Николай Удальцов. Что создано под луной?

Николай Удальцов
Что создано под луной?

   «Папа, напиши фантастическую историю. Только такую, чтобы в ней было мало выдуманного.»
   «Хорошо. Правда, истории, в которых много выдуманного, называются не фантастикой, а соцреализмом.»
   «А что же такое – фантастика?»
   «Фантастика – это истории о том, что люди решили свои проблемы.
   Или, по крайней мере, научились это делать…»

Часть первая

   На двадцать восьмом этаже Центра управления космическими полетами, на колченогом табурете сидел худой человек с исполосованным морщинами лицом и усталыми глазами. Он был обут в стоптанные ботинки, очевидно, видевшие на своем веку и брусчатку площадей, и грязь проселочных дорог, и бесконечный асфальт магистралей, соединяющих большие города – приюты профессионалов – и разъединяющих их.
   Когда Риоль выходил из лифта, человек не вставая с табурета, а, только подняв свою голову от узловатых, худых рук, и, дав заоконному солнцу блеснуть в его взгляде и показать, что глаза у него ясно-голубые, проговорил:
   – Все относительно… – эти слова, произнесенные вместо приветствия, заставили Риоля посмотреть на человека внимательнее. И его взгляд отметил и много раз стиранную и штопаную одежду, с заплатами на локтях и коленях, и худобу человека, заговорившего с ним.
   – Что относительно? – переспросил Риоль.
   – Не бывает просто добра или зла.
   – А что бывает?
   – Бывает не много или много больше или меньше добра или зла.
   – Наверное, вы правы, – ответил Риоль и прошел в кабинет, на двери которого висела золотая табличка: «Начальник Центра», – и никаких фамилий, инициалов и, тем более, дат, и потому не услышал последних слов человека, сидевшего на табурете:
   – Скоро тебе придется в этом убедиться, Риоль…
 
   В том мире, где решались проблемы, Начальник Центра управления полетами Эгриэгерт был по-настоящему уважаемым человеком потому, что, став слугой общества, не начал окружать себя своими собственными слугами. И Риоль уважал его за это, как и за то, что Эгриэгерт ставил дело выше власти. Такое случается только с теми, у кого власть не является самоцелью, а, следовательно, встречается как исключение.
   Иногда наследственная власть может быть обузой. Любая другая власть – самоцель. И человек всегда идет во власть ради самого себя, чтобы он не декларировал на этом пути.
   На Земле это правило.
   Хотя, наверное, и за пределами Земли это – правило тоже…
 
   Именно поэтому во все времена во власти очень много непорядочных людей. Ведь редкий человек, пришедший во власть ради себя, может оставаться порядочным. Тем более, зная, что парядочность ему не принесет меркантильной выгоды.
 
   – Меркантильная выгода? – спросили однажды Риоля, – Разве она бывает иной?
   – Конечно, – ответил он, – Выгода бывает политической, юридической, эмоциональной.
   А главное – выгода бывает обманчивой…
 
   Но это не проблема власти, а ее свойство. Как мороз – это не проблема зимы, а темнота – не проблема ночи.
   Проблемы вообще появляются только тогда, когда о том, что к ним привело, много пишут плохие журналисты или мало – хорошие…
 
   …Риолю легко было разговаривать с Эгриэгертом на любую тему потому, что во время разговора тот смотрел на собеседника, а не на себя самого.
   – Присаживайся, Риоль, – проговорил Эгриэгерт, поднимаясь со стула.
   – Спасибо. Кто это там, у тебя за дверью?
   – Когда я проходил – никого не было.
   – Взгляни сам.
   Эгриэгерт приоткрыл дверь своего кабинета:
   – Там никого нет.
   Риоль посмотрел в дверной проем и увидел пустующий колченогий табурет:
   – Наверное, мне показалось…
 
   «Любая дорога начинается с сомнений, и если она рождает новые сомнения, значит, появляются новые пути…» – это астролетчик Риоль понял давно, и привычно воспринимал вызовы в Центр.
   На то он и Центр, чтобы слать кому-нибудь вызовы.
   Впрочем, может быть Центр для того, чтобы решать, кому именно эти вызовы слать.
   – Ты догадался, почему я тебя вызвал? – толи это был вопрос Эгриэгерта, толи просто создание системы координат.
   – Почему ты меня вызвал, я знаю.
   Для чего ты меня вызвал – ты скажешь сам, – спокойно ответил Риоль.
   Эгриэгерт вздохнул, и этот вздох обозначил усталость. Не от физического труда, а от бессонных ночей. Так устают люди, работа которых заключается в том, что они определяют то, что должны делать другие.
   И понимающие то, какую ответственность они несут.
 
   Вопросы стали формировать дорогу.
   – Риоль, я знаю, что вы с Эйлой ждете ребенка.
   – Осталось два месяца, Эгри.
   – Он доживет уже до другой жизни, – улыбнувшись, проговорил Эгриэгерт, и Риоль тоже улыбнулся, ответив ему:
   – Все жизни – другие…
 
   «…Дело в том, что мы исчерпались, Риоль… – по тому, как медленно, подбирая каждое слово во фразе, произнес эти слова Эгриэгерт, Риоль понял, что разговор будет не просто серьезным, но приведет к ответственности, которую придется разделить обоим, принимающим участие в этом разговоре людям.
   – Прежде всего, объясни, что случилось?
   – Мы исчерпались. Но это пока не трагедия, потому, что мы сами этого еще не поняли.
   – Проблема в том, что мы можем делать все.
   – Получать любую еду и любую одежду, любое жилье и любое средство передвижения, любое искусство и любую науку.
   – Работаем так, как нам нравится, и как нравится, отдыхаем.
   – Увлекаемся диетами – даже голод мы сделали развлечением.
   – А наши иллюзии превращаются в реальность еще раньше, чем успевают нам надоесть…»
 
   – Согласен, – согласиться – это было единственное, что Риолю оставалось сделать.
   – Что говорить, если даже сексом мы занимаемся через сенсорные датчики. Ты на земле, а жена на кольцах Сатурна.
   И все прекрасно.
   – Я предпочитаю старый способ, – улыбнулся Риоль.
   – Вот видишь: даже предпочитаем мы, то, что хотим предпочитать…
 
   – …Может быть, именно в этом счастье, Эгри?
   – Да.
   До тех пор, пока мы не устанем от всего этого и не задумаемся о том – зачем нам все это?.. – Эгриэгерт встал и неспеша подошел к окну. Он взялся за один из шнурков фрамуги и потянул его, стараясь ее приоткрыть. Потом потянул за другой шнурок. При этом веревочки перепутались, а окно продолжало оставаться закрытым.
   Несколько раз дернув за шнурки, Эгриэгерт махнул рукой и нажал на кнопку на пульте.
   После этого фрамуга отошла от рамы, и окно приоткрылось ровно на столько, на сколько хотел Начальник Центра управления космическими полетами.
   – Вот тебе и прогресс, – проговорил Эгриэгерт, глядя на пульт, при помощи которого он управлял движением фрамуги, – Скоро руки вообще смогут отрафироваться.
   – Прогресс, – улыбнулся Риоль, глядя на безуспешные попытки Эгриэгерта справиться с запором фрамуги, – Каким бы не были прогресс, с запорами, все равно, нужно обращаться сильно, но со знанием дела.
   «Впрочем, только ли с запорами, – додумал он мысль, – С женщинами, например, тоже самое.»
 
   – А потом, прогресс – это увеличение того, что делается без нашего участия.
   И, Эгри, прогресс не остановить ни тебе, ни мне, ни нам всем вместе. Ни прогресс, ни скорость, с которой он идет, – Риоль произнес ни к чему не обязывающие слова, но они заставили Начальника центра задуматься.
   Правда, ненадолго:
   – Самая важная характеристика и самая серьезная проблема прогресса – это не скорость, а направление…
 
   – Эгри, может, наше поколение – просто парадокс в истории цивилизации?
   – В истории и без нас достаточно парадоксов.
   Буквы, например, были придуманы безграмотными людьми…
 
   Риоль не раз рисковал своей жизнью, хотя случалось это значительно реже, чем могло бы случаться, будь он меньшим профессионалом.
   Дилетанты попадают в непредвиденные ситуации чаще профессионалов. И поэтому, профессионализм – это не только простейшая форма борьбы с дилетантством, но и простейшая форма борьбы с неприятностями.
 
   – Эгри – мне это небезразлично из-за Эйлы и нашего будущего ребенка – скажи, мы можем в этом полете погибнуть?
   – Если вы погибните – вам все станет безразлично.
   Так, что стоит привести в порядок земные дела.
   – На случай смерти? – задумчиво спросил Риоль, и Эгриэгерт задумчиво ответил:
   – Нет. На случай жизни…
 
   …Выходя из кабинета Начальника Центра, Риоль вновь увидел человека в стоптанных ботинках, сидящим на колченогом табурете, и почему-то совсем не удивился этому:
   – Что-то случилось? – спросил человек.
   – Что-то случилось со всем человечеством. Во всяком случае, может случиться, если это еще не произошло.
   – Произошло, – сказал человек, сидевший на табурете, и его усталые глаза стали грустными:
   – Риоль, с людьми случилось самое ужасное и трагическое – люди решили, что они приобрели опыт.
   И уже готовы делиться им с другими…
 
   – Как вас зовут? – спросил Риоль, и почему-то не удивился тому, что человек в стоптанных ботинках знал, как зовут его самого.
   – Меня зовут Крайст…
 
   – Я где-то встречал ваше имя.
   – Ты встречал его везде.
   Только не всегда обращал на это внимание…
 
   …Выходя из лифта в фойе Центра, Риоль столкнулся с человеком в дорогой французской тройке и шляпе коричневого цвета. Его лицо было хорошо выбрито, только подбородок украшала аккуратная испанская бородка.
   Человек приподнял шляпу в знак приветствия, и в его смоляных глазах промелькнуло толи удивление, толи интерес.
   Такое случается, когда встречается кто-то явно знакомый, но невспоминаемый, при каких обстоятельствах.
   – Есть проблемы? – спросил человек во французской тройке, и Риоль, сам не понимая, почему не ограничивается простым: «Все нормально», – ответил:
   – Есть, но иногда, задача такова, что становится не понятным поиск ее решения.
   – Это не самый неприятный случай. Иногда, решение таково, что становится не понятным то, зечем была поставлена задача…

* * *

   Небольшой домик, в котором жил один из лучших астролетчиков Земли Риоль с женой Эйлой, стоял под холмом на берегу не маленькой речушки, узорившей своими извивами почти плоскую равнину от горизонта до горизонта. Они перебрались в этот дом из города потому, что, часто покидая Землю, Риоль никогда не скучал по городам.
   И в своих полетах, он много раз представлял себе дом, стоящий на берегу реки так, что от самого дома к реке тянулись не высокие деревья, переходящие в густой кустарник, тень от которого падала прямо на воду.
   Риоль видел все: северное сияние и степь, цветущую тюльпанами, альпийские изумрудные луга и заледенелые, потянутые кобальтовой дымкой, горы, и все это выглядело прекрасно.
   Но все-таки – это была экзотика.
   А деревцо на берегу реки – это то, что оставили ему его предки, это генетическая любовь.
   Так же, как горец любит горы, житель жаркой Азии – степи и пустыни, так Риоль любил среднюю полосу.
   Однажды, когда он вернулся из полета, Эйла показала ему их будущее жилище. Такое, или почти такое, каким он себе представлял свой дом – так его выдуманная мечта стала реальностью. И когда Риоль удивился тому, что Эйла так верно угадала его придуманную мечту, он сказала:
   – Каждая выдумка – это версия правды…
 
   – Неужели ты сможешь жить в этой глуши? – спрашивали его друзья, а Риоль шутил, а может, только казалось, что он шутит:
   – С любимой женщиной мне везде хорошо.
   А без любимой женщины – везде плохо.
   – Тогда ты, в определенном смысле – космополит…
 
   …Риоль не оттягивал свой разговор о новом задании Центра с женой, да это было и ни к чему – опытные люди предчувствуют разлуку:
   – Я должен лететь, Эйла.
   – Знаю.
   – Откуда?
   – Мне звонил Эгриэгет и спрашивал о том, как я себя чувствую.
   Просто так Начальник центра не станет спрашивать о самочувствии жену астролетчика.
   Впрочем, просто так, Начальник центра не станет спрашивать ни о чем.
   – Мое отсутствие будет долгим.
   – Для любящей женщины коротких разлук не бывает…
 
   – Не пойму, почему посылают именно меня?
   – Ты отлично это понимаешь.
   – Тогда почему?
   – Потому, что ты лучше всех умеешь использовать шанс, – проговорила Эйла, гладя волосы мужа, – И за это, я люблю тебя.
   Риоль был благодарен Эйле за эти слова: в конце концов, мужчина – это то, что о нем думает женщина…
 
   О том, что в одном интервью, на вопрос: что такое шанс? – Риоль ответил:
   – Шанс – это постоянная готовность использовать удачу, – он даже не вспомнил…
 
   …Когда Риоль и Эйла прощались на космодроме, она спросила мужа:
   – Ты понял, зачем тебя посылают?
   – Мне придется это понять уже там, в полете. Что поделаешь, работа, которая мне поручена – это не бенефис, а премьера.
   Как и вся жизнь.
   – Риоль, помни об одном: людям хочется уничтожить неизвестность, а не надежды…
 
   Потом Эйла поцеловала Риоля, а никем не замеченный, находившийся в стороне от провожающих, в тени одного из ангаров, человек, в дорогой французской тройке и шляпе коричневого цвета, ухмыльнувшись, прошептал:
   – Легче забыть десять заповедей, чем один поцелуй любимой женщины…
 
   Еще раз, ухмыльнувшись, и проведя ладонью по своей аккуратной испанской бородке, он оглянулся и увидел стоявшего на одном из холмов, окружавших предполетный комплекс, человека в стоптанных ботинках. Тот неподвижно, глядел на застывшую, на стартовом столе ракету, опираясь узловатыми руками на сучковатый посох:
   – До встречи, – очевидно зная неизвестное пока никому, проговорил тот, а потом, вздохнув, добавил:
   – Жаль, что грубейшей ошибкой человечества является предположение о том, что, в своем поиске, человечество всегда право…
 
   Человек в стоптанных ботинках произнес эти слова очень тихо, но тот, кто был одет в дорогую французскую тройку, все-таки услышал его слова, и, подойдя поближе, спросил:
   – У него что-нибудь получится?
   – Естественно.
   – Естественно? Ты употребляешь именно этот термин? Ты, что, смеешься, Крайст. Люди и естественность – несовместимы.
   – Искариот, люди вообще должны быть такими, как есть – естественными.
   Услышав эти слова, человек в шляпе вначале поморщился, а потом собрал грусть в свои глаза:
   – Не думаю, Крайст, что это лучшее, что можно пожелать людям…
 
   Их разговор был прерван.
   Задрожала земля.
   Взлеты космических кораблей давно престали быть событием, и Земля уже не боялась этой дрожи.
   И не восхищалась ей.
   Потоки огня, перемешанные с ревом сотен тысяч лошадей, запрессованных в двигатели ракеты, вначале оторвали ее корпус от стартового комплекса, заставив на мгновение замереть в воздухе уже не принадлежащий земле космический корабль, а потом, пересиливая природное тяготение к обратному, все быстрее и быстрее устремили его на верную встречу некарточной судьбе.

* * *

   …Приборы не показали никакого отклонения от нормы в работе двигателей, систем управления и обеспечения жизнедеятельности. Не было пожара, разрыва магистралей или потери герметичности.
   Не было взрыва.
   Просто в одно из бесчисленных мгновений космический крейсер, пилотируемый Риолем, перестал существовать…

* * *

   …Риоль очнулся на склоне холма, того, что находился возле его собственного дома.
   Было тепло, тихо и одиноко.
   Как в больничной палате. Он очнулся с пустыней в голове и ломотой во всем теле. Стучало в ушах, а легкие не принимали кислород, словно между воздухом и губами, ловившими его, постоянно образовывался тонкий слой пустоты. Зато аромат травы, смешанный с запахом влажной земли, не искажаясь, проникал в органы обоняния, минуя все преграды.
 
   И совсем не чувствовалось ударов сердца, будто оно трудилось где-то далеко, и отдавало свои силы не телу, а невидимым магистралям, соединяющим Риоля с окружающим его местом.
   Но постепенно и тело, и голова стали приходить в порядок. Во всяком случае, хаос сменялся узнаванием.
   Риоль пошевелил одной рукой, потом другой, приподнял голову – движения давались легко, хотя и немного непривычно, словно после сильного наркоза. Но вскоре и это ощущение стало проходить
   Почувствовав уверенность, он сел, и тут же окоем отдвинулся от его глаз, открыв вначале верхушки деревьев, которые без задержки пропускали голубизну неба, делясь с ним своим изумрудом. Потом дорогу, идущую мимо холма, реку, и его дом в летней зелени. Густой и насыщенной.
   Все детали оказались такими знакомыми, что одно это могло вызвать сомнение в их подлинности. И главное, Риоль не мог понять того, как он здесь оказался.
   Память отказывалась придти в помощники, хотя все, что было до и после старта крейсера вспоминалось без всякого напряжения.
   Все посадки и последующие старты с планет, всю мелкую работу, которую приходилось выполнять на корабле, Риоль помнил. Помнил даже последнее погружение в сон, перед очередным перелетом из одной звездной системы в другую, а вот, что произошло потом, он не просто не помнил – как будто вообще не знал.
   И это создавало дискомфорт.
   Лучше не знать дороги, чем не понимать того, как ты на ней оказался…
 
   Был и еще один момент, вызывавший у Риоля неосознанную, но от того не менее чувствительную тревогу – спутницу детей и солдат, сталкивающихся с неизвестностью – он ясно ощущал свое одиночество.
   Знакомым, близким и родным было все, вплоть до теннисных кортов за деревьями и беседки с качающейся лавочкой внутри нее, но, не смотря на это, Риоль чувствовал, что он совсем один. Словно находился не среди окружающей его природы, а в пустом зале, на единственной стене которого висела мастерски прописанная картина, изображающая хорошо восполненные воспоминания.
   Думая об этом, он поднялся с земли, на которой сидел, и по некрутому спуску направился к дороге у подошвы холма. Там, возле остановки рейсового автобуса, находился газетный киоск – место, где тем или иным способом можно было узнать новости.
   На газетном киоске висела надпись: «В мире нет ничего нового, чего бы мы ни знали, но очень много старого, чего мы не можем понять…»
 
   – Дайте мне какую-нибудь газету, – сказал Риоль старичку-киоскеру, неглубоко дремавшему в углу. Но старичок продолжал дремать.
   – Мне нужна любая свежая газета, – повторил Риоль и даже постучал по стеклу ларька, стараясь привлечь к себе внимание продавца.
   Но вновь не последовало никакой реакции.
   Тогда Риоль просунул руку в окошко и взял с прилавка верхнюю газету. И то, что он увидел на первой странице, заставило его вздрогнуть:
   Над его собственным портретом в широкой черной рамке большими буквами было написано: «Надежды больше нет». И дальше хорошие добрые слова о том, что один из лучших представителей Земли, отправившийся в дальний космос, наверняка погиб, став очередной жертвой прогресса.
   Риоль посмотрел на число.
   Газета, попавшая ему в руки, была отпечатана через девять лет, после того, как он улетел с Земли.
   – Какое сегодня число, какой год? – спросил Риоль у проходившего мимо него дорожного рабочего, но тот шел своей дорогой, не обращая ни на Риоля, ни на его вопрос никакого внимания.
   В это время проснулся старичок, торговавший газетами. Он потянулся, потом вышел из киоска и, запирая дверь, пробормотал:
   – Вот, опять одну газету сперли. Хорошо, что не две… – выражая, таким образом, отношение мелкого негоцианта к еще более мелкой неприятности.
   – Вашу газету взял я, – сказал ему Риоль, но старик, даже не взглянув на Риоля, пошел по своим делам.
 
   Проезжавшая по дороге машина едва не сбила Риоля с ног, промчавшись мимо не только не просигналив, но и не притормозив перед человеком, стоявшим на обочине проселочной дороги.
   Возвращавшийся с реки рыбак-дачник не ответил на приветствие астролетчика, а скучающий пешеход не оглянулся в сторону Риоля, когда тот спросил: который сейчас час?
   Потом встречались другие люди, по одиночке и группами, но никто не обратил внимания на человека, заговаривающего с ними.
   В растерянности, не думая куда идти, и не зная, зачем это делает, Риоль медленно брел к опушке, туда, где, любимые им деревья, уступали полю, разделяя тенью места своего существования.
   Тень была не четкой, и густота виридона с натуральной умброй переходила в окись хрома и дополнялась оливком и кадмием там, где отраженный луч света замирал на последнем рубеже своего полета. И все цвета проникали друг в друга на равных правах, не мешая, а усиливаясь, устанавливая недолговечные законы своего сосуществования.
   Законы.
   Потому, что все-таки, это была тень, которая никогда не бывает бесцельной.
   Тень всегда существует для того, чтобы что-нибудь от кого-нибудь скрывать…
 
   С какой-то обреченной надеждой, Риоль безответно, обращался к встречающимся ему людям, хотя ему все уже было понятно.
   Вернее, ему было непонятно ничего, кроме того, что его никто не видит и не слышит.
   Это провоцировало ирреальность, и лишь трава, мягко цеплявшая его ноги при движении, подтверждала то, что все это происходило на самом деле.
   Когда Риоль оказался всего в нескольких шагах от деревьев, из зеленого сумрака ему навстречу вышел худой человек с усталыми голубыми глазами, обутый в стоптанные ботинки.
   По выражению глаз этого человека, Риоль догадался, что человек наблюдал за ним давно, и видел все, что происходило.
   – Я хотел купить газету… – испытывая странную безвинную неловкость, проговорил Риоль. И человек, мягко улыбнувшись, ответил:
   – Ничего удивительного в том, что ты хотел купить газету, нет.
   Это Библия служит для того, чтобы люди знали, как поступать, а газеты – для того, чтобы люди знали, как они поступают на самом деле…
 
   Риоль узнал его, и почувствовал, что этот человек имеет какое-то отношение к тому, что с ним происходит.
   Хотя и не понимал, чем было вызвано это ощущение.
   Но это ощущение было чем-то вызвано.
   Их глаза встретились, и Риоль, не уверенный в том, что получит ответ, спросил:
   – Ты знаешь, что случилось?
   – Да, Риоль.
   – Крайст, а ты не мог предсказать мне это заранее?
   – Мог.
   – Почему же не предсказал?
   – Потому, что у предсказаний есть, по крайней мере, один существенный недостаток – время от времени они сбываются…
 
   Риолю не хотелось, чтобы в его голосе звучала обреченность, но она все-таки прозвучала:
   – Наверное, это уже не играет никакой роли – ведь время не имеет обратной силы.
   – Это не беда, Риоль. Беда в том, что время и прямой силы не имеет…
 
   – Что мне теперь делать, Крайст?
   – Все. Впрочем, что именно – это ты должен решить сам.
   – Но ведь меня никто не видит.
   – Хуже было бы, если бы ты не видел никого. – Хорошо. Я буду стараться, – проговорил Риоль, пока не зная, что он имеет в виду, и, конечно, не заметив того, что, стоявший в тени деревьев, там, где тень была особенно густой, человек в дорогой французской тройке и шляпе коричневого цвета, собрав тонкие губы в подобие улыбки, прошептал:
   – Если бы люди не старались, они попадали бы прямо в рай, а ад пришлось бы упразднить…
 
   – Крайст, я хочу задать тебе один вопрос.
   – Ты получишь на него ответ, конечно только в том случае, если я буду его знать.
   – Скажи, ты – тот, кто я думаю?
   – Да.
   – Тогда я ничего не понимаю.
   – А разве – понимать все – это все, что нужно человеку?..
 
   Перемежая разговор с молчанием, Риоль и Крайст шли вдоль края леса до тех пор, пока не остановились пред изгородью, окружавшей участок вокруг дома Риоля и Эйлы.
   Риоль взялся руками за металлическую решетку, заглянул сквозь ее редкие штакетины во двор и увидел мальчика внимательно смотревшего на него.
   Совсем не всегда в лицах детей легко угадываются черты родителей. Прожитые годы, и, особенно, условия, в которых эти годы прожиты, накладывают свои отпечатки, делая отцов не похожими на своих детей; или, вернее, детей, не похожими на своих отцов.
   Но то, что увидел Риоль – поразило его: перед ним стоял он сам, знакомый по детским фотографиям и семейным видеофильмам. Он сам, только в девятилетнем возрасте.
   Мгновения было достаточно для того, чтобы Риоль понял, кто перед ним. Но это короткое мгновение показалось ему самым длинным в его жизни.
   Реактивный лайнер с оглушающим треском преодолел звуковой барьер, массивное тело ледокола с грохотом раскололо вековой лед, сполох дальней грозы ослепил аборигена, заставив его вздрогнуть, в межзвездной пустоте столкнулись странники-метеориты, превратив в живую пыль свое мертвое естество.
   А потом время перестало существовать, и даже то, как забилось сердце Риоля, не играло никакой роли, потому, что он услышал слова:
   – Папа! Ты прилетел?
   – Как ты узнал меня? – вопрос о том, видит ли мальчик отца, отпал сам собой, даже не возникнув, и это почему-то совсем не удивило Риоля.
   – Я не мог тебя не узнать, папа. Ведь я так долго ждал тебя.
   – Я тоже не мог не узнать тебя. И все это время, я стремился к тебе.
   – А этот дядя – твой друг?
   Риоль оглянулся на Крайста:
   – Ты видишь его?
   – Конечно.
   – Мы не то, чтобы друзья… – Риоль притормозил слова, подыскивая, как определить свои отношения с Крайстом, но тот сам, застенчиво улыбнувшись ребенку, проговорил:
   – Скорее, мы попутчики.
   – Папа, а этот дядя был с тобой в космосе?