Страница:
Перед сном Жанна не считала овец, а перечисляла все блага, которыми ее одарила судьба. Она ведь счастливица! Крыша над головой есть, ребенок не останется без отца. Она молодая, сильная и здоровая. Самые прочные дома строятся из маленьких кирпичей – так говорил Дион.
И страхи исчезали. А их было достаточно. Ведь в клинике врачи изрекали туманные фразы насчет узкого таза. И оказывается, женщине ее роста перед зачатием нужно делать рентген. Узнав, что отец ребенка очень высокий (шесть футов!), они мрачно качали головами: дескать, ничего хорошего от такой беременности ждать не приходится.
И Джули ничем не могла ей помочь. Она наотрез отказалась звонить по телефону, боясь, что Жанна в спешке упадет с лестницы, и потому в почтовый ящик одна за другой летели телеграммы. Они содержали огромное количество вопросов, как будто рожать предстояло самой Джули. Она не хотела приезжать на свадьбу, и Жанна прекрасно ее понимала. Главное, чтобы сестра была рядом, когда она окажется в больнице. Впрочем, Джули уже все продумала: она прямо в аэропорту арендует машину с просторным задним сиденьем и сама отвезет Жанну в родильное отделение.
– Обещаю: я буду очень осторожной! Если хочешь, поведу машину на первой скорости! Не дай Бог что случится с ребенком – никогда себе этого не прощу…
Жанну радовало, что Джули делала явные успехи на новом поприще. Кроме Диона, у нее появились и другие клиенты. Жанна испытывала к ней поистине материнские чувства. Вообще-то сейчас она любила все и вся, начиная от уличных фонарей и воробьев и заканчивая собственной матерью. Но Джули – особый случай. Она член семьи и часть самой Жанны, ее вторая половина. Достижения сестры каким-то образом компенсировали ее собственные потери. Судя по тону телеграмм, Джули была охвачена энтузиазмом. Ее послания представляли собой головокружительную смесь из надежд на будущее, непомерных амбиций и уверенности в том, что она все-таки нашла свое место под солнцем.
– Я не стала актрисой… ну и что? Ты была права. Зато из меня точно получится хороший агент. Мне нравится быть членом жюри, высказывать свое мнение, давать советы, наряжаться и принимать приглашения на ленч…
О Дионе и его картинах Джули рассказывала крайне скупо. Чтобы догадаться, как у него идут дела, Жанне приходилось читать между строк.
«Сегодня продала „Крыши-1“ одному очаровательному русскому. Он был просто потрясен и заявил, что снова ощущает себя молодым – то ли из-за картины, то ли из-за меня! Я убедила его, что это отличное вложение капитала. „Тоже существенно“, – ответил он и захихикал».
«Крыши-1»… Что бы это могло быть, с легкой грустью думала Жанна. Наверное, Дион рисовал свою картину на чердаке: оттуда видно целое море крыш.
Жанне хотелось знать гораздо больше, но она понимала, что расспрашивать Джули было бы нечестно. Карьера Диона – ее детище. Если повезет, она заработает звание феи-крестной. Отвечая сестре, Жанна подбадривала ее, но не выдавала своего любопытства и очень этим гордилась.
Недели ползли медленно. Ноябрь завершился ветрами и ливнями. Наступил декабрь. Однажды утром Жанна открыла парадную дверь, чтобы забрать бутылку с молоком, и та оказалась наполовину заледенелой. В этом году холода наступили рано, но Жанна не мерзла: гордость за Джули и ребенка согревала ее изнутри лучше всякого центрального отопления. Еще никогда в жизни у нее не было таких розовых щек. Отпала необходимость в перчатках и шерстяных колготках. Отправляясь в магазин, она замечала, что прохожие стараются держаться к ней поближе, как бы желая согреться у чужого огня.
Приближалось Рождество. Жанна могла поехать к матери, но ее приводили в ужас детские воспоминания о семейных торжествах и неуклюжих попытках мамы создать атмосферу праздничного веселья. Вот в больнице она будет на своем месте; ухаживая за дочерью и младенцем, она почувствует себя полезной. Что же касается Дина… конечно, Грей не выставит за дверь свою невесту, но приглашения он не прислал. Да и зачем? Жанна только помешает приготовлениям к свадьбе.
И она решила провести Рождество одна. Нет, не одна – со своим малышом. Он сопровождал ее повсюду, слушал, как Жанна обсуждает плохую погоду, радостно брыкался, когда она усаживалась на стул отдохнуть, и замирал, стоило ей запеть. Жанна зажгла на рождественской елке две свечи – одну за Джули, другую за Диона, и пообещала себе, что откроет подарки в десять часов, а не в двенадцать. Сейчас ей нужно ложиться пораньше.
Сначала от Грея: коробочка была в такой красивой обертке, что Жанне не терпелось ее открыть. На темно-синем бархате лежал свадебный подарок – прелестный сапфир в платине. Из приложенной к нему записки следовало, что сей перстень в течение трех веков переходил по наследству к женам владельцев Дина, пока не оказался у матери Джули. Жанна попыталась его надеть, но не смогла: из-за беременности пальцы распухли. Разволновавшись, она поспешно стащила кольцо и отложила его в сторону. Наверное, стоит кучу денег! Лучше отнести такой подарок в банк. К тому же сапфиры ей не идут. Другое дело Джули, с ее синими глазами. Интересно: понравится ли Грею ее подарок – белые носовые платки с его инициалами, собственноручно вышитыми Жанной темно-синим шелком? Скучновато, конечно, но что еще можно подарить человеку, у которого и так есть все что душе угодно, да еще располагая столь скудными средствами?
Мать прислала большой увесистый сверток, аккуратно перехваченный клейкой лентой. В нем оказались шесть бутылочек, аппарат для их стерилизации, стерилизующая жидкость, щетка и три упаковки детского питания. Жанна улыбнулась: она уже предвкушала, как будет кормить своего малыша грудью. Но внимание матери ей было приятно. Видимо, дети пробуждают все лучшее в душе каждого человека. Остается надеяться, что маме пригодится набор кухонных ножей из нержавеющей стали.
И наконец подарок Джули. Жанна отправила сестре потрясающие красные кружевные колготки, тонкие, как паутинка. Джули тоже знала, как угодить Жанне. Вот он, большой рождественский носок, полный подарков для ребенка. Маленькие замшевые пинетки, расшитые синими и красными бусинками, цепочка на ногу, украшенная крошечным бриллиантом («Всегда вставай с правой ноги, вот что я скажу»), вязаные рукавички, акция калифорнийского золотого прииска, ярко-розовый пищащий слон, нагрудничек с изображением феи и, наконец, карманное издание Камасутры. Очень красивое – в красном сафьяновом переплете с золотым тиснением. На форзаце Джули написала: «Моей прелестной племяннице. Делай то же, что и я, но лучше».
А на самом дне лежала белая почтовая карточка с детскими каракулями Джули. Жанна улыбнулась. Ради Рождества сестричка решила постараться. На эти десять строчек она потратила, наверное, несколько часов.
"С Рождеством вас, мои дорогие! Есть хорошие новости. Фернан назначил день просмотра для прокатчиков.
Он состоится здесь, в Нью-Йорке. Все держится в секрете – ты же его знаешь. Он не выпускает из рук сценария, а на приглашениях обозначено, что это предварительный просмотр. Кстати, Фернан ужаснулся, узнав, что мы близнецы. Он считает себя лично ответственным. По его словам, все, что происходит с актерами в фильме, рано или поздно сбывается в жизни. Целую, и не забывай принимать витамины!"
Внизу стояла затейливая подпись Джули. Надо сказать ей, что заглавные буквы в середине слова не пишутся, подумала Жанна и перевернула открытку. На обратной стороне было напечатано приглашение на ее имя.
«Предварительный прогон последнего фильма Фернана Кима». А ниже название, выведенное тонкими изящными буквами: «Сестры». И подзаголовок, как в научной монографии: «Исследование в области порнографии любви».
Жанна, надо признаться, была весьма заинтригована. Подзаголовок заставлял вспомнить о французском происхождении режиссера и будоражил воображение.
Конечно, ее все это не касается. Сейчас Нью-Йорк недосягаем, как Луна. Жанна поставила карточку на каминную полку приглашением к стене.
А через два дня, когда прошли рождественские праздники, с первой же почтой ей принесли еще одно приглашение – на собственную свадьбу. Оно выглядело очень импозантно: роскошная бумага с вытисненными на ней текстом и золотым гербом. Свадьба должна была состояться через неделю, третьего января. Через четыре дня после просмотра фильма «Сестры». Третье января – ее официальный день рождения. Знал бы об этом Грей…
Даты рождения и смерти… Приглашения заронили в душу Жанны тревогу. Теоретически она могла бы полететь в Нью-Йорк, но на восьмом месяце беременности… глупо даже думать об этом.
Так она и заявила врачу, придя на еженедельную проверку. До прогона оставались сутки.
– Вовсе нет. Не считайте себя инвалидом, – ответил тот бодрым голосом. – Поезжайте. Что толку сидеть дома и нервничать? Не переутомляйтесь, и все будет хорошо. Я дам вам сопроводительное письмо – на случай, если в аэропорту возникнут какие-то трудности.
Жанна смотрела на него в полном изумлении. До сего момента она совсем не волновалась. На душе царил покой. А теперь… Врач подвел ее как раз тогда, когда она больше всего нуждалась в его поддержке. Теперь Жанну сжигало отчаянное, страстное желание увидеть – нет, не фильм, а Диона, узнать, как он распорядился своей жизнью.
Глава 23
Глава 24
И страхи исчезали. А их было достаточно. Ведь в клинике врачи изрекали туманные фразы насчет узкого таза. И оказывается, женщине ее роста перед зачатием нужно делать рентген. Узнав, что отец ребенка очень высокий (шесть футов!), они мрачно качали головами: дескать, ничего хорошего от такой беременности ждать не приходится.
И Джули ничем не могла ей помочь. Она наотрез отказалась звонить по телефону, боясь, что Жанна в спешке упадет с лестницы, и потому в почтовый ящик одна за другой летели телеграммы. Они содержали огромное количество вопросов, как будто рожать предстояло самой Джули. Она не хотела приезжать на свадьбу, и Жанна прекрасно ее понимала. Главное, чтобы сестра была рядом, когда она окажется в больнице. Впрочем, Джули уже все продумала: она прямо в аэропорту арендует машину с просторным задним сиденьем и сама отвезет Жанну в родильное отделение.
– Обещаю: я буду очень осторожной! Если хочешь, поведу машину на первой скорости! Не дай Бог что случится с ребенком – никогда себе этого не прощу…
Жанну радовало, что Джули делала явные успехи на новом поприще. Кроме Диона, у нее появились и другие клиенты. Жанна испытывала к ней поистине материнские чувства. Вообще-то сейчас она любила все и вся, начиная от уличных фонарей и воробьев и заканчивая собственной матерью. Но Джули – особый случай. Она член семьи и часть самой Жанны, ее вторая половина. Достижения сестры каким-то образом компенсировали ее собственные потери. Судя по тону телеграмм, Джули была охвачена энтузиазмом. Ее послания представляли собой головокружительную смесь из надежд на будущее, непомерных амбиций и уверенности в том, что она все-таки нашла свое место под солнцем.
– Я не стала актрисой… ну и что? Ты была права. Зато из меня точно получится хороший агент. Мне нравится быть членом жюри, высказывать свое мнение, давать советы, наряжаться и принимать приглашения на ленч…
О Дионе и его картинах Джули рассказывала крайне скупо. Чтобы догадаться, как у него идут дела, Жанне приходилось читать между строк.
«Сегодня продала „Крыши-1“ одному очаровательному русскому. Он был просто потрясен и заявил, что снова ощущает себя молодым – то ли из-за картины, то ли из-за меня! Я убедила его, что это отличное вложение капитала. „Тоже существенно“, – ответил он и захихикал».
«Крыши-1»… Что бы это могло быть, с легкой грустью думала Жанна. Наверное, Дион рисовал свою картину на чердаке: оттуда видно целое море крыш.
Жанне хотелось знать гораздо больше, но она понимала, что расспрашивать Джули было бы нечестно. Карьера Диона – ее детище. Если повезет, она заработает звание феи-крестной. Отвечая сестре, Жанна подбадривала ее, но не выдавала своего любопытства и очень этим гордилась.
Недели ползли медленно. Ноябрь завершился ветрами и ливнями. Наступил декабрь. Однажды утром Жанна открыла парадную дверь, чтобы забрать бутылку с молоком, и та оказалась наполовину заледенелой. В этом году холода наступили рано, но Жанна не мерзла: гордость за Джули и ребенка согревала ее изнутри лучше всякого центрального отопления. Еще никогда в жизни у нее не было таких розовых щек. Отпала необходимость в перчатках и шерстяных колготках. Отправляясь в магазин, она замечала, что прохожие стараются держаться к ней поближе, как бы желая согреться у чужого огня.
Приближалось Рождество. Жанна могла поехать к матери, но ее приводили в ужас детские воспоминания о семейных торжествах и неуклюжих попытках мамы создать атмосферу праздничного веселья. Вот в больнице она будет на своем месте; ухаживая за дочерью и младенцем, она почувствует себя полезной. Что же касается Дина… конечно, Грей не выставит за дверь свою невесту, но приглашения он не прислал. Да и зачем? Жанна только помешает приготовлениям к свадьбе.
И она решила провести Рождество одна. Нет, не одна – со своим малышом. Он сопровождал ее повсюду, слушал, как Жанна обсуждает плохую погоду, радостно брыкался, когда она усаживалась на стул отдохнуть, и замирал, стоило ей запеть. Жанна зажгла на рождественской елке две свечи – одну за Джули, другую за Диона, и пообещала себе, что откроет подарки в десять часов, а не в двенадцать. Сейчас ей нужно ложиться пораньше.
Сначала от Грея: коробочка была в такой красивой обертке, что Жанне не терпелось ее открыть. На темно-синем бархате лежал свадебный подарок – прелестный сапфир в платине. Из приложенной к нему записки следовало, что сей перстень в течение трех веков переходил по наследству к женам владельцев Дина, пока не оказался у матери Джули. Жанна попыталась его надеть, но не смогла: из-за беременности пальцы распухли. Разволновавшись, она поспешно стащила кольцо и отложила его в сторону. Наверное, стоит кучу денег! Лучше отнести такой подарок в банк. К тому же сапфиры ей не идут. Другое дело Джули, с ее синими глазами. Интересно: понравится ли Грею ее подарок – белые носовые платки с его инициалами, собственноручно вышитыми Жанной темно-синим шелком? Скучновато, конечно, но что еще можно подарить человеку, у которого и так есть все что душе угодно, да еще располагая столь скудными средствами?
Мать прислала большой увесистый сверток, аккуратно перехваченный клейкой лентой. В нем оказались шесть бутылочек, аппарат для их стерилизации, стерилизующая жидкость, щетка и три упаковки детского питания. Жанна улыбнулась: она уже предвкушала, как будет кормить своего малыша грудью. Но внимание матери ей было приятно. Видимо, дети пробуждают все лучшее в душе каждого человека. Остается надеяться, что маме пригодится набор кухонных ножей из нержавеющей стали.
И наконец подарок Джули. Жанна отправила сестре потрясающие красные кружевные колготки, тонкие, как паутинка. Джули тоже знала, как угодить Жанне. Вот он, большой рождественский носок, полный подарков для ребенка. Маленькие замшевые пинетки, расшитые синими и красными бусинками, цепочка на ногу, украшенная крошечным бриллиантом («Всегда вставай с правой ноги, вот что я скажу»), вязаные рукавички, акция калифорнийского золотого прииска, ярко-розовый пищащий слон, нагрудничек с изображением феи и, наконец, карманное издание Камасутры. Очень красивое – в красном сафьяновом переплете с золотым тиснением. На форзаце Джули написала: «Моей прелестной племяннице. Делай то же, что и я, но лучше».
А на самом дне лежала белая почтовая карточка с детскими каракулями Джули. Жанна улыбнулась. Ради Рождества сестричка решила постараться. На эти десять строчек она потратила, наверное, несколько часов.
"С Рождеством вас, мои дорогие! Есть хорошие новости. Фернан назначил день просмотра для прокатчиков.
Он состоится здесь, в Нью-Йорке. Все держится в секрете – ты же его знаешь. Он не выпускает из рук сценария, а на приглашениях обозначено, что это предварительный просмотр. Кстати, Фернан ужаснулся, узнав, что мы близнецы. Он считает себя лично ответственным. По его словам, все, что происходит с актерами в фильме, рано или поздно сбывается в жизни. Целую, и не забывай принимать витамины!"
Внизу стояла затейливая подпись Джули. Надо сказать ей, что заглавные буквы в середине слова не пишутся, подумала Жанна и перевернула открытку. На обратной стороне было напечатано приглашение на ее имя.
«Предварительный прогон последнего фильма Фернана Кима». А ниже название, выведенное тонкими изящными буквами: «Сестры». И подзаголовок, как в научной монографии: «Исследование в области порнографии любви».
Жанна, надо признаться, была весьма заинтригована. Подзаголовок заставлял вспомнить о французском происхождении режиссера и будоражил воображение.
Конечно, ее все это не касается. Сейчас Нью-Йорк недосягаем, как Луна. Жанна поставила карточку на каминную полку приглашением к стене.
А через два дня, когда прошли рождественские праздники, с первой же почтой ей принесли еще одно приглашение – на собственную свадьбу. Оно выглядело очень импозантно: роскошная бумага с вытисненными на ней текстом и золотым гербом. Свадьба должна была состояться через неделю, третьего января. Через четыре дня после просмотра фильма «Сестры». Третье января – ее официальный день рождения. Знал бы об этом Грей…
Даты рождения и смерти… Приглашения заронили в душу Жанны тревогу. Теоретически она могла бы полететь в Нью-Йорк, но на восьмом месяце беременности… глупо даже думать об этом.
Так она и заявила врачу, придя на еженедельную проверку. До прогона оставались сутки.
– Вовсе нет. Не считайте себя инвалидом, – ответил тот бодрым голосом. – Поезжайте. Что толку сидеть дома и нервничать? Не переутомляйтесь, и все будет хорошо. Я дам вам сопроводительное письмо – на случай, если в аэропорту возникнут какие-то трудности.
Жанна смотрела на него в полном изумлении. До сего момента она совсем не волновалась. На душе царил покой. А теперь… Врач подвел ее как раз тогда, когда она больше всего нуждалась в его поддержке. Теперь Жанну сжигало отчаянное, страстное желание увидеть – нет, не фильм, а Диона, узнать, как он распорядился своей жизнью.
Глава 23
Увидев среди встречавших Джули, неистово махавшую рукой, Жанна поняла, что поступила правильно. Правда, на билет ушли последние деньги, и она понятия не имела, как будет жить дальше, но ради встречи с сестрой стоит пойти на жертвы. Они обнялись, хотя Жанне мешал живот и букет оранжерейных лилий, который принесла Джули.
– Ты выглядишь великолепно.
Джули всегда была красавицей, но теперь в ее облике появилось нечто, внушающее благоговейное восхищение. Она перестала подводить глаза и густо красить губы перламутровой помадой. Легкий, почти незаметный макияж прекрасно гармонировал с нарядом деловой женщины, состоявшим из светло-синего кашемирового свитера, узких брюк и плаща свободного покроя – тоже синего, под цвет глаз. О былом пристрастии к экстравагантным нарядам можно было догадаться только по ботинкам с кисточками и золотым кольцам-серьгам.
– Одобряешь? – Джули распахнула плащ и царственным жестом простерла руку. – По-моему, я похожа на статую Свободы! Приходите ко мне, бедные, беззащитные художники, и вы станете миллионерами.
Шагая рядом с сестрой, Жанна, в своих сапогах на низком каблуке и цветастом пончо, чувствовала себя чуть ли не школьницей. Наденет ли она когда-нибудь синее шелковое платье? Наверное, оно не слишком подходит хозяйке поместья. Да и Грей вряд ли позволит матери своего ребенка разыгрывать этакую сирену-обольстительницу. А о карьере актрисы и вовсе придется забыть.
Желтое такси, поджидавшее их возле аэропорта, помчалось прямо к кинотеатру, где Фернан устраивал просмотр. Невероятно! Такая предусмотрительность была совсем не в характере Джули, и Жанне оставалось только удивляться. Усевшись в машину, она немного расслабилась. Здесь было так темно, спокойно и уютно, что вопрос, терзавший ее на протяжении всего пути через Атлантику, сам собой сорвался с языка:
– Как Дион?
– В общем, хорошо. – На фоне проносившихся за окном неоновых огней лицо Джули казалось тусклым пятном. – Но временами я за него тревожусь. – Она вдруг рассмеялась. – Я, наверное, похожа на курицу-наседку, да? Что делать, именно так я отношусь к моим художникам. Большинство из них совершенно беспомощны. Они нуждаются во мне, честное слово. Продавать их картины – это все равно что пристраивать сирот в хорошие семьи. А когда удается сорвать изрядный куш, я радуюсь, словно кто-то из моих сироток получил стипендию Йельского университета!
Жанна улыбнулась. Энтузиазм Джули был заразителен. Но среди всех ее подопечных Жанну интересовал только один человек.
– Почему же ты беспокоишься за Диона? Его картины распродаются?
– Смотря что понимать под словом «распродаются». – Джули посерьезнела. – Его начали покупать, но результаты могли быть лучше. Беда в том, что Диону наплевать на деньги. Одну из его картин я могла бы продать уже раз пять, но он не хочет расставаться с ней ни за что на свете. Я его долго искушала, подсчитывала, сколько ярдов холста он мог бы купить… Все напрасно. Дион дьявольски упрям. Говорит, что останется художником, даже если больше не сможет рисовать. Я его не понимаю, а ты?
– Не уверена.
Жанна невольно вспомнила ласковый, проникающий во все поры воздух Ирландии, запах летней травы, голубоватые горы, небо, нависшее так низко, что можно дотянуться рукой. В тот день уже не вернешься, но и забыть его невозможно. Никогда. Наверное, Дион прав: чтобы быть художником, не обязательно рисовать.
– Слушай. – Джули вдруг резко повернулась к Жанне. Ее глаза блестели. – А ты не хочешь поговорить с Дионом, вразумить его? Ведь это в наших общих интересах. И подумай, как будет здорово нам втроем побродить по Нью-Йорку, заказать столик у Сарди…
– Только не это! – запаниковала Жанна. На какое-то мгновение она забыла обо всем: о Грее, свадьбе, даже о ребенке. Мысли о будущем вытеснило непреодолимое желание видеть его лицо, слышать его голос. Но нет, нельзя ей сейчас встречаться с Дионом. Она не готова с ним попрощаться. Слишком больно.
Несмотря на полумрак, Жанна видела, что Джули удивлена и даже немного обижена. И она принялась оправдываться дрожащим голосом:
– Понимаешь… до свадьбы осталось всего несколько дней, а я еще не подыскала себе платья. У меня нет возможности… гулять по городу… столько, сколько хочется.
Она хотела перевести разговор, но этого не потребовалось: такси подъехало к кинотеатру. Подморозило, и тротуар стал скользким. Она поплотнее завернулась в пончо и взяла Джули под руку. В зале было тихо и почти темно. Здесь царила строгая, чуть ли не спартанская обстановка: стены голые, а на маленьком столике, накрытом белой скатертью, только бутылки с красным и белым вином, лед и невысокие бокалы. Никаких репортеров, фотографов, праздничной суеты, шампанского и бутербродов с копченой лососиной. В середине зала лицом к экрану сидели пять солидных мужчин.
– Вот они – денежные мешки! – прошептала Джули, перечислив имена четырех крупнейших прокатчиков и владельца большой кинокомпании.
Правее разместилась еще одна группа людей в деловых костюмах. Эти заметно нервничали и ерзали в своих креслах в ожидании начала просмотра.
– Тоже воротилы. Они-то и дали денег на фильм.
Жанна изучала их одинаковые спины. Несмотря на респектабельный вид, эти люди – игроки. Только благодаря им у нее есть крыша над головой. «Удачи вам, – подумала Жанна, вспомнив Диона. – Надеюсь, вы выиграете».
Появление Фернана вызвало жидкие аплодисменты. Он не стал произносить речь – просто вежливо кивнул и, заняв место в центре зала, махнул рукой, даже не потрудившись обернуться. Свет погас.
Жанна обрадовалась темноте, как старинному другу. Ведь это еще одно прощание. Зная, что ей не суждено больше играть в кино, она заранее тосковала. Не надо будет вставать на рассвете, мучиться в ожидании своего выхода, делать новые и новые дубли, исправлять ошибки, а главное – тешить себя хрупкой надеждой на то, что в следующий раз все получится, как у настоящей актрисы.
Когда на экране замелькали титры, Жанна прикрыла глаза. Сейчас ее увидят первые зрители! Смотреть на самое себя было трудно, но через несколько минут, увлекшись сюжетом и игрой актеров, она и думать забыла о том, кто исполняет роль печальной девушки в поношенном кружевном платьице. В фильме было много другого – куда более интересного. Стоит ли отвлекаться, оценивая собственную игру, когда есть Грей, оказавшийся талантливым актером, – такой утонченный и галантный, что Жанна чуть было не влюбилась в него снова! И Джули – беспокойная, как породистая лошадка. Больно было видеть, как она мечется и бьется, будто пойманная в сачок бабочка, чересчур красивая, чересчур яркая. И Дин. Блистающая роскошью ловушка для истекающих кровью сердец, для несчастных людей, которые пронзают себя бесценными дамасскими кинжалами, стараясь, чтобы на них не осталось пятен.
Только Дженни была исключением. Она пришла из другого мира. Сквозь внешние атрибуты давно минувшей эпохи просвечивали вполне современные фатализм и вседозволенность. Дженни получилась настолько живой, что ее страсть к И дену поражала зрителей до глубины души.
Да, Фернан умен, очень умен. Тончайшая работа, выполненная рукой мастера. А ведь это еще не окончательный вариант: добавится музыка, нужно еще кое-что доозвучить.
Но у Жанны и так в конце фильма чуть не разорвалось сердце. Вот Идеи и Дженни, только что обвенчанные, выезжают из Дина на белой «испано-суизе». Вот Джулия мчится на своем сером скакуне за ними вдогонку. Как безумная, она пришпоривает лошадь; ветер срывает с нее шляпу, треплет распустившиеся волосы… Неужели эта разъяренная фурия нагонит их и все трое погибнут?
Да, Джулии удалось перегородить дорогу. Лошадь храпит и пятится, дико кося глазами, а потом встает на дыбы. Ее копыта совсем близко от ветрового стекла. Глаза Идена полны ужаса, а Дженни сидит спокойно, крепко стиснув зубы, как будто взгляд Джулии заставил ее окаменеть.
Тишина. Джулия, тяжело дыша, смотрит на влюбленных. Крупный план: рот кривится, на глазах, иссеченных ветром, выступают слезы. Все кончено. Она безуспешно пытается что-то сказать. А потом в кадре остаются только ее глаза, полные боли и осуждения. И вдруг из наплывающей дымки возникает другое лицо, его черты проступают все четче, определеннее. Леди и простолюдинка, девственница и шлюха. Эти глаза – один чуть темнее другого – как небо, затянутое грозовыми тучами. Страдающие глаза Дженни. На фоне прекрасной златокудрой головки Джулии Дженни кажется зловещей тенью войны, которой завершится последнее лето эдвардианской эпохи, или скорбным ангелом, томящимся в чистилище в ожидании освобождения.
Внезапно все исчезает, экран становится черным, как глубокая ночь. Только слышно, как бьется чье-то сердце. Потом его удары замирают. Из тьмы медленно вырисовывается знакомая картина: лето, море, переливающееся, точно шелк, белый, сверкающий на солнце песок, чистое синее небо. И две девушки в белых платьицах бегут, держась за руки.
Конец. В нем был вопрос, вызов и безмолвный приказ: выбирай. Выбирай сейчас же, немедленно. Все зависит от тебя.
– Это ведь были мы, правда? – сказала Жанна после того, как они с Джули ушли из кинотеатра. Вернее, ускользнули оттуда, не дожидаясь, когда зажгут свет, ибо не хотели слушать разговоров и поздравлений. Джули оставила в зале букет цветов. Какой смысл дарить их сейчас Фернану? Он и так знал себе цену и прекрасно понимал, что выиграет «Золотую пальмовую ветвь» и заставит людей во всем мире плакать над его фильмом. А кроме того, получит деньги и кредиты для новой картины. Это для него дороже любых наград и аплодисментов.
Джули вздохнула:
– Да, фильм о нас и обо всех.
Жанна знала: Джули думает о Грее, о Дионе и о том, что творят люди со своей жизнью. Наверное, все бегут от любви. Все, в том числе и Фернан. Бегут от любви, от смерти, от времени – от тех больших слов, которые так трудно выговариваются. И собственное будущее виделось Жанне мелким, но идеально четким, словно она смотрела в бинокль с обратной стороны.
– Я хотела бы…
– Чего?
Жанна пожала плечами:
– Чтобы реальной жизнью распоряжался хороший режиссер.
Джули ничего не ответила. Несколько мгновений она сидела, всматриваясь в зимнюю мглу, потом постучала по стеклу, отделявшему салон от кабины водителя.
– Поворачивайте! Мы передумали.
– Что ты делаешь? – испуганно воскликнула Жанна. – Я опоздаю на самолет!
– Не беспокойся. Мы успеем, я обещаю. Но сначала ты должна кое-что увидеть.
– Ты выглядишь великолепно.
Джули всегда была красавицей, но теперь в ее облике появилось нечто, внушающее благоговейное восхищение. Она перестала подводить глаза и густо красить губы перламутровой помадой. Легкий, почти незаметный макияж прекрасно гармонировал с нарядом деловой женщины, состоявшим из светло-синего кашемирового свитера, узких брюк и плаща свободного покроя – тоже синего, под цвет глаз. О былом пристрастии к экстравагантным нарядам можно было догадаться только по ботинкам с кисточками и золотым кольцам-серьгам.
– Одобряешь? – Джули распахнула плащ и царственным жестом простерла руку. – По-моему, я похожа на статую Свободы! Приходите ко мне, бедные, беззащитные художники, и вы станете миллионерами.
Шагая рядом с сестрой, Жанна, в своих сапогах на низком каблуке и цветастом пончо, чувствовала себя чуть ли не школьницей. Наденет ли она когда-нибудь синее шелковое платье? Наверное, оно не слишком подходит хозяйке поместья. Да и Грей вряд ли позволит матери своего ребенка разыгрывать этакую сирену-обольстительницу. А о карьере актрисы и вовсе придется забыть.
Желтое такси, поджидавшее их возле аэропорта, помчалось прямо к кинотеатру, где Фернан устраивал просмотр. Невероятно! Такая предусмотрительность была совсем не в характере Джули, и Жанне оставалось только удивляться. Усевшись в машину, она немного расслабилась. Здесь было так темно, спокойно и уютно, что вопрос, терзавший ее на протяжении всего пути через Атлантику, сам собой сорвался с языка:
– Как Дион?
– В общем, хорошо. – На фоне проносившихся за окном неоновых огней лицо Джули казалось тусклым пятном. – Но временами я за него тревожусь. – Она вдруг рассмеялась. – Я, наверное, похожа на курицу-наседку, да? Что делать, именно так я отношусь к моим художникам. Большинство из них совершенно беспомощны. Они нуждаются во мне, честное слово. Продавать их картины – это все равно что пристраивать сирот в хорошие семьи. А когда удается сорвать изрядный куш, я радуюсь, словно кто-то из моих сироток получил стипендию Йельского университета!
Жанна улыбнулась. Энтузиазм Джули был заразителен. Но среди всех ее подопечных Жанну интересовал только один человек.
– Почему же ты беспокоишься за Диона? Его картины распродаются?
– Смотря что понимать под словом «распродаются». – Джули посерьезнела. – Его начали покупать, но результаты могли быть лучше. Беда в том, что Диону наплевать на деньги. Одну из его картин я могла бы продать уже раз пять, но он не хочет расставаться с ней ни за что на свете. Я его долго искушала, подсчитывала, сколько ярдов холста он мог бы купить… Все напрасно. Дион дьявольски упрям. Говорит, что останется художником, даже если больше не сможет рисовать. Я его не понимаю, а ты?
– Не уверена.
Жанна невольно вспомнила ласковый, проникающий во все поры воздух Ирландии, запах летней травы, голубоватые горы, небо, нависшее так низко, что можно дотянуться рукой. В тот день уже не вернешься, но и забыть его невозможно. Никогда. Наверное, Дион прав: чтобы быть художником, не обязательно рисовать.
– Слушай. – Джули вдруг резко повернулась к Жанне. Ее глаза блестели. – А ты не хочешь поговорить с Дионом, вразумить его? Ведь это в наших общих интересах. И подумай, как будет здорово нам втроем побродить по Нью-Йорку, заказать столик у Сарди…
– Только не это! – запаниковала Жанна. На какое-то мгновение она забыла обо всем: о Грее, свадьбе, даже о ребенке. Мысли о будущем вытеснило непреодолимое желание видеть его лицо, слышать его голос. Но нет, нельзя ей сейчас встречаться с Дионом. Она не готова с ним попрощаться. Слишком больно.
Несмотря на полумрак, Жанна видела, что Джули удивлена и даже немного обижена. И она принялась оправдываться дрожащим голосом:
– Понимаешь… до свадьбы осталось всего несколько дней, а я еще не подыскала себе платья. У меня нет возможности… гулять по городу… столько, сколько хочется.
Она хотела перевести разговор, но этого не потребовалось: такси подъехало к кинотеатру. Подморозило, и тротуар стал скользким. Она поплотнее завернулась в пончо и взяла Джули под руку. В зале было тихо и почти темно. Здесь царила строгая, чуть ли не спартанская обстановка: стены голые, а на маленьком столике, накрытом белой скатертью, только бутылки с красным и белым вином, лед и невысокие бокалы. Никаких репортеров, фотографов, праздничной суеты, шампанского и бутербродов с копченой лососиной. В середине зала лицом к экрану сидели пять солидных мужчин.
– Вот они – денежные мешки! – прошептала Джули, перечислив имена четырех крупнейших прокатчиков и владельца большой кинокомпании.
Правее разместилась еще одна группа людей в деловых костюмах. Эти заметно нервничали и ерзали в своих креслах в ожидании начала просмотра.
– Тоже воротилы. Они-то и дали денег на фильм.
Жанна изучала их одинаковые спины. Несмотря на респектабельный вид, эти люди – игроки. Только благодаря им у нее есть крыша над головой. «Удачи вам, – подумала Жанна, вспомнив Диона. – Надеюсь, вы выиграете».
Появление Фернана вызвало жидкие аплодисменты. Он не стал произносить речь – просто вежливо кивнул и, заняв место в центре зала, махнул рукой, даже не потрудившись обернуться. Свет погас.
Жанна обрадовалась темноте, как старинному другу. Ведь это еще одно прощание. Зная, что ей не суждено больше играть в кино, она заранее тосковала. Не надо будет вставать на рассвете, мучиться в ожидании своего выхода, делать новые и новые дубли, исправлять ошибки, а главное – тешить себя хрупкой надеждой на то, что в следующий раз все получится, как у настоящей актрисы.
Когда на экране замелькали титры, Жанна прикрыла глаза. Сейчас ее увидят первые зрители! Смотреть на самое себя было трудно, но через несколько минут, увлекшись сюжетом и игрой актеров, она и думать забыла о том, кто исполняет роль печальной девушки в поношенном кружевном платьице. В фильме было много другого – куда более интересного. Стоит ли отвлекаться, оценивая собственную игру, когда есть Грей, оказавшийся талантливым актером, – такой утонченный и галантный, что Жанна чуть было не влюбилась в него снова! И Джули – беспокойная, как породистая лошадка. Больно было видеть, как она мечется и бьется, будто пойманная в сачок бабочка, чересчур красивая, чересчур яркая. И Дин. Блистающая роскошью ловушка для истекающих кровью сердец, для несчастных людей, которые пронзают себя бесценными дамасскими кинжалами, стараясь, чтобы на них не осталось пятен.
Только Дженни была исключением. Она пришла из другого мира. Сквозь внешние атрибуты давно минувшей эпохи просвечивали вполне современные фатализм и вседозволенность. Дженни получилась настолько живой, что ее страсть к И дену поражала зрителей до глубины души.
Да, Фернан умен, очень умен. Тончайшая работа, выполненная рукой мастера. А ведь это еще не окончательный вариант: добавится музыка, нужно еще кое-что доозвучить.
Но у Жанны и так в конце фильма чуть не разорвалось сердце. Вот Идеи и Дженни, только что обвенчанные, выезжают из Дина на белой «испано-суизе». Вот Джулия мчится на своем сером скакуне за ними вдогонку. Как безумная, она пришпоривает лошадь; ветер срывает с нее шляпу, треплет распустившиеся волосы… Неужели эта разъяренная фурия нагонит их и все трое погибнут?
Да, Джулии удалось перегородить дорогу. Лошадь храпит и пятится, дико кося глазами, а потом встает на дыбы. Ее копыта совсем близко от ветрового стекла. Глаза Идена полны ужаса, а Дженни сидит спокойно, крепко стиснув зубы, как будто взгляд Джулии заставил ее окаменеть.
Тишина. Джулия, тяжело дыша, смотрит на влюбленных. Крупный план: рот кривится, на глазах, иссеченных ветром, выступают слезы. Все кончено. Она безуспешно пытается что-то сказать. А потом в кадре остаются только ее глаза, полные боли и осуждения. И вдруг из наплывающей дымки возникает другое лицо, его черты проступают все четче, определеннее. Леди и простолюдинка, девственница и шлюха. Эти глаза – один чуть темнее другого – как небо, затянутое грозовыми тучами. Страдающие глаза Дженни. На фоне прекрасной златокудрой головки Джулии Дженни кажется зловещей тенью войны, которой завершится последнее лето эдвардианской эпохи, или скорбным ангелом, томящимся в чистилище в ожидании освобождения.
Внезапно все исчезает, экран становится черным, как глубокая ночь. Только слышно, как бьется чье-то сердце. Потом его удары замирают. Из тьмы медленно вырисовывается знакомая картина: лето, море, переливающееся, точно шелк, белый, сверкающий на солнце песок, чистое синее небо. И две девушки в белых платьицах бегут, держась за руки.
Конец. В нем был вопрос, вызов и безмолвный приказ: выбирай. Выбирай сейчас же, немедленно. Все зависит от тебя.
– Это ведь были мы, правда? – сказала Жанна после того, как они с Джули ушли из кинотеатра. Вернее, ускользнули оттуда, не дожидаясь, когда зажгут свет, ибо не хотели слушать разговоров и поздравлений. Джули оставила в зале букет цветов. Какой смысл дарить их сейчас Фернану? Он и так знал себе цену и прекрасно понимал, что выиграет «Золотую пальмовую ветвь» и заставит людей во всем мире плакать над его фильмом. А кроме того, получит деньги и кредиты для новой картины. Это для него дороже любых наград и аплодисментов.
Джули вздохнула:
– Да, фильм о нас и обо всех.
Жанна знала: Джули думает о Грее, о Дионе и о том, что творят люди со своей жизнью. Наверное, все бегут от любви. Все, в том числе и Фернан. Бегут от любви, от смерти, от времени – от тех больших слов, которые так трудно выговариваются. И собственное будущее виделось Жанне мелким, но идеально четким, словно она смотрела в бинокль с обратной стороны.
– Я хотела бы…
– Чего?
Жанна пожала плечами:
– Чтобы реальной жизнью распоряжался хороший режиссер.
Джули ничего не ответила. Несколько мгновений она сидела, всматриваясь в зимнюю мглу, потом постучала по стеклу, отделявшему салон от кабины водителя.
– Поворачивайте! Мы передумали.
– Что ты делаешь? – испуганно воскликнула Жанна. – Я опоздаю на самолет!
– Не беспокойся. Мы успеем, я обещаю. Но сначала ты должна кое-что увидеть.
Глава 24
– Куда ты меня привела? – Жанна со страхом вглядывалась в полумрак.
Похоже на машинное отделение огромного лайнера. Вот-вот появится команда и запустит двигатель, взрывая мертвую тишину. Повсюду трубы, кабели толщиной с руку, леса и металлические лестницы.
Джули, ничего не ответив, щелкнула выключателем, и поток ослепительного света хлынул из лампы, висевшей где-то посередине между полом и бесконечно высоким потолком. Голые кирпичные стены с трещинами и выбоинами, некрашеные двери, бетонные перекрытия – все доступно глазу, ничто не спрятано. Дом как он есть, без прикрас. Грубо, но впечатление ошеломляющее.
– Иди за мной.
Джули, видимо, бывала здесь не раз. Она легко отпирала замки и отключала сигнализацию. Поднявшись следом за ней по дребезжащей металлической лестнице, Жанна оказалась в просторном помещении с низким потолком. Пол был выстлан синтетическим покрытием. Здесь тоже царила какая-то не правдоподобная тишина. На стенах висели большие белые экраны. Джули включила свет.
Вот оно что, подумала Жанна. Картины. Прикрепленные к белым экранам, они казались окнами в иной мир, полный красок и жизни. Удивительно, но картины придавали дому вполне обитаемый вид, напоминая о человеке, как цепочка следов на песке вдоль пустынного берега моря. И все-таки зачем Джули привела ее сюда?
– Ты – особа привилегированная, – улыбнулась Джули. – Выставка открывается только в пятницу. – Она протянула Жанне каталог. – И называется «Глазами ирландца. Выставка картин Диона Мэллоя».
– Диона? – Жанна понимала, что не может быть двух Дионов по фамилии Мэллой, и все же не могла поверить. Подобное чувство она испытала несколько часов назад, увидев себя на экране. – Нашего Диона?
– Нашего, единственного и неповторимого. – В резком свете ламп лицо Джули было мертвенно-белым. – Послушай, я оставлю тебя здесь одну. Походи, посмотри его работы. Мне интересно знать твое мнение.
Жанна, еще не успевшая прийти в себя, только кивнула в ответ. Джули давно ушла, а она все стояла, закрыв глаза, ибо не могла, не осмеливалась посмотреть на его картины. А вдруг они слабые? Или – того хуже – так себе, ни то ни се?
Но взглянуть на них надо. Обязательно надо. Это важно для Джули, значит, нельзя отделываться общими фразами. Судорожно сжав в руке каталог, Жанна открыла глаза. Она наедине с картинами Диона. Вот ей и представилась столь желанная возможность попрощаться.
Жанна подошла поближе, стараясь выбросить из головы посторонние мысли. Ведь первое впечатление – самое верное. Теперь ей хотелось, чтобы картины оказались не просто хорошими – в них должны отразиться душа Диона, его мысли.
Сначала глаз уловил краски – яркие, чистые, воздушные, и тревога понемногу улеглась. Как Дион ухитрился придать такую глубину плоской поверхности холста?
Неподвижные, застывшие линии, а краски трепещут и переливаются, как форель, выброшенная на камни. Это было похоже на оживший сон.
Картины вызывали смутную тревогу, как телефонный разговор с любимым человеком, прерываемый помехами на линии. Вроде бы понятно, что он хочет сказать, но полной уверенности нет. И все же сквозь помехи иногда прорывается сильный, властный голос, и некоторые фразы звучат с ошеломляющей четкостью.
Жанна не торопясь бродила по залу, смотрела и удивлялась. Бескрайнее голубое небо. Дерево, которое вот-вот оторвется от земли и шагнет, опираясь на корни. Лошадь.
О да! Лошадь. Ну конечно. Жанна не могла удержаться от улыбки. Она была нарисована коряво, казалось, рукой ребенка. Но сразу видно, что это породистый скакун. Шерсть – гладкая, как шелк; глаза – цвета расплавленного золота. Кажется, что краски еще не успели просохнуть.
Эту картину Дион назвал очень просто: «Добрые вести». Скорее всего по имени какого-нибудь знаменитого чемпиона в скачках с препятствиями, а может, и новичка – вроде Дженьюри Герл, с ее крошечными копытцами и жуликоватыми глазами.
Глядя на лошадь, Жанна вдруг поняла, что совершенно не знает Диона. Эти ловкие, умелые руки и рассеянный, отстраненный взгляд… Посмотреть бы на мир его глазами – хоть один день, даже час! Почувствовать Диона, влезть в самое нутро. Чего за это не отдашь!
Грешно было покидать прекрасную лошадку, не погладив ее по шее, не потрепав бархатные уши, но времени оставалось совсем мало, а картин много. Жанна свернула за угол: там царил полумрак. Джули не успела везде зажечь свет. Но и так было видно, что всю стену занимает одна огромная картина. Алтарь, да и только! Конечно, это и есть краса и гордость выставки.
Жанна нашла выключатель, повернула его – и невольно отпрянула назад.
Проклятие. Да как же ему удалось?
Больно видеть себя со стороны, узнавать себя, нарисованную на холсте. «Это я. Он помнит меня. И понимает. Видит насквозь, до мозга костей». Жанне казалось, что с нее заживо сдирают кожу. Она была там, на картине, вся целиком. Дион показал не только ее лицо и тело, но прошлое и будущее, И ее душу, которая, подобно мотыльку, бьется в узилище плоти, трепеща прозрачными крылышками. Он воздал должное даже дому. Вот они, знакомые кирпичи, орнамент на стенах и глина всех оттенков – от розоватого до ржаво-красного.
Жанна отвернулась, но картина притягивала ее, как магнит. На этот раз она заметила, что полутемный подвал, где так тихо и спокойно сидит ее двойник, полон белого шелка. Целые кипы, рулоны, груды, потоки сверкающей белизной ткани. Они висели на стенах, загромождали стол, снежными сугробами лежали на каменных плитах пола.
Похоже на машинное отделение огромного лайнера. Вот-вот появится команда и запустит двигатель, взрывая мертвую тишину. Повсюду трубы, кабели толщиной с руку, леса и металлические лестницы.
Джули, ничего не ответив, щелкнула выключателем, и поток ослепительного света хлынул из лампы, висевшей где-то посередине между полом и бесконечно высоким потолком. Голые кирпичные стены с трещинами и выбоинами, некрашеные двери, бетонные перекрытия – все доступно глазу, ничто не спрятано. Дом как он есть, без прикрас. Грубо, но впечатление ошеломляющее.
– Иди за мной.
Джули, видимо, бывала здесь не раз. Она легко отпирала замки и отключала сигнализацию. Поднявшись следом за ней по дребезжащей металлической лестнице, Жанна оказалась в просторном помещении с низким потолком. Пол был выстлан синтетическим покрытием. Здесь тоже царила какая-то не правдоподобная тишина. На стенах висели большие белые экраны. Джули включила свет.
Вот оно что, подумала Жанна. Картины. Прикрепленные к белым экранам, они казались окнами в иной мир, полный красок и жизни. Удивительно, но картины придавали дому вполне обитаемый вид, напоминая о человеке, как цепочка следов на песке вдоль пустынного берега моря. И все-таки зачем Джули привела ее сюда?
– Ты – особа привилегированная, – улыбнулась Джули. – Выставка открывается только в пятницу. – Она протянула Жанне каталог. – И называется «Глазами ирландца. Выставка картин Диона Мэллоя».
– Диона? – Жанна понимала, что не может быть двух Дионов по фамилии Мэллой, и все же не могла поверить. Подобное чувство она испытала несколько часов назад, увидев себя на экране. – Нашего Диона?
– Нашего, единственного и неповторимого. – В резком свете ламп лицо Джули было мертвенно-белым. – Послушай, я оставлю тебя здесь одну. Походи, посмотри его работы. Мне интересно знать твое мнение.
Жанна, еще не успевшая прийти в себя, только кивнула в ответ. Джули давно ушла, а она все стояла, закрыв глаза, ибо не могла, не осмеливалась посмотреть на его картины. А вдруг они слабые? Или – того хуже – так себе, ни то ни се?
Но взглянуть на них надо. Обязательно надо. Это важно для Джули, значит, нельзя отделываться общими фразами. Судорожно сжав в руке каталог, Жанна открыла глаза. Она наедине с картинами Диона. Вот ей и представилась столь желанная возможность попрощаться.
Жанна подошла поближе, стараясь выбросить из головы посторонние мысли. Ведь первое впечатление – самое верное. Теперь ей хотелось, чтобы картины оказались не просто хорошими – в них должны отразиться душа Диона, его мысли.
Сначала глаз уловил краски – яркие, чистые, воздушные, и тревога понемногу улеглась. Как Дион ухитрился придать такую глубину плоской поверхности холста?
Неподвижные, застывшие линии, а краски трепещут и переливаются, как форель, выброшенная на камни. Это было похоже на оживший сон.
Картины вызывали смутную тревогу, как телефонный разговор с любимым человеком, прерываемый помехами на линии. Вроде бы понятно, что он хочет сказать, но полной уверенности нет. И все же сквозь помехи иногда прорывается сильный, властный голос, и некоторые фразы звучат с ошеломляющей четкостью.
Жанна не торопясь бродила по залу, смотрела и удивлялась. Бескрайнее голубое небо. Дерево, которое вот-вот оторвется от земли и шагнет, опираясь на корни. Лошадь.
О да! Лошадь. Ну конечно. Жанна не могла удержаться от улыбки. Она была нарисована коряво, казалось, рукой ребенка. Но сразу видно, что это породистый скакун. Шерсть – гладкая, как шелк; глаза – цвета расплавленного золота. Кажется, что краски еще не успели просохнуть.
Эту картину Дион назвал очень просто: «Добрые вести». Скорее всего по имени какого-нибудь знаменитого чемпиона в скачках с препятствиями, а может, и новичка – вроде Дженьюри Герл, с ее крошечными копытцами и жуликоватыми глазами.
Глядя на лошадь, Жанна вдруг поняла, что совершенно не знает Диона. Эти ловкие, умелые руки и рассеянный, отстраненный взгляд… Посмотреть бы на мир его глазами – хоть один день, даже час! Почувствовать Диона, влезть в самое нутро. Чего за это не отдашь!
Грешно было покидать прекрасную лошадку, не погладив ее по шее, не потрепав бархатные уши, но времени оставалось совсем мало, а картин много. Жанна свернула за угол: там царил полумрак. Джули не успела везде зажечь свет. Но и так было видно, что всю стену занимает одна огромная картина. Алтарь, да и только! Конечно, это и есть краса и гордость выставки.
Жанна нашла выключатель, повернула его – и невольно отпрянула назад.
Проклятие. Да как же ему удалось?
Больно видеть себя со стороны, узнавать себя, нарисованную на холсте. «Это я. Он помнит меня. И понимает. Видит насквозь, до мозга костей». Жанне казалось, что с нее заживо сдирают кожу. Она была там, на картине, вся целиком. Дион показал не только ее лицо и тело, но прошлое и будущее, И ее душу, которая, подобно мотыльку, бьется в узилище плоти, трепеща прозрачными крылышками. Он воздал должное даже дому. Вот они, знакомые кирпичи, орнамент на стенах и глина всех оттенков – от розоватого до ржаво-красного.
Жанна отвернулась, но картина притягивала ее, как магнит. На этот раз она заметила, что полутемный подвал, где так тихо и спокойно сидит ее двойник, полон белого шелка. Целые кипы, рулоны, груды, потоки сверкающей белизной ткани. Они висели на стенах, загромождали стол, снежными сугробами лежали на каменных плитах пола.