Нина Шнирман. Счастливая девочка

   – Бабуся, очень есть хочется!
   Анночке тоже хочется.
   – Сейчас, детишки, сейчас покормлю. – Бабуся вынимает из сумки салфетки, кладёт нам с Анночкой на колени, а Эллочка есть не хочет. Бабуся даёт нам яйцо и хлеб, я спрашиваю:
   – А чай? – Потому что яйцо без чая проглотить нельзя – оно очень прилипает.
   Бабуся расстраивается: – Не знаю, детишки, будет ли сейчас чай.
   Я ем хлеб, откусываю белый кусочек яйца и думаю: все говорят «война-война» – может, из-за этой глупой войны чая не дают?! И хлеб какой-то – не белый и не чёрный. Кусаю жёлтый кусочек от яйца и думаю: надо без чая проглотить! И проглотила. Потом съела всё яйцо и хлеб съела. Но было трудно!
   Всё начинает скрипеть и дергаться – всё дёргается, дёргается, трясётся, стучит. Мамочка говорит:
   – Девочки, поезд поехал, помашите Папе!
   Я смотрю в окно, а там Папа бежит и улыбается. Мы с Анночкой машем ему, Мамочка тоже машет. Папа бежит, бежит, улыбается, ещё быстрее бежит и улыбается – так весело улыбается! И вдруг его нет! Я встаю на скамейку ногами и смотрю в окно – где Папа? – а в окне низко-низко!
   – Эллочка, не плачь, Папа скоро приедет, – говорит Мамочка.
   – Я не плачу, – сердится Эллочка, – мне соринка в глаз попала!
   Я смотрю на Мамочку и не понимаю, почему она сказала, что Эллочка плачет? Зачем ей плакать? Папа бежал в окне такой весёлый, а потом просто не было, где бежать!

Москва – Свердловск

   Как здесь всё интересно! Очень интересно смотреть в окно, там всё время всё другое: деревья, много деревьев – это лес, поля, маленькие-маленькие домики, коровы, маленькие люди. Мамочка сказала, что они такие же, как мы, только это далеко, и нам кажется, что они маленькие!
   Когда мы долго смотрим в окно, Бабушка говорит нам: дети, пойдите погуляйте по вагону. И мы с Анночкой тогда идём, ходим по вагону, разговариваем, когда нас зовут поговорить – а кто-нибудь обязательно позовёт, – потом идём к себе и опять смотрим в окно. Иногда поезд останавливается, и мы с Мамочкой выходим из вагона – это называется «станция», это тоже очень интересно!
   А потом паровоз воду набирает – это очень-очень интересно и необыкновенно!
   Скоро вечер, и нас будут укладывать спать. Я спрашиваю у Мамочки:
   – Можно мы пойдём в конец вагона? Там есть окно, а людей нет, и мы с Анночкой там немножко посмотрим в окно.
   – Можно, – говорит Мамочка, – только недолго.
   Мы идём в конец вагона и становимся у окна, а там большое, большое поле. Оно просто поле – и никого там нет. Едем-едем мимо поля, и вот я вижу, что посередине поля кто-то стоит – совсем непонятный, это не человек, но непонятно кто. Я разглядываю, разглядываю… этот непонятный вдруг оборачивается и смотрит-смотрит-смотрит своими зелёными глазами мне прямо в глаза! Я вздрагиваю и понимаю – это ВОЛК! Анночка тоже вздрагивает, показывает пальцем на волка и спрашивает:
   – А кто это такой?
   – Не знаю, – говорю я таким голосом, как будто мне всё равно.
   – Это не волк? – спрашивает Анночка, и у неё очень испуганное лицо.
   – Волки в лесу живут, – смеюсь я. А сама быстро думаю: он меня заметил, сейчас побежит за поездом, прыгнет к нам в вагон и…
   – Пойдём к себе, – говорю Анночке. – Мамочка сказала, чтоб не долго. Пришли к себе. Бабушка сразу Анночке даёт что-то есть, а мне говорит:
   – Сейчас, деточка, и тебя покормлю. Тогда Мамочка говорит:
   – Нинуша, сядь со мной.
   Я радуюсь – мне так хорошо с Мамочкой! Сажусь рядом с Мамочкой, она меня обнимает одной рукой и спрашивает:
   – Ну, что вы там увидели интересного?
   Мне стыдно, что я вдруг стала такой трусихой, но всё равно я всё-всё подряд ей рассказываю, правда, очень тихо, чтоб никто не слышал!
   – Нет, Нинуша, это не волк, – говорит Мамочка, – волки в полях не сидят, да ещё среди бела дня!
   – А кто же тогда на меня посмотрел зелёными глазами? – спрашиваю.
   – Это солнце блеснуло, – объясняет Мамочка, – отразилось от чего-то зелёного и блеснуло тебе в глаза.
   – А что такое «отразилось»? – удивляюсь я.
   – Ты мячик на пол кидаешь – он тебе в руки отскакивает, – говорит Мамочка, – а если ты бросишь на пол его не прямо, так он и отскочит не прямо – поняла?
   – Про мячик, – говорю, – поняла, а вот про зелёные глаза – не поняла.
   – Хорошо, – смеётся Мамочка, – с этим завтра разберемся! Но в глаза тебе блеснуло солнце – это точно!
   Но мне хочется во всем разобраться до конца, и я спрашиваю:
   – А кто же тогда в поле был?!
   – Женщины работу свою заканчивали, сейчас они её закончат и пойдут домой ужинать и спать, – объясняет Мамочка. – И нам пора спать!
   – Ма-моч-ка, – я говорю совсем тихим, тихим шёпотом, – а дверь у нас в вагон заперта?
   – Заперта, – отвечает мне Мамочка тоже очень тихо.
   – А ключ где? – спрашиваю.
   – Ключ у проводницы, – шепчет мне Мамочка в самое ухо, тихо смеётся, обнимает меня и целует.
   Бабушка даёт мне есть, я ем и радуюсь: дверь заперта, а ключ-то у проводницы!!!

В «эвакуации» темно

   Мы приехали в «эвакуацию»! Город зовут «Свердловск», а там так темно, что даже Мамочку и Бабусю почти не видно, а только слышно! Мамочка говорит:
   – Девочки, идите рядом с нами, не отходите, здесь очень темно.
   Я вижу, что Мамочка вся чем-то обвешана, и в руках чемоданы, и Бабуся вся обвешана, и у Эллочки что-то в руках. Я говорю:
   – Мамочка, дай мне что-нибудь понести.
   Мамочка говорит:
   – Здесь всё для тебя тяжелое.
   – Я сильная, – говорю, – дай, пожалуйста!
   Мамочка даёт мне что-то и говорит:
   – Если будет тяжело, сразу мне отдай.
   – Хорошо, – говорю.
   И тут Анночка просит:
   – Мамочка, и мне что-нибудь дай!
   Мамочка даёт ей чайник – и мы идём. Я никогда такое тяжелое не носила, сначала в одну сторону вся согнулась, потом взяла в другую руку и в другую согнулась – хорошо, мы медленно идём. Я, наверное, не умею носить, и мне кажется, что со мной сейчас будет что-нибудь неправильное и в руках и в груди! Анночка рядом стонет, я её тихо спрашиваю: «Тяжело?»
   – «Тя-же-ло», – говорит Анночка, она ещё маленькая, ей только два с половиной года. Надо что-то придумать, беру двумя руками и толкаю животом и ногами – вот так сразу легче стало!
   И вдруг мы входим в длинный-длинный коридор! Здесь очень светло и стены блестят. «Возьми двумя руками и толкай животом», – говорю Анночке. Мы толкаем животом и ногами – так ещё можно немножко пройти! Выходим из коридора – и там опять темно! В темноте труднее!
   Ой, как здорово! Мы остановились около чего-то большого – ничего не видно. Мамочка говорит, что мы сейчас на этой машине поедем к её «двоюродной сестре». Кто-то нас с Анночкой куда-то сажает, и мы едем. Едем, едем и остановились! «А я вас здесь целый час жду! Босая стою!» – голос такой же, как у Прабабушки, мне он не нравится! И зачем она «босая», думаю, тапочки бы надела. Идём немножко по ступенькам, и всё равно очень темно, наверное, во всей «эвакуации» темно! Входим в какую-то квартиру. Бабуся говорит: «Мне надо детей скорее спать уложить». А противный голос ей отвечает: «Ой-ой-ой, а у меня ещё ничего не готово!» Мамочка говорит: «У нас всё есть, сейчас тепло, можно на пол положить – было бы место».
   Я просыпаюсь. Никогда я так не просыпалась, у меня всё везде чешется! Светло. Я сажусь, смотрю – рядом на простыне на полу спит Анночка, и на ней тоже простыня, а у стены спит Эллочка – на полу и тоже под простыней. Около двери на стуле спит Бабуся. Мамочки нет! И у меня всё везде очень чешется! Я смотрю вниз и вижу – по простыне и рядом по полу и по газете, на которой простыня лежит, кто-то ползает – я их не знаю. «Бабуся!» – я тихо-тихо её зову, она сразу глаза открывает, встаёт со стула и ко мне наклоняется и говорит так: «Ох!» Поднимает меня с пола и ставит на свой стул, быстро снимает с меня рубашку, берёт мои простыни и говорит: «Постой немножко, деточка, сейчас вернусь!» И уходит. Я стою и смотрю – комната маленькая, на полу спят Анночка и Эллочка, я на стуле стою – больше ничего, пусто. А по полу кто-то ползает – их много, очень много, я их никогда не видела и не знаю. Приходит Бабуся с простынями и метёлкой, надевает на меня рубашку, даёт мне простыни подержать, метёт метёлкой, с Анночки и Эллочки простыни снимает, немножко ими машет и опять метёт. «Кто они такие?» – спрашиваю я. «Клопы», – говорит Бабуся. «Они плохие?» – спрашиваю. «Плохие», – кивает головой Бабуся, ставит метёлку в угол, берёт у меня простыни – одну кладёт на пол, потом меня на неё кладёт. «Спи, деточка, спи!» – и укрывает меня второй простыней. Я закрываю глаза.
   Утром оказывается в квартире много людей: Мамочкина двоюродная сестра – мы должны звать её «тётя Нина», её дочка, тоже зовут Нина, Эллочка предлагает звать её Маленькая Нина, потому что она, как и Анночка, ещё маленькая, ей два с половиной года, а я уже большая – мне четыре с половиной! И тётя Нина, и Маленькая Нина мне не нравятся! Я спрашиваю у Эллочки – они ей тоже не нравятся. У них есть домработница, она большая и толстая – вот и всё! Потом есть старый пожилой старичок с бородой и в очках – он «профессор» из Ленинграда. У него такое лицо, как будто он сейчас будет плакать. А в комнате рядом с нашей живёт мужчина, у него сверху на голове нет волос, а сбоку – есть. Это очень смешно! В этой же комнате живёт женщина, Бабуся говорит, что она какая-то, это слово я не знаю, а потом – «красавица»! И ещё здесь живут тараканы и мышки! Тараканы мне понравились, а мышек я пока не видела. Мамочка говорит, что в нашей комнате – в которой мы будем жить – их очень много, их не надо бояться, они сами всех боятся! Но если с мышкой встретишься, её не надо гладить, она может укусить. «Пусть, – говорит Мамочка, – мышки живут отдельно и мы будем жить отдельно!»
   Она уходит из квартиры. Бабуся подводит нас к окну нашей комнаты и показывает нам рельсы за окном, очень близко от окна.
   – По ним паровоз ездит, – говорит Бабуся.
   – Настоящий? – спрашиваю я и очень удивляюсь.
   – Настоящий, – смеётся Бабуся. Мы прыгаем и хлопаем в ладоши: настоящий паровоз, как это хорошо!
   Приходит Мамочка. Она несёт двух кошек, и одна кошка идёт рядом с ней. И ещё здесь на кухне живёт кошка – она вдруг приходит и подходит к Мамочке. «Сейчас я зайду в комнату с кошками, закрою дверь, – говорит нам Мамочка, – а мышки боятся кошек – и они сразу отсюда убегут». Мамочка быстро открывает дверь, входит в комнату со всеми кошками и закрывает дверь. И сразу за дверью что-то начинается – какие-то звуки, которые я не понимаю. А в прихожей с нами стоят тётя Нина, Маленькая Нина, Даша и какая-то «красавица» – и они все начинают пищать. Я смотрю на Эллочку, она тоже очень удивляется, ну чего они все стонут и пищат?! И тут тётя Нина говорит Бабусе, а голос такой противный, что слушать нельзя:
   – Тётя Надя, а что, Вава мышей, что ли, не боится?
   – Не боится! – Бабуся улыбается и спрашивает: – А почему их надо бояться? Мы легли спать в «своей» комнате. Там только один сундук – очень большой, высокий и красивый! Мы на нём спим – Бабуся у стенки, Анночка посередине, а я с краю. Мамочка сказала, что я уже большая, хорошо сплю и ночью с сундука не упаду. Мне это нравится! Эллочка спит на наших чемоданах и корзинке, у стены за сундуком. А Мамочка лежит с ней рядом на полу – мне это очень не нравится, я сижу на сундуке и смотрю на неё. Она машет мне рукой, снимает очки и кладёт их на пол рядом со своей маленькой подушкой! А мне так хочется ей что-нибудь сказать, и я говорю тихо:
   – Мамочка, Мамочка!
   Она сразу надевает очки и спрашивает:
   – Что, Нинуша?
   – Мамочка, а… если ночью к тебе мышка придёт?
   – Пусть приходит, я скажу ей: «Мышка, я сплю, и ты иди спать!»
   – Она пойдёт?
   – Конечно пойдёт. Спи, Нинуша, спи, милая! Положи голову на подушку.
   И я кладу голову на подушку.

Воздушная тревога

   Сейчас пойду гулять в другую сторону. Утром мы ходили гулять в одну сторону – мне понравилось. Бабуся сказала, что потом пойдём гулять в другую сторону. Мамочка утром поехала «устраиваться на работу», потому что вчера было воскресенье и мы только что приехали, а «устраиваться на работу» надо поскорее, чтобы дали «карточки» – не знаю, что такое, но Мамочка сказала, что это очень нужно. Бабуся с Эллочкой куда-то ушли, Анночка сидит на сундуке, а я сейчас пойду гулять!
   Я выхожу из дома – мы живём на первом этаже, – дом обхожу и иду гулять в другую сторону. Здесь ещё лучше, чем в той стороне! Мне интересно, куда уходят паровозные рельсы? Я иду совсем недолго и вижу – рельсы уходят под высокую черную стену. Я стою около этого места и думаю, как паровоз здесь может выехать – он большой, здесь могу пролезть только я, ну, может быть, Эллочка! Очень интересно посмотреть, как всё это будет? Рядом со стеной, куда паровозные рельсы уходят, стоит высокий дом с не такими, как у нас, окнами. Я отхожу от рельсов, и вдруг как завоет сирена – очень громко! Это «воздушная тревога», надо идти в Красный уголок. А где в «эвакуации» Красный уголок, я не знаю. Я останавливаюсь и думаю, что мне делать и куда идти, а сирена всё воет. И тут из большого здания выходят люди – идут и идут все мимо меня и все торопятся. Я подбегаю к женщине – она быстро идёт – и говорю:
   – Здравствуйте, скажите, пожалуйста, где здесь Красный уголок?
   Она идёт и говорит:
   – Какой Красный уголок?
   Я говорю:
   – Ну это ещё зовут «бомбоубежище», ведь «воздушная тревога», надо туда идти, а я не знаю, где?
   Все останавливаются, здесь много людей, они стоят, молчат и смотрят наверх. Женщина останавливается и говорит:
   – Здесь нет «бомбоубежища» и нет «воздушной тревоги»!
   – А что же тогда так громко воет? – спрашиваю.
   – Это «гудок», конец работы, чтобы все домой шли, – говорит женщина и поднимает голову.
   – Здесь никогда нет «воздушной тревоги»? – спрашиваю.
   – Никогда, – говорит женщина.
   Я тоже поднимаю голову и вижу – все люди, их много, стоят около высокого столба, а на столбе, наверху, что-то чёрное, совсем другое. И вдруг, наверное, из этого чёрного, громкий-громкий голос говорит: «От Советского информбюро…» Я этот голос знаю, он у нас дома в Москве говорил из Папиного ящика, я его помню. Голос говорит: «Наши войска оставили…» И я вдруг так быстро и так сильно думаю, раньше этого в голове не было и вдруг сразу оказалось: мы Анночку оставили одну! Она думает, что это «воздушная тревога», думает, что её оставили одну, сидит на сундуке и плачет! Я поворачиваюсь и быстро иду, потом бегу – дом близко, я прибежала, вбегаю в квартиру, хорошо дверь на лестницу не заперта, вбегаю в нашу комнату… Анночки на сундуке нет! Но в комнате только сундук и корзинка с чемоданами. А где же она?! Я говорю:
   – Анночка!
   Не отвечает. Я не понимаю, куда она делась? Кричу:
   – Ан-ноч-ка! – И слышу какой-то непонятный звук – то ли стон, то ли писк, но, где он, я не понимаю. Тогда я говорю, как Мамочка, негромко, но очень понятно: – Анночка!
   И слышу, и понимаю: этот звук – из-за сундука. Я быстро залезаю на сундук, ползу к стене, заглядываю за сундук – я думала, что там совсем нет места, а там Анночка лежит! Мне становится жарко и немножко кажется, что сундук может Анночку задавить. И я говорю ей как будто весело:
   – Анночка, я тебя сейчас вытащу!
   Она лежит боком, ничего не говорит, только стонет. Я упираюсь головой в стену, дотягиваюсь одной рукой до её плеча и тащу наверх, но она не тащится – у меня одной рукой силы не хватает, а вторую руку я туда вместе с первой засунуть не могу! Я свою руку вынимаю и говорю:
   – Вытащу тебя, сейчас обязательно вытащу! – Надо скорее, думаю, быстро слезаю с сундука, бегу вокруг него и кричу: – Сейчас я тебя вы-та-щу! – Сажусь на колени около стенки и другого конца сундука – вижу Анночкины ноги. Между сундуком и стеной тут места больше, я туда голову засовываю, плечи сжимаю, хватаю её двумя руками за ноги и тащу. И она тащится, я ползу по полу назад, тащу её и вытаскиваю!
   Мы сидим с ней на полу, Анночка плачет. Я говорю:
   – Ну не плачь, всё же хорошо!
   У неё такие большие слёзы, но и глаза очень большие.
   – Была «воздушная тревога», – она плачет и плачет, – все ушли в Красный уголок, а меня оставили!
   – Никакой «воздушной тревоги» здесь нет! – говорю.
   – А что же тогда выло?! – Анночка удивляется и почти не плачет.
   – Это называется «гудок», он воет, чтобы люди шли домой просто так.
   – Да-а? – Анночка так сильно удивляется, что у неё брови поднимаются и залезают под волосы, она так всегда удивляется.
   – Да! – говорю. – А как ты за сундук свалилась?
   – Я сидела на сундуке, и завыла «воздушная тревога», – говорит Анночка. – Я заплакала, потому что дома никого нет. Пришла кошка и села, где ты спала, на сундук. И стала ко мне подходить, а я её боюсь!
   – Ты боишься кошку? – Я удивляюсь, потому что кошка мне очень понравилась, я её гладила.
   – Да, я боюсь кошку, она стала ко мне подходить, а я стала от неё назад, назад. И свалилась.
   – Скоро Бабуся придёт, – говорю, – будем чай пить, а сейчас полезли на сундук, полежим и ногами поболтаем!
   – Полезли! – Анночка улыбается, она тоже любит ногами болтать. Я помогаю ей влезть, сама залезаю и думаю: надо за ней теперь всегда-всегда следить, а то с ней может что-нибудь случиться! Надо следить!

Эллочка плакала

   Эллочка сидит на корзинке и плачет. Опустила голову и тихо плачет. Анночка сидит на сундуке и тоже плачет. Бабуся с Мамочкой вышли из комнаты. Я сижу на полу около Эллочки, и у меня в груди что-то – тук-тук-тук. Я думаю, что делать, как наказать эту чертовку Маленькую Нинку – Бабуся не разрешает нам говорить про чёрта, но мы всё равно называем Маленькую Нинку «чертовкой», когда Бабуси нет. И я придумала, как наказать Маленькую Нинку! Я тогда глажу Эллочку по руке и говорю: «Эллочка, всё будет хорошо!» Она поднимает голову – мне трудно смотреть ей в глаза, потому что я не привыкла, что она плачет, она очень редко плачет, и она вдруг улыбается немножко, и мне кажется, что она на Мамочку стала похожа, улыбается и плачет! Очень трудно смотреть! И я опять говорю: «Эллочка, всё будет хорошо – вот ты увидишь, как я её накажу!» Эллочка опять мне улыбается и опускает голову.
   Сегодня днём Маленькая Нинка какую-то гадость сделала и сказала Даше, что это Эллочка сделала. А Эллочка этого, конечно, не делала! А эта чертовка Нинка всегда так – что-нибудь плохое сделает, а потом пищит: это не я, это не я! Она очень глупая, но очень хитрая – я не понимаю, как такая глупая может быть такой хитрой? Она очень хитрая и очень плохая! Вечером Мамочка пришла с работы, её зовёт тётка Нинка, они говорят-разговаривают, Мамочка зовёт Эллочку, и они уходят все в комнату к тётке Нинке. Потом Эллочка приходит, садится на корзинку и плачет. Приходит Бабуся. Она очень грустная, руки к щекам прижала и просит Эллочку:
   – Деточка, милая моя деточка, не плачь, личико мое ненаглядное!
   Эллочка тихо говорит:
   – Мама мне не поверила и заставила меня извиниться перед тётей Ниной, а я ни в чём не виновата!
   Ух, думаю, Нинка-чертовка, завтра ты будешь плакать и визжать!
   Я открываю глаза – утро. Анночка сидит рядом на сундуке и смотрит на меня. Я спрашиваю:
   – Ну что?
   Анночка говорит:
   – Все ушли.
   Я слезаю с сундука, одеваюсь – умываться некогда – и говорю Анночке строго:
   – Сиди вот так и никуда не выходи!
   – Хорошо! – Анночка немножко думает и спрашивает: – А почему?
   – Сейчас в прихожей, – объясняю я, – буду Нинку бить.
   – Да-а?! – радуется Анночка.
   – Да, – говорю, – сиди и никуда не выходи!
   Анночка смеётся и кивает головой. Я тихо выхожу из комнаты, тихо закрываю дверь, тихо подхожу к вешалке около комнаты тётки Нинки, раздвигаю пальто, прижимаюсь к стенке и этими же пальто закрываюсь. Стою и жду! Жду, жду – и вот Даша с Нинкой выходят из комнаты в прихожую. Даша идёт на кухню, а Нинка ходит по прихожей, бормочет что-то. Ей почти три года, но она такая глупая, что с ней даже поговорить ни о чем нельзя.
   Я пальто немножко раздвинула и вижу: Даша уже ушла на кухню. Тогда я выбегаю из-за пальто, толкаю Нинку на пол, сажусь на неё и бью её кулаками по плечам, по груди. Она так удивилась, испугалась, что очень тихо скулит и лежит, как будто она кукла. Я бью её изо всех сил, но она толстая, и мне кажется, что ей не больно. Я не знаю, что делать, как побить её посильнее! Двумя руками хватаю её за волосы – они скользкие и их очень мало, но я крепко держу её за волосы и ударяю головой об пол – такой звук сильный получился: БУ-УМ! Она как заорёт! Я обрадовалась – вот как надо бить! И я начинаю стучать её головой об пол: БУМ-БУМ-БУМ! Она визжит и орёт.
   – Будешь знать, будешь знать, как врать! – Я кричу ещё громче неё, у меня громкий голос, у нас дома у всех громкие голоса. Приходит Даша и говорит:
   – Ну хватит, хватит!
   Я ещё несколько раз ударяю Нинку об пол. Даша берёт меня под мышки, поднимает над Нинкой и ставит у наших дверей. А эта дура валяется на полу, визжит и плачет. Я открываю дверь, вхожу в нашу комнату и закрываю дверь. Анночка сидит на сундуке и смотрит на меня большими-большими глазами.
   – Ну как? – спрашивает.
   – Побила, – говорю.
   – Она очень кричала, – радуется Анночка.
   – Завтра опять буду бить, – говорю, – сразу головой об пол, а то бью, бью – а ей не больно!
   – А Даша? – Анночка пугается. – Вдруг она тебя ударит?
   – Не ударит, – говорю. – Ну… я увижу, как она пойдёт из кухни, и… убегу сюда – здесь ещё раньше окно откроем, я быстро вылезу на улицу!
   Открываю глаза – утро. На меня Анночка смотрит.
   – Доброе утро! – говорит Анночка.
   – Доброе утро! – Я смеюсь и щекочу её, она хохочет. Я всё помню, что должна делать. Быстро слезаю с сундука, ноги в тапочки – и бегу к окну, открываю его широко-широко. Потом думаю: а что, если я не успею вылезти в окно? И придумала. Говорю Анночке:
   – Если я не успею вылезти, я за дверью спрячусь! А ты, когда Даша войдет, покажи ей на окно и скажи: «Ниночка в окно вылезла!»
   – Да-да. – Анночка кивает головой и радуется.
   Я быстро одеваюсь и тихонько выглядываю в прихожую – там никого нет, и голосов с кухни не слышно, значит, они у себя в комнате. Я опять очень тихо прячусь в пальто на их вешалке. И жду. Жду-жду – они не идут. Но мне не трудно ждать, потому что я думаю только о том, как я буду бить Нинку! Жду! Жду! И они выходят. Даша идёт на кухню, а Нинка ходит по прихожей. Когда Даши уже не видно из моей щёлочки – значит, она уже на кухне, – я выскакиваю из-за пальто, валю Нинку на пол, хватаю за волосы и стучу головой об пол: БУМ-БУМ-БУМ! Она как завопит! Я тогда быстро-быстро начинаю её стучать об пол и сбоку вижу, как Даша с кухни идёт! Я вскакиваю, а Даша уже близко, я забегаю в нашу комнату, быстро дверь закрываю и залезаю под табуретку – она стоит у стены, если Даша дверь откроет, то дверь меня и табуретку закроет. Даша толкает дверь, дверь по табуретке стукает, а Нинка всё вопит! Даша сердито спрашивает у Анночки:
   – А где Нина?!
   – Ниночка в окно вылезла. – И Анночка показывает рукой на открытое окно, мне её видно, потому что дверь не всю табуретку закрыла.
   Даша говорит:
   – Да-а! – уходит и дверь закрывает.
   Я немножко жду, слушаю, слышу: хлопнула дверь в их комнату. Тогда я вылезаю из-под табуретки. Анночка радуется! Когда я была маленькая – давно, в Москве, – я думала, что счёт – это кубики, и умела считать до двух – это было два кубика! А сейчас мне скоро будет пять лет, я большая, умею считать до ста. Я Нинку побила два раза, а завтра буду бить третий!
   Открываю глаза – утро. На меня Анночка смотрит, и мы хором говорим: «Доброе утро!» – и хохочем. Слезаю с сундука, ноги в тапочки – открываю окно, одеваюсь. Смотрю на Анночку – у неё глаза большие, большие и голубые. Я говорю ей:
   – Сиди!
   Она кивает головой. Я опять выглядываю в прихожую, выхожу, тихо прячусь среди пальто и жду! Жду, жду – их нет. Я думаю: третий раз уже здесь жду Нинку, неужели они обе такие глупые, неужели они не помнят, где я прячусь и что я буду сейчас Нинку бить?! Думаю: ведь ноги у меня видны, их пальто не закрывает? Нет! Даша очень высокая, а Нинка очень глупая, они опять ничего не заметят. Жду! Очень долго жду – они не идут. Я всё равно буду ждать, когда-нибудь они выйдут! И они выходят, и, как только Даши не видно, я выскакиваю из-под пальто, толкаю Нинку на пол, сажусь на неё, хватаю за волосы и быстробыстро стучу об пол: БУМ-БУМ-БУМ – и кричу: