плечами Смыков. – Уж простите нас, неуков.
   – Коли вы новенькие, может, вам это и простится. Хотя наперед знать нельзя… Курева не найдется? – Последняя фраза прозвучала отнюдь не просительно, а скорее вкрадчиво-угрожающе.
   – Сами, знаете ли, бедствуем… – замялся Смыков. – Но ради первого знакомства так и быть… Зяблик, дай ему закурить.
   – Табак не шахна, на всех не хватит, – буркнул Зяблик, однако одарил бородача щепотью махорки в комплекте с квадратиком газетной бумаги.
   Тот ловко свернул корявыми пальцами козью ножку, прикурил от кресала Смыкова и глубоко затянулся.
   – Крепка, едрена мать… Отвык уже, – он закашлялся.
   – Халява всегда глотку дерет, – мрачно заметил Зяблик.
   – Откель будете? – пуская дым на собеседников, поинтересовался человечишко.
   – Все оттуда же, – осторожно ответил Смыков.
   – Документов, конечно же, не имеете?
   – Почему же? Как раз таки и имеем, – задрав полу своей куртки, Смыков зубами разорвал низ подкладки и вытащил красную книжку, заботливо укутанную в несколько слоев целлофана.
   Человечишко осторожно раскрыл ее на первой странице и – не то из уважения, не то по неграмотности – прочитал по слогам:
   – «Ком-му-нис-ти-чес-кая пар-тия Со-вет-ско-го Со-ю-за… Смы-ков Ва-ле-рий Е-мель-я-но-вич»… Где-то мне вашу фамилию приходилось слышать. Да и личность вроде знакомая… Вы не в райпотребсоюзе служили?
   – Берите выше. В райотделе милиции. – Смыков уже овладел ситуацией и позволил себе проявить профессиональную бдительность. – И поскольку мне ваша личность совсем незнакома, извольте удостоверить ее документально.
   – Где уж там, – сразу пригорюнился человек с дубовыми веточками на петлицах. – Уничтожил я документы. Согласно устной инструкции заместителя председателя горсовета товарища Чупина… Чтоб врагам не достались… И как это вы меня не помните! Я же одно время председателем охотхозяйства служил. Правда, недолго. А потом егерем состоял в Старинковском лесничестве…
 
   Тихон Андреевич Басурманов был одним из посыльных, отправленных руководством Талашевского района в областной центр за разъяснениями по поводу необычайных стихийных явлений, не только выбивших каждодневную жизнь из привычной колеи, но и грозивших в самом ближайшем будущем сорвать уже начавшуюся битву за урожай.
   Поскольку первая партия посыльных сгинула без следа и среди населения уже гуляли провокационные слухи о голых неграх и косоглазых чучмеках, перекрывших все дороги не только республиканского, но и районного значения, Басурманову был поручен обходной маршрут, проходящий через леса и болота, вдали от людных мест и оживленных трасс.
   Не вызывало сомнений, что так хорошо, кроме него, никто не справится с этой ответственной задачей. И дед, и отец, и вся родня Басурмановых по мужской линии служили в егерях. Лесные чащи были для них, как для горожанина – сквер, а повадки зверей, птиц и рыб они понимали куда лучше, чем побуждения людей. Ружья, капканы, самоловы и рыболовные снасти были в доме Басурмановых таким же незаменимым предметом утвари, как горшки, сковородки и ухваты.
   Специфический образ жизни воспитал из Басурманова существо с внешними признаками человека, но с повадками и мировоззрением лесной твари, единственная цель которой – удовлетворение собственных телесных потребностей.
   Свои служебные обязанности, основной из которых была охрана фауны от браконьеров, он выполнял весьма ревностно, хотя побуждали его к этому отнюдь не добросовестность или любовь к животным, а дремучее чувство собственника, наряду с человеком свойственное и тиграм, и матерым волкам, и даже сивучам. Все двести гектаров вверенного Басурманову леса принадлежали только ему одному, и для соперников здесь места не было.
   Впрочем, как и многие хищники, смельчаком он отнюдь не являлся. Беспощадно подминая под себя всех слабых (не только животных, но и людей), Басурманов имел привычку лебезить и заискивать перед сильными мира сего. Уважать он никого на этом свете не уважал, но до времени побаивался. Его жизненное кредо напоминало поведение шакала, сегодня трусливо крадущегося вслед за львом в надежде поживиться объедками, а завтра смело вгрызающегося в еще теплое брюхо издыхающего царя зверей.
   Что касается его качеств охотника, тут Басурманову равных в Талашевском районе не было. С одинаковым успехом он ходил и на лося, и на кабана, и на рысь, и на зайца. Обмануть его не могла ни хитрая лиса, ни осторожная норка. Немало городских модниц щеголяло в мехах, добытых лично им. Читал Басурманов еле-еле, писал еще хуже, зато звериные следы распутывал так, что ему мог бы позавидовать даже пресловутый Натти Бампо, он же Кожаный Чулок и Соколиный Глаз.