Николай Мальцев. Хроника духовного растления. Записки офицера ракетного подводного крейсера «К-423»

   Однако двуличие, всеобщее пьянство, воровство и полная духовная опустошенность нарастали как снежный ком, а это значит, что лодка плыла в верном направлении. США и Запад, конечно, помогали нам в деле духовной и экономической деградации, но руководила этим процессом высшая партийная элита КПСС, прикрываясь социалистическими и коммунистическими лозунгами. Дух дьявола еще через Хрущева овладел партийной элитой СССР и сделал партию единоличным тоталитарным управителем. Не для того, чтобы построить коммунизм, а для того, чтобы довести дело разрушения и деградации человеческого духа до логического конца. И главный удар всегда наносился по крестьянскому укладу и по крестьянскому быту в полном соответствии с указанием основоположников марксизма-ленинизма. Когда урожай духовной подлости и тьмы уничтожил благородство и праведность народного духа, тогда сама же высшая партийная элита во главе с генсеком Горбачевым и его тайным наставником Александром Яковлевым срочно лишила КПСС властных полномочий, а затем и расколола ее на мелкие составляющие, чтобы этим великим инструментом не воспользовались духовные противники дьявола. Кстати говоря, и структура ЛДПР порождена партийной элитой для раскола КПСС, и кто-кто, но Жириновский об этом прекрасно знает. Но закончим разговор о председателе нашего колхоза и делегате двадцать второго съезда КПСС Позднякове. Он первым из председателей построил себе на берегу пруда приличный двухэтажный особняк, тем самым открыто отделив себя от рядовых колхозников. Не только сам председатель, но и его водитель Маликов Владимир Николаевич, который исполнял при нем не только функции водителя, но и доверенного лица, тоже построил у пруда двухэтажный домик меньших размеров, но весьма вызывающего внешнего вида. При этом и сам Поздняков, и его доверенное лицо появлялись на людях в пьяном виде, что в большей степени унижало человеческое достоинство колхозников, чем строительство особняков на средства колхоза. Такое поведение колхозного руководства духовно разлагало крестьян, пробуждало в них неприязнь и зависть и, несомненно, подталкивало их к воровству и пьянству. Несмотря на это при Позднякове колхоз достиг высшего экономического роста и мощи. Была собственная столовая, где колхозников кормили бесплатной пищей, было построены десятки кирпичных сооружений для содержания скота, машинный двор, а также хранилища для силоса и комбикормов. Колхоз завел собственный молокозавод, а все поля были засеяны огромными площадями зерновых культур, подсолнечника и свеклы. Вообще не поддается осмыслению, как все это было возможно растащить и разрушить во времена ельцинского беспредела? Как-то, в 1998 году я прошелся по территории бывших колхозных строений и был потрясен всеобщей разрухой и разрушением. Такое впечатление, что будто кирпичные фермы, разбросанные на территории площадью в квадратный километр, не растащили люди, а разбомбили американские бомбардировщики. В духовном плане так оно и было. Зло и ненависть к тем крестьянам, которые победили Гитлера и остановили продвижение мирового зла по всему земному шару, и разрушило огромные материальные ценности колхозных хозяйств России, и это видимое материальное разрушение явилось следствием невидимого разрушения духовного крестьянского фундамента как источника духовной силы и мощи русского государства.
   Позднякова еще во времена Брежнева сняли с должности председателя, видимо за то, что по простоте душевной в пьяном состоянии хвалился, как он собирал вместе с членами тамбовского обкома партии средства на строительство эсминцев для ВМФ Израиля.

Глава 5. Годы срочной службы и училища. Почему я стал подводником

   Вот говорят, что человек кузнец своего счастья и сам выбирает свой жизненный путь. Я не фаталист и формально согласен по поводу этого мнения. Однако в судьбе каждого человека происходят иногда такие вроде бы случайные события, которые никак нельзя объяснить целеустремленным выбором человека. В 1962 году я учился на втором курсе Котовского индустриального техникума Тамбовской области по специальности химик-технолог по взрывчатым веществам. В сентябре 1961 года, после успешного, на четверки и пятерки, завершения первого курса обучения нашу группу студентов послали в колхоз для помощи в уборке урожая. Выпив местного самогона цыганского производства, по моей инициативе человек семь студентов ночью зашли на частный огород и разломали один улей. Скоро, забыв об этом веселом ночном приключении, мы вернулись в техникум и приступили к учебе на втором курсе. Мы-то забыли, но советская милиция не забыла. Всех «грабителей» вычислили, мы признались в содеянном и искренне раскаялись на общем комсомольском собрании всего второго курса. Меня признали организатором, я согласился и дал слово больше не совершать противоправных поступков. Мне объявили выговор с занесением в учетную карточку, как и остальным «любителям» сотового меда из чужой частной пасеки. Но все-таки подавляющим большинством голосов студенты второго курса взяли нас «на поруки». Была в советское время такая форма воспитания. И я снова забыл об этом, но не забыло руководство техникума, а также, видимо, и некоторый мой недоброжелатель из числа студентов нашей группы. Первую сессию второго курса я закончил на все пятерки. Мы учили пять разных химий, в том числе проходили и секретные спецкурсы по производству порохов, и этот ошеломительный пятерочный успех даже у меня вызывал неподдельное изумление. Дело в том, что выпускной аттестат среднего десятилетнего образования не блистал отличными оценками. Из-за страха провалить вступительные экзамены я подал документы не в институт, а в техникум. К моему искреннему удивлению, я не только сдал вступительные экзамены в Котовский индустриальный техникум, но и с первого курса имел по всем предметам только хорошие и отличные оценки. Даже после этого случая со взятием «на поруки» ничто не предвещало грозы. Я был полностью уверен, что с отличием окончу техникум и буду работать химиком-технологом, параллельно оканчивая какой-нибудь химический институт. Но мы предполагаем, а Бог располагает.

Путь от студента в матросы срочной службы

   В феврале 1962 года мы сдавали зачет по физкультуре в виде десятикилометровой лыжной гонки на время. Я имел к этому времени третий разряд по лыжам, участвовал во всех школьных и межшкольных соревнованиях Сабуро-Покровской средней школы, и пробежать десять километров было для меня парой пустяков. Кто толкнул меня под ногу? Не знаю, но я вдруг на близком схождении лыжной трассы сознательно срезал отрезок длиной километра в три и не спеша ждал, когда меня догонят остальные лыжники. Пришел я в середине группы, но кто-то тут же сообщил преподавателю, что я «срезал» дистанцию. Преподаватель собрал нас всех вместе и другие «обиженные» сокурсники, которые честно прошли всю десятикилометровую трассу, нехотя признались, что Мальцев «срезал» километра 3 трассы. Преподаватель поставил мне двойку и сообщил о происшествии директору техникума Кривошеину. Директор вызвал меня «на ковер» и, не вдаваясь в подробности, приказал «завтра же» привести в техникум моего отца. Теперь-то мне ясно, что после взятия «на поруки» я был на особом контроле, и руководство техникума просто ждало случая, чтобы от меня избавиться. Это тяжелое чувство вины перед своими родителями до сих пор не прошло и является тем несчастным моментом моей жизни, за который я постоянно прошу в молитвах Богу прощения у своих умерших родителей. В молчании и тревоге, вместе с крайне подавленным и растерянным отцом на второй день мы приехали на пригородных поездах из Сабурова в Тамбов, а затем из Тамбова в город Котовск. В своем кабинете директор усадил отца на стул и что-то долго говорил со своего директорского кресла. Может быть, он ждал, что отец попросит прощения за мой проступок и даст гарантию, что сын исправится, но отец не проронил ни слова. Я совершенно не переживал за себя, но переживал за отца. Таким униженным и потерянным отца я никогда не видел. Думаю, что в этот момент он решил не поддерживать меня и не вмешиваться в ход событий. Так и не дождавшись от отца ни слова, директор подписал заранее заготовленный приказ о моем временном, сроком на один год, отчислении из училища. Мое восстановление обуславливалось положительной трудовой и комсомольской характеристикой с Котовского порохового завода, где я и должен был работать в течение всего годичного срока моего трудового перевоспитания. Директор вручил нам копию приказа, и мы покинули его кабинет. Коварство такого решения я осмыслил значительно позже. Отчислили меня в марте, а в апреле 1962 года мне исполнилось 19 лет, и как бы хорошо я ни работал и каким бы примерным комсомольцем ни был, но в ноябре меня обязаны были «забрать» в армию. По конституционному закону о всеобщей воинской обязанности.

Работа на военном химическом заводе

   По рекомендации директора меня быстро оформили на военный завод (почтовый ящик № 33) Котовска и дали заводское общежитие. Работал я очень честно. Вот запись в трудовой книжке: март, 23, 1962. Принят рабочим 3 разряда в цех № 3. Следующая запись гласит: май, 2, 1962. Переведен аппаратчиком 4 разряда в цехе № 3. Вот и последняя запись моей трудовой книжки: ноябрь, 2, 1962. Призван в Советскую Армию. О работе на пороховом заводе у меня остались самые лучшие воспоминания. В коллективе меня полюбили как своего воспитанника. Учили трудовым навыкам обращения с химической аппаратурой и тайной производства пороха из чистого химического пироксилина. Взрослые рабочие, ввиду крайне вредного для человеческого здоровья химического производства цеха № 3, работали только одну шестичасовую смену в день. Как малолетка, не достигший девятнадцати лет, я работал по облегченному режиму, и по закону моя смена продолжалась только четыре часа. Не помню сколько, но получал я ежемесячно за свой труд просто «бешеные» деньги, которые «не снились» не только колхозникам, но и железнодорожным рабочим. В это время в стране шел этап подготовки хрущевского коммунизма и во всех городских и заводских рабочих столовых, на обеденных столах лежали горки черного и белого бесплатного хлеба. Всем рабочим третьего цеха, в том числе и мне, для профилактики профессионального заболевания бесплатно выдавали по полному 250-граммовому стакану натурального и цельного коровьего молока. Если кто хотел, то мог и повторно выпить стакан бесплатного молока. Я редко брал копеечные, но очень вкусные и калорийные обеды в заводской столовой. Двух стаканов молока и пяти-шести ломтиков свежего белого хлеба было достаточно, чтобы почувствовать себя сытым. К тому же не хотелось терять рабочее время. Из-за круглосуточного непрерывного производственного цикла официального перерыва на обед не было. Кто хотел воспользоваться комплексным заводским обедом, тот приходил до наступления рабочей смены или заходил в столовую после работы. Сейчас я отчетливо понимаю, что в 1962 году в городах для работающего населения и даже пенсионеров реально существовал примитивный коммунизм. Никто не мог умереть с голода или даже остаться голодным. Работающий городской человек имел всегда резерв «карманных» денег и массу свободного времени. Привыкшие к совместному общинному проживанию молодые рабочие семьи с крестьянскими корнями, поселившись в пятиэтажных «хрущобах», иногда даже не врезали замки во входную дверь. Заходи, кто хочет. Да и врезанные в хилые двери замки были настолько примитивными, что открывались отжатием ножом или стамеской. Но ведь никакого воровства в этих «хрущобах» не было, и это тоже неоспоримый факт духовной чистоты и порядочности первого крестьянского поколения обитателей «хрущоб» образца 1962 года.
   Вовсе не материальное положение угнетало меня в этот переломный год моей жизни, а страшное одиночество и духовная тоска. Я просто не знал, куда истратить свое свободное время. Кроме сна у меня оставалось 12 часов свободного времени. Обитатели общежития отслужили в армии и были значительно старше меня. До меня им не было никакого дела. Пойти к своим бывшим сокурсникам-студентам я не мог из чувства обиды за явное предательство. Я часами бродил по Котовску в полном одиночестве и уставал так же, как я в школьные годы уставал при однодневных поездках в Тамбов. Скоро и сам Котовск стал для меня каким-то чужим и враждебным городом. На уровне инстинкта, познакомившись вплотную с вредной производственной химией, я уже потерял желание продолжать учебу в Котовском индустриальном техникуме. Повестка в горвоенкомат для прохождения медицинской комиссии показалась мне не очередным несчастьем, а спасательным кругом, который поможет мне выплыть из этого болота тоски и одиночества. Надо заметить, что сейчас личное одиночество, независимость и самодостаточность, я ценю как самые высшие блага земного человека. А вот в молодости одиночество казалось мне непереносимым злом, просто потому, что в деревенском детстве всегда, когда появлялось желание общения, я шел к сверстникам и находил с ними общий язык и взаимопонимание. Город принудил меня к одиночеству, и поэтому я и сейчас равнодушен к городским развлечениям и не могу полюбить его, как я любил и люблю свою малую родину. В военкомате тоже поработал вездесущий директор техникума. Не успел я до конца пройти медицинскую комиссию, как меня признали «особо» здоровым и зачислили в команду «К-90». Как потом оказалось, под этим кодом числились будущие матросы срочной службы для подводных лодок. В отличие от солдат матросы служили не 3, а 4 года. Так в ноябре 1962 года моя гражданская жизнь закончилась и началась флотская служба в качестве рядового матроса. По неисповедимым путям военной бюрократии попал я не в моряки-подводники, а на надводные корабли опытовой бригады, которая зимой базировалась в Ломоносове Ленинградской области, а в весенне-летний период ходила по Ладожскому озеру и обеспечивала испытания новых советских торпед. В военный коллектив я вписался без всяких психологических потрясений. Могу констатировать, что никакой «годковщины» и «дедовщины», которая бы применяла ко мне физическое насилие и унижала мое человеческое достоинство, в период 1962–1964 годов на наших кораблях не было.

Служба на надводных кораблях

   Из-за Карибского кризиса «годки» служили фактически вместо четырех пять лет, но никто никогда даже пальцем не прикоснулся ко мне и не сорвал на мне свою злобу. Да и не было этой злобы. Пошедшие на пятый год службы «годки» на словах и на деле «жалели» молодого матроса и даже подкармливали меня доппайком. Стоя дежурным по кораблю, старослужащий старшина 1-й статьи Иван Середа, из воронежских казаков, жарил по ночам на двоих огромную сковороду картошки с мясом и тайно поднимал меня часа в 4 четыре утра, чтобы я разделил с ним эту шикарную трапезу. Но жажда знаний неожиданно так одолела меня, что я накупил пяток справочников по самостоятельной подготовке для поступления в вузы и стал с железной методичностью изучать физику, математику и другие науки для поступления в технический вуз. Что явилось причиной такой старательности по отношению к уровню собственной технической подготовки и багажу полученных знаний? Объясняется все просто. Уже в 1962 году я сделал окончательный выбор, полюбил Первушину Валентину и решил на ней жениться. Обучение в техникуме дало мне уверенность в собственных силах. Но мне уже не хотелось возвращаться в техникум. Я твердо решил получить высшее техническое образование и очень торопил время, но перейти из матросов в солдаты невозможно. Четыре года срочной службы давили на меня не своими тяготами исполнения матросских обязанностей, которые исполнялись мной легко и непринужденно, а своей временной протяженностью. Жениться на первом курсе вуза при очном образовании – значит, пять лет жить в полной нищете. Но и ждать четыре года до окончания службы было для меня невыносимо тяжело. И главная причина заключалась в любви и человеческой жажде получения скорейшей финансовой независимости для создания семьи. Я еще раз отмечу, что не из-за любви к морю, не за морской романтикой и не из-за любви к офицерской морской форме или к военной дисциплине я решил в 1964 году поступать в высшее военно-морское училище радиоэлектроники, а только из сугубо личных интересов любовного и семейного свойства.

Годы военного училища

   В 1964 году как бы вопреки собственному желанию, по нелюбви к воинской дисциплине, я на пятерки сдал вступительные экзамены и был зачислен на первый курс третьего факультета, который выпускал инженеров по автоматике, телемеханике и вычислительной технике. Как не любил я дисциплину, можно судить по следующему примеру. Пришел в училище я уже старшим матросом, и сразу после сдачи вступительных экзаменов меня назначили заместителем командира взвода, который представлял собой 19 человек моих однокурсников. На этой должности даже курсанту первого курса присваивают старшинские лычки, и ты пользуешься многими льготами по учебе. Старшиной роты к этому времени уже стал бывший армейский сержант срочной службы Володя Мельниченко. Он украинец по национальности. Любовь к военной дисциплине и страсть к командованию другими людьми закреплена в нем на генетическом уровне. Он вставал на 15 минут раньше подъема, затем поднимал трех замковзводов, в том числе и меня, и мы производили подъем трех взводов роты, а затем выводили их на физическую зарядку и занимались всем тем абсурдом, который называется военной дисциплиной. Заправка коек по шаблону, вечерние и дневные строевые занятия были и оставались все пять лет любимым занятием старшины Мельниченко. Он тоже окончил училище с золотой медалью. Но только неизвестно за что – за знания или за страсть к строевой шагистике и железной воинской дисциплине. За два года службы матросом на надводных кораблях я отвык от строевых занятий, заправки коек и тумбочек по шаблону и был неприятно поражен ретивостью Мельниченко. Через неделю я добровольно, через командира роты и нашего воспитателя Веккера Якова Наумовича, сложил с себя полномочия замкомвзвода и передал их простоватому и тихому однокурснику Николаю Ларионову. Вот он и был все пять лет моим замкомвзвода. Ларионов порядочный человек, и стал он замкомзвода не по страсти к насилию над другими людьми и жажде власти, а из сугубо личных соображений, дабы облегчить процесс сдачи многочисленных экзаменов. Если замкомвзвода отвечал на двойку, то ему все равно ставили три балла, чтобы не позорить носителя и представителя командирской власти. Мельниченко же занимался с нами строевой подготовкой и наведением порядка в жилых помещениях с огромным наслаждением и страстью. Это была его стихия и способ самовыражения. Я тайно презирал за эту пагубную страсть Володю Мельниченко, но все пять лет терпел его издевательства. Тем более что они не относились лично ко мне, а равномерно распределялись по всем курсантам трех взводов нашего курса из 60 курсантов.
   Терпеть дисциплину было необходимо, иначе все мои планы рушились. Ради любви и будущей семьи я превозмог себя на первом курсе и смирился с воинской дисциплиной. Уже на первом курсе, досрочно сдав экзамены зимней сессии, вместо двухнедельных каникул я уехал в деревню на целый месяц и 5 февраля 1965 года по любви женился на Первушиной Валентине. Сами понимаете, что обязанности семейного человека сдерживали мою неприязнь к дисциплине и заставляли смиряться перед жизненной неизбежностью.

Культура и крестьянский дух

   Пять лет, будучи курсантом высшего военно-морского училища, я провел в Петродворце с его чудесными фонтанами и дворцовыми комплексами изумительной архитектуры. Я много раз посещал Ленинград, бродил по его проспектам и улицам, которые так слиты в единый архитектурный ансамбль, что казалось, будто этот город создавался не два столетия, а построен за одну ночь божественным архитектором по единому плану и замыслу. Не скажу, что Эрмитаж стал моим родным домом, но за пять лет я его досконально обследовал и лично осмотрел многие подлинники художественных произведений гениальных мастеров прошлого и настоящего. С большим желанием посещал я и ленинградские театральные постановки того времени. Концерты симфонической музыки и оперные постановки оказались недоступны моему пониманию, а вот все остальное я поглощал с великой духовной жадностью и интересом, желая понять, чем жило и чем живет земное человечество помимо моей деревни и моей малой родины. Честно признаюсь, что родники мировой культуры мало что изменили в духовном настрое и в глубинной сути моей деревенской человеческой души. Они не научили меня ничему – ни плохому, ни хорошему. Разве что расширили мой кругозор и дали возможность сравнить культурное бытие мира с «бескультурным» бытием моих родителей и тех людей, которые окружали меня от рождения и до юношеской зрелости, завершившееся окончанием десяти классов средней школы. Беспощадный внутренний анализ достижений мировой культуры, личное общение с огромным количеством людей городского быта, которые сами себя считали культурными и образованными людьми, тем не менее, не изменили моего отношения к «бескультурным» людям деревенского быта. Это понимание наследственной первородной духовной чистоты, простодушия, открытости, трудолюбия и любви к ближним, которое свойственно только носителям крестьянского духа и которое ставит их выше всех самых известных культурных работников сферы искусства и политики, пришло ко мне не сразу.