Мы не соединились с Сетевайо, но это не избавило нас от английской политики захватов. Басуты даже воевали против Сетевайо вместе с англичанами, но уже сейчас страна их наводнена английскими войсками. То же будет и с оранжистами. Если тебе укажут на мощь Англии, то напомни, что мы уже боролись с нею не без успеха и что англичан может остановить та цена крови, какую они заплатят за нашу свободу, если все мы будем действовать как один человек. Отправляйся, Питер Мариц. Все нужные инструкции и наши воззвания ты получишь перед отъездом. Действуй мудро и энергично. Республика надеется на тебя. Исполненный гордой радости, ехал на другой день молодой бур на своем верном Скакуне, направляясь к пределам Оранжевой республики. Он мысленно подготовлял себя к ответственной роли, порученной ему правительством Трансвааля. Не доезжая немного Гейдель-берга, он завидел впереди небольшой драгунский разъезд. После минутного колебания, свернуть ли в сторону, или прямо продолжать путь, он остановился на последнем: война еще не была объявлена, а уклонение в сторону могло лишь возбудить подозрение уже заметивших его драгун. Поравнявшись с ними, он услышал окрик офицера: - Послушай-ка, любезный! Ты кто таков? - Я бур, господин офицер, - с достоинством ответил Питер Мариц. - Это я вижу. Имя твое как? - Питер Мариц Бурман. - Погоди-ка минуточку, - молвил офицер и, порывшись в кармане, вынул какую-то бумагу и стал по ней бегать глазами. - Так ты и есть Питер Мариц? Очень приятно познакомиться. Джек, возьми-ка его лошадь за повод, да смотри покрепче держи. - Что это значит? - в негодовании воскликнул бур. - Ничего больше, как то, что ты арестован. - На каком основании? - Об этом, дружок, не беспокойся, основание имеется вполне достаточное. Нам достоверно известно, что буры готовят восстание против законной английской власти и повсюду разослали своих подстрекателей, и ты не последний. Твое имя значится в списке на почетном месте, - иронически добавил офицер. - Кстати, признайся, нет ли при тебе каких-либо прокламаций, призывов к мятежу или чего-нибудь подобного? Предупреждаю, что в таком случае тебе не сдобровать. Офицер сделал красноречивый жест, как бы изображая выстрел из револьвера. - Мятежных воззваний, - с ударением произнес Питер Мариц, - у меня не может быть: независимой республике Трансвааль нет нужды подымать мятежи она ищет лишь своих законных прав. - Те-те-те! - протянул офицер. - Да ты, как я вижу, парень строптивый. Однако мне некогда с тобой разговаривать. Отвести его к старшему офицеру форта, - распорядился он. И вдруг добавил: - Погоди, по-чему это мне знакомо твое лицо? Ты не принимал участия в войне с зулусами? - Да, я состоял при штабе главнокомандующего. - Вот-вот! Ты, кажется, был переводчиком? - Да, мингеер... Мне кажется, что и я вас узнаю. Вы участвовали в преследовании и поимке Сетевайо. Я припомнил... - Ай-ай-ай! - покачал головой офицер. - Ты был на таком хорошем счету, а теперь, как мне известно, путаешься в этих скверных делах, которые затевают ваши глупые мужики. Жаль, очень жаль. Ты был для нас полезен... Очень, очень жаль. Рад был бы не делать тебе неприятностей, но все же отпустить тебя не могу.... Вот вином разве тебя угостить? - сказал он, берясь за флягу на поясе. - Нет, благодарю, вина я не пью, - возразил Питер Мариц, - а вот если бы вы были так добры... - Говори, говори, в память твоих прошлых заслуг я готов для тебя что-нибудь сделать. - Я опасаюсь за свою лошадь, - сказал бур. - Я не знаю, что меня ждет, а без меня, боюсь, лошадь испортят. Если бы вы согласились сдать ее кому-либо из здешних буров с адресом, который я напишу, чтобы коня отправили в Преторию, я был бы вам очень признателен. Да еще вот ружье, очень дорогое для моей семьи как память об отце, которому оно принадлежало. Просьбой этой Питер Мариц имел в виду две цели: спасти Скакуна и ружье, а главное - косвенным образом осведомить своих, что он арестован. Офицер призадумался. Потом сказал весело: - Ладно, согласен, пиши свой адрес. Все вы, буры, на один лад: у вас первым делом - лошадь и ружье. О них вы заботитесь больше, чем о себе. Питер Мариц быстро написал адрес знакомого бура в Претории, снял ружье, слез с лошади и, потрепав ее любовно по холке, произнес с грустью: - Прощай, Скакун! Авось еще порыщем с тобою по свету. Умная лошадь с недоумением глядела на своего владельца, в то время как один из драгун уводил ее на поводу. - Ну, нечего мешкать, - решительно произнес офицер. - Желаю успеха. И Питер Мариц, сопровождаемый двумя всадниками, зашагал по дороге в Гейдельберг. Шел он умышленно медленно, то и дело отставая от конвоя. Бежать он не намеревался, понимая, что это невозможно. На уме у него было другое: отделаться от бывших при нем прокламаций. В одном месте, заметив росшие по дороге кусты, он таки успел зашвырнуть в них сверток, воспользовавшись тем, что раздраженные его медлительностью драгуны несколько опередили его. После этого он, к удовольствию конвойных, то и дело его понукавших, прибавил шагу и вскоре предстал перед старшим офицером форта Гейдельберг. Его обыскали, и, хотя ничего предосудительного не нашли, репутация его как мятежника была прочно установлена, и решено было отправить его наутро в Почефстром к полковнику Винслоу. На ночь его отвели в охраняемую часовым камеру и заперли вместе с еще одним арестованным буром. Рано утром арестованным надели на руки кандалы. Их посадили с двумя конвойными в телегу и повезли на запад, в Почефстром - прежнюю резиденцию трансваальского правительства. Дорога продолжалась три дня, и все время Питер Мариц помышлял о побеге, но случая не представлялось: конвойные были чрезвычайно бдительны; вооруженные буры, с которыми мечтал встретиться Питер Мариц, ни разу не попались на дороге. Он был грустен, сравнивая нынешнее свое положение с тем, когда он, полный гордости и счастья, выехал исполнять важное поручение президента... Какая резкая перемена произошла в его судьбе! Единственным утешением были для него беседы с товарищем по несчастью, сидевшим рядом в телеге. В Почефстроме Питера Марица тотчас же привели к коменданту, полковнику Винслоу. Он казался раздраженным, да и все кругом него, как и все встречные в городе, находились в заметном волнении: чувствовалась близость серьезных событий. - Вы бурский агитатор! - с места в карьер накинулся на молодого бура полковник. - По поручению вашего самозванного правительства вы разъезжали по общинам и подбивали их к мятежу против правительства ее величества... - Извините, господин полковник! - в свою очередь вспылил Питер Мариц. - Я не знаю никакого самозванного правительства, а знаю законного президента республики господина Крюгера... - Президента! - с возмущением прервал его комендант. - Никаких президентов в Трансваале нет и не будет, и ваше заявление - открытый мятеж. Есть трансваальский губернатор сэр Роберт Ланьон, резиденция которого в Претории. И есть генерал-губернатор африканских колоний, резиденция которого в Капштадте. И есть королева в Лондоне. И только. Слышите вы? И только! А вы и подобные вам - бунтовщики, подлежащие расстрелу. Если вы не раскаетесь чистосердечно и не откроете всех приготовлений самозванного вашего правительства к восстанию, я прикажу вас расстрелять. - Ваша угроза не страшна для меня! - воскликнул гневно молодой бур. Правительство Трансвааля избрано населением по закону, признанному самой Англией. Она же теперь нарушает его. Это насилие, и мы все, буры, протестуем против него. Расстрелять, говорите вы? Расстреливайте! Это будет простое убийство, которого вам не простят. Бесстрашный ответ бура произвел на присутствующих глубокое впечатление. Комендант понимал, что возмущение буров расстрелом популярного их соотечественника может быть небезопасно для его небольшого гарнизона. Он пошептался с офицерами и объявил решение обоим арестованным: их отправляли в Капштадт. Снова ночь под замком, и наутро - дальнейший путь в той же телеге, с теми же конвойными в Капштадт, На этот раз дорога продолжалась целую неделю. Но вот наконец они достигли границы западного Грикаланда и прибыли в город Кимберлей. На Питера Марица он произвел мрачное впечатление. Все здесь было выстроено из камня и железа; дома не были выкрашены; множество магазинов с крепкими напитками. В самом центре города, на площади, громадная яма метров шестисот в окружности, на дне которой копошились, как козявки, люди. Ко дну ямы шло сверху множество металлических тросов, по которым вверх и вниз катились железные вагонетки. Вниз они шли пустые, а со дна ямы возвращались нагруженные землей и камнями. Это были знаменитые алмазные копи. Сидевший рядом с Питером Марицем суровый бур, мрачно глядя на представшую перед ним картину, рассказывал: - И я здесь некогда жил. Но как только пришли англичане, прослышав про алмазы, и завели свою полицию, стало невмоготу, и я ушел. Эта земля принадлежала некогда бурам, но в 1868 году англичане присоединили ее к своим владениям. Пошла охота на людей, укрывателей алмазов. Знаешь, добыть алмаз из голубой породы, в которой он встречается, дело не легкое. Выкопай ее, потом промой, потом отсеивай... Для каждого алмаза заводится настоящее метрическое свидетельство, каждый найденный алмаз заносится в книгу. Рабочих в копях по окончании работ раздевают донага и обыскивают не только платье, но и копаются в волосах, во рту, в ушах, следят, чтобы кто-нибудь не проглотил алмаза... Право, сущий ад! Укрывателей ссылают на каторгу на пять, на десять лет... Ну, кажется, мы приехали. Телега остановилась у ворот кирпичной двухэтажной тюрьмы с железными решетками на окнах. Через минуту кованая дверь скрыла за собой арестованных.
   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
   Восстание рабочих. Появление Октава. Снова на свободе
   Питер Мариц ясно сознавал опасность своего положения. Из Кимберлея его увезут в Капштадт, а между тем события должны были развернуться именно в эти дни. И вот он, обвиняемый в призыве буров к мятежу, очутится в осином гнезде своих врагов, вдали от родины, в то время, как закипит война с англичанами. Военный суд в этом случае неизбежен, а военный суд по такому обвинению во время войны - это значит расстрел. Помощи ему там никто не окажет... Он поразмыслил, обсудил все обстоятельства, посоветовался с товарищем по заключению. Вывод был ясен: или побег, или смерть. Стало быть, во что бы то ни стало надо пытаться бежать, с каким угодно риском. Они тщательно осмотрели камеру: стены каменные, пол - из листового железа, двери также окованы железом, железные решетки на окнах, инструмента в руках никакого. Они испробовали прочность решетки - она не поддавалась соединенным усилиям их могучих мускулов. Потолка в камере не было, и виден был на большой высоте косой железный скат крыши с толстыми стропилами. Еще раз подвергнув внимательному осмотру обстановку камеры, Питер Мариц заметил легкий выступ шляпки гвоздя, которым был приколочен угол одного из листов железа, составлявших пол камеры. Он уселся подле него и, цепляясь ногтями, принялся его выковыривать. После часа напряженных и терпеливых усилий, обломав до крови ногти, он мог уже чуть-чуть захватить шляпку гвоздя пальцами, но дальше дело не шло, гвоздь не подавался. Тогда он лег на пол лицом вниз и зубами вцепился в неподатливый гвоздь. Не щадя себя, он не выпускал его, стараясь выдернуть во что бы то ни стало. Кровь текла у него изо рта, он едва не вывихнул себе челюсть, но достиг все-таки того, что шляпку можно было крепко захватить рукою. Попеременно работая, они наконец вытащили огромный железный четырехгранный гвоздь. Какое-то подобие инструмента, таким образом, у них было в руках, хотя они еще не знали, что будут с ним делать. Немного передохнув после адских усилий, Питер Мариц, ободренный достигнутым успехом, попробовал, работая инструментом как долотом, расширить гнезда, в которые были вделаны прутья решетки. Он ковырял кирпич, а товарищ его в то же время беспрестанно расшатывал прутья. Вначале не заметно было никакого движения в гнездах, но в конце концов упорство и здесь превозмогло; появилось какое-то движение. Они удвоили усилия, и после длительной работы решетка уже шаталась. Дальнейшие успехи пошли быстрее. - Допустим, что мы выломаем решетку, - сурово сказал, не прерывая работы, пожилой бур. - А дальше-то что? Мы в верхнем этаже, внизу повсюду часовые... Сдается, парень, зря мы трудимся. Не лучше ли было бы...
   Что могло бы быть лучше, Питер Мариц так никогда и не узнал, какой-то грозный отдаленный гул внезапно донесся к ним в камеру. Они на мгновение прервали работу и замерли. Гул все усиливался. Он шел с той стороны, где находились алмазные копи. Узники жадно вглядывались сквозь решетку и заметили зарево, подымающееся над копями... - А знаешь, дружок, - сказал бур, - ведь это на копях рабочие взбунтовались. Такую штуку я уже здесь однажды видел. Ну, пойдет теперь история! - Из-за чего же они бунтуют? - спросил Питер Мариц. - Они добиваются, видишь ли, трех вещей: отмены этих позорных обысков, затем повышения платы и, наконец, сокращения рабочего дня. Ведь тут, в этом подземном аду, их заставляют работать по двенадцать часов... В то время как они беседовали, зарево усилилось, гул все нарастал, и наконец сотни огней, как живые, замелькали во тьме и двинулись в сторону тюрьмы. А тюрьма, вначале притихшая, вдруг заволновалась. Изо всех камер раздались крики заключенных, стук в двери наполнил все здание сверху донизу... Часовые и смотрители засуетились, забегали по коридорам. Темная улица тоже ожила: отовсюду из домов выскакивали люди, иные с фонарями, а кое-кто с ружьями, с кольями... - Сюда, сюда идут! - воскликнул Питер Мариц. И действительно, вскоре уже видно стало сотни факелов и огромную толпу, двигавшуюся к тюрьме. Часовые скрылись во внутренний двор и заперли тяжелые ворота. Снаружи тюрьмы никого не осталось. Уже видны были возбужденные лица двигавшихся впереди рабочих, озаренные красным колеблющимся пламенем факелов. Вдруг Питер Мариц вздрогнул и впился руками в решетку. Из груди его вырвался крик, на мгновение покрывший все звуки взбудораженной ночи: - Октав! Впереди огромного шествия широкими шагами двигался гигант. Обнаженная седая голова его казалась красной в свете факела, который он нес высоко перед собой. - Так их, каналий! - раздавался его громовой голос. - Круши тиранов! Ребята, к тюрьме, выручать заключенных узников! Они наши братья! Ого-го! Покажем капиталистам, как надо с людьми обращаться! Во рту будут алмазы искать?! Мерзавцы! Вдруг он остановился. Страстно прозвучавший знакомый голос назвал его по имени. Еще несколько шагов, и он все увидел: впившийся в тюремную решетку человек пожирал его глазами и не переставая кричал: - Октав! Октав! - Ты?! Не может быть! Питер Мариц, мой молодой друг! Ага! Стало быть, ты вел себя как подобает человеку, если англичане посадили тебя за решетку! Погоди, выручим сейчас! - крикнул француз. Но Питер Мариц не стал ждать. С удесятеренной силой он с другим заключенным потряс решетку; железо звякнуло, посыпались обломки кирпича, и толстые прутья полетели вниз. Питер Мариц вскочил на подоконник. - Погоди, не прыгай! - крикнул ему Октав. - Убьешься! Ребята, лестницу или шест сюда! Выпустим птицу из клетки... Через минуту откуда-то появилась приставная лестница, и Питер Мариц, скатившись по ней, кинулся, широко расставив руки, к Октаву. Они крепко обнялись, но тотчас же француз сказал, весело хлопнув бура по плечу: - Ну, после потолкуем, а сейчас давай тюрьму громить. Питер Мариц рьяно взялся за работу. Из-за запертых ворот раздались выстрелы. В толпе кто-то со стоном упал. Тотчас же выстрелы раздались и со стороны осаждающих. Не прошло и получаса, как стража частью была перебита, частью разбежалась, пользуясь темнотою. Заключенные выскакивали из камер и присоединялись к рабочим. Тюрьму подожгли и она пылала во мраке, освещая возбужденные толпы народа. - Нет приятнее освещения, чем горящая тюрьма, - пошутил Октав, любуясь зрелищем. - В двух словах: как ты сюда угодил? Питер Мариц торопливо поделился с ним событиями последнего времени. Октав одобрительно кивал головой, приговаривая то и дело: "Молодец, молодец..." Узнав о миссии молодого бура к президенту Оранжевой республики, он сказал: - Нужное дело, нужное дело. Я бы с тобой отправился, да видишь, какую кашу мы здесь заварили! Ну, ты парень ловкий, авось и один справишься. И, знаешь, вот тебе мой совет: сейчас же и отправляйся. Прямо отсюда. Бери коня у кого-нибудь из ваших бородачей и скачи. Сейчас начнет светать, того и гляди нагрянут войска, пойдет у нас драка, а у тебя дело неотложное. Попадешься - тебе не сдобровать и делу ущерб. Эх, ловко мы подогнали эту штуку: теперь англичане начнут метаться - то ли с бурами воевать, то ли рабочих усмирять. Он громко захохотал. Питер Мариц любовался его освещенной пламенем пожара мощной фигурой, дышащим энергией лицом и живо представлял себе эту, фигуру на баррикадах далекого, неведомого Парижа. Как ни хотелось ему подольше остаться со своим другом, он понимал, что тот прав. С помощью своего товарища по заключению раздобыв лошадь, он на рассвете отправился в Блюмфонтен, столицу Оранжевой республики, крепко на прощанье обняв Октава. Вскоре он был уже по ту сторону границы оранжистов, в безопасности от английской полиции и, как-никак, среди буров, хотя и не трансваальских. Сердце его после всего пережитого особенно свежо чувствовало свободу, и весь он был исполнен смелых надежд и упований. На второй день пути, еще солнце стояло высоко, он завидел вдали зеленую столицу Оранжевой республики. Въехав в город, он сразу заметил какое-то особенное оживление. Люди сходились кучками, обменивались двумя-тремя словами и опять спешили куда-то. Прислушиваясь к этим уличным беседам, он понял вскоре причину оживления: война Трансвааля с Англией началась! Капландский генерал-губернатор сэр Геркулес Робинсон отклонил ультиматум бурского правительства, а губернатор Наталя и Трансвааля генерал Колли начал спешно укреплять гарнизоны трансваальских фортов. Тогда правительство буров объявило англичанам войну и немедленно открыло военные действия. О первом значительном столкновении и шли теперь оживленные толки на улицах Блюмфонтена. Сообщалось: 20 декабря буры атаковали отряд английской пехоты, направлявшийся под командой подполковника Анструтера из Люденбурга в Преторию. Подполковник отверг предложение, сделанное бурами, вернуть отряд в Люденбург. Буры предупредили, что ввиду объявления войны они силою принудят отряд вернуться восвояси. Командир отряда принял вызов, и стычка началась. Буры быстро охватили с трех сторон англичан и сразу же перестреляли всех офицеров исто двадцать солдат. Оставшиеся в живых двести шестьдесят человек поспешили сдаться. Тотчас же после этого началось восстание по всей стране, а гарнизоны Претории и Почефстрома оказались блокированы в своих фортах. Услышав об этих событиях, Питер Мариц решил немедля отправиться к президенту. Иоганн Бранд тотчас принял его. Это был человек преклонного возраста, С длинной седой бородой, с умными глазами и с выражением хитрой настороженности на лице. Внимательно и терпеливо выслушав молодого бура, который обстоятельно передал, с каким поручением направил его Крюгер и что произошло с ним в дороге, Бранд спокойно сказал: - Вот что, голубчик. Вы там воюете, но у нас здесь мир. Так и знай. И единственное, что я мог бы сделать, это лично тебе помочь некоторой суммой, чтобы ты мог вернуться домой, И только. Питер Мариц был поражен. - Господин президент! - воскликнул он, всеми силами стараясь сдержаться. Я слишком молод, чтобы надеяться вас переубедить, но все же я должен сказать, что мы, трансваальцы, смотрим на эту войну, как на общее дело всех буров, и у нас там верят в сочувствие и братскую помощь оранжистов, иначе президент Крюгер не послал бы меня к вам... - Нет, мой милый, об этом мы оставим толковать. Но если ты лично лишился средств при постигших тебя передрягах, то, пожалуй, я помогу тебе. Давай мы на этом закончим. Питер Мариц вспыхнул и вознамерился уже уходить, отказавшись от снисходительной помощи президента, как увидел в окно подъехавший экипаж, из которого вышел министр финансов трансваальского правительства буров Сварт, направляясь к крыльцу дома. Они знали друг друга, - Я боюсь, господин президент, - молвил Питер Мариц с достоинством, - что показался вам попрошайкой. Разрешите мне встретиться у вас со статс-секретарем Свартом, который сейчас поднимается на крыльцо вашего дома. Бранд кивнул головой. В это время Сварт уже входил в кабинет президента. Они обменялись любезными приветствиями. При виде Питера Марица Сварт очень удивился, но, узнав о постигших молодого бура злоключениях, горячо пожал ему руки я, обратясь к президенту, сказал: - Мне необходимо, господин президент, переговорить с вами о весьма важном деле. Прошу вас разрешить присутствовать при разговоре этому молодому человеку, оказавшему большие услуги нашей стране и обещающему еще больше сделать для нее в будущем. Когда Бранд согласился, Сварт продолжал: - Вам, конечно, известны все обстоятельства, приведшие нас к войне с Англией. Положение Оранжевой республики отличается от нашего только тем, что вы имеете собственное правительство и не видите внутри страны английских гарнизонов. Во всем остальном вы переживаете то же, что и мы. Англия отрезала нас со всех сторон от моря, от остального мира, душит в зачатке нашу промышленность и торговлю, обесценивает продукты, производимые нашими земледельцами, налагает на них громадные пошлины и т. д. Тем не менее мы все это терпеливо сносили, избегая столкновений и жертв. Но Англии и этого мало: она решила лишить нас всякой самостоятельности. Она наводнила нашу страну торгашами, спекулянтами, всякого рода хищниками, обирающими население, и, наконец, в угоду всем этим темным элементам нарушила торжественный договор с нами, объявив Трансвааль английской колонией. Вы хорошо понимаете, что вслед за нами та же участь постигнет и Оранжевую республику, ибо Англия не примирится с существованием в Южной Африке самостоятельного государства: с ее точки зрения, это дурной пример для соседних народов, стонущих под игом. Единственный выход из отчаянного положения - противопоставить насилию силу, ибо меры убеждения исчерпаны и оказались безрезультатны. Жребий брошен, мы начали войну и теперь просим братскую республику: поддержите нас! Пусть пока даже не оружием, а лишь провозглашением солидарности с нами. Для Англии это послужило бы предупредительным сигналом и, возможно, удержало бы ее от намерения сломить нас силой оружия. Был бы найден какой-нибудь выход, какой-нибудь компромисс. И это шло бы навстречу несомненному сочувствию населения Оранжевой республики к нам, трансваальским бурам. Бранд слушал эту горячую речь, склонив набок голову и глядя мимо своего собеседника. Затем он заговорил вкрадчивым голосом: - Господин статс-секретарь, сочувствие нашей республики, конечно, всецело на вашей стороне, но следует ли нам провозглашать солидарность с вами это еще вопрос. Англия может увидеть в таком акте присоединение наше к войне, со всеми последствиями, отсюда вытекающими. А между тем вы знаете, что традиционная политика нашей республики - это не рисковать. Мы окружены английскими владениями еще теснее, чем Трансвааль, и в случае войны английские войска могут вторгнуться к нам сразу с трех сторон. Успех же в войне с такой могущественной страной, как Англия, весьма сомнителен. Сейчас, правда, их армия здесь малочисленна, но что мы будем делать, когда через полтора месяца англичане сосредоточат здесь армию в двадцать тысяч человек? - Это не совсем так, любезный господин президент, - возразил Сварт. - Вам, вероятно, известно, что Англия жалеет теперь, что воевала с Сетевайо: потери не окупили приобретений. Ну, а с нами ей будет потруднее справиться, чем с Сетевайо. Разумеется, если Англия напряжет все свои силы, она нас раздавит, но пойдет ли она на это - вот вопрос. Если мы с первых же шагов дадим ей почувствовать, с каким врагом она связывается, то мы очень и очень надеемся, что английское правительство предпочтет принять почетные условия мира, которые мы ей предлагаем, чем рисковать большими жертвами. Кстати, в Лондоне теперь произошла смена министерства, а новый премьер, Гладстон, является сторонником более мирной политики, нежели его предшественник. Мы верим, что в самой справедливости нашего дела уже заключается огромная сила. - Это, пожалуй, верно, что Гладстон предпочтет мир продолжительной и обширной войне, но все же мы не можем согласиться на поспешное выступление. Мы не отказываемся от союза с Трансваалем, нет; но нам необходимо всесторонне обсудить это дело. Уверяю вас, господин статс-секретарь, что мы, члены правительства Оранжевой республики, весьма и весьма внимательно отнесемся к вашему предложению, - закончил Бранд беседу.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
   Война. Захват английского караула
   - Не нравится мне политика этого старика, - молвил Сварт, сходя с крыльца президентского дома. - Боюсь, что он будет выжидать, на чью сторону склонится военное счастье, чтобы затем сторговаться с победителем Как видно по всему, нам остается положиться на самих себя. Ну, не будем терять времени. Садись ко мне в экипаж; надобно поскорее добраться до Почефстрома, а затем и до Претории. Почефстром стал неузнаваем за короткое время. Англичане исчезли с улиц города, удалившись в другие места, а частью укрывшись в форте, осажденном бурами. Сюда, как в важный стратегический пункт близ натальской границы, отовсюду стекались большие силы вооруженных буров. Та же картина наблюдалась и в Претории. Здесь Питер Мариц, к великой радости, нашел у знакомого бура своего Скакуна и отцовское ружье, о судьбе которых он нет-нет да и тревожился.