Не таков, однако, был любимец русской революции! Он сумел угадать (а может быть предвидел?)
будущуюполитику Исполкома Петросовета и ВЦИК в отношении Временного правительства и нашёл
третий выход из двух возможных: на свой страх и риск Керенский принял решение войти в состав Временного правительства вопреки решению Исполнительного комитета и фактически вопреки условию
«постольку, поскольку». А самовольство своё подкрепил в излюбленном феерическом кавалерийском стиле: проигнорировав Исполнительный комитет, явился непосредственно в пленарное заседание Совета и, произнеся патетическую речь, получил санкцию на вхождение во Временное правительство от рабоче-солдатской массы Совета через голову И.К.
Этим ловким трюком Керенский добился одной важнейшей (хотя и не очень видной поначалу) вещи: размыл смысл комбинации «постольку, поскольку», причём последствия этого размытияпроявились далеко не сразу.
Когда в Петроград вернётся следующий антигерой русской революциии настоящих заметок, эта новая, предвосхищённая и штрихпунктирно намеченная Керенским структура взаимоотношения Совета и Временного правительства станет официальной политической линией Исполкома Петросовета, а затем и ВЦИК.
Но это — позже. А пока «заложник демократии» Александр Фёдорович Керенский своим вхождением в состав Временного правительства сумел создать одновременно две иллюзии:
• для Совета — иллюзию представительства «революционной демократии» в буржуазном правительстве (т. е. иллюзию «своего среди чужих»),
• для Временного правительства — иллюзию его поддержки со стороны хоть и «частной», но всё же влиятельной организации народных масс.
Тем самым Керенский обеспечил две важнейшие составляющие процесса развития русской революции:
• короткий период взаимной лояльности Совета и Временного правительства;
• неизбежное обострение их отношений по рассеянии вышеозначенных иллюзий.
Тем, что развитие революции пошло именно по этому пути, история обязана именно Керенскому, причём почти исключительно лично ему.
XIX. Апрель 17-го: революция продолжается
XX. Харизматический лидер Петроградского Совета
XXI. Первый кризис в революционном правительстве
XXII. Делёж наследства Гучкова и Милюкова на фоне вхождения в правительство представителей Совета
XXIII. Любимец русской революции сообщает важные сведения о своём пути на вершину российской власти
XXIV. Генерал Алексеев в дни революции
Генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексееввстретил февральские дни в ключевой должности начальника штаба Верховного главнокомандующего русской армии. Учитывая, что Верховное главнокомандование ещё в августе 1915 года Николай II возложил на себя, можно считать, что Алексеев был фактическим главнокомандующим.
Роль его в февральских событиях остаётся не до конца прояснённой (так же, как в своё время нам не удалось до конца прояснить и роль другого масона, Н. Д. Соколова). Долгое время я склонен был полагать, что роль эта преимущественно сводилась к пассивному невмешательству в события, однако, показания А. Ф. Керенского заставляют роль генерала Алексеева существенно переосмыслить.
Итак, вернёмся к дням революционного кризиса и попробуем проследить за действиями генерала Алексеева.
27 февраля Алексеев верноподданнейше докладывает Государю о событиях в Петрограде.
Этим ловким трюком Керенский добился одной важнейшей (хотя и не очень видной поначалу) вещи: размыл смысл комбинации «постольку, поскольку», причём последствия этого размытияпроявились далеко не сразу.
Когда в Петроград вернётся следующий антигерой русской революциии настоящих заметок, эта новая, предвосхищённая и штрихпунктирно намеченная Керенским структура взаимоотношения Совета и Временного правительства станет официальной политической линией Исполкома Петросовета, а затем и ВЦИК.
Но это — позже. А пока «заложник демократии» Александр Фёдорович Керенский своим вхождением в состав Временного правительства сумел создать одновременно две иллюзии:
• для Совета — иллюзию представительства «революционной демократии» в буржуазном правительстве (т. е. иллюзию «своего среди чужих»),
• для Временного правительства — иллюзию его поддержки со стороны хоть и «частной», но всё же влиятельной организации народных масс.
Тем самым Керенский обеспечил две важнейшие составляющие процесса развития русской революции:
• короткий период взаимной лояльности Совета и Временного правительства;
• неизбежное обострение их отношений по рассеянии вышеозначенных иллюзий.
Тем, что развитие революции пошло именно по этому пути, история обязана именно Керенскому, причём почти исключительно лично ему.
XIX. Апрель 17-го: революция продолжается
В истории русской революции немало знаменательных дат. Но одна дата стоит особняком. Вроде бы в этот день (через месяц с небольшим после начала революции) не произошло ничего экстраординарного. Да и за истекший месяц — тоже.
Ситуация в Петрограде и на фронте спокойна настолько, насколько это возможно в условиях произошедшей месяц назад смены власти.
Временное правительство пытается понять, чем оно должно заниматься, приступить, как тогда было принято выражаться, к «органической работе».
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, напротив, коллекционирует все неосторожные движения Временного правительства и отдельных министров, улучая момент, чтобы как следует «вдарить».
По городам и весям избираются Советы рабочих и крестьянских депутатов, устанавливающие контроль за местной властью. Избираются и делегаты на предстоящий Всероссийский съезд Советов.
Приказ № 1 и агитаторы на фронте потихоньку делают своё чёрное дело — приводят русскую армию к полной недееспособности.
В плановом порядке возвращаются из ссылок и эмиграций лидеры левых партий и потихоньку прихватывают контроль над ходом революции в свои опытные руки.
…И вот в погожий вечер 3 апреля на Финляндский вокзал Петрограда прибывает поезд с очередной партией вернувшихся из эмиграции революционеров. А знаменательным этот день оказался потому, что именно в этот день и именно этим поездом в революционный Петроград приехал товарищ Ленин. Приехал, чтобы вмешаться в процесс революции и изменить ход истории.
Приезда Ленина ждали — на вокзале его встречала изрядная толпа — и ждали, что, приехав, он чем-нибудь удивит столицу и революцию. Проще говоря, ждали сюрприза. Однако, столица и революция получили не просто сюрприз. Они получили шок. Они получили бомбу.
Речь, с которой Ленин обратился к встречавшей его толпе (и тезисы которой были через три дня напечатаны в прессе — см. Приложение 8), оказалась шоком, оказалась бомбой. Настолько шоком, что революционный бомонд почти в полном составе предпочёл закрытьсяот понимания смысла того, что он услышал и прочитал, и просто посмеяться над глупостью и неадекватностью Ленина. А все (до одного!) его соратники по большевистскому партийному руководству пришли в полное недоумение: что это, мол, Ильич, совсем умом подвинулся за границами?.. Что, впрочем, не помешало им «взять под козырёк» и приступить к неукоснительному исполнению «нереального» ленинского плана. Такая уж это была партия. При почти единодушном несогласии с линией вождя партия незамедлительно приступила к её реализации. И это изменило ход истории.
Партия, которая послушалась своего вождя, через полгода с небольшим оказалась у власти. Этот факт делает Ленина одним из главных героев русской революции.
Ситуация в Петрограде и на фронте спокойна настолько, насколько это возможно в условиях произошедшей месяц назад смены власти.
Временное правительство пытается понять, чем оно должно заниматься, приступить, как тогда было принято выражаться, к «органической работе».
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, напротив, коллекционирует все неосторожные движения Временного правительства и отдельных министров, улучая момент, чтобы как следует «вдарить».
По городам и весям избираются Советы рабочих и крестьянских депутатов, устанавливающие контроль за местной властью. Избираются и делегаты на предстоящий Всероссийский съезд Советов.
Приказ № 1 и агитаторы на фронте потихоньку делают своё чёрное дело — приводят русскую армию к полной недееспособности.
В плановом порядке возвращаются из ссылок и эмиграций лидеры левых партий и потихоньку прихватывают контроль над ходом революции в свои опытные руки.
…И вот в погожий вечер 3 апреля на Финляндский вокзал Петрограда прибывает поезд с очередной партией вернувшихся из эмиграции революционеров. А знаменательным этот день оказался потому, что именно в этот день и именно этим поездом в революционный Петроград приехал товарищ Ленин. Приехал, чтобы вмешаться в процесс революции и изменить ход истории.
Приезда Ленина ждали — на вокзале его встречала изрядная толпа — и ждали, что, приехав, он чем-нибудь удивит столицу и революцию. Проще говоря, ждали сюрприза. Однако, столица и революция получили не просто сюрприз. Они получили шок. Они получили бомбу.
Речь, с которой Ленин обратился к встречавшей его толпе (и тезисы которой были через три дня напечатаны в прессе — см. Приложение 8), оказалась шоком, оказалась бомбой. Настолько шоком, что революционный бомонд почти в полном составе предпочёл закрытьсяот понимания смысла того, что он услышал и прочитал, и просто посмеяться над глупостью и неадекватностью Ленина. А все (до одного!) его соратники по большевистскому партийному руководству пришли в полное недоумение: что это, мол, Ильич, совсем умом подвинулся за границами?.. Что, впрочем, не помешало им «взять под козырёк» и приступить к неукоснительному исполнению «нереального» ленинского плана. Такая уж это была партия. При почти единодушном несогласии с линией вождя партия незамедлительно приступила к её реализации. И это изменило ход истории.
Партия, которая послушалась своего вождя, через полгода с небольшим оказалась у власти. Этот факт делает Ленина одним из главных героев русской революции.
XX. Харизматический лидер Петроградского Совета
Если приезд Ленина имел относительно долгосрочные (хоть и в пределах всё того же бурного и богатого на события 1917 года) последствия, то состоявшееся несколько ранее (18 марта) возвращение на родину другого знаменитого революционера начало самым непосредственным образом влиять на события практически немедленно.
Общественно-политическая харизма этого видного деятеля русской революции лишь совсем немного уступала харизме предыдущего антигероя — Керенского, и к весне 17-го года он был — ни много, ни мало — признанным лидером российской социал-демократии — разумеется, не всей, а её, извините за каламбур, меньшевистского большинства.
Нет, речь идёт не о Г. В. Плеханове и даже не о Ю. О. Мартове, как кто-то наверняка уже успел подумать. (Плеханов к 1917 году уже отошёл от практической деятельности и оставался лишь символомпартии, причём, по причине своего гиперпатриотического оборончества во время мировой войны, символом заметно подпорченным. А Мартов, находясь в эмиграции, ещё воспринимался по инерции лидером партии, но вернувшись в революцию только в мае, — тоже, кстати, как и Ленин, в пломбированном вагоне через Германию, — обнаружил, что партийное большинство по целому ряду ключевых позиций разошлось со своим, уже бывшим, лидером, вследствие чего ему пришлось возглавить всего лишь выделившуюся по этому поводу небольшую фракцию своих сторонников — меньшевиков-интернационалистов, на дальнейший ход событий влияния практически не оказавшую.)
Нет, конечно же, я имею в виду совсем другого человека. Это Ираклий Георгиевич Церетели. Из старинного дворянского рода. Недоучившийся юрист. Масон. Член II Государственной думы, лидер её социал-демократической фракции. В 1907 году, после роспуска Думы в результате третьеиюньского переворота, был осуждён на пять лет каторги, заменённой по состоянию здоровья (туберкулёз) на шесть лет тюрьмы с последующим поселением в Восточной Сибири, где и пребывал вплоть до марта 1917-го.
С приездом его в столицу довольно быстро выяснилось, что Петросовет обрёл наконец своего харизматического лидера, которого ему так не хватало в первые дни революции, которым не стал погрузившийся в «высшие» правительственные сферы Керенский, которыми не смогли стать (несмотря на занятие высших советских должностей) политические пустышки Чхеидзе и Скобелев и которыми — в силу целого ряда вышеописанных причин — не имели возможности стать герои революции Суханов, Стеклов и Соколов.
Церетели же стал таким лидером почти мгновенно и при поддержке других харизматических фигур, вошедших в Исполнительный Комитет после возвращения из ссылок и эмиграций, — меньшевиков М. И. Либера и Ф. И. Дана, эсеров В. М. Чернова и А. Р. Гоца — установил практически полный контроль и над рабоче-солдатской стихией Совета, и над интеллигентской «элитой» Исполнительного комитета.
Как же распорядился новый лидер столь мощным ресурсом? Совсем скоро мы об этом узнаем.
Общественно-политическая харизма этого видного деятеля русской революции лишь совсем немного уступала харизме предыдущего антигероя — Керенского, и к весне 17-го года он был — ни много, ни мало — признанным лидером российской социал-демократии — разумеется, не всей, а её, извините за каламбур, меньшевистского большинства.
Нет, речь идёт не о Г. В. Плеханове и даже не о Ю. О. Мартове, как кто-то наверняка уже успел подумать. (Плеханов к 1917 году уже отошёл от практической деятельности и оставался лишь символомпартии, причём, по причине своего гиперпатриотического оборончества во время мировой войны, символом заметно подпорченным. А Мартов, находясь в эмиграции, ещё воспринимался по инерции лидером партии, но вернувшись в революцию только в мае, — тоже, кстати, как и Ленин, в пломбированном вагоне через Германию, — обнаружил, что партийное большинство по целому ряду ключевых позиций разошлось со своим, уже бывшим, лидером, вследствие чего ему пришлось возглавить всего лишь выделившуюся по этому поводу небольшую фракцию своих сторонников — меньшевиков-интернационалистов, на дальнейший ход событий влияния практически не оказавшую.)
Нет, конечно же, я имею в виду совсем другого человека. Это Ираклий Георгиевич Церетели. Из старинного дворянского рода. Недоучившийся юрист. Масон. Член II Государственной думы, лидер её социал-демократической фракции. В 1907 году, после роспуска Думы в результате третьеиюньского переворота, был осуждён на пять лет каторги, заменённой по состоянию здоровья (туберкулёз) на шесть лет тюрьмы с последующим поселением в Восточной Сибири, где и пребывал вплоть до марта 1917-го.
С приездом его в столицу довольно быстро выяснилось, что Петросовет обрёл наконец своего харизматического лидера, которого ему так не хватало в первые дни революции, которым не стал погрузившийся в «высшие» правительственные сферы Керенский, которыми не смогли стать (несмотря на занятие высших советских должностей) политические пустышки Чхеидзе и Скобелев и которыми — в силу целого ряда вышеописанных причин — не имели возможности стать герои революции Суханов, Стеклов и Соколов.
Церетели же стал таким лидером почти мгновенно и при поддержке других харизматических фигур, вошедших в Исполнительный Комитет после возвращения из ссылок и эмиграций, — меньшевиков М. И. Либера и Ф. И. Дана, эсеров В. М. Чернова и А. Р. Гоца — установил практически полный контроль и над рабоче-солдатской стихией Совета, и над интеллигентской «элитой» Исполнительного комитета.
Как же распорядился новый лидер столь мощным ресурсом? Совсем скоро мы об этом узнаем.
XXI. Первый кризис в революционном правительстве
Для того чтобы перекинуть мостик от бурных событий начала марта к концу апреля и последовавшему тогда первому кризису революционной власти, нам придётся обратиться к результатам теоретического осмысления закономерностей протекания революционных процессов, которое я назвал
теорией бифуркационных периодов(см. Приложение 1). Нам придётся ещё не раз к ним обращаться, отслеживая процесс скольжения социальной системы «Государство Российское» всё к большей неустойчивости и наблюдая за ролью в этом скольжении ряда личностей — героев и антигероев русской революции.
Когда главный антигерой русской революции П. Н. Милюков опубликовал (и официально разослал союзным державам) знаменитую ноту возглавляемого им министерства иностранных дел от 18 апреля (см. Приложение 9), стало очевидно, что в правительстве предстоят перемены. Сказать, что левое большинство Петросовета было возмущено профессорской наглостью, — это ничего не сказать. Умело организованная стихия петроградского рабочего класса была настроена ещё радикальнее. Уже и первомайская демонстрация («демонстративно» состоявшаяся по общеевропейскому новому стилю в тот же день 18 апреля) прошла под резко антивоенными и антибуржуазными лозунгами. Когда же массам стало известно содержание милюковской ноты, они опять вышли на улицы Петрограда и двинулись к Мариинскому дворцу — тогдашней резиденции Временного правительства — с лозунгами «Долой Гучкова и Милюкова!»Другой фигурант этих лозунгов — антигерой революцииА. И. Гучков — не стал дожидаться, пока коллеги по Временному правительству попросят его удовлетворить чаяния народных масс, и 30 апреля известил министра-председателя князя Г. Е. Львова о своей отставке. Милюков же предпочёл упереться рогом, объявив, что добровольно в отставку не уйдёт, и тем самым довёл правительственный кризис до конца.
Давайте вспомним, за счёт чего была обеспечена псевдоустойчивость новой власти в течение первых двух месяцев революции.
В начале марта в процессе переговоров полномочных представителей двух центров революции — Временного комитета Государственной думы и Петроградского Совета рабочих депутатов — была выработана компромиссная формула устройства власти ( «постольку, поскольку») и тем самым достигнута псевдостабильность после революционного хаоса и развала, а также фактически предопределена политика новой власти на ближайший период.
Компромиссность этой структуры привела к двум важнейшим следствиям:
• во-первых, возможность реакции и какой-либо реставрации сброшенного революцией режима была на данном этапе надёжно предотвращена,
• однако, во-вторых, кардинальное изменение политики государства по целому ряду существеннейших направлений было ещё невозможно — в силу того, что власть формально вручена цензовым кругам.
Далее. Факторы, работавшие на подрыв системы под названием «Российская империя», продолжали действовать и после Февраля. И главными такими факторами по-прежнему были
• война
• и связанное с ней перенапряжение экономики.
И новая власть не делала ничего для устранения подрывного действия этих факторов.
С этой точки зрения апрельский правительственный кризис был абсолютно объективен и неизбежен. Для того чтобы он разразился, как всегда в истории, нужен был какой-то конкретный повод, роль которого — перевести кризис из латентной формы в видимую всем. Таким поводом и стала нота Милюкова от 18 апреля.
И здесь мы впервые сталкиваемся (а впоследствии столкнёмся ещё не раз) с поразительно синхронными, наводящими на мысль о согласованности, действиями ещё двух антигероев революции — Керенского и Церетели.
Во время первого правительственного кризиса:
• Керенский выдвигается на место реального лидера Временного правительства (при сохранении покамест формального лидерства князя Львова);
• а Церетели, уже оформив своё реальное лидерство в Петросовете, воспользовался им, чтобы сделать первый шаг к изменению формулы поддержки Временного правительства со стороны Совета.
Подробности действий антигероев очень интересны и заслуживают того, чтобы быть рассмотрены со всею возможною тщательностью.
Когда главный антигерой русской революции П. Н. Милюков опубликовал (и официально разослал союзным державам) знаменитую ноту возглавляемого им министерства иностранных дел от 18 апреля (см. Приложение 9), стало очевидно, что в правительстве предстоят перемены. Сказать, что левое большинство Петросовета было возмущено профессорской наглостью, — это ничего не сказать. Умело организованная стихия петроградского рабочего класса была настроена ещё радикальнее. Уже и первомайская демонстрация («демонстративно» состоявшаяся по общеевропейскому новому стилю в тот же день 18 апреля) прошла под резко антивоенными и антибуржуазными лозунгами. Когда же массам стало известно содержание милюковской ноты, они опять вышли на улицы Петрограда и двинулись к Мариинскому дворцу — тогдашней резиденции Временного правительства — с лозунгами «Долой Гучкова и Милюкова!»Другой фигурант этих лозунгов — антигерой революцииА. И. Гучков — не стал дожидаться, пока коллеги по Временному правительству попросят его удовлетворить чаяния народных масс, и 30 апреля известил министра-председателя князя Г. Е. Львова о своей отставке. Милюков же предпочёл упереться рогом, объявив, что добровольно в отставку не уйдёт, и тем самым довёл правительственный кризис до конца.
Давайте вспомним, за счёт чего была обеспечена псевдоустойчивость новой власти в течение первых двух месяцев революции.
В начале марта в процессе переговоров полномочных представителей двух центров революции — Временного комитета Государственной думы и Петроградского Совета рабочих депутатов — была выработана компромиссная формула устройства власти ( «постольку, поскольку») и тем самым достигнута псевдостабильность после революционного хаоса и развала, а также фактически предопределена политика новой власти на ближайший период.
Компромиссность этой структуры привела к двум важнейшим следствиям:
• во-первых, возможность реакции и какой-либо реставрации сброшенного революцией режима была на данном этапе надёжно предотвращена,
• однако, во-вторых, кардинальное изменение политики государства по целому ряду существеннейших направлений было ещё невозможно — в силу того, что власть формально вручена цензовым кругам.
Далее. Факторы, работавшие на подрыв системы под названием «Российская империя», продолжали действовать и после Февраля. И главными такими факторами по-прежнему были
• война
• и связанное с ней перенапряжение экономики.
И новая власть не делала ничего для устранения подрывного действия этих факторов.
С этой точки зрения апрельский правительственный кризис был абсолютно объективен и неизбежен. Для того чтобы он разразился, как всегда в истории, нужен был какой-то конкретный повод, роль которого — перевести кризис из латентной формы в видимую всем. Таким поводом и стала нота Милюкова от 18 апреля.
И здесь мы впервые сталкиваемся (а впоследствии столкнёмся ещё не раз) с поразительно синхронными, наводящими на мысль о согласованности, действиями ещё двух антигероев революции — Керенского и Церетели.
Во время первого правительственного кризиса:
• Керенский выдвигается на место реального лидера Временного правительства (при сохранении покамест формального лидерства князя Львова);
• а Церетели, уже оформив своё реальное лидерство в Петросовете, воспользовался им, чтобы сделать первый шаг к изменению формулы поддержки Временного правительства со стороны Совета.
Подробности действий антигероев очень интересны и заслуживают того, чтобы быть рассмотрены со всею возможною тщательностью.
XXII. Делёж наследства Гучкова и Милюкова на фоне вхождения в правительство представителей Совета
Первый кризис в революционном правительстве привёл к фактическому пересмотру формулы его взаимоотношений с Советом рабочих и солдатских депутатов. Оттуда, из правительства, Совету было недвусмысленно предложено: вот, как вы и хотели, ни Гучкова, ни Милюкова больше нет — так добро пожаловать разделить с нами ответственность за положение в стране и за проводимую политику.
И новый лидер Совета антигерой революцииИ. Г. Церетели без длительных раздумий мощной и уверенной рукой начал поворачивать советскую политику от фактически оппозиционной по отношению к правительству к фактический поддерживающей его. Легко преодолевая яростное, но тщетное сопротивление одного из прежних лидеров Совета, героя революцииН. Н. Суханова, Церетели провёл — сначала на Исполкоме, затем на пленуме Совета — решение о делегировании советских представителей в обновлённое Временное правительство. Причём — что характерно — не обусловливая их вхождение в правительство какими-либо конкретными обязательствами (кроме самых общих и реально ничего не означающих деклараций).
Таким образом, лидеры Совета, да и Совет в целом как институт непосредственной демократии, сделали первый и весьма существенный шаг в сторону разделения Советом ответственности за политику, проводимую Временным правительством.
В это время другой антигерой революцииА. Ф. Керенский решал другие (на первый взгляд) задачи. Воспользовавшись апрельским правительственным кризисом, он начал стремительное и неуклонное движение на вершину российской власти.
Начальный этап этого восхождения имеет смысл рассмотреть поподробнее. Но для этого нам придётся поскрупулёзнее присмотреться и к подробностям первых правительственных отставок.
После ухода А. И. Гучкова и П. Н. Милюкова в правительстве образовались две важнейшие министерские вакансии: иностранных дел, военное и морское (или даже три, если военные и морские дела не совмещать в одном министерстве). При этом Гучков-то ушёл сам, а вот Милюкова пришлось выводить насильно. Тем удивительнее, насколько легко это было сделано.
И вот тут, как бы мы ни уворачивались, но уйти от масонской темынам не удастся. Из 11 человек первого состава Временного правительства в различных масонских организациях состояли 9 человек. Милюков никогда не был масоном, а Гучков, входивший некоторое время в военную ложу, в масонстве разочаровался ещё до революции и фактически вышел из братства (а в 1918 году и вовсе подвергся так называемой процедуре «радиации», т. е. исключению из масонства, сопровождаемому жёстким требованием к братьям безусловно отрицать какую-либо принадлежность к масонству того, кто был исключён). Ведущую роль в этом масонском десанте в российскую власть играла так называемая «большая масонская тройка»: Керенский, Некрасов, Терещенко. Действуя очень согласованно, они обеспечивали прохождение через правительство любых нужных решений. После возвращения из ссылки к ним подключился и советский лидер Церетели — «тройка» расширилась до «четвёрки».
Отставка Милюкова была решена за счёт сочетания интересов братства с некоторыми личными интересами отдельных братьев. Масон А. Ф. Керенский вожделел наследства А. И. Гучкова, а масон М. И. Терещенко нацелился на иностранные дела, которые должны были освободиться из-под П.н. Милюкова. Формальный руководитель русского масонства, секретарь Верховного Совета лож «Великого Востока Народов России» министр путей сообщения Н. В. Некрасов все эти перестановки санкционировал, а министр-председатель масон князь Г. Е. Львов не возразил. На коллегу и ближайшего соратника Милюкова по кадетской партии масона А. И. Шингарёва давление оказали по двум направлениям: (а) настояли на соблюдении дисциплины братства и (б) предложили освобождавшийся Терещенкой пост минфина — а именно финансовыми вопросами Шингарёв занимался в Думе.
Таким образом, вопрос был решён. Милюкова дружно попросили выйти вон, на его место переместился Терещенко, для советских представителей заготовили пять второстепенных портфелей, но кого же двинуть на освобождённые Гучковым военно-морские дела?
В поисках ответа на этот непростой вопрос мы поцитируем в следующем выпуске заметок фрагменты мемуаров любимца русской революции.
И новый лидер Совета антигерой революцииИ. Г. Церетели без длительных раздумий мощной и уверенной рукой начал поворачивать советскую политику от фактически оппозиционной по отношению к правительству к фактический поддерживающей его. Легко преодолевая яростное, но тщетное сопротивление одного из прежних лидеров Совета, героя революцииН. Н. Суханова, Церетели провёл — сначала на Исполкоме, затем на пленуме Совета — решение о делегировании советских представителей в обновлённое Временное правительство. Причём — что характерно — не обусловливая их вхождение в правительство какими-либо конкретными обязательствами (кроме самых общих и реально ничего не означающих деклараций).
Таким образом, лидеры Совета, да и Совет в целом как институт непосредственной демократии, сделали первый и весьма существенный шаг в сторону разделения Советом ответственности за политику, проводимую Временным правительством.
В это время другой антигерой революцииА. Ф. Керенский решал другие (на первый взгляд) задачи. Воспользовавшись апрельским правительственным кризисом, он начал стремительное и неуклонное движение на вершину российской власти.
Начальный этап этого восхождения имеет смысл рассмотреть поподробнее. Но для этого нам придётся поскрупулёзнее присмотреться и к подробностям первых правительственных отставок.
После ухода А. И. Гучкова и П. Н. Милюкова в правительстве образовались две важнейшие министерские вакансии: иностранных дел, военное и морское (или даже три, если военные и морские дела не совмещать в одном министерстве). При этом Гучков-то ушёл сам, а вот Милюкова пришлось выводить насильно. Тем удивительнее, насколько легко это было сделано.
И вот тут, как бы мы ни уворачивались, но уйти от масонской темынам не удастся. Из 11 человек первого состава Временного правительства в различных масонских организациях состояли 9 человек. Милюков никогда не был масоном, а Гучков, входивший некоторое время в военную ложу, в масонстве разочаровался ещё до революции и фактически вышел из братства (а в 1918 году и вовсе подвергся так называемой процедуре «радиации», т. е. исключению из масонства, сопровождаемому жёстким требованием к братьям безусловно отрицать какую-либо принадлежность к масонству того, кто был исключён). Ведущую роль в этом масонском десанте в российскую власть играла так называемая «большая масонская тройка»: Керенский, Некрасов, Терещенко. Действуя очень согласованно, они обеспечивали прохождение через правительство любых нужных решений. После возвращения из ссылки к ним подключился и советский лидер Церетели — «тройка» расширилась до «четвёрки».
Отставка Милюкова была решена за счёт сочетания интересов братства с некоторыми личными интересами отдельных братьев. Масон А. Ф. Керенский вожделел наследства А. И. Гучкова, а масон М. И. Терещенко нацелился на иностранные дела, которые должны были освободиться из-под П.н. Милюкова. Формальный руководитель русского масонства, секретарь Верховного Совета лож «Великого Востока Народов России» министр путей сообщения Н. В. Некрасов все эти перестановки санкционировал, а министр-председатель масон князь Г. Е. Львов не возразил. На коллегу и ближайшего соратника Милюкова по кадетской партии масона А. И. Шингарёва давление оказали по двум направлениям: (а) настояли на соблюдении дисциплины братства и (б) предложили освобождавшийся Терещенкой пост минфина — а именно финансовыми вопросами Шингарёв занимался в Думе.
В поисках ответа на этот непростой вопрос мы поцитируем в следующем выпуске заметок фрагменты мемуаров любимца русской революции.
XXIII. Любимец русской революции сообщает важные сведения о своём пути на вершину российской власти
Вот что А. Ф. Керенский пишет в своих мемуарах о кризисе в военно-морском министерстве, не скрывая при этом своего восхищения Гучковым и иногда проговариваясь о важных деталях (выделено всюду мной —
А.Н.):
Все так называемые реформы в послереволюционной армии проводились во время пребывания Гучкова на посту военного министра в сотрудничестве с особой комиссией, состоявшей из представителей Совета и армейских комитетов, во главе с генералом Поливановым, бывшим какое-то время ( в период войны) военным министром и товарищем министра при Третьей Думе.Это свидетельство представляется крайне важным. Похоже, что мы упустили из рассмотрения ещё одного антигероя русской революции, внесшего решающий вклад в ход исторического процесса.
Поливанов, как я уже говорил, принадлежал к гучковскому кругу, и поэтому на него очень косо поглядывали при дворе. Человек бесспорно способный, блестящий администратор, разделявший принципиальные революционные идеи, он вместе с Гучковым старался восстановить дисциплину и боеспособность армии. Однако пользовался при этом крайне опасными методами. Он задался целью добиться доверия армии новому военному министру с помощью многочисленных допустимых и даже недопустимых уступок требованиям не столько армейских комитетов, сколько Петроградского Совета. В уступках Поливанов шел гораздо дальше военного министра.
<…>
Повторяю: опасность была не в реформах, а в недоверии новому правительству. Не имея необходимого морального авторитета в глазах общества, оставалось только надеяться, что каким-нибудь чудом в конце концов явится «сильная» личность и, опираясь на кое-какие старые, еще чтимые в некоторых полках традиции, одним разом покончит с «революционным сбродом».
Но не нашлось «сильной» личности. Генерал Корнилов, первый командующий Петроградским военным округом, не остался начальником гарнизона, отправившись в начале мая на фронт. Тем временем уступки совсем распоясавшимся низшим чинам, даже самые незначительные, погубили авторитет Гучкова и Поливанова в тех кругах, где он особенно должен был чувствоваться, то есть среди верховного армейского командования.
<…>
Трагические недоразумения длились два месяца, после чего Гучков со своими военными соратниками зашли в тупик. Гучков отказался подписывать последнее произведение Поливанова, «Декларацию о правах солдат», фактически давно уже действовавшую. Собственно, отклонение декларации было натужной попыткой морально настроить армию на единственный путь, которым способен был пойти Гучков.
Не информируя Временное правительство, он по собственной инициативе запланировал около 15 мая ( Керенский использует даты по новому стилю — А.Н.) совещание командующих во главе с генералом Алексеевым, где они должны были выразить доверие готовому подать в отставку военному министру.
12 мая, то есть ровно через два месяца после официального начала революции, Гучков направил князю Львову решительное заявление об отставке. Письмо произвело на всех тяжелое впечатление. Главным аргументом служило нежелание военного министра далее нести ответственность за гибель страны. В тот же день в прощальном выступлении на первом совещании фронтовых делегатов Гучков нарисовал удручающую картину прошлого и настоящего русской армии, весьма откровенно и храбро выразив свои безнадежные настроения. «Было бы чистым безумием, — сказал он, — дальше идти тем путем, по которому уже два месяца идет русская революция». Говоря о реформах в армии, покидавший свой пост министр откровенно признался: «Мы дошли до критической точки, за которой видно не возрождение, а разложение армии».
Несмотря на расхождение наших политических взглядов и разное отношение к революции, я не хотел отставки Гучкова, ценя его редкостную политическую интуицию и способность решать политические проблемы, не поддаваясь влиянию догматических или партийных соображений. России нужны были люди такой превосходной закалки. Новые настроения революционной демократии после Стохода ( имеется в виду крупное поражение, которое потерпел 3-й корпус 3-й армии Западного фронта — 14 тыс. солдат и офицеров — на реке Стоход, — погибло около 1 тыс. солдат и офицеров, около 10 тыс. человек попало в плен и пропало без вести — А.Н.) внушали твердую надежду, что доверие к военному министру будет укрепляться по мере усиления народного национального самосознания.
Насколько помню, 12 мая, во время совещания фронтовых делегатов мой автомобиль случайно встал рядом с гучковским, и я решил уговорить его не выходить из Временного правительства. Пересел в его машину, начал обсуждать эту тему, но тщетно.
Вторая часть стратегического маневра Гучкова не принесла никаких результатов, кроме его отставки. Совещание командующих, состоявшееся в Петрограде 16–17 мая, отказалось поддержать его обвинения против Временного правительства.Первая попытка подчинить непокорную «волю» революционного правительства «сильной воле» воюющих генералов провалилась.
<…>
Лично мне эта попытка счастья не принесла. Я был вынужден( Нет, каков фигляр!! — А.Н.) принять портфель военного министра, а вместе с ним и запутанное наследство, оставленное Поливановым и Гучковым. Теперь я себя спрашиваю, не предчувствие ли тяжелого бремени толкало меня на попытки удержать Гучкова во Временном правительстве. Конечно, если бы среди командующих фронтами нашелся хоть один человек, пользующийся в войсках безграничным доверием, вопрос о преемнике Гучкова решился бы без труда. Но при безымянной, безликой системе информации современной войны таких героев еще не было. Ставка Верховного главнокомандующего во главе с генералом Алексеевым вместе со всем армейским командованием требовала назначить военным министром штатского.
Не служит ли подобное требование со стороны генералитета наилучшим доказательством ненормальности положения, в котором оказалось в то время фронтовое командование, и того, что оно это хорошо понимало? Поэтому ему больше всего требовался некий буфер между командирами и солдатами. Судьбе было угодно превратить в такой буфер меня со всеми неизбежными последствиями, ожидающими того, кто сует голову между молотом и наковальней.
Впрочем, раздумывать не было времени. Вскоре всем колебаниям был положен конец. На вопрос князя Львова, кого из штатских лиц Верховное командование могло бы рекомендовать на пост военного министра, генерал Алексеев ответил: «Первый кандидат, по мнению командующих, — Керенский».
(Керенский А. Ф. Русская революция. 1917. М., Центрполиграф, 2005, с. 170–173.)
XXIV. Генерал Алексеев в дни революции
Генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексееввстретил февральские дни в ключевой должности начальника штаба Верховного главнокомандующего русской армии. Учитывая, что Верховное главнокомандование ещё в августе 1915 года Николай II возложил на себя, можно считать, что Алексеев был фактическим главнокомандующим.
Роль его в февральских событиях остаётся не до конца прояснённой (так же, как в своё время нам не удалось до конца прояснить и роль другого масона, Н. Д. Соколова). Долгое время я склонен был полагать, что роль эта преимущественно сводилась к пассивному невмешательству в события, однако, показания А. Ф. Керенского заставляют роль генерала Алексеева существенно переосмыслить.
Итак, вернёмся к дням революционного кризиса и попробуем проследить за действиями генерала Алексеева.
27 февраля Алексеев верноподданнейше докладывает Государю о событиях в Петрограде.
«К счастью, Алексеев спокоен, но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов: продовольственного, железнодорожного, угольного и т. д.»Вечером того же дня Николай назначает петроградским диктатором генерала-адъютанта Н. И. Иванова, а сам решает ехать в Царское Село. Государь и Иванов должны отправиться назавтра днём каждый своим поездом. М. В. Алексеев уведомляет об этом телеграммой военного министра М. А. Беляева и сообщает об этом в разговорах по прямому проводу великому князю Михаилу Александровичу и председателю Государственной думы М. В. Родзянко. Причём Михаил Александрович в этом разговоре говорит, судя по стенограмме, буквально следующее:
(письмо Николая II Александре Фёдоровне от 27 февраля; цит. по: Февральская революция 1917 года: Сборник документов и материалов. М., РГГУ, 1996. С.207).