Нина Воронель. Готический роман. Том 1

   – Пошли отсюда, хватит сидеть в луже.
   Ури поднялся с видимым усилием, покачнулся и сказал:
   – Я тебе что-нибудь рассказывал?
   – Конечно. А сам ты помнишь, что ты мне рассказал?
   Он ответил неуверенно:
   – Про беременную женщину?
   – И про женщину тоже.
   Слегка поддерживая Ури за плечи, она повела его в кухню, усадила в кресло у окна и стала задумчиво перебирать свои колдовские флаконы. После долгого молчания Ури сказал почти неслышно:
   – Как странно, что я это все сейчас вспомнил. Ведь там, в Израиле, врачи целый год терзали меня, но так ничего и не добились. А тут все вдруг всплыло, будто случилось вчера!
   – А когда это случилось? Давно?
   – Больше года назад, во время десанта...
   – Десанта? – повторила она за ним, будто пробовала это слово на вкус.
   – Нас тогда сбросили в тренировочный лагерь палестинцев... в Ливане. Как странно, я совсем все забыл, а сейчас вижу вдруг так ясно, будто это было вчера. Мы бежим по лабиринту... улицы узкие, кривые...
   Его зрачки опять начали расширяться:
   – ...тупики, переулки... и всюду мусор... горы мусора... а на мусоре – кровь...
   Предчувствуя, что он сейчас может снова войти в транс, Инге поспешно перебила его первым попавшимся на язык вопросом:
   – Так тебя сбросили с самолета? С парашютом?
   – Ну ясно, с парашютом, неужто без?
   – Значит, ты – действительно парашютист?
   К счастью, Ури не успел еще окончательно углубиться в узкие и кривые улицы своего кровавого кошмара. Он замолчал и уставился на Инге, пытаясь уловить смысл ее вопроса. Через бесконечно долгий миг ее слова дошли до его сознания, и зрачки его сузились:
   – Что значит «действительно»? Или ты уже раньше знала, что я – парашютист?
   – Было бы преувеличением сказать, что я знала. Просто Клаус всюду болтает, что своими глазами видел, как ты кружил над лесом на порванном парашюте.
   – Откуда он мог это взять? Или он тоже занимается черной магией?
   Инге сняла с полки флакон с прозрачной бесцветной жидкостью, отвинтила крышку, понюхала, опять завинтила и решительно поставила флакон обратно на полку. Хватит, больше никакой черной магии, никаких колдовских настоек, она его вылечит и так! Ей хотелось смеяться и плакать одновременно, потому что ничего страшного не произошло, она напрасно всполошилась – это было совсем не такое убийство. Ее склонность к аналогиям завела ее слишком далеко, тем более что Карла никогда не мучила совесть. Она села рядом с Ури и прикоснулась к его щеке:
   – Тебя долго лечили?
   – Бесконечно! Чуть до смерти не залечили.
   – Психологи?
   – И психологи, и неврологи, и сексологи, и кто только не лечил! Но, в конце концов все отчаялись и махнули на меня рукой. И на год списали из армии. А из жизни я сам себя списал.
   – Почему? Из чувства вины?
   – Перед кем?
   – Перед твоими друзьями – за то, что они погибли, а ты остался жив.
   – В этом что-то есть. Откуда ты знаешь?
   – ...и перед той беременной женщиной тоже. Хотя тебе казалось, что про нее ты совершенно забыл.
   – Но я забыл!
   – Нет, не забыл, а заблокировал от себя память об этом. И осколки запертой памяти надрывали тебе душу...
   – Ты что, тоже играешь в эти дурацкие психологические игры?
   – Сейчас уже нет, но было время, когда играла. И с большим увлечением.
   – Какая же тогда из тебя ведьма?
   – Наверно, не такая уж плохая, если я сумела собрать тебя по кусочкам после того, как ты выпрыгнул на лету из окна самолета?
   Глаза Ури округлились удивленно, но он не успел спросить, из какого такого самолета он выпрыгнул, – под окном, совсем рядом, раздался знакомый колокольный звон.

Клаус

   Я вернулся на лестничную площадку и опять взялся за поиски. Не знаю, сколько времени я ползал на коленях, снова и снова заглядывая под лестницу и во все углы в надежде, что ботинки вдруг возьмут и окажутся там, но все было напрасно. У меня даже мелькнуло подозрение, что мамка все-таки заметила меня и нарочно украла ботинки, чтобы меня наказать. Я сел на пол, обхватил голову руками и стал решать, что мне делать дальше. И тут прямо у меня над ухом что-то хрустнуло и забулькало, – этот звук я бы ни с чем не мог спутать: так смеялся Отто. Я вскочил – так оно и было, он сидел в своем кресле у меня за спиной и трясся от хохота. Через ручку его кресла на связанных шнурках болтались мои ботинки.
   Я бросился к ним, но Отто ловко дал задний ход и вырулил в свою комнату. Он, если хочет, может очень здорово ездить в своем кресле, он просто любит прикидываться совсем инвалидом и требовать, чтобы его возили. Я побежал за ним, но не слишком быстро, потому что после целого дня с фрау Штрайх он, небось, мечтал с кем-нибудь поиграть. Я, конечно, мог бы его догнать и выхватить ботинки, но он бы тогда сильно огорчился и стал бы скандалить и звонить в рельс. А мне только недоставало, чтобы сюда примчалась фрау Инге выяснять, что случилось, и застигла меня в одних носках. Я притворился, что гонюсь за Отто, но споткнулся и упал. Тогда он остановился подальше от меня и стал что-то отстукивать лапой на столе. Вообще-то, простые вещи я у него понимаю, но сейчас в голове у меня все смешалось, и я никак не мог сообразить, чего он от меня хочет. Я стоял, как пень, и смотрел на него, а он стучал и стучал – все время одно и то же, короткое и непонятное. Но постепенно в голове у меня начало проясняться, и я вдруг понял, что он отстукивает: «Вези меня! Вези меня!».
   Куда везти, спрашивать было не надо: он всегда хотел, чтобы его везли к фрау Инге. Я показал на свои ноги в носках и сказал:
   – Я повезу, только сперва отдай мои ботинки. На улице дождь, а я в носках.
   Он сразу сообразил, что раз я говорю про дождь, значит, я собираюсь везти его через двор, а не по подземному коридору. Ну и, конечно, страшно рассвирепел. Он начал озираться вокруг, искать, что бы такое сбросить на пол, но ничего подходящего не нашел. А я тем временем подобрался к его креслу и схватил свои ботинки. Теперь я мог сказать ему всю правду: