Когда машину, которую вел Искариот, поравнялась с деревьями, тормозя перед поворотом, Риоль, во взглядах тех, кто стоял возле милицейских машин, заметил сомнение: «Задержать или нет?» – но, видимо, приказа задерживать проезжающие машины, у этих людей не было, а было только желание…
А над дверями «Макдональдса» висело рекламное объявление: «Бесплатных ланчей не бывает!»…
Люди, понятия не имеющие о том, что такое ценности, и не понимающие идей – думают, что идеи важнее ценностей.
И потому их легко собирать на борьбу с ценностями, ради идей.
Чтобы разрушить идею, ее, как минимум, нужно понять – для того, чтобы крушить здания, их достаточно просто увидеть…
При этом, как всякая толпа, она состояла из людей самого разного толка. И, когда Искариот притормозил, у капота произросло сразу несколько человек: совершенно лысая дебильная морда в черной шинели, напоминающей одежду железнодорожника, старушка, размахивающая транспорантиком, величиной в две сигаретные коробки, на котором красовалась, или, вернее – уродливалась, надпись: «Слава КПСС!», длинноволосый мальчик в красной майке, с протрафореченной физиономией бородача в бюретке, и несколько молодых людей в самой разнообразной одежде и многообразием цвета волос.
Хотя в этих людях нескрываемо присутствовало что-то клоунское, их объединяло то, что на лице у каждого из них была написана борьба.
– За что боремся? – спросил Крайст, приоткрывая окно.
– За свободу! – дружно ответили, обступившие машину. Искариот посмотрел на Крайста, и тихо и грустно, словно человек, не раз видевший подобную борьбу, и уже не раз разочаровывавшийся в борцах, проговорил:
– Чаще всего люди борются либо за то, что их не касается, либо за то, о чем не имеют ни малейшего понятия…
Риоля почему-то больше остальных, окруживших машину, заинтересовал длинноволосый мальчик. Вернее не мальчик, а человек, изображенный на его красной майке:
– Кто это?
– Некий Че Гевара с кофейных островов, – ответил Крайст.
– Кто он?
– Идеалист, циник, пацифист, душегуб, трибун, пустомеля, поэт, палач. Такими – легко восхищаться. С такими – в одном автобусе ездить страшновато.
– Чем он занимался?
– Думал, что он прав…
– А против чего боремся? – не унимался Искариот. Проголодавшийся человек имеет право на неуемность.
Для остальных – неуемность это боязнь показать свою никчемность.
– Мы – антиглобалисты! – выкрикнула какая-то девица из вторых рядов. На голове у нее находилось нечто, возможно называвшееся волосами, выкрашенное в зеленый, красный и синий цвет. Видимо это давало ей моральное право находиться в первых рядах, и она была не довольна местом, которое занимает возле чужой машины.
– А зачем «Макдональдс» атакуете?
– Мы против американского глобализма! – девица явно не умела говорить без восклицательных знаков.
– «Макдональдс» – не американская фирма – канадская.
– Какая? – по коллективному выражению лица, было ясно, что этот факт привел в замешательство всех.
– Канадская, – повторил Искариот.
– Какая? – повторение этого вопроса могло продолжаться бесконечно, и чтобы положить этому конец, Искариот примирительно проговорил:
– Ну, хорошо, вы – антиглобалисты. Но зачем же громить «Макдональдс»? Ведь это просто место, где обедают.
– Человек выше сытости, как сказал великий классик.
Риоль, слушавший все это, удивился такому словосочетанию – как будто, классик мог быть и мелким, а Искариот, задумчиво повторил:
– Да, человек должен быть выше сытости. Но, думаю, классик забыл сделать одну оговорку.
– Какую?
– Выше сытости, может быть только сытый человек…
– Все равно – фирма жидовская, – в наступившей тишине твердозаученно выбубнил дебил в железнодорожной шинели, явно не задумываясь о том, что ничто так не глупит человека, как попытка выглядеть умным в собственных глазах.
– А, вы, простите, тоже антиглобалист?
– Я русский националист.
Риоль, видя, что возникает напряженность, шепнул Искариоту: «Брось. Спорить с националистом – это все равно, что учить кибернетике бешеную собаку», – но Искариот только улыбнулся:
– Последний вопрос – за что же вы боритесь?
– За чистоту расы.
– О какой чистоте расы вы говорите, если Русь триста лет находилась под монголо-татарами?
– Какими татарами? – круглое лицо с постоянно открытым ртом, вытянулось, – Что-то ты не то говоришь, дядя?
– То, что я говорю – тебе действительно не понятно, тем более, что этот исторический факт изучают в старших классах общеобразовательной школы. Но я вижу у тебя на шее православный крест.
– Конечно, я православный.
– И на кресте – распятие?
– Ага.
– На распятие у тебя Иисус?
– Ага.
– А ты знаешь, что написано над головой Иисуса на распятие?
– Что?
– «Иисус – Царь иудейский»…
– Я тебе не верю – ты предаешь русскую национальную идею. И ты просто лжешь!
– Может, ты сам лжец? – усмехнулся Искариот.
– Это почему?
– Потому, что не верить людям, как правило, заставляют собственные предательства…
Едва не покалечивший остатки разума обилием новой информации, железнодорожный националист перед тем, как смешаться с толпой еще успел крикнуть, давая выход давшей трещину, основе нищенского миропонимания:
– Национализм – это патриотизм! – на что Искариот ответил, ни к кому не обращаясь:
– Национализм – это поиск того, по чьей вине ты дурак…
– Наша гордость!.. Нам дорого!.. – раздалось уже из толпы.
– Гордость… дорого… – скривился Искариот, – Брось. Национализм – это гордость дешевок…
– Послушай, Искариот, русские составляли подавляющее большинство, – смущенно проговорил Риоль, – И нет ничего удивительного в том, что некоторые считали, что на этом основании они должны иметь привилегии.
– А знаешь, для чего нужны привилегии?
– Для чего?
– Для того, чтобы совесть не мешала.
И помни – если русских больше, чем татар или евреев, это не значит, что один русский – это что-то большее, чем один татарин или один еврей…
– Я с тобой согласен, Искариот, но отчего же национализм так живуч?
– Оттого, что национализм – это снобизм нищих, упорствующих в своей нищете…
Искариот вышел из машины и стал наблюдать за толпой.
Вслед за ним вышли девушки, и Риоль и Крайст остались почти одни.
Если не считать остальных людей, находившихся около и вокруг.
– Риоль, ты хочешь о чем-то спросить? Ведь разговор с нацистом заставил тебя задуматься о чем-то?
– Крайст, это очень деликатный вопрос.
– Мы для того и рядом, чтобы искать ответы.
– Ты знаешь ответ на мой вопрос?
– К сожалению, знаю.
– В Библии сказано, что евреи – это избранный народ. И в тоже время, антисемитизм существовал веками. И с этим невозможно спорить.
Может быть, евреи – это, действительно, плохой народ?
– Риоль, бывают плохие люди в любом народе.
Не существует плохих народов.
Искариот оглянулся и посмотрел на Риоля, прищурив глаза, слегка притененные полями шляпы коричневого цвета:
– Это не беда. Беда в том, что и хороших народов тоже не существует…
Во время их разговора, шум вокруг них постоянно менял уровень и тональность: то, напоминая шелест женского платья, то, поднимаясь до грохота возбудившегося паводком водопада. Видимо, это происходило оттого, что активность толпы колебалась в зависимости от успешности ее действий.
Успешности, в том смысле, который толпой понимается как успешность.
– Почему ты молчал, когда Искариот спорил с этими идиотами?
– Спорил? – переспросил Риоля Крайст.
– Мне показалось, что – спорил.
– Иногда, спор – это глупость, сводящаяся всего лишь к тому, за кем останется последнее слово…
– Я это понимаю, но в споре рождается истина.
– В споре, Риоль, рождается спорная истина…
– Ты не торопился принимать в нем участие.
– Не торопись говорить сегодня то, что можно не спеша сказать завтра, – ответил Крайст, а Искариот, услышав слова Крайста, не удержался и съехидничал. Правда, на всякий случай, он сделал это так тихо, что его никто не услышал:
– Проповедовать принципы куда проще, чем доказывать их целесообразность…
Не бывает действий на столько бессмысленных, чтобы для этих действий не было бы смысла искать врагов.
– Нам не нравится наше государство! – прозвучал визгливый голосок за спиной Искариота. Искариот даже не оглянулся:
– Как бы плохо человек не отзывался о государстве – сам он может быть еще хуже…
– Мы, между прочим, выражаем общественное мнение, – совмещая визгливость с шепелявостью, пролепетала бабулька с транспорантиком «Слава КПСС!» в руках, норовя при этом, стукнуть этим транспорантиком Искариота по голове, уверенная в своей возрастной защищенности. Искариот не стал спорить, а просто сплюнул на асфальт:
– Общественное мнение – это, кроме всего прочего, мера стадности…
В этот момент в окна «Макдональдса» полетели первые камни.
Гранаты бросают с целью. Булыжники в окна – чтобы изобразить цель.
Так действие скрывает свою бессмысленность.
Толпа тут же перестала быть собранием разных людей, превратившись в единую, не обремененную персонализацией, разрушающую угрозу.
Толпа растворяет человека в безнаказанности.
В толпе можно все, даже для тех, кто не считает, что все можно.
Толпа – это трусливая надежда на личную безответственность.
Толпу всегда можно позвать, потому, что толпа – всегда проститутка.
Толпа – теплое место для ублюдков…
Люди, побывавшие толпой, имеют отличный шанс стать подонками…
Даже если не принимать в расчет того, что любые прохвосты, прежде всего – посторонние.
Сторонники «Славы КПСС!», как всегда, легко перемешались с остальными бузящими, хотя, в силу своей малочисленности, явно не играя никакой роли.
Серьезное отношение к «Славе КПСС!» никогда никому не приходит в голову, даже в кругу горлопанов, до тех пор, пока эта самая «Слава…» не оказывается у власти.
Тогда, как правило, бывает уже поздно…
Несколько девчонок, работавших в быстроедстве, попытались забаррикадировать двери, но были быстро и героически оттеснены вглубь помещения восставшими против глобализма.
Победа над десятком девчонок, старшей из которых едва ли исполнилось двадцать три, всегда окрыляет борцов за любую свободу.
Особенно, если девчонки работают, а борцы – люмпенствуют.
Теперь толпа была уверена в своих силах.
Искариот понял это, и, отворачиваясь, прошептал:
– Непроверенная в серьезном деле, уверенность в своих силах – это оптимизм, доведенный до кретинизма…
Риоль смотрел на происходящее с неприязнью, перемешанной с презрением.
Крайст – с горечью.
Девушка, нарисованная акварелью, и девушка, нарисованная углем – со страхом.
Искариот смотрел в противоположенную сторону.
– Что ты думаешь, Крайст, о той самозабвенности, с которой эти мерзавцы крушат обычную, никому не мешающую забегаловку? – поморщившись, спросил Риоль.
– Я думаю, что самозабвенней всего рабы борются за свое право оставаться рабами…
– Как ты считаешь – они идут сами, или за ними кто-то стоит?
– Невежество всегда кем-то организовано. Но не в этом проблема.
Проблема в том, что во все времена, подлецы находят для себя глупцов…
– Крайст, но бывают же просто голодные бунты?
– Голодные бунты всегда организовывают сытые люди…
Риоль посмотрел на Искариота:
– Знаешь, я иногда начинаю понимать причины твоей нелюбви к человечеству.
– Во мне нет нелюбви к человечеству. Ведь любовь к человечеству – это занятие, хоть и пустое, но безвредное.
Неприятности начинаются с его идеализацией…
И, кажется, сейчас мы в этом убедимся.
– Да куда ты все время смотришь, Искариот?
Искариот ничего не ответил, а просто махнул рукой вдоль дороги, в том направлении, откуда они только, что приехали.
Там, поблескивая на солнце полировкой прозрачных щитов, разворачивались в строй люди в полевой защитной одежде, под которой находились бронежилеты.
И даже на значительном расстоянии было очевидно, что они разворачивались в боевой строй.
А рассыпавшиеся вдоль мелкого кустарника у дороги, люди с короткими автоматами без прикладов и черными масками на лицах, уже окружали поверженное здание «Макдональдса».
И делали они это так четко, спокойно и профессионально, что становилось понятно, что из толпы смогут сбежать только те, кого люди в черных масках сами пожелают выпустить.
– Садитесь в машину, – проговорил Искариот, – В лучшем случае, обеда мы здесь не получим.
– В лучшем случае, мы не получим проблем…
В тот момент, когда машина Искариота, на крутом повороте скрипнула всеми тормозами, сквозь толпу, на освободившуюся часть площади, пробилась девушка.
По мелким потерям в ее гардеробе и испуганному выражению лица, было ясно, что она – одна из тех девчонок, которые работали в «Макдональдсе».
– Подождите! – крикнула девушка. В ее крике смешались испуг, надежда и уверенность в том, что она обращается к людям, которые непременно ей помогут.
– Не везет нам на обеды, зато – везет на красавиц, – Искариот изобразил на лице некое подобие ироничной улыбки.
Как лимон изображает сладость.
Девушка была действительно очень красивой.
Словно ее только что скачали с интернета.
Так, как площадь уже находилась почти в окружении, и толпа, обнаружив это, ощетинилась ответной агрессией – вполне нормальная реакция каждой толпы, находящейся под действием инерции безопасной храбрости – еще не готовая броситься наутек, но пока способная натворить массу глупостей, то разговаривать, времени не было. И Риоль, перегнувшись через колени девушки, нарисованной углем, открыл дверь и крикнул:
– Быстро садись!
Когда машина отъехала на некоторое расстояние от места встречи антиглобалистов и правоохранителей, расстояние достаточное, чтобы не грозить опасностью ни от первых, ни от вторых, Искариот оглянулся на Риоля, окруженного троими красавицами, потом посмотрел на Крайста и хмыкнул:
– Крайст, тебе не кажется, что вокруг тебя опять собирается довольно большая и приятная компания?
– Да. Жаль только, что многих не хватает.
– Кого, например?
– Половины человечества, по крайней мере, …
– Большой, тяжелый, к сожалению, но никчемный, – Риоль погладил полированное крыло автомобиля, не-то благодаря, не-то – прощаясь с ним.
«Как том сочинений советского классика, писателя Георгия Маркова», – подумал Искариот, но ничего никому не сказал.
– Дальше пойдем пешком, – вздохнув, проговорил Крайст, вытягивая из кабины свои худые, длинные ноги, обутые в стоптанные ботинки.
– И по какой дороге нам лучше пойти? – спросил Риоль.
Крайст молча показал на дорожный знак, и Риоль, слегка удивленный, отметил, что над дорогой, мощенной булыжником, висел указатель: «Главная дорога».
А над шоссе, по которому они только что ехали – указатель «Ремонтные работы с 6-00 до 6-00».
– Что же, пошли этой дорогой, – сказал Риоль, направляясь по булыжнику, – В конце концов, человек – хозяин своей судьбы.
На это Искариот, усмехнувшись, отреагировал:
– В том-то и вся проблема…
Мощеная булыжником дорога была прямой, поэтому идти по ней оказалось легко.
Во всяком случае, с пути сбиться было почти невозможно.
Впереди шли Искариот с тремя девушками, Риоль и Крайст – чуть поодаль. Но не настолько далеко, чтобы, при желании, не услышать, о чем говорят и те, и другие.
Девушке, нарисованной углем, оказалось очень интересно то, чем занималась девушка, скачанная с интернета:
– …То есть, ты кушаний даже не касалась?
– Нет. Мне на компьютер приходили предварительные заказы. Я передавала их на кассу, и люди получали то, что хотели.
– Понимаю. Когда моя матушка была жива, мы тоже посылали молоко по князьевой грамоте.
– Ну вот, – улыбнулся Искариот, – Компьютер – это князьева грамота следующего тысячелетия…
– Компьютер – не человек. Он просто считает, не понимая ничего, – сказала девушка, скачанная с интернета.
А Искариот меланхолично добавил:
– С людьми это тоже случается…
– Скажи, Искариот, почему нам не страшно? – неожиданно спросила девушка, нарисованная акварелью, – Я имею в виду не страх перед событиями, а страх перед неизвестным, хотя мы не имеем никакого опыта.
– Опыт учит нас жизни в мире, которого не существует. А мы ходим по существующему миру.
– Но ведь мы из совсем разных времен.
Искариот вздохнул, оглянулся на отставших Крайста и Риоля, потом посмотрел вперед и проговорил, толи, отвечая девушке, толи, вспоминая что-то:
– Времена всегда – нынешние…
Риоль разговаривал с Крайстом.
Он уже привык к тому, что их разговор состоял из простопостроенных вопросов и коротких ответов. Так разговаривают равные умные люди, не нуждающиеся в приведении примеров и разъяснении деталей.
Иногда, умножение подробностей только мешает пониманию сути.
И главное – так разговаривают люди, которые знают, о чем они говорят.
– Крайст, я хочу задать тебе еще один очень деликатный вопрос.
– Спрашивай Риоль. Не стесняйся. Все вопросы от души – деликатные.
– Крайст, я много летал по небу. Отчего я ни разу не видел твоего отца?
– А отчего на Земле ты не видел меня?…
– Скажи, а почему ты не пришел к людям второй раз?
– Я приходил много раз. Только люди этого не замечали.
– Когда?
– Каждый раз, когда ваши представления о параметрах мира менялись.
– Эрик Рыжий? Колумб? Коперник? Галилей?
– Не только.
Телеграф, радио, интернет…
– Когда ты пришел в первый раз, ты принес людям догматы.
– Я это сделал очень давно, на рубеже Старой и Новой эры, когда людям нужны были новые основы.
– А что делать людям теперь?
– Превращать догмы в принципы…
– Но ведь согласись, те же заповеди написаны очень не равнооснованно.
Например: «Не укради…» Здесь важно не совершить поступка.
При этом, человек может пожелать завладеть чужой вещью – нужно только, чтобы он не совершил кражу.
– Да. Безразличному к жизни человеку, быть честным совсем не сложно.
Настоящая честность – это честность человека, обуреваемого желаниями.
– А что же делать с заповедью: «Не пожелай жену ближнего…»?
Ведь заплененный желаниями человек, может пожелать этого, но, в силу воспитания, культуры, он не позволит себе это показать.
Перенесет свое желание в своей душе, в мучениях, кстати, но все равно, окажется нарушителем заповеди.
– Здесь все проще: элементарная самоцензура пишущего не позволила написать – что именно не делай с женой ближнего.
– Что же, культурным людям самоцензура необходима.
– Риоль, самоцензкра необходима некультурным людям.
Культурным людям самоцензура свойственна…
– До того, как поверить в твоего отца, люди верили в очень многих Богов – кажется, это называлось язычеством.
– Они называли разными богами – различные проявления одного Бога.
Дальше шло элементарное развитие представлений.
– От деталей – к целому?
– Пожалуй. Знаешь, что является главным из того, что Отец дал людям?
– Что?
– Диалектика…
– Крайст, но ведь очень многие известные и просвещенные люди выступали против религии и предлагали жить без нее.
– Жить без религии – это не самый плохой способ жить без религии.
– А какой же способ самый плохой?
– Самый плохой способ жить без религии – это воевать за нее с пулеметом в руках…
Риоль еще о многом хотел спросить Крайста, но в это время их нагнала телега, запряженная сытой и, видимо оттого ленивобредущей, лошадью.
На телеге, поверх сенной покладки, на брезенте сидела пожилая женщина в белом платке и поношенном шушуне.
И лошадь, и женщина, казалось, дремали, и если бы Искариот, задравший шляпу на затылок и упиревший кулаки в бока, не крикнул бы: «Тпру-у!» – они бы так и проехали мимо.
– Подвези, бабка!
– Садитесь.
– Бабка, а где здесь трактир?
– Трактир? – удивленно переспросила женщина, – Да, как везде – возле церкви…
Эти дома были либо каменные, либо деревянные, на каменном фундаменте. Окруженные высокими заборами с широкими дубовыми воротами – они напоминали маленькие, семейные крепости.
И каждый из них различался между соседними ровно на столько, на сколько, по-видимому, различались семьи, жившие в них.
То есть, были очень похожи друг на друга.
Следом, ближе к центру городка, дома пошли трех и четырехэтажные. Теперь уже сплошь каменные.
Телега выехала на не большую площадь, посреди которой стояла круглая афишная будка, вокруг которой прогуливался полный человек в темно-синем галифе с красными лампасами и белом сюртуке с металлическими пуговицами.
На одном боку у этого человека висела сабля, на другом – кобура с наганом.
Этот человек, безусловно, был местной властью, хотя он, очевидно, не знал – чем бы ему заняться.
С властью, не только местной, это случается не редко…
– Вот: кому – церковь, кому – трактир, – проговорила женщина, останавливая лошадь.
– А это, что за дом на площади? – спросил Искариот.
– Синематограф.
– Тогда, начнем с трактира, – Искариот, сделал вид, что не заметил осуждающего взгляда Крайста, – Синематограф – потом.
В полуподвальное помещение трактира, вниз, вела довольно широкая лестница, и Крайст, Риоль, Искариот и их спутницы спустились по ней без толчейных проблем.
Зал трактира оказался, на удивление большим, и, не смотря на полуподземное положение, довольно светлым.
Ближе к входу стояли обыкновенные струганные столы, а дальше, в той стороне, где у стены на некотором возвышении находилось пианино, столы были покрыты почти белыми скатертями.
За одним из столов собралась группа бородатых людей в длинных сюртуках, от карманов которых тянулись на грудь массивные золотые часовые цепочки.
Люди во весь голос что-то обсуждали, склонив головы, друг к другу, но из-за того, что говорили они, собрав головы в пучок – разобрать слов, было почти невозможно.
Еще дальше, за столом возле пианино сидели два офицера в эполетах и аксельбантах. Они держали свои длинные сабли между ног, обутых в начищенные до блеска сапоги. Компанию офицерам составляли две женщины в светлых платьях. Плечи женщин покрывали накидки, у одной – белая, горностаевая, у второй – темно-коричневая с рыжеватыми подпалинами, соболиная.
Офицеры и дамы явно занимались только сами собой и не обращали ни на кого внимания.
Веселые, независимые и немешающие – самые лучшие сотрапезники.
У них была своя форма коллективной самодостаточности.
Под звон бокалов от их стола донеслось:
– …До Царя далеко, до Бога – еще дальше! – на что Искариот, подойдя к одному из офицеров, приподняв шляпу коричневого цвета, тихо сказал:
– К взаимному удовольствию и людей, и Бога, этого наверняка никто никогда не знает…
Искариот выбрал стол посреди зала, и к нему тут же подошел, вернее, подлетел, молодой человек в белой косоворотке. Его волосы были расчесаны на такой прямой пробор точно по середине головы, что могло показаться, что ими занимался не парикмахер, а математик-геометр.
– Что угодно господам? – на согнутой руке молодого человека откуда-то появилось полотенце, словно баня тоже входила в меню.
– Мяса, мяса и еще раз мяса! Вина, вина и еще раз вина! – сказал ему Искариот, и уже тише, на ухо Риолю: «Женщины с офицерами, на мой взгляд, черезчур худы».
Крайст услышал эти слова:
– Так бывает часто: хотим получить душу женщины, а оцениваем ее в сантиметрах и килограммах…
Риоль оглянулся на офицерских спутниц, и тут же ощутил три одновременных толчка по ногам под столом.
Один справа.
Один слева.
Один спереди, почти под колено.
Справа от Риоля сидела девушка, нарисованная углем.
Слева – девушка, скачанная с интернета.
Напротив него – девушка, нарисованная акварелью. И Риоль быстро оценил: «У своих женщин свои знаки внимания, на знаки внимания к несвоим женщинам…»
Когда перед ними появилось дымящееся мясо в глиняных горшочках, разварной картофель на блюде, соусник и несколько плошек с маринованными грибами, малосольными огурчиками и ломтиками ветчины, до Риоля донеслись слова из-за соседнего стола:
– Кабы не подвел бы ты нас, Порфирий Мефодьич?
– Да уж, дело начинаем большое, и без хлебных барж – все убыток понести можем, Порфирий Мефодьич, – видимо, эти слова услышал и Искариот, потому, что он сразу прислушался, а тот, кого называли Порфирием Мефодьичем, поднялся и, осеняя себя крестным знамением, громко сказал:
* * *
Вокруг «Макдональдса», находившегося в нескольких сотнях метров за поворотом дороги, собралась довольно разношерстная, но явно агрессивно настоянная толпа. За зданием «Макдональдса» находилась котельная, напротив – дома налогоплательщиков.А над дверями «Макдональдса» висело рекламное объявление: «Бесплатных ланчей не бывает!»…
Люди, понятия не имеющие о том, что такое ценности, и не понимающие идей – думают, что идеи важнее ценностей.
И потому их легко собирать на борьбу с ценностями, ради идей.
Чтобы разрушить идею, ее, как минимум, нужно понять – для того, чтобы крушить здания, их достаточно просто увидеть…
При этом, как всякая толпа, она состояла из людей самого разного толка. И, когда Искариот притормозил, у капота произросло сразу несколько человек: совершенно лысая дебильная морда в черной шинели, напоминающей одежду железнодорожника, старушка, размахивающая транспорантиком, величиной в две сигаретные коробки, на котором красовалась, или, вернее – уродливалась, надпись: «Слава КПСС!», длинноволосый мальчик в красной майке, с протрафореченной физиономией бородача в бюретке, и несколько молодых людей в самой разнообразной одежде и многообразием цвета волос.
Хотя в этих людях нескрываемо присутствовало что-то клоунское, их объединяло то, что на лице у каждого из них была написана борьба.
– За что боремся? – спросил Крайст, приоткрывая окно.
– За свободу! – дружно ответили, обступившие машину. Искариот посмотрел на Крайста, и тихо и грустно, словно человек, не раз видевший подобную борьбу, и уже не раз разочаровывавшийся в борцах, проговорил:
– Чаще всего люди борются либо за то, что их не касается, либо за то, о чем не имеют ни малейшего понятия…
Риоля почему-то больше остальных, окруживших машину, заинтересовал длинноволосый мальчик. Вернее не мальчик, а человек, изображенный на его красной майке:
– Кто это?
– Некий Че Гевара с кофейных островов, – ответил Крайст.
– Кто он?
– Идеалист, циник, пацифист, душегуб, трибун, пустомеля, поэт, палач. Такими – легко восхищаться. С такими – в одном автобусе ездить страшновато.
– Чем он занимался?
– Думал, что он прав…
– А против чего боремся? – не унимался Искариот. Проголодавшийся человек имеет право на неуемность.
Для остальных – неуемность это боязнь показать свою никчемность.
– Мы – антиглобалисты! – выкрикнула какая-то девица из вторых рядов. На голове у нее находилось нечто, возможно называвшееся волосами, выкрашенное в зеленый, красный и синий цвет. Видимо это давало ей моральное право находиться в первых рядах, и она была не довольна местом, которое занимает возле чужой машины.
– А зачем «Макдональдс» атакуете?
– Мы против американского глобализма! – девица явно не умела говорить без восклицательных знаков.
– «Макдональдс» – не американская фирма – канадская.
– Какая? – по коллективному выражению лица, было ясно, что этот факт привел в замешательство всех.
– Канадская, – повторил Искариот.
– Какая? – повторение этого вопроса могло продолжаться бесконечно, и чтобы положить этому конец, Искариот примирительно проговорил:
– Ну, хорошо, вы – антиглобалисты. Но зачем же громить «Макдональдс»? Ведь это просто место, где обедают.
– Человек выше сытости, как сказал великий классик.
Риоль, слушавший все это, удивился такому словосочетанию – как будто, классик мог быть и мелким, а Искариот, задумчиво повторил:
– Да, человек должен быть выше сытости. Но, думаю, классик забыл сделать одну оговорку.
– Какую?
– Выше сытости, может быть только сытый человек…
– Все равно – фирма жидовская, – в наступившей тишине твердозаученно выбубнил дебил в железнодорожной шинели, явно не задумываясь о том, что ничто так не глупит человека, как попытка выглядеть умным в собственных глазах.
– А, вы, простите, тоже антиглобалист?
– Я русский националист.
Риоль, видя, что возникает напряженность, шепнул Искариоту: «Брось. Спорить с националистом – это все равно, что учить кибернетике бешеную собаку», – но Искариот только улыбнулся:
– Последний вопрос – за что же вы боритесь?
– За чистоту расы.
– О какой чистоте расы вы говорите, если Русь триста лет находилась под монголо-татарами?
– Какими татарами? – круглое лицо с постоянно открытым ртом, вытянулось, – Что-то ты не то говоришь, дядя?
– То, что я говорю – тебе действительно не понятно, тем более, что этот исторический факт изучают в старших классах общеобразовательной школы. Но я вижу у тебя на шее православный крест.
– Конечно, я православный.
– И на кресте – распятие?
– Ага.
– На распятие у тебя Иисус?
– Ага.
– А ты знаешь, что написано над головой Иисуса на распятие?
– Что?
– «Иисус – Царь иудейский»…
– Я тебе не верю – ты предаешь русскую национальную идею. И ты просто лжешь!
– Может, ты сам лжец? – усмехнулся Искариот.
– Это почему?
– Потому, что не верить людям, как правило, заставляют собственные предательства…
Едва не покалечивший остатки разума обилием новой информации, железнодорожный националист перед тем, как смешаться с толпой еще успел крикнуть, давая выход давшей трещину, основе нищенского миропонимания:
– Национализм – это патриотизм! – на что Искариот ответил, ни к кому не обращаясь:
– Национализм – это поиск того, по чьей вине ты дурак…
– Наша гордость!.. Нам дорого!.. – раздалось уже из толпы.
– Гордость… дорого… – скривился Искариот, – Брось. Национализм – это гордость дешевок…
– Послушай, Искариот, русские составляли подавляющее большинство, – смущенно проговорил Риоль, – И нет ничего удивительного в том, что некоторые считали, что на этом основании они должны иметь привилегии.
– А знаешь, для чего нужны привилегии?
– Для чего?
– Для того, чтобы совесть не мешала.
И помни – если русских больше, чем татар или евреев, это не значит, что один русский – это что-то большее, чем один татарин или один еврей…
– Я с тобой согласен, Искариот, но отчего же национализм так живуч?
– Оттого, что национализм – это снобизм нищих, упорствующих в своей нищете…
Искариот вышел из машины и стал наблюдать за толпой.
Вслед за ним вышли девушки, и Риоль и Крайст остались почти одни.
Если не считать остальных людей, находившихся около и вокруг.
– Риоль, ты хочешь о чем-то спросить? Ведь разговор с нацистом заставил тебя задуматься о чем-то?
– Крайст, это очень деликатный вопрос.
– Мы для того и рядом, чтобы искать ответы.
– Ты знаешь ответ на мой вопрос?
– К сожалению, знаю.
– В Библии сказано, что евреи – это избранный народ. И в тоже время, антисемитизм существовал веками. И с этим невозможно спорить.
Может быть, евреи – это, действительно, плохой народ?
– Риоль, бывают плохие люди в любом народе.
Не существует плохих народов.
Искариот оглянулся и посмотрел на Риоля, прищурив глаза, слегка притененные полями шляпы коричневого цвета:
– Это не беда. Беда в том, что и хороших народов тоже не существует…
Во время их разговора, шум вокруг них постоянно менял уровень и тональность: то, напоминая шелест женского платья, то, поднимаясь до грохота возбудившегося паводком водопада. Видимо, это происходило оттого, что активность толпы колебалась в зависимости от успешности ее действий.
Успешности, в том смысле, который толпой понимается как успешность.
– Почему ты молчал, когда Искариот спорил с этими идиотами?
– Спорил? – переспросил Риоля Крайст.
– Мне показалось, что – спорил.
– Иногда, спор – это глупость, сводящаяся всего лишь к тому, за кем останется последнее слово…
– Я это понимаю, но в споре рождается истина.
– В споре, Риоль, рождается спорная истина…
– Ты не торопился принимать в нем участие.
– Не торопись говорить сегодня то, что можно не спеша сказать завтра, – ответил Крайст, а Искариот, услышав слова Крайста, не удержался и съехидничал. Правда, на всякий случай, он сделал это так тихо, что его никто не услышал:
– Проповедовать принципы куда проще, чем доказывать их целесообразность…
Не бывает действий на столько бессмысленных, чтобы для этих действий не было бы смысла искать врагов.
– Нам не нравится наше государство! – прозвучал визгливый голосок за спиной Искариота. Искариот даже не оглянулся:
– Как бы плохо человек не отзывался о государстве – сам он может быть еще хуже…
– Мы, между прочим, выражаем общественное мнение, – совмещая визгливость с шепелявостью, пролепетала бабулька с транспорантиком «Слава КПСС!» в руках, норовя при этом, стукнуть этим транспорантиком Искариота по голове, уверенная в своей возрастной защищенности. Искариот не стал спорить, а просто сплюнул на асфальт:
– Общественное мнение – это, кроме всего прочего, мера стадности…
В этот момент в окна «Макдональдса» полетели первые камни.
Гранаты бросают с целью. Булыжники в окна – чтобы изобразить цель.
Так действие скрывает свою бессмысленность.
Толпа тут же перестала быть собранием разных людей, превратившись в единую, не обремененную персонализацией, разрушающую угрозу.
Толпа растворяет человека в безнаказанности.
В толпе можно все, даже для тех, кто не считает, что все можно.
Толпа – это трусливая надежда на личную безответственность.
Толпу всегда можно позвать, потому, что толпа – всегда проститутка.
Толпа – теплое место для ублюдков…
Люди, побывавшие толпой, имеют отличный шанс стать подонками…
* * *
Людское поле переместилось к окнам «Макдональдса», скоктейлив в себе националистов, антиглобалистов, любителей Че Гевары и обыкновенных посторонних прохвостов, которых всегда бывает большинство.Даже если не принимать в расчет того, что любые прохвосты, прежде всего – посторонние.
Сторонники «Славы КПСС!», как всегда, легко перемешались с остальными бузящими, хотя, в силу своей малочисленности, явно не играя никакой роли.
Серьезное отношение к «Славе КПСС!» никогда никому не приходит в голову, даже в кругу горлопанов, до тех пор, пока эта самая «Слава…» не оказывается у власти.
Тогда, как правило, бывает уже поздно…
Несколько девчонок, работавших в быстроедстве, попытались забаррикадировать двери, но были быстро и героически оттеснены вглубь помещения восставшими против глобализма.
Победа над десятком девчонок, старшей из которых едва ли исполнилось двадцать три, всегда окрыляет борцов за любую свободу.
Особенно, если девчонки работают, а борцы – люмпенствуют.
Теперь толпа была уверена в своих силах.
Искариот понял это, и, отворачиваясь, прошептал:
– Непроверенная в серьезном деле, уверенность в своих силах – это оптимизм, доведенный до кретинизма…
Риоль смотрел на происходящее с неприязнью, перемешанной с презрением.
Крайст – с горечью.
Девушка, нарисованная акварелью, и девушка, нарисованная углем – со страхом.
Искариот смотрел в противоположенную сторону.
– Что ты думаешь, Крайст, о той самозабвенности, с которой эти мерзавцы крушат обычную, никому не мешающую забегаловку? – поморщившись, спросил Риоль.
– Я думаю, что самозабвенней всего рабы борются за свое право оставаться рабами…
– Как ты считаешь – они идут сами, или за ними кто-то стоит?
– Невежество всегда кем-то организовано. Но не в этом проблема.
Проблема в том, что во все времена, подлецы находят для себя глупцов…
– Крайст, но бывают же просто голодные бунты?
– Голодные бунты всегда организовывают сытые люди…
Риоль посмотрел на Искариота:
– Знаешь, я иногда начинаю понимать причины твоей нелюбви к человечеству.
– Во мне нет нелюбви к человечеству. Ведь любовь к человечеству – это занятие, хоть и пустое, но безвредное.
Неприятности начинаются с его идеализацией…
И, кажется, сейчас мы в этом убедимся.
– Да куда ты все время смотришь, Искариот?
Искариот ничего не ответил, а просто махнул рукой вдоль дороги, в том направлении, откуда они только, что приехали.
Там, поблескивая на солнце полировкой прозрачных щитов, разворачивались в строй люди в полевой защитной одежде, под которой находились бронежилеты.
И даже на значительном расстоянии было очевидно, что они разворачивались в боевой строй.
А рассыпавшиеся вдоль мелкого кустарника у дороги, люди с короткими автоматами без прикладов и черными масками на лицах, уже окружали поверженное здание «Макдональдса».
И делали они это так четко, спокойно и профессионально, что становилось понятно, что из толпы смогут сбежать только те, кого люди в черных масках сами пожелают выпустить.
– Садитесь в машину, – проговорил Искариот, – В лучшем случае, обеда мы здесь не получим.
– В лучшем случае, мы не получим проблем…
В тот момент, когда машина Искариота, на крутом повороте скрипнула всеми тормозами, сквозь толпу, на освободившуюся часть площади, пробилась девушка.
По мелким потерям в ее гардеробе и испуганному выражению лица, было ясно, что она – одна из тех девчонок, которые работали в «Макдональдсе».
– Подождите! – крикнула девушка. В ее крике смешались испуг, надежда и уверенность в том, что она обращается к людям, которые непременно ей помогут.
– Не везет нам на обеды, зато – везет на красавиц, – Искариот изобразил на лице некое подобие ироничной улыбки.
Как лимон изображает сладость.
Девушка была действительно очень красивой.
Словно ее только что скачали с интернета.
Так, как площадь уже находилась почти в окружении, и толпа, обнаружив это, ощетинилась ответной агрессией – вполне нормальная реакция каждой толпы, находящейся под действием инерции безопасной храбрости – еще не готовая броситься наутек, но пока способная натворить массу глупостей, то разговаривать, времени не было. И Риоль, перегнувшись через колени девушки, нарисованной углем, открыл дверь и крикнул:
– Быстро садись!
Когда машина отъехала на некоторое расстояние от места встречи антиглобалистов и правоохранителей, расстояние достаточное, чтобы не грозить опасностью ни от первых, ни от вторых, Искариот оглянулся на Риоля, окруженного троими красавицами, потом посмотрел на Крайста и хмыкнул:
– Крайст, тебе не кажется, что вокруг тебя опять собирается довольно большая и приятная компания?
– Да. Жаль только, что многих не хватает.
– Кого, например?
– Половины человечества, по крайней мере, …
* * *
Бензин в машине Искариота закончился как раз в том месте, где шоссе пересекала мощеная булыжником дорога. Автомобиль, произведя несколько чахоточных звуков, остановился, сразу превратившись из мощного помощника в кучу неживого металла, теперь обессмыслено превращенного в плоды технологий.– Большой, тяжелый, к сожалению, но никчемный, – Риоль погладил полированное крыло автомобиля, не-то благодаря, не-то – прощаясь с ним.
«Как том сочинений советского классика, писателя Георгия Маркова», – подумал Искариот, но ничего никому не сказал.
– Дальше пойдем пешком, – вздохнув, проговорил Крайст, вытягивая из кабины свои худые, длинные ноги, обутые в стоптанные ботинки.
– И по какой дороге нам лучше пойти? – спросил Риоль.
Крайст молча показал на дорожный знак, и Риоль, слегка удивленный, отметил, что над дорогой, мощенной булыжником, висел указатель: «Главная дорога».
А над шоссе, по которому они только что ехали – указатель «Ремонтные работы с 6-00 до 6-00».
– Что же, пошли этой дорогой, – сказал Риоль, направляясь по булыжнику, – В конце концов, человек – хозяин своей судьбы.
На это Искариот, усмехнувшись, отреагировал:
– В том-то и вся проблема…
Мощеная булыжником дорога была прямой, поэтому идти по ней оказалось легко.
Во всяком случае, с пути сбиться было почти невозможно.
Впереди шли Искариот с тремя девушками, Риоль и Крайст – чуть поодаль. Но не настолько далеко, чтобы, при желании, не услышать, о чем говорят и те, и другие.
Девушке, нарисованной углем, оказалось очень интересно то, чем занималась девушка, скачанная с интернета:
– …То есть, ты кушаний даже не касалась?
– Нет. Мне на компьютер приходили предварительные заказы. Я передавала их на кассу, и люди получали то, что хотели.
– Понимаю. Когда моя матушка была жива, мы тоже посылали молоко по князьевой грамоте.
– Ну вот, – улыбнулся Искариот, – Компьютер – это князьева грамота следующего тысячелетия…
– Компьютер – не человек. Он просто считает, не понимая ничего, – сказала девушка, скачанная с интернета.
А Искариот меланхолично добавил:
– С людьми это тоже случается…
– Скажи, Искариот, почему нам не страшно? – неожиданно спросила девушка, нарисованная акварелью, – Я имею в виду не страх перед событиями, а страх перед неизвестным, хотя мы не имеем никакого опыта.
– Опыт учит нас жизни в мире, которого не существует. А мы ходим по существующему миру.
– Но ведь мы из совсем разных времен.
Искариот вздохнул, оглянулся на отставших Крайста и Риоля, потом посмотрел вперед и проговорил, толи, отвечая девушке, толи, вспоминая что-то:
– Времена всегда – нынешние…
Риоль разговаривал с Крайстом.
Он уже привык к тому, что их разговор состоял из простопостроенных вопросов и коротких ответов. Так разговаривают равные умные люди, не нуждающиеся в приведении примеров и разъяснении деталей.
Иногда, умножение подробностей только мешает пониманию сути.
И главное – так разговаривают люди, которые знают, о чем они говорят.
– Крайст, я хочу задать тебе еще один очень деликатный вопрос.
– Спрашивай Риоль. Не стесняйся. Все вопросы от души – деликатные.
– Крайст, я много летал по небу. Отчего я ни разу не видел твоего отца?
– А отчего на Земле ты не видел меня?…
– Скажи, а почему ты не пришел к людям второй раз?
– Я приходил много раз. Только люди этого не замечали.
– Когда?
– Каждый раз, когда ваши представления о параметрах мира менялись.
– Эрик Рыжий? Колумб? Коперник? Галилей?
– Не только.
Телеграф, радио, интернет…
– Когда ты пришел в первый раз, ты принес людям догматы.
– Я это сделал очень давно, на рубеже Старой и Новой эры, когда людям нужны были новые основы.
– А что делать людям теперь?
– Превращать догмы в принципы…
– Но ведь согласись, те же заповеди написаны очень не равнооснованно.
Например: «Не укради…» Здесь важно не совершить поступка.
При этом, человек может пожелать завладеть чужой вещью – нужно только, чтобы он не совершил кражу.
– Да. Безразличному к жизни человеку, быть честным совсем не сложно.
Настоящая честность – это честность человека, обуреваемого желаниями.
– А что же делать с заповедью: «Не пожелай жену ближнего…»?
Ведь заплененный желаниями человек, может пожелать этого, но, в силу воспитания, культуры, он не позволит себе это показать.
Перенесет свое желание в своей душе, в мучениях, кстати, но все равно, окажется нарушителем заповеди.
– Здесь все проще: элементарная самоцензура пишущего не позволила написать – что именно не делай с женой ближнего.
– Что же, культурным людям самоцензура необходима.
– Риоль, самоцензкра необходима некультурным людям.
Культурным людям самоцензура свойственна…
– До того, как поверить в твоего отца, люди верили в очень многих Богов – кажется, это называлось язычеством.
– Они называли разными богами – различные проявления одного Бога.
Дальше шло элементарное развитие представлений.
– От деталей – к целому?
– Пожалуй. Знаешь, что является главным из того, что Отец дал людям?
– Что?
– Диалектика…
– Крайст, но ведь очень многие известные и просвещенные люди выступали против религии и предлагали жить без нее.
– Жить без религии – это не самый плохой способ жить без религии.
– А какой же способ самый плохой?
– Самый плохой способ жить без религии – это воевать за нее с пулеметом в руках…
Риоль еще о многом хотел спросить Крайста, но в это время их нагнала телега, запряженная сытой и, видимо оттого ленивобредущей, лошадью.
На телеге, поверх сенной покладки, на брезенте сидела пожилая женщина в белом платке и поношенном шушуне.
И лошадь, и женщина, казалось, дремали, и если бы Искариот, задравший шляпу на затылок и упиревший кулаки в бока, не крикнул бы: «Тпру-у!» – они бы так и проехали мимо.
– Подвези, бабка!
– Садитесь.
– Бабка, а где здесь трактир?
– Трактир? – удивленно переспросила женщина, – Да, как везде – возле церкви…
* * *
Вскоре, вдоль дороги стали появляться первые дома окраины небольшого городка.Эти дома были либо каменные, либо деревянные, на каменном фундаменте. Окруженные высокими заборами с широкими дубовыми воротами – они напоминали маленькие, семейные крепости.
И каждый из них различался между соседними ровно на столько, на сколько, по-видимому, различались семьи, жившие в них.
То есть, были очень похожи друг на друга.
Следом, ближе к центру городка, дома пошли трех и четырехэтажные. Теперь уже сплошь каменные.
Телега выехала на не большую площадь, посреди которой стояла круглая афишная будка, вокруг которой прогуливался полный человек в темно-синем галифе с красными лампасами и белом сюртуке с металлическими пуговицами.
На одном боку у этого человека висела сабля, на другом – кобура с наганом.
Этот человек, безусловно, был местной властью, хотя он, очевидно, не знал – чем бы ему заняться.
С властью, не только местной, это случается не редко…
– Вот: кому – церковь, кому – трактир, – проговорила женщина, останавливая лошадь.
– А это, что за дом на площади? – спросил Искариот.
– Синематограф.
– Тогда, начнем с трактира, – Искариот, сделал вид, что не заметил осуждающего взгляда Крайста, – Синематограф – потом.
В полуподвальное помещение трактира, вниз, вела довольно широкая лестница, и Крайст, Риоль, Искариот и их спутницы спустились по ней без толчейных проблем.
Зал трактира оказался, на удивление большим, и, не смотря на полуподземное положение, довольно светлым.
Ближе к входу стояли обыкновенные струганные столы, а дальше, в той стороне, где у стены на некотором возвышении находилось пианино, столы были покрыты почти белыми скатертями.
За одним из столов собралась группа бородатых людей в длинных сюртуках, от карманов которых тянулись на грудь массивные золотые часовые цепочки.
Люди во весь голос что-то обсуждали, склонив головы, друг к другу, но из-за того, что говорили они, собрав головы в пучок – разобрать слов, было почти невозможно.
Еще дальше, за столом возле пианино сидели два офицера в эполетах и аксельбантах. Они держали свои длинные сабли между ног, обутых в начищенные до блеска сапоги. Компанию офицерам составляли две женщины в светлых платьях. Плечи женщин покрывали накидки, у одной – белая, горностаевая, у второй – темно-коричневая с рыжеватыми подпалинами, соболиная.
Офицеры и дамы явно занимались только сами собой и не обращали ни на кого внимания.
Веселые, независимые и немешающие – самые лучшие сотрапезники.
У них была своя форма коллективной самодостаточности.
Под звон бокалов от их стола донеслось:
– …До Царя далеко, до Бога – еще дальше! – на что Искариот, подойдя к одному из офицеров, приподняв шляпу коричневого цвета, тихо сказал:
– К взаимному удовольствию и людей, и Бога, этого наверняка никто никогда не знает…
Искариот выбрал стол посреди зала, и к нему тут же подошел, вернее, подлетел, молодой человек в белой косоворотке. Его волосы были расчесаны на такой прямой пробор точно по середине головы, что могло показаться, что ими занимался не парикмахер, а математик-геометр.
– Что угодно господам? – на согнутой руке молодого человека откуда-то появилось полотенце, словно баня тоже входила в меню.
– Мяса, мяса и еще раз мяса! Вина, вина и еще раз вина! – сказал ему Искариот, и уже тише, на ухо Риолю: «Женщины с офицерами, на мой взгляд, черезчур худы».
Крайст услышал эти слова:
– Так бывает часто: хотим получить душу женщины, а оцениваем ее в сантиметрах и килограммах…
Риоль оглянулся на офицерских спутниц, и тут же ощутил три одновременных толчка по ногам под столом.
Один справа.
Один слева.
Один спереди, почти под колено.
Справа от Риоля сидела девушка, нарисованная углем.
Слева – девушка, скачанная с интернета.
Напротив него – девушка, нарисованная акварелью. И Риоль быстро оценил: «У своих женщин свои знаки внимания, на знаки внимания к несвоим женщинам…»
Когда перед ними появилось дымящееся мясо в глиняных горшочках, разварной картофель на блюде, соусник и несколько плошек с маринованными грибами, малосольными огурчиками и ломтиками ветчины, до Риоля донеслись слова из-за соседнего стола:
– Кабы не подвел бы ты нас, Порфирий Мефодьич?
– Да уж, дело начинаем большое, и без хлебных барж – все убыток понести можем, Порфирий Мефодьич, – видимо, эти слова услышал и Искариот, потому, что он сразу прислушался, а тот, кого называли Порфирием Мефодьичем, поднялся и, осеняя себя крестным знамением, громко сказал:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента