То есть это как бы и не переворот был и тем более — упаси, Господи! — не революция, а всего лишь острый политический кризис, благополучно разрешившийся благодаря мужественному и ответственному решению Государя, а также — в первую очередь! — благодаря мудрой и филигранной политической работе общественных лидеров Гучкова и Милюкова.
В глазах крупной буржуазии и высшего генералитета всё происходящее выглядело таким образом хоть и большой неприятностью, но отнюдь не катастрофой, да и вообще казалось, что нашёлся вполне благопристойный выход из кризиса: многие (прежде всего в среде высшего офицерства) легко убедили себя, что это просто очередной этап конституционной реформы, начатой в 1905 году, и тем самым отказались душить революционную заразу тогда, когда это ещё можно было сделать относительно малой кровью.
Вообще один из самых удивительных, если не сказать мистическихфактов первого этапа русской революции — это та лёгкость, с которой действующая, воюющаяармия переприсягнула с присяги Помазаннику Божию на присягу кучке «временных» (9 из 11 — анекдот, честное слово! — были масонами). Перевод армии на новую присягу прошёл мягко и безболезненно. (Представить же себе, чтобы армия присягнула Исполнительному комитету, решительно невозможно.)
Надеюсь, после всего сказанного предельно ясна та роль, которую сыграли в русской истории признанные политические лидеры Гучков и Милюков, и мы можем переходить к следующим персонажам.
Однако, прежде чем приступить к оценке роли человека, который займёт самое обширное место в настоящих заметках, пожалуй, имеет смысл сказать по нескольку слов о трёх важных фигурах, которые хоть и не подпадают под данные в начале цикла определения героев и антигероев, оставили тем не менее заметный след в истории русской революции — след скорее знаковый, чем реальный.
Заметку о первом из них уместно будет озаглавить так:
XII. Жертва революции
XIII. Ещё раз о сослагательном наклонении в истории
XIV. Герой уходящего времени
Александр Павлович Кутепов, полковник Лейб-гвардии Преображенского полка, прибыл в Петроград в трёхнедельный отпуск в двадцатых числах февраля 1917 года. 27-го утром его неожиданно вызывает командующий Округом генерал Хабалов и назначает командиром карательного отряда с приказом «оцепить район от Литейного моста до Николаевского вокзала и всё, что будет в этом районе, загнать к Неве к там привести в порядок»(Первые дни революции в Петрограде. Отрывки из воспоминаний А. П. Кутепова. В кн.: Генерал А. П. Кутепов: Воспоминания. Мемуары. Мн., Харвест, 2004. С.160). Для выполнения задачи командующий Округом сумел выделить роту (из 48 рядов) Л.-гв. Кексгольмского запасного полка с одним пулемётом, роту Л.-гв. Преображенского запасного полка (в 32 ряда) и в Пассаже другую роту того же полка, того же состава, а также пулемётную полуроту в 12 пулемётов. Ну и на прощанье пообещал дополнительно прислать «все, что возможно»(Там же).
Действуя решительно и ответственно, Кутепов развернул вверенные ему части на обширной территории, разоружил и разогнал шляющиеся толпы, загнал в казармы несколько сотен высыпавших на улицы солдат-запасников и до вечера удерживал под своим контролем обширный кусок бушующей столицы.
Однако, обещанных подкреплений от Хабалова Кутепов так и не дождался. (Командующий Округом вместе со всем градоначальством был озабочен переездом в Адмиралтейство, чтобы там протянуть в относительной безопасности ещё немного, и о своём обещании командиру карательного отряда за переездными делами, видно, позабыл.) Да и невозможно было бесконечно оборонять несколько кварталов города, в то время как вся остальная столица охвачена революционным пожаром.
К вечеру, осознав недееспособность властей, полковник Кутепов отдал приказ своим войскам возвращаться в казармы, а сам укрылся на ночлег в доме графа Мусина-Пушкина.
А вскоре убыл на фронт, в воюющую (пока ещё) армию.
Трагедия жертвы революции Государя-императора Николая II состояла в том, что он оказался не способен опереться в своей кадровой политике на таких людей, как А. П. Кутепов, предпочитая расставлять на высшие командные посты таких, как М. В. Алексеев, Н. В. Рузский, Н. И. Иванов, С. С. Хабалов, а в трудный час — сетовать на «кругом измену и трусость и обман».
Увы, но история действительно не терпит сослагательного наклонения, а потому царский режим в России действительно был обречён. Благодаря конкретным действиям (и бездействию) конкретных людей.
XV. «Собаке — собачья смерть» (классика)
XVI. Символ русской революции
Ну что ж, вот и пришла пора обратиться к одной из самых потрясающих фигур в русской истории, промелькнувшей в ней насколько ярко, настолько и быстро, но сумевшей тем не менее оставить в ней ярчайший след.
Сей замечательный персонаж по праву носит массу самых звонких титулов-характеристик, под которыми он запечатлён в истории нашего отечества. Это и символ русской революции, и её любимое дитя. И, конечно же, согласно нашей классификации, один из главных антигероев революции. Человек, который на всём её протяжении играл наиважнейшую роль в быстротекущих событиях, но при этом постоянно получал в итоге своих действий совсем не то, к чему стремился.
Все уже, конечно, давно поняли, о ком я. Александр Фёдорович Керенский. Присяжный поверенный. Член Государственной Думы (фракция трудовиков). Масон.
Его феерическая политическая карьера началась совсем незадолго до 1917 года и в том же году совершенно закончилась. (При том, что сам деятель сумел счастливо избежать какой бы то ни было ответственности за свою деятельность, прожив долгую неприметную жизнь вдали от родины.)
Мы проведём вместе с Александром Фёдоровичем Керенским несколько запоминающихся месяцев, в течение которых он вознёсся из полного ничего на вершину российской власти и по истечении которых оказался беспощадно выброшен неумолимым ходом истории в полное никуда.
XVII. Политический капитал Керенского
XVIII. Любимец русской революции принимает ответственное решение
В глазах крупной буржуазии и высшего генералитета всё происходящее выглядело таким образом хоть и большой неприятностью, но отнюдь не катастрофой, да и вообще казалось, что нашёлся вполне благопристойный выход из кризиса: многие (прежде всего в среде высшего офицерства) легко убедили себя, что это просто очередной этап конституционной реформы, начатой в 1905 году, и тем самым отказались душить революционную заразу тогда, когда это ещё можно было сделать относительно малой кровью.
Вообще один из самых удивительных, если не сказать мистическихфактов первого этапа русской революции — это та лёгкость, с которой действующая, воюющаяармия переприсягнула с присяги Помазаннику Божию на присягу кучке «временных» (9 из 11 — анекдот, честное слово! — были масонами). Перевод армии на новую присягу прошёл мягко и безболезненно. (Представить же себе, чтобы армия присягнула Исполнительному комитету, решительно невозможно.)
Надеюсь, после всего сказанного предельно ясна та роль, которую сыграли в русской истории признанные политические лидеры Гучков и Милюков, и мы можем переходить к следующим персонажам.
Однако, прежде чем приступить к оценке роли человека, который займёт самое обширное место в настоящих заметках, пожалуй, имеет смысл сказать по нескольку слов о трёх важных фигурах, которые хоть и не подпадают под данные в начале цикла определения героев и антигероев, оставили тем не менее заметный след в истории русской революции — след скорее знаковый, чем реальный.
Заметку о первом из них уместно будет озаглавить так:
XII. Жертва революции
Полагаю, всем ясно, что речь идёт о Николае II Романове, последнем российском императоре.
В отличие от фигур героев и антигероев революции, феномен которых состоит в оказании ими решающего влияния на ход истории в наиболее кризисный, переломный её момент, в фигуре жертвы революции, напротив, интересен императив сознательного отказаот указанного влияния.
В самом деле. Почему солдатский бунт в Петрограде столь легко обернулся революцией и её победой? Ведь в Российской империи существовала какая-никакая, но система государственной власти и управления, которая должна была обладать элементарной устойчивостью по отношению к воздействиям такого рода. Имелся в наличии человек, обладавший всей полнотой законодательной, исполнительной, судебной, военной и духовной власти в Империи. Это Государь-император Николай II Романов, самодержец Всероссийский. Для человека в его положении ликвидировать бунт было лишь делом управленческой техники.
Да, разумеется, я предвижу в этом месте гневный вопль значительной части моих читателей о том, что Государю было не на кого опереться в этот трагический миг, что «Кругом измена и трусость и обман!»Однако всё это не более чем отговорки в пользу бедных. Если уж ты подвизался нести ответственность за всё, что происходит в государственной системе возглавляемой тобой державы, — будь добр нести и не увиливать. Если нет сил нести — уйди на покой или проводи реформы, перераспределяющие государственную власть в пользу создаваемых обществом структур.
Но это — для долгосрочного самоопределения. В кризисной же ситуации надо вмешиваться решительно, чтобы восстановить управляемость системы. И ссылка на «измену и трусость и обман» тут не прокатывает. Если предают расставленные тобою же самим кадры — то (а) сначала устраняется собственная управленческая ошибка с данным кадровым назначением и (б) исполнение приказа поручается вновь назначенному лицу. И так делается столько раз и по отношению к стольким должностям, сколько требуется для решения вопроса.
Вместо этого Государь без долгих и тягостных размышлений сломя голову ринулся в Царское Село, к жене и детям, разом утратив связь и со Ставкой (в которой остался как бы исполнять обязанности начштаба масон генерал М. В. Алексеев), и с Петроградом (где Совет министров в одночасье просто разбежался, а командующий Петроградским военным округом генерал С. С. Хабалов впал в прострацию, не умея отдать внятных приказов даже тем немногочисленным частям, которые сохраняли верность присяге), и с отправившимся извилистым «карательным» маршрутом на Петроград генералом-«диктатором» Н. И. Ивановым.
Тем самым Государь своим собственным сознательным решением отказался от влияния на ход событийв самый решающий момент и практически добровольно поменял свой статус Всероссийского самодержца на тоже в своём роде нелёгкий (а 16 месяцев спустя оказавшийся и вовсе трагическим) статус практически единственной жертвы революцииза её первый период. Во всяком случае единственной из тех лиц, которые реально были способны в те бифуркационные дни повлиять на ход истории. И которые — так или иначе — на этот ход повлияли. Кто своими действиями, а кто — сознательным отказом от таковых.
В Приложении 7 я привожу небольшие выдержки из дневника, который Николай продолжал вести в дни революции, — выдержки, как нельзя лучше характеризующие характер Государя и его отношение к происходящему.
В отличие от фигур героев и антигероев революции, феномен которых состоит в оказании ими решающего влияния на ход истории в наиболее кризисный, переломный её момент, в фигуре жертвы революции, напротив, интересен императив сознательного отказаот указанного влияния.
В самом деле. Почему солдатский бунт в Петрограде столь легко обернулся революцией и её победой? Ведь в Российской империи существовала какая-никакая, но система государственной власти и управления, которая должна была обладать элементарной устойчивостью по отношению к воздействиям такого рода. Имелся в наличии человек, обладавший всей полнотой законодательной, исполнительной, судебной, военной и духовной власти в Империи. Это Государь-император Николай II Романов, самодержец Всероссийский. Для человека в его положении ликвидировать бунт было лишь делом управленческой техники.
Да, разумеется, я предвижу в этом месте гневный вопль значительной части моих читателей о том, что Государю было не на кого опереться в этот трагический миг, что «Кругом измена и трусость и обман!»Однако всё это не более чем отговорки в пользу бедных. Если уж ты подвизался нести ответственность за всё, что происходит в государственной системе возглавляемой тобой державы, — будь добр нести и не увиливать. Если нет сил нести — уйди на покой или проводи реформы, перераспределяющие государственную власть в пользу создаваемых обществом структур.
Но это — для долгосрочного самоопределения. В кризисной же ситуации надо вмешиваться решительно, чтобы восстановить управляемость системы. И ссылка на «измену и трусость и обман» тут не прокатывает. Если предают расставленные тобою же самим кадры — то (а) сначала устраняется собственная управленческая ошибка с данным кадровым назначением и (б) исполнение приказа поручается вновь назначенному лицу. И так делается столько раз и по отношению к стольким должностям, сколько требуется для решения вопроса.
Вместо этого Государь без долгих и тягостных размышлений сломя голову ринулся в Царское Село, к жене и детям, разом утратив связь и со Ставкой (в которой остался как бы исполнять обязанности начштаба масон генерал М. В. Алексеев), и с Петроградом (где Совет министров в одночасье просто разбежался, а командующий Петроградским военным округом генерал С. С. Хабалов впал в прострацию, не умея отдать внятных приказов даже тем немногочисленным частям, которые сохраняли верность присяге), и с отправившимся извилистым «карательным» маршрутом на Петроград генералом-«диктатором» Н. И. Ивановым.
Тем самым Государь своим собственным сознательным решением отказался от влияния на ход событийв самый решающий момент и практически добровольно поменял свой статус Всероссийского самодержца на тоже в своём роде нелёгкий (а 16 месяцев спустя оказавшийся и вовсе трагическим) статус практически единственной жертвы революцииза её первый период. Во всяком случае единственной из тех лиц, которые реально были способны в те бифуркационные дни повлиять на ход истории. И которые — так или иначе — на этот ход повлияли. Кто своими действиями, а кто — сознательным отказом от таковых.
В Приложении 7 я привожу небольшие выдержки из дневника, который Николай продолжал вести в дни революции, — выдержки, как нельзя лучше характеризующие характер Государя и его отношение к происходящему.
XIII. Ещё раз о сослагательном наклонении в истории
Позволю себе ещё одно, может быть, и избыточное, но необходимое отступление.
История не знает сослагательного наклонения — этот тезис для меня неоспорим. И если я намекаю на какие-то возможные или сколь-нибудь вероятные альтернативы, то отнюдь не с целью выстраивания альтернативных исторических концепций в духе А. Лазарчукаили С. Переслегина. Альтернативная история — это отрасль фантастики, и не более того; и я прекрасно отдаю себе в этом отчёт. Я намекаю на возможные альтернативы исключительно с целью показать, что историю делают люди (это вообще один из основных лейтмотивов заметок), а не «высшие силы» и «объективные обстоятельства». «Высшие силы», если угодно, лишь устанавливают объективные законы мироздания, и на этом их компетенция заканчивается. А «объективные обстоятельства» — это всего-навсего точка приложения энергии действия субъектов истории — людей. И безоговорочно подчиняются им, при условии, что указанные действия (а) вызваны целеполаганием наивысшего приоритета, (б) хорошо продуманы и (в) подкреплены достаточным количеством биокинетической энергии людей, их осуществляющих. При таких условиях и «объективно невозможное» становится возможным. А при отсутствии вышеперечисленного — и элементарная задача не решается.
Вот с учётом такого дисклеймера я и предлагаю оценить (в сравнении!), насколько «нерешаема» была в феврале 17-го задача свержения императорской власти в России и, напротив, насколько «элементарна» была задача её защиты от солдатского бунта в Петрограде.
27 февраля. Несколько тысяч озлобленных солдат на улицах Петрограда. Правительство самоустранилось. Царь (пока ещё) — в Ставке, в Могилёве, но уже собирается отправляться в Царское Село. Дума не подчиняется указу о её роспуске и формирует Временный комитет, готовый принять верховную власть в державе. Параллельно заводские комитеты избирают представителей в Совет рабочих депутатов, который собирается на своё первое заседание в ночь на 28-е, обозначая ещё один (как вскоре выясняется, главный) источник власти.
Всё это, конечно, чрезвычайно неприятно. Но при этом очевидно, что совершенно не смертельно.
В самом деле, фронт стоит незыблемо. Дисциплина в действующей армии безукоризненная. Лояльность к императорской власти в среде высшего офицерства практически абсолютна.
Действовать, однако, надо было быстро и решительно. Всё решали не дни — часы. Окажись чуть-чуть порасторопнее командующий округом Хабалов, загони он взбунтовавшуюся солдатню в казармы — и вот уже отсутствует почва для потока телеграмм Государю от командующих фронтами с поддержкой идеи отречения. Вышвырни вовремя из железнодорожного министерства комиссара Бубликова — и вот уже пусть и бестолковый царь, но едет туда, куда ему надо, а не туда, куда надо революции. В конце концов, не петляй «диктатор» Иванов со снятыми с фронта войсками вокруг столицы, а войди в неё сразу, отдав войскам чёткий недвусмысленный приказ, — и никакой революции нет в помине!
Утопия — скажете вы, мои умудрённые 90-летней временной дистанцией читатели?! — Конечно, утопия, — смиренно соглашусь я, ни на секунду не забывая тезис о сослагательном наклонении в истории.
Но вот вам один, всего один эпизод из позднефевральских дней 1917 года, поразмышляв над которым, вы, может быть, хоть на немного — но усомнитесь в незыблемости своих представлений о «логике истории» и «объективном» характере всего, что в ней происходит.
История не знает сослагательного наклонения — этот тезис для меня неоспорим. И если я намекаю на какие-то возможные или сколь-нибудь вероятные альтернативы, то отнюдь не с целью выстраивания альтернативных исторических концепций в духе А. Лазарчукаили С. Переслегина. Альтернативная история — это отрасль фантастики, и не более того; и я прекрасно отдаю себе в этом отчёт. Я намекаю на возможные альтернативы исключительно с целью показать, что историю делают люди (это вообще один из основных лейтмотивов заметок), а не «высшие силы» и «объективные обстоятельства». «Высшие силы», если угодно, лишь устанавливают объективные законы мироздания, и на этом их компетенция заканчивается. А «объективные обстоятельства» — это всего-навсего точка приложения энергии действия субъектов истории — людей. И безоговорочно подчиняются им, при условии, что указанные действия (а) вызваны целеполаганием наивысшего приоритета, (б) хорошо продуманы и (в) подкреплены достаточным количеством биокинетической энергии людей, их осуществляющих. При таких условиях и «объективно невозможное» становится возможным. А при отсутствии вышеперечисленного — и элементарная задача не решается.
Вот с учётом такого дисклеймера я и предлагаю оценить (в сравнении!), насколько «нерешаема» была в феврале 17-го задача свержения императорской власти в России и, напротив, насколько «элементарна» была задача её защиты от солдатского бунта в Петрограде.
27 февраля. Несколько тысяч озлобленных солдат на улицах Петрограда. Правительство самоустранилось. Царь (пока ещё) — в Ставке, в Могилёве, но уже собирается отправляться в Царское Село. Дума не подчиняется указу о её роспуске и формирует Временный комитет, готовый принять верховную власть в державе. Параллельно заводские комитеты избирают представителей в Совет рабочих депутатов, который собирается на своё первое заседание в ночь на 28-е, обозначая ещё один (как вскоре выясняется, главный) источник власти.
Всё это, конечно, чрезвычайно неприятно. Но при этом очевидно, что совершенно не смертельно.
В самом деле, фронт стоит незыблемо. Дисциплина в действующей армии безукоризненная. Лояльность к императорской власти в среде высшего офицерства практически абсолютна.
Действовать, однако, надо было быстро и решительно. Всё решали не дни — часы. Окажись чуть-чуть порасторопнее командующий округом Хабалов, загони он взбунтовавшуюся солдатню в казармы — и вот уже отсутствует почва для потока телеграмм Государю от командующих фронтами с поддержкой идеи отречения. Вышвырни вовремя из железнодорожного министерства комиссара Бубликова — и вот уже пусть и бестолковый царь, но едет туда, куда ему надо, а не туда, куда надо революции. В конце концов, не петляй «диктатор» Иванов со снятыми с фронта войсками вокруг столицы, а войди в неё сразу, отдав войскам чёткий недвусмысленный приказ, — и никакой революции нет в помине!
Утопия — скажете вы, мои умудрённые 90-летней временной дистанцией читатели?! — Конечно, утопия, — смиренно соглашусь я, ни на секунду не забывая тезис о сослагательном наклонении в истории.
Но вот вам один, всего один эпизод из позднефевральских дней 1917 года, поразмышляв над которым, вы, может быть, хоть на немного — но усомнитесь в незыблемости своих представлений о «логике истории» и «объективном» характере всего, что в ней происходит.
XIV. Герой уходящего времени
Александр Павлович Кутепов, полковник Лейб-гвардии Преображенского полка, прибыл в Петроград в трёхнедельный отпуск в двадцатых числах февраля 1917 года. 27-го утром его неожиданно вызывает командующий Округом генерал Хабалов и назначает командиром карательного отряда с приказом «оцепить район от Литейного моста до Николаевского вокзала и всё, что будет в этом районе, загнать к Неве к там привести в порядок»(Первые дни революции в Петрограде. Отрывки из воспоминаний А. П. Кутепова. В кн.: Генерал А. П. Кутепов: Воспоминания. Мемуары. Мн., Харвест, 2004. С.160). Для выполнения задачи командующий Округом сумел выделить роту (из 48 рядов) Л.-гв. Кексгольмского запасного полка с одним пулемётом, роту Л.-гв. Преображенского запасного полка (в 32 ряда) и в Пассаже другую роту того же полка, того же состава, а также пулемётную полуроту в 12 пулемётов. Ну и на прощанье пообещал дополнительно прислать «все, что возможно»(Там же).
Действуя решительно и ответственно, Кутепов развернул вверенные ему части на обширной территории, разоружил и разогнал шляющиеся толпы, загнал в казармы несколько сотен высыпавших на улицы солдат-запасников и до вечера удерживал под своим контролем обширный кусок бушующей столицы.
Однако, обещанных подкреплений от Хабалова Кутепов так и не дождался. (Командующий Округом вместе со всем градоначальством был озабочен переездом в Адмиралтейство, чтобы там протянуть в относительной безопасности ещё немного, и о своём обещании командиру карательного отряда за переездными делами, видно, позабыл.) Да и невозможно было бесконечно оборонять несколько кварталов города, в то время как вся остальная столица охвачена революционным пожаром.
К вечеру, осознав недееспособность властей, полковник Кутепов отдал приказ своим войскам возвращаться в казармы, а сам укрылся на ночлег в доме графа Мусина-Пушкина.
А вскоре убыл на фронт, в воюющую (пока ещё) армию.
Трагедия жертвы революции Государя-императора Николая II состояла в том, что он оказался не способен опереться в своей кадровой политике на таких людей, как А. П. Кутепов, предпочитая расставлять на высшие командные посты таких, как М. В. Алексеев, Н. В. Рузский, Н. И. Иванов, С. С. Хабалов, а в трудный час — сетовать на «кругом измену и трусость и обман».
Увы, но история действительно не терпит сослагательного наклонения, а потому царский режим в России действительно был обречён. Благодаря конкретным действиям (и бездействию) конкретных людей.
XV. «Собаке — собачья смерть» (классика)
Надолго же нам пришлось застрять в четырёх зимних днях 1917 года. Зато, надеюсь, мы лучше стали понимать, кто именно крутанул колесо истории России в самый переломный её момент, крутанул именно в том направлении, которое привело цивилизацию в настоящее время. Это четыре героя (
Бубликов, Суханов, Стеклов, Соколов), сделавшие всё от них зависящее, для того чтобы обеспечить и закрепить успех дела революции; два антигероя (
Гучков, Милюков), пытавшихся использовать революцию в свою пользу, а в результате она использовала их — в свою; жертва революции (
император Николай II), сознательно отказавшийся от активного влияния на события, предпочтя пассивный уход и мученический венец; и, наконец, герой уходящего времени (
Кутепов), преподавший современникам и потомкам сколь наглядный, столь и бесполезный урок на тему «как могла бы пойти история, если бы таких, как он, оказалось чуть-чуть побольше в нужное время в нужном месте».
Давайте отдадим ещё один мистический прощальный поклон тем четырём февральско-мартовским дням 1917 года и всё-таки вспомним фамилию человека, который начал Февральскую революцию. Тимофей Кирпичников, старший фельдфебель учебной команды Волынского полка.
27 февраля 1917 года в 5 часов утра он поднял подчиненных ему солдат, накормил, вооружил и построил до прихода начальства.
Накануне днём их командир штабс-капитан Лашкевич водил команду в город — стрелять по демонстрантам, возмущавшимся отсутствием хлеба в магазинах; при этом лично Лашкевичем было убито несколько десятков гражданских лиц.
Ночью Тимофей Кирпичников подговорил своих помощников, «взводных», отказаться от участия в расстрелах жителей Петрограда. Придя в расположение части, штабс-капитан Лашкевич заспорил с подчиненными, потом попытался бежать и был застрелен.
Восставшая учебная команда с оружием в руках двинулась к резервному батальону своего полка и увлекла его за собой. Потом Тимофей Кирпичников повел солдат дальше — поднимать соседние полки. Преодолевая сопротивление часовых и офицеров, они смогли в течение нескольких часов вывести на улицы многие тысячи вооруженных людей. В какой-то момент сам Кирпичников перестал контролировать действия толпы, которая произвольно открывала огонь, штурмовала занятые жандармерией объекты и в конце концов побудила государственные учреждения, включая правительство, свернуть свою деятельность, а позже и вовсе разбежаться.
Ни в коей мере не считаю Кирпичникова героем революции, потому как его роль в ней абсолютно случайна. Взрывоопасная ситуация к утру 27 февраля была в большинстве учебных и запасных частей, и запалить фитиль революции мог кто угодно. Выпало Кирпичникову — случайной фигуре в русской революции, получившей, однако, в результате своё — да как получившей!
Приведу короткую заметку Ярослава Тинченко из «Киевских ведомостей» (№ 41 (2555), 23 Февраля 2002 ), в которой описана судьба Тимофея Кирпичникова, — оцените сами всю мистику этой судьбы:
Давайте отдадим ещё один мистический прощальный поклон тем четырём февральско-мартовским дням 1917 года и всё-таки вспомним фамилию человека, который начал Февральскую революцию. Тимофей Кирпичников, старший фельдфебель учебной команды Волынского полка.
27 февраля 1917 года в 5 часов утра он поднял подчиненных ему солдат, накормил, вооружил и построил до прихода начальства.
Накануне днём их командир штабс-капитан Лашкевич водил команду в город — стрелять по демонстрантам, возмущавшимся отсутствием хлеба в магазинах; при этом лично Лашкевичем было убито несколько десятков гражданских лиц.
Ночью Тимофей Кирпичников подговорил своих помощников, «взводных», отказаться от участия в расстрелах жителей Петрограда. Придя в расположение части, штабс-капитан Лашкевич заспорил с подчиненными, потом попытался бежать и был застрелен.
Восставшая учебная команда с оружием в руках двинулась к резервному батальону своего полка и увлекла его за собой. Потом Тимофей Кирпичников повел солдат дальше — поднимать соседние полки. Преодолевая сопротивление часовых и офицеров, они смогли в течение нескольких часов вывести на улицы многие тысячи вооруженных людей. В какой-то момент сам Кирпичников перестал контролировать действия толпы, которая произвольно открывала огонь, штурмовала занятые жандармерией объекты и в конце концов побудила государственные учреждения, включая правительство, свернуть свою деятельность, а позже и вовсе разбежаться.
Ни в коей мере не считаю Кирпичникова героем революции, потому как его роль в ней абсолютно случайна. Взрывоопасная ситуация к утру 27 февраля была в большинстве учебных и запасных частей, и запалить фитиль революции мог кто угодно. Выпало Кирпичникову — случайной фигуре в русской революции, получившей, однако, в результате своё — да как получившей!
Приведу короткую заметку Ярослава Тинченко из «Киевских ведомостей» (№ 41 (2555), 23 Февраля 2002 ), в которой описана судьба Тимофея Кирпичникова, — оцените сами всю мистику этой судьбы:
«Все началось с того, что ранним утром 27 февраля 1917 года в помещении учебной команды запасного Волынского полка был убит начальник этой команды штабс-капитан Лашкевич. Между прочим, украинец, израненный на фронте и, судя по мемуарам, человек очень добрый. Убили его потому, что попал под горячую руку — пытался помешать солдатам присоединиться к демонстрантам. Сразу после убийства восставшая часть Волынского полка под руководством унтера Кирпичникова вышла на улицы, присоединила к себе рабочих, демонстрантов, подразделения некоторых других полков и заполонила весь Петроград. Вскоре при помощи этой толпы, состоявшей из всяких проходимцев, был избран Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, а из наиболее вертких депутатов Думы — Временное правительство. Кроме Лашкевича было убито еще несколько офицеров и прохожих, пытавшихся образумить демонстрантов. Так восторжествовала „бескровная“ революция.
Унтер-офицер Кирпичников был щедро обласкан новой революционной властью. Его даже произвели в офицеры, а за убийство командира наградили Георгиевским крестом 4-й степени. Сам Кирпичников был человеком малообразованным, но пытался держать „нос по ветру“. Сразу же после Февральской революции он сблизился с вошедшими тогда в моду меньшевиками и эсерами и поддерживал их линию даже после октябрьского переворота.
Первое время „революционный герой“ Кирпичников ратовал за „войну до победного конца“ и даже ездил по казармам, уговаривая солдат идти на фронт. Правда, сам новоиспеченный офицер на войну не спешил — ему и в Петрограде было хорошо. От своего Волынского полка Кирпичников попал в Петроградский совет, где долгое время также играл заметную роль.
Но конец „революционного героя“ был плачевным. Так получилось, что во время октябрьского переворота Кирпичников оказался в стороне от бушевавших событий. Просто он продолжал делать ставку на эсеров и меньшевиков, а верх уже брали большевики. Кирпичников метался между разными политическими деятелями, пока наконец не стал одним из руководителей заговора… против большевиков. Да-да. В феврале 1918 года меньшевики и эсеры собирались взять реванш за октябрьский переворот и устроить новое восстание, на сей раз — против Ленина и Троцкого. Большевики пронюхали кое-что об этом и распустили те части, на которые рассчитывали эсеры. Над Кирпичниковым нависла угроза ареста. И он бежал… На Дон, в белогвардейскую Добровольческую армию.
На что надеялся Кирпичников в белой армии, сказать сложно. Скорее всего — на покровительство одного из вождей белого движения генерала Корнилова, по иронии судьбы в марте 1917 года арестовавшего царскую семью. Но Кирпичникову не повезло. Прибыв в Добровольческую армию, он попал не к Корнилову, а к монархисту и бывшему императорскому гвардейцу Кутепову( выделено мной — А.Н.), командовавшему Офицерским полком. Между Кирпичниковым, которого привел офицерский караул, и Кутеповым состоялся приблизительно такой разговор:
— Я тот самый прапорщик Кирпичников.
— Какой тот самый?
— Как, вы не знаете? — и Кирпичников стал судорожно вытаскивать из кармана шинели вырезки с фотографиями и статьями.
— Ах, это тот, кто предательски убил своего офицера и поднял бунт в полку? — взревел Кутепов. — Караул! Немедленно расстрелять этого негодяя!
Кирпичников пытался сказать о своем личном знакомстве с генералом Корниловым и о хороших с ним отношениях, но Кутепов был неумолим. В конце концов „герой революции“ попытался купить себе жизнь у ведущих его на расстрел офицеров… Деньгами, полученными от эсеров на организацию переворота. Но и это не помогло.
Кирпичникова пристрелили за железнодорожной насыпью, предварительно забрав и уничтожив все его документы и газетные вырезки. Корнилову о новом добровольце ни Кутепов, ни кто-либо другой ничего не сказал. Наверное, чтобы не расстраивать впечатлительного вождя.
Лишь находясь в эмиграции и будучи главой РОВСа — самой опасной для большевиков белогвардейской организации, Кутепов рассказал о своей странной встрече с первым солдатом революции… И его конце в железнодорожной канаве».
XVI. Символ русской революции
Ну что ж, вот и пришла пора обратиться к одной из самых потрясающих фигур в русской истории, промелькнувшей в ней насколько ярко, настолько и быстро, но сумевшей тем не менее оставить в ней ярчайший след.
Сей замечательный персонаж по праву носит массу самых звонких титулов-характеристик, под которыми он запечатлён в истории нашего отечества. Это и символ русской революции, и её любимое дитя. И, конечно же, согласно нашей классификации, один из главных антигероев революции. Человек, который на всём её протяжении играл наиважнейшую роль в быстротекущих событиях, но при этом постоянно получал в итоге своих действий совсем не то, к чему стремился.
Все уже, конечно, давно поняли, о ком я. Александр Фёдорович Керенский. Присяжный поверенный. Член Государственной Думы (фракция трудовиков). Масон.
Его феерическая политическая карьера началась совсем незадолго до 1917 года и в том же году совершенно закончилась. (При том, что сам деятель сумел счастливо избежать какой бы то ни было ответственности за свою деятельность, прожив долгую неприметную жизнь вдали от родины.)
Мы проведём вместе с Александром Фёдоровичем Керенским несколько запоминающихся месяцев, в течение которых он вознёсся из полного ничего на вершину российской власти и по истечении которых оказался беспощадно выброшен неумолимым ходом истории в полное никуда.
XVII. Политический капитал Керенского
Александр Фёдорович Керенский родился в 1881 году в Симбирске. То есть был земляком сменившего его на посту главы Российского Государства Ленина. (В этой связи не удержусь напомнить ещё об одной ухмылке Клио: отец А. Ф. Керенского был директором той самой гимназии, которую окончил с золотой медалью Володя Ульянов. Аттестат зрелости последнего подписан Ф. М. Керенским.)
Политическая карьера А. Ф. Керенского началась ещё в 1905 году, когда он по подозрению в принадлежности к боевой организации эсеров был арестован и получил три месяца тюрьмы.
В дальнейшем свою политическую популярность Керенский накручивал выступлениями в качестве защитника на политических процессах. Одним из самых громких был процесс по делу партии «Дашнакцутюн».
В 1912 году с Керенским происходят ещё два знаменательных события: его (а) избирают в Государственную думу по списку Трудовой группы от Саратовской губернии и (б) принимают в масонскую ложу «Великий Восток народов России». Это — важный момент. Запомним его на будущее. (На первом этапе революции масонство Керенского не так сильно влияло на суть происходящего. Но позднее это скажется. И мы к этому обязательно вернёмся и внимательно рассмотрим.)
В IV Думе Керенский наконец нащупывает ресурс (и обнаруживает дар), который сделает его любимцем столичной публики и легендой в массах. Это — незаурядный ораторский талант. Оказывается, что Керенский умеет блестяще выступать с трибуны: ярко, долго, много, часто и зажигательно, — эдакий Жириновский того времени. Речи наиболее видных думских ораторов целиком печатались в газетах и расходились по стране. Вместе с этими газетами ширилась и распространялась популярность Керенского.
Причём Керенский умел демонстрировать свои политические позиции настолько ловко, что при всём многообразии партийно-политических течений в тогдашней России популярность его широкой дугой охватывала и правую, и левую часть политического спектра (не говоря уж о центре): с одной стороны — безусловный социалист, то есть свойв левых кругах и вполне приемлемый в крайне левых; с другой стороны — оборонец, то есть (как бы) патриот, то есть свой в центре и, если не вполне приемлемый, то допустимый — в правых.
Абсолютно выигрышная позиция, делавшая его к концу февраля 1917 года наиболее популярным общественным деятелем в России и обеспечивавшая сколь внезапный, столь и мощный старт его феерического взлёта на иерархическую верхушку Государства Российского.
Как же распорядился Александр Фёдорович Керенский своим невероятной мощности политическим капиталом?
Политическая карьера А. Ф. Керенского началась ещё в 1905 году, когда он по подозрению в принадлежности к боевой организации эсеров был арестован и получил три месяца тюрьмы.
В дальнейшем свою политическую популярность Керенский накручивал выступлениями в качестве защитника на политических процессах. Одним из самых громких был процесс по делу партии «Дашнакцутюн».
В 1912 году с Керенским происходят ещё два знаменательных события: его (а) избирают в Государственную думу по списку Трудовой группы от Саратовской губернии и (б) принимают в масонскую ложу «Великий Восток народов России». Это — важный момент. Запомним его на будущее. (На первом этапе революции масонство Керенского не так сильно влияло на суть происходящего. Но позднее это скажется. И мы к этому обязательно вернёмся и внимательно рассмотрим.)
В IV Думе Керенский наконец нащупывает ресурс (и обнаруживает дар), который сделает его любимцем столичной публики и легендой в массах. Это — незаурядный ораторский талант. Оказывается, что Керенский умеет блестяще выступать с трибуны: ярко, долго, много, часто и зажигательно, — эдакий Жириновский того времени. Речи наиболее видных думских ораторов целиком печатались в газетах и расходились по стране. Вместе с этими газетами ширилась и распространялась популярность Керенского.
Причём Керенский умел демонстрировать свои политические позиции настолько ловко, что при всём многообразии партийно-политических течений в тогдашней России популярность его широкой дугой охватывала и правую, и левую часть политического спектра (не говоря уж о центре): с одной стороны — безусловный социалист, то есть свойв левых кругах и вполне приемлемый в крайне левых; с другой стороны — оборонец, то есть (как бы) патриот, то есть свой в центре и, если не вполне приемлемый, то допустимый — в правых.
Абсолютно выигрышная позиция, делавшая его к концу февраля 1917 года наиболее популярным общественным деятелем в России и обеспечивавшая сколь внезапный, столь и мощный старт его феерического взлёта на иерархическую верхушку Государства Российского.
Как же распорядился Александр Фёдорович Керенский своим невероятной мощности политическим капиталом?
XVIII. Любимец русской революции принимает ответственное решение
Когда, получив 27 февраля царский указ о прекращении занятий Государственной думы, её совет старейшин под аккомпанемент бунтующих частей петроградского гарнизона собрался на обсуждение, что делать в сложившейся обстановке, член Думы А. Ф. Керенский отстаивал позицию неподчинения указу и непрерывного продолжения заседаний квазизаконодательного органа. Среди большинства возобладала, однако, позиция обеспечения законности в совершающемся перевороте, и вместо пленарного заседания Думы было объявлено о частном совещании её членов. Именно на этом совещании был сформирован Временный комитет Государственной думы с невнятными полномочиями, в который вошли представители всех думских фракций. Левое крыло в этом Комитете представляли меньшевик Н. С. Чхеидзе и трудовик А. Ф. Керенский.
Впрочем, Чхеидзе формально войти в состав Временного комитета отказался (хотя фактически в его заседаниях участвовал), так как дожидался полномочий от оперативно собиравшегося Совета рабочих депутатов. Полномочия он в ночь на 28-е получил — но… в виде должности председателя Петросовета, после чего окончательно определился, что ни на какие другие посты уже не пойдёт.
На том же бурном ночном заседании Совета были избраны и два товарища председателя: М. И. Скобелев и — надо же, какая неожиданность! — А. Ф. Керенский. Сам любимец революции, правда, на том заседании появлялся лишь урывками, пропадая всё время на «цензовой половине» Таврического дворца.
После бурных дискуссий «по вопросу о власти» пленум Совета поддержал позицию своего Исполнительного комитета о том, что «революционная демократия» отказывается направлять своих официальных представителей в состав формирующегося Временного правительства, а само Правительство поддерживает «постольку, поскольку оно будет проводить демократическую политику».
В сложившихся обстоятельствах у Керенского был выбор из двух очевидных возможностей:
• отказаться (как Чхеидзе) входить в структуру, формируемую цензовиками, и сосредоточиться на работе в Совете;
• войти в состав Временного правительства, порвав тем самым с органом «революционной демократии» и сложив с себя должность товарища председателя Совета.
Впрочем, Чхеидзе формально войти в состав Временного комитета отказался (хотя фактически в его заседаниях участвовал), так как дожидался полномочий от оперативно собиравшегося Совета рабочих депутатов. Полномочия он в ночь на 28-е получил — но… в виде должности председателя Петросовета, после чего окончательно определился, что ни на какие другие посты уже не пойдёт.
На том же бурном ночном заседании Совета были избраны и два товарища председателя: М. И. Скобелев и — надо же, какая неожиданность! — А. Ф. Керенский. Сам любимец революции, правда, на том заседании появлялся лишь урывками, пропадая всё время на «цензовой половине» Таврического дворца.
После бурных дискуссий «по вопросу о власти» пленум Совета поддержал позицию своего Исполнительного комитета о том, что «революционная демократия» отказывается направлять своих официальных представителей в состав формирующегося Временного правительства, а само Правительство поддерживает «постольку, поскольку оно будет проводить демократическую политику».
В сложившихся обстоятельствах у Керенского был выбор из двух очевидных возможностей:
• отказаться (как Чхеидзе) входить в структуру, формируемую цензовиками, и сосредоточиться на работе в Совете;
• войти в состав Временного правительства, порвав тем самым с органом «революционной демократии» и сложив с себя должность товарища председателя Совета.