Страница:
- В каком смысле?
- В прямом. Через Борового подкинем информацию, что Крестовская
перевербована нашей разведкой. И еще кое-что подкинем.
- Что?
- Провал большевистского подполья и агента Лизуна, которого, якобы она
сдала. Например.
- Не поверят.
- Это уж от нашего профессионализма зависит. Подкинем доказательства.
- Какие?
- Давай подумаем. Я тут накидал кое-что ночью.
- Да зачем нам это надо?
- Дополнительный урон врагу... Это личное, Олег. Личные счеты, Харьков.
Как-нибудь расскажу. Давай-ка лучше подумаем, как нам ее подставить. У меня
есть одна идея. Как фамилия резервного, которого ты с Боровым послал? Ну, со
шрамом от пивной кружки...
"Не знаю, что на меня нашло. Наверное, некоторое расслабление после
всей этой гонки за призраком. И вот призрак пойман. Осталась текучка. Но это
привычное дело. Главная напруга спала.
Мы с Козловым, как главные герои эпопеи, лично удостоенные
превосходного рукопожатия, заглянули в ресторан отметить нашу маленькую
победу в этой большой войне.
И как-то так получилось, что я рассказал ему все о Крестовской, об
Алейникове, о Даше, о последней осени, о желтых листьях под маленькой
ножкой. Если бы не спадающее напряжение последних дней, не анисовая водка,
которой, как и вином славится у нас Хмельницкий, я бы, конечно, никогда не
поделился тем, что привык изливать только на страницы дневника. Я
выплеснулся весь и опустошился.
Полтора часа говорил только я, поручик молча слушал. Потом он ни разу
не напомнил мне о моих откровениях.
Верно как-то сказал поручик, я человек настроения. Наверняка Олег ни
при каких обстоятельствах не стал бы выворачивать себя наизнанку.
Пошатываясь, мы вышли от Хмельницкого и отправились к девкам сбежавшей
мадам Желябовой. А куда еще?"
- Кто у них теперь на хозяйстве? - спросил Ковалев.
- Машка-подбритая, - ответил Козлов. - Ты когда-нибудь драл бабу
бритую?
- Драл. Машку, - выдохнул анисовым перегаром штабс-капитан. - Я не
сильно пьян, Олег?
- Что ты, - замахал руками поручик. - Как стекло!
- Тогда слушай. Завтра начинаем операцию против Крестовской. Мы ее
уничтожим, как считаешь?
- Как пить дать, - кивнул Козлов. - Раздавим гадину - сорок грехов
спишем. С утра и начнем.
В эту ночь хмельной Ковалев долго не мог кончить, двигался яростно,
стравливая остатки напряжения последних дней и замаячившие заботы грядущих..
О Даше в эту ночь он даже не думал.
"Она не дает мне покоя. Она где-то рядом, в получасе ходьбы, ходит по
этим же улицам, дышит этим же призрачным осенним воздухом. И маленьким
башмачком наступает на желтые листья на мостовой. Как тогда. И погода на
удивление похожа.
Если бы не было войны, наверное, я бы нашел ее и мы были бы вместе. И я
бы открыл, как ее ножки топчут траву и снег. Мы жили бы обычной жизнью.
Лучше всех. Мы были бы вместе всегда, и я знал бы, что в любой момент могу
пройти в соседние комнаты и увидеть ее. Читающую. Вяжущую. Сидящую у камина.
Наливающую чай. Такую разную и всегда мою.
Мы бы были близки.
А теперь она с Димкой. Ревную ли я? Нет, как ни странно. Я люблю Димку.
Я люблю ее. Мне просто жаль, что все так случилось. Со мной, с нами, со
страной. С мадам Желябовой. С Катей-Катюшей. С толстым Гореловым...
Да, они близки. Но я не ревную. Мне просто тяжело.
Я бы отдал жизнь просто за то, чтобы выдернуть этих двух любимых мною
людей отсюда и забросить куда-нибудь в предгорья Альп или в Ниццу. Где нет
войны. Где они могли бы просто жить. Без меня. Без моей тяжкой боли.
...Любит ли она его?..
Я по сто раз вспоминаю ее последнее "жаль..." и мучаюсь, пытаясь
угадать его смысл.
Мне тоже безумно жаль. Время необратимо. Ножки, топчущей желтые листья,
больше не будет..."
Все последующие дни, пока фронт медленно полз на юг, в городе
продолжались одиночные аресты, вызванные чкаловским разгромом большевистской
типографии. Потянулись конспиративные цепочки.
В иные дни на окраинах уже можно было услышать дальний гул фронтовой
канонады. Город жил ощущением катастрофы.
Штабс-капитан отправил через линию фронта поочередно двух связных к
Боровому с заданием по Крестовской.
Работа шла, но на сердце было неспокойно. То ли глухая канонада давила,
то ли какая-то незавершенность. Кавалеву почему-то не давал покоя
таинственный некто, который должен был прийти к Горелову с приветом и фото
Крестовской.
На всякий случай, рассчитывая, что резидент еще не прибыл, не успел
наладить связи и, следовательно, прояснить обстановку и масштабы провала,
Ковалев, втайне от Ходько, на свой страх и риск поместил Горелова дома под
присмотром Резухи. И резидент явился...
К Ковалеву прибежал запыхавшийся Резуха. Штабс-капитан даже не успел
его спросить, что случилось.
- Есть! Пришел... Пришла... Когда позвонили во входной звонок, я даже
не думал, надежду потерял. Но на всякий случай Горелову... наган достал..
говорю: буду в чулане через щель дверную смотреть, если что плохое замечу,
обоих вас кончу, такой у меня приказ. И не трясись, говорю. А сам - в чулан.
Думаю: не чихнуть бы, пыльно очень. А вдруг. Думаю, как дверь откроется,
Горелов в не шасть!? И был таков. Волнуюсь. Сердце бьется. И еще видно
плохо.
Горелов дверь открыл и вошла баба. Ну я уж хотел выходить: не то,
думаю. И Горелов тоже не понял сначала. Чего, говорит, вам? А она говорит:
привет от Крестовской. И карточку ему протянула. Мне не видно было. Горелов
побледнел, велел ей садится. Она села и говорит: пришла, мол, познакомиться
с вами, Денис Иванович. Будем дальше вместе работать. Теперь-де, я для вас
все равно, что она. И на карточку показывает. А потом убрала карточку в свою
сумочку. Я, говорит, буду передавать вам, что надо делать, когда красные
подойдут. А вы - делайте. Для нас, мол, очень важен этот узел дорог.
Встречаться будем там-то и там-то... Кажется, на углу, где аллея... на углу
С Александровской, у памятника. Вроде, она там гулять будет каждый день.
- Ну а дальше?
- А дальше все. Поговорили и ушла.
- Ты ее раньше видел?
- Нет.
- И фото с собой унесла?
- Да.
- Значит, еще кому-то она его покажет. Приехала, голубица. Эх, жаль,
что ты ее не задержал.
- Так приказа же не было... А без приказа я...
-Ладно, ладно. Я, честно говоря, и не рассчитывал, что кто-то явится...
Ну надо же - баба! Придется ждать встречи на углу Александровской. А узнав в
другом месте о провале Лизуна, она может на встречу и не прийти. Жаль, что
мы не знаем, где она живет.
- Почему не знаем? Знаем. Я проследил.
- Проследил? А Горелов?
- А я ему ремнем руки связал за спиной, а сам на бабой. До самого дома
довел .
- И она не засекла?
- Ни разу не обернулась!
- Нет опыта. Дилетанты. Разведку только ставят... Ладно... Ты вот что,
бери наряд, найди Чкалова и дуйте туда. Все по программе - арест, обыск. Это
теперь уже его заботы. Мы свое дело сделали. Наше дело - станция. Кстати,
завтра утром жду тебя в депо. Я сегодня вычитаю все протоколы допросов
чкаловских арестованных. Наверняка это прояснит нам обстановку на станции и
в депо. Мы тут с Козловым планчик один накидали, завтра проверим. Чувствую,
дело идет к эвакуации. Если так, на железнодорожном узле будет страшная
запарка. За малейший сбой можно под трибунал пойти, потому что это создаст в
движении такой затор.. Не расхлебаешь.
Через три часа в дверь постучал вестовой.
- Ваше благородие, вас просил срочно зайти капитан Чкалов.
Ковалев отложил очередной протокол, встал, машинально одернул френч и
пошел вслед за вестовым на третий этаж, к кабинету Чкалова.
- Привет, капитан. Звал?
- Угу. Я, Коля, счел необходимым предупредить тебя. Точнее, поставить в
известность.
- Что такое?
- Я знаю, подполковник Алейников - твой друг. - Капитан потянулся к
стоящей на столе сумке. - Только что мы с Резухой арестовали его жену.
- Что ты сказал?..
- Твой поручик привел нас к квартире той женщины, которая приходила к
Горелову. И Резуха, и Горелов опознали ее. При обыске мы нашли у нее в
сумочке вот этот фотопортрет. Горелов сказал, что это пароль. - Капитан
протянул Ковалеву картонный прямоугольник.
Оглушенный известием штабс-капитан машинально взял его. Крестовская...
Дьяволица.
Все его существо противилось происходящему, но разум контрразведчика
говорил: это не ошибка.
Он мог поручиться за себя. Он мог поручиться за Алейникова, которого
знал с детства. Но что он знал о Даше? У них была только одна неделя
последней осени. Где и как она прожила шесть лет после той осени? Чем она
жила до нее? Ошибки нет.
Но язык против воли запротестовал:
- Не может быть... Не может быть... Дима уже знает?
- Нет, его не было дома, я отправил к нему подпоручика. Он скажет. Боже
мой. Как же это? Нам нужно с ней поговорить!
- Я уже допрашивал ее.
Допрашивал!
- Нам нужно с ней поговорить!
- Кому "нам"?
- Мне и Алейникову.
- Нет! - твердо сказал Чкалов. - Алейников не имеет права участвовать в
допросах.
- Да к хренам эти... Нам надо поговорить!!!
- Возьмите себя в руки, штабс-капитан! - голос Чкалова сделался
ледяным.
- Да. Конечно, конечно. Но я-то имею право... допросить. В конце
концов...
- Разумеется.
- Сейчас!
Чкалов несколько секунд поколебался:
- Хорошо, но в моем присутствии.
- Какого черта!
- Вы же прекрасно понимаете... Не горячись, Коля. На моем месте ты
поступил бы также.
- Да пойми ты! Не стану же я передавать ей напильник для побега, это же
несерьезно. Неужели ты не в состоянии понять. Я хочу поговорить о личном. О
том, почему все так у нас... Я люблю ее!
Капитан махнул рукой:
- Ладно. Я, конечно. нарушаю свой долг... Сейчас ее приведут.
"Я сидел в кабинете капитана и ждал, когда ее приведут. И вдруг понял,
что не знаю, о чем ее спрашивать. О чем мне говорить с женщиной, которую я
люблю? Я буду допрашивать ее? Или спорить о мировой справедливости и
эксплуатации человека человеком? Господи...Сумашествие.
Она вошла.
Мы встретились глазами.
Я не знал, каков мир, который она видит вокруг себя. Я не знал, почему
она вышла замуж за Алейникова. Не знал, верил ли она в Бога. Я не знал, что
для нее добро и зло, что правда, а что ложь, что справедливость и что
ценность. Я только помнил осеннюю звездную ночь, в которой мы стояли рядом,
и обрывки наших разговоров. И ее последнее "жаль".
Я не стал ни о чем спрашивать. Я рассказал ей про Харьков и про
Крестовскую без утайки. Я подписывал харьковские протоколы. Я все помнил,
поэтому говорил долго, очень долго, попротокольно, постранично. Я вспомнил
все этажи и казематы харьковской губчека, все закоулки, капли крови и крючья
в стенах.
- Они, точнее, ВЫ на этом не остановитесь. Вы зальете кровью всю
Россию, превратите в один большой Харьков. Твои товарищи будут развлекаться
чужим мясом.
Даша сидела бледная, как полотно.
Она, романтическая девушка, профессорская дочка, впитавшая
революционный романтизм на молодежных университетских сборищах, уехала с
отцом на Кавказ еще задолго до октябрьских событий и ни одного дня не
прожила там, в красном "раю", в голодной и пытаемой России. Решила принять
участие в деле "освобождения народа", благо революционные элементы были и в
Тифлисе. Романтический долг и товарищеская солидарность заставили барышню.
Дура...
Может быть, все было так. Может быть и не так. Я не стал ничего
спрашивать. Я злился на нее за то, что она так по-дурацки, неумело ввязалась
в жестокую игру и подставилась.
- Тебя, наверное, расстреляют, и я ничем не смогу тебе помочь. Зачем ты
влезла в это?
Она разлепила сухие губы:
- Знаешь, о чем я жалею? Что уехала в тот день в Питер. Меня же никто
не гнал. Ехала и плакала, дура. Почему ты не поехал за мной? Почему?
- Я сам себя об этом спрашиваю... Теперь ничего не поправишь... Глупо
думать... Ты вышла за Димку.
- Он прекрасный человек. А я дура... С ним можно хорошо прожить жизнь.
Я даже думала, что обязательно полюблю его. И почти уже полюбила, Но вот
опять встретила тебя. Здесь... Как странно...
Когда ее увели, я накинул шинель и пошел по темным улицам к
Алейникову."
Крестовская.
Всю ночь я чувствовала беспокойство и плохо спала. Под утро забылась
рваным сном, и во сне опять увидела того алейниковского приятеля. Он был,
как и в прошлый раз, в военном мундире, но молчали просто сморел на меня,
будто чего-то ждал. "Ты чего?" - спросила я. Уходи!
Но он не ушел. А продолжал смотреть на меня. Во сне мне стало страшно.
Где он сейчас?
Вчера я провела два допроса, выколотив признание из дьяка и лекаришки в
их нелюбви к народной власти. Один их них, ко сожалению, при этом лишился
глаза. Я испытываю совершенно особые ощущения, когда причиняю боль.
Потом я спустилась в подвал, набить руку в стрельбе по головам. А к
вечеру пошла к матросикам. Там они меня пустили по кругу и, поскольку тоже
были пьяны, ржали и мочалили меня как половую тряпку...
Когда ко мне в кабинет вошел Капелюхин и два солдата, я сначала даже не
поняла. Зачем. Но Капелюха вынул наган, направил на меня и сказал:
- Вы арестованы, гражданка Крестовская, как агент АНТАНТы, пробравшийся
в наши светлые ряды...
Светлые ряды. Суки. Крысы. Приговорили уже.
Я почувствовала, как землю уходит у меня из-под ног.
- Сдать оружие! Взять ее!
Во взгляде Капелюхина я чувствовала торжество и мстительную радость. Не
только я не любила его. Он отвечал мне тем же. Я поняла, что из-за этой
ошибки или недоразумения попаду к нему в руки. Я испугалась до зубовного
клацания. Он же меня без вопросов на куски порежет, сволочь. Как я бы его
разделала.
...Бред! Бред, миленькие! Как же так, я сдала Лизуна?! Да он же мой
лучший агент! Кто сообщил? По своим каналам? Какие доказательства? Боря?..
Чтобы я получила половое удовлетворение, боль должна быть терпимой, она
не должна сводить с ума и опрокидывать в темноту бессознания. Иначе это
просто медленная и мучительная смерть.
Ну что?! Что еще вам сказать?! Да! Да! Да! Да-а-а!!!
С очередным ведром воды я снова выныриваю из небытия навстречу боли.
Они же просто убивают меня для своего удовольствия.
Ну я же призналась!!!
Капелюха неглубоко прокалывает меня трехгранным винтовочным штыком,
потом вводит его мне между ног, нажимает.
Сидоров ржет.
Перед тем, как опрокинуться в черноту, я вспоминаю лицо того
штабс-капитана, которого видела во сне.
Это он...
Ковалев.
Ковалевский отдели еще несколько отделов готовили эвакуацию управления.
Канонада уже слышалась без напряжения по всему городу каждый день.
Единственный автомобиль контрразведки дымя возил под охраной трех солдат на
станцию бумаги, папки, имущество.
И Ковалев, И Алейников знали, что арестованных с собой никто брать не
будет. Часть из них уже расстреляли, остальных расстреляют во дворе
гимназии.
- Что будет с Дашей? - спрашивал Ковалев у Чкалова.
- Откуда я знаю, я занимаюсь эвакуацией, подчищаю хвосты. Спроси, чего
легче.
За окном во дворе каждый день гремели выстрелы и подходя к окну Ковалев
каждый раз боялся увидеть дашино тело.
- Город придется сдать, - сказал, собрав начальников подразделений
генерал Ходько. - Послезавтра уезжаем... По поводу погрузки в эшелон
консультируйтесь у штабс-капитана Ковалева.
"Значит, Даше осталось жить один день," - понял Ковалев.
Вечером к штабс-капитану зашел поручик Козлов, аккуратно прикрыв за
собой дверь, чего за ним никогда не водилось.
- Николай Павлович.
- Ну что тебе? - спросил Ковалев неподвижно глядя в угол кабинета.
- Завтра ее расстреляют.
У штабс-капитана дернулось веко, тяжелым взглядом он уперся в Козлова.
- Расстрел будет производится в подвале, - невозмутимо продолжал
Козлов.
- Почему?
- Это последняя "порция" арестованных. Их уже незачем выводить во двор
и тем более увозить хоронить. Расстреляют, забьют подвал и оставят красным,
пускай товарищи возятся, таскают полуразложившиеся трупы, чтобы устроить
туту свою ЧК, благо подвал для арестантов мы им оборудовали.
Ковалев едва находил в себе силы говорить:
- Таранского идея?
- Наверняка.
- Идиот. А потом красные создадут комиссию о зверствах белогвардейцев.
И будут тыкать всему миру фотографии, как мы тогда в Харькове. Зачем это
надо...
- Всенепременно так и будет. Я вообще не вижу необходимости в этих
расстрелах. К чему? Хотел сказать об этом Ходько. Но старик в таком замоте,
даже не нашел времени меня принять. Не до того. Из Ставки и штаба фронта
идут противоречивые циркуляры.
- Как на станции?
- Нормально. Там сейчас Резуха распоряжается... Николай Палыч!
Арестованных осталось семь человек. Расстреливать будут десять человек, вся
его уголовная команда. Сам Таранский одиннадцатый. Из наганов, конечно. С
винтами в подвале не развернешься. Арестантов выстроят у той стены, где
трубы...
- Зачем ты мне все это говоришь?
- Расстрел Таранский назначил на десять утра. Он обычно бывает точен и
практически не задерживается. В 10-25 с первого пути на Ростов уходит
спецэшелон по литере "А", оттуда рукой подать до Новороссийска.
- Зачем ты мне это говоришь?
- Докладываю обстановку. Наша канцелярия открывается в восемь. Я
телефонировал в их часть - подполковник Алейников сегодня вернется домой в
двенадцатом часу предположительно. Завтра к восьми ему необходимо появиться
на службе, отдать последние распоряжения, как я понимаю. Фронт близок, они
выступают на позиции уже завтра. У Алейникова толковый заместитель,
справится.
Я завтра делаю последние рейсы на нашем автомобиле к составу. Перевожу
последнее барахло. Мне удобнее грузиться с бокового пожарного выхода, потому
что телефонные аппараты и часть канцелярии находятся в том же крыле. Для
этого я взял ключ от пожарного выхода. До десяти я успею сделать один рейс,
потом скажу нашему шоферу, что пришлю подполковника. И пойду искать
подполковника Ежевского, потому что он хотел лично наблюдать за погрузкой
своих бумаг. Ежевский завтра с утра будет на ремонтном заводе. Не думаю, что
в нашей неразберихе об этом кто-нибудь вспомнит, поэтому я буду сидеть и
ждать его или искать в управлении, у всех спрашивать, не заходил ли он.
- Что ты хочешь этим...
- Вы когда-нибудь читали Ленина?
- Читал что-то. Не помню.
- У него есть неплохая фраза: "Марксизм не догма, а руководство к
действию". Ни в чем не сомневайтесь. Нам не в чем себя упрекнуть, Николай
Палыч. Мы с вами и Алейников сделали все, что зависело от нас. И многие
сделали. Но судьбе было угодно, чтобы мы проиграли. Что ж... Теперь наша
задача - не утаскивать с собой в могилу лишних людей. Тем более, если эти
люди нам дороги. - сказал поручик и не попрощавшись вышел.
Штабс-капитан еще какое-то время неподвижно сидел за столом, потом
резко встал, одел шинель, выключил свет и вышел, моля Бога только об одном -
чтобы Алейников не был пьян.
- ...С утра ты сходишь к себе, прикажешь выводить полк на позиции
своему заместителю или начальнику штаба. Сам прибудешь в контрразведку без
четверти десять, подойдешь к южному крылу. Там должен стоять автомобиль. Я
тебя встречу и проведу к кладовой, рядом с караулкой. Как только Таранский с
головорезами пройдут и начнут открывать дверь подвала, ты услышишь грохот
ключей. Через две минуты, когда арестантов выпустят из клеток-камер и
выстроят у стенки, входим мы. Я тебя из кладовки выпущу.
- А нельзя просто спуститься в подвал до Таранского?
- Все комплекты ключей у него. Слушай дальше и не перебивай...
В кладовке или даже еще на улице, на входе в здание я передам тебе
документы и пропуска на чужие фамилии. По ним вас пропустят в литерный,
который стоит на первом пути. Он уходит в 10-25, в Ростов, по зеленому
коридору. Расстрел назначен на десять. Мы должны все успеть. Документы я
сделаю с утра в нашей канцелярии. До эшелона доберетесь на машине. Козлов
предупредит шофера о подполковнике, а сам уйдет искать нашего Ежевского, он
тоже подполковник. У Козлова будет алиби. Он себя прикрыл.
- Погоди, что значит "доедете"? А ты?
- Обо мне не волнуйся. Это не твоя печаль. Слушай и запоминай. Возьми с
собой папаху, накинешь на жену на выходе из подвала мою шинель и папаху,
чтобы кто, случайно сверху из окон глянув, ничего не понял. Просто вышли два
офицера. Шофер, конечно, заметит, но ни о чем спрашивать не будет. Я выйду
первый, осмотрю коридор. Я тебе нарисую схему, там такой небольшой закуток,
нужно его быстро проскочить - и в машину. Перед входом в эшелон сбросишь с
Дашки шинель и папаху, оставишь их в машине, иначе на входе в эшелон
возникнут подозрения. На улице прохладно. Возьмешь с собой какую-нибудь ее
шубейку. В машине переоденешь.
- А ты?.. А сколько их будет в подвале?
- Одиннадцать.
- А нас двое?
- Двое.
- Господи, на что ты рассчитываешь?
- На то, что ты принесешь мне еще один наган. Без него рассчитывать
действительно не на что.
- Ты думаешь запугать их и запереть в подвале? - Алейников ходил по
комнате, потирая виски.
- Ты хорошо стреляешь?
- Ты будешь стрелять по своим?
- Там не будет своих, иначе Козлов ни за что не помог бы мне. Десять
человек - переодетые в солдатскую форму уголовники - убийцы, налетчики.
Насильники, которых Таранский вытащил из ростовской тюрьмы. Сам Таранский -
садист и палач. Если б ты его знал как я, с удовольствием бы пристрелил. Он
живым людям отрезает...
- Пусть они нехороши, но, в конце концов, на них наши мундиры.
- Ну извини, я не могу попросить их еще и переодеться, - как-то странно
улыбнулся Ковалев.
- Ты же не рассчитываешь просто перестрелять одиннадцать человек! Для
этого нужен пулемет.
- Именно на это я и рассчитываю. Ты же мне дашь наган?
- Ты сумасшедший.
- Справимся. Ты сможешь хотя бы двоих внезапно застрелить?
- Дурное дело нехитрое.
- Стреляй, когда скажу...
- Стоп, стоп, - Алейников перестал расхаживать по комнате. - Но мне же
завтра полк выводить на позиции. Я же не могу бросить людей.
Ковалев. Еще недавно подавленный, был возбужден:
- А мне сказали, у тебя толковый заместитель.
- Нет, я хочу сказать, как же я поеду в этом вашем литерном поезде,
ведь это...
- У тебя нет другого выхода. После подвала у нас два варианта6 бегство
и трибунал. Полка у тебя в любом из этих случаев больше не будет. Забудь о
нем. Тебя опознает наш шофер, например. Нет, только бежать.
- Дезертировать?
- Перестань цепляться за слова. Если ты не поедешь с ней, если тебя
расстреляют, что будет с Дашей в Ростове или в Париже? В шлюхи пойдет?.. Из
Ростова вы доберетесь до Новороссийска, оттуда ближайшим теплоходом в
Турцию... Францию... к черту на кулички. У тебя прекрасный французский и
богатая тетка в Ницце, которая в тебе души не чает. Поможет, поддержит хотя
бы первое время, оставит наследство.
- А ты?
- А я языка не знаю и теток богатых у меня нигде нет, - попытался
отшутиться Ковалев. - Я же сказал: за меня не беспокойся. Я знаю, что мне
делать...
Больше всего Ковалев боялся, что Алейников будет волноваться. Но
подполковник был смертельно спокоен. Они встретились у выхода. На плечах
штабс-капитана была накинута шинель.
Ковалев протянул Алейникову документы, приготовленные им только что в
канцелярии. Подполковник взял бумаги, машинально сунул в карман френча.
- Пошли.
- Погоди, - Алейников показал на сверток, который держал в руках. -
Здесь ее полушубок. Я сейчас.
Он вынул из свертка папаху, сунул за пояс шинели, подошел к машине и
спокойно положил сверток на заднее сидение. Ковалев было поразился его
хладнокровию, но вдруг понял, что Алейников не верит в успех и приехал
умереть вместе с женой и другом, выполнив в точности все, о чем просил друг.
За эту ночь он наверняка успел вспомнить всю свою жизнь и полностью
рассчитаться с ней.
- Со мной, - коротко бросил Ковалев часовому. Офицеры свернули вправо и
прошли в конец коридора, в тупичок.
Ковалев выглянул из закутка в коридор. Никого.
- Пошли!
Быстрым шагом они дошли до двери в кладовую, где лежали книги. Ковалев
открыл ее своим ключом и быстро пропустил друга.
- Жди. Когда нужно будет, открою, - и снова дважды повернул ключ, а сам
прошел дальше по коридору держа в поле зрения дверь ведущую в подвал. Он
достал из кобуры револьвер и сунул его в карман галифе.
Тянулись минуты. Штабс-капитан глянул на часы. 10-08. Эшелон в 10-25.
Ехать до вокзала 10 минут. Неужели срыв? Неужели пунктуальный Таранский
опоздает?
Хлопнула входная дверь, загрохотали сапоги, и Ковалев мгновенно
успокоился, шестым чувством поняв - они. Все. Началось.
Десять человек в солдатской форме прошли в другой конец коридора мимо
запертого чуланчика, в котором прятался Алейников. Лязгнул ключ, отворилась
обитая железом дверь. Палачи пошли вниз.
Стараясь не подгонять себя, Ковалев медленно прошел до кладовой, сунул
ключ и начал поворачивать.
Ключ не повернулся.
Ковалев мгновенно взмок, надавил сильнее.
Ключ не повернулся.
Что такое? Прострелить замок? Не надо было запирать! Идиотская лишняя
предосторожность! Ковалев выдернул ключ, глянул на бородки и облегченно
вздохнул: он просто сунул его не той стороной. Штабс-капитан перевернул
ключ.
Два оборота, толчок в дверь.
- Выходи!
Подполковник вышел, щурясь.
- Наган мне не забыл?
- Нет.
- Давай.
Второй наган Ковалев сунул в левый карман галифе.
- Дима, достань наган. Сунь в карман шинели. Пошли. Стреляй, когда
скажу "давай".
Уголовники в солдатской форме толкали арестованных к стене. Ковалев
сразу увидел Дашу. Она увидела их. Ни слова не говоря Ковалев начал помогать
- В прямом. Через Борового подкинем информацию, что Крестовская
перевербована нашей разведкой. И еще кое-что подкинем.
- Что?
- Провал большевистского подполья и агента Лизуна, которого, якобы она
сдала. Например.
- Не поверят.
- Это уж от нашего профессионализма зависит. Подкинем доказательства.
- Какие?
- Давай подумаем. Я тут накидал кое-что ночью.
- Да зачем нам это надо?
- Дополнительный урон врагу... Это личное, Олег. Личные счеты, Харьков.
Как-нибудь расскажу. Давай-ка лучше подумаем, как нам ее подставить. У меня
есть одна идея. Как фамилия резервного, которого ты с Боровым послал? Ну, со
шрамом от пивной кружки...
"Не знаю, что на меня нашло. Наверное, некоторое расслабление после
всей этой гонки за призраком. И вот призрак пойман. Осталась текучка. Но это
привычное дело. Главная напруга спала.
Мы с Козловым, как главные герои эпопеи, лично удостоенные
превосходного рукопожатия, заглянули в ресторан отметить нашу маленькую
победу в этой большой войне.
И как-то так получилось, что я рассказал ему все о Крестовской, об
Алейникове, о Даше, о последней осени, о желтых листьях под маленькой
ножкой. Если бы не спадающее напряжение последних дней, не анисовая водка,
которой, как и вином славится у нас Хмельницкий, я бы, конечно, никогда не
поделился тем, что привык изливать только на страницы дневника. Я
выплеснулся весь и опустошился.
Полтора часа говорил только я, поручик молча слушал. Потом он ни разу
не напомнил мне о моих откровениях.
Верно как-то сказал поручик, я человек настроения. Наверняка Олег ни
при каких обстоятельствах не стал бы выворачивать себя наизнанку.
Пошатываясь, мы вышли от Хмельницкого и отправились к девкам сбежавшей
мадам Желябовой. А куда еще?"
- Кто у них теперь на хозяйстве? - спросил Ковалев.
- Машка-подбритая, - ответил Козлов. - Ты когда-нибудь драл бабу
бритую?
- Драл. Машку, - выдохнул анисовым перегаром штабс-капитан. - Я не
сильно пьян, Олег?
- Что ты, - замахал руками поручик. - Как стекло!
- Тогда слушай. Завтра начинаем операцию против Крестовской. Мы ее
уничтожим, как считаешь?
- Как пить дать, - кивнул Козлов. - Раздавим гадину - сорок грехов
спишем. С утра и начнем.
В эту ночь хмельной Ковалев долго не мог кончить, двигался яростно,
стравливая остатки напряжения последних дней и замаячившие заботы грядущих..
О Даше в эту ночь он даже не думал.
"Она не дает мне покоя. Она где-то рядом, в получасе ходьбы, ходит по
этим же улицам, дышит этим же призрачным осенним воздухом. И маленьким
башмачком наступает на желтые листья на мостовой. Как тогда. И погода на
удивление похожа.
Если бы не было войны, наверное, я бы нашел ее и мы были бы вместе. И я
бы открыл, как ее ножки топчут траву и снег. Мы жили бы обычной жизнью.
Лучше всех. Мы были бы вместе всегда, и я знал бы, что в любой момент могу
пройти в соседние комнаты и увидеть ее. Читающую. Вяжущую. Сидящую у камина.
Наливающую чай. Такую разную и всегда мою.
Мы бы были близки.
А теперь она с Димкой. Ревную ли я? Нет, как ни странно. Я люблю Димку.
Я люблю ее. Мне просто жаль, что все так случилось. Со мной, с нами, со
страной. С мадам Желябовой. С Катей-Катюшей. С толстым Гореловым...
Да, они близки. Но я не ревную. Мне просто тяжело.
Я бы отдал жизнь просто за то, чтобы выдернуть этих двух любимых мною
людей отсюда и забросить куда-нибудь в предгорья Альп или в Ниццу. Где нет
войны. Где они могли бы просто жить. Без меня. Без моей тяжкой боли.
...Любит ли она его?..
Я по сто раз вспоминаю ее последнее "жаль..." и мучаюсь, пытаясь
угадать его смысл.
Мне тоже безумно жаль. Время необратимо. Ножки, топчущей желтые листья,
больше не будет..."
Все последующие дни, пока фронт медленно полз на юг, в городе
продолжались одиночные аресты, вызванные чкаловским разгромом большевистской
типографии. Потянулись конспиративные цепочки.
В иные дни на окраинах уже можно было услышать дальний гул фронтовой
канонады. Город жил ощущением катастрофы.
Штабс-капитан отправил через линию фронта поочередно двух связных к
Боровому с заданием по Крестовской.
Работа шла, но на сердце было неспокойно. То ли глухая канонада давила,
то ли какая-то незавершенность. Кавалеву почему-то не давал покоя
таинственный некто, который должен был прийти к Горелову с приветом и фото
Крестовской.
На всякий случай, рассчитывая, что резидент еще не прибыл, не успел
наладить связи и, следовательно, прояснить обстановку и масштабы провала,
Ковалев, втайне от Ходько, на свой страх и риск поместил Горелова дома под
присмотром Резухи. И резидент явился...
К Ковалеву прибежал запыхавшийся Резуха. Штабс-капитан даже не успел
его спросить, что случилось.
- Есть! Пришел... Пришла... Когда позвонили во входной звонок, я даже
не думал, надежду потерял. Но на всякий случай Горелову... наган достал..
говорю: буду в чулане через щель дверную смотреть, если что плохое замечу,
обоих вас кончу, такой у меня приказ. И не трясись, говорю. А сам - в чулан.
Думаю: не чихнуть бы, пыльно очень. А вдруг. Думаю, как дверь откроется,
Горелов в не шасть!? И был таков. Волнуюсь. Сердце бьется. И еще видно
плохо.
Горелов дверь открыл и вошла баба. Ну я уж хотел выходить: не то,
думаю. И Горелов тоже не понял сначала. Чего, говорит, вам? А она говорит:
привет от Крестовской. И карточку ему протянула. Мне не видно было. Горелов
побледнел, велел ей садится. Она села и говорит: пришла, мол, познакомиться
с вами, Денис Иванович. Будем дальше вместе работать. Теперь-де, я для вас
все равно, что она. И на карточку показывает. А потом убрала карточку в свою
сумочку. Я, говорит, буду передавать вам, что надо делать, когда красные
подойдут. А вы - делайте. Для нас, мол, очень важен этот узел дорог.
Встречаться будем там-то и там-то... Кажется, на углу, где аллея... на углу
С Александровской, у памятника. Вроде, она там гулять будет каждый день.
- Ну а дальше?
- А дальше все. Поговорили и ушла.
- Ты ее раньше видел?
- Нет.
- И фото с собой унесла?
- Да.
- Значит, еще кому-то она его покажет. Приехала, голубица. Эх, жаль,
что ты ее не задержал.
- Так приказа же не было... А без приказа я...
-Ладно, ладно. Я, честно говоря, и не рассчитывал, что кто-то явится...
Ну надо же - баба! Придется ждать встречи на углу Александровской. А узнав в
другом месте о провале Лизуна, она может на встречу и не прийти. Жаль, что
мы не знаем, где она живет.
- Почему не знаем? Знаем. Я проследил.
- Проследил? А Горелов?
- А я ему ремнем руки связал за спиной, а сам на бабой. До самого дома
довел .
- И она не засекла?
- Ни разу не обернулась!
- Нет опыта. Дилетанты. Разведку только ставят... Ладно... Ты вот что,
бери наряд, найди Чкалова и дуйте туда. Все по программе - арест, обыск. Это
теперь уже его заботы. Мы свое дело сделали. Наше дело - станция. Кстати,
завтра утром жду тебя в депо. Я сегодня вычитаю все протоколы допросов
чкаловских арестованных. Наверняка это прояснит нам обстановку на станции и
в депо. Мы тут с Козловым планчик один накидали, завтра проверим. Чувствую,
дело идет к эвакуации. Если так, на железнодорожном узле будет страшная
запарка. За малейший сбой можно под трибунал пойти, потому что это создаст в
движении такой затор.. Не расхлебаешь.
Через три часа в дверь постучал вестовой.
- Ваше благородие, вас просил срочно зайти капитан Чкалов.
Ковалев отложил очередной протокол, встал, машинально одернул френч и
пошел вслед за вестовым на третий этаж, к кабинету Чкалова.
- Привет, капитан. Звал?
- Угу. Я, Коля, счел необходимым предупредить тебя. Точнее, поставить в
известность.
- Что такое?
- Я знаю, подполковник Алейников - твой друг. - Капитан потянулся к
стоящей на столе сумке. - Только что мы с Резухой арестовали его жену.
- Что ты сказал?..
- Твой поручик привел нас к квартире той женщины, которая приходила к
Горелову. И Резуха, и Горелов опознали ее. При обыске мы нашли у нее в
сумочке вот этот фотопортрет. Горелов сказал, что это пароль. - Капитан
протянул Ковалеву картонный прямоугольник.
Оглушенный известием штабс-капитан машинально взял его. Крестовская...
Дьяволица.
Все его существо противилось происходящему, но разум контрразведчика
говорил: это не ошибка.
Он мог поручиться за себя. Он мог поручиться за Алейникова, которого
знал с детства. Но что он знал о Даше? У них была только одна неделя
последней осени. Где и как она прожила шесть лет после той осени? Чем она
жила до нее? Ошибки нет.
Но язык против воли запротестовал:
- Не может быть... Не может быть... Дима уже знает?
- Нет, его не было дома, я отправил к нему подпоручика. Он скажет. Боже
мой. Как же это? Нам нужно с ней поговорить!
- Я уже допрашивал ее.
Допрашивал!
- Нам нужно с ней поговорить!
- Кому "нам"?
- Мне и Алейникову.
- Нет! - твердо сказал Чкалов. - Алейников не имеет права участвовать в
допросах.
- Да к хренам эти... Нам надо поговорить!!!
- Возьмите себя в руки, штабс-капитан! - голос Чкалова сделался
ледяным.
- Да. Конечно, конечно. Но я-то имею право... допросить. В конце
концов...
- Разумеется.
- Сейчас!
Чкалов несколько секунд поколебался:
- Хорошо, но в моем присутствии.
- Какого черта!
- Вы же прекрасно понимаете... Не горячись, Коля. На моем месте ты
поступил бы также.
- Да пойми ты! Не стану же я передавать ей напильник для побега, это же
несерьезно. Неужели ты не в состоянии понять. Я хочу поговорить о личном. О
том, почему все так у нас... Я люблю ее!
Капитан махнул рукой:
- Ладно. Я, конечно. нарушаю свой долг... Сейчас ее приведут.
"Я сидел в кабинете капитана и ждал, когда ее приведут. И вдруг понял,
что не знаю, о чем ее спрашивать. О чем мне говорить с женщиной, которую я
люблю? Я буду допрашивать ее? Или спорить о мировой справедливости и
эксплуатации человека человеком? Господи...Сумашествие.
Она вошла.
Мы встретились глазами.
Я не знал, каков мир, который она видит вокруг себя. Я не знал, почему
она вышла замуж за Алейникова. Не знал, верил ли она в Бога. Я не знал, что
для нее добро и зло, что правда, а что ложь, что справедливость и что
ценность. Я только помнил осеннюю звездную ночь, в которой мы стояли рядом,
и обрывки наших разговоров. И ее последнее "жаль".
Я не стал ни о чем спрашивать. Я рассказал ей про Харьков и про
Крестовскую без утайки. Я подписывал харьковские протоколы. Я все помнил,
поэтому говорил долго, очень долго, попротокольно, постранично. Я вспомнил
все этажи и казематы харьковской губчека, все закоулки, капли крови и крючья
в стенах.
- Они, точнее, ВЫ на этом не остановитесь. Вы зальете кровью всю
Россию, превратите в один большой Харьков. Твои товарищи будут развлекаться
чужим мясом.
Даша сидела бледная, как полотно.
Она, романтическая девушка, профессорская дочка, впитавшая
революционный романтизм на молодежных университетских сборищах, уехала с
отцом на Кавказ еще задолго до октябрьских событий и ни одного дня не
прожила там, в красном "раю", в голодной и пытаемой России. Решила принять
участие в деле "освобождения народа", благо революционные элементы были и в
Тифлисе. Романтический долг и товарищеская солидарность заставили барышню.
Дура...
Может быть, все было так. Может быть и не так. Я не стал ничего
спрашивать. Я злился на нее за то, что она так по-дурацки, неумело ввязалась
в жестокую игру и подставилась.
- Тебя, наверное, расстреляют, и я ничем не смогу тебе помочь. Зачем ты
влезла в это?
Она разлепила сухие губы:
- Знаешь, о чем я жалею? Что уехала в тот день в Питер. Меня же никто
не гнал. Ехала и плакала, дура. Почему ты не поехал за мной? Почему?
- Я сам себя об этом спрашиваю... Теперь ничего не поправишь... Глупо
думать... Ты вышла за Димку.
- Он прекрасный человек. А я дура... С ним можно хорошо прожить жизнь.
Я даже думала, что обязательно полюблю его. И почти уже полюбила, Но вот
опять встретила тебя. Здесь... Как странно...
Когда ее увели, я накинул шинель и пошел по темным улицам к
Алейникову."
Крестовская.
Всю ночь я чувствовала беспокойство и плохо спала. Под утро забылась
рваным сном, и во сне опять увидела того алейниковского приятеля. Он был,
как и в прошлый раз, в военном мундире, но молчали просто сморел на меня,
будто чего-то ждал. "Ты чего?" - спросила я. Уходи!
Но он не ушел. А продолжал смотреть на меня. Во сне мне стало страшно.
Где он сейчас?
Вчера я провела два допроса, выколотив признание из дьяка и лекаришки в
их нелюбви к народной власти. Один их них, ко сожалению, при этом лишился
глаза. Я испытываю совершенно особые ощущения, когда причиняю боль.
Потом я спустилась в подвал, набить руку в стрельбе по головам. А к
вечеру пошла к матросикам. Там они меня пустили по кругу и, поскольку тоже
были пьяны, ржали и мочалили меня как половую тряпку...
Когда ко мне в кабинет вошел Капелюхин и два солдата, я сначала даже не
поняла. Зачем. Но Капелюха вынул наган, направил на меня и сказал:
- Вы арестованы, гражданка Крестовская, как агент АНТАНТы, пробравшийся
в наши светлые ряды...
Светлые ряды. Суки. Крысы. Приговорили уже.
Я почувствовала, как землю уходит у меня из-под ног.
- Сдать оружие! Взять ее!
Во взгляде Капелюхина я чувствовала торжество и мстительную радость. Не
только я не любила его. Он отвечал мне тем же. Я поняла, что из-за этой
ошибки или недоразумения попаду к нему в руки. Я испугалась до зубовного
клацания. Он же меня без вопросов на куски порежет, сволочь. Как я бы его
разделала.
...Бред! Бред, миленькие! Как же так, я сдала Лизуна?! Да он же мой
лучший агент! Кто сообщил? По своим каналам? Какие доказательства? Боря?..
Чтобы я получила половое удовлетворение, боль должна быть терпимой, она
не должна сводить с ума и опрокидывать в темноту бессознания. Иначе это
просто медленная и мучительная смерть.
Ну что?! Что еще вам сказать?! Да! Да! Да! Да-а-а!!!
С очередным ведром воды я снова выныриваю из небытия навстречу боли.
Они же просто убивают меня для своего удовольствия.
Ну я же призналась!!!
Капелюха неглубоко прокалывает меня трехгранным винтовочным штыком,
потом вводит его мне между ног, нажимает.
Сидоров ржет.
Перед тем, как опрокинуться в черноту, я вспоминаю лицо того
штабс-капитана, которого видела во сне.
Это он...
Ковалев.
Ковалевский отдели еще несколько отделов готовили эвакуацию управления.
Канонада уже слышалась без напряжения по всему городу каждый день.
Единственный автомобиль контрразведки дымя возил под охраной трех солдат на
станцию бумаги, папки, имущество.
И Ковалев, И Алейников знали, что арестованных с собой никто брать не
будет. Часть из них уже расстреляли, остальных расстреляют во дворе
гимназии.
- Что будет с Дашей? - спрашивал Ковалев у Чкалова.
- Откуда я знаю, я занимаюсь эвакуацией, подчищаю хвосты. Спроси, чего
легче.
За окном во дворе каждый день гремели выстрелы и подходя к окну Ковалев
каждый раз боялся увидеть дашино тело.
- Город придется сдать, - сказал, собрав начальников подразделений
генерал Ходько. - Послезавтра уезжаем... По поводу погрузки в эшелон
консультируйтесь у штабс-капитана Ковалева.
"Значит, Даше осталось жить один день," - понял Ковалев.
Вечером к штабс-капитану зашел поручик Козлов, аккуратно прикрыв за
собой дверь, чего за ним никогда не водилось.
- Николай Павлович.
- Ну что тебе? - спросил Ковалев неподвижно глядя в угол кабинета.
- Завтра ее расстреляют.
У штабс-капитана дернулось веко, тяжелым взглядом он уперся в Козлова.
- Расстрел будет производится в подвале, - невозмутимо продолжал
Козлов.
- Почему?
- Это последняя "порция" арестованных. Их уже незачем выводить во двор
и тем более увозить хоронить. Расстреляют, забьют подвал и оставят красным,
пускай товарищи возятся, таскают полуразложившиеся трупы, чтобы устроить
туту свою ЧК, благо подвал для арестантов мы им оборудовали.
Ковалев едва находил в себе силы говорить:
- Таранского идея?
- Наверняка.
- Идиот. А потом красные создадут комиссию о зверствах белогвардейцев.
И будут тыкать всему миру фотографии, как мы тогда в Харькове. Зачем это
надо...
- Всенепременно так и будет. Я вообще не вижу необходимости в этих
расстрелах. К чему? Хотел сказать об этом Ходько. Но старик в таком замоте,
даже не нашел времени меня принять. Не до того. Из Ставки и штаба фронта
идут противоречивые циркуляры.
- Как на станции?
- Нормально. Там сейчас Резуха распоряжается... Николай Палыч!
Арестованных осталось семь человек. Расстреливать будут десять человек, вся
его уголовная команда. Сам Таранский одиннадцатый. Из наганов, конечно. С
винтами в подвале не развернешься. Арестантов выстроят у той стены, где
трубы...
- Зачем ты мне все это говоришь?
- Расстрел Таранский назначил на десять утра. Он обычно бывает точен и
практически не задерживается. В 10-25 с первого пути на Ростов уходит
спецэшелон по литере "А", оттуда рукой подать до Новороссийска.
- Зачем ты мне это говоришь?
- Докладываю обстановку. Наша канцелярия открывается в восемь. Я
телефонировал в их часть - подполковник Алейников сегодня вернется домой в
двенадцатом часу предположительно. Завтра к восьми ему необходимо появиться
на службе, отдать последние распоряжения, как я понимаю. Фронт близок, они
выступают на позиции уже завтра. У Алейникова толковый заместитель,
справится.
Я завтра делаю последние рейсы на нашем автомобиле к составу. Перевожу
последнее барахло. Мне удобнее грузиться с бокового пожарного выхода, потому
что телефонные аппараты и часть канцелярии находятся в том же крыле. Для
этого я взял ключ от пожарного выхода. До десяти я успею сделать один рейс,
потом скажу нашему шоферу, что пришлю подполковника. И пойду искать
подполковника Ежевского, потому что он хотел лично наблюдать за погрузкой
своих бумаг. Ежевский завтра с утра будет на ремонтном заводе. Не думаю, что
в нашей неразберихе об этом кто-нибудь вспомнит, поэтому я буду сидеть и
ждать его или искать в управлении, у всех спрашивать, не заходил ли он.
- Что ты хочешь этим...
- Вы когда-нибудь читали Ленина?
- Читал что-то. Не помню.
- У него есть неплохая фраза: "Марксизм не догма, а руководство к
действию". Ни в чем не сомневайтесь. Нам не в чем себя упрекнуть, Николай
Палыч. Мы с вами и Алейников сделали все, что зависело от нас. И многие
сделали. Но судьбе было угодно, чтобы мы проиграли. Что ж... Теперь наша
задача - не утаскивать с собой в могилу лишних людей. Тем более, если эти
люди нам дороги. - сказал поручик и не попрощавшись вышел.
Штабс-капитан еще какое-то время неподвижно сидел за столом, потом
резко встал, одел шинель, выключил свет и вышел, моля Бога только об одном -
чтобы Алейников не был пьян.
- ...С утра ты сходишь к себе, прикажешь выводить полк на позиции
своему заместителю или начальнику штаба. Сам прибудешь в контрразведку без
четверти десять, подойдешь к южному крылу. Там должен стоять автомобиль. Я
тебя встречу и проведу к кладовой, рядом с караулкой. Как только Таранский с
головорезами пройдут и начнут открывать дверь подвала, ты услышишь грохот
ключей. Через две минуты, когда арестантов выпустят из клеток-камер и
выстроят у стенки, входим мы. Я тебя из кладовки выпущу.
- А нельзя просто спуститься в подвал до Таранского?
- Все комплекты ключей у него. Слушай дальше и не перебивай...
В кладовке или даже еще на улице, на входе в здание я передам тебе
документы и пропуска на чужие фамилии. По ним вас пропустят в литерный,
который стоит на первом пути. Он уходит в 10-25, в Ростов, по зеленому
коридору. Расстрел назначен на десять. Мы должны все успеть. Документы я
сделаю с утра в нашей канцелярии. До эшелона доберетесь на машине. Козлов
предупредит шофера о подполковнике, а сам уйдет искать нашего Ежевского, он
тоже подполковник. У Козлова будет алиби. Он себя прикрыл.
- Погоди, что значит "доедете"? А ты?
- Обо мне не волнуйся. Это не твоя печаль. Слушай и запоминай. Возьми с
собой папаху, накинешь на жену на выходе из подвала мою шинель и папаху,
чтобы кто, случайно сверху из окон глянув, ничего не понял. Просто вышли два
офицера. Шофер, конечно, заметит, но ни о чем спрашивать не будет. Я выйду
первый, осмотрю коридор. Я тебе нарисую схему, там такой небольшой закуток,
нужно его быстро проскочить - и в машину. Перед входом в эшелон сбросишь с
Дашки шинель и папаху, оставишь их в машине, иначе на входе в эшелон
возникнут подозрения. На улице прохладно. Возьмешь с собой какую-нибудь ее
шубейку. В машине переоденешь.
- А ты?.. А сколько их будет в подвале?
- Одиннадцать.
- А нас двое?
- Двое.
- Господи, на что ты рассчитываешь?
- На то, что ты принесешь мне еще один наган. Без него рассчитывать
действительно не на что.
- Ты думаешь запугать их и запереть в подвале? - Алейников ходил по
комнате, потирая виски.
- Ты хорошо стреляешь?
- Ты будешь стрелять по своим?
- Там не будет своих, иначе Козлов ни за что не помог бы мне. Десять
человек - переодетые в солдатскую форму уголовники - убийцы, налетчики.
Насильники, которых Таранский вытащил из ростовской тюрьмы. Сам Таранский -
садист и палач. Если б ты его знал как я, с удовольствием бы пристрелил. Он
живым людям отрезает...
- Пусть они нехороши, но, в конце концов, на них наши мундиры.
- Ну извини, я не могу попросить их еще и переодеться, - как-то странно
улыбнулся Ковалев.
- Ты же не рассчитываешь просто перестрелять одиннадцать человек! Для
этого нужен пулемет.
- Именно на это я и рассчитываю. Ты же мне дашь наган?
- Ты сумасшедший.
- Справимся. Ты сможешь хотя бы двоих внезапно застрелить?
- Дурное дело нехитрое.
- Стреляй, когда скажу...
- Стоп, стоп, - Алейников перестал расхаживать по комнате. - Но мне же
завтра полк выводить на позиции. Я же не могу бросить людей.
Ковалев. Еще недавно подавленный, был возбужден:
- А мне сказали, у тебя толковый заместитель.
- Нет, я хочу сказать, как же я поеду в этом вашем литерном поезде,
ведь это...
- У тебя нет другого выхода. После подвала у нас два варианта6 бегство
и трибунал. Полка у тебя в любом из этих случаев больше не будет. Забудь о
нем. Тебя опознает наш шофер, например. Нет, только бежать.
- Дезертировать?
- Перестань цепляться за слова. Если ты не поедешь с ней, если тебя
расстреляют, что будет с Дашей в Ростове или в Париже? В шлюхи пойдет?.. Из
Ростова вы доберетесь до Новороссийска, оттуда ближайшим теплоходом в
Турцию... Францию... к черту на кулички. У тебя прекрасный французский и
богатая тетка в Ницце, которая в тебе души не чает. Поможет, поддержит хотя
бы первое время, оставит наследство.
- А ты?
- А я языка не знаю и теток богатых у меня нигде нет, - попытался
отшутиться Ковалев. - Я же сказал: за меня не беспокойся. Я знаю, что мне
делать...
Больше всего Ковалев боялся, что Алейников будет волноваться. Но
подполковник был смертельно спокоен. Они встретились у выхода. На плечах
штабс-капитана была накинута шинель.
Ковалев протянул Алейникову документы, приготовленные им только что в
канцелярии. Подполковник взял бумаги, машинально сунул в карман френча.
- Пошли.
- Погоди, - Алейников показал на сверток, который держал в руках. -
Здесь ее полушубок. Я сейчас.
Он вынул из свертка папаху, сунул за пояс шинели, подошел к машине и
спокойно положил сверток на заднее сидение. Ковалев было поразился его
хладнокровию, но вдруг понял, что Алейников не верит в успех и приехал
умереть вместе с женой и другом, выполнив в точности все, о чем просил друг.
За эту ночь он наверняка успел вспомнить всю свою жизнь и полностью
рассчитаться с ней.
- Со мной, - коротко бросил Ковалев часовому. Офицеры свернули вправо и
прошли в конец коридора, в тупичок.
Ковалев выглянул из закутка в коридор. Никого.
- Пошли!
Быстрым шагом они дошли до двери в кладовую, где лежали книги. Ковалев
открыл ее своим ключом и быстро пропустил друга.
- Жди. Когда нужно будет, открою, - и снова дважды повернул ключ, а сам
прошел дальше по коридору держа в поле зрения дверь ведущую в подвал. Он
достал из кобуры револьвер и сунул его в карман галифе.
Тянулись минуты. Штабс-капитан глянул на часы. 10-08. Эшелон в 10-25.
Ехать до вокзала 10 минут. Неужели срыв? Неужели пунктуальный Таранский
опоздает?
Хлопнула входная дверь, загрохотали сапоги, и Ковалев мгновенно
успокоился, шестым чувством поняв - они. Все. Началось.
Десять человек в солдатской форме прошли в другой конец коридора мимо
запертого чуланчика, в котором прятался Алейников. Лязгнул ключ, отворилась
обитая железом дверь. Палачи пошли вниз.
Стараясь не подгонять себя, Ковалев медленно прошел до кладовой, сунул
ключ и начал поворачивать.
Ключ не повернулся.
Ковалев мгновенно взмок, надавил сильнее.
Ключ не повернулся.
Что такое? Прострелить замок? Не надо было запирать! Идиотская лишняя
предосторожность! Ковалев выдернул ключ, глянул на бородки и облегченно
вздохнул: он просто сунул его не той стороной. Штабс-капитан перевернул
ключ.
Два оборота, толчок в дверь.
- Выходи!
Подполковник вышел, щурясь.
- Наган мне не забыл?
- Нет.
- Давай.
Второй наган Ковалев сунул в левый карман галифе.
- Дима, достань наган. Сунь в карман шинели. Пошли. Стреляй, когда
скажу "давай".
Уголовники в солдатской форме толкали арестованных к стене. Ковалев
сразу увидел Дашу. Она увидела их. Ни слова не говоря Ковалев начал помогать