Страница:
Будущие разрушители СССР в лице Яковлева, Горбачева, Алиева, Шеварднадзе, Кравчука, Ельцина, Бурбулиса, Ковалева, Попова, Афанасьева, Чубайса, Гайдара, как и десятки других, менее значимых людей разрушительного духа, в том числе и послушное военное руководство Министерства обороны и Военно-морского флота, не выросли на пустом месте, как сорные чертополохи на неухоженном поле. Нет, они любовно выращены номенклатурой брежневской эпохи, как двуликие янусы, способные принять эстафету государственной власти и с холодной жесткостью разрушить экономические основы планового социализма, за несколько лет доведя своими безумными реформами на этапе перестройки и борьбы за «социализм с человеческим лицом» мощную державу до состояния экономического коллапса. Я долгое время думал, что Яковлев, Горбачев, Шеварднадзе, Ельцин и, например, министр обороны Паша Мерседес были до своего назначения на высокие государственные посты честными людьми, но под давлением каких-то обстоятельств стали предателями государственных интересов и сотворили с русским народом и с СССР такое черное дело, которое не сумел сотворить и Адольф Гитлер вместе с полчищами вооруженных до зубов и обольщенных народов Европы. Но вот несколько месяцев назад в апреле-мае 2010 года Горбачев дал развернутое телевизионное интервью, в котором открыто заявил, что он специально довел экономику, Вооруженные Силы и народы СССР до состояния управляемого хаоса, чтобы безболезненно демонтировать социализм и перейти на рельсы капитализма. Это означает, что перестройка и «новое мышление» и «социализм с человеческим лицом» были ложью и словесной маской, за которой пряталось лукавое «волчье личико» самого дьявола с его конкурентной рыночной борьбой, развалом СССР и втягиванием России в глобальную сеть всеобщего потребления. Все действующие лица трагической истории развала СССР и уничтожения его военного и экономического потенциала не были предателями или случайными людьми на сцене истории, они были тайной обоймой «золотого фонда» брежневской номенклатуры или высокопоставленными протеже, законспирированными до поры до времени под заведующих лабораториями. Или под секретарей областных парткомов, подобных Ельцину, или под высокопоставленных партийно-государственных деятелей КГБ, МВД и руководителей Вооруженных Сил. Их невозможно всех перечислить поименно, но общим было для них то свойство человеческих душ, что они морально и психологически были готовы стать бесстрастными и безжалостными разрушителями экономических и военно-политических базовых элементов социализма.
Их души были наполнены не любовью, а ненавистью к советскому народу и к его идеалам добра и справедливости. И эта ненависть не родилась сама по себе, а стала новым качеством в результате медленного количественного накопления лжи и двуликого мышления. На деле это могло происходить в виде мгновенного «озарения», когда человек в мгновение ока понимал всю бесперспективность и бессмысленность коммунистических идей, и в нем просыпалась ненависть к самим этим идеям и к их носителям в лице КПСС и советского народа. Я ничего не имею против того, что в процессе мгновенного озарения человек вдруг приобретал ненависть к идеям коммунизма, я, например, понял губительность для человеческих душ идей коммунизма только после развала СССР. И я вовсе не против того, что коммунизм как утопическая идея больше не является фундаментом российского государства и основой его государственной системы. Но я против того, чтобы объединять ненависть к коммунизму с ненавистью к советскому народу.
Фарисейское двуличие коммунистической идеи тем и отличается от истины, что какие бы благие намерения ни провозглашали партийно-государственные руководители и научные кадры по ускорению строительства коммунизма, все они неизбежно должны были закончиться и закончились полным провалом и духовным разочарованием. Просто Горбачев с Яковлевым, а затем и Ельцин с Гайдаром постепенно сбрасывали маску своего коммунистического двуличия и открывали свою истинную натуру духовно деградированных перерожденцев. Конечно, не вся высшая партийно-государственная номенклатура, но большинство ее членов знали, что, строя коммунизм, они строят химеру, и потому не оказывали никакого сопротивления ни Горбачеву с Яковлевым, ни Ельцину с Гайдаром. Горбачеву и Ельцину при этом не надо было ломать свою душу и менять партийную ориентировку, они просто частично сбросили маски двуличия и приоткрыли свое истинное человеческое лицо высшей партийной номенклатуры. При всей моей неприязни к Горбачеву хочу отметить, что он хотя и был марионеткой в руках Раисы Максимовны и Александра Яковлева, но по своим духовным качествам никак не тянул на уголовного авторитета. Потому что по жизни и по складу характера является больше безответственным болтуном, чем человеком, способным применить насилие, вплоть до убийства, чтобы властвовать над близким кругом своего окружения. А вот Борис Ельцин по своей духовной развращенности и желанию любой ценой добиваться исполнения своих властных полномочий, а также по своей ненависти к рядовым людям, цинизму и пьянству, был значительно хуже многих известных воровских авторитетов. Методы работы государственного аппарата режима Ельцина полностью копировали организацию высшего уголовного сообщества, где ближайшие подручные Ельцина в своих преступных действиях опирались не на партийные решения съездов либеральных демократов, а на авторитет возведенного ими на пьедестал «всенародно избранного президента» циничного алкоголика, который открыто и всенародно исполнял роль уголовного пахана. Воры в законе и уголовные авторитеты стали теми образцами, по которым формировались и пополнялись ряды финансовых олигархов и всей элиты государственной власти, причем государственная номенклатура управления была более цинична и более жестока и духовно более развращена, чем воры в законе и воровские авторитеты советского периода.
Эра уголовных и партийных отморозков
Коммунизм и советский народ
Глава 2. Движение к точке невозврата
Крестьянская безысходность и судьба брата
Личный опыт пастушества
Тринадцатилетний пастушонок Коля
Характер Коли
Их души были наполнены не любовью, а ненавистью к советскому народу и к его идеалам добра и справедливости. И эта ненависть не родилась сама по себе, а стала новым качеством в результате медленного количественного накопления лжи и двуликого мышления. На деле это могло происходить в виде мгновенного «озарения», когда человек в мгновение ока понимал всю бесперспективность и бессмысленность коммунистических идей, и в нем просыпалась ненависть к самим этим идеям и к их носителям в лице КПСС и советского народа. Я ничего не имею против того, что в процессе мгновенного озарения человек вдруг приобретал ненависть к идеям коммунизма, я, например, понял губительность для человеческих душ идей коммунизма только после развала СССР. И я вовсе не против того, что коммунизм как утопическая идея больше не является фундаментом российского государства и основой его государственной системы. Но я против того, чтобы объединять ненависть к коммунизму с ненавистью к советскому народу.
Фарисейское двуличие коммунистической идеи тем и отличается от истины, что какие бы благие намерения ни провозглашали партийно-государственные руководители и научные кадры по ускорению строительства коммунизма, все они неизбежно должны были закончиться и закончились полным провалом и духовным разочарованием. Просто Горбачев с Яковлевым, а затем и Ельцин с Гайдаром постепенно сбрасывали маску своего коммунистического двуличия и открывали свою истинную натуру духовно деградированных перерожденцев. Конечно, не вся высшая партийно-государственная номенклатура, но большинство ее членов знали, что, строя коммунизм, они строят химеру, и потому не оказывали никакого сопротивления ни Горбачеву с Яковлевым, ни Ельцину с Гайдаром. Горбачеву и Ельцину при этом не надо было ломать свою душу и менять партийную ориентировку, они просто частично сбросили маски двуличия и приоткрыли свое истинное человеческое лицо высшей партийной номенклатуры. При всей моей неприязни к Горбачеву хочу отметить, что он хотя и был марионеткой в руках Раисы Максимовны и Александра Яковлева, но по своим духовным качествам никак не тянул на уголовного авторитета. Потому что по жизни и по складу характера является больше безответственным болтуном, чем человеком, способным применить насилие, вплоть до убийства, чтобы властвовать над близким кругом своего окружения. А вот Борис Ельцин по своей духовной развращенности и желанию любой ценой добиваться исполнения своих властных полномочий, а также по своей ненависти к рядовым людям, цинизму и пьянству, был значительно хуже многих известных воровских авторитетов. Методы работы государственного аппарата режима Ельцина полностью копировали организацию высшего уголовного сообщества, где ближайшие подручные Ельцина в своих преступных действиях опирались не на партийные решения съездов либеральных демократов, а на авторитет возведенного ими на пьедестал «всенародно избранного президента» циничного алкоголика, который открыто и всенародно исполнял роль уголовного пахана. Воры в законе и уголовные авторитеты стали теми образцами, по которым формировались и пополнялись ряды финансовых олигархов и всей элиты государственной власти, причем государственная номенклатура управления была более цинична и более жестока и духовно более развращена, чем воры в законе и воровские авторитеты советского периода.
Эра уголовных и партийных отморозков
Это были настоящие отморозки, выросшие на почве хрущевской оттепели. Хрущевская оттепель и ничто другое прогрела ядом зла русскую почву и породила отморозков всех мастей, начиная от криминальных исполнителей заказных убийств и кончая тайными и явными олигархами. Сами олигархи не брезговали заказными убийствами по самому незначительному поводу. Нет человека – нет проблемы. Подчиненные уголовным паханам силовые органы лишь в кино занимались поиском преступников, а в жизни всякое убийство объявляли заказным и прекращали следствие. Можно было случайно раскрыть исполнителя убийства, но если ретивый следователь выходил на заказчика преступления, такого следователя или убирали из органов, или убирали из жизни. Заказчик был «священной коровой». Потому, что им мог быть любой олигарх, член правительства, депутат, работник администрации президента и даже сам президент и уголовный пахан Борис Ельцин. Вот этот период государственного правления уголовных и политических отморозков неизбежно породил и банды уголовных отморозков по всем городам и весям Российской Федерации. Вы думаете, уголовные отморозки по своей воле убивали неугодных для режима Ельцина политиков и воров в законе, нарушая не только человеческие, но и воровские законы? Никогда настоящий уголовник, не имея государственного прикрытия, не нарушит воровской закон, так как за это его настигнет кара смерти. Но если новым бандам уголовников «право» на убийство дает «законная государственная крыша», то как же не исполнить государственный заказ? Фактически олигархи, политики и государственные деятели ельцинского режима были духовными «трансформаторами» даже не воров в законе советского периода, а новых криминальных авторитетов из числа уголовных отморозков. Этот человеческий подвид животных более подл и более кровав, чем все воры в законе советского периода. Те пугали воровскую и блатную братию смертью за отступничество от воровских законов, но применяли убийство как меру наказания лишь в крайних случаях. Смертью наказывали не тех, кто тихо сошел с воровской тропы по каким-либо семейным обстоятельствам, а тех, кто предал воровское сообщество, сдав членов и главаря органам милиции. Уголовное сообщество подстроилось под государственные структуры, и во времена Ельцина снизу доверху шла жесткая и кровавая конкуренция как между государственными политиками и деятелями, близкими к клану Ельцина, так и между криминальными авторитетами воровских сообществ. Все они были построены на принципах дьявольских сект, куда можно было однажды войти по чьей-либо рекомендации, но откуда уже невозможно было выйти и остаться живым и невредимым.
Коммунизм и советский народ
Советские народы, в том числе и народы современной Российской Федерации всегда были и остаются искателями правды и справедливости. Они никогда не были носителями и хранителями идей коммунизма, а играли роль обманутых пешек и были объектами дьявольского соблазна и обольщения. Те забесовленные люди, которые объединяют ненависть к коммунизму с ненавистью к «совкам» и к современному капиталистически неактивному большинству крестьянского населения России, на самом деле ненавидят российские народы не за их приверженность коммунизму, а за их приверженность правде и справедливости. Если некоторые тайные ненавистники «совков» и не участвовали лично в сломе и разрушении, то не мешали этому слому и готовили себе финансово-экономическую базу для будущего существования в капиталистическом обществе. По странному стечению обстоятельств мне пришлось стоять в траурном почетном карауле одну или две минуты у изголовья по правую сторону от тела усопшего генсека Брежнева. Как будто без участия крестьянского сына и одного из офицеров атомных субмарин, построенных по воле этого человека, генсек Брежнев не мог обойтись и после смерти. Помню холодное безразличие, с которым проходили мимо гроба высокопоставленные деятели партии и правительства. Последовавшие затем назначения дряхлых и смертельно больных стариков на должности генеральных секретарей вызывали в обществе лишь недоумение и тревогу за наше общее будущее. В 1985 году на должность генерального секретаря ЦК КПСС был избран молодой и говорливый Михаил Горбачев, и все вздохнули с облегчением, надеясь, что страна быстро освободится и очистится от двуличия и лжи во всех слоях советского общества. Тем более что экономический потенциал и производственные мощности позволяли СССР сделать экономический рывок и укрепить свои экономические позиции и авторитет на международной арене как ведущей мировой империи. Как бы по случайному стечению обстоятельств, в том же 1985 году вместо ушедшего в запас Горшкова Сергея Георгиевича главнокомандующим ВМФ назначают моего бывшего командира 19-й дивизии Чернавина Владимира Николаевича.
Глава 2. Движение к точке невозврата
Крестьянская безысходность и судьба брата
Ненависть к крестьянину-труженику, который работает не только для того, чтобы прокормить свою семью, а потому, что он любит труд и не может жить, не работая, объединила коммунистов троцкистского толка и криминальных авторитетов еще на этапе существования ГУЛАГа. Никакой идейный коммунист, как и интеллигент-горожанин, не мог по десять-двенадцать часов с небольшими перерывами «вкалывать» на тяжелых земляных работах с кайлом и лопатой, если бы его даже кормили ежедневно самыми отборными мясными и молочными продуктами. Не может этого делать и любой человек, в том числе и потомственный крестьянин, оторванный от крестьянских корней комфортом городского существования, не исключая автора этих строк. Причина этого феномена проста и понятна. Всякий комфорт и праздность необратимо разрушают в человеке духовную потребность в физическом труде и превращают труд из удовольствия в тяжелую необходимость, сравнимую с насилием над собственной личностью. Космонавт, побывавший в условиях невесомости продолжительный срок, отвыкает от силы земного тяготения и только через насилие над собой привыкает к земной тяжести. Но это «отвыкание» от земных нагрузок у космонавта имеет телесную причину и не затрагивает душу. Всякий горожанин или интеллигент, вкусивший благ городского комфорта, попадая на тяжелые земляные работы или на лесоповал в условия ГУЛАГа или тюремного лагеря, мог телесно приспособиться к физическим нагрузкам, но духовно он уже никогда не мог вернуться к крестьянской природе. Когда политических заключенных стали привлекать к тяжелым работам наравне с уголовниками, то для физического выживания они были вынуждены обращаться к уголовным авторитетам и ворам в законе. С их помощью они подыскивали себе места хлеборезов, учетчиков, бригадиров, как и любые другие должности, где было не нужно с утра до вечера махать лопатой или возить тяжелые тачки с грунтом. А вот истинные крестьяне или по-зековски «мужики», вкушая вместо мясного бульона картофельную баланду со свеклой и капустой и медленно истощаясь от постоянного недоедания, даже в условиях ГУЛАГа и лагерных тюремных зон, продолжали «вкалывать» с полной отдачей сил, и тем самым своей праведностью и упорством, вызывали вполне оправданную ненависть уголовных авторитетов и политических заключенных. Таких праведных работяг помощники и «шестерки» уголовных авторитетов ставили на место словесным внушением, запрещая им выдавать продукт труда выше установленных норм, а когда внушение не помогало, то избивали «втемную», прямо на тюремной «шконке» во время ночного сна. Так ГУЛАГ, а затем, после его ликвидации, советские лагеря и тюрьмы стали местом сращивания политических заключенных и «воров в законе» уголовного мира.
Я бы не стал в своих свидетельских показаниях уделять столько внимания уголовному миру, если бы через своих родственников не был знаком с этой проблемой. В книге «Курс в бездну» я рассказывал о своем двоюродном брате Николае Попове, который, будучи старше меня на три года, с двухлетнего возраста таскал меня за собой в первый и второй класс начальной школы деревни Козьмодемьяновки. Его отец, брат моей матери Василий ушел на фронт, оставив тете Маше двух сынов – Виктора, 1938 года рождения и Николая, 1940 года рождения. В первый же год войны на Василия пришла похоронка. В послевоенные годы зимой в село приезжал специалист, который валял по индивидуальным заказам валенки и «чесанки» (особо мягкие женские валенки) на всю деревню. На ночь он останавливался у тети Маши, семьи у них не получилось, но в 1947 году тетя Маша родила и третьего безотцовского сына Алексея, которого мы все называли Леней. В период 1947–1949 годов трое несовершеннолетних детей и сама тетя Маша находились на грани голодного вымирания. Спасала их моя бабушка, которая была и бабушкой Виктора и Николая по отцу, а также и моя мать, которую все они называли не тетей Наташей, а «крестной». Мой отец вернулся с войны, и мы сумели посадить картошку и овощи на 50 сотках колхозного огорода. Зерно получали на трудодни, отец сделал мельницу, мы мололи муку и бабушка пекла в русской печи непередаваемо вкусный домашний хлеб. В 1951 году мы переехали в служебную квартиру МТС, а бабушка оставалась в деревне. Виктор и Коля с трудом окончили начальную школу. Может быть, они кое-как окончили бы и семилетку, но такой школы в нашей деревне не было, а для отправки детей в среднюю школу у тети Маши не было никаких финансовых средств. Денег в колхозе в те времена не давали, а платили за работу только натуральными продуктами по трудодням. Ни о каком продолжении учебы не могло быть и речи. До 1952 года бабушка оставалась в деревне и эпизодически снабжала нас свежими караваями деревенского хлеба, используя в качестве курьера моего двоюродного брата Колю. Она нагружала ему в заплечный мешок два или три кругляша черного хлеба и разрешала полакомиться им по дороге. Путь для подростка был не близкий, около 7 километров. По дороге он съедал или четверть или половину кругляша, в зависимости от того, было, что поесть, в их семье или не было. У нас на квартире он ужинал, отсыпался, а наутро после плотного завтрака отправлялся в обратный путь.
Я бы не стал в своих свидетельских показаниях уделять столько внимания уголовному миру, если бы через своих родственников не был знаком с этой проблемой. В книге «Курс в бездну» я рассказывал о своем двоюродном брате Николае Попове, который, будучи старше меня на три года, с двухлетнего возраста таскал меня за собой в первый и второй класс начальной школы деревни Козьмодемьяновки. Его отец, брат моей матери Василий ушел на фронт, оставив тете Маше двух сынов – Виктора, 1938 года рождения и Николая, 1940 года рождения. В первый же год войны на Василия пришла похоронка. В послевоенные годы зимой в село приезжал специалист, который валял по индивидуальным заказам валенки и «чесанки» (особо мягкие женские валенки) на всю деревню. На ночь он останавливался у тети Маши, семьи у них не получилось, но в 1947 году тетя Маша родила и третьего безотцовского сына Алексея, которого мы все называли Леней. В период 1947–1949 годов трое несовершеннолетних детей и сама тетя Маша находились на грани голодного вымирания. Спасала их моя бабушка, которая была и бабушкой Виктора и Николая по отцу, а также и моя мать, которую все они называли не тетей Наташей, а «крестной». Мой отец вернулся с войны, и мы сумели посадить картошку и овощи на 50 сотках колхозного огорода. Зерно получали на трудодни, отец сделал мельницу, мы мололи муку и бабушка пекла в русской печи непередаваемо вкусный домашний хлеб. В 1951 году мы переехали в служебную квартиру МТС, а бабушка оставалась в деревне. Виктор и Коля с трудом окончили начальную школу. Может быть, они кое-как окончили бы и семилетку, но такой школы в нашей деревне не было, а для отправки детей в среднюю школу у тети Маши не было никаких финансовых средств. Денег в колхозе в те времена не давали, а платили за работу только натуральными продуктами по трудодням. Ни о каком продолжении учебы не могло быть и речи. До 1952 года бабушка оставалась в деревне и эпизодически снабжала нас свежими караваями деревенского хлеба, используя в качестве курьера моего двоюродного брата Колю. Она нагружала ему в заплечный мешок два или три кругляша черного хлеба и разрешала полакомиться им по дороге. Путь для подростка был не близкий, около 7 километров. По дороге он съедал или четверть или половину кругляша, в зависимости от того, было, что поесть, в их семье или не было. У нас на квартире он ужинал, отсыпался, а наутро после плотного завтрака отправлялся в обратный путь.
Личный опыт пастушества
Так продолжалось до 1953 года, когда мы купили частный саманный дом в поселке Калинина, недалеко от МТС и железнодорожной станции Сабурово, и перебрались туда жить, прихватив и бабушку из нашей родной Козьмодемьяновки. Старшему брату Коли, Виктору, исполнилось 16 лет, и он работал в колхозе прицепщиком, пополняя скудные пищевые резервы своей семьи. В том же колхозе под названием «Рекорд» работала и его мать тетя Маша. В Козьмодемьяновке никакой другой работы, кроме работы в колхозе, найти было невозможно. Коле было 13 лет, когда он ранней весной 1953 года пришел к нам в дом, попросил «крестную» приютить его до поздней осени и самостоятельно нанялся стеречь домашний скот жителей нашего поселка. Вы не пробовали хотя бы недельку-другую постеречь одновременно голов 100–150 овец и голов тридцать коров? Я пробовал, уже будучи курсантом военного училища, в 1967–1968 годах, во время летних отпусков у своих родителей. К этому времени я женился на Первушиной Вале, а ее родители продолжали крестьянствовать. Пастуха, ни взрослого, ни подростка, они не смогли нанять, не было желающих, и выгоняли стадо по очереди. Когда очередь подходила к родителям моей жены, то они меня инструктировали, где можно стеречь стадо и как его прогнать на луговую пойму полевого пруда, чтобы стадо не забралось в колхозные поля и не повредило колхозного урожая. Стеречь мне приходилось только один день за весь отпуск, при этом мне помогали выгонять и встречать стадо. В полдень мне привозили на велосипеде обед прямо на полевой стан. И даже с учетом таких поблажек, разгоняя коров и овец часов в 10–11 вечера по домашним подворьям, я чувствовал себя усталым и измотанным до беспредела. Совершенно очевидно, что лично я не проработал бы пастухом и одной недели за самую высокую зарплату. Может, и проработал бы, если бы меня силой принудили исполнять эту работу, но чувствовал бы я себя не свободным человеком, а несчастным рабом. А ведь мой двоюродный брат Коля, начиная с тринадцатилетнего возраста, ежегодно, с 1953 по 1957 год, с середины апреля и до конца октября, а иногда и до середины ноября ежедневно вставал до восхода солнца и в любую погоду гнал в поле стадо, не имея за этот период ни одного выходного дня и даже не имея права заболеть и не выйти на работу.
Тринадцатилетний пастушонок Коля
При этом я ни разу не слышал от него никаких жалоб на трудности или на свою несчастную судьбу и обездоленность. Уже с первых чисел мая мы с ним устраивали надежный шалаш в палисаднике под огромным кустом черемухи и до глубокой осени спали на улице. В хорошую погоду вечерами он вместе со мной и моими сверстниками также ходил на «улицу» и гулял часов до двух ночи. Но я-то потом отсыпался часов до 10–11 утра, а вот братишку Колю моя мать ежедневно поднимала минут за 10 до восхода солнца и отправляла его исполнять пастушеские обязанности. Кормили его по очереди владельцы коров и овец. Утром «очередник» передавал ему завтрак и обед, а вечером кормил его ужином в своем доме. Когда наступали дождливые дни, то на улицу вечерами мы не ходили. Я читал книги в доме, а Коля сразу же после ужина ложился спать. Пастуху хозяева домашнего скота всегда отдавали самые лучшие продукты, поэтому питался он обильно и самой здоровой деревенской пищей. Физически Коля был самым сильным из своих сверстников и легко переносил шестнадцатичасовой рабочий день в непрерывном движении и внимании. А внимание надо было проявлять непрерывно, так как за потраву колхозных полей можно было легко лишиться должности общественного деревенского пастуха по ходатайству руководства колхоза, а совершеннолетнего пастуха за потраву колхозного поля могли посадить и за решетку. Но еще большее внимание надо было проявлять, чтобы не потерять ни одну овцу или корову. Если бы такое случилось, то хозяин пропавшего животного мог смертным боем избить пастуха за материальный ущерб, так как никаких денег взять с несовершеннолетнего подростка было невозможно. По этой причине при найме пастуха перед началом пастушеского сезона ему выдавали лишь совершенно незначительный «задаток», а окончательный финансовый расчет происходил глубокой осенью, когда пастушеский сезон прекращался или по причине выпадения снега, или по причине наступления холодной морозной погоды. При этом при расчете обязательно учитывали качество и результат пастушеской работы. При серьезных претензиях сумму выплат могли уменьшить, а при более серьезных претензиях никто бы не нанял нерадивого пастуха на следующий сезон.
Брат проработал пастухом в нашем поселке до совершеннолетия, с 1953 по 1957 год, и это является прямым свидетельством его добросовестного отношения к делу, а также человеческой честности и порядочности. Конечно же, без происшествий ни один пастушеский сезон не заканчивался. Хронически недосыпая по ночам, в обеденный перерыв, согнав домашний скот к водопою, брат валился на землю и буквально мгновенно отключался коротким часовым сном. Ранней весной и осенью скот не покидал место водопоя, но совсем по-другому он вел себя в полуденный зной летней жары, когда тысячи оводов облепляли глаза, уши и спины крупного рогатого скота, заставляя измученных животных непрерывно махать хвостом или всем телом погружаться в воду. Иногда молодые телята, да и взрослые коровы не выдерживали пыток, и, задрав хвосты, бежали куда глаза глядят. Еще хуже вели себя нетельные молодые коровы и бычки в период полового созревания. Они буквально сходили с ума и были полностью непредсказуемыми в своем поведении. Поэтому в каждый пастушеский сезон не только у моего несовершеннолетнего брата, но и у взрослых пастухов были случаи временной утери животных. Конечно, хозяин утерянного животного сразу же обрушивался на пастуха с бранью и угрозами, обвиняя его в халатности и разгильдяйстве. Но я уже сказал, что создавались ситуации, когда самый быстроногий и выносливый пастух ничего не мог поделать с обезумевшим животным и вернуть его в общее стадо. Немного успокоившись, хозяин вместе с пастухом, с соседскими подростками и сочувствующими взрослыми организовывал по подсказке пастуха поиски пропавшего животного. И животное всегда находилось, но иногда эти поиски затягивались до самого утра, и мой брат без ужина бегал по железнодорожным посадкам и по лощинам во главе поискового отряда, тщательно обследуя каждое укрытие. Коля обладал удивительным душевным равновесием. Без всякого зла, с веселым юмором он потом рассказывал об этих ночных поисках, нисколько не обижаясь на угрозы и отборный мат по своему адресу от хозяина утерянного животного. С восходом солнца он снова выгонял стадо. Никаких собак в качестве пастушеских помощников у него не было. Выручали резвые ноги и длинный тяжелый кнут, сплетенный из десятков полосок натуральной кожи и заканчивающийся волосяной кисточкой из конского хвоста. Такие кнуты вряд ли делали местные жители. Видимо, Коля покупал его в цыганском таборе, который ежегодно останавливался на несколько месяцев в километре от нашего поселка. Даже по внешнему виду кнут был настоящим произведением ремесленного искусства, создать который без определенной подготовки было невозможно. При сильном взмахе и резком подтягивании на себя кнутовища наконечник кнута издавал звук, похожий на пистолетный выстрел. Чтобы владеть таким тяжелым и длинным пастушеским кнутом, надо иметь не только ловкость и навык, но и физическую силу. Кнут весил килограммов пять, а может быть, и больше, до четырнадцати лет мне и носить-то его было тяжело, а уж произвести настоящий звуковой хлопок, подобный выстрелу, при всем моем желании мне не удавалось.
Брат проработал пастухом в нашем поселке до совершеннолетия, с 1953 по 1957 год, и это является прямым свидетельством его добросовестного отношения к делу, а также человеческой честности и порядочности. Конечно же, без происшествий ни один пастушеский сезон не заканчивался. Хронически недосыпая по ночам, в обеденный перерыв, согнав домашний скот к водопою, брат валился на землю и буквально мгновенно отключался коротким часовым сном. Ранней весной и осенью скот не покидал место водопоя, но совсем по-другому он вел себя в полуденный зной летней жары, когда тысячи оводов облепляли глаза, уши и спины крупного рогатого скота, заставляя измученных животных непрерывно махать хвостом или всем телом погружаться в воду. Иногда молодые телята, да и взрослые коровы не выдерживали пыток, и, задрав хвосты, бежали куда глаза глядят. Еще хуже вели себя нетельные молодые коровы и бычки в период полового созревания. Они буквально сходили с ума и были полностью непредсказуемыми в своем поведении. Поэтому в каждый пастушеский сезон не только у моего несовершеннолетнего брата, но и у взрослых пастухов были случаи временной утери животных. Конечно, хозяин утерянного животного сразу же обрушивался на пастуха с бранью и угрозами, обвиняя его в халатности и разгильдяйстве. Но я уже сказал, что создавались ситуации, когда самый быстроногий и выносливый пастух ничего не мог поделать с обезумевшим животным и вернуть его в общее стадо. Немного успокоившись, хозяин вместе с пастухом, с соседскими подростками и сочувствующими взрослыми организовывал по подсказке пастуха поиски пропавшего животного. И животное всегда находилось, но иногда эти поиски затягивались до самого утра, и мой брат без ужина бегал по железнодорожным посадкам и по лощинам во главе поискового отряда, тщательно обследуя каждое укрытие. Коля обладал удивительным душевным равновесием. Без всякого зла, с веселым юмором он потом рассказывал об этих ночных поисках, нисколько не обижаясь на угрозы и отборный мат по своему адресу от хозяина утерянного животного. С восходом солнца он снова выгонял стадо. Никаких собак в качестве пастушеских помощников у него не было. Выручали резвые ноги и длинный тяжелый кнут, сплетенный из десятков полосок натуральной кожи и заканчивающийся волосяной кисточкой из конского хвоста. Такие кнуты вряд ли делали местные жители. Видимо, Коля покупал его в цыганском таборе, который ежегодно останавливался на несколько месяцев в километре от нашего поселка. Даже по внешнему виду кнут был настоящим произведением ремесленного искусства, создать который без определенной подготовки было невозможно. При сильном взмахе и резком подтягивании на себя кнутовища наконечник кнута издавал звук, похожий на пистолетный выстрел. Чтобы владеть таким тяжелым и длинным пастушеским кнутом, надо иметь не только ловкость и навык, но и физическую силу. Кнут весил килограммов пять, а может быть, и больше, до четырнадцати лет мне и носить-то его было тяжело, а уж произвести настоящий звуковой хлопок, подобный выстрелу, при всем моем желании мне не удавалось.
Характер Коли
По складу характера и добродушию брат не отличался драчливым нравом и никого не задирал первым. Но подростки в вечернее время иногда проводили короткие схватки, пытаясь повалить соперника и заодно проверить собственные силы. Брат был значительно сильнее своих сверстников и легко укладывал их на обе лопатки. Имея общительный и открытый характер, брат быстро вписался в наш подростковый коллектив, и все сверстники воспринимали его не как чужака, а как одного из местных жителей. До четырнадцати лет я не занимался спортом и был довольно хилым и слабым, но никто меня не обижал и не задирал, зная, что брат всегда встанет на мою защиту. Он вместе с нами лазил по чужим огородам за яблоками, малиной или клубникой, но никогда не был инициатором таких походов. Ему каждый день надо было вставать с восходом солнца, и часы ночного сна для него были дороже всего. Мы-то могли отоспаться утром и компенсировать усталость от ночных походов, а у него такой возможности не было. Тем не менее, законы ночной улицы и законы подростковой компании были неумолимы. Отказаться пойти в чужой сад было равносильно проявлению трусости, и брат на равных участвовал во всех наших походах по соседским огородам. Несмотря на то, что в нашей подростковой компании тех лет многие из моих детских друзей, такие, как Иван «Гнездо», Леша «Десячок», «Никула» (сын единственного в нашем селе члена партии Юрьева Тимофея Михайловича, у которого кроме «Никулы» было еще восемь детей), а также и мой брат пастушонок Коля, уже бросили школу и работали в колхозе или помогали родителям по хозяйству, никому из нас и в голову не приходило забраться в чей-нибудь дом или погреб или своровать в колхозе зерно или картошку, чтобы продать наворованное и поделить деньги.