Страница:
– Так ты как считаешь, она тебя любит или меня?
Гэпэушник вздохнул, одним махом опустошил кружку и только после этого ответил:
– Ты пойми, она ж, бедная, промеж нас двоих мечется. Ведь я, скажем так, свой, простецкий. А вот ты для ней кто? Барин, да еще ого-го какой! Любой бабе лестно такого мужика заполучить. Я ж вашего брата много видел. Завидки берут, какие люди. Конечно, и мразь попадается, но это уже другая порода…
– Ну почему же… – негромко возразил Иртень ев. – Среди мужиков тоже очень даже толковые есть. Только вы, большевички, зачем-то таких в Сибирь на погибель гоните… С кем останетесь, комиссар, – с Савоськами?
Иртеньев сознательно пошел на обострение разговора и сейчас напряженно ждал, что же ответит гэпэушник. Однако на этот раз собеседник молчал долго. Он сосредоточенно разливал самогон, пил, внимательно наблюдая, чтобы Иртеньев пил тоже, снова наливал и снова пил.
При таком темпе самогон быстро кончился. Начальник зачем-то посмотрел опустевшую бутылку на просвет, поставил ее на стол, потом все так же молча взял «белую головку» и, ловким ударом вышибив пробку, перешел на водку. А вот когда крепчайшая алкогольная смесь достаточно задурманила голову, гэпэушник с какой-то странной интонацией произнес:
– Твоя правда…
– Да уж… – отозвался Иртеньев.
Хмель тоже начинал забирать Вику, голова понемногу становилась чужой, движения замедлились, и, хотя пока нить мысли не терялась, Иртеньев чувствовал, что прежняя осторожность уходит, сменяясь пьяной бесшабашностью.
Похоже, гэпэушник испытывал нечто подобное, и, видимо, у него против воли вырвалось нечто весьма сокровенное:
– Я, ваше благородие, думаю, не иначе, это все жидки московские верховодят… Скажу больше, мне верные люди говорили, деньги, что мы все собирали, вообще заграничным жидам ушли, да и нашим тоже…
– Ну вот, и до тебя дошло, что вы все под чужую дудку выплясывали, – Иртеньев первый раз посмот рел в глаза гэпэушника и уже безо всяких стеснений, рубанул ему прямо: – А то, вишь ты, рабочие, селяне… Да они, мужики эти, вас готовы хоть сейчас ко всем чертям собачьим послать!
– А мы-то… – начал было гэпэушник, но Вика бесцеремонно оборвал его:
– Что вы-то? Вы уж для них расстарались, награбили. Вот и ходи теперь в попыхачах неизвестно у кого…
Гэпэушник поперхнулся и, явно уходя от ответа, набросился на Иртеньева:
– Ты колбасу-то чего не ешь? Это ж для тебя, угощение…
Вика и в самом деле избегал брать со стола привезенное начальником, но теперь, видя такой поворот разговора, усмехнулся.
– Видишь, закусываю…
Иртеньев демонстративно выбрал самый большой кусок и с неподдельным аппетитом принялся жевать городской деликатес. Потом подцепил на кончик ножа желтую пластинку тонко нарезанного сыра и, как бы между прочим, спросил:
– И что же ты, комиссар, делать собрался?
Видимо, гэпэушник ждал такого вопроса, потому что ответил без задержки, как говорят о чем-то давно решенном:
– Начальником угро предлагают… – гэпэушник секунду поколебался и вдруг сказал: – Ваше благородие, отпусти девку. Я шесть разов ранетый, нервенный сделался, а она, почитай, врач…
Иртеньеву стало ясно, что Василий (так мысленно первый раз Вика назвал своего собеседника) давно все обдумал и, придавленный всем на него свалившимся, хочет укрыться в семейную скорлупу. Теперь его поведение по отношению к Поле приобрело совсем иной смысл, и именно поэтому Вика согласно кивнул.
– Ладно, уговорил. Только вот как со мной будет?
– Сам знаешь, Поля горой за тебя, – в первый раз гэпэушник благодарно улыбнулся Иртеньеву. – Условие ставит, чтоб помог тебе слинять отсюда. Помогу, и не бойся, комар носа не подточит!
– Ну, тогда…
Иртеньев вылез из-за стола, пьяно пошатываясь, подошел к постели, вытянул из-под матраса найденную в тайге тетрадь, секунду поколебавшись, еще раз внимательно посмотрел на гэпэушника и, приняв решение, положил пакет перед Василием…
Довольно объемистый, свернутый из цветастого ситцевого платка, он был увенчан туго завязанными кончиками, задорно торчавшими в разные стороны на манер заячьих ушей. Глядя на них, Вика отчетливо представлял себе врезавшуюся еще с детских времен в память картинку, когда мимо ворот папенькиной усадьбы гурьбой шли на поля крестьянки с точно такими же узелками.
Вика хорошо знал, что так они несут прихваченный с собой из дома немудрящий сельский харч, и точно так же сейчас в лежавшем рядом на палубе заботливо собранном узелке были хлеб, отварное мясо, соль и специально испеченные Полей в дорогу ароматные сибирские шаньги.
Расходясь со встречным караваном, пароходик подал солидно-басовитый сигнал, и Вика, резко повернув на звук голову, увидел, как медная трубка гудка враз окуталась белым облачком пара. И сразу, словно повинуясь какому-то внутреннему толчку, мысли Иртеньева вернулись из прошлого.
Совсем другими глазами Вика посмотрел на недалекий берег, проводил взглядом уходившую вниз по реке цепочку барж, и вдруг ему показалось, что он видит там, где-то вдалеке, беленький платок Поли. На самом деле обрывистый мыс, за которым пряталась деревня, уже добрый час как исчез из виду, но Вика почему-то был уверен, что тонкая женская фигурка, отчаянно машущая вслед высоко поднятой рукой, все еще там.
Мысль, так внезапно повернувшаяся к недавно оставленной женщине, заставила Иртеньева в очередной раз задуматься. Нет, конечно же, Вика никоим образом не собирался оставаться надолго тут, в забытом богом углу, но вот сам способ, каким он сейчас собирался это сделать, внушал тревогу.
И дело, пожалуй, был вовсе не в Поле, так по-кре стьянски прагматично решившей вопрос их дальнейших отношений, а именно в том выходе, который она предложила. Хотя где-то в глубине души ее поступок несколько задел мужское самолюбие Вики, сейчас он в очередной раз попытался взвесить все «про» и «контра».
Правда, если быть честным, Вика допускал, что он какое-то время будет жить вместе с так нечаянно встреченной женщиной, но такой крутой поворот несколько сбивал с толку, ну а необычное предложение, сделанное ее новым кавалером, вообще загоняло Иртеньева в тупик.
Слишком уж неожиданным выглядело такое благородство, и Вика всерьез опасался, что за столь широким жестом наверняка что-то кроется. А дальше изощренный ум Иртеньева давал волю фантазии, и ему начинало казаться, что если его впрямь освободили, то, конечно же, в самое ближайшее время должно последовать некое предложение, которое и поставит все на свои места.
От этих мрачноватых мыслей Иртеньева отвлек довольно бесцеремонный тычок в спину. Вика повернулся и увидел перед собой туповатую рожу стрелка охраны.
– Слышь, это вроде как тебя мы подобрали на остановке? – грубо спросил стрелок и, демонстративно заткнув пальцем одну ноздрю, шумно высморкался.
– Ну меня, а что? – Вика подобрался.
– А то, что тебя к себе наш старшой требует… – стрелок оценивающе посмотрел на Иртеньева и, выждав паузу, пояснил: – Он там у себя, каюта у него в носе.
Дурацкий оборот речи неожиданно рассмешил Иртеньева, чуть сбавив возникшее где-то внутри напряжение, и он, хмыкнув, обошел стоявшего столбом стрелка, чтобы пройти к трапу, ведущему мимо колесного кожуха прямо на полубак.
Теперь, когда его смутное предположение подтвердилось и освобождение получило некое продолжение, Вика почувствовал странное облегчение. У Иртеньева появился даже своеобразный интерес к тому, что же еще предложат ему дальше.
У дверей, ведущих в каюту, а она на пароходике была одна, и потому гадать не пришлось, Вика задержался. Сначала он машинально отметил, что здесь на носу гораздо тише, чем на корме, и шум машины не так докучает, а потом, как бы в последний момент, решил еще раз бегло проанализировать все происшедшее за последнюю неделю, предшествовавшую столь резкому повороту фортуны.
Как оказалось, гэпэушник Василий был человеком слова. В то время, когда Иртеньев, сидя у себя в землянке, косо поглядывал на явно чувствовавшую себя виноватой Полю да гадал, верить или не верить всему услышанному, бюрократическое колесо завертелось в не свойственном ему темпе.
Во всяком случае, по прошествии всего одной недели замызганный пароходик приткнулся к берегу, а через каких-то полчаса в землянку примчался ставший необыкновенно льстивым Савоська и передал Иртеньеву распоряжение большого начальника «сей секунд» собираться «на волю».
Пока ошарашенный таким поворотом Вика соображал что к чему, Поля, всхлипывая и причитая, споро собрала все его вещи, добавив от себя так умиливший Иртеньева узелок с харчами, куда она заботливо сунула только что испеченные шаньги.
А потом, когда они уже вдвоем, как принято по обычаю перед дальней дорогой, сели рядом, Поля совсем по-бабьи разревелось, так что Вике, и самому терявшемуся в догадках, пришлось даже подыскивать какие-то слова, чтобы ее утешить.
И вот только теперь, когда и проводы, и посадка остались позади, все, что волновало Вику с момента появления захеканного Савоськи, должно было встать на место. Окончательно осознав это, Иртеньев подобрался и решительно толкнул дверь.
Как и ожидалось, «старшой» оказался гэпэушником Василием. Во время посадки Иртеньев его не видел и сейчас вздохнул с некоторым облегчением: каким бы ни был предстоящий разговор, теперь в любом случае речь пойдет начистоту.
Начальник, одетый в уже знакомую серую коверкотовую гимнастерку, сидел за крошечным столиком, пристроенным к стене каюты возле большого квадратного окна. На стук двери он поднял голову и, увидев Иртеньева, вполне дружески улыбнулся.
– Что, гусь лапчатый, небось, гадал, кто да зачем, или нет?
– Почему нет? – предложенный тон вполне устраивал Вику, и он, охотно подлаживаясь к собеседнику, усмехнулся. – Все так.
– Ты не обижайся, что я тебя не в своих хоромах держу, – гэпэушник показал на противоположную стенку каюты, где примостилась узенькая, заправленная солдатским одеялом, койка.
– Ну, какие тут могут быть обиды. Я ж ссыльнопоселенец. Спасибо, вместе с другими на палубу взяли, везете вот… – Вика демонстративно переступил с ноги на ногу и поинтересовался: – Так зачем звал?
Это вроде как непроизвольное движение Иртеньева гэпэушник оценил правильно и несколько торопливо предложил:
– Да ты садись, садись, в ногах правды нет…
Вика оглянулся, не понимая, на чем тут можно сидеть, но, заметив стоявшую в сторонке косую неказистую табуретку, подтянул ее ближе к столу и осторожно примостился на ней, заботясь только о том, чтоб не свалиться на пол.
Какое-то время гэпэушник молча смотрел на Ир тень ева и только потом раздумчиво произнес:
– Ну, как я понял, интересует тебя, куда везем…
– Так это само собой, – Вика пожал плечами и не стесняясь напомнил: – Тем паче, вроде как уговор был…
– Был, был, – гэпэушник как-то смешно, словно китайский болванчик закивал головой и заключил: – Вот я о том и маракую…
Что можно «мараковать» по этому поводу, прикидывая все варианты, Вика давно уже понял и теперь, в общем-то довольно спокойно, ждал точного высказывания, ожидая, чего все-таки надумал сидевший напротив него человек.
Однако ничего такого не последовало. Гэпэушник приподнял лежавшую на столе папку, вынул из-под нее листик бумаги и протянул Иртеньеву.
– Вот возьми. Это разрешение тебе как ссыльнопоселенцу на смену места проживания.
– Не густо… – явно ожидавший большего Вика, принимая справку, скептически скривился.
– Но-но, не переживай, – улыбнулся гэпэушник. – Слушай внимательно. Завтра у нас остановка, а ты, значит, сойдешь на берег и сразу в контору «Заготпушнина». Она рядом с пристанью. Отыщешь там товарища Ситкина, и он тебе выдаст бумагу, что все это время ты работал у него, усекаешь?
– Усекаю… – Вика понял, что гэпэушник в первую голову хочет обезопасить себя самого, и спросил: – А я до отплытия успею?
– А вот это уже ни к чему. Ты так на берегу и останешься.
Вика напряг память, вспоминая карту, и негромко заметил:
– Как же дальше ехать? Тут и железной дороги нет…
Упоминая о железной дороге, Иртеньев стремился узнать, отпускают ли его на самом деле или нет. Однако ответ, который он получил, был какой-то неопределенный.
– На перекладных, – хмыкнул гэпэушник и пояснил: – Тебе, брат, сейчас от железки и телеграфа лучше подальше.
– Позвольте спросить, а на какие шиши извозчика нанимать? – деланно возмутился Вика. – Это сколько же верст!
Явно прозвучавший намек на дальнейшую свободу поступать как вздумается несколько ободрил Иртень ева, и он собрался было уточнить, что и как, но тут Василий по-настоящему удивил Вику.
– Ах, да! – спохватился гэпэушник. – Извини, забыл…
Он наклонился, полез куда-то под стол, вытащил оттуда довольно объемистый пакет, аккуратно завернутый в старую газету, и протянул его Иртеньеву.
– На вот, возьми, это деньги, за золотишко.
Принимая от гэпэушника тугой сверток, Вика со всей ясностью понял, насколько важные сведения имелись в случайно найденной тетради. Это именно она и вдобавок банка из-под монпансье, в пьяной эйфо рии бесшабашно врученные гэпэушнику, явились причиной такой неожиданной благожелательности. И, конечно же, Поля…
Иртеньев вспомнил оставленную на берегу женщину, и его вдруг охватило запоздалое желание вернуть все обратно, но, понимая, что теперь ничего изменить нельзя, он, стряхивая странное наваждение, только резко мотнул головой…
Дорога, шедшая раньше однотонно шумевшей чащей, то и дело извивавшаяся вокруг мощных, наползавших на колею корневищ, стала ровнее, а позже, через сменивший березняк мелкий кустарник, вышла на открытую местность и быстро превратилась в пыльный, прилично накатанный проселок, поросший по краям отцветшим багульником.
Возница, крепкий бородатый мужик неопределенных лет (он же занимавшийся извозом хозяин тарантаса), повернулся к седокам и, хитро прищурившись, сообщил:
– Ну вот, господа хорошие, таперича до самого места пойдем ходко, вот он, тракт.
После чего сразу гикнул, и неожиданно его малорослые мохнатые лошадки, от которых за передком виднелись только задранные крючком хвосты да непомерно большая дуга коренника, пошли сначала рысью, а потом и вовсе поднялись в галоп.
К вящему удивлению Иртеньева, эти неказистые сибирские конячки не собирались переходить на шаг, и он, адресуясь к возвышавшейся на передке спине возницы, поинтересовался:
– Слышь, служивый, они у тебя так и будут скакать?
– Само собой, – мужик оглянулся, а поскольку, судя по всему, вид Иртеньева внушал ему уважение, он, запнувшись и проглотив привычное «паря», закончил: – Они и до вечера могут.
Такой ответ как нельзя больше устраивал Иртень ева, и он, откинувшись на сиденье, задумался. До этого момента Вика был почти убежден, что гэпэушник Вася как-то попробует использовать его после так называемого освобождения, но пока ничего подобного не случилось.
Село, где Василий высадил Иртеньева, было новообразованным райцентром, к тому же чуть позже выяснилось, что уполномоченный «Заготпушнины» Ситкин тоже оказался человеком «с прошлым», и Вика довольно быстро нашел с ним общий язык.
В результате всего за неделю тесного общения с нужными людьми и, конечно же, хорошей пьянки Вика получил на руки все необходимые бумажки и даже паспорт. После этого Иртеньеву оставалось совсем немного: найти частника, согласного отвезти его на лошадях к железной дороге и экипироваться.
При этом вопрос экипировки оказался несколько сложнее, чем предполагал Иртеньев. Купить что-либо по-городскому пристойное было попросту негде, и Вике пришлось ограничиться серым брезентовым пыльником да старой инженерной фуражкой с выцветшим околышем, украшенным тусклыми молоточками.
Поскольку все начало так счастливо складываться, несколько суеверный Вика решил не задерживаться и уехать как можно скорее. Некоторое опасение продолжал внушать и гэпэушник. Иртеньеву казалось, что Василий может вот-вот передумать, а может, и вообще делает преднамеренную паузу. В любом случае, по твердому убеждению Вики, памятуя весьма откровенный намек гэпэушника, следовало исчезнуть как можно скорее.
Видимо, Вике и вправду пока что везло, так как частника с лошадьми не пришлось искать вовсе. Его сосед по временному жилью как раз подрядился везти на станцию военного, и тороватый мужик, едва прослышав про интерес Иртеньева, немедленно предложил свои услуги.
Вике оставалось только порадоваваться такому стечению обстоятельств, и, для виду поторговавшись, он согласился. Опасения вызывал, правда, попутчик, но он оказался весьма простецким парнем, а одетый в шинель с «разговорами» и «богатырку», даже понравился Иртеньеву.
К тому же попутчик оказался немногословным. С начала пути он обменялся с Иртеньевым только парой дежурных фраз, а потом краском, как отметил про себя Вика, так и не расстегнувший крючков шинели, предпочитал молчать, явно углубившись в собственные размышления.
К середине дня лес постепенно отступил от дороги, местность вокруг стала более открытой, и на Вику ощутимо пахнуло простором степи. К удивлению Иртеньева, воспринявшего слова возницы как бахвальство, лошади и впрямь час за часом не меняли аллюра, и тарантас с седоками то плавно покачивало, то слегка подкидывало на накатанной колее.
В конце концов монотонная езда подействовала даже на невозмутимого возницу, и он, сначала негромко, а потом почти в голос затянул какой-то утомительный, лишь одному ему понятный мотив без слов.
Услыхав столь экстравагантное исполнение, молча сидевший в тарантасе рядом с Иртеньевым краском, до этого безучастно глазевший по сторонам, сначала крякнул, потом завозился на сиденье, но, наконец, не выдержав, обратился к вознице:
– Ты чего завыл, паря? Небось, не граммофон из трактира…
– А чо? – мужик слегка повернул голову и скосил озорной глаз на седоков. – Я, однако, паря, пою. Дорога длинная, слов много, про что вижу, про то и пою!
– Да если б ты пел! – разозлился краском. – Ты ж воешь как пес на луну… Давай кончай свою волынку!
– Ну, господа хорошие, как знаете…
Мужик явно обиделся и принялся сердито гикать на и так шедшую ходкой рысью упряжку, а довольный хотя бы тем, что заунывное пение прекратилось, краском посмотрел на Иртеньева и, явно приглашая его к разговору, сказал:
– Ну вот, так-то лучше… Вы не считаете?
Судя по разговору, краском, как и возница, был из местных, и только отметив про себя, что, обращаясь к нему, мужик опускает уже завязшее в зубах «паря», Вика ответил:
– Как сказать… В том есть что-то степное, вольное…
– Степное, говорите? – краском оживился. – Да нет, степь – это ветер, ширь и, как бы это сказать, конский топот.
– Да вы поэт, батенька, – улыбнулся Иртеньев.
Признаться, Вика не ожидал такого ответа и вообще намеревался не затягивать разговор, но теперь изменил свое мнение и заинтересованно спросил:
– Лошадей, видать, любите?
– Конечно! – краском враз оживился и, словно подчеркивая некую обособленность, кивнул на конские хвосты, задорно торчавшие над передком. – Ну, этих не совсем, а так…
– Понимаю, – улыбнулся Вика. – Кавалерист?
– Да, конечно… – кивнул краском и, бросив косой взгляд на инженерную фуражку Иртеньева, уточнил: – Комэск. Бывший…
Вике было понятно, что краском упомянул чин нарочно, пытаясь держаться на равной ноге, но сам он никакой антипатии не ощущал и даже несколько сочувственно вздохнул:
– Это как же, уволились, что ли?
– Да нет, – коротко отозвался краском и тут же обстоятельно пояснил: – Из дома еду, в отпуске был. А еду я сейчас прямо в Москву. В автобронетанковую школу направлен. На танкиста учиться…
– И вам что, с танками уже приходилось дело иметь или еще нет? – поинтересовался Вика.
– Ну, имел, не имел, а на КВЖД в деле с белокитайцами их видел. Десять танков сразу, сильная штука…
– Это какие же танки, английские «рикардо», «тейлоры» или французские «рено»? – всерьез принялся расспрашивать Вика.
– Да нет, наши, МС-1, значит – «малый сопровождения», – охотно пояснил краском и уважительно посмотрел на Иртеньева. – Вы, выходит, тоже по военной части?
Вика понял, что, увлекшись, чуть было не сболт нул лишнего и спохватился.
– Да нет, просто на параде как-то пришлось видеть…
На самом деле Иртеньеву сейчас вспомнился вовсе не парад, а пара громоздких, ромбовидных М-V, шедших в атаку на позиции красных под Каховкой…
Похоже, ответ Иртеньева несколько разочаровал бывшего комэска, но после минутного колебания он с неожиданным жаром взялся за пояснения:
– Нет, все равно вы должны знать, танки – это мощь! На пулемет прет, а ему хоть бы хны! Пули для танка ничто! А сам из пулемета, из пулемета! А то и из пушки, только земля летит!
– Ну, смею заметить, – горячность краскома изрядно удивила Иртеньева, и он постарался тоже попасть в тон: – Танк именно для такого боя и создан.
– Во-во, я ж говорю! – обрадовался поддержке краском. – Только вот жаль, мало пока танков этих, если б побольше…
– Но, как я понял, на КВЖД хватило и десяти, – слегка подзадорил краскома Вика.
– Да нет, еще пока мало! – краском так разгорячился, что принялся размахивать руками. – Но, я вам говорю, будет много!
Иртеньев заинтересованно посмотрел на собеседника. Ему вспомнились трудности войны, нехватка снарядов, а потом, в той же связи, вездеход Лебеденко, строившийся в большой тайне, но о котором Вике тоже довелось узнать, и он возразил:
– Э, батенька мой! Тут заводы нужны, специа листы…
– Все будет! – рьяно заверил краском. – Заводы построим, людей обучим, я ж вот тоже учиться еду! И будут у нас танки!
Сейчас Вике стало ясно, что уверенный в своей правоте краском говорит с чужого голоса, и он, стремясь выяснить для себя как можно больше, коротко бросил:
– А дальше?
– Дальше? – краском гордо посмотрел на Иртень ева. – А мировая революция! Поход пролетариата на буржуев!
Вику так и подмывало высказать все, что он думает по этому поводу, но он вовремя прикусил язык. Зато, видимо, внимательно прислушивавшийся к ним возница неожиданно встрял в разговор.
– Ты што ето, паря, не навоевался ишо? – мужик вывернулся на сиденье и зло уставил свою пегую бороду на краскома. – Видать, жареный петух тебя в плешь не клюнул. Заводы, вишь, он собрался строить, танки там всякие! Людям жить дайте, ироды!
– Но-но-но! – краском так и вскинулся. – Ты мне тут всякую контрреволюцию не разводи!
– Кака-така контрреволюция, – мужик в сердцах выматерился. – С нас и революциев хватит!
Возница отвернулся, взмахнул кнутом, и, словно ставя точку в непростом разговоре, откуда-то издалека донесся едва слышный паровозный гудок…
Час назад утомленный возница с облегчением высадил его и краскома возле замызганного городского вокзала и немедленно укатил. Вроде как за компанию, а на самом деле изучая обстановку, Иртеньев вслед за краскомом вошел в битком забитый кассовый зал, где его спутник довольно быстро получил по своему военному литеру билет до Москвы.
Тем временем Иртеньев воочию убедился, что торчать в бесконечной очереди по меньшей мере бесперспективно. После этого Вике оставалось только распрощаться с неожиданно ставшим говорливым попутчиком и отправиться в город.
Засидевшись от долгой езды в трясучем тарантасе, Вика в охотку прошагал пешком две версты через предместье, отделявшее железнодорожный вокзал от собственно города, и оказался где-то в районе центра.
Здесь Вика окунулся в полузабытую обстановку стоявших сплошным рядом домов, афишных тумб, подъездов, витрин, переулков, в общем, всего сугубо городского, чего он так долго был лишен в своем таежном захолустье.
Сейчас Вике нравилось глазеть на покосившиеся каменные или чугунные столбы, торчавшие почти у каждого въезда, на булыгу мостовой, засыпанную мусором, и даже на сурового дворника, который лениво собирал в свой огромный совок валявшиеся на дороге конские яблоки.
Негромкий, но слитный гул многих голосов заставил Иртеньева повернуть голову, и он увидел, что стоит на углу проезда, перегороженного воротной аркой, на верхней дуге которой красовались накладные, выцветшие от времени, буквы.
Гэпэушник вздохнул, одним махом опустошил кружку и только после этого ответил:
– Ты пойми, она ж, бедная, промеж нас двоих мечется. Ведь я, скажем так, свой, простецкий. А вот ты для ней кто? Барин, да еще ого-го какой! Любой бабе лестно такого мужика заполучить. Я ж вашего брата много видел. Завидки берут, какие люди. Конечно, и мразь попадается, но это уже другая порода…
– Ну почему же… – негромко возразил Иртень ев. – Среди мужиков тоже очень даже толковые есть. Только вы, большевички, зачем-то таких в Сибирь на погибель гоните… С кем останетесь, комиссар, – с Савоськами?
Иртеньев сознательно пошел на обострение разговора и сейчас напряженно ждал, что же ответит гэпэушник. Однако на этот раз собеседник молчал долго. Он сосредоточенно разливал самогон, пил, внимательно наблюдая, чтобы Иртеньев пил тоже, снова наливал и снова пил.
При таком темпе самогон быстро кончился. Начальник зачем-то посмотрел опустевшую бутылку на просвет, поставил ее на стол, потом все так же молча взял «белую головку» и, ловким ударом вышибив пробку, перешел на водку. А вот когда крепчайшая алкогольная смесь достаточно задурманила голову, гэпэушник с какой-то странной интонацией произнес:
– Твоя правда…
– Да уж… – отозвался Иртеньев.
Хмель тоже начинал забирать Вику, голова понемногу становилась чужой, движения замедлились, и, хотя пока нить мысли не терялась, Иртеньев чувствовал, что прежняя осторожность уходит, сменяясь пьяной бесшабашностью.
Похоже, гэпэушник испытывал нечто подобное, и, видимо, у него против воли вырвалось нечто весьма сокровенное:
– Я, ваше благородие, думаю, не иначе, это все жидки московские верховодят… Скажу больше, мне верные люди говорили, деньги, что мы все собирали, вообще заграничным жидам ушли, да и нашим тоже…
– Ну вот, и до тебя дошло, что вы все под чужую дудку выплясывали, – Иртеньев первый раз посмот рел в глаза гэпэушника и уже безо всяких стеснений, рубанул ему прямо: – А то, вишь ты, рабочие, селяне… Да они, мужики эти, вас готовы хоть сейчас ко всем чертям собачьим послать!
– А мы-то… – начал было гэпэушник, но Вика бесцеремонно оборвал его:
– Что вы-то? Вы уж для них расстарались, награбили. Вот и ходи теперь в попыхачах неизвестно у кого…
Гэпэушник поперхнулся и, явно уходя от ответа, набросился на Иртеньева:
– Ты колбасу-то чего не ешь? Это ж для тебя, угощение…
Вика и в самом деле избегал брать со стола привезенное начальником, но теперь, видя такой поворот разговора, усмехнулся.
– Видишь, закусываю…
Иртеньев демонстративно выбрал самый большой кусок и с неподдельным аппетитом принялся жевать городской деликатес. Потом подцепил на кончик ножа желтую пластинку тонко нарезанного сыра и, как бы между прочим, спросил:
– И что же ты, комиссар, делать собрался?
Видимо, гэпэушник ждал такого вопроса, потому что ответил без задержки, как говорят о чем-то давно решенном:
– Начальником угро предлагают… – гэпэушник секунду поколебался и вдруг сказал: – Ваше благородие, отпусти девку. Я шесть разов ранетый, нервенный сделался, а она, почитай, врач…
Иртеньеву стало ясно, что Василий (так мысленно первый раз Вика назвал своего собеседника) давно все обдумал и, придавленный всем на него свалившимся, хочет укрыться в семейную скорлупу. Теперь его поведение по отношению к Поле приобрело совсем иной смысл, и именно поэтому Вика согласно кивнул.
– Ладно, уговорил. Только вот как со мной будет?
– Сам знаешь, Поля горой за тебя, – в первый раз гэпэушник благодарно улыбнулся Иртеньеву. – Условие ставит, чтоб помог тебе слинять отсюда. Помогу, и не бойся, комар носа не подточит!
– Ну, тогда…
Иртеньев вылез из-за стола, пьяно пошатываясь, подошел к постели, вытянул из-под матраса найденную в тайге тетрадь, секунду поколебавшись, еще раз внимательно посмотрел на гэпэушника и, приняв решение, положил пакет перед Василием…
* * *
Вика стоял у борта, держась за поручень, и тупо смотрел на лежавший у его ног узелок. Старенький пароходик, натужно шлепая колесными плицами, с трудом выгребал против течения, и густо поросший лесом берег медленно уходил назад, но Иртеньев, весь уйдя в воспоминания, не смотрел по сторонам, сосредоточив взгляд только на узелке.Довольно объемистый, свернутый из цветастого ситцевого платка, он был увенчан туго завязанными кончиками, задорно торчавшими в разные стороны на манер заячьих ушей. Глядя на них, Вика отчетливо представлял себе врезавшуюся еще с детских времен в память картинку, когда мимо ворот папенькиной усадьбы гурьбой шли на поля крестьянки с точно такими же узелками.
Вика хорошо знал, что так они несут прихваченный с собой из дома немудрящий сельский харч, и точно так же сейчас в лежавшем рядом на палубе заботливо собранном узелке были хлеб, отварное мясо, соль и специально испеченные Полей в дорогу ароматные сибирские шаньги.
Расходясь со встречным караваном, пароходик подал солидно-басовитый сигнал, и Вика, резко повернув на звук голову, увидел, как медная трубка гудка враз окуталась белым облачком пара. И сразу, словно повинуясь какому-то внутреннему толчку, мысли Иртеньева вернулись из прошлого.
Совсем другими глазами Вика посмотрел на недалекий берег, проводил взглядом уходившую вниз по реке цепочку барж, и вдруг ему показалось, что он видит там, где-то вдалеке, беленький платок Поли. На самом деле обрывистый мыс, за которым пряталась деревня, уже добрый час как исчез из виду, но Вика почему-то был уверен, что тонкая женская фигурка, отчаянно машущая вслед высоко поднятой рукой, все еще там.
Мысль, так внезапно повернувшаяся к недавно оставленной женщине, заставила Иртеньева в очередной раз задуматься. Нет, конечно же, Вика никоим образом не собирался оставаться надолго тут, в забытом богом углу, но вот сам способ, каким он сейчас собирался это сделать, внушал тревогу.
И дело, пожалуй, был вовсе не в Поле, так по-кре стьянски прагматично решившей вопрос их дальнейших отношений, а именно в том выходе, который она предложила. Хотя где-то в глубине души ее поступок несколько задел мужское самолюбие Вики, сейчас он в очередной раз попытался взвесить все «про» и «контра».
Правда, если быть честным, Вика допускал, что он какое-то время будет жить вместе с так нечаянно встреченной женщиной, но такой крутой поворот несколько сбивал с толку, ну а необычное предложение, сделанное ее новым кавалером, вообще загоняло Иртеньева в тупик.
Слишком уж неожиданным выглядело такое благородство, и Вика всерьез опасался, что за столь широким жестом наверняка что-то кроется. А дальше изощренный ум Иртеньева давал волю фантазии, и ему начинало казаться, что если его впрямь освободили, то, конечно же, в самое ближайшее время должно последовать некое предложение, которое и поставит все на свои места.
От этих мрачноватых мыслей Иртеньева отвлек довольно бесцеремонный тычок в спину. Вика повернулся и увидел перед собой туповатую рожу стрелка охраны.
– Слышь, это вроде как тебя мы подобрали на остановке? – грубо спросил стрелок и, демонстративно заткнув пальцем одну ноздрю, шумно высморкался.
– Ну меня, а что? – Вика подобрался.
– А то, что тебя к себе наш старшой требует… – стрелок оценивающе посмотрел на Иртеньева и, выждав паузу, пояснил: – Он там у себя, каюта у него в носе.
Дурацкий оборот речи неожиданно рассмешил Иртеньева, чуть сбавив возникшее где-то внутри напряжение, и он, хмыкнув, обошел стоявшего столбом стрелка, чтобы пройти к трапу, ведущему мимо колесного кожуха прямо на полубак.
Теперь, когда его смутное предположение подтвердилось и освобождение получило некое продолжение, Вика почувствовал странное облегчение. У Иртеньева появился даже своеобразный интерес к тому, что же еще предложат ему дальше.
У дверей, ведущих в каюту, а она на пароходике была одна, и потому гадать не пришлось, Вика задержался. Сначала он машинально отметил, что здесь на носу гораздо тише, чем на корме, и шум машины не так докучает, а потом, как бы в последний момент, решил еще раз бегло проанализировать все происшедшее за последнюю неделю, предшествовавшую столь резкому повороту фортуны.
Как оказалось, гэпэушник Василий был человеком слова. В то время, когда Иртеньев, сидя у себя в землянке, косо поглядывал на явно чувствовавшую себя виноватой Полю да гадал, верить или не верить всему услышанному, бюрократическое колесо завертелось в не свойственном ему темпе.
Во всяком случае, по прошествии всего одной недели замызганный пароходик приткнулся к берегу, а через каких-то полчаса в землянку примчался ставший необыкновенно льстивым Савоська и передал Иртеньеву распоряжение большого начальника «сей секунд» собираться «на волю».
Пока ошарашенный таким поворотом Вика соображал что к чему, Поля, всхлипывая и причитая, споро собрала все его вещи, добавив от себя так умиливший Иртеньева узелок с харчами, куда она заботливо сунула только что испеченные шаньги.
А потом, когда они уже вдвоем, как принято по обычаю перед дальней дорогой, сели рядом, Поля совсем по-бабьи разревелось, так что Вике, и самому терявшемуся в догадках, пришлось даже подыскивать какие-то слова, чтобы ее утешить.
И вот только теперь, когда и проводы, и посадка остались позади, все, что волновало Вику с момента появления захеканного Савоськи, должно было встать на место. Окончательно осознав это, Иртеньев подобрался и решительно толкнул дверь.
Как и ожидалось, «старшой» оказался гэпэушником Василием. Во время посадки Иртеньев его не видел и сейчас вздохнул с некоторым облегчением: каким бы ни был предстоящий разговор, теперь в любом случае речь пойдет начистоту.
Начальник, одетый в уже знакомую серую коверкотовую гимнастерку, сидел за крошечным столиком, пристроенным к стене каюты возле большого квадратного окна. На стук двери он поднял голову и, увидев Иртеньева, вполне дружески улыбнулся.
– Что, гусь лапчатый, небось, гадал, кто да зачем, или нет?
– Почему нет? – предложенный тон вполне устраивал Вику, и он, охотно подлаживаясь к собеседнику, усмехнулся. – Все так.
– Ты не обижайся, что я тебя не в своих хоромах держу, – гэпэушник показал на противоположную стенку каюты, где примостилась узенькая, заправленная солдатским одеялом, койка.
– Ну, какие тут могут быть обиды. Я ж ссыльнопоселенец. Спасибо, вместе с другими на палубу взяли, везете вот… – Вика демонстративно переступил с ноги на ногу и поинтересовался: – Так зачем звал?
Это вроде как непроизвольное движение Иртеньева гэпэушник оценил правильно и несколько торопливо предложил:
– Да ты садись, садись, в ногах правды нет…
Вика оглянулся, не понимая, на чем тут можно сидеть, но, заметив стоявшую в сторонке косую неказистую табуретку, подтянул ее ближе к столу и осторожно примостился на ней, заботясь только о том, чтоб не свалиться на пол.
Какое-то время гэпэушник молча смотрел на Ир тень ева и только потом раздумчиво произнес:
– Ну, как я понял, интересует тебя, куда везем…
– Так это само собой, – Вика пожал плечами и не стесняясь напомнил: – Тем паче, вроде как уговор был…
– Был, был, – гэпэушник как-то смешно, словно китайский болванчик закивал головой и заключил: – Вот я о том и маракую…
Что можно «мараковать» по этому поводу, прикидывая все варианты, Вика давно уже понял и теперь, в общем-то довольно спокойно, ждал точного высказывания, ожидая, чего все-таки надумал сидевший напротив него человек.
Однако ничего такого не последовало. Гэпэушник приподнял лежавшую на столе папку, вынул из-под нее листик бумаги и протянул Иртеньеву.
– Вот возьми. Это разрешение тебе как ссыльнопоселенцу на смену места проживания.
– Не густо… – явно ожидавший большего Вика, принимая справку, скептически скривился.
– Но-но, не переживай, – улыбнулся гэпэушник. – Слушай внимательно. Завтра у нас остановка, а ты, значит, сойдешь на берег и сразу в контору «Заготпушнина». Она рядом с пристанью. Отыщешь там товарища Ситкина, и он тебе выдаст бумагу, что все это время ты работал у него, усекаешь?
– Усекаю… – Вика понял, что гэпэушник в первую голову хочет обезопасить себя самого, и спросил: – А я до отплытия успею?
– А вот это уже ни к чему. Ты так на берегу и останешься.
Вика напряг память, вспоминая карту, и негромко заметил:
– Как же дальше ехать? Тут и железной дороги нет…
Упоминая о железной дороге, Иртеньев стремился узнать, отпускают ли его на самом деле или нет. Однако ответ, который он получил, был какой-то неопределенный.
– На перекладных, – хмыкнул гэпэушник и пояснил: – Тебе, брат, сейчас от железки и телеграфа лучше подальше.
– Позвольте спросить, а на какие шиши извозчика нанимать? – деланно возмутился Вика. – Это сколько же верст!
Явно прозвучавший намек на дальнейшую свободу поступать как вздумается несколько ободрил Иртень ева, и он собрался было уточнить, что и как, но тут Василий по-настоящему удивил Вику.
– Ах, да! – спохватился гэпэушник. – Извини, забыл…
Он наклонился, полез куда-то под стол, вытащил оттуда довольно объемистый пакет, аккуратно завернутый в старую газету, и протянул его Иртеньеву.
– На вот, возьми, это деньги, за золотишко.
Принимая от гэпэушника тугой сверток, Вика со всей ясностью понял, насколько важные сведения имелись в случайно найденной тетради. Это именно она и вдобавок банка из-под монпансье, в пьяной эйфо рии бесшабашно врученные гэпэушнику, явились причиной такой неожиданной благожелательности. И, конечно же, Поля…
Иртеньев вспомнил оставленную на берегу женщину, и его вдруг охватило запоздалое желание вернуть все обратно, но, понимая, что теперь ничего изменить нельзя, он, стряхивая странное наваждение, только резко мотнул головой…
* * *
Густой, мрачный лес как-то незаметно сменился сначала стройным кедровником, потом посветлел еще больше, и вокруг весело забелели стволами высокие березы. Именно они, словно обрадованные тем, что вырвались на свет из чащи тайги, где их душил непроходимый бурелом, встретили выехавших на простор путников запахом нагретой солнцем коры.Дорога, шедшая раньше однотонно шумевшей чащей, то и дело извивавшаяся вокруг мощных, наползавших на колею корневищ, стала ровнее, а позже, через сменивший березняк мелкий кустарник, вышла на открытую местность и быстро превратилась в пыльный, прилично накатанный проселок, поросший по краям отцветшим багульником.
Возница, крепкий бородатый мужик неопределенных лет (он же занимавшийся извозом хозяин тарантаса), повернулся к седокам и, хитро прищурившись, сообщил:
– Ну вот, господа хорошие, таперича до самого места пойдем ходко, вот он, тракт.
После чего сразу гикнул, и неожиданно его малорослые мохнатые лошадки, от которых за передком виднелись только задранные крючком хвосты да непомерно большая дуга коренника, пошли сначала рысью, а потом и вовсе поднялись в галоп.
К вящему удивлению Иртеньева, эти неказистые сибирские конячки не собирались переходить на шаг, и он, адресуясь к возвышавшейся на передке спине возницы, поинтересовался:
– Слышь, служивый, они у тебя так и будут скакать?
– Само собой, – мужик оглянулся, а поскольку, судя по всему, вид Иртеньева внушал ему уважение, он, запнувшись и проглотив привычное «паря», закончил: – Они и до вечера могут.
Такой ответ как нельзя больше устраивал Иртень ева, и он, откинувшись на сиденье, задумался. До этого момента Вика был почти убежден, что гэпэушник Вася как-то попробует использовать его после так называемого освобождения, но пока ничего подобного не случилось.
Село, где Василий высадил Иртеньева, было новообразованным райцентром, к тому же чуть позже выяснилось, что уполномоченный «Заготпушнины» Ситкин тоже оказался человеком «с прошлым», и Вика довольно быстро нашел с ним общий язык.
В результате всего за неделю тесного общения с нужными людьми и, конечно же, хорошей пьянки Вика получил на руки все необходимые бумажки и даже паспорт. После этого Иртеньеву оставалось совсем немного: найти частника, согласного отвезти его на лошадях к железной дороге и экипироваться.
При этом вопрос экипировки оказался несколько сложнее, чем предполагал Иртеньев. Купить что-либо по-городскому пристойное было попросту негде, и Вике пришлось ограничиться серым брезентовым пыльником да старой инженерной фуражкой с выцветшим околышем, украшенным тусклыми молоточками.
Поскольку все начало так счастливо складываться, несколько суеверный Вика решил не задерживаться и уехать как можно скорее. Некоторое опасение продолжал внушать и гэпэушник. Иртеньеву казалось, что Василий может вот-вот передумать, а может, и вообще делает преднамеренную паузу. В любом случае, по твердому убеждению Вики, памятуя весьма откровенный намек гэпэушника, следовало исчезнуть как можно скорее.
Видимо, Вике и вправду пока что везло, так как частника с лошадьми не пришлось искать вовсе. Его сосед по временному жилью как раз подрядился везти на станцию военного, и тороватый мужик, едва прослышав про интерес Иртеньева, немедленно предложил свои услуги.
Вике оставалось только порадоваваться такому стечению обстоятельств, и, для виду поторговавшись, он согласился. Опасения вызывал, правда, попутчик, но он оказался весьма простецким парнем, а одетый в шинель с «разговорами» и «богатырку», даже понравился Иртеньеву.
К тому же попутчик оказался немногословным. С начала пути он обменялся с Иртеньевым только парой дежурных фраз, а потом краском, как отметил про себя Вика, так и не расстегнувший крючков шинели, предпочитал молчать, явно углубившись в собственные размышления.
К середине дня лес постепенно отступил от дороги, местность вокруг стала более открытой, и на Вику ощутимо пахнуло простором степи. К удивлению Иртеньева, воспринявшего слова возницы как бахвальство, лошади и впрямь час за часом не меняли аллюра, и тарантас с седоками то плавно покачивало, то слегка подкидывало на накатанной колее.
В конце концов монотонная езда подействовала даже на невозмутимого возницу, и он, сначала негромко, а потом почти в голос затянул какой-то утомительный, лишь одному ему понятный мотив без слов.
Услыхав столь экстравагантное исполнение, молча сидевший в тарантасе рядом с Иртеньевым краском, до этого безучастно глазевший по сторонам, сначала крякнул, потом завозился на сиденье, но, наконец, не выдержав, обратился к вознице:
– Ты чего завыл, паря? Небось, не граммофон из трактира…
– А чо? – мужик слегка повернул голову и скосил озорной глаз на седоков. – Я, однако, паря, пою. Дорога длинная, слов много, про что вижу, про то и пою!
– Да если б ты пел! – разозлился краском. – Ты ж воешь как пес на луну… Давай кончай свою волынку!
– Ну, господа хорошие, как знаете…
Мужик явно обиделся и принялся сердито гикать на и так шедшую ходкой рысью упряжку, а довольный хотя бы тем, что заунывное пение прекратилось, краском посмотрел на Иртеньева и, явно приглашая его к разговору, сказал:
– Ну вот, так-то лучше… Вы не считаете?
Судя по разговору, краском, как и возница, был из местных, и только отметив про себя, что, обращаясь к нему, мужик опускает уже завязшее в зубах «паря», Вика ответил:
– Как сказать… В том есть что-то степное, вольное…
– Степное, говорите? – краском оживился. – Да нет, степь – это ветер, ширь и, как бы это сказать, конский топот.
– Да вы поэт, батенька, – улыбнулся Иртеньев.
Признаться, Вика не ожидал такого ответа и вообще намеревался не затягивать разговор, но теперь изменил свое мнение и заинтересованно спросил:
– Лошадей, видать, любите?
– Конечно! – краском враз оживился и, словно подчеркивая некую обособленность, кивнул на конские хвосты, задорно торчавшие над передком. – Ну, этих не совсем, а так…
– Понимаю, – улыбнулся Вика. – Кавалерист?
– Да, конечно… – кивнул краском и, бросив косой взгляд на инженерную фуражку Иртеньева, уточнил: – Комэск. Бывший…
Вике было понятно, что краском упомянул чин нарочно, пытаясь держаться на равной ноге, но сам он никакой антипатии не ощущал и даже несколько сочувственно вздохнул:
– Это как же, уволились, что ли?
– Да нет, – коротко отозвался краском и тут же обстоятельно пояснил: – Из дома еду, в отпуске был. А еду я сейчас прямо в Москву. В автобронетанковую школу направлен. На танкиста учиться…
– И вам что, с танками уже приходилось дело иметь или еще нет? – поинтересовался Вика.
– Ну, имел, не имел, а на КВЖД в деле с белокитайцами их видел. Десять танков сразу, сильная штука…
– Это какие же танки, английские «рикардо», «тейлоры» или французские «рено»? – всерьез принялся расспрашивать Вика.
– Да нет, наши, МС-1, значит – «малый сопровождения», – охотно пояснил краском и уважительно посмотрел на Иртеньева. – Вы, выходит, тоже по военной части?
Вика понял, что, увлекшись, чуть было не сболт нул лишнего и спохватился.
– Да нет, просто на параде как-то пришлось видеть…
На самом деле Иртеньеву сейчас вспомнился вовсе не парад, а пара громоздких, ромбовидных М-V, шедших в атаку на позиции красных под Каховкой…
Похоже, ответ Иртеньева несколько разочаровал бывшего комэска, но после минутного колебания он с неожиданным жаром взялся за пояснения:
– Нет, все равно вы должны знать, танки – это мощь! На пулемет прет, а ему хоть бы хны! Пули для танка ничто! А сам из пулемета, из пулемета! А то и из пушки, только земля летит!
– Ну, смею заметить, – горячность краскома изрядно удивила Иртеньева, и он постарался тоже попасть в тон: – Танк именно для такого боя и создан.
– Во-во, я ж говорю! – обрадовался поддержке краском. – Только вот жаль, мало пока танков этих, если б побольше…
– Но, как я понял, на КВЖД хватило и десяти, – слегка подзадорил краскома Вика.
– Да нет, еще пока мало! – краском так разгорячился, что принялся размахивать руками. – Но, я вам говорю, будет много!
Иртеньев заинтересованно посмотрел на собеседника. Ему вспомнились трудности войны, нехватка снарядов, а потом, в той же связи, вездеход Лебеденко, строившийся в большой тайне, но о котором Вике тоже довелось узнать, и он возразил:
– Э, батенька мой! Тут заводы нужны, специа листы…
– Все будет! – рьяно заверил краском. – Заводы построим, людей обучим, я ж вот тоже учиться еду! И будут у нас танки!
Сейчас Вике стало ясно, что уверенный в своей правоте краском говорит с чужого голоса, и он, стремясь выяснить для себя как можно больше, коротко бросил:
– А дальше?
– Дальше? – краском гордо посмотрел на Иртень ева. – А мировая революция! Поход пролетариата на буржуев!
Вику так и подмывало высказать все, что он думает по этому поводу, но он вовремя прикусил язык. Зато, видимо, внимательно прислушивавшийся к ним возница неожиданно встрял в разговор.
– Ты што ето, паря, не навоевался ишо? – мужик вывернулся на сиденье и зло уставил свою пегую бороду на краскома. – Видать, жареный петух тебя в плешь не клюнул. Заводы, вишь, он собрался строить, танки там всякие! Людям жить дайте, ироды!
– Но-но-но! – краском так и вскинулся. – Ты мне тут всякую контрреволюцию не разводи!
– Кака-така контрреволюция, – мужик в сердцах выматерился. – С нас и революциев хватит!
Возница отвернулся, взмахнул кнутом, и, словно ставя точку в непростом разговоре, откуда-то издалека донесся едва слышный паровозный гудок…
* * *
Большой картонный окорок, сиротливо лежавший в витрине продуктового магазина, покрылся пылью, отчего нарисованные белые полоски сала выглядели серо и казались протухшими. Такая ассоциация рассмешила Иртеньева, и он, еще немного полюбо вавшись на свое отражение, хмыкнул и зашагал дальше.Час назад утомленный возница с облегчением высадил его и краскома возле замызганного городского вокзала и немедленно укатил. Вроде как за компанию, а на самом деле изучая обстановку, Иртеньев вслед за краскомом вошел в битком забитый кассовый зал, где его спутник довольно быстро получил по своему военному литеру билет до Москвы.
Тем временем Иртеньев воочию убедился, что торчать в бесконечной очереди по меньшей мере бесперспективно. После этого Вике оставалось только распрощаться с неожиданно ставшим говорливым попутчиком и отправиться в город.
Засидевшись от долгой езды в трясучем тарантасе, Вика в охотку прошагал пешком две версты через предместье, отделявшее железнодорожный вокзал от собственно города, и оказался где-то в районе центра.
Здесь Вика окунулся в полузабытую обстановку стоявших сплошным рядом домов, афишных тумб, подъездов, витрин, переулков, в общем, всего сугубо городского, чего он так долго был лишен в своем таежном захолустье.
Сейчас Вике нравилось глазеть на покосившиеся каменные или чугунные столбы, торчавшие почти у каждого въезда, на булыгу мостовой, засыпанную мусором, и даже на сурового дворника, который лениво собирал в свой огромный совок валявшиеся на дороге конские яблоки.
Негромкий, но слитный гул многих голосов заставил Иртеньева повернуть голову, и он увидел, что стоит на углу проезда, перегороженного воротной аркой, на верхней дуге которой красовались накладные, выцветшие от времени, буквы.