«…прошу доложить его императорскому величеству, что, по моему убеждению, приезд государя императора в Царское Село, может быть, желательно отложить на несколько дней»Тем не менее, Государь, как известно, в Царское всё-таки поехал. Но не доехал. Зато туда доехал «диктатор» Иванов. Но не дошли полки, снятые с фронта и переданные под его командование. Какую роль во всём этом сыграл генерал Алексеев, установить, пожалуй, невозможно. Но приведённые косвенные данные говорят о том, что эта роль была, скажем так, неположительнадля судьбы династии и монархии в России.
(РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1750. Л. 63б-63е; цит. по: Февральская революция 1917 года: Сборник документов и материалов. М., РГГУ, 1996. С.209).
Продолжим наблюдать за деятельностью (вроде бы совершенно пассивной) генерала Алексеева в последующие дни.
Проводив Верховного главнокомандующего и оставшись в Ставке за старшего, начальник штаба продолжил интенсивные телеграфно-телефонные переговоры с Родзянко (на которого в связи с арестом одних, бегством других министров, а также полной недееспособностью военных властей Петрограда временно свалилась вся полнота власти в столице), с командующими фронтами (информируя их о всё более ухудшающейся ситуации), даже с «диктатором» без войск генералом Ивановым, благополучно прибывшем к вечеру 28 февраля в Царское Село. Только с запутавшимся в железнодорожных сетях комиссара Бубликова Государем связи не было.
Фактически в течение всего этого и следующего (1 марта) дней Алексеев выполнял функцию этакого связиста-коммуникатора между бурлящим Петроградом и командующими фронтами воюющей армии. Роль, опять-таки, по видимости вполне пассивная.
Невозможно, пожалуй, также определить, кем и каким именно образом было решено, что остановленный на станции Дно царский поезд не вернётся обратно в Могилёв, в ставку Верховного главнокомандующего, а проследует в Псков, в ставку главнокомандующего армиями Северного фронта генерала Н. В. Рузского, где и была решена судьба династии.
Можно, конечно, предположить, что это получилось как бы само собой, — Псков действительно довольно близко от станции Дно. Можно иметь в виду, что возврат Государя в ставку не состоялся вследствие полученных из Петрограда известий, что для ведения переговоров с ним готовится выехать делегация Временного комитета Государственной думы во главе с Родзянко. А можно (и, по-моему, непременно следует) учитывать также и то, что Н. В. Рузский, так же как и М. В. Алексеев, был масоном.
Вечером 1 марта Алексеев отправляет навстречу прибывающему в Псков Николаю телеграмму с верноподданнейшей просьбой о формировании «ответственного министерства», присовокупляя к ней проект соответствующего манифеста. Телеграмма была доложена Государю генералом Рузским в 23 часа того же дня.
2 марта революционный кризис достиг кульминации. Вместо Родзянко на переговоры с императором выехали член Государственного совета А. И. Гучков и член Государственной думы В. В. Шульгин. А генерал Рузский провёл раннее утро в разговорах по прямому проводу с Родзянко, во время которых «выяснилось», что только отречение Николая в пользу сына при регентстве брата «может спасти страну и династию». Рузский телеграфом известил Алексеева об этом новом «единственном выходе», после чего Алексеев составил и разослал всем главнокомандующим фронтами телеграмму, в которой запрашивал их мнение по этому вопросу. А получив ответы, всеподданейше представил их Государю телеграфом же. Таких ответов было представлено три: от главнокомандующего Кавказским фронтом великого князя Николая Николаевича, от главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерал-адъютанта А. А. Брусилова, от главнокомандующего Западным фронтом генерал-адъютанта А. Е. Эверта. Все трое поддерживали «единственный выход», предложенный председателем Государственной думы. Чуть позже отдельными телеграммами к этой позиции присоединились главнокомандующий Румынским фронтом генерал В. В. Сахаров и командующий Балтийским флотом вице-адмирал А. И. Непенин. Ну и главнокомандующий Северным фронтом генерал Н. В. Рузский был в наличии лично и как мог убеждал Государя в необходимости «единственного выхода».
Задача была решена. Оказавшись в изоляции, когда все, буквально все — и Государственная дума с Государственным советом, и начальник штаба, и главнокомандующие фронтами — требовали его отречения, а любимой Аликс не было рядом, чтобы посоветоваться, Николай сдался и подписал манифест об отречении от престола.
Я изложил факты. О степени влияния на них генерала Алексеева мой любезный читатель вправе судить сам.
А в следующем выпуске мы проследим за тем, чем был занят генерал Алексеев первые два месяца революции — до первого правительственного кризиса.
XXV. Генерал Алексеев служит новой власти
Вскоре после того, как генерал Алексеев сделал всё от него зависящее для скорейшего свержения династии, он был назначен Верховным главнокомандующим русской армии. Это было одно из первых самостоятельных кадровых решений Временного правительства.
Напомню, что легитимность в передаче власти от самодержца этой временной структуре обеспечивалась непосредственно текстом манифеста об отречении: состав правительства отрекающийся император поручал сформировать его председателю князю Георгию Львову. Другим актом, датированным временем доотречения, Государь слагал с себя полномочия Верховного главнокомандующего и назначал на эту должность великого князя Николая Николаевича.
Не успел ещё новый главком доехать до Ставки, как, уступая въедливой настырности Исполкома Петросовета, в самой жёсткой форме настаивавшего на безусловном устранении членов императорской фамилии от всех государственных постов, Временное правительство назначило Верховным главнокомандующим генерала Алексеева. Это решение выглядело безукоризненно логичным со всех точек зрения: и правопреемство по командованию армиями соблюдено (ведь генерал Алексеев был фактическим главнокомандующим при номинальном командовании Николая II), и авторитет в офицерской среде абсолютный, и лояльность по отношению к новой власти сомнений не вызывает, и заслуги в деле устранения власти старой — налицо.
Тем самым фигура генерала Алексеева — пусть даже посредством пассивного его согласия с решением, принятым без него, — очень своевременно и очень авторитетно послужило задаче максимального укрепления и легитимизации новой власти.
А потому мы вынуждены, хоть и не без длительных колебаний, признать в этой скромной личности настоящего антигероя русской революции, сделавшего для её победы ничуть не меньше, чем Гучков и Милюков.
На этом формально новом для себя поприще генерал Алексеев ничем особо выдающимся не отметился, продолжая методично готовить армию к летнему наступлению. В большую политику старался не вмешиваться, лишь вяло сопротивлялся проникновению в войска комиссаров Петросовета и прочих партийных агитаторов да периодически слал минвоенмору рескрипты о невозможности противостоять разложению армии.
Не вмешивался он в политику, впрочем, лишь до того момента, пока его вмешательство не потребовалось для очередной коренной перемены в структуре временной российской власти.
Его сколь неожиданная, столь и однозначная поддержка нелепой кандидатуры Керенского на освобождённую Гучковым должность военного и морского министра вкупе с другими обстоятельствами, приведшими к созданию в мае 1917 года первого коалиционного правительства (см. выпуски XXII и XXIII), вынуждают нас говорить о том, что с этого момента в России наступает период масонского правления, под каковым следует понимать правительство, состоящее преимущественно из масонов, поддержанноеСоветом, руководящее ядро которого преимущественно составляли они же.
О смысле этого правления мы поговорим после того, как обратимся к событиям июняи июля.
Напомню, что легитимность в передаче власти от самодержца этой временной структуре обеспечивалась непосредственно текстом манифеста об отречении: состав правительства отрекающийся император поручал сформировать его председателю князю Георгию Львову. Другим актом, датированным временем доотречения, Государь слагал с себя полномочия Верховного главнокомандующего и назначал на эту должность великого князя Николая Николаевича.
Не успел ещё новый главком доехать до Ставки, как, уступая въедливой настырности Исполкома Петросовета, в самой жёсткой форме настаивавшего на безусловном устранении членов императорской фамилии от всех государственных постов, Временное правительство назначило Верховным главнокомандующим генерала Алексеева. Это решение выглядело безукоризненно логичным со всех точек зрения: и правопреемство по командованию армиями соблюдено (ведь генерал Алексеев был фактическим главнокомандующим при номинальном командовании Николая II), и авторитет в офицерской среде абсолютный, и лояльность по отношению к новой власти сомнений не вызывает, и заслуги в деле устранения власти старой — налицо.
Тем самым фигура генерала Алексеева — пусть даже посредством пассивного его согласия с решением, принятым без него, — очень своевременно и очень авторитетно послужило задаче максимального укрепления и легитимизации новой власти.
А потому мы вынуждены, хоть и не без длительных колебаний, признать в этой скромной личности настоящего антигероя русской революции, сделавшего для её победы ничуть не меньше, чем Гучков и Милюков.
На этом формально новом для себя поприще генерал Алексеев ничем особо выдающимся не отметился, продолжая методично готовить армию к летнему наступлению. В большую политику старался не вмешиваться, лишь вяло сопротивлялся проникновению в войска комиссаров Петросовета и прочих партийных агитаторов да периодически слал минвоенмору рескрипты о невозможности противостоять разложению армии.
Не вмешивался он в политику, впрочем, лишь до того момента, пока его вмешательство не потребовалось для очередной коренной перемены в структуре временной российской власти.
Его сколь неожиданная, столь и однозначная поддержка нелепой кандидатуры Керенского на освобождённую Гучковым должность военного и морского министра вкупе с другими обстоятельствами, приведшими к созданию в мае 1917 года первого коалиционного правительства (см. выпуски XXII и XXIII), вынуждают нас говорить о том, что с этого момента в России наступает период масонского правления, под каковым следует понимать правительство, состоящее преимущественно из масонов, поддержанноеСоветом, руководящее ядро которого преимущественно составляли они же.
О смысле этого правления мы поговорим после того, как обратимся к событиям июняи июля.
XXVI. Июнь 17-го: революция продолжается
В XIII выпуске заметок мне довелось вволю порассуждать на тему исторических альтернатив. И получается (как, собственно, на протяжении этих заметок мы неоднократно убеждались), что во время прохождения социальных систем через
бифуркационные периодысильно вырастает зависимость вариативности в развитии государств и обществ от тех или иных вариантов поведения отдельных людей и социальных групп.
При этом систему, вошедшую в бифуркацию, колбасит столь серьёзным образом, что в исторически кратчайшие сроки она может быть переведена из одного политического режима в его полную противоположность по всем базовым параметрам.
Все мы прекрасно знаем, что с социальной системой под названием «Российская Империя» это удалось сделать в течение всего лишь восьми месяцев одного — 1917-го — года.
Но совсем скоро нам предстоит убедиться, что в принципе существовала реальная возможность сделать то же самое в течение вдвое меньшего срока.
Мы помним (см. выпуск XIV), что ещё 27 февраля можно было — разумеется, при ответственных действиях военных властей Петрограда — ликвидировать мятеж и восстановить незыблемость монаршьей власти. И, однако ж, всего за три с половиной месяца глубина развала всей системы управления ввергнутой в революцию страны достигла такой стадии, что диктатура пролетариата имела полную политическую и техническую возможность победить — нет, не 4 июля, как многие наверняка уже успели подумать, — а ещё раньше: 10 июня!
Июльские события окружены плотным слоем мифов, и нам ещё придётся с ними как следует поразбираться. События же, связанные с назначенной было, а потом отменённой демонстрацией петроградских рабочих 10 июня, не столь известны, но тем не менее с точки зрения выявления логики и смысла происшедшего в то время представляются определяющими.
Для того чтобы убедиться в этом, поцитируем свидетельства некоторых очевидцев, а также поанализируем смысл июньских событий при помощи теории бифуркационных периодов(см. Приложение 1).
При этом систему, вошедшую в бифуркацию, колбасит столь серьёзным образом, что в исторически кратчайшие сроки она может быть переведена из одного политического режима в его полную противоположность по всем базовым параметрам.
Все мы прекрасно знаем, что с социальной системой под названием «Российская Империя» это удалось сделать в течение всего лишь восьми месяцев одного — 1917-го — года.
Но совсем скоро нам предстоит убедиться, что в принципе существовала реальная возможность сделать то же самое в течение вдвое меньшего срока.
Мы помним (см. выпуск XIV), что ещё 27 февраля можно было — разумеется, при ответственных действиях военных властей Петрограда — ликвидировать мятеж и восстановить незыблемость монаршьей власти. И, однако ж, всего за три с половиной месяца глубина развала всей системы управления ввергнутой в революцию страны достигла такой стадии, что диктатура пролетариата имела полную политическую и техническую возможность победить — нет, не 4 июля, как многие наверняка уже успели подумать, — а ещё раньше: 10 июня!
Июльские события окружены плотным слоем мифов, и нам ещё придётся с ними как следует поразбираться. События же, связанные с назначенной было, а потом отменённой демонстрацией петроградских рабочих 10 июня, не столь известны, но тем не менее с точки зрения выявления логики и смысла происшедшего в то время представляются определяющими.
Для того чтобы убедиться в этом, поцитируем свидетельства некоторых очевидцев, а также поанализируем смысл июньских событий при помощи теории бифуркационных периодов(см. Приложение 1).
XXVII. Первая коалиция упускает инициативу
Создание в мае 1917 года первого коалиционного правительства ознаменовало начало очередного периода псевдостабильности в развитии русской революции.
Однако, факторы, подрывающие нормальное, устойчивое функционирование государства, никуда не делись и продолжали действовать. И главные из этих факторов — война и вызванное ей перенапряжение экономики. Поэтому основной вопрос, по которому предстояло определиться новому составу правительства, — это, конечно же, вопрос о войне.
Без особо долгих раздумий коалиция склоняется к тактике «революционного оборончества» плюс пытается посредством планируемого в июне наступления поддержать боевой дух войск (а заодно — чем чёрт не шутит! — нанести серьёзный удар по столь же уставшим от войны армиям центральных держав).
Но тактика эта оказывается негодной. В условиях, когда система ужесорвалась в бифуркацию, первый из двух обозначенных способов окончания войны — скорейшая победа над врагом — уже не срабатывает: факторы и социальные силы, осуществившие срыв соответствующих параметров, продолжают действовать и не дают времени для стабилизационных усилий, которые могли бы обеспечить продолжение войны до победы.
Тем самым инициатива революции (а также реальная власть), ещё недавно прочно удерживаемая руководством Петросовета, после его перехода к безусловной поддержке коалиционного правительства неизбежно уходит заего пределы — к рабочим и солдатским массам. А также к тем, кто эти массы умело организует в целях решения основной задачи революции, то есть к большевикам.
И переходит столь стремительно, что большевистский ЦК уже в первых числах июня ставит вопрос о возможности взять власть.
Однако, факторы, подрывающие нормальное, устойчивое функционирование государства, никуда не делись и продолжали действовать. И главные из этих факторов — война и вызванное ей перенапряжение экономики. Поэтому основной вопрос, по которому предстояло определиться новому составу правительства, — это, конечно же, вопрос о войне.
Без особо долгих раздумий коалиция склоняется к тактике «революционного оборончества» плюс пытается посредством планируемого в июне наступления поддержать боевой дух войск (а заодно — чем чёрт не шутит! — нанести серьёзный удар по столь же уставшим от войны армиям центральных держав).
Но тактика эта оказывается негодной. В условиях, когда система ужесорвалась в бифуркацию, первый из двух обозначенных способов окончания войны — скорейшая победа над врагом — уже не срабатывает: факторы и социальные силы, осуществившие срыв соответствующих параметров, продолжают действовать и не дают времени для стабилизационных усилий, которые могли бы обеспечить продолжение войны до победы.
Тем самым инициатива революции (а также реальная власть), ещё недавно прочно удерживаемая руководством Петросовета, после его перехода к безусловной поддержке коалиционного правительства неизбежно уходит заего пределы — к рабочим и солдатским массам. А также к тем, кто эти массы умело организует в целях решения основной задачи революции, то есть к большевикам.
И переходит столь стремительно, что большевистский ЦК уже в первых числах июня ставит вопрос о возможности взять власть.
XXVIII. Большевики и вопрос о власти: первая попытка
На июнь 1917 года пришлись два давно запланированных события, которым суждено было оказать
структурирующеевлияние на дальнейший ход революции: 3 июня в Петрограде открылся Первый Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, а 18 июня армии Юго-Западного фронта перешли в долгожданное наступление.
Последствия второго из этих событий мы проанализируем несколько позже.
А вот первое событие — съезд Советов — стало хорошим поводом для большевистской партии, возглавляемой героем революцииЛениным, прокачать некоторые возможные варианты решения вопроса о власти уже сейчас, не откладывая их в долгий ящик.
Первая неделя съезда была посвящена заслушиванию отчётов министров-социалистов о результатах первого месяца их работы в составе коалиционного правительства.
Как раз в один из этих первых дней (а именно 6 июня), после неосторожной и кокетливой фразы министра почт и телеграфов, антигероя революцииИ. Г. Церетели о том, что:
И ЦК РСДРП(б) в ближайшие же дни на секретном заседании рассматривает вопрос о возможности вооружённого захвата власти. Об общеизвестных планах большевиков — проведение 10 июня в Петрограде демонстрации вооружённых рабочих и солдат с требованиями в адрес Временного правительства и съезда Советов — мы, пожалуй, распространяться не будем. Гораздо интереснее малоизвестные подробности этого заседания, о которых мы узнаём из «Записок о революции»Н. Н. Суханова (выделено всюду автором):
Последствия второго из этих событий мы проанализируем несколько позже.
А вот первое событие — съезд Советов — стало хорошим поводом для большевистской партии, возглавляемой героем революцииЛениным, прокачать некоторые возможные варианты решения вопроса о власти уже сейчас, не откладывая их в долгий ящик.
Первая неделя съезда была посвящена заслушиванию отчётов министров-социалистов о результатах первого месяца их работы в составе коалиционного правительства.
Как раз в один из этих первых дней (а именно 6 июня), после неосторожной и кокетливой фразы министра почт и телеграфов, антигероя революцииИ. Г. Церетели о том, что:
«…в настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займём ваше место»,и прозвучало знаменитое ленинское:
«Есть такая партия! Ни одна партия от этого отказаться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком»Планка претензий большевиков была обозначена самым отчётливым образом.
(Первый Всероссийский съезд Советов Рабочих и Солдатских Депутатов. Стенографический отчёт. Т.1. М.-Л., 1930, с.65).
И ЦК РСДРП(б) в ближайшие же дни на секретном заседании рассматривает вопрос о возможности вооружённого захвата власти. Об общеизвестных планах большевиков — проведение 10 июня в Петрограде демонстрации вооружённых рабочих и солдат с требованиями в адрес Временного правительства и съезда Советов — мы, пожалуй, распространяться не будем. Гораздо интереснее малоизвестные подробности этого заседания, о которых мы узнаём из «Записок о революции»Н. Н. Суханова (выделено всюду автором):
«Положение формулировалось так. Группа Ленина не шла прямо на захват власти в свои руки, но она была готова взять власть при благоприятной обстановке, для создания которой она принимала меры.О планах большевиков стало известно на съезде Советов, и известие это вызвало настоящий переполох. Подробности действий советского руководства по предотвращению большевистского выступления мы узнаём из воспоминаний И. Г. Церетели:
Говоря конкретно, ударным пунктом манифестации, назначенной на 10 июня, был Мариинский дворец, резиденция Временного правительства. Туда должны были направляться рабочие отряды и верные большевикам полки. Особо назначенные лица должны были вызвать из дворца членов кабинета и предложить им вопросы. Особо назначенные группы должны были, во время министерских речей, выражать „народное недовольство“ и поднимать настроение масс. При надлежащей температуре настроения Временное правительство должно было быть тут же арестовано. Столица, конечно, немедленно должна была на это реагировать. И в зависимости от характера этой реакции Центральный Комитет большевиков под тем или иным названием должен был объявить себя властью. Если в процессе „манифестации“ настроение будет для всего этого достаточно благоприятным и сопротивление Львова — Церетели будет невелико, то оно должно было быть подавлено силой большевистских полков и орудий.
По данным большевистской Военной организации, выступление противбольшевиков допускалось со стороны полков: Семеновского, Преображенского, 9-го кавалерийского запасного, двух казачьих полков и, конечно, юнкеров. Полки стрелковой гвардии (4), Измайловский, Петроградский, Кексгольмский и Литовский оценивались большевистскими центрами как колеблющиеся и сомнительные. Ненадежным представлялся и Волынский полк. Но во всяком случае эти полки считались не активной враждебной силой, а только нейтральной. Предполагалось, что они не выступят ни за, ни против переворота… Финляндский полк, издавна бывший уделом интернационалистов-небольшевиков, должен был соблюдать по меньшей мере благожелательный нейтралитет. Крайне важная часть гарнизона, первостепенный фактор восстания — броневой дивизион в те времена делился пополам между Лениным и Церетели, но если бы дело решало большинство его состава, то мастерские давали Ленину определенный перевес.
Вполне же верные большевикам полки, готовые служить активной силой переворота, были следующие: 1-й и 2-й пулеметные полки, Московский, Гренадерский, 1-й запасный, Павловский, 180-й ( со значительным числом большевистских офицеров), гарнизон Петропавловской крепости, солдатская команда Михайловской артиллерийской школы, в распоряжении которой находилась артиллерия. Надо заметить, что все эти части были расположены на Петербургской и Выборгской сторонах, вокруг единого большевистского центра, дома Kшесинской. Кроме того, восстание должны были активно поддержать окрестности: во-первых, Кронштадт; затем в Петергофе стоял 3-й запасный армейский полк, где господствовали большевики, а в Красном Селе — 176-й полк, где прочно утвердились „междурайонцы“. Эти части могли быть немедленно, по нужде, вызваны в Петербург.
Все эти „повстанческие“ полки, вместе взятые, должны были подавить сопротивление советско-коалиционной военной силы, устрашить Невский проспект и столичное мещанство и послужить реальной опорой новой власти. Главнокомандующим всеми вооруженными силами „повстанцев“ был назначен вышеупомянутый вождь 1-го пулеметного полка прапорщик Семашко.
Со стороны военно-технической успех переворота был почти обеспечен. В этом смысле большевистская организация уже тогда была на высоте. И из двух главных ее руководителей, Невский, настаивал на форсировании движения, на доведении его до конца. Другой же, Подвойский, требуя осторожности, едва ли руководствовался при этом „стратегическими“, а скорее политическими соображениями.
В политическомцентре „восстания“ — в Центральном Комитете дело ставилось, как мы видели, условно, факультативно. Переворот и захват власти должны быть совершены при благоприятном стечении обстоятельств. Здесь на деле воплощалось то, что за три дня до того говорил Ленин на съезде: что большевистская партия готова одна взять в свои руки власть каждую минуту. Но готовностьвзять в руки власть означает только настроение, только политическую позицию. Она еще не означает определенного намерения взять власть в данную минуту. Поставить вопрос таким образом большевистский ЦК не решился. Он решил только всеми мерами способствовать созданию благоприятной для переворота обстановки. И это отлично отразило те колебания, какие испытывал он в эти дни. И хочется, и колется. И готовы, и не готовы. И нужно, и страшно. И можно, и нельзя…
Разумеется, колебания вызывались главным образом мыслями о том, что скажет провинция. Это понятно без комментариев. Расчеты же основывались преимущественно на популярности большевистской программы, которая подлежала немедленному осуществлению. Эту программу, со слов Ленина, мы хорошо знаем.
Колебания большевистского ЦК выражали позицию его отдельных членов, центральнейших фигур тогдашнего большевизма. Понятно, колебания их были тем меньше, а стремление к перевороту тем больше, чем меньше им было дано мыслить и рассуждать или чем больше преобладали у них темперамент и воля к действию над здравым смыслом. Безапелляционно стоял за переворот Сталин, которого поддерживала Стасова, а также и все те из периферии, которые были посвящены и полагали, что революционной каши брандмейстерским маслом не испортишь. Ленин занимал среднюю, самую неустойчивую и оппортунистскую позицию, ту самую, которая и явилась официальной позицией ЦК. Противзахвата власти был, конечно, Каменев и, кажется, Зиновьев. Из этой „парочки товарищей“ один был — soit dit — меньшевик, а другой, при своих очень крупных способностях, вообще обладал известными свойствами кошки и зайца. Не знаю, кто еще из большевистских вождей решал тогда судьбу переворота».
(Суханов Н. Н. Записки о революции. Т.2. М., Политиздат, 1991, с. 293–295.)
«9 июня, во второй половине дня, в казармах большевизированных полков и в рабочих кварталах была расклеена прокламация большевистской партии, зовущая солдат и рабочих выступить на следующий день на улицу с требованием передачи всей власти Советам для проведения в жизнь большевистской программы.
С 4 часов 9 июня в помещение Всероссийского съезда Советов, на Васильевском Острове, стали стекаться все в большем количестве члены Петроградского Совета, побывавшие на Петроградской Стороне, где примыкавшие к большевикам рабочие и солдаты толпились перед прокламациями, расклеенными на улицах, прилегавших к дому Кшесинской. Наши товарищи отмечали небывалое возбуждение в толпах, из рядов которых слышались угрозы расправиться „с буржуазией“ и „соглашательским большинством Съезда“. Красноармейцы и солдаты говорили, что выйдут на завтрашнюю демонстрацию с оружием в руках, чтобы подавить всякое сопротивление контрреволюции. Среди этих толп сновали в большом количестве подозрительные штатские лица, явно не принадлежавшие к среде рабочих и солдат и старавшиеся своими призывами к революционному действию еще больше разжечь страсти. Наши товарищи не сомневались в том, что это были бывшие охранники и жандармы. Скоро появились и стали переходить из рук в руки расклеивавшиеся на улицах листовки.
Прокламация большевистской партии называла предстоящую демонстрацию „мирной“. Но и содержание, и тон этой прокламации, в которой каждое слово было рассчитано на то, чтобы довести призываемые на улицу массы до крайнего возбуждения, не оставляли сомнения в том, что дело шло о восстании, направленном на свержение правительства. Бросалось в глаза то обстоятельство, что прокламация призывала демонстрантов — солдат и рабочих — проявить те же чувства единства и взаимной поддержки, какие они проявляли в дни Февральского восстания…
Никто из нас не сомневался, что при существующем соотношении сил попытка большевистского переворота не имеет шансов на успех. Но вместе с тем, мы знали, что если бы на улицах Петрограда появились многочисленные толпы вооруженных солдат и рабочих с требованием перехода власти к Советам, это неминуемо должно было вызвать кровавые столкновения. Прямым последствием этого выступления были бы трупы на улицах Петрограда, дискредитация демократии, не сумевшей предохранить революционную столицу от таких потрясений, и усиление контрреволюционных течений в стране.
Надо было во что бы то ни стало предотвратить готовившееся выступление.
Временное правительство, как только ему стало известно о расклеенной большевиками прокламации, приняло постановление: „Ввиду распространяющихся по городу и волнующих население слухов, Временное правительство призывает население к сохранению полного спокойствия и объявляет, что всякие попытки насилия будут пресекаться всей силой государственной власти“. С вечера 9 июня военные патрули разъезжали по городу.
Но всем было ясно, что парализовать авантюру большевистской партии могло только решительное выступление съезда Советов.
Несколько человек из руководящей группы Советов, — Чхеидзе, Гоц, Дан и я, — составили проект воззвания, которое должно было быть обращено от имени Съезда к рабочим и солдатам, чтобы предостеречь их от участия „в демонстрации, подготовленной партией большевиков без ведома Всероссийского съезда Советов“. Воззвание требовало, чтобы 10 июня „ни одной роты, ни одного полка, ни одной группы рабочих не было на улице“. Воззвание указывало на то, что „при существующем тревожном настроении в столице демонстрация с требованием низвержения правительства, поддержку которого Всероссийский съезд Советов только что признал необходимой“, не может не привести к кровавым столкновениям, результатом которых будет не ослабление, а усиление „притаившихся контрреволюционеров, которые жадно ждут минуты, когда междоусобица в рядах революционной демократии даст им возможность раздавить революцию“.
До открытия вечернего заседания Съезда Чхеидзе созвал соединенное собрание Президиума и Бюро Исполнительного Комитета. Мы огласили на этом собрании выработанный нами проект воззвания и предложили принять этот проект за основу для установления окончательного текста.
Все присутствовавшие с этим согласились, за исключением двух членов собрания, представлявших большевиков, Каменева и Ногина. Оба они принадлежали к правому крылу большевистской партии, которое не сочувствовало выступлению, затеянному Лениным и его ближайшими сторонниками. Но, как дисциплинированные члены партии, они протестовали против принятия нашего текста за основу обсуждения…