Страница:
– Вот-вот! Правильно ты понял. Сошлись они потом, но в одной комнате никогда не жили – мама к нему ночью ходила, а потом обратно возвращалась. И звала только по имени-отчеству и на «вы». Но ни она, ни он никогда между мной и Сонькой разницы не делали, Белла тоже ровно ко мне относилась – понимала, что, если меня притеснять начнет, мама ведь и уйти может. Мы с Сонькой как сестры были, в одном классе учились, за одной партой все годы просидели. Сонька с детства знала, что мама ей не родная, а я – что Абрам Моисеевич мне не папа, я его, как и мама, звала. Нам по двенадцать было, когда Белла умерла. С Абрама Моисеевича она клятву взяла, что не женится он никогда, а с мамы моей – что не оставит она ни его, ни Соньку. И все это при нас, чтобы мы тоже знали. А через два года Давид Маркович вслед за ней ушел, и остались мы в этом доме вчетвером. Тут Абрам Моисеевич стал себя посвободнее чувствовать, в театры ходил, в гости. Может, и были у него какие-то женщины на стороне, но здесь они не появлялись ни разу. Закончили мы школу: Сонька – с золотой медалью, а я – на одни тройки. Она в медицинский поступила – куда же ей еще? А я на повара учиться пошла – Абрам Моисеевич посоветовал, потому чта эта профессия во все времена востребована.
– Все правильно! И сами сыты будете, и родных накормите. Те, кто пережил войну, это очень хорошо понимают.
– Вот и он так сказал. Потом устроил меня в «Прагу». Я вскоре замуж выскочила, а у нас с мамой к тому времени уже своя двухкомнатная «хрущевка» была, а в ней все, что надо, – Абрам Моисеевич постарался. Понимал он, что мне со временем свой угол потребуется. Только развелась я быстро – видно, дурная наследственность мне от отца перешла. Сюда я не вернулась, а там осталась. Весело жила! Вот и довеселилась до того, что детей уже иметь не могла. А мама моя так в этом доме и жила. Сонька в 76-м кандидатскую защитила и замуж за Семку вышла, в 77-м – Веру родила, потом Надьку, а там и Любку. Сонька с Семкой работали да наукой занимались, а мама моя их детей растила и дом вела. В 98-м Абрам Моисеевич слег и на руках у мамы умер, она и глаза ему закрыла. А когда нотариус завещание огласил, был скандал. Дом и прочее имущество, естественно, Соньке отошло, а вот вклады с двух своих счетов Абрам Моисеевич оставил своей жене, то есть моей маме. Тут-то все и ахнули! В том числе и я – она даже мне не сказала, что они в 93-м тайком расписались. И я поняла, почему она попросила меня прийти – знала, что начнется, вот и побоялась одна в такой момент оставаться.
– 98-й год! Дефолт! – покачал головой Гуров.
– Это были валютные счета, куда приходили деньги за его публикации за рубежом, – объяснила домработница. – Абрам Моисеевич умница был редкостный! Все предвидел, потому и завещал валюту, а не рубли. Ох, Сонька и взбесилась! Вообще-то она в бабку пошла. Такая же строгая, требовательная, сдержанная, но уж если прорвет, тут только держись! Орала как резаная! Мама пыталась ей объяснить, что Абрам Моисеевич сам предложил ей выйти за него замуж, потому что хотел таким образом отблагодарить за все, что она для их семьи сделала, чтобы она за него пенсию получать могла. А не говорили они ничего никому для того, чтобы пересудов не было. Сонька надрывалась, что ее отец клятву нарушил, что у нее, оказывается, пять лет прислуга в мачехах была! Что он честь семьи опозорил! Что теперь над ней все смеяться будут! Вдова академика Штейнберга – безграмотная деревенская баба!
– По-моему, она погорячилась!
– Да не то слово! Тем более что мама к тому времени не только школу вечернюю закончила, но и заочно институт культуры. И не меньше, чем половину библиотеки здешней прочитала. А тогда мама моя побледнела как мел и ответила ей: «Я тебя своей грудью вскормила. Когда ты болела, ночей возле тебя не спала. К тебе, как к родной, относилась. Дочерей твоих вырастила, как собственных внучек. А оказывается, все эти годы я была для тебя просто прислугой! Спасибо тебе! Не ожидала, что так отблагодаришь меня за мою любовь и заботу! Ноги моей в этом доме больше не будет!» И пошла вещи собирать, а Сонька, дура, ей вслед крикнула: «Тебе за это деньги платили!» Мама даже не обернулась, а просто бросила через плечо: «А ты попробуй купить любовь в другом месте. Может, дешевле обойдется!» Посмотрела я на сестрицу свою молочную, плюнула и вслед за мамой ушла.
– И после всего этого вы сюда вернулись?! – воскликнул Лев.
– Пожалела дуру, – буркнула Дарья Федоровна. – Мы тогда с мамой вместе жить стали. Она пенсию за Абрама Моисеевича себе оформила – ох и большая же она получилась! А потом еще и валюта в банке. Привела она себя в порядок, приоделась и стала жить для себя. И за границу ездила, и в санаториях Академии наук отдыхала, где у нее, между прочим, даже ухажеры были. Она ведь еще женщина интересная была, начитанная, в искусстве и музыке разбиралась – не среди дураков же необразованных всю жизнь прожила. Я тоже не бедствовала, жила в свое удовольствие. А потом Сонька появилась, загнанная, измученная, издерганная, и начала на жизнь жаловаться: что в доме кавардак, потому что там никто ничего сделать не успевает, а если и пытается, то руки не оттуда растут, и все еще хуже становится, что деньги непонятно куда деваются, что питаются они черт-те как. Они с Семкой действительно к реальной жизни совершенно не приспособлены. В общем, полная катастрофа по всем пунктам. Мама к ней даже не вышла, так Сонька стала через дверь умолять ее вернуться, плакала, прощения просила, говорила, что сама себя прокляла за те слова, только что на коленях не стояла. А мама ей через дверь же ответила, что вдова академика Штейнберга прислугой быть не может по определению, а после Сонькиных слов былой любви к ней и ее дочкам у нее уже не осталось, потому что даже девчонки, которых она с пеленок вырастила, ни одна за нее не заступилась, так что бабушкой, как раньше, она им быть не может. Поняла Сонька, что мама ее никогда не простит, и опять начала мне рыдать, что наняли бы они домработницу, но ведь опасно в такое страшное время чужого человека в дом пускать, может грабителей навести, хорошо, если сами они в живых останутся. А Верка, дурища, которая тогда еще в первом «меде» училась, по залету замуж выскочила и дочку Ирку родила, да только уже развестись успела и обратно домой вернулась. Вот на это-то я купилась – уж очень мне захотелось с малышом повозиться, пусть и не со своим. Мама против была, но я все для себя решила. Ушла с работы, перебралась сюда, а тут! Испаскудили дом так, что плюнуть противно! И стала я тут свои порядки устанавливать! Всех работать заставила! Гоняла беспощадно! Если что не по мне, тут же заявляла: «Я вас не устраиваю? Все! Разговор окончен! И можете не провожать, я знаю, где выход!»
– Да-а-а! Строили вы их всех тут безжалостно! – рассмеялся Лев.
– А я не моя мама! Ездить на себе никому не позволю! Девки брыкаться попробовали, так у меня рука тяжелая, не посмотрю, что переходный возраст или трепетная юность, такой подзатыльник отвешу, что долго в ушах звенеть будет. В общем, довела я дом до ума, на рельсы поставила, и поехали мы все дальше. Нормально жили. Верка потом второй раз замуж вышла и к Тольке жить ушла. Серьезный человек, тоже врач, постарше ее будет, сейчас уже двое своих у них, но Ирку он никогда не обижал. Надька замуж вышла и тоже отсюда ушла. Но не за врача – он по компьютерам специалист, толковый парень. Одна Любка здесь с нами осталась. Потом Семка умер.
– А от чего? Он ведь еще не старый был. – Домработница поджала губы и отвернулась. – Дарья Федоровна! Раз пошла такая пьянка…
– Да чего уж! – вздохнула она. – В общем, ты уже понял, что Сонька – баба властная, требовательная, девчонок в ежовых рукавицах держала. А Семка подкаблучником всю жизнь был, но дочки его больше любили, потому что он мягче, добрее, играл с ними, возился.
– Потому и ушли отсюда к мужьям, чтобы из-под материнской власти вырваться?
– Правильно понял. В гости забегали частенько, чтобы вкусненького поесть, но жить тут ни одна не захотела, хотя места на роту хватило бы. А тут задурила Семке голову какая-то девка. Не знаю, то ли действительно любовь – он ведь мужик веселый был и не урод, то ли раскатала губенки на дом, коллекции и все остальное, думала, что при разводе все поровну делиться будет. Но если второе, то зря, потому что все это – Сонькино имущество и в наследство получено. И вот Семка заявил ей, что подает на развод, потому что любовь свою большую встретил, а девушка эта беременна и обязательно долгожданного сына ему родит. Видно, действительно он ее полюбил, раз Соньки не побоялся. Она была в ярости! Ну, гулял бы себе потихоньку, а разводиться-то зачем? Любви между ними никогда особой не было, но ведь столько лет вместе прожили! Поговорила она с подругами, и Тонька прислала ей своего адвоката, который в свое время помог ей при разводе у мужа все отсудить.
– Он теперь с визитами два раза в год приезжает? – уточнил Лев.
– Ну да! Овчинников Владимир Николаевич. С виду – холеный, вальяжный, голос бархатный! Но прохвост, каких мало!
– Адвокату другим быть не положено, иначе ничего не добьется, – усмехнулся Гуров. – Только что-то я среди адвокатов первого эшелона такого не знаю.
– Тебе виднее! – отмахнулась она. – Поговорил он с Сонькой и пообещал с разлучницей разобраться, а мужа назад в семью вернуть. Что уж он сделал, не знаю, но действительно вернул, а та девка из Москвы сбежала, даже адреса не оставила. А Семка сломался! Ходил пришибленный, словно побитая собака с больными глазами. Девки отца сразу простили, а вот Сонька – нет! Он у нее прощения просит, а она его в упор не видит и все упирает на то, что он чуть не опозорил всю семью. Вот и довела его до инфаркта! О чем они говорили, не знаю, только вдруг она дурным голосом заорала: «Сема! Что с тобой?» Прибежали мы с Любкой, он на полу лежит, а она – в кресле сидит и за сердце держится. Не спасли его! – вздохнула домработница. – А у Соньки с тех пор серьезные проблемы с сердцем начались. А как же им было не начаться, если все девки в один голос ей заявили, что это она их отца убила? Они ведь его очень любили! Все грехи Соньке припомнили, и то, что она бабушку, как они мою маму называли, обидела! Верка с тех пор сюда только по большим праздникам наведываться стала, а Надька с Фимой, с которым после похорон отца Любка жить ушла, стали в Америку собираться. Давно его туда сманивали – уж очень ценный он специалист, оказывается, да вот только Надька все сомневалась, ехать или нет, а он во всем ее слушается. А уж после такого и она решилась! Как уж Фима договаривался, не знаю, но Любку они взяли с собой. Попрощаться, правда, зашли, но в аэропорт просили с ними не ездить. Когда они ушли, Сонька мне сказала, что я одна ее не бросила. А я ей: «Куда же мы с тобой друг от друга денемся? Как выросли вместе, так и стариться вместе будем!» С праздниками ее девки, конечно, поздравляют, но и все! Могла бы Сонька еще научной работой заниматься, преподавать, да вот только не хочет она уже ничего.
– Ваша мама ее так и не простила?
– Она о Соньке даже слышать не хочет. Девки-то к ней на поклон ездили, объяснили, что матери они побоялись, вот и не вступились тогда за нее. Так что на них она зла не держит. Верка и сейчас к ней шмыгает.
– Ваша мама еще жива?
– Живехонька! И, ты только не смейся, за академиком Шестопаловым замужем. В санатории они познакомились, сошлись, а потом и расписались. Живут душа в душу. Кстати, вот они-то с Фимиными родителями и Веркой с Толькой Надьку с Любкой в аэропорту и провожали! Верка говорила: слез было! Мама все просила девок хоть на похороны ее приехать. Между прочим, Сонька с Генкой тоже в санатории встретились, и она вроде немного ожила. Интерес к жизни появился. Здоровьем своим занялась, поняла, что не все для нее закончено. Дай-то бог! Может, еще все и наладится! И Верка сердцем смягчится, и Надька с Любкой обратно вернутся.
– Не хочу вас расстраивать, но что-то не приходилось мне слышать, чтобы из Америки обратно в Россию ценные специалисты возвращались, – заметил Лев. – А что собой представляют мужья Сониных дочерей?
– Тебя ведь интересует, были они здесь или нет? – спросила она. – Ну, первый Веркин – пустельга, но красивый, Ирка, кстати, в него пошла. В квартире его бабки они жили, а сюда его Сонька и на порог бы не пустила – не верила ему, только из-за беременности Веркиной на этот брак согласилась. Так что если и был, то только в гостях, и всего пару раз. Второй у нее – Толька Аронсон, гинеколог, своя клиника у него. С характером человек, но под Веркину дудку пляшет, так что только в гости приходили, и все! Да и квартира у него своя большая. У Надьки муж – Фима Гольдберг. Родители – заслуженные врачи, в Москве известные, а он вот по их стопам не пошел. Ну, что о нем сказать? У него в башке одни программы да компьютеры, ничем больше не интересуется. В гости они, конечно, приходили, только он как сядет за стол, так смотреть противно: думает о чем-то непонятном, а сам не замечает, что ест, вот и старайся после этого. А Любка своих парней сюда не водила – мать запретила. Молодежь нынче ушлая пошла, еще сопрут чего-нибудь! А под замок здесь никто никогда ничего не прятал. Все!
– То есть никто из этих мужчин ничего тут спрятать бы не мог? – спросил Лев, и домработница кивнула.
Гуров задумался: то, что «ниндзюки» не оставили в доме никаких следов своего пребывания, говорило о том, что поработали специалисты экстра-класса, услуги которых стоят столько, что количество нулей теряется в далеком далеке, и просто так этих профи не нанимают. Что же в этом доме могло быть спрятано такое, что его находка с лихвой окупала любые затраты? Что это за бумаги? Лев вдруг понял, что совершил колоссальную ошибку, не включив антипрослушку. Эти люди, конечно, предупредили «бабку», чтобы она никому ничего не говорила, но не могли это не проконтролировать и наверняка установили где-то «жучок». Таким образом, они уже в курсе не только того, что она позвонила Геннадию Григорьевичу, но и слышали все, что она рассказала Гурову. Нужно было как-то, причем немедленно, обезопасить домработницу. Поскольку к Вере она категорически отказалась уйти еще вчера, чтобы не бросать дом без присмотра, Лев нашел другой выход из положения и попросил:
– Соедините меня с Геннадием Григорьевичем.
– Да вот тебе его номер, – достала свой сотовый домработница и, найдя нужный номер, протянула телефон Льву.
Гуров со своего телефона позвонил Тимофееву и, когда тот ответил, сказал:
– Геннадий Григорьевич! Это полковник Гуров…
Но тот не дал ему продолжить и рявкнул:
– Господин генерал-лейтенант!
Лев на это только поморщился, потому что обеими ногами наступил на те же грабли, на которых обычно «танцевали» другие – он и сам вот так же обрывал, бывало, собеседника, требуя, чтобы к нему обращались «господин полковник».
– Хорошо, – нехотя согласился он. – Господин генерал-лейтенант!
Но тут уже вмешалась Дарья Федоровна. Она властным движением выхватила у Гурова телефон и рявкнула в него не хуже генерала:
– Генка! Пень старый! Ты, твою мать, чего выкаблучиваться вздумал? Человек пришел с дорогой душой нам доброе дело сделать, а из тебя дерьмо поперло! Ты свой гонор окороти! Ты Соньке еще не муж! А если так себя вести будешь, то и не станешь никогда! Не хватало, чтобы ты еще меня, старую, заставил по дому строевым шагом ходить! Это ты когда-то был генерал, а теперь пенсионер! А он настоящий полковник! Вот и говори с ним уважительно! Иначе я тебя в следующий раз с крыльца спущу! Все ступеньки пересчитаешь!
Лев слушал ее и едва удерживался от того, чтобы не рассмеяться – вот такого начальственного разгона, причем не от министра обороны, а от домработницы, Тимофеев никак не ожидал. А может, и ожидал, потому что уже успел с ней познакомиться, да вот только не предусмотрел, что Гуров может при ней разговаривать. Дарья Федоровна вернула Льву телефон, и тот уже из чистой вредности сказал:
– Господин генерал-лейтенант!
Но Тимофеев опять его перебил, буркнув:
– Да ладно тебе! Ты по отчеству случайно не Иванович?
– Сын! – кратко ответил Лев, хорошо зная, что за первым вопросом непременно последует второй: а не сын ли он генерал-лейтенанта Гурова.
– Так, значит, я тебя еще мальчишкой помню, – обрадовался Геннадий Григорьевич. – Мы же с твоим отцом одно время вместе служили! Шустрый ты был, сообразительный!
– Говорят, и сейчас не дурак, – хмыкнул Лев и предложил: – Давайте к делу! Я выслушал Дарью Федоровну, все выяснил и пришел к выводу, что сюда пришли по ошибке. – Тут Дарья Федоровна вскинулась и возмущенно уставилась на него, но Лев так многозначительно посмотрел на нее, что она замерла, а потом понятливо покивала. – Как мы выяснили, в доме ничего не пропало и ничего не сломано, то есть ущерб никакой не нанесен. Следов взлома или какого-либо присутствия в доме посторонних лиц не обнаружено, поэтому даже незаконное проникновение сюда пристегнуть никак нельзя. Дарья Федоровна, слава богу, жива и здорова. Таким образом, искать этих людей нет никаких оснований, да и без толку, только время зря потратим. С таким же успехом можно ловить ветер в поле – это профессионалы наивысшей квалификации. Господин генерал-лейтенант, вы никому не говорили о том, что вам вчера рассказала Дарья Федоровна? Наш общий знакомый не в счет.
– Язва ты, Лева! – недовольным голосом отозвался тот. – Мог бы и по имени-отчеству обратиться. А вопрос задал глупый! Конечно, никому ничего не говорил! Я – человек военный, и что такое секретная информация, лучше тебя понимаю.
– Так вот, чтобы нам с вами не рисковать жизнью Дарьи Федоровны, я вам настоятельно советую и в дальнейшем никому, в том числе и Софье Абрамовне, ничего не говорить, а то поделится она этой новостью со своими приятельницами, и пошло-поехало. А уж в том, что сама Дарья Федоровна никому ничего не скажет, мы можем быть уверены – это же в ее интересах.
– Ну и слава богу, что все обошлось, – с облегчением вздохнул Тимофеев. – Теперь главное, чтобы Сонечку удачно прооперировали. Отцу привет при случае передай!
– Обязательно, – пообещал Гуров.
Когда он отключил телефон, Дарья Федоровна кивком показала на лежавшую на столе газету, на полях которой очень неумело было изображено какое-то насекомое, долженствовавшее обозначать «жучок», и Лев кивнул. В глазах домработницы появилось тако-о-ое злорадное выражение, что он не выдержал и усмехнулся, пытаясь понять, как она собралась мстить «интервентам»: ругаться матом с утра до вечера или во весь голос распевать русские народные частушки, изобилующие тем же матом, но жизнь тем медом точно не покажется.
– Ну, вот и все, – сказал он, поднимаясь. – Все обошлось, живите дальше спокойно, лечитесь и выздоравливайте! Если вдруг моя помощь потребуется, то звоните, не стесняйтесь, – и протянул ей визитку, потому что эта женщина очень ему понравилась. А еще она очень сильно напомнила ему вырастившую его Клаву, которая в их доме тоже считалась кем-то вроде домработницы, а на самом деле была главой семьи, и, когда умерла, они осиротели.
– Бог даст, не понадобится, – ответила Дарья Федоровна, но визитку убрала в карман. – Ну, пошли, провожать тебя буду – замки-то надо запереть.
Они медленно дошли до двери, Гуров надел куртку и совсем собрался было выйти, как она, поманив его пальцем, чтобы он наклонился пониже, зашептала ему в ухо:
– Я чего вскинулась-то? Вспомнила, что, когда на диване сидела и прислушивалась, краем уха услышала, как один парень сказал другому: «Ну, вот! И здесь пусто!» Ты уж прости, что сразу не вспомнила.
Услышав это, Гуров застыл – значит, эти профи обыскали не только этот дом, но и еще чьи-то, только в тех случаях хозяев не было дома, вот они ничего и не заметили. Кивнув Дарье Федоровне, показывая, что все понял, Гуров громко попрощался с ней и вышел. Постоял на крыльце, слушая, как за дверью гремят многочисленные запоры, а потом спустился к машине, сел и поехал на работу, думая по дороге: что же такое невероятно ценное ищут эти «ниндзюки»?
Приехав в управление, Лев сразу пошел к Орлову – сложившаяся ситуация ему категорически не нравилась. Один раз, когда эти парни на старуху налетели, обошлось, а если вдруг домой не вовремя вернется другой человек и вздумает скандалить, то ведь и до трупа недалеко. Орлов внимательно выслушал Льва, а потом спросил:
– У тебя есть хоть какие-нибудь соображения насчет того, что они ищут?
– Петр! Это может быть все, что угодно, хоть карта зарытых пиратских сокровищ! Ясно только одно: это действительно какие-то документы, причем в оригинале, а не на носителе, потому что карту памяти или флэшку в этом огромном доме можно заныкать так, что никакие специалисты не найдут. Но там бумаг, видимо, нет, потому что искали очень профессионально!
– Отсюда второй вопрос, что это за профессионалы и откуда взялись? – сказал Орлов. – Таких специалистов за месяц на ускоренных курсах не подготовишь, таких годами выращивают! Этим, ты говоришь, где-то по тридцать, ну, плюс-минус пять лет. То поколение, которое из КГБ, ГРУ и прочих спецслужб ушло, когда их светлые головы, – он потыкал пальцем вверх, – разогнали, постарше будет. Кто же тогда новые кадры готовит? И где? И для чего? И для кого?
– А вот об этом пусть у тех же светлых голов, – Гуров тоже потыкал пальцем вверх, – голова и болит! Сами наворотили, пусть сами и расхлебывают! Мы сыскари, к спецслужбам отношения не имеем! Эти профи криминалом не балуются, потому что иначе уже у нас бы голова болела. И при их подготовке это была бы такая головная боль, что проще застрелиться. А у них другая работа, и какая именно, меня не интересует! В данном конкретном случае состава преступления нет! А на нет и суда нет! Дальше копаться в этом деле я не буду, чтобы Дарье Федоровне не навредить – ты себе не можешь представить, какая это чудная бабка! Засим разрешите откланяться! Честь имею!
Гуров пошел к двери и услышал, как Орлов бросил ему в спину:
– Если ты не будешь заниматься политикой, то политика займется тобой. Ты не помнишь, чьи это слова?
– Вот когда займется, тогда и буду думать, – повернувшись в дверях, ответил Лев. – Только я не советовал бы ей со мной связываться – целее будет!
В их кабинете Стас старательно корпел над бумагами. Лев присоединился к нему, потому что от работы никуда не денешься, если новых дел нет, то по старым нужно хвосты подчистить.
Затишье длилось два дня, а на третий позвонила Дарья Федоровна, причем ее голос Гуров узнал с трудом – так она хрипела.
– Ох, а почему мне кажется, что народное песенное творчество вам на пользу не пошло? – усмехнулся он.
– А чего мне не развлекаться, когда я дома одна? – рассмеялась та.
– Шутки в сторону! Что-то случилось? Надеюсь, не с вашей сестрой? – называть вслух чьи-то имена Лев поостерегся – береженого и Бог бережет.
– Слава богу, нет! Хотя что-то подозрительно долго тянут они с операцией, говорят, что подготовить Соньку надо, чтобы никаких осложнений не было. Была бы я ходячая, так мигом бы из них все вытрясла, а сейчас ведь и не доберусь туда сама.
– Вы откуда звоните?
– Со двора, да еще и с Иркиного телефона – конспирацию блюду. Тут вот какое дело. С Тонькой беда, в больнице она с сотрясением мозга лежит. Не вовремя домой вернулась. Она Соньке позвонила, чтобы на жизнь пожаловаться, да Генка им толком поговорить не дал – он же у Соньки в палате с утра до вечера торчит. Сонька просила меня Тоньку навестить, да я отговорилась тем, что сама заболела, но по телефону у Тоньки кое-что выспросила. Украсть у нее ничего не украли, больше разбросали да набезобразничали. Уж не знаю, надо тебе это или нет, но заявление в полицию она написала. А фамилию ее я тебе называла.
Вот это новость! Гуров глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, а потом искренне проговорил:
– Мудрая вы женщина! По-моему, вы тоже в бабушку пошли.
– Я не мудрая, а любопытная! Интересно же, из-за чего весь сыр-бор разгорелся.
Лев просмотрел сводку происшествий за сутки – и точно! Незаконное проникновение в жилище гражданки Чистяковой Антонины Николаевны, где она подверглась нападению неустановленных лиц, дело завело райуправление полиции. Лев немедленно отправился к Орлову и прямо с порога заявил:
– Петр! История повторилась! На этот раз с подругой Софьи Абрамовны – тоже не вовремя домой вернулась. А давай-ка я к этому делу подключусь.
– Такая мелочовка тебе не по рангу, подозрение вызовет, – возразил Орлов.
– А кто нам мешает сказать, что это серия? – предложил Гуров. – Запроси данные по аналогичным преступлениям за последний год, и кто нам тогда что скажет?
– Вообще-то, это идея, – подумав, согласился Петр.
– Тогда я сейчас в райуправление, потом в больницу, а ты тем временем распорядись, – попросил Лев.
В райуправлении загнанные жизнью и службой опер со «следаком», оба не моложе самого Гурова, но в звании капитанов, изумленно посмотрели на него, потому что полковнику-важняку из Главка такое дело было явно не по чину, но Лев развел руками и объяснил:
– Серия, господа! К тому же личность потерпевшей! Было указание приложить все силы, но супостатов найти!
Вздох облегчения, раздавшийся вслед за его словами, чуть не сбил его с ног. Перекинуть на «варяга» из Главка откровенный «глухарь» – это ли не самая сладкая мечта «районника»? А потом смотреть, как он вертится, словно черт в рукомойнике, и тихо млеть от чувства полного и окончательного отмщения за свои несбывшиеся надежды, ибо кто же не мечтал в молодости достичь таких же высот? А тут эта живая легенда МУРа хлопнется в лужу! Да прямо в парадном мундире! Да со всеми орденами! И тогда можно считать, что жизнь прожита не зря! Будет что в старости вспомнить со злорадной усмешкой и внукам рассказать!
– Все правильно! И сами сыты будете, и родных накормите. Те, кто пережил войну, это очень хорошо понимают.
– Вот и он так сказал. Потом устроил меня в «Прагу». Я вскоре замуж выскочила, а у нас с мамой к тому времени уже своя двухкомнатная «хрущевка» была, а в ней все, что надо, – Абрам Моисеевич постарался. Понимал он, что мне со временем свой угол потребуется. Только развелась я быстро – видно, дурная наследственность мне от отца перешла. Сюда я не вернулась, а там осталась. Весело жила! Вот и довеселилась до того, что детей уже иметь не могла. А мама моя так в этом доме и жила. Сонька в 76-м кандидатскую защитила и замуж за Семку вышла, в 77-м – Веру родила, потом Надьку, а там и Любку. Сонька с Семкой работали да наукой занимались, а мама моя их детей растила и дом вела. В 98-м Абрам Моисеевич слег и на руках у мамы умер, она и глаза ему закрыла. А когда нотариус завещание огласил, был скандал. Дом и прочее имущество, естественно, Соньке отошло, а вот вклады с двух своих счетов Абрам Моисеевич оставил своей жене, то есть моей маме. Тут-то все и ахнули! В том числе и я – она даже мне не сказала, что они в 93-м тайком расписались. И я поняла, почему она попросила меня прийти – знала, что начнется, вот и побоялась одна в такой момент оставаться.
– 98-й год! Дефолт! – покачал головой Гуров.
– Это были валютные счета, куда приходили деньги за его публикации за рубежом, – объяснила домработница. – Абрам Моисеевич умница был редкостный! Все предвидел, потому и завещал валюту, а не рубли. Ох, Сонька и взбесилась! Вообще-то она в бабку пошла. Такая же строгая, требовательная, сдержанная, но уж если прорвет, тут только держись! Орала как резаная! Мама пыталась ей объяснить, что Абрам Моисеевич сам предложил ей выйти за него замуж, потому что хотел таким образом отблагодарить за все, что она для их семьи сделала, чтобы она за него пенсию получать могла. А не говорили они ничего никому для того, чтобы пересудов не было. Сонька надрывалась, что ее отец клятву нарушил, что у нее, оказывается, пять лет прислуга в мачехах была! Что он честь семьи опозорил! Что теперь над ней все смеяться будут! Вдова академика Штейнберга – безграмотная деревенская баба!
– По-моему, она погорячилась!
– Да не то слово! Тем более что мама к тому времени не только школу вечернюю закончила, но и заочно институт культуры. И не меньше, чем половину библиотеки здешней прочитала. А тогда мама моя побледнела как мел и ответила ей: «Я тебя своей грудью вскормила. Когда ты болела, ночей возле тебя не спала. К тебе, как к родной, относилась. Дочерей твоих вырастила, как собственных внучек. А оказывается, все эти годы я была для тебя просто прислугой! Спасибо тебе! Не ожидала, что так отблагодаришь меня за мою любовь и заботу! Ноги моей в этом доме больше не будет!» И пошла вещи собирать, а Сонька, дура, ей вслед крикнула: «Тебе за это деньги платили!» Мама даже не обернулась, а просто бросила через плечо: «А ты попробуй купить любовь в другом месте. Может, дешевле обойдется!» Посмотрела я на сестрицу свою молочную, плюнула и вслед за мамой ушла.
– И после всего этого вы сюда вернулись?! – воскликнул Лев.
– Пожалела дуру, – буркнула Дарья Федоровна. – Мы тогда с мамой вместе жить стали. Она пенсию за Абрама Моисеевича себе оформила – ох и большая же она получилась! А потом еще и валюта в банке. Привела она себя в порядок, приоделась и стала жить для себя. И за границу ездила, и в санаториях Академии наук отдыхала, где у нее, между прочим, даже ухажеры были. Она ведь еще женщина интересная была, начитанная, в искусстве и музыке разбиралась – не среди дураков же необразованных всю жизнь прожила. Я тоже не бедствовала, жила в свое удовольствие. А потом Сонька появилась, загнанная, измученная, издерганная, и начала на жизнь жаловаться: что в доме кавардак, потому что там никто ничего сделать не успевает, а если и пытается, то руки не оттуда растут, и все еще хуже становится, что деньги непонятно куда деваются, что питаются они черт-те как. Они с Семкой действительно к реальной жизни совершенно не приспособлены. В общем, полная катастрофа по всем пунктам. Мама к ней даже не вышла, так Сонька стала через дверь умолять ее вернуться, плакала, прощения просила, говорила, что сама себя прокляла за те слова, только что на коленях не стояла. А мама ей через дверь же ответила, что вдова академика Штейнберга прислугой быть не может по определению, а после Сонькиных слов былой любви к ней и ее дочкам у нее уже не осталось, потому что даже девчонки, которых она с пеленок вырастила, ни одна за нее не заступилась, так что бабушкой, как раньше, она им быть не может. Поняла Сонька, что мама ее никогда не простит, и опять начала мне рыдать, что наняли бы они домработницу, но ведь опасно в такое страшное время чужого человека в дом пускать, может грабителей навести, хорошо, если сами они в живых останутся. А Верка, дурища, которая тогда еще в первом «меде» училась, по залету замуж выскочила и дочку Ирку родила, да только уже развестись успела и обратно домой вернулась. Вот на это-то я купилась – уж очень мне захотелось с малышом повозиться, пусть и не со своим. Мама против была, но я все для себя решила. Ушла с работы, перебралась сюда, а тут! Испаскудили дом так, что плюнуть противно! И стала я тут свои порядки устанавливать! Всех работать заставила! Гоняла беспощадно! Если что не по мне, тут же заявляла: «Я вас не устраиваю? Все! Разговор окончен! И можете не провожать, я знаю, где выход!»
– Да-а-а! Строили вы их всех тут безжалостно! – рассмеялся Лев.
– А я не моя мама! Ездить на себе никому не позволю! Девки брыкаться попробовали, так у меня рука тяжелая, не посмотрю, что переходный возраст или трепетная юность, такой подзатыльник отвешу, что долго в ушах звенеть будет. В общем, довела я дом до ума, на рельсы поставила, и поехали мы все дальше. Нормально жили. Верка потом второй раз замуж вышла и к Тольке жить ушла. Серьезный человек, тоже врач, постарше ее будет, сейчас уже двое своих у них, но Ирку он никогда не обижал. Надька замуж вышла и тоже отсюда ушла. Но не за врача – он по компьютерам специалист, толковый парень. Одна Любка здесь с нами осталась. Потом Семка умер.
– А от чего? Он ведь еще не старый был. – Домработница поджала губы и отвернулась. – Дарья Федоровна! Раз пошла такая пьянка…
– Да чего уж! – вздохнула она. – В общем, ты уже понял, что Сонька – баба властная, требовательная, девчонок в ежовых рукавицах держала. А Семка подкаблучником всю жизнь был, но дочки его больше любили, потому что он мягче, добрее, играл с ними, возился.
– Потому и ушли отсюда к мужьям, чтобы из-под материнской власти вырваться?
– Правильно понял. В гости забегали частенько, чтобы вкусненького поесть, но жить тут ни одна не захотела, хотя места на роту хватило бы. А тут задурила Семке голову какая-то девка. Не знаю, то ли действительно любовь – он ведь мужик веселый был и не урод, то ли раскатала губенки на дом, коллекции и все остальное, думала, что при разводе все поровну делиться будет. Но если второе, то зря, потому что все это – Сонькино имущество и в наследство получено. И вот Семка заявил ей, что подает на развод, потому что любовь свою большую встретил, а девушка эта беременна и обязательно долгожданного сына ему родит. Видно, действительно он ее полюбил, раз Соньки не побоялся. Она была в ярости! Ну, гулял бы себе потихоньку, а разводиться-то зачем? Любви между ними никогда особой не было, но ведь столько лет вместе прожили! Поговорила она с подругами, и Тонька прислала ей своего адвоката, который в свое время помог ей при разводе у мужа все отсудить.
– Он теперь с визитами два раза в год приезжает? – уточнил Лев.
– Ну да! Овчинников Владимир Николаевич. С виду – холеный, вальяжный, голос бархатный! Но прохвост, каких мало!
– Адвокату другим быть не положено, иначе ничего не добьется, – усмехнулся Гуров. – Только что-то я среди адвокатов первого эшелона такого не знаю.
– Тебе виднее! – отмахнулась она. – Поговорил он с Сонькой и пообещал с разлучницей разобраться, а мужа назад в семью вернуть. Что уж он сделал, не знаю, но действительно вернул, а та девка из Москвы сбежала, даже адреса не оставила. А Семка сломался! Ходил пришибленный, словно побитая собака с больными глазами. Девки отца сразу простили, а вот Сонька – нет! Он у нее прощения просит, а она его в упор не видит и все упирает на то, что он чуть не опозорил всю семью. Вот и довела его до инфаркта! О чем они говорили, не знаю, только вдруг она дурным голосом заорала: «Сема! Что с тобой?» Прибежали мы с Любкой, он на полу лежит, а она – в кресле сидит и за сердце держится. Не спасли его! – вздохнула домработница. – А у Соньки с тех пор серьезные проблемы с сердцем начались. А как же им было не начаться, если все девки в один голос ей заявили, что это она их отца убила? Они ведь его очень любили! Все грехи Соньке припомнили, и то, что она бабушку, как они мою маму называли, обидела! Верка с тех пор сюда только по большим праздникам наведываться стала, а Надька с Фимой, с которым после похорон отца Любка жить ушла, стали в Америку собираться. Давно его туда сманивали – уж очень ценный он специалист, оказывается, да вот только Надька все сомневалась, ехать или нет, а он во всем ее слушается. А уж после такого и она решилась! Как уж Фима договаривался, не знаю, но Любку они взяли с собой. Попрощаться, правда, зашли, но в аэропорт просили с ними не ездить. Когда они ушли, Сонька мне сказала, что я одна ее не бросила. А я ей: «Куда же мы с тобой друг от друга денемся? Как выросли вместе, так и стариться вместе будем!» С праздниками ее девки, конечно, поздравляют, но и все! Могла бы Сонька еще научной работой заниматься, преподавать, да вот только не хочет она уже ничего.
– Ваша мама ее так и не простила?
– Она о Соньке даже слышать не хочет. Девки-то к ней на поклон ездили, объяснили, что матери они побоялись, вот и не вступились тогда за нее. Так что на них она зла не держит. Верка и сейчас к ней шмыгает.
– Ваша мама еще жива?
– Живехонька! И, ты только не смейся, за академиком Шестопаловым замужем. В санатории они познакомились, сошлись, а потом и расписались. Живут душа в душу. Кстати, вот они-то с Фимиными родителями и Веркой с Толькой Надьку с Любкой в аэропорту и провожали! Верка говорила: слез было! Мама все просила девок хоть на похороны ее приехать. Между прочим, Сонька с Генкой тоже в санатории встретились, и она вроде немного ожила. Интерес к жизни появился. Здоровьем своим занялась, поняла, что не все для нее закончено. Дай-то бог! Может, еще все и наладится! И Верка сердцем смягчится, и Надька с Любкой обратно вернутся.
– Не хочу вас расстраивать, но что-то не приходилось мне слышать, чтобы из Америки обратно в Россию ценные специалисты возвращались, – заметил Лев. – А что собой представляют мужья Сониных дочерей?
– Тебя ведь интересует, были они здесь или нет? – спросила она. – Ну, первый Веркин – пустельга, но красивый, Ирка, кстати, в него пошла. В квартире его бабки они жили, а сюда его Сонька и на порог бы не пустила – не верила ему, только из-за беременности Веркиной на этот брак согласилась. Так что если и был, то только в гостях, и всего пару раз. Второй у нее – Толька Аронсон, гинеколог, своя клиника у него. С характером человек, но под Веркину дудку пляшет, так что только в гости приходили, и все! Да и квартира у него своя большая. У Надьки муж – Фима Гольдберг. Родители – заслуженные врачи, в Москве известные, а он вот по их стопам не пошел. Ну, что о нем сказать? У него в башке одни программы да компьютеры, ничем больше не интересуется. В гости они, конечно, приходили, только он как сядет за стол, так смотреть противно: думает о чем-то непонятном, а сам не замечает, что ест, вот и старайся после этого. А Любка своих парней сюда не водила – мать запретила. Молодежь нынче ушлая пошла, еще сопрут чего-нибудь! А под замок здесь никто никогда ничего не прятал. Все!
– То есть никто из этих мужчин ничего тут спрятать бы не мог? – спросил Лев, и домработница кивнула.
Гуров задумался: то, что «ниндзюки» не оставили в доме никаких следов своего пребывания, говорило о том, что поработали специалисты экстра-класса, услуги которых стоят столько, что количество нулей теряется в далеком далеке, и просто так этих профи не нанимают. Что же в этом доме могло быть спрятано такое, что его находка с лихвой окупала любые затраты? Что это за бумаги? Лев вдруг понял, что совершил колоссальную ошибку, не включив антипрослушку. Эти люди, конечно, предупредили «бабку», чтобы она никому ничего не говорила, но не могли это не проконтролировать и наверняка установили где-то «жучок». Таким образом, они уже в курсе не только того, что она позвонила Геннадию Григорьевичу, но и слышали все, что она рассказала Гурову. Нужно было как-то, причем немедленно, обезопасить домработницу. Поскольку к Вере она категорически отказалась уйти еще вчера, чтобы не бросать дом без присмотра, Лев нашел другой выход из положения и попросил:
– Соедините меня с Геннадием Григорьевичем.
– Да вот тебе его номер, – достала свой сотовый домработница и, найдя нужный номер, протянула телефон Льву.
Гуров со своего телефона позвонил Тимофееву и, когда тот ответил, сказал:
– Геннадий Григорьевич! Это полковник Гуров…
Но тот не дал ему продолжить и рявкнул:
– Господин генерал-лейтенант!
Лев на это только поморщился, потому что обеими ногами наступил на те же грабли, на которых обычно «танцевали» другие – он и сам вот так же обрывал, бывало, собеседника, требуя, чтобы к нему обращались «господин полковник».
– Хорошо, – нехотя согласился он. – Господин генерал-лейтенант!
Но тут уже вмешалась Дарья Федоровна. Она властным движением выхватила у Гурова телефон и рявкнула в него не хуже генерала:
– Генка! Пень старый! Ты, твою мать, чего выкаблучиваться вздумал? Человек пришел с дорогой душой нам доброе дело сделать, а из тебя дерьмо поперло! Ты свой гонор окороти! Ты Соньке еще не муж! А если так себя вести будешь, то и не станешь никогда! Не хватало, чтобы ты еще меня, старую, заставил по дому строевым шагом ходить! Это ты когда-то был генерал, а теперь пенсионер! А он настоящий полковник! Вот и говори с ним уважительно! Иначе я тебя в следующий раз с крыльца спущу! Все ступеньки пересчитаешь!
Лев слушал ее и едва удерживался от того, чтобы не рассмеяться – вот такого начальственного разгона, причем не от министра обороны, а от домработницы, Тимофеев никак не ожидал. А может, и ожидал, потому что уже успел с ней познакомиться, да вот только не предусмотрел, что Гуров может при ней разговаривать. Дарья Федоровна вернула Льву телефон, и тот уже из чистой вредности сказал:
– Господин генерал-лейтенант!
Но Тимофеев опять его перебил, буркнув:
– Да ладно тебе! Ты по отчеству случайно не Иванович?
– Сын! – кратко ответил Лев, хорошо зная, что за первым вопросом непременно последует второй: а не сын ли он генерал-лейтенанта Гурова.
– Так, значит, я тебя еще мальчишкой помню, – обрадовался Геннадий Григорьевич. – Мы же с твоим отцом одно время вместе служили! Шустрый ты был, сообразительный!
– Говорят, и сейчас не дурак, – хмыкнул Лев и предложил: – Давайте к делу! Я выслушал Дарью Федоровну, все выяснил и пришел к выводу, что сюда пришли по ошибке. – Тут Дарья Федоровна вскинулась и возмущенно уставилась на него, но Лев так многозначительно посмотрел на нее, что она замерла, а потом понятливо покивала. – Как мы выяснили, в доме ничего не пропало и ничего не сломано, то есть ущерб никакой не нанесен. Следов взлома или какого-либо присутствия в доме посторонних лиц не обнаружено, поэтому даже незаконное проникновение сюда пристегнуть никак нельзя. Дарья Федоровна, слава богу, жива и здорова. Таким образом, искать этих людей нет никаких оснований, да и без толку, только время зря потратим. С таким же успехом можно ловить ветер в поле – это профессионалы наивысшей квалификации. Господин генерал-лейтенант, вы никому не говорили о том, что вам вчера рассказала Дарья Федоровна? Наш общий знакомый не в счет.
– Язва ты, Лева! – недовольным голосом отозвался тот. – Мог бы и по имени-отчеству обратиться. А вопрос задал глупый! Конечно, никому ничего не говорил! Я – человек военный, и что такое секретная информация, лучше тебя понимаю.
– Так вот, чтобы нам с вами не рисковать жизнью Дарьи Федоровны, я вам настоятельно советую и в дальнейшем никому, в том числе и Софье Абрамовне, ничего не говорить, а то поделится она этой новостью со своими приятельницами, и пошло-поехало. А уж в том, что сама Дарья Федоровна никому ничего не скажет, мы можем быть уверены – это же в ее интересах.
– Ну и слава богу, что все обошлось, – с облегчением вздохнул Тимофеев. – Теперь главное, чтобы Сонечку удачно прооперировали. Отцу привет при случае передай!
– Обязательно, – пообещал Гуров.
Когда он отключил телефон, Дарья Федоровна кивком показала на лежавшую на столе газету, на полях которой очень неумело было изображено какое-то насекомое, долженствовавшее обозначать «жучок», и Лев кивнул. В глазах домработницы появилось тако-о-ое злорадное выражение, что он не выдержал и усмехнулся, пытаясь понять, как она собралась мстить «интервентам»: ругаться матом с утра до вечера или во весь голос распевать русские народные частушки, изобилующие тем же матом, но жизнь тем медом точно не покажется.
– Ну, вот и все, – сказал он, поднимаясь. – Все обошлось, живите дальше спокойно, лечитесь и выздоравливайте! Если вдруг моя помощь потребуется, то звоните, не стесняйтесь, – и протянул ей визитку, потому что эта женщина очень ему понравилась. А еще она очень сильно напомнила ему вырастившую его Клаву, которая в их доме тоже считалась кем-то вроде домработницы, а на самом деле была главой семьи, и, когда умерла, они осиротели.
– Бог даст, не понадобится, – ответила Дарья Федоровна, но визитку убрала в карман. – Ну, пошли, провожать тебя буду – замки-то надо запереть.
Они медленно дошли до двери, Гуров надел куртку и совсем собрался было выйти, как она, поманив его пальцем, чтобы он наклонился пониже, зашептала ему в ухо:
– Я чего вскинулась-то? Вспомнила, что, когда на диване сидела и прислушивалась, краем уха услышала, как один парень сказал другому: «Ну, вот! И здесь пусто!» Ты уж прости, что сразу не вспомнила.
Услышав это, Гуров застыл – значит, эти профи обыскали не только этот дом, но и еще чьи-то, только в тех случаях хозяев не было дома, вот они ничего и не заметили. Кивнув Дарье Федоровне, показывая, что все понял, Гуров громко попрощался с ней и вышел. Постоял на крыльце, слушая, как за дверью гремят многочисленные запоры, а потом спустился к машине, сел и поехал на работу, думая по дороге: что же такое невероятно ценное ищут эти «ниндзюки»?
Приехав в управление, Лев сразу пошел к Орлову – сложившаяся ситуация ему категорически не нравилась. Один раз, когда эти парни на старуху налетели, обошлось, а если вдруг домой не вовремя вернется другой человек и вздумает скандалить, то ведь и до трупа недалеко. Орлов внимательно выслушал Льва, а потом спросил:
– У тебя есть хоть какие-нибудь соображения насчет того, что они ищут?
– Петр! Это может быть все, что угодно, хоть карта зарытых пиратских сокровищ! Ясно только одно: это действительно какие-то документы, причем в оригинале, а не на носителе, потому что карту памяти или флэшку в этом огромном доме можно заныкать так, что никакие специалисты не найдут. Но там бумаг, видимо, нет, потому что искали очень профессионально!
– Отсюда второй вопрос, что это за профессионалы и откуда взялись? – сказал Орлов. – Таких специалистов за месяц на ускоренных курсах не подготовишь, таких годами выращивают! Этим, ты говоришь, где-то по тридцать, ну, плюс-минус пять лет. То поколение, которое из КГБ, ГРУ и прочих спецслужб ушло, когда их светлые головы, – он потыкал пальцем вверх, – разогнали, постарше будет. Кто же тогда новые кадры готовит? И где? И для чего? И для кого?
– А вот об этом пусть у тех же светлых голов, – Гуров тоже потыкал пальцем вверх, – голова и болит! Сами наворотили, пусть сами и расхлебывают! Мы сыскари, к спецслужбам отношения не имеем! Эти профи криминалом не балуются, потому что иначе уже у нас бы голова болела. И при их подготовке это была бы такая головная боль, что проще застрелиться. А у них другая работа, и какая именно, меня не интересует! В данном конкретном случае состава преступления нет! А на нет и суда нет! Дальше копаться в этом деле я не буду, чтобы Дарье Федоровне не навредить – ты себе не можешь представить, какая это чудная бабка! Засим разрешите откланяться! Честь имею!
Гуров пошел к двери и услышал, как Орлов бросил ему в спину:
– Если ты не будешь заниматься политикой, то политика займется тобой. Ты не помнишь, чьи это слова?
– Вот когда займется, тогда и буду думать, – повернувшись в дверях, ответил Лев. – Только я не советовал бы ей со мной связываться – целее будет!
В их кабинете Стас старательно корпел над бумагами. Лев присоединился к нему, потому что от работы никуда не денешься, если новых дел нет, то по старым нужно хвосты подчистить.
Затишье длилось два дня, а на третий позвонила Дарья Федоровна, причем ее голос Гуров узнал с трудом – так она хрипела.
– Ох, а почему мне кажется, что народное песенное творчество вам на пользу не пошло? – усмехнулся он.
– А чего мне не развлекаться, когда я дома одна? – рассмеялась та.
– Шутки в сторону! Что-то случилось? Надеюсь, не с вашей сестрой? – называть вслух чьи-то имена Лев поостерегся – береженого и Бог бережет.
– Слава богу, нет! Хотя что-то подозрительно долго тянут они с операцией, говорят, что подготовить Соньку надо, чтобы никаких осложнений не было. Была бы я ходячая, так мигом бы из них все вытрясла, а сейчас ведь и не доберусь туда сама.
– Вы откуда звоните?
– Со двора, да еще и с Иркиного телефона – конспирацию блюду. Тут вот какое дело. С Тонькой беда, в больнице она с сотрясением мозга лежит. Не вовремя домой вернулась. Она Соньке позвонила, чтобы на жизнь пожаловаться, да Генка им толком поговорить не дал – он же у Соньки в палате с утра до вечера торчит. Сонька просила меня Тоньку навестить, да я отговорилась тем, что сама заболела, но по телефону у Тоньки кое-что выспросила. Украсть у нее ничего не украли, больше разбросали да набезобразничали. Уж не знаю, надо тебе это или нет, но заявление в полицию она написала. А фамилию ее я тебе называла.
Вот это новость! Гуров глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, а потом искренне проговорил:
– Мудрая вы женщина! По-моему, вы тоже в бабушку пошли.
– Я не мудрая, а любопытная! Интересно же, из-за чего весь сыр-бор разгорелся.
Лев просмотрел сводку происшествий за сутки – и точно! Незаконное проникновение в жилище гражданки Чистяковой Антонины Николаевны, где она подверглась нападению неустановленных лиц, дело завело райуправление полиции. Лев немедленно отправился к Орлову и прямо с порога заявил:
– Петр! История повторилась! На этот раз с подругой Софьи Абрамовны – тоже не вовремя домой вернулась. А давай-ка я к этому делу подключусь.
– Такая мелочовка тебе не по рангу, подозрение вызовет, – возразил Орлов.
– А кто нам мешает сказать, что это серия? – предложил Гуров. – Запроси данные по аналогичным преступлениям за последний год, и кто нам тогда что скажет?
– Вообще-то, это идея, – подумав, согласился Петр.
– Тогда я сейчас в райуправление, потом в больницу, а ты тем временем распорядись, – попросил Лев.
В райуправлении загнанные жизнью и службой опер со «следаком», оба не моложе самого Гурова, но в звании капитанов, изумленно посмотрели на него, потому что полковнику-важняку из Главка такое дело было явно не по чину, но Лев развел руками и объяснил:
– Серия, господа! К тому же личность потерпевшей! Было указание приложить все силы, но супостатов найти!
Вздох облегчения, раздавшийся вслед за его словами, чуть не сбил его с ног. Перекинуть на «варяга» из Главка откровенный «глухарь» – это ли не самая сладкая мечта «районника»? А потом смотреть, как он вертится, словно черт в рукомойнике, и тихо млеть от чувства полного и окончательного отмщения за свои несбывшиеся надежды, ибо кто же не мечтал в молодости достичь таких же высот? А тут эта живая легенда МУРа хлопнется в лужу! Да прямо в парадном мундире! Да со всеми орденами! И тогда можно считать, что жизнь прожита не зря! Будет что в старости вспомнить со злорадной усмешкой и внукам рассказать!