затараторили монахи, растопырив пальцы
Е-о-у, е-о-у, послушайте мое-у, —
и далее в таком же духе.
На дворе трава,
На траве дрова,
Не руби дрова,
Коль в бою братва.
Коль в бою братва,
Им помочь сперва
Щит и булава,
На челе «шишак»,
Наша рать права,
Будет сломлен враг!
В чистом поле у реки рубят сук мужики,
От зари и до зари рубят их богатыри.
Порубите их, братки, порубите.
Аки львы в бою рыча, вы рубите их сплеча,
Защитите отчий дом, защитите.
На дворе трава,
На траве дрова,
Наша рать жива?
Наша рать жива!
Но стоит едва,
Пусть летит молва,
Радости слова:
Боле нет врага!
С плеч их голова,
Свернуты рога!
За деревней у реки на пирушке мужики,
От зари и до зари пьют медок богатыри.
Отдыхают мужики, отдыхают.
Коль закончилась сеча, чарку осушат сплеча,
Веселятся мужики, не скучают.
На дворе трава,
Мужики в дрова.
Ты не тронь «дрова»,
Пусть поспит братва… —
Вдруг из тени стола в круг вышел пьяный сатир. Круглов удивленно вскинул бровь, когда же это парнокопытное успело так нализаться, ведь приглядывал за ним, это певцы-близнецы отвлекли ненароком, ну да ладно. Фавнус же, разгоряченный зельем и красоткой-ведьмой, задал такую чечетку, что и сдержанный Алексей не выдержал и с криками «давай, давай, наяривай» забарабанил похожую дробь по столу. Братья Лычко также повыскакивали из-за стола и пустились, подбадриваемые Командиром, по избе вприсядку. Запыхавшийся Федя вернулся за стол «на дозаправку», а Фавнус, круживший вокруг ведьмы, предложил научить ее новому танцу – сиртаки, но как он ни «старался», по мысленному разумению Круглова, видевшего по телевизору, как должен исполняться сиртаки, сатир все время сползал на какую-то похабную ламбаду, пытаясь облапить сзади Аглаю, и в конце концов изгнанный ею, тоже вернулся за стол. Архип и Антип еще некоторое время «полезгинили» вокруг ведьмы и присоединились к застольной компании.
Неугомонная Аглая, крутанувшись на каблуках, в один миг переоделась волшебным образом в прозрачные штанишки и топик. Исполняя что-то среднее между танцем живота и цыганочкой, то есть ритмично подергивая своими средним и верхним ярусами, она откровенно пожирала томным взглядом невинно улыбавшегося прапорщика. Наконец она остановилась и, хлопнув в ладоши, в то же мгновение оказалась почти голышом, лишь подобие фигового листа и лоскут материи, вместо трусиков и бюстгальтера, слегка прикрывали ее пах и большую упругую грудь. Алексей, хрустевший огурчиком, оторопел от такого фокуса. Он посмотрел на остальных зрителей, дабы убедиться, что и они немало удивлены колдовским стриптизом, но наткнулся на полное с их стороны безразличие к происходящему.
Братья Лычко, откинувшись на бревенчатую стену и держа в руках недопитые чарки, посапывали в унисон друг с другом. Здорово перебравший Фердинанд, по-хозяйски развалившись на столе, тривиально погрузил лицо в грибной салат из сыроежек и, причмокивая, пускал пузыри. Фавнус, в свою очередь, скромно в углу стола уткнувшись мордашкой между окорочками запеченной курочки, также пребывал в объятиях Морфея. Круглов не верил ни в случайности, ни в подобный фарт и подозрительно уставился на соблазнительную ведьму. Бесстыже качая крутыми «лопесовскими» бедрами, колдунья обошла стол и приблизилась к Алексею.
– Я хочу отблагодарить тебя по-особому, – Аглая провела по его небритому лицу ладошкой, подымая не только настроение. – Пойдем в опочивальню, богатырь, – прошептала она ему на ухо и потянула за руку.
Круглов, видя, какой оборот принимает пирушка в его честь, предложил ведьме перед ее «благодарностью» выпить, так сказать, на брудершафт. Наполнив два кубка зельем, красотка села прапорщику на колени. Взяв со стола один кубок, она подала его Алексею, который – ах, растяпа! – неосторожно выронил его из рук. Томно облизываясь, Аглая игриво погрозила ему пальчиком, встала и, нагнувшись за кубком, выставила напоказ свою «джейлопу», дразня своего спасителя. Засмотревшись, Круглов чуть не забыл подбросить в ее кубок приготовленную таблетку из своей аптечки. Наполнив кубок вторично, Аглая и Алексей выпили на брудершафт. Круглов так торопился испить горячительное зелье, что, в отличие от кудесницы, «нечаянно» промахнулся и вылил содержимое своего бокала за левое плечо, и нечаянно (уже по-честному) облил прикорнувшего с краю Фавнуса. Сатир даже не шелохнулся, а Аглая, закусив икоркой, полезла целоваться к Круглову.
– Тсс! – поднес палец к ее губам Алексей, ласково отстраняя их от своего лица. – Иди в спаленку, готовься, я уже иду.
Горящая желанием ведьма выпорхнула в опочивальню расстилать любовное ложе. Алексей посмотрел на булькавшего Кранкэнштейна, затем на часы и, вздохнув, направился вслед за Аглаей.
Ведьма, лежа на пуховой перине с закрытыми глазами, сладко зевнула и совсем не по-девичьи захрапела. С каждым вздохом Аглая уменьшалась в размерах, превращаясь в горбатую уродливую старуху. Как и говорил Фердинанд, в моменты, когда она не могла себя контролировать, ее колдовские чары спадали, являя миру ее истинную натуру.
Несмотря на аппетитный соблазн, Круглов все-таки пересилил вожделение и сделал непростой выбор, остальное доделала маленькая таблетка снотворного из спецаптечки, с помощью которой в его мире можно было усыпить добрую половину батальона противника. При виде Аглаи «во всей красе» Алексей еще раз уверился в правильности своего решения и, чтобы окончательно не расстроиться от ее вида, заботливо укрыл ведьму чуть ли не с головой. «Никто и никогда, вы слышите, никогда, до сегодняшнего дня и после, не скажет, что прапорщик Круглов геронтофил», – гордо подумал Алексей, возвращаясь в горницу, где почивали его спутники.
Несмотря на оклики и похлопывания по щекам, спавшие красавцы продолжали дремать на своих местах. Покружив в раздумье по комнате, Алексей, проанализировав ведьмовские танцы, остановился и, крикнув «Рота, подъем!» – хлопнул в ладоши. Попытка увенчалась успехом, и пускай не таким, как если бы заклинание было произнесено в казарме, но все же началось какое-никакое движение. Архип и Антип потянулись, разминая затекшие конечности, попутно расплескивая остатки вина. Фердинанд оторвал голову от миски с салатом, еще не совсем понимая, где он (видимо, этого и впрямь сморило от «перебора»). Фавнус же свое возвращение из объятий небезызвестного Морфея обозначил чавканьем, пожирая куриные ножки.
Оклемавшийся Кранкэнштейн по убедительной просьбе Круглова предоставил собранный им аппарат.
Излучатель или, точнее, радиобомба, смонтированная ученым, по форме напоминала запаянный стальной ящик величиной с буханку хлеба, с ребристой поверхностью стенок. В центре одной из стенок ящика находился тумблер, защищенный прозрачным стеклом.
– Точно, сработает? – искоса посмотрел на Кранкэнштейна Алексей.
– А то! Все, что надо сделать по прибытии на место, – объяснил принцип действия излучателя ученый, – это разбить окошко, включить тумблер и смотаться оттуда поскорее, а то всем места мало будет.
– Тяжелый, – приподнял ящик Круглов.
– Но и пылевлагонепроницаемый, противоударный, с несколькими степенями защиты… – Кранкэнштейн парировал один недостаток своего детища множеством достоинств. – Кстати, я реле времени в него впаял, так что у вас будет пара минут до выхода прибора на полный режим излучения.
– Ой, смотри, Федя, – перебил его Алексей, засовывая прибор в ранец сатиру, – не сработает – пеняй на себя.
– Сработает! – уверенно ответил ученый. – А где, кстати, Аглая, кто видел?
– Спит в опочивальне, кажись, – буркнул Леха, он-то знал, что та от полученной дозы может проспать не один день, хотя кто его знает, военная фармацевтика на ведьмах-то не экспериментировала. – Не надо, не буди ее, умаялась она тут с нами.
– Пусть спит, – согласился ученый и сразу же перешел к делу: – Могу добавить, что некроботы в дневное время из пещеры не выходят, а ближе к закату у них сбор в центральном ангаре, где находится парасинхрофазохрон и смонтированы основные элементы лаборатории для подпитки энергосгустками второго порядка, так как у них живая биоаура отсутствует, им необходимо…
– Нам лекции про своих зомбей читать не надо, – нетерпеливо поглядывая на закрытый занавесками вход в опочивальню, вновь перебил его Круглов. – Конкретно, по существу еще что-то есть?
– В общем, – поспешил добавить Фердинанд «конкретное, по существу», – вам осталось самое простое – забраться внутрь горы и включить радиобомбу, когда все некроботы будут в лаборатории.
– А еще принцессу мимоходом спасти, – наморщив лоб, невесело добавил прапорщик. – Действительно пустяки.
Не затягивая прощание с «чудовищем и красавицей», отряд покинул гостеприимный с недавних пор дом на утиных ногах и продолжил свою миссию.
Глава 9
Переправа-переправа…
На пустынном берегу Угрюм-реки стоял расписной терем, а рядом на завалинке, распаривая ноги в полуразбитом корыте с горячей водой, сидел его хозяин, потомственный паромщик Харитон Герасимович Бульбуль. (Но своей фамилией он хвастаться не любил, она в свое время почему-то отпугивала потенциальных клиентов, поэтому Харитон представлялся отчеством вместо фамилии, делая ударение на «о», так звучало и намного солиднее, и менее подозрительно).
Его дед, которого по отцовским рассказам он знал как просто Старика, обосновавшегося на этом месте в стародавние времена, поначалу занимался рыбачьим промыслом, но потом неожиданно разбогател, приобрел новое корыто для бабушки, которая в батиных мемуарах проходила под именем Старуха, затем справил новую лодку, обновил избу, непонятно на какие средства отгрохал двухэтажный терем с балконом, а однажды, вернувшийся с очередной рыбалки почему-то радостный, дед Старик поведал тогда еще совсем малышу Герасиму, что их мама стала «владычицей речной». То ли «владычица» неважная из нее получилась, то ли духи реки оскорбились такому «подарку» (что там под толщей воды творится, кто знает), но с той поры рыба в реке пошла на убыль, зато много людей стало тонуть в ней. Рыбак ли, прачка с бельем или пловец какой – всех река забирала в свои омуты. Испугался народ реки ненасытной и прозвал ее Угрюмой, а вскоре и вовсе покинул берега ее. Только Старик да сын его Герасим остались жить на ней, занявшись перевозкой путников с берега на берег. Их, на удивление, Угрюм-река не трогала. Тем и жили.
На свое совершеннолетие, узнав правду от пьяного отца, по чьему умыслу утопла родительница, Герасим со словами «не мычи, собака» вывез Старика на середину реки и единогласно назначил того «владыкой», то бишь отправил за супругой.
Еще пуще рассердилась Угрюм-река, не давала никому без опаски к воде подойти, и лишь Герасим плавал на лодке от берега к берегу, без проблем перевозя грузы и путников, соответственно за хорошее вознаграждение.
Однажды к его терему подъехал цыганский табор с намерением перекочевать со всем своим скарбом на тот берег. За свои хлопоты Герасим затребовал немало. Переводя такие деньги в цыганскую валюту, получалось пять лошадей, три коровы и двенадцать с половиной кур крупными купюрами, э-э, – экземплярами. Такой «суммы» у «бедных» цыганских баронов не нашлось, и они предложили паромщику в качестве вознаграждения за труды свою «лучшую танцовщицу» Алину, и не абы как, а в качестве «трудолюбивой, заботливой и, вах какой красавицы-жены». Недолго думая Герасим согласился, понимая, что все равно из-за страха перед рекой за него никто не пойдет, а без бабы тяжко. Правда, Алина в основном пританцовывала, когда по нужде хотела, зато на нервах играла просто загляденье. Поэтому вскоре после появления на свет Харитона Герасим, поссорившись с супругой, в очередной раз проклял весь табор с его лошадьми и не нашел ничего лучше, как отправить Алину к свекру и свекрови, а вскоре, не без помощи возмужавшего сына, и сам опустился на дно. Можно представить, что стало твориться с Угрюм-рекой. С тех пор совсем плохи дела стали на переправе. А когда стали появляться с противоположного берега скрипучие лыцари, без вреда для себя перебиравшиеся через водную преграду по дну реки, бизнес Харитона совсем заглох. Оттуда ему никто уже не кричал «Эй, греби сюда!» и здесь уже его не уговаривали «грести отсюда», и хотя он никогда не греб на лодке, заговоренной его матерью-цыганкой на заветное слово, сейчас бы он с великой радостью взялся и за весла. Краска на расписном тереме обшарпалась, лодка, качавшаяся у причала, обрастала водорослями, а корыто треснуло сбоку и годилось теперь только для профилактики ревматизма.
Харитон долил в корыто кипятку из пыхтевшего рядом самовара и, зажмурившись от удовольствия, откинулся на плетень.
– День добрый! – как гром с ясного неба прозвучало у него над головой. – Не вы случайно перевозками занимаетесь?
Харитон открыл глаза. Вокруг него, будто из-под земли выросшие, стояли три то ли богатыря, то ли разбойника, но точно не купцы с товаром, а за плетнем копошился еще кто-то четвертый.
– Что значится, «случайно»? – с неприязнью ответил паромщик, коли не купцы, а богатыри или разбойники, то с них и брать нечего, еще самого раскошелиться заставят. Чтобы не накалять обстановку, он представился: – Харитон ГерасимОвич – потомственный лодочник-переправщик, чартерные рейсы через Угрюм-реку. А вы чьих будете?
– А мы всех будем, – неопределенно ответил человек в пятнистой одеже, похожий в ней на лесного беса. – Переправиться нам надо.
– Надо? Плыви, – разрешил Харитон. – Я что, держу вас?
– Нет, я серьезно, перекинь нас туда. – Круглов, а это был, естественно, он, начинал сердиться. – У нас дело важное.
– У всех важные дела, ежели к проклятой реке приходят, – развел руками лодочник. – Потому и стоит переправушка дорого.
Поняв, куда клонит паромщик, Алексей избрал другую тактику.
– Так что же ты, Харитон Герасимович, дупло дуплишь, – примирительно произнес прапорщик.
– ГерасимОвич! – поправил его лодочник.
– Харитон ГерасимОвич, – выразительно произнес Алексей, – ты бы сразу цену назвал.
– Так что с вас взять? – помягчав, ответил Харитон. – Вы же не купцы. С вас брать нечего.
– Как нечего? – Круглов похлопал себя по карманам и осмотрел товарищей. – Вот.
Он снял с себя часы с компасом на ремешке и протянул их паромщику:
– «Командирские», с автоподзаводом.
Братья Лычко (кто, кроме них, мог сопровождать Круглова) в подтверждение его слов дружно закивали головами, будто понимали, о чем речь. Будто понимая, что ему предлагают, Харитон с важным видом принял часы из рук Алексея и, осмотрев их, цыкнул:
– Мало! – Он подлил кипятку в корыто и протянул часы обратно. – Еще десять рублей сверху, или проваливайте.
Его дед, которого по отцовским рассказам он знал как просто Старика, обосновавшегося на этом месте в стародавние времена, поначалу занимался рыбачьим промыслом, но потом неожиданно разбогател, приобрел новое корыто для бабушки, которая в батиных мемуарах проходила под именем Старуха, затем справил новую лодку, обновил избу, непонятно на какие средства отгрохал двухэтажный терем с балконом, а однажды, вернувшийся с очередной рыбалки почему-то радостный, дед Старик поведал тогда еще совсем малышу Герасиму, что их мама стала «владычицей речной». То ли «владычица» неважная из нее получилась, то ли духи реки оскорбились такому «подарку» (что там под толщей воды творится, кто знает), но с той поры рыба в реке пошла на убыль, зато много людей стало тонуть в ней. Рыбак ли, прачка с бельем или пловец какой – всех река забирала в свои омуты. Испугался народ реки ненасытной и прозвал ее Угрюмой, а вскоре и вовсе покинул берега ее. Только Старик да сын его Герасим остались жить на ней, занявшись перевозкой путников с берега на берег. Их, на удивление, Угрюм-река не трогала. Тем и жили.
На свое совершеннолетие, узнав правду от пьяного отца, по чьему умыслу утопла родительница, Герасим со словами «не мычи, собака» вывез Старика на середину реки и единогласно назначил того «владыкой», то бишь отправил за супругой.
Еще пуще рассердилась Угрюм-река, не давала никому без опаски к воде подойти, и лишь Герасим плавал на лодке от берега к берегу, без проблем перевозя грузы и путников, соответственно за хорошее вознаграждение.
Однажды к его терему подъехал цыганский табор с намерением перекочевать со всем своим скарбом на тот берег. За свои хлопоты Герасим затребовал немало. Переводя такие деньги в цыганскую валюту, получалось пять лошадей, три коровы и двенадцать с половиной кур крупными купюрами, э-э, – экземплярами. Такой «суммы» у «бедных» цыганских баронов не нашлось, и они предложили паромщику в качестве вознаграждения за труды свою «лучшую танцовщицу» Алину, и не абы как, а в качестве «трудолюбивой, заботливой и, вах какой красавицы-жены». Недолго думая Герасим согласился, понимая, что все равно из-за страха перед рекой за него никто не пойдет, а без бабы тяжко. Правда, Алина в основном пританцовывала, когда по нужде хотела, зато на нервах играла просто загляденье. Поэтому вскоре после появления на свет Харитона Герасим, поссорившись с супругой, в очередной раз проклял весь табор с его лошадьми и не нашел ничего лучше, как отправить Алину к свекру и свекрови, а вскоре, не без помощи возмужавшего сына, и сам опустился на дно. Можно представить, что стало твориться с Угрюм-рекой. С тех пор совсем плохи дела стали на переправе. А когда стали появляться с противоположного берега скрипучие лыцари, без вреда для себя перебиравшиеся через водную преграду по дну реки, бизнес Харитона совсем заглох. Оттуда ему никто уже не кричал «Эй, греби сюда!» и здесь уже его не уговаривали «грести отсюда», и хотя он никогда не греб на лодке, заговоренной его матерью-цыганкой на заветное слово, сейчас бы он с великой радостью взялся и за весла. Краска на расписном тереме обшарпалась, лодка, качавшаяся у причала, обрастала водорослями, а корыто треснуло сбоку и годилось теперь только для профилактики ревматизма.
Харитон долил в корыто кипятку из пыхтевшего рядом самовара и, зажмурившись от удовольствия, откинулся на плетень.
– День добрый! – как гром с ясного неба прозвучало у него над головой. – Не вы случайно перевозками занимаетесь?
Харитон открыл глаза. Вокруг него, будто из-под земли выросшие, стояли три то ли богатыря, то ли разбойника, но точно не купцы с товаром, а за плетнем копошился еще кто-то четвертый.
– Что значится, «случайно»? – с неприязнью ответил паромщик, коли не купцы, а богатыри или разбойники, то с них и брать нечего, еще самого раскошелиться заставят. Чтобы не накалять обстановку, он представился: – Харитон ГерасимОвич – потомственный лодочник-переправщик, чартерные рейсы через Угрюм-реку. А вы чьих будете?
– А мы всех будем, – неопределенно ответил человек в пятнистой одеже, похожий в ней на лесного беса. – Переправиться нам надо.
– Надо? Плыви, – разрешил Харитон. – Я что, держу вас?
– Нет, я серьезно, перекинь нас туда. – Круглов, а это был, естественно, он, начинал сердиться. – У нас дело важное.
– У всех важные дела, ежели к проклятой реке приходят, – развел руками лодочник. – Потому и стоит переправушка дорого.
Поняв, куда клонит паромщик, Алексей избрал другую тактику.
– Так что же ты, Харитон Герасимович, дупло дуплишь, – примирительно произнес прапорщик.
– ГерасимОвич! – поправил его лодочник.
– Харитон ГерасимОвич, – выразительно произнес Алексей, – ты бы сразу цену назвал.
– Так что с вас взять? – помягчав, ответил Харитон. – Вы же не купцы. С вас брать нечего.
– Как нечего? – Круглов похлопал себя по карманам и осмотрел товарищей. – Вот.
Он снял с себя часы с компасом на ремешке и протянул их паромщику:
– «Командирские», с автоподзаводом.
Братья Лычко (кто, кроме них, мог сопровождать Круглова) в подтверждение его слов дружно закивали головами, будто понимали, о чем речь. Будто понимая, что ему предлагают, Харитон с важным видом принял часы из рук Алексея и, осмотрев их, цыкнул:
– Мало! – Он подлил кипятку в корыто и протянул часы обратно. – Еще десять рублей сверху, или проваливайте.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента