Андрэ Нортон
Опасный спутник
Глава 1
Несколько дней назад (никогда больше не буду доверять отрезкам времени и с уверенностью заявлять: «Прошел день; это длилось неделю; мы прожили год!») мне показали несколько очень старых лент, переписанных, без сомнения, с лент, которые изначально были записаны на легендарной Земле. И кое-что из информации, которая на них хранилась, настолько напоминает события моей собственной жизни, что мне ничего не остается, как поверить, что те, кто впервые записал их, — тому назад много веков, окутанных плотным туманом времени, так много, что не сосчитать и планетных лет — намного больше, чем число звезд на небе — прошли тем же путем, на который направила меня судьба и собственное упрямство.
Не будь у меня неоспоримых доказательств о том, что произошло со мной и еще несколькими людьми, то, возможно, сочли бы, что я плету пеструю ленту выдумки, чтобы изумить легковерных. Но это во многом правда, и ленты тому доказательство. Я родилась на планете Чалокс в 2405 планетарном году После Посадки. Мне было между шестнадцатью и семнадцатью, планетных лет, когда я покинула Чалокс и перелетела на Дилан. И с тех пор я не постарела даже на год — а, тем не менее, сейчас уже 2483 год!
Время! Иногда, когда я хмуро смотрю на эти даты и думаю о том, как мимо меня пролетели эти годы, ко мне возвращаются такие страхи, что я лихорадочно хватаюсь за какое-нибудь дело, вкладывая в него все свои силы и мысли, пока душащая меня волна паники не ослабеет. Если бы не Джорс, к которому я могу потянуться и прикоснуться, который разделяет мое бремя, то… Но об этом вообще не буду думать — ни сейчас, ни потом, никогда!
Как уже говорила, я родилась на Чалоксе. Моим отцом был Рин Халкроу, разведчик-исследователь. Он был из талгринцев, то есть из потомков Второй Волны распространения землян. Моя мать была форсманкой, из семьи торговцев. Форсманцы тоже были людьми, но Первой Волны переселенцев, и мутировали от существ, которых считали настоящими землянами.
Их брак был чисто планетным, что вполне обычно для служащего, и продлился он три чалоксных года. После церемонии разрыва уз мой отец был переведен в новый исследовательский отряд, осваивающий приграничные планеты. Он оставил мою мать с отличной «пенсией» и свободой, которой она могла воспользоваться, чтобы заключить новые узы, если захочет — или если захочет ее отец, ибо форсманцы очень строго придерживаются семейных правил, а самые важные решения принимает старший мужчина клана.
Моя мать нашла нового мужа — это было делом нескольких месяцев — одного из двоюродных братьев, тем самым сохраняя свое приданое от первого брака в рамках клана, что ее соплеменники сочли очень практичным и справедливым соглашением.
Меня же определили в детский дом для детей служащих, в Латтмахе. Расставание было окончательным. Больше я своих родителей никогда не видела. То, что я девочка, представляло некоторую проблему, так как большинство детей от таких браков — это мальчики, и их с детства готовят к государственной службе.
К несчастью, я унаследовала пол матери, но любопытство и дух отца. Я была бы очень счастлива, если стала разведчиком, исследовала отдаленные места и невиданные виды. Из всех лент мне больше всего нравилось читать отчеты об исследованиях, о торговле на примитивных планетах и тому подобное. Может, я хорошо вписалась бы в свободные торговцы. Но среди них женщины настолько редки, так охраняемы и лелеемы, что, наверное, в любом из их космических портов я была бы как в тюрьме, редко видясь со своим супругом, и ограничена законом о праве на повторное замужество только по прошествии установленного срока с того момента, как корабль моего мужа будет признан пропавшим без вести.
Итак, я, по мере возможности, готовилась к вероятному побегу с Чалокса. Я стала хранительницей записей, знатоком в нескольких технологиях, включая технологию наложения воспоминаний. А мое имя — Килда с'Рин — было внесено во все возможные внепланетные списки сразу же, как только власти разрешили мне пройти регистрацию.
Но возможности не предоставлялось, и это начинало меня беспокоить. Мне оставалось меньше года до того времени, когда уже нельзя будет оставаться в детском доме, и меня в обязательном порядке назначат на любую должность, которую выберут ответственные лица. Они могли даже вернуть меня в клан матери, а это меня совершенно не устраивало. Так что, в отчаянии, я в конце концов обратилась к одному из учителей, который казался мне наиболее благожелательным.
Лазк Вольк был мутантом-гибридом. В его случае смешение рас привело к определенным телесным отличиям, которые нельзя было исправить даже с помощью самой продвинутой пластической хирургии. Но он проявил такой потенциал ума для обучения и преподавания, что его все же оставили в детском доме. А благодаря обширной аудиотеке и личным знакомством с разведчиками и другими путешественниками из дальних мест он приобрел знания, значительно превосходящие любой местный банк памяти, ну разве что кроме правительственного.
Из-за того, что в чем-то мы с ним были схожи — ведь оба томились по тому, что оказалось нам недоступно, — мы с Лазком Вольком стали друзьями. К тому времени как я выразила опасение, что останусь без будущего, или разве что с будущим, навязанным мне кем-то другим, я проработала у него архивариусом и библиотекарем четыре года. Я надеялась, что в ответ он предложит постоянную работу. Хотя это не удовлетворило бы мое желание путешествовать, я бы, по крайней мере, была его непосредственным заместителем в этой сокровищнице знаний.
Привычным жестом он вытянул тонкие двойные руки, изгибая бескостные пальцы над клавиатурой, по командам с которой на экране выводилось все, что бы он ни пожелал — от полной истории планеты Огненный Дракон до церемонии званого обеда. Своей неуклюжей фигурой, закутанной в одеяние из богатой ткани бора , переливавшейся всеми цветами радуги при малейшем движении, он напоминал толстый валик, взъерошенный с одного конца, как ворс. Только четыре руки и коническая голова свидетельствовали о том, что он все же живое существо.
Он снова пробежался по клавиатуре гибкими пальцами. Потом приоткрылась щелка рта.
— Нет.
— Нет? Почему? — Я была настолько удивлена, что не сдержала требовательного тона, на который никогда бы не отважилась при обычных обстоятельствах.
— Нет — ты не нужна у меня на службе. Это слишком просто, Килда. А ты не из тех, кто может идти легкой дорогой. — Он нажал одну из многочисленных клавиш и развернул мой стул так, что теперь я смотрела не на него, а на стену, на которой был экран, похожий на огромное зеркало.
— Что ты видишь? — спросил он.
— Себя.
— Опиши! — У него был такой тон, будто мы находились в одной из тренировочных комнат, где он когда-то начал формировать в моем уме способность удерживать и сохранять знания.
— Я — девушка. Мои волосы… — Я колебалась. Мутанты, жившие в детском доме, настолько отличались друг от друга, что у нас не было стандартов красивой внешности или некрасивого уродства. Я знала, что на определенные лица, цвета, формы мне приятно смотреть. Но у меня не было и тени тщеславия и даже ни малейшего представления о том, считалась ли моя внешность хотя бы приемлемой. — Мои волосы, — снова твердо начала я, — цвета темно-коричневого. У меня два глаза — они темно-зеленые; один нос, рот. Моя кожа тоже коричневая, но более светлого оттенка, чем волосы. В остальном — у меня тело гуманоида, и оно здоровое. Что еще, по-вашему, я должна увидеть — кроме этого?
— У тебя есть молодость. И хотя, Килда, ты характеризуешь себя так бедно, выйдя за эти стены, обнаружишь, что на фоне многих будешь выглядеть выше среднего. И, как ты и сама заметила, у тебя нормальное здоровое тело. Следовательно, незачем тебе губить все это, забившись в тень и повернувшись спиной к миру.
— Лучше, — возразила я, — остаться там, где счастлива, чем вернуться в дом форсманского клана или быть служащей в каком-нибудь правительственном муравейнике, пока не стану такой же глупой, как стены вокруг.
— Может, и так. — Он кивнул. Я была удивлена, что так легко доказала свою правоту. Потом он продолжил. — Но ты привела только два варианта из имеющихся у тебя возможностей. Есть и другие.
— Брак с торговцем? — Я осмелилась высказать третье предположение, которое рассматривала.
— Как средство побега? Не думаю. Торговцы слишком осторожно относятся к женщинам — их ведь у них так мало. Возможно, такой брак окажется еще более отупляющим, чем два первых предложения. А вот…
Должно быть, он нажал еще какую-то кнопку, потому что на экране загорелось, сменяя мое собственное отражение, правительственное объявление. Это было одно из тех предложений эмигрантам, чрезмерно заманчивый и наверняка во многом приукрашенный список всех блестящих возможностей, ожидающих специалистов соответствующей квалификации на приграничной планете.
— Вы забываете, — хотя я не понимала, как он мог такое забыть, — что я не многообещающий мастер, не имею медицинского образования, и…
— Ты очень негативно настроена. — Но в его голосе не было нетерпения. — Это правительственный список. Есть и другие способы получить неплохое место, а именно — помощь по дому с детьми школьного возраста. Ты ведь помогала здесь при проведении занятий. И уж конечно, твой уровень подготовки выше, чем требуется такому помощнику. Разумеется, работа будет временной, но она даст тебе шанс эмигрировать. А в новом мире будут новые возможности. А если только группа эмигрантов не является тесной религиозной группой, то в приграничном мире правила не так строги. И возможно, что там ты получишь должность, которая на внутренних планетах недоступна для тебя из-за твоего пола.
То, что он говорил, звучало очень разумно. Было только одно слабое место.
— Могут решить, что я слишком молода.
— У тебя будут наилучшие рекомендации. — Он сказал это с такой уверенностью, что мне подумалось, не иначе как он уже все обдумал, и теперь требовалась только мое согласие.
— Тогда… тогда… я согласна! — Я всегда воображала себе, что если мне выпадет шанс покинуть Чалокс и устремиться к неизвестности далеких звезд, то я ни минуты не буду колебаться. А вот сейчас, сказав, что поеду, я почувствовала, что у меня как-то неприятно засосало под ложечкой. Как будто, стоя на пороге открытой двери, я ощущала безопасность оставляемой комнаты намного сильнее.
— Вот и отлично! — Он снова развернул мой стул так, что я смотрела ему в лицо. — Но помни, Килда, я обеспечу тебе средство только для первого шага, а уж как ты пойдешь дальше, зависит только от тебя. Вот что я могу для тебя сделать. Я назначу тебя одним из моих внепланетных репортеров. Ты будешь поддерживать свои навыки, записывая и отсылая для меня все, что, по твоему мнению, сможет пополнить эту библиотеку.
Я почувствовала, как напряжение внутри меня ослабевает. Теперь во мне зажглась искорка волнения. Наверняка немного я могла добавить к той огромной сокровищнице материалов из тысяч… из сотен тысяч миров, которую хранил Лазк Вольк. Но даже если всего несколько моих сообщений окажутся достойными для включения в библиотеку, это будет для меня большой честью.
— Так что решено, — оживленно сказал он. — Остальное предоставь мне. А сейчас — мне нужен обзорный доклад о Рухкарве в сравнении с три-ди записями с Икскотала!
Я занялась изучением двух лент с археологическими тайнами для этого обзора. В различных заботах пролетели три дня, заполненные работой. В сущности, я была так занята, выискивая захороненные временем факты — которыми никто не интересовался многие годы, — что на третью ночь, когда я вернулась к себе в комнату и со вздохом скинула с ног тапочки, у меня появилось подозрение, что Лазк Вольк беспрерывно гонял меня из одного конца архива в другой в каких-то своих собственных целях.
На четвертое утро, придя отчитываться о проделанной работе, я обнаружила, что он не обставлен рядами ящиков с лентами, а попивает чашечку кофе и пристально разглядывает проекционный экран, будто на нем сложные формулы. Когда я вошла, он остро взглянул на меня, потом указал правой нижней рукой на коробку на углу стола.
— Возьми это и надень. В десятом часу у тебя собеседование с джентльфем Гаской Зобак. Она остановилась в «Двойной Звезде».
— Надеть что?
— Одежду, соответствующую одежду, девочка! Если пойдешь в город в этом, — он указал на мое детдомовское платье, наряд из одного предмета, предназначенный для работы, а не для выхода, — то станешь центром внимания, хотя оно, предполагаю, будет тебе безразлично.
Я согласилась с этим и унесла коробку в кладовую неподалеку. Но была несколько удивлена, увидев содержимое. У меня был один наряд, который я иногда одевала, когда выполняла поручения, требовавшие выхода в город. Он был таким же простым, как и униформа, и однозначно свидетельствовал, что я училась в детском доме. Но эти изумительные изделия из шелковой ткани разительно от него отличались. Я видела, что такое носят — но только дочери семей, наделенных землей.
Здесь была пара брюк свободного покроя богатого темно-фиолетового оттенка. Сверху одевался пиджак такого же цвета, но из другой ткани: он была плотный и по фактуре походила на мех, с длинными рукавами, доходившими до пальцев; от пояса до горловины был отделан рядом серебряных пряжек. Пояс из такого же металла плотно облегал талию.
Мои волосы были намного короче, чем у любой женщины за пределами детского дома. Но, чтобы прикрыть голову, в коробке была и вуаль из серебристой ткани; у отверстий для глав были блестящие ободки; она закрывала меня до бедер сзади и до талии спереди. В таком наряде я была хорошо замаскирована, и уж конечно никто из моих детдомовских знакомых не узнал бы меня.
Когда я вернулась к Лазку Вольку и краем глаза заметила свое отражение на экране зеркала, то была так изумлена, что даже слегка вскрикнула. Он кивнул, подтолкнув ко мне транспортировочный диск.
— Очень хорошо. — Он одобрил мой маскарадный наряд — а именно такой мне показалась эта одежда. — Джентльфем Зобак приписана к планете Дилан. У нее двое детей, сын и дочь, оба довольно маленькие. Из-за слабого здоровья она подала заявку на получение помощника по домашним делам. Ее муж находится на Дилане лишь временно — где-то на два года по планетному времени, я думаю. Вряд ли Зобаки останутся дольше. Но у них есть связи, чтобы запросить дополнительную прислугу, так что если ты им понравишься, они, может быть, откроют тебе и другие двери. А теперь, тебе лучше поторопиться. Ни в коем случае не стоит заставлять джентльфем ждать.
Наверное, мне ни в коем случае не стоило заставлять моего будущего работодателя ждать, но, когда я добралась до «Двойной Звезды», выяснилось, что здесь ситуация была прямо противоположной. Меня провели в дальнюю приемную, где я обнаружила и других соискательниц. Там сидели две женщины; вид у них был такой, будто они прождали уже слишком долго. Так как мы все следовали традиции закрывать лицо вуалью в присутствии незнакомых, единственное, что я видела, была их одежда, очень похожая на мою, но другого цвета и качества. Скучая, я стала рассматривать соискательниц-конкуренток.
На одной была одежда рыжего цвета. Я заметила две залатанные щели в ее вуали. А видневшиеся руки (ее рукава были намного короче моих) были красными и огрубелыми, как от тяжелой работы. У меня сложилось впечатление изнуренного среднего возраста. Другая, сидевшая напротив меня, была в голубом, но в чрезмерной вычурности покроя пиджака было что-то дешевое (рукава доходили до кончиков пальцев, как бы надменно выставляя напоказ аристократические замашки владелицы, которой не было нужды беспокоиться о работе руками). А отверстия для глаз не только были отделаны блестящей тканью (в то время как у ее соседки они были из простого материала), эта отделка была такой ширины, что ослепляла смотрящего блеском.
Первой пригласили измотанную работой женщину, и больше она не возвращалась; затем мою слишком блестящую конкурентку, которая тоже не вернулась. Я догадалась, что, наверное, они ушли через другую дверь. Наконец, робот-слуга подал резкий приглашающий знак в мою сторону.
Комната, в которую я вошла, была типичной роскошной комнатой большой гостиницы. Но ее нынешняя обитательница внесла свои изменения. Она полулежала в постели, откинувшись назад, — а поверхность перед ней была усыпана разнообразными предметами, предназначенными или для развлечения, или для ухода за ее персоной.
Я по правилам вежливости откинула вуаль и встретилась с ней взглядом. На вид она была очень маленькой и хрупкой. Волосы выбелены по моде и выкрашены в очень яркий зеленый цвет, контрастировавший с белизной кожи. Она представляла собой вершину моды — такое я видела только в телепередачах.
Хотя для удобства посетителей предназначались два кресла, она жестом указала мне на пуфик без спинки рядом с кроватью, и долго пристально смотрела на меня, не произнося ни слова. У нее был капризный рот, а руки почти все время двигались, перебирая вещи, лежавшие, на кровати перед ней, хотя она при этом не смотрела, что брала, и почти сразу же это бросала.
— Ты Килда с'Рин. — Она не столько спрашивала, сколько утверждала; таким тоном можно было назвать какой-нибудь предмет — как будто, если бы я не была Килдой, мне пришлось бы ей стать. Интересно, было ли это сказано для того, чтобы я начала волноваться? — тоном, каким она всегда говорила с потенциальными претендентами.
— Это так, джентльфем. — Я восприняла ее утверждение как вопрос и ответила на него.
— По крайней мере, ты молода. — Она продолжала пристально меня разглядывать. — По твоим данным, ты хорошо подготовлена в области образования. Ты из детского дома. — Теперь в голосе звучала нотка любопытства, будто мои биографические данные вызывали у нее некоторый интерес. — Ты ведь понимаешь, что это только временная работа? Нам придется поехать в этот ужасный приграничный мир на год, может, на два, потому что мой муж здесь служит. Ты хорошо переносишь полеты?
Как я могла ответить на вопрос, если никогда не была ни на одном корабле? Но не думаю, чтобы она действительно интересовалась ответом, потому что она понеслась дальше.
— А я нет, ну просто ужасно. Я немедленно впадаю в перелетный сон, сразу же, как взлетаем. Но Бартаре и Оомарк не могут спать в течение всего перелета — они еще слишком маленькие. Так что во время бодрствования тебе придется позаботиться о них. Не знаю… ты молода… — То, что сперва ее, по-видимому, порадовало, теперь, казалось, вызывало сомнения. — С Бартаре довольно сложно, даже очень сложно. Ею нужно управлять.
Сейчас у нее восьмилетний уровень обучения, и он еще будет расти, как нам сказали. Ты должна будешь обеспечить мотивацию, которая обеспечит этот интеллектуальный рост. Но, впрочем, ты ведь получала подготовку в детском доме, так что должна все об этом знать. А у меня нет времени и сил, чтобы проводить еще собеседования с неинтересными женщинами — или с неподходящими. Тебе придется заняться этим.
Было ясно: ее выбор окончательно сделан. И хотя по ее словоизлияниям угадывалось, что меня ждет полное требовательности и изводящее будущее, я знала, что Лазк Вольк прав. Это была практически единственная дверь, открытая для меня, и только так у меня могло появиться иное будущее.
Она едва ли выслушала мое согласие. Вместо этого сразу приступила к инструктажу насчет того, где я должна с ними встретиться. И тут выяснилось, что у меня всего два дня до отъезда. Это мне не понравилось, но я не успела издать еще и звука протеста, как она изрекла последний приказ.
— Слуга проводит тебя в детскую. Ты должна познакомиться с ними, а они должны увидеть тебя. Туда… И помни — в 11 часов на седьмой день… вечер.
Мне не удалось завершить церемонию прощания — слуга вывел меня из комнаты в коридор. Там он остановился перед другой дверью и отправил предупредительный звонок, хотя и не стал ждать разрешения войти. Казалось, джентльфем обращалась со своими детьми так же, как и со своими подчиненными, без особых церемоний. Меня прислали сюда, чтобы я рассматривала и чтобы рассматривали меня — вот и все.
Действительно, я учила детей в детском доме. Но там всегда царила атмосфера сдержанности и дисциплины. Детей туда отбирали самым тщательным образом. Те, у кого были проблемы с характером, получали профессиональное образование где-нибудь в другом месте. Дети, которых я учила, были хорошими и прилежными учениками, уже введенными в рамки практического обучения. Я воспитывала детей, которые явно имели желание использовать свои мозги. Так что комментарии моей шефини о том, чтобы подстегивать ее дочь к дальнейшим достижениям, имели смысл и не были мне незнакомы. Но интуиция подсказывала мне, когда я еще только входила в комнату, что это вряд ли будет напоминать обычное преподавание в детском доме.
Комната была такой же роскошной, как и та, которую занимала их мать, но это была только гостиная. Всякая всячина, вроде той, что изобиловала на постели их матери, была беспорядочно рассыпана на столе под лампой. Но один предмет, похоже, оказался столь интересным, что ни один ребенок не поднял глаз.
Бартаре была миниатюрной, худой и изящно выглядящей, как и ее мать. Но без вялости. Напротив, в ее маленьком худеньком теле чувствовалась такая концентрация напряжения, как и та, что временами проявлял и Лазк Вольк. Ее волосы были откинуты назад, открывая лицо, заостренное книзу маленьким подбородком, и схвачены серебряными шнурами, блестевшими тем сильнее, что обрамляли иссиня-черные волосы. У нее были очень четко очерченные брови, смыкающиеся над носом и выглядящие на лице сплошной линией. Ресницы очень густые и почти такие же черные, как и волосы; кожа — контрастно бледная, на щеках нет и тени румянца, а губы едва розоватые.
Платье было темно-зеленого цвета — странный цвет для ребенка, — и именно он потом всегда ассоциировался у меня с Бартаре. Полоской материала такого же цвета она как раз пеленала одну из маленьких резных фигурок, какие сельские жители ставят у себя в кухне как оберег от темных сил; только эта, на первый взгляд такая же простая, была чуть более утонченной. К примеру, вокруг головы обкручен металлический провод — в качестве короны.
Оомарк наблюдал, как его сестра облачает фигурку. Хотя он был младше, но, пожалуй, на палец выше, ширококостный и крепкий на вид. Лицо его было еще по-детски круглым, и сейчас на нем застыло странное выражение, примерно такое, будто он одновременно заворожен и обеспокоен тем, что делает его сестра — необычный взгляд, если учесть, что он смотрел, как пеленали куклу.
Он взглянул на меня. Потом наклонился и взял сестру за руку, почти застенчиво; по жесту видно было, что он благоговел перед ней и все же понимал, что надо как-то привлечь ее внимание.
— Посмотри, Бартаре, — он показал на меня пальцем.
Бартаре подняла голову. Ее взгляд был проницательным, оценивающим и как-то очень меня встревожил. Я была потрясена, как если бы под внешностью маленькой девочки-ребенка я встретилась с чем-то старым, авторитарным и слегка злобным. Но это длилось всего мгновение. Бартаре положила куклу, с такой заботой, с которой откладывают важную ручную работу, отошла от стола и исполнила один из тех реверансов, какие дети ее сословия используют как вежливое приветствие.
— Я Бартаре, а это Оомарк. — У нее был чистый и приятный голос. Только когда она стрельнула в меня взглядом из-под полоски бровей, я немного поостыла.
— Я Килда с'Рин, — ответила я. — Ваша мама попросила меня…
— Посмотреть на нас и дать нам посмотреть на тебя. — Она кивнула. — Это значит, что именно ты собираешься поехать с нами на Дилан. Я думаю… — Она остановилась на секунду, и потом выразилась довольно странно. — Думаю, мы, может, и сойдемся. — Но было ли слово «может» под ударением или безударным, был ли это намек на запасные варианты, служило ли это предупреждением?
Многое из того, о чем мы говорили при первой встрече, я сейчас не могу вспомнить. Оомарк вообще так и не заговорил после того, как заметил, что я в комнате. Однако его сестра продемонстрировала не только безупречные манеры, но и тот факт, что она была ребенком исключительного ума и самообладания. Она… да, ничего плохого я о ней сказать не могу. И, тем не менее, все время, что мы были вместе, меня не покидало какое-то беспокойство, как будто мы обе только играли роли.
Как-то среди файлов Лазка Волька я видела ленту, показывающую театральную постановку из другого мира. Актеры и актрисы носили изысканные обрядовые маски, удерживаемые за палку. У каждого их было несколько, прикрепленных изящными цепочками к поясам. Когда наставало время говорить, они выбирали ту или иную маску и держали ее перед собой, декламируя стихи, но не прямо у лица. Именно это пришло мне в голову: мне показалось, что и Бартаре, и я держали маски, и то, что скрывалось за масками, очень отличалось от нашего напыщенного вежливого разговора.
И все же я обеспокоилась не настолько, чтобы отказаться от работы. По сути дела, как только я подавила первоначальное чувство беспокойства, Бартаре заинтриговала меня, и я решила, что, возможно, предстоящий год окажется интересным для нас обеих. Кроме того, я пришла к выводу, что Оомарк находился в тени сестры и, возможно, только выиграет от особого внимания. В любом случае, я вернулась в детский дом вполне довольная сделкой, которую Лазк Вольк подбросил мне, готовая порвать со своей старой жизнью и подняться навстречу новому — прочь с этой планеты.
Не будь у меня неоспоримых доказательств о том, что произошло со мной и еще несколькими людьми, то, возможно, сочли бы, что я плету пеструю ленту выдумки, чтобы изумить легковерных. Но это во многом правда, и ленты тому доказательство. Я родилась на планете Чалокс в 2405 планетарном году После Посадки. Мне было между шестнадцатью и семнадцатью, планетных лет, когда я покинула Чалокс и перелетела на Дилан. И с тех пор я не постарела даже на год — а, тем не менее, сейчас уже 2483 год!
Время! Иногда, когда я хмуро смотрю на эти даты и думаю о том, как мимо меня пролетели эти годы, ко мне возвращаются такие страхи, что я лихорадочно хватаюсь за какое-нибудь дело, вкладывая в него все свои силы и мысли, пока душащая меня волна паники не ослабеет. Если бы не Джорс, к которому я могу потянуться и прикоснуться, который разделяет мое бремя, то… Но об этом вообще не буду думать — ни сейчас, ни потом, никогда!
Как уже говорила, я родилась на Чалоксе. Моим отцом был Рин Халкроу, разведчик-исследователь. Он был из талгринцев, то есть из потомков Второй Волны распространения землян. Моя мать была форсманкой, из семьи торговцев. Форсманцы тоже были людьми, но Первой Волны переселенцев, и мутировали от существ, которых считали настоящими землянами.
Их брак был чисто планетным, что вполне обычно для служащего, и продлился он три чалоксных года. После церемонии разрыва уз мой отец был переведен в новый исследовательский отряд, осваивающий приграничные планеты. Он оставил мою мать с отличной «пенсией» и свободой, которой она могла воспользоваться, чтобы заключить новые узы, если захочет — или если захочет ее отец, ибо форсманцы очень строго придерживаются семейных правил, а самые важные решения принимает старший мужчина клана.
Моя мать нашла нового мужа — это было делом нескольких месяцев — одного из двоюродных братьев, тем самым сохраняя свое приданое от первого брака в рамках клана, что ее соплеменники сочли очень практичным и справедливым соглашением.
Меня же определили в детский дом для детей служащих, в Латтмахе. Расставание было окончательным. Больше я своих родителей никогда не видела. То, что я девочка, представляло некоторую проблему, так как большинство детей от таких браков — это мальчики, и их с детства готовят к государственной службе.
К несчастью, я унаследовала пол матери, но любопытство и дух отца. Я была бы очень счастлива, если стала разведчиком, исследовала отдаленные места и невиданные виды. Из всех лент мне больше всего нравилось читать отчеты об исследованиях, о торговле на примитивных планетах и тому подобное. Может, я хорошо вписалась бы в свободные торговцы. Но среди них женщины настолько редки, так охраняемы и лелеемы, что, наверное, в любом из их космических портов я была бы как в тюрьме, редко видясь со своим супругом, и ограничена законом о праве на повторное замужество только по прошествии установленного срока с того момента, как корабль моего мужа будет признан пропавшим без вести.
Итак, я, по мере возможности, готовилась к вероятному побегу с Чалокса. Я стала хранительницей записей, знатоком в нескольких технологиях, включая технологию наложения воспоминаний. А мое имя — Килда с'Рин — было внесено во все возможные внепланетные списки сразу же, как только власти разрешили мне пройти регистрацию.
Но возможности не предоставлялось, и это начинало меня беспокоить. Мне оставалось меньше года до того времени, когда уже нельзя будет оставаться в детском доме, и меня в обязательном порядке назначат на любую должность, которую выберут ответственные лица. Они могли даже вернуть меня в клан матери, а это меня совершенно не устраивало. Так что, в отчаянии, я в конце концов обратилась к одному из учителей, который казался мне наиболее благожелательным.
Лазк Вольк был мутантом-гибридом. В его случае смешение рас привело к определенным телесным отличиям, которые нельзя было исправить даже с помощью самой продвинутой пластической хирургии. Но он проявил такой потенциал ума для обучения и преподавания, что его все же оставили в детском доме. А благодаря обширной аудиотеке и личным знакомством с разведчиками и другими путешественниками из дальних мест он приобрел знания, значительно превосходящие любой местный банк памяти, ну разве что кроме правительственного.
Из-за того, что в чем-то мы с ним были схожи — ведь оба томились по тому, что оказалось нам недоступно, — мы с Лазком Вольком стали друзьями. К тому времени как я выразила опасение, что останусь без будущего, или разве что с будущим, навязанным мне кем-то другим, я проработала у него архивариусом и библиотекарем четыре года. Я надеялась, что в ответ он предложит постоянную работу. Хотя это не удовлетворило бы мое желание путешествовать, я бы, по крайней мере, была его непосредственным заместителем в этой сокровищнице знаний.
Привычным жестом он вытянул тонкие двойные руки, изгибая бескостные пальцы над клавиатурой, по командам с которой на экране выводилось все, что бы он ни пожелал — от полной истории планеты Огненный Дракон до церемонии званого обеда. Своей неуклюжей фигурой, закутанной в одеяние из богатой ткани бора , переливавшейся всеми цветами радуги при малейшем движении, он напоминал толстый валик, взъерошенный с одного конца, как ворс. Только четыре руки и коническая голова свидетельствовали о том, что он все же живое существо.
Он снова пробежался по клавиатуре гибкими пальцами. Потом приоткрылась щелка рта.
— Нет.
— Нет? Почему? — Я была настолько удивлена, что не сдержала требовательного тона, на который никогда бы не отважилась при обычных обстоятельствах.
— Нет — ты не нужна у меня на службе. Это слишком просто, Килда. А ты не из тех, кто может идти легкой дорогой. — Он нажал одну из многочисленных клавиш и развернул мой стул так, что теперь я смотрела не на него, а на стену, на которой был экран, похожий на огромное зеркало.
— Что ты видишь? — спросил он.
— Себя.
— Опиши! — У него был такой тон, будто мы находились в одной из тренировочных комнат, где он когда-то начал формировать в моем уме способность удерживать и сохранять знания.
— Я — девушка. Мои волосы… — Я колебалась. Мутанты, жившие в детском доме, настолько отличались друг от друга, что у нас не было стандартов красивой внешности или некрасивого уродства. Я знала, что на определенные лица, цвета, формы мне приятно смотреть. Но у меня не было и тени тщеславия и даже ни малейшего представления о том, считалась ли моя внешность хотя бы приемлемой. — Мои волосы, — снова твердо начала я, — цвета темно-коричневого. У меня два глаза — они темно-зеленые; один нос, рот. Моя кожа тоже коричневая, но более светлого оттенка, чем волосы. В остальном — у меня тело гуманоида, и оно здоровое. Что еще, по-вашему, я должна увидеть — кроме этого?
— У тебя есть молодость. И хотя, Килда, ты характеризуешь себя так бедно, выйдя за эти стены, обнаружишь, что на фоне многих будешь выглядеть выше среднего. И, как ты и сама заметила, у тебя нормальное здоровое тело. Следовательно, незачем тебе губить все это, забившись в тень и повернувшись спиной к миру.
— Лучше, — возразила я, — остаться там, где счастлива, чем вернуться в дом форсманского клана или быть служащей в каком-нибудь правительственном муравейнике, пока не стану такой же глупой, как стены вокруг.
— Может, и так. — Он кивнул. Я была удивлена, что так легко доказала свою правоту. Потом он продолжил. — Но ты привела только два варианта из имеющихся у тебя возможностей. Есть и другие.
— Брак с торговцем? — Я осмелилась высказать третье предположение, которое рассматривала.
— Как средство побега? Не думаю. Торговцы слишком осторожно относятся к женщинам — их ведь у них так мало. Возможно, такой брак окажется еще более отупляющим, чем два первых предложения. А вот…
Должно быть, он нажал еще какую-то кнопку, потому что на экране загорелось, сменяя мое собственное отражение, правительственное объявление. Это было одно из тех предложений эмигрантам, чрезмерно заманчивый и наверняка во многом приукрашенный список всех блестящих возможностей, ожидающих специалистов соответствующей квалификации на приграничной планете.
— Вы забываете, — хотя я не понимала, как он мог такое забыть, — что я не многообещающий мастер, не имею медицинского образования, и…
— Ты очень негативно настроена. — Но в его голосе не было нетерпения. — Это правительственный список. Есть и другие способы получить неплохое место, а именно — помощь по дому с детьми школьного возраста. Ты ведь помогала здесь при проведении занятий. И уж конечно, твой уровень подготовки выше, чем требуется такому помощнику. Разумеется, работа будет временной, но она даст тебе шанс эмигрировать. А в новом мире будут новые возможности. А если только группа эмигрантов не является тесной религиозной группой, то в приграничном мире правила не так строги. И возможно, что там ты получишь должность, которая на внутренних планетах недоступна для тебя из-за твоего пола.
То, что он говорил, звучало очень разумно. Было только одно слабое место.
— Могут решить, что я слишком молода.
— У тебя будут наилучшие рекомендации. — Он сказал это с такой уверенностью, что мне подумалось, не иначе как он уже все обдумал, и теперь требовалась только мое согласие.
— Тогда… тогда… я согласна! — Я всегда воображала себе, что если мне выпадет шанс покинуть Чалокс и устремиться к неизвестности далеких звезд, то я ни минуты не буду колебаться. А вот сейчас, сказав, что поеду, я почувствовала, что у меня как-то неприятно засосало под ложечкой. Как будто, стоя на пороге открытой двери, я ощущала безопасность оставляемой комнаты намного сильнее.
— Вот и отлично! — Он снова развернул мой стул так, что я смотрела ему в лицо. — Но помни, Килда, я обеспечу тебе средство только для первого шага, а уж как ты пойдешь дальше, зависит только от тебя. Вот что я могу для тебя сделать. Я назначу тебя одним из моих внепланетных репортеров. Ты будешь поддерживать свои навыки, записывая и отсылая для меня все, что, по твоему мнению, сможет пополнить эту библиотеку.
Я почувствовала, как напряжение внутри меня ослабевает. Теперь во мне зажглась искорка волнения. Наверняка немного я могла добавить к той огромной сокровищнице материалов из тысяч… из сотен тысяч миров, которую хранил Лазк Вольк. Но даже если всего несколько моих сообщений окажутся достойными для включения в библиотеку, это будет для меня большой честью.
— Так что решено, — оживленно сказал он. — Остальное предоставь мне. А сейчас — мне нужен обзорный доклад о Рухкарве в сравнении с три-ди записями с Икскотала!
Я занялась изучением двух лент с археологическими тайнами для этого обзора. В различных заботах пролетели три дня, заполненные работой. В сущности, я была так занята, выискивая захороненные временем факты — которыми никто не интересовался многие годы, — что на третью ночь, когда я вернулась к себе в комнату и со вздохом скинула с ног тапочки, у меня появилось подозрение, что Лазк Вольк беспрерывно гонял меня из одного конца архива в другой в каких-то своих собственных целях.
На четвертое утро, придя отчитываться о проделанной работе, я обнаружила, что он не обставлен рядами ящиков с лентами, а попивает чашечку кофе и пристально разглядывает проекционный экран, будто на нем сложные формулы. Когда я вошла, он остро взглянул на меня, потом указал правой нижней рукой на коробку на углу стола.
— Возьми это и надень. В десятом часу у тебя собеседование с джентльфем Гаской Зобак. Она остановилась в «Двойной Звезде».
— Надеть что?
— Одежду, соответствующую одежду, девочка! Если пойдешь в город в этом, — он указал на мое детдомовское платье, наряд из одного предмета, предназначенный для работы, а не для выхода, — то станешь центром внимания, хотя оно, предполагаю, будет тебе безразлично.
Я согласилась с этим и унесла коробку в кладовую неподалеку. Но была несколько удивлена, увидев содержимое. У меня был один наряд, который я иногда одевала, когда выполняла поручения, требовавшие выхода в город. Он был таким же простым, как и униформа, и однозначно свидетельствовал, что я училась в детском доме. Но эти изумительные изделия из шелковой ткани разительно от него отличались. Я видела, что такое носят — но только дочери семей, наделенных землей.
Здесь была пара брюк свободного покроя богатого темно-фиолетового оттенка. Сверху одевался пиджак такого же цвета, но из другой ткани: он была плотный и по фактуре походила на мех, с длинными рукавами, доходившими до пальцев; от пояса до горловины был отделан рядом серебряных пряжек. Пояс из такого же металла плотно облегал талию.
Мои волосы были намного короче, чем у любой женщины за пределами детского дома. Но, чтобы прикрыть голову, в коробке была и вуаль из серебристой ткани; у отверстий для глав были блестящие ободки; она закрывала меня до бедер сзади и до талии спереди. В таком наряде я была хорошо замаскирована, и уж конечно никто из моих детдомовских знакомых не узнал бы меня.
Когда я вернулась к Лазку Вольку и краем глаза заметила свое отражение на экране зеркала, то была так изумлена, что даже слегка вскрикнула. Он кивнул, подтолкнув ко мне транспортировочный диск.
— Очень хорошо. — Он одобрил мой маскарадный наряд — а именно такой мне показалась эта одежда. — Джентльфем Зобак приписана к планете Дилан. У нее двое детей, сын и дочь, оба довольно маленькие. Из-за слабого здоровья она подала заявку на получение помощника по домашним делам. Ее муж находится на Дилане лишь временно — где-то на два года по планетному времени, я думаю. Вряд ли Зобаки останутся дольше. Но у них есть связи, чтобы запросить дополнительную прислугу, так что если ты им понравишься, они, может быть, откроют тебе и другие двери. А теперь, тебе лучше поторопиться. Ни в коем случае не стоит заставлять джентльфем ждать.
Наверное, мне ни в коем случае не стоило заставлять моего будущего работодателя ждать, но, когда я добралась до «Двойной Звезды», выяснилось, что здесь ситуация была прямо противоположной. Меня провели в дальнюю приемную, где я обнаружила и других соискательниц. Там сидели две женщины; вид у них был такой, будто они прождали уже слишком долго. Так как мы все следовали традиции закрывать лицо вуалью в присутствии незнакомых, единственное, что я видела, была их одежда, очень похожая на мою, но другого цвета и качества. Скучая, я стала рассматривать соискательниц-конкуренток.
На одной была одежда рыжего цвета. Я заметила две залатанные щели в ее вуали. А видневшиеся руки (ее рукава были намного короче моих) были красными и огрубелыми, как от тяжелой работы. У меня сложилось впечатление изнуренного среднего возраста. Другая, сидевшая напротив меня, была в голубом, но в чрезмерной вычурности покроя пиджака было что-то дешевое (рукава доходили до кончиков пальцев, как бы надменно выставляя напоказ аристократические замашки владелицы, которой не было нужды беспокоиться о работе руками). А отверстия для глаз не только были отделаны блестящей тканью (в то время как у ее соседки они были из простого материала), эта отделка была такой ширины, что ослепляла смотрящего блеском.
Первой пригласили измотанную работой женщину, и больше она не возвращалась; затем мою слишком блестящую конкурентку, которая тоже не вернулась. Я догадалась, что, наверное, они ушли через другую дверь. Наконец, робот-слуга подал резкий приглашающий знак в мою сторону.
Комната, в которую я вошла, была типичной роскошной комнатой большой гостиницы. Но ее нынешняя обитательница внесла свои изменения. Она полулежала в постели, откинувшись назад, — а поверхность перед ней была усыпана разнообразными предметами, предназначенными или для развлечения, или для ухода за ее персоной.
Я по правилам вежливости откинула вуаль и встретилась с ней взглядом. На вид она была очень маленькой и хрупкой. Волосы выбелены по моде и выкрашены в очень яркий зеленый цвет, контрастировавший с белизной кожи. Она представляла собой вершину моды — такое я видела только в телепередачах.
Хотя для удобства посетителей предназначались два кресла, она жестом указала мне на пуфик без спинки рядом с кроватью, и долго пристально смотрела на меня, не произнося ни слова. У нее был капризный рот, а руки почти все время двигались, перебирая вещи, лежавшие, на кровати перед ней, хотя она при этом не смотрела, что брала, и почти сразу же это бросала.
— Ты Килда с'Рин. — Она не столько спрашивала, сколько утверждала; таким тоном можно было назвать какой-нибудь предмет — как будто, если бы я не была Килдой, мне пришлось бы ей стать. Интересно, было ли это сказано для того, чтобы я начала волноваться? — тоном, каким она всегда говорила с потенциальными претендентами.
— Это так, джентльфем. — Я восприняла ее утверждение как вопрос и ответила на него.
— По крайней мере, ты молода. — Она продолжала пристально меня разглядывать. — По твоим данным, ты хорошо подготовлена в области образования. Ты из детского дома. — Теперь в голосе звучала нотка любопытства, будто мои биографические данные вызывали у нее некоторый интерес. — Ты ведь понимаешь, что это только временная работа? Нам придется поехать в этот ужасный приграничный мир на год, может, на два, потому что мой муж здесь служит. Ты хорошо переносишь полеты?
Как я могла ответить на вопрос, если никогда не была ни на одном корабле? Но не думаю, чтобы она действительно интересовалась ответом, потому что она понеслась дальше.
— А я нет, ну просто ужасно. Я немедленно впадаю в перелетный сон, сразу же, как взлетаем. Но Бартаре и Оомарк не могут спать в течение всего перелета — они еще слишком маленькие. Так что во время бодрствования тебе придется позаботиться о них. Не знаю… ты молода… — То, что сперва ее, по-видимому, порадовало, теперь, казалось, вызывало сомнения. — С Бартаре довольно сложно, даже очень сложно. Ею нужно управлять.
Сейчас у нее восьмилетний уровень обучения, и он еще будет расти, как нам сказали. Ты должна будешь обеспечить мотивацию, которая обеспечит этот интеллектуальный рост. Но, впрочем, ты ведь получала подготовку в детском доме, так что должна все об этом знать. А у меня нет времени и сил, чтобы проводить еще собеседования с неинтересными женщинами — или с неподходящими. Тебе придется заняться этим.
Было ясно: ее выбор окончательно сделан. И хотя по ее словоизлияниям угадывалось, что меня ждет полное требовательности и изводящее будущее, я знала, что Лазк Вольк прав. Это была практически единственная дверь, открытая для меня, и только так у меня могло появиться иное будущее.
Она едва ли выслушала мое согласие. Вместо этого сразу приступила к инструктажу насчет того, где я должна с ними встретиться. И тут выяснилось, что у меня всего два дня до отъезда. Это мне не понравилось, но я не успела издать еще и звука протеста, как она изрекла последний приказ.
— Слуга проводит тебя в детскую. Ты должна познакомиться с ними, а они должны увидеть тебя. Туда… И помни — в 11 часов на седьмой день… вечер.
Мне не удалось завершить церемонию прощания — слуга вывел меня из комнаты в коридор. Там он остановился перед другой дверью и отправил предупредительный звонок, хотя и не стал ждать разрешения войти. Казалось, джентльфем обращалась со своими детьми так же, как и со своими подчиненными, без особых церемоний. Меня прислали сюда, чтобы я рассматривала и чтобы рассматривали меня — вот и все.
Действительно, я учила детей в детском доме. Но там всегда царила атмосфера сдержанности и дисциплины. Детей туда отбирали самым тщательным образом. Те, у кого были проблемы с характером, получали профессиональное образование где-нибудь в другом месте. Дети, которых я учила, были хорошими и прилежными учениками, уже введенными в рамки практического обучения. Я воспитывала детей, которые явно имели желание использовать свои мозги. Так что комментарии моей шефини о том, чтобы подстегивать ее дочь к дальнейшим достижениям, имели смысл и не были мне незнакомы. Но интуиция подсказывала мне, когда я еще только входила в комнату, что это вряд ли будет напоминать обычное преподавание в детском доме.
Комната была такой же роскошной, как и та, которую занимала их мать, но это была только гостиная. Всякая всячина, вроде той, что изобиловала на постели их матери, была беспорядочно рассыпана на столе под лампой. Но один предмет, похоже, оказался столь интересным, что ни один ребенок не поднял глаз.
Бартаре была миниатюрной, худой и изящно выглядящей, как и ее мать. Но без вялости. Напротив, в ее маленьком худеньком теле чувствовалась такая концентрация напряжения, как и та, что временами проявлял и Лазк Вольк. Ее волосы были откинуты назад, открывая лицо, заостренное книзу маленьким подбородком, и схвачены серебряными шнурами, блестевшими тем сильнее, что обрамляли иссиня-черные волосы. У нее были очень четко очерченные брови, смыкающиеся над носом и выглядящие на лице сплошной линией. Ресницы очень густые и почти такие же черные, как и волосы; кожа — контрастно бледная, на щеках нет и тени румянца, а губы едва розоватые.
Платье было темно-зеленого цвета — странный цвет для ребенка, — и именно он потом всегда ассоциировался у меня с Бартаре. Полоской материала такого же цвета она как раз пеленала одну из маленьких резных фигурок, какие сельские жители ставят у себя в кухне как оберег от темных сил; только эта, на первый взгляд такая же простая, была чуть более утонченной. К примеру, вокруг головы обкручен металлический провод — в качестве короны.
Оомарк наблюдал, как его сестра облачает фигурку. Хотя он был младше, но, пожалуй, на палец выше, ширококостный и крепкий на вид. Лицо его было еще по-детски круглым, и сейчас на нем застыло странное выражение, примерно такое, будто он одновременно заворожен и обеспокоен тем, что делает его сестра — необычный взгляд, если учесть, что он смотрел, как пеленали куклу.
Он взглянул на меня. Потом наклонился и взял сестру за руку, почти застенчиво; по жесту видно было, что он благоговел перед ней и все же понимал, что надо как-то привлечь ее внимание.
— Посмотри, Бартаре, — он показал на меня пальцем.
Бартаре подняла голову. Ее взгляд был проницательным, оценивающим и как-то очень меня встревожил. Я была потрясена, как если бы под внешностью маленькой девочки-ребенка я встретилась с чем-то старым, авторитарным и слегка злобным. Но это длилось всего мгновение. Бартаре положила куклу, с такой заботой, с которой откладывают важную ручную работу, отошла от стола и исполнила один из тех реверансов, какие дети ее сословия используют как вежливое приветствие.
— Я Бартаре, а это Оомарк. — У нее был чистый и приятный голос. Только когда она стрельнула в меня взглядом из-под полоски бровей, я немного поостыла.
— Я Килда с'Рин, — ответила я. — Ваша мама попросила меня…
— Посмотреть на нас и дать нам посмотреть на тебя. — Она кивнула. — Это значит, что именно ты собираешься поехать с нами на Дилан. Я думаю… — Она остановилась на секунду, и потом выразилась довольно странно. — Думаю, мы, может, и сойдемся. — Но было ли слово «может» под ударением или безударным, был ли это намек на запасные варианты, служило ли это предупреждением?
Многое из того, о чем мы говорили при первой встрече, я сейчас не могу вспомнить. Оомарк вообще так и не заговорил после того, как заметил, что я в комнате. Однако его сестра продемонстрировала не только безупречные манеры, но и тот факт, что она была ребенком исключительного ума и самообладания. Она… да, ничего плохого я о ней сказать не могу. И, тем не менее, все время, что мы были вместе, меня не покидало какое-то беспокойство, как будто мы обе только играли роли.
Как-то среди файлов Лазка Волька я видела ленту, показывающую театральную постановку из другого мира. Актеры и актрисы носили изысканные обрядовые маски, удерживаемые за палку. У каждого их было несколько, прикрепленных изящными цепочками к поясам. Когда наставало время говорить, они выбирали ту или иную маску и держали ее перед собой, декламируя стихи, но не прямо у лица. Именно это пришло мне в голову: мне показалось, что и Бартаре, и я держали маски, и то, что скрывалось за масками, очень отличалось от нашего напыщенного вежливого разговора.
И все же я обеспокоилась не настолько, чтобы отказаться от работы. По сути дела, как только я подавила первоначальное чувство беспокойства, Бартаре заинтриговала меня, и я решила, что, возможно, предстоящий год окажется интересным для нас обеих. Кроме того, я пришла к выводу, что Оомарк находился в тени сестры и, возможно, только выиграет от особого внимания. В любом случае, я вернулась в детский дом вполне довольная сделкой, которую Лазк Вольк подбросил мне, готовая порвать со своей старой жизнью и подняться навстречу новому — прочь с этой планеты.