Страница:
На какую-то секунду Вике даже показалось, что он лежит не на сеннике в убогой землянке, заброшенный чуть ли не на край света, а там, в уютной тихой квартирке, где, чтобы умыться, не надо выбегать на улицу, а достаточно всего лишь слегка повернуть латунный, начищенный до блеска, кран.
Практическая сметка, никогда не покидавшая Иртеньева, жестко вернув его к невеселой действительности, тем не менее повернула мысли совсем в другую сторону, заставив всерьез задуматься о возможности побега.
Подспудное желание поскорее выяснить, насколько это осуществимо, оказалось настолько сильным, что Вика, не силах противиться, тут же, отбросив все возникшие сомнения, осторожно, чтоб не разбудить Полю, выбрался из-под одеяла и принялся не спеша одеваться.
Раннее утро встретило Иртеньева удивительной свежестью. Без стука притворив за собой дверь землянки, Вика с наслаждением вдохнул напоенный запахами воздух и первым делом направился к ручью. И уже оттуда, наскоро ополоснув лицо в бочажине, он, снедаемый нетерпением, заторопился к реке.
По заросшему кустарником распадку Иртеньев дошел почти до самой воды и остановился, пораженный открывшимся ему видом. До сих пор, еще там, на барже, среди ссыльных, придавленный неизвестностью, Вика просто не обращал внимания на окружавший его пейзаж, но зато теперь он будто впервые увидел поразившую его первозданную ширь.
Над удивительно спокойной и только ближе к середине чуть тронутой мелкой рябью поверхностью воды стлался туман. В его прозрачной утренней дымке таяли очертания, и все равно, хотя до противоположного берега было не меньше версты, там легко просматривалась сплошная стена леса, разорванная в нескольких местах скальными выходами.
Впрочем, первоначальный восторг Иртеньева довольно быстро отступил, сменившись весьма невеселым выводом. Надежды удрать по реке, где идут только литерные караваны да время от времени появляются редкие пароходы, нет никакой.
И, уже заметив полувытащенный на косу чей-то дощаник, Вика только вздохнул. Даже если б и удалось стащить лодку, все равно плыть можно было лишь вниз по течению, куда-то в тартарары… Столь неутешный вывод тут же заставил Иртеньева сердито поджать губы и решительно направиться к избам, потемневшие крыши которых виднелись невдалеке.
Короткая, домов на двадцать, деревенская улица начиналась сразу от поскотины, и едва Иртеньев ступил на нее, как со стороны крайнего дома его негромко окликнули:
– Эй, политический!
Вика обернулся и увидел, что под стеной хлипкого амбара, опершись локтями на жердь ограды, стоит мужик в исподней рубахе и линялых портках. И еще почему-то Иртеньеву бросилось в глаза то, что мужик был обут в солдатские, давно не чищенные сапоги с порыжевшими голенищами.
Поглядев вокруг и убедившись, что рядом больше никого нет, Вика раздумчиво сказал:
– Ну, допустим, я политический. А тебе чего?
– Да вот, смотрю, может в гости зайдешь… – в дремучей бороде мужика промелькнула насмешливая улыбка.
Чем-то этот бородатый расположил к себе Иртеньева, и он в ответ усмехнулся.
– Пригласишь, зайду.
– Ну то айда за мной… – и мужик, легко оттолкнувшись от ограды, пошел через огород к дому.
Жилье мужика поразило Вику своей убогостью. Через единственное, хотя и застекленное, но донельзя грязное окошко проникало мало света, отчего внутри было темновато. Потому, остановившись у двери, Иртеньев подождал, пока глаза малость пообвыкнут, и только потом начал осматриваться.
Обширная небеленая русская печь занимала почти половину избы. На полатях комком лежал вывернутый наружу овчинный тулуп. В уголке приткнулся ларь, от которого кисло пахло хлебом, посередине стоял стол с лавкой, а на стене висело старое ружье, и была пристроена длинная полка, уставленная туесами.
Интерес Иртеньева к обстановке не остался незамеченным, и мужик добродушно заметил:
– Ты по сторонам зря не зыркай. Я не зимогор какой, тут, почитай, все так живут…
Мужик достал из ларя большой кусок вареного мяса, потом солонку с крупной сероватой солью и, напоследок выложив на стол еще и полкаравая, пригласил:
– Ну, садись, политический.
Соблазнительный запах еды заставил оголодавшего Иртеньева сглотнуть слюну, и он, даже не подумав отказываться, присел к столу. Мужик же, выждав, пока гость окончательно усядется, извлек все из того же ларя два стакана и четвертную бутыль, заткнутую туго свернутой тряпицей.
– Давай, вашбродь, выпьем, коль не побрезгуешь…
– Мне вот только брезговать осталось, – горько усмехнулся Иртеньев и, придвигая к себе стакан, уже до половины налитый мутноватым самогоном, сказал: – Только ты меня благородием не зови, Викентий Георгиевич я.
– Ишь, имя-то какое заковыристое, – мужик аккуратно заткнул бутыль тряпочкой. – А как попроще нельзя?
– Отчего нельзя, можно Егорыч.
– О, эт, брат, другое дело! – обрадовался мужик и заключил: – Ну а я, значитца, Фрол, так что давай, Егорыч, за знакомство…
Прямо на столе острым охотничьим ножом Фрол щедро нарезал мясо, и Вика, макая в соль аппетитные ломти, жадно жевал, не забывая кусать предложенную ему большую, казавшуюся после дорожного недоедания удивительно вкусной, краюху.
Похоже, мужик проявлял гостеприимство не зря, но от крепкого самогона, выпитого натощак, внутри у Иртеньева сразу разлилось приятное расслабляющее тепло, и Вика ничего не спешил уточнять, резонно полагая, что хозяин здесь вовсе не он.
Впрочем, молчание не затянулось. Хитро поглядывая, как Вика расправляется с немудрящей закуской, Фрол одобрительно хмыкнул:
– Я смотрю, Егорыч, мужик ты рисковый…
– С чего так решил?
Вика посмотрел вокруг, подыскивая, обо что бы вытереть жирные пальцы, и, не найдя ничего подходящего, взялся за очередной кусок. Фрол же, немного помолчав, обстоятельно пояснил:
– Эвон ты как там, на берегу, пентюха вологодского обул…
Вика вспомнил обозленного конвоира, кинувшегося на него с винтовкой, и усмехнулся.
– Дело нехитрое…
– Кому как, – покачал головой Фрол. – Я так полагаю, тебе и в штыковой бывать приходилось?
– Было дело… – Вика равнодушно дожевал мясо.
– О как! – весело пыхнул в бороду Фрол и спросил: – Я так понимаю, ты на деревню шел занятию какую подыскать, аль нет?
– Да само собой, раз уж власть предержащие меня сюда определили, – вздохнул Иртеньев.
– Эт верно, – Фрол хитро прищурился. – А сказать, к примеру, ты плавать-то горазд?
– Конечно… Только это еще зачем? – удивился Вика.
– Да мы вот с мужиками собрались невод на Дальнем Плесе затянуть, так оно, ежли желание есть, можем и в долю взять.
– Вы что, невод этот вплавь тащить собрались?
– Да, знамо, нет! – рассмеялся Фрол. – Однако, а как на глыбь невзначай угодишь?
– Понял… – Иртеньев на секунду задумался.
Предложение было сделано, и, поскольку пока выбирать было не из чего, Вика кивнул.
– Ладно, согласен.
– Ну, тады давай еще по единой… – и Фрол снова взялся за бутыль.
Свежий ветерок сдувал всяческую мошкару подальше в тайгу, дышалось у воды легко, и порой Вике начинало казаться, что все так и должно быть. Сейчас, ощущая, как речная струя приятно холодит ноги, Вика забыл и про брусчатку Львова, и про удобную городскую квартиру.
Наоборот, в окружении нетронутой, почти первозданной природы Иртеньев вдруг почувствовал себя диким охотником и думал сейчас только о добыче, которую могла дать ему закинутая в реку нехитрая снасть.
Хотя берег тут был усыпан камнями, скальные породы в этом месте не сжимали русло, и река широко разлилась, образовав тот самый Дальний Плес, куда мужики, взявшие Иртеньева в долю, добирались на лодке часа четыре.
Лов начали сразу по прибытии, и сейчас Вика стоял босиком по щиколотку в воде, обеими руками сжимая веревку, чтобы удержать «пятовой» конец невода. Дощаник же, на котором они сюда прибыли, с «забегным» концом отходил от берега, оставляя позади себя частую цепочку сделанных из корья поплавков.
Там, в лодке, было четверо. Братья Федот и Федор сидели на веслах, в то время как третий мужик, Родион, подавал аккуратно сложенный невод стоявшему на корме Фролу, откуда тот ловко опускал снаряженную сеть за борт.
По дороге сюда, на Дальний Плес, мужики обменялись с Иртеньевым едва ли десятком слов, хотя все время с интересом поглядывали на него. Вика тоже присматривался к ним, и первое, на что он обратил внимание, опять-таки была обувь.
Странным образом все они, как и Фрол, носили старые солдатские сапоги. Ничего необычного в этом, конечно, не было, но сейчас эти оставленные на берегу четыре пары, стоявшие совсем по-казарменному, наводили на некоторые размышления.
Тем временем, описав по воде почти правильный полукруг, дощаник саженях в двадцати от Иртеньева ткнулся в берег, и мужики, повыскакивав из остановившейся лодки прямо в воду, дружно взялись тянуть невод.
Со своего конца Иртеньев хорошо видел, как по мере выборки сети петля, очерченная поплавками, медленно сужалась, поверхность воды в ней становилась все неспокойнее, и там часто начала всплескивать заметавшаяся рыба.
Когда же подтянутый к берегу невод отяжелел до предела, вода у Викиных ног замельтешила серебристыми хвостами, боками и головами. Отдельные рыбины выскакивали высоко вверх, и некоторые, те, что оказались совсем рядом с краем невода, умудрялись, перескочив его, уйти из снасти.
Вот тогда все бросились выгребать пойманную добычу, да так, что тоже охваченный общим азартом Иртеньев, никогда прежде не участвовавший в столь знатной рыбалке, и сам не заметил, как, ловя голыми руками скользкие хвосты, вымок до нитки.
На взгляд Иртеньева, улов получился богатый, и, хотя мужики, в отличие от записных рыбаков, по этому поводу никак не высказывались, вместительный дощаник оказался полным чуть ли не на треть.
Потом, когда с загрузкой лодки наконец-то управились, Иртеньев вызвался помогать Федоту и Федору развешивать на просушку невод, а Родион с Фролом споро развели костер и, выбрав несколько рыбин пожирнее, занялись обедом.
К тому времени, когда Вика и братья закончили возню с сетью, повыше на берегу уже уютно потрес кивал огонь, а из подвешенного над ним ведра начинал потихоньку струиться аппетитный парок.
Уютно устроившись с наветренной стороны, так чтоб жар костра уходил в сторону, Вика развлекался тем, что, поглядывая через теплое марево, идущее от огня, наблюдал, как дальние кусты начинают терять свои очертания и словно плывут в воздухе.
Из этого блаженного состояния его вывел неожиданно прозвучавший вопрос:
– Послушай, Егорыч, а чего это к тебе наш Савоська еще в самый первый день заявился?
До этого мужики, тоже рассевшиеся вокруг костра, лишь лениво переговаривались между собой, однако сейчас, после вопроса, заданного Родионом, все дружно посмотрели на Иртеньева. Вика понял, что спросили его далеко не случайно, и потому весьма обстоятельно ответил:
– Ну, если тот плюгавый и есть Савоська, то он с меня чего-то заполучить хотел. Как же это он тогда высказался? – вспоминая, Вика пару секунд помолчал и только потом закончил: – Да, он же денег потребовал, «за приселение».
– Эт с какой же такой стати? – сердито выругался Фрол.
– Ну да, я ж не по своей воле сюда прибыл, – пожал плечами Иртеньев.
– Ну а ты ему, Егорыч, чего? – от заинтересованности Родион, спрашивая, даже привстал.
– Да так, ничего… – Иртеньев по очереди посмотрел на всех четверых. – Запустил в него палкой, жаль только, промахнулся.
– То-то, я смотрю, он давеча по деревне как встрепанный бегал да городских всяких клял… – хмыкнул Родион и, удовлетворенный ответом, сразу опустился на место.
Как-то по-заговорщически мужики переглянулись между собой, а Фрол, ловко снимая веточкой пену с начинавшей закипать ухи, дружелюбно предостерег Иртеньева:
– Ты, Егорыч, того, особо не ерепенься. Савоська этот, знамо дело, мужичонка мусорный, однако нонешняя власть таких привечает, иначе б он к тебе и не сунулся.
– Точно, – подтвердил немногословный Федот, а его брат тут же добавил:
– Это ж надо, с таких хором поживиться хотел…
– А, кстати, откуда у вас эта землянка? – поинтересовался Иртеньев и уточнил: – Тот Савоська про какую-то экспедицию вроде как говорил…
– Было такое, – согласно кивнул Фрол и мотнул головой в сторону сидевшего напротив Родиона. – Вон он лучше знает, даже ходил с ними.
– Знамо дело, ходил, – подтвердил Родион и, уже обращаясь только к Иртеньеву, пояснил: – Была тут такая, лет пять тому, однако. С год пробыли. Чего искали, не знаю, а в землянке той сначала склад ихний был, а опосля те, кто по избам жить не схотели, там разместились.
Почему-то эта экспедиция заинтересовала Иртень ева, и, чтоб уяснить поточнее, он спросил:
– А кто они, откуда, не говорили?
– Отчего нет… Погоди, погоди, вспомню… – Родион почесал в затылке. – А, вот… Якутской комиссии. Точно.
– Какой еще комиссии? – удивился Иртеньев. – Они ж, я полагаю, не комиссары какие, а скорей, по науке.
– Во-во, по науке. От А-ка-де-мии, – сбивчиво, по складам выговорил Родион и, довольный тем, что вспомнил такое мудреное слово, радостно улыбнулся.
– А-а… – как-то неопределенно протянул Иртень ев и замолчал.
Подспудно у Вики шевелилась мысль, что эта самая экспедиция еще работает и там удастся пристроиться, но после слов Родиона всякий интерес к бывшим хозяевам землянки пропал.
Мужики явно заметили Викино безразличие, и начавшийся было разговор сам собой оборвался. Похоже, собравшиеся у костра здорово проголодались и сейчас, сосредоточенно глядя на огонь, ждали, когда доспеет уха.
Фрол, беспрестанно орудовавший палочкой над закипавшим варевом, начал принюхиваться все чаще и наконец, сняв в очередной раз сероватую пену, достал ложку, попробовал исходящей паром ухи и объявил:
– Ну, робя, никак, сварилась…
Федот и Федор тут же вскочили, подхватили палку, на которой висело ведро, сняли его с костра и отнесли в сторону. Остальные переместились следом, и, ожидая, пока уха малость остынет, Фрол, хитро прищурившись, обратился к товарищам:
– Ну, как вы?
– Согласны… – вразнобой загудели мужики, поглядывая на Иртеньева, и только тут Вика сообразил, что речь идет именно о нем.
Впрочем, на что именно они согласны, было непонятно до тех пор, пока Фрол не обратился к Иртеньеву напрямую:
– Ты как, Егорыч, в нашу артель вступить хочешь?
– Артель? – Вика задумался и на всякий случай спросил: – А чем вы занимаетесь?
– Разное, – ответил Фрол и тут же пояснил: – Лес корчуем, опять же дрова заготавливаем. Небось поленницу на берегу видел?
– Видел, – коротко подтвердил Иртеньев и кивнул. – Ладно, раз так, согласен…
– Тогда держи, – и Фрол протянул Вике свежевырезанную деревянную ложку.
Сибирское лето перевалило за половину, и там, у реки, на прибрежном тальнике да на осинах, росших возле землянки, уже появились блеклые листья, а здесь, в лесу, под солнцем ярко зарделись гроздья рябины.
Вокруг стояла чуткая тишина, нарушаемая только криком не видимой за ветвями иволги да еще шелестом и порой легким хрустом шагов самого Иртеньева. Идти было легко, и лишь время от времени, когда грунт под ногами становился подозрительно мягким, Вика забирал в сторону, выбирая дорогу посуше.
Пожалуй, Вика и сам не отдавал себе отчета, что заставило его ранним утром покинуть опостылевшую землянку и забраться так далеко в чащу. Может быть, потому, что он, выросший в папенькиной усадьбе рядом с заповедными пущами, любил лес, всегда напоминавший ему детство?
Впрочем, скорее всего, сюда, в тайгу, погнала его возникшая как бы ниоткуда тоска. Последнее время, несмотря на кое-как устроенный быт, хлопоты Поли и вроде бы ежедневную занятость, Иртеньева угнетало абсолютно все.
Что ж до самой работы, которую предложили Ир теньеву, то, по совести говоря, она его никак не уст раивала. Как оказалась, мужицкая артель, куда не жданно-негаданно угодил Вика, в основном была занята расчисткой леса.
Зимой на намеченной делянке валили деревья, очищали стволы, а потом сортировали. То, что годилось на постройку, укладывали в штабеля, сучья сжигали, а оставшуюся часть, по мере надобности, пилили на дрова и складывали в поленницу.
С такой работой Вика так-сяк смирился, поскольку другой в деревне все равно не было. Но вот корчевка, которой занялась артель по летнему времени, как оказалось, была Иртеньеву совсем не по силам.
Каждый раз, когда приподнятый вагой пень, обрывая корни, выворачивался наружу, Иртеньев испытывал облегчение и одновременно тупую злость, оттого, что тут же надо браться за следующий. Глухое раздражение все больше накапливалось и уже не отпускало Иртеньева целый день.
Впрочем, по прошествии времени необходимость такой работы для Вики до некоторой степени отпала, так как в деревне прознали, что Поля фельдшер, и отбоя от желающих подлечиться, конечно же, несших с собой что-нибудь съестное, не было.
Но одна мысль о том, что тогда придется проводить время в землянке, была для Иртеньева еще более ненавистна. Хотелось хоть каких-нибудь перемен, и, скорее всего именно поэтому, бросив все, Вика отправился сегодня в тайгу, забросив на плечо дробовик.
Внезапный шорох, послышавшийся в настороженной тишине леса, заставил Иртеньева приостановиться и повернуть голову. В первый момент Вика не понял, в чем дело, и тут вдруг заметил темношерстного длиннотелого зверька.
Только что выбежавший откуда-то соболь замер на сваленном стволе дерева и не спускал глаз с незадачливого охотника. Это был первый случай, когда Вика увидел владельца драгоценной шкурки не в виде дамского палантина, а вживе.
Иртеньев инстинктивно потянул с плеча ружье и, сам поняв всю абсурдность такого намерения, коротко рассмеялся. Ведь стрелять пушного зверя летом, да еще из дробовика, было не чем иным, как пустой тратой пороха.
Вспугнутый смехом зверек скользнул в чащу, а Вика, словно в первый раз увидев окружавшие его деревья, огляделся. Да, этот лес был совсем не таким, к какому с детства привык Иртеньев. Здесь солнечные лучи не достигали земли, и все вокруг было сумрачным.
Казалось, лет двадцать назад бешеный ветер, сорвавшись с вершины ближайшего гольца, переломал непомерной толщины стволы, и они, как трава, легли на землю, устроив этот бурелом, сквозь который сейчас с трудом пробивался молодняк.
Вдобавок ставшая непроходимой тайга, забитая вывернутыми полуистлевшими пнями, вперемежку с трухлявыми колодами, прикрыла землю быльем и папоротником, с нагло торчавшими из него ярко-красными шапками мухоморов.
Дальний, едва слышный гудок парохода заставил Иртеньева насторожиться. В первую очередь странным было то, что звук пришел совсем не с той стороны, откуда, по Викиным прикидкам, его следовало ждать.
Теперь мрачноватая картина окружающего леса странным образом подействовала на Иртеньева, вызвав вроде бы беспричинное беспокойство. Он испуганно прислушался, но больше никаких гудков слышно не было.
На какой-то момент Вике стало не по себе. Судя по всему, ему следовало идти совсем не в ту сторону, но он точно помнил, откуда долетел гудок, и, значит, река была именно в том направлении, а вовсе не там, где он рассчитывал.
Долетевший издалека гудок поколебал былую уверенность Иртеньева, и он начал растерянно озираться по сторонам. Возникшие сомнения в конце концов завершились тем, что Вика решил довериться слуху.
Впрочем, чем дальше теперь шел Иртеньев, тем больше его грызли сомнения. К тому же раньше он не делал никаких затесей, так что теперь приходилось полагаться только на собственное чутье, а вот оно-то как раз и приводило к некоей раздвоенности.
В какой-то момент Вике даже показалось, что он заблудился и начал кружить, однако новая попытка сменить направление заставила Иртеньева, с испугу принявшегося кидаться из стороны в сторону, только окончательно запутаться.
Когда Вика наконец-то сумел взять себя в руки, он с удивлением понял, что очутился на небольшой прогалине, всего шагов двадцать в поперечнике, густо заросшей распластанным понизу седоватым мхом. Посередине ее росла кривоватая сосна, а чуть в стороне, у самого края, из земли торчали полусгнившие колья разрушенного шалаша.
По спине Иртеньева отчего-то пробежал странный озноб, но Вика, пересилив неизвестно чем вызванное желание тут же уйти, медленно пересек поляну и остановился возле остатков чужого пристанища.
Иртеньев присмотрелся, но ничего необычного не заметил. Лишь темная полоса когда-то лапниковой подстилки, местами уже скрытая мхом, указывала на место ночлега. Судя по всему, шалаш был заброшен и сам разрушился от времени.
Вика машинально ткнул мох носком сапога и вдруг увидел, как из-под подошвы вывернулась позеленевшая гильза трехлинейки. Иртеньев присел на корточки и начал приподнимать слежавшийся лапник. Гильз больше не попадалось, но там, где предположительно было изголовье, Вика нащупал какой-то комок.
Отбросив подстилку в сторону, Иртеньев увидел что-то завернутое в тряпицу, еще не потерявшую блекло-синего цвета. Осторожно развернув находку, Вика увидел поржавевшую банку от монпансье, а под ней – нечто напоминающее бандероль, плотно завернутую в клеенку и перевязанную шпагатом.
Вика взял на удивление тяжелую жестянку в руки и попытался открыть. Похоже, смазанная ружейным маслом, крышка снялась неожиданно легко, и Вика, увидав содержимое, не удержался от восторженного матюка.
На две трети банка от монпансье была заполнена золотым песком, помеченным черными вкрапинами шлиха, а сверху, почти вровень с краем, лежал блестящий, похожий на дольку грецкого ореха, самородок.
Вот теперь-то Иртеньеву все стало предельно ясно. О таежных нравах он уже был наслышан достаточно и понял, что пропавший хозяин свертка наверняка стал жертвой «охотника на горбачей», сгинувши где-то здесь в чаще.
Не развязывая шпагат, Вика поспешно затолкал мягко гнущуюся клеенчатую бандероль под ремень, тяжелую банку с золотом сунул в карман и, на всякий случай поправив болтавшийся за спиной дробовик, прислушался.
В лесу царила тишина, и на какой-то момент Иртень еву снова стало не по себе. Ему вдруг показалось, что кто-то невидимый бродит рядом, он напряг слух и неожиданно уловил едва различимое сквозь шорох листвы и журчание воды.
И все страхи Иртеньева враз исчезли. Где-то здесь неподалеку протекал ручей, и Вика мгновенно уяснил, что если он пойдет вниз по течению, то эта журчащая вода обязательно рано или поздно, но должна вывести его из леса к реке.
Вика, радостно встряхнув головой, решительно распахнул дверь, и вот тут, впервые за все время пребывания здесь, землянка, встретившая Иртеньева кисловатым запахом убогого быта, показалась ему родным домом.
Выждав, пока глаза привыкнут к сумраку, Иртень ев негромко позвал:
– Поля…
Прикорнувшая было на краешке нар женщина мгновенно сорвалась с места и всплеснула руками.
– Ой, Викентий Егорыч! Пришли…
– Как видишь, – Иртеньев с наслаждением стянул сапоги и, присев к столу, спросил: – Покушать ничего нет?
– Да как же, как же!.. – Поля стряхнула с себя остатки сна и сразу захлопотала.
Перед Иртеньевым тут же появился до этого заботливо укутанный в меховую кацавейку и все еще источающий тепло чугунок с кашей, солидный ломоть хлеба, а за ним, неизвестно откуда взявшаяся, бутылка.
Иртеньев вопросительно посмотрел на Полю, и она принялась торопливо пояснять:
– Так это ж мне принесли. Чтоб заместо спирта…
– Ну, если так… – удовлетворенно протянул Вика и, плеснув себе сразу полчашки самогона, залпом выпил и взялся за ложку.
Глядя на жадно жующего Иртеньева, Поля неожиданно заволновалась и торопливо начала объяснять:
– А я с вечера как чуяла, вот-вот придете. Кашу сварила и в кацавейку, чтоб не остыла. Только вот вы уж, Викентий Егорыч, не обессудьте, я все оставшееся сало порезала и в чугунок сунула. Решила, как вернетесь, чтоб еда сильной была…
Не понимая, про что речь, Иртеньев опустил ложку и вдруг вспомнил, что Поля говорит о том куске сала, который он хранил на черный день, когда их этап еще плыл на барже. Столь бесхитростная забота вызвала у Иртеньева прилив благодарности, и он улыбнулся.
– Да что ты, что… – Вика снова запустил ложку в чугунок. – Чего то сало беречь, оно уж, небось, и желтеть начало.
Поля сразу успокоилась и, уперши кулачок в подбородок, принялась следить, как Иртеньев ест.
Практическая сметка, никогда не покидавшая Иртеньева, жестко вернув его к невеселой действительности, тем не менее повернула мысли совсем в другую сторону, заставив всерьез задуматься о возможности побега.
Подспудное желание поскорее выяснить, насколько это осуществимо, оказалось настолько сильным, что Вика, не силах противиться, тут же, отбросив все возникшие сомнения, осторожно, чтоб не разбудить Полю, выбрался из-под одеяла и принялся не спеша одеваться.
Раннее утро встретило Иртеньева удивительной свежестью. Без стука притворив за собой дверь землянки, Вика с наслаждением вдохнул напоенный запахами воздух и первым делом направился к ручью. И уже оттуда, наскоро ополоснув лицо в бочажине, он, снедаемый нетерпением, заторопился к реке.
По заросшему кустарником распадку Иртеньев дошел почти до самой воды и остановился, пораженный открывшимся ему видом. До сих пор, еще там, на барже, среди ссыльных, придавленный неизвестностью, Вика просто не обращал внимания на окружавший его пейзаж, но зато теперь он будто впервые увидел поразившую его первозданную ширь.
Над удивительно спокойной и только ближе к середине чуть тронутой мелкой рябью поверхностью воды стлался туман. В его прозрачной утренней дымке таяли очертания, и все равно, хотя до противоположного берега было не меньше версты, там легко просматривалась сплошная стена леса, разорванная в нескольких местах скальными выходами.
Впрочем, первоначальный восторг Иртеньева довольно быстро отступил, сменившись весьма невеселым выводом. Надежды удрать по реке, где идут только литерные караваны да время от времени появляются редкие пароходы, нет никакой.
И, уже заметив полувытащенный на косу чей-то дощаник, Вика только вздохнул. Даже если б и удалось стащить лодку, все равно плыть можно было лишь вниз по течению, куда-то в тартарары… Столь неутешный вывод тут же заставил Иртеньева сердито поджать губы и решительно направиться к избам, потемневшие крыши которых виднелись невдалеке.
Короткая, домов на двадцать, деревенская улица начиналась сразу от поскотины, и едва Иртеньев ступил на нее, как со стороны крайнего дома его негромко окликнули:
– Эй, политический!
Вика обернулся и увидел, что под стеной хлипкого амбара, опершись локтями на жердь ограды, стоит мужик в исподней рубахе и линялых портках. И еще почему-то Иртеньеву бросилось в глаза то, что мужик был обут в солдатские, давно не чищенные сапоги с порыжевшими голенищами.
Поглядев вокруг и убедившись, что рядом больше никого нет, Вика раздумчиво сказал:
– Ну, допустим, я политический. А тебе чего?
– Да вот, смотрю, может в гости зайдешь… – в дремучей бороде мужика промелькнула насмешливая улыбка.
Чем-то этот бородатый расположил к себе Иртеньева, и он в ответ усмехнулся.
– Пригласишь, зайду.
– Ну то айда за мной… – и мужик, легко оттолкнувшись от ограды, пошел через огород к дому.
Жилье мужика поразило Вику своей убогостью. Через единственное, хотя и застекленное, но донельзя грязное окошко проникало мало света, отчего внутри было темновато. Потому, остановившись у двери, Иртеньев подождал, пока глаза малость пообвыкнут, и только потом начал осматриваться.
Обширная небеленая русская печь занимала почти половину избы. На полатях комком лежал вывернутый наружу овчинный тулуп. В уголке приткнулся ларь, от которого кисло пахло хлебом, посередине стоял стол с лавкой, а на стене висело старое ружье, и была пристроена длинная полка, уставленная туесами.
Интерес Иртеньева к обстановке не остался незамеченным, и мужик добродушно заметил:
– Ты по сторонам зря не зыркай. Я не зимогор какой, тут, почитай, все так живут…
Мужик достал из ларя большой кусок вареного мяса, потом солонку с крупной сероватой солью и, напоследок выложив на стол еще и полкаравая, пригласил:
– Ну, садись, политический.
Соблазнительный запах еды заставил оголодавшего Иртеньева сглотнуть слюну, и он, даже не подумав отказываться, присел к столу. Мужик же, выждав, пока гость окончательно усядется, извлек все из того же ларя два стакана и четвертную бутыль, заткнутую туго свернутой тряпицей.
– Давай, вашбродь, выпьем, коль не побрезгуешь…
– Мне вот только брезговать осталось, – горько усмехнулся Иртеньев и, придвигая к себе стакан, уже до половины налитый мутноватым самогоном, сказал: – Только ты меня благородием не зови, Викентий Георгиевич я.
– Ишь, имя-то какое заковыристое, – мужик аккуратно заткнул бутыль тряпочкой. – А как попроще нельзя?
– Отчего нельзя, можно Егорыч.
– О, эт, брат, другое дело! – обрадовался мужик и заключил: – Ну а я, значитца, Фрол, так что давай, Егорыч, за знакомство…
Прямо на столе острым охотничьим ножом Фрол щедро нарезал мясо, и Вика, макая в соль аппетитные ломти, жадно жевал, не забывая кусать предложенную ему большую, казавшуюся после дорожного недоедания удивительно вкусной, краюху.
Похоже, мужик проявлял гостеприимство не зря, но от крепкого самогона, выпитого натощак, внутри у Иртеньева сразу разлилось приятное расслабляющее тепло, и Вика ничего не спешил уточнять, резонно полагая, что хозяин здесь вовсе не он.
Впрочем, молчание не затянулось. Хитро поглядывая, как Вика расправляется с немудрящей закуской, Фрол одобрительно хмыкнул:
– Я смотрю, Егорыч, мужик ты рисковый…
– С чего так решил?
Вика посмотрел вокруг, подыскивая, обо что бы вытереть жирные пальцы, и, не найдя ничего подходящего, взялся за очередной кусок. Фрол же, немного помолчав, обстоятельно пояснил:
– Эвон ты как там, на берегу, пентюха вологодского обул…
Вика вспомнил обозленного конвоира, кинувшегося на него с винтовкой, и усмехнулся.
– Дело нехитрое…
– Кому как, – покачал головой Фрол. – Я так полагаю, тебе и в штыковой бывать приходилось?
– Было дело… – Вика равнодушно дожевал мясо.
– О как! – весело пыхнул в бороду Фрол и спросил: – Я так понимаю, ты на деревню шел занятию какую подыскать, аль нет?
– Да само собой, раз уж власть предержащие меня сюда определили, – вздохнул Иртеньев.
– Эт верно, – Фрол хитро прищурился. – А сказать, к примеру, ты плавать-то горазд?
– Конечно… Только это еще зачем? – удивился Вика.
– Да мы вот с мужиками собрались невод на Дальнем Плесе затянуть, так оно, ежли желание есть, можем и в долю взять.
– Вы что, невод этот вплавь тащить собрались?
– Да, знамо, нет! – рассмеялся Фрол. – Однако, а как на глыбь невзначай угодишь?
– Понял… – Иртеньев на секунду задумался.
Предложение было сделано, и, поскольку пока выбирать было не из чего, Вика кивнул.
– Ладно, согласен.
– Ну, тады давай еще по единой… – и Фрол снова взялся за бутыль.
* * *
Какая-то длинноносая пичуга сидела у самого берега на мокром окатном камне и посматривала на Иртеньева, смешно наклоняя то в одну, то в другую сторону украшенную темными сережками голову, а где-то выше, за густо разросшимися кустами боярки и калины, нахально стрекотала сорока.Свежий ветерок сдувал всяческую мошкару подальше в тайгу, дышалось у воды легко, и порой Вике начинало казаться, что все так и должно быть. Сейчас, ощущая, как речная струя приятно холодит ноги, Вика забыл и про брусчатку Львова, и про удобную городскую квартиру.
Наоборот, в окружении нетронутой, почти первозданной природы Иртеньев вдруг почувствовал себя диким охотником и думал сейчас только о добыче, которую могла дать ему закинутая в реку нехитрая снасть.
Хотя берег тут был усыпан камнями, скальные породы в этом месте не сжимали русло, и река широко разлилась, образовав тот самый Дальний Плес, куда мужики, взявшие Иртеньева в долю, добирались на лодке часа четыре.
Лов начали сразу по прибытии, и сейчас Вика стоял босиком по щиколотку в воде, обеими руками сжимая веревку, чтобы удержать «пятовой» конец невода. Дощаник же, на котором они сюда прибыли, с «забегным» концом отходил от берега, оставляя позади себя частую цепочку сделанных из корья поплавков.
Там, в лодке, было четверо. Братья Федот и Федор сидели на веслах, в то время как третий мужик, Родион, подавал аккуратно сложенный невод стоявшему на корме Фролу, откуда тот ловко опускал снаряженную сеть за борт.
По дороге сюда, на Дальний Плес, мужики обменялись с Иртеньевым едва ли десятком слов, хотя все время с интересом поглядывали на него. Вика тоже присматривался к ним, и первое, на что он обратил внимание, опять-таки была обувь.
Странным образом все они, как и Фрол, носили старые солдатские сапоги. Ничего необычного в этом, конечно, не было, но сейчас эти оставленные на берегу четыре пары, стоявшие совсем по-казарменному, наводили на некоторые размышления.
Тем временем, описав по воде почти правильный полукруг, дощаник саженях в двадцати от Иртеньева ткнулся в берег, и мужики, повыскакивав из остановившейся лодки прямо в воду, дружно взялись тянуть невод.
Со своего конца Иртеньев хорошо видел, как по мере выборки сети петля, очерченная поплавками, медленно сужалась, поверхность воды в ней становилась все неспокойнее, и там часто начала всплескивать заметавшаяся рыба.
Когда же подтянутый к берегу невод отяжелел до предела, вода у Викиных ног замельтешила серебристыми хвостами, боками и головами. Отдельные рыбины выскакивали высоко вверх, и некоторые, те, что оказались совсем рядом с краем невода, умудрялись, перескочив его, уйти из снасти.
Вот тогда все бросились выгребать пойманную добычу, да так, что тоже охваченный общим азартом Иртеньев, никогда прежде не участвовавший в столь знатной рыбалке, и сам не заметил, как, ловя голыми руками скользкие хвосты, вымок до нитки.
На взгляд Иртеньева, улов получился богатый, и, хотя мужики, в отличие от записных рыбаков, по этому поводу никак не высказывались, вместительный дощаник оказался полным чуть ли не на треть.
Потом, когда с загрузкой лодки наконец-то управились, Иртеньев вызвался помогать Федоту и Федору развешивать на просушку невод, а Родион с Фролом споро развели костер и, выбрав несколько рыбин пожирнее, занялись обедом.
К тому времени, когда Вика и братья закончили возню с сетью, повыше на берегу уже уютно потрес кивал огонь, а из подвешенного над ним ведра начинал потихоньку струиться аппетитный парок.
Уютно устроившись с наветренной стороны, так чтоб жар костра уходил в сторону, Вика развлекался тем, что, поглядывая через теплое марево, идущее от огня, наблюдал, как дальние кусты начинают терять свои очертания и словно плывут в воздухе.
Из этого блаженного состояния его вывел неожиданно прозвучавший вопрос:
– Послушай, Егорыч, а чего это к тебе наш Савоська еще в самый первый день заявился?
До этого мужики, тоже рассевшиеся вокруг костра, лишь лениво переговаривались между собой, однако сейчас, после вопроса, заданного Родионом, все дружно посмотрели на Иртеньева. Вика понял, что спросили его далеко не случайно, и потому весьма обстоятельно ответил:
– Ну, если тот плюгавый и есть Савоська, то он с меня чего-то заполучить хотел. Как же это он тогда высказался? – вспоминая, Вика пару секунд помолчал и только потом закончил: – Да, он же денег потребовал, «за приселение».
– Эт с какой же такой стати? – сердито выругался Фрол.
– Ну да, я ж не по своей воле сюда прибыл, – пожал плечами Иртеньев.
– Ну а ты ему, Егорыч, чего? – от заинтересованности Родион, спрашивая, даже привстал.
– Да так, ничего… – Иртеньев по очереди посмотрел на всех четверых. – Запустил в него палкой, жаль только, промахнулся.
– То-то, я смотрю, он давеча по деревне как встрепанный бегал да городских всяких клял… – хмыкнул Родион и, удовлетворенный ответом, сразу опустился на место.
Как-то по-заговорщически мужики переглянулись между собой, а Фрол, ловко снимая веточкой пену с начинавшей закипать ухи, дружелюбно предостерег Иртеньева:
– Ты, Егорыч, того, особо не ерепенься. Савоська этот, знамо дело, мужичонка мусорный, однако нонешняя власть таких привечает, иначе б он к тебе и не сунулся.
– Точно, – подтвердил немногословный Федот, а его брат тут же добавил:
– Это ж надо, с таких хором поживиться хотел…
– А, кстати, откуда у вас эта землянка? – поинтересовался Иртеньев и уточнил: – Тот Савоська про какую-то экспедицию вроде как говорил…
– Было такое, – согласно кивнул Фрол и мотнул головой в сторону сидевшего напротив Родиона. – Вон он лучше знает, даже ходил с ними.
– Знамо дело, ходил, – подтвердил Родион и, уже обращаясь только к Иртеньеву, пояснил: – Была тут такая, лет пять тому, однако. С год пробыли. Чего искали, не знаю, а в землянке той сначала склад ихний был, а опосля те, кто по избам жить не схотели, там разместились.
Почему-то эта экспедиция заинтересовала Иртень ева, и, чтоб уяснить поточнее, он спросил:
– А кто они, откуда, не говорили?
– Отчего нет… Погоди, погоди, вспомню… – Родион почесал в затылке. – А, вот… Якутской комиссии. Точно.
– Какой еще комиссии? – удивился Иртеньев. – Они ж, я полагаю, не комиссары какие, а скорей, по науке.
– Во-во, по науке. От А-ка-де-мии, – сбивчиво, по складам выговорил Родион и, довольный тем, что вспомнил такое мудреное слово, радостно улыбнулся.
– А-а… – как-то неопределенно протянул Иртень ев и замолчал.
Подспудно у Вики шевелилась мысль, что эта самая экспедиция еще работает и там удастся пристроиться, но после слов Родиона всякий интерес к бывшим хозяевам землянки пропал.
Мужики явно заметили Викино безразличие, и начавшийся было разговор сам собой оборвался. Похоже, собравшиеся у костра здорово проголодались и сейчас, сосредоточенно глядя на огонь, ждали, когда доспеет уха.
Фрол, беспрестанно орудовавший палочкой над закипавшим варевом, начал принюхиваться все чаще и наконец, сняв в очередной раз сероватую пену, достал ложку, попробовал исходящей паром ухи и объявил:
– Ну, робя, никак, сварилась…
Федот и Федор тут же вскочили, подхватили палку, на которой висело ведро, сняли его с костра и отнесли в сторону. Остальные переместились следом, и, ожидая, пока уха малость остынет, Фрол, хитро прищурившись, обратился к товарищам:
– Ну, как вы?
– Согласны… – вразнобой загудели мужики, поглядывая на Иртеньева, и только тут Вика сообразил, что речь идет именно о нем.
Впрочем, на что именно они согласны, было непонятно до тех пор, пока Фрол не обратился к Иртеньеву напрямую:
– Ты как, Егорыч, в нашу артель вступить хочешь?
– Артель? – Вика задумался и на всякий случай спросил: – А чем вы занимаетесь?
– Разное, – ответил Фрол и тут же пояснил: – Лес корчуем, опять же дрова заготавливаем. Небось поленницу на берегу видел?
– Видел, – коротко подтвердил Иртеньев и кивнул. – Ладно, раз так, согласен…
– Тогда держи, – и Фрол протянул Вике свежевырезанную деревянную ложку.
* * *
Старый, дульнозарядный дробовик болтался на плече у Иртеньева и дружески бил его прикладом по подколенке. Древнее ружье из чистого благорасположения дал Вике Родион и, видимо, опасаясь нареканий, предусмотрительно обратил внимание нового хозяина на брандтрубку, умело переделанную под современный плоский капсюль.Сибирское лето перевалило за половину, и там, у реки, на прибрежном тальнике да на осинах, росших возле землянки, уже появились блеклые листья, а здесь, в лесу, под солнцем ярко зарделись гроздья рябины.
Вокруг стояла чуткая тишина, нарушаемая только криком не видимой за ветвями иволги да еще шелестом и порой легким хрустом шагов самого Иртеньева. Идти было легко, и лишь время от времени, когда грунт под ногами становился подозрительно мягким, Вика забирал в сторону, выбирая дорогу посуше.
Пожалуй, Вика и сам не отдавал себе отчета, что заставило его ранним утром покинуть опостылевшую землянку и забраться так далеко в чащу. Может быть, потому, что он, выросший в папенькиной усадьбе рядом с заповедными пущами, любил лес, всегда напоминавший ему детство?
Впрочем, скорее всего, сюда, в тайгу, погнала его возникшая как бы ниоткуда тоска. Последнее время, несмотря на кое-как устроенный быт, хлопоты Поли и вроде бы ежедневную занятость, Иртеньева угнетало абсолютно все.
Что ж до самой работы, которую предложили Ир теньеву, то, по совести говоря, она его никак не уст раивала. Как оказалась, мужицкая артель, куда не жданно-негаданно угодил Вика, в основном была занята расчисткой леса.
Зимой на намеченной делянке валили деревья, очищали стволы, а потом сортировали. То, что годилось на постройку, укладывали в штабеля, сучья сжигали, а оставшуюся часть, по мере надобности, пилили на дрова и складывали в поленницу.
С такой работой Вика так-сяк смирился, поскольку другой в деревне все равно не было. Но вот корчевка, которой занялась артель по летнему времени, как оказалось, была Иртеньеву совсем не по силам.
Каждый раз, когда приподнятый вагой пень, обрывая корни, выворачивался наружу, Иртеньев испытывал облегчение и одновременно тупую злость, оттого, что тут же надо браться за следующий. Глухое раздражение все больше накапливалось и уже не отпускало Иртеньева целый день.
Впрочем, по прошествии времени необходимость такой работы для Вики до некоторой степени отпала, так как в деревне прознали, что Поля фельдшер, и отбоя от желающих подлечиться, конечно же, несших с собой что-нибудь съестное, не было.
Но одна мысль о том, что тогда придется проводить время в землянке, была для Иртеньева еще более ненавистна. Хотелось хоть каких-нибудь перемен, и, скорее всего именно поэтому, бросив все, Вика отправился сегодня в тайгу, забросив на плечо дробовик.
Внезапный шорох, послышавшийся в настороженной тишине леса, заставил Иртеньева приостановиться и повернуть голову. В первый момент Вика не понял, в чем дело, и тут вдруг заметил темношерстного длиннотелого зверька.
Только что выбежавший откуда-то соболь замер на сваленном стволе дерева и не спускал глаз с незадачливого охотника. Это был первый случай, когда Вика увидел владельца драгоценной шкурки не в виде дамского палантина, а вживе.
Иртеньев инстинктивно потянул с плеча ружье и, сам поняв всю абсурдность такого намерения, коротко рассмеялся. Ведь стрелять пушного зверя летом, да еще из дробовика, было не чем иным, как пустой тратой пороха.
Вспугнутый смехом зверек скользнул в чащу, а Вика, словно в первый раз увидев окружавшие его деревья, огляделся. Да, этот лес был совсем не таким, к какому с детства привык Иртеньев. Здесь солнечные лучи не достигали земли, и все вокруг было сумрачным.
Казалось, лет двадцать назад бешеный ветер, сорвавшись с вершины ближайшего гольца, переломал непомерной толщины стволы, и они, как трава, легли на землю, устроив этот бурелом, сквозь который сейчас с трудом пробивался молодняк.
Вдобавок ставшая непроходимой тайга, забитая вывернутыми полуистлевшими пнями, вперемежку с трухлявыми колодами, прикрыла землю быльем и папоротником, с нагло торчавшими из него ярко-красными шапками мухоморов.
Дальний, едва слышный гудок парохода заставил Иртеньева насторожиться. В первую очередь странным было то, что звук пришел совсем не с той стороны, откуда, по Викиным прикидкам, его следовало ждать.
Теперь мрачноватая картина окружающего леса странным образом подействовала на Иртеньева, вызвав вроде бы беспричинное беспокойство. Он испуганно прислушался, но больше никаких гудков слышно не было.
На какой-то момент Вике стало не по себе. Судя по всему, ему следовало идти совсем не в ту сторону, но он точно помнил, откуда долетел гудок, и, значит, река была именно в том направлении, а вовсе не там, где он рассчитывал.
Долетевший издалека гудок поколебал былую уверенность Иртеньева, и он начал растерянно озираться по сторонам. Возникшие сомнения в конце концов завершились тем, что Вика решил довериться слуху.
Впрочем, чем дальше теперь шел Иртеньев, тем больше его грызли сомнения. К тому же раньше он не делал никаких затесей, так что теперь приходилось полагаться только на собственное чутье, а вот оно-то как раз и приводило к некоей раздвоенности.
В какой-то момент Вике даже показалось, что он заблудился и начал кружить, однако новая попытка сменить направление заставила Иртеньева, с испугу принявшегося кидаться из стороны в сторону, только окончательно запутаться.
Когда Вика наконец-то сумел взять себя в руки, он с удивлением понял, что очутился на небольшой прогалине, всего шагов двадцать в поперечнике, густо заросшей распластанным понизу седоватым мхом. Посередине ее росла кривоватая сосна, а чуть в стороне, у самого края, из земли торчали полусгнившие колья разрушенного шалаша.
По спине Иртеньева отчего-то пробежал странный озноб, но Вика, пересилив неизвестно чем вызванное желание тут же уйти, медленно пересек поляну и остановился возле остатков чужого пристанища.
Иртеньев присмотрелся, но ничего необычного не заметил. Лишь темная полоса когда-то лапниковой подстилки, местами уже скрытая мхом, указывала на место ночлега. Судя по всему, шалаш был заброшен и сам разрушился от времени.
Вика машинально ткнул мох носком сапога и вдруг увидел, как из-под подошвы вывернулась позеленевшая гильза трехлинейки. Иртеньев присел на корточки и начал приподнимать слежавшийся лапник. Гильз больше не попадалось, но там, где предположительно было изголовье, Вика нащупал какой-то комок.
Отбросив подстилку в сторону, Иртеньев увидел что-то завернутое в тряпицу, еще не потерявшую блекло-синего цвета. Осторожно развернув находку, Вика увидел поржавевшую банку от монпансье, а под ней – нечто напоминающее бандероль, плотно завернутую в клеенку и перевязанную шпагатом.
Вика взял на удивление тяжелую жестянку в руки и попытался открыть. Похоже, смазанная ружейным маслом, крышка снялась неожиданно легко, и Вика, увидав содержимое, не удержался от восторженного матюка.
На две трети банка от монпансье была заполнена золотым песком, помеченным черными вкрапинами шлиха, а сверху, почти вровень с краем, лежал блестящий, похожий на дольку грецкого ореха, самородок.
Вот теперь-то Иртеньеву все стало предельно ясно. О таежных нравах он уже был наслышан достаточно и понял, что пропавший хозяин свертка наверняка стал жертвой «охотника на горбачей», сгинувши где-то здесь в чаще.
Не развязывая шпагат, Вика поспешно затолкал мягко гнущуюся клеенчатую бандероль под ремень, тяжелую банку с золотом сунул в карман и, на всякий случай поправив болтавшийся за спиной дробовик, прислушался.
В лесу царила тишина, и на какой-то момент Иртень еву снова стало не по себе. Ему вдруг показалось, что кто-то невидимый бродит рядом, он напряг слух и неожиданно уловил едва различимое сквозь шорох листвы и журчание воды.
И все страхи Иртеньева враз исчезли. Где-то здесь неподалеку протекал ручей, и Вика мгновенно уяснил, что если он пойдет вниз по течению, то эта журчащая вода обязательно рано или поздно, но должна вывести его из леса к реке.
* * *
Лишь на третий день утром, проблукав ровно двое суток по тайге, голодный, измотавшийся Иртеньев наконец-то вышел к деревне и, только остановившись перед входом в свое жилище, окончательно осознал, что он все-таки выбрался.Вика, радостно встряхнув головой, решительно распахнул дверь, и вот тут, впервые за все время пребывания здесь, землянка, встретившая Иртеньева кисловатым запахом убогого быта, показалась ему родным домом.
Выждав, пока глаза привыкнут к сумраку, Иртень ев негромко позвал:
– Поля…
Прикорнувшая было на краешке нар женщина мгновенно сорвалась с места и всплеснула руками.
– Ой, Викентий Егорыч! Пришли…
– Как видишь, – Иртеньев с наслаждением стянул сапоги и, присев к столу, спросил: – Покушать ничего нет?
– Да как же, как же!.. – Поля стряхнула с себя остатки сна и сразу захлопотала.
Перед Иртеньевым тут же появился до этого заботливо укутанный в меховую кацавейку и все еще источающий тепло чугунок с кашей, солидный ломоть хлеба, а за ним, неизвестно откуда взявшаяся, бутылка.
Иртеньев вопросительно посмотрел на Полю, и она принялась торопливо пояснять:
– Так это ж мне принесли. Чтоб заместо спирта…
– Ну, если так… – удовлетворенно протянул Вика и, плеснув себе сразу полчашки самогона, залпом выпил и взялся за ложку.
Глядя на жадно жующего Иртеньева, Поля неожиданно заволновалась и торопливо начала объяснять:
– А я с вечера как чуяла, вот-вот придете. Кашу сварила и в кацавейку, чтоб не остыла. Только вот вы уж, Викентий Егорыч, не обессудьте, я все оставшееся сало порезала и в чугунок сунула. Решила, как вернетесь, чтоб еда сильной была…
Не понимая, про что речь, Иртеньев опустил ложку и вдруг вспомнил, что Поля говорит о том куске сала, который он хранил на черный день, когда их этап еще плыл на барже. Столь бесхитростная забота вызвала у Иртеньева прилив благодарности, и он улыбнулся.
– Да что ты, что… – Вика снова запустил ложку в чугунок. – Чего то сало беречь, оно уж, небось, и желтеть начало.
Поля сразу успокоилась и, уперши кулачок в подбородок, принялась следить, как Иртеньев ест.