Она надолго задумалась, затем обернулась к Камню и возложила руки на головы искрящихся фигур.
— Храните границы, пока не придёт время их нарушить. Увы, маг Йост в своём праве — я не властна нарушить Договор, далее наша Матерь-Ветер может лишь нести зелёное знание в легчайших из сновидений. Но помните, лесной люд, придут те, у кого будет оружие пострашнее ваших дубин! Поставьте стражу у Камня, слушайте его зов. Не выходите из леса, какое бы зло ни творилось рядом с его границами. Этот выбор сделан не нами, но пока мы, подобно магам, должны оставаться в стороне.
Она снова протянула руки к изображённым на Камне фигурам — столь схематичным, что одно можно было сказать с уверенностью: это двуногие существа — только сейчас её пальцы коснулись не голов, а тех мест, где у фигур, будь они живыми, билось бы сердце.
И снова удар тяжёлых дубин гулом разнёсся под зелёными кронами, а лесные женщины затянули песню, похожую на колыбельную. Три раза это повторялось, слаженно, как по команде, хоть она и не подавала им никакого знака.
— Трижды призванный…
На сей раз её голос нёс Ветер, поднимающийся из Камня, и с ним в лес возвращалось дыхание жизни. Память многих здешних обитателей простиралась лишь от восхода и до заката, они бы никогда не удержали в голове события этого дня — но Ветер не забудет, он будет напоминать то, что надо знать, столько, сколько потребуется.
Земнородная вновь коснулась фигур и — словно Камень в ответ раскрыл ей объятия — растворилась, ушла в его серую поверхность. Под изумлённый возглас лесного люда рисунок на Камне рассыпался, искры возобновили свою пляску на Камне, как пыль в столбе света.
Один из самых крупных лесных людей поднял голову. Его широкие ноздри дрожали, как будто он почуял дурной запах — зловоние, которое сам Ветер отказался бы нести.
— Злой человек пришёл… — Слова мешались с голосом Ветра, мохнатое лицо застыло в безжалостной гримасе, не обещающей врагу ничего хорошего. — Мы сторожим лес. Но, — тут говоривший подошёл к Камню, осторожно, чтобы не коснуться его, — пусть все знают. Если кто-то чистый сердцем придёт искать убежище под широкими крылами Ветра — он будет в безопасности. Она не запретила этого, она поступила бы так же.
— Лесной люд — и мужчины с дубинами, и женщины, поющие Ветер, и детёныши — разошлись. На поляне воцарились мир и покой… до поры.
Стирмиру, однако, покоя не было. Эразм со своей жуткой свитой двинулся прямо туда, где в сумрачном небе торчал сломанный клык полуразрушенной башни — тучи собирались над ним, как будто под действием некой силы. Цветы, которыми пестрели поля и живые изгороди, померкли и увяли, их посеревшие лепестки сыпались на землю, точно побитые внезапными заморозками.
Снова и снова Юржик поднимал руки к ушам, которые отказались ему служить — не было ни птичьего крика, ни блеянья обезумевших овец, лишь стрекот, служивший гоббам речью. От этого звука он был бы рад избавиться, если бы мог. Как прикованный, ковылял юноша за тощей кобылой мага. Больше он не чувствовал волн ужаса, исходящих от несчастной лошади, и не пытался смотреть на всадника. Спереди доносилось монотонное бормотание, однако слова эти ничего не значили для молодого пастуха — было слышно лишь, что интонации меняются от просительной к властной, торжествующей.
Эразму же поездка по новым владениям доставляла доселе неизведанное, пьянящее удовольствие. Он никогда (по крайней мере, вот уже полгода) не сомневался, что так все и будет. Однако эта маленькая победа подействовала на него, как глоток сидра на усталого косаря, полдня не разгибавшего спины на поле.
В этом деревенском увальне, которого оказалось так легко подчинить, таится свежая сила беспечной юности — прекрасный крепкий напиток. Таких будет ещё много, очень много, и все они в его власти. Хотя торопиться не стоит. В состязании не всегда побеждает быстрейший. Залог истинной победы кроется в неспешности подготовки.
По пути к башне тот, кого властительница леса нарекла отродьем Тьмы, так и не встретил никакого сопротивления. Надо будет, конечно, устроить несколько показательных казней, чтобы здесь надолго запомнили. Вечно голодные в этом чужом для них мире гоббы как нельзя лучше годятся в исполнители.
Так Стирмир стал домом живых мертвецов. Правда, не сразу, ведь Эразму нравилось растягивать удовольствие. Он мог позволить себе любую неспешность — никто не пытался выступить против него. Иногда, впрочем, он подумывал, не высосать ли это мужичьё разом, и пусть смотрят, как рушится всё, что составляло их никчёмные жизни. Порой отнимать чужую магию наскучивало, и Эразму становилось так же тоскливо, как в Цитадели знаний. Сколько раз он, задрёмывая, слушал, как очередной престарелый глупец досконально разбирает ту или иную сторону силы, которая ждала лишь того, кто придёт и возьмёт её всю без остатка. Валарианские маги слишком стары и слишком цепляются за древние легенды, в них не осталось честолюбивых устремлений, воли к победе. И всё же Эразм пока не пытался следить за ними, хотя способов знал достаточно. Медленность и осторожность, медленность и осторожность — вот самый верный путь к окончательной победе, напоминал он себе.
Поначалу лес не обращал внимания на нового стирмирского властителя, который весь сосредоточился на увеличении собственного могущества, черпая его из покорённых крестьян и того, что они с любовью и заботой взрастили на полях. Большую часть собранной мощи Эразм мудро запасал на будущее. Гоббы сгоняли людей на ремонт башни, повелитель же её иногда объезжал границы своих владений.
Во время этих поездок Эразм изучал местность и сделал несколько полезных открытий. Один из данов — кланов, семей или как там называли себя эти недоумки — владел талантом в большей мере, чем прочие. До сих пор Эразм не трогал их, а гоббам не позволял даже резать их скот. Если легенды не лгут и у этих червей в самом деле есть какие-то способности, то прежде, чем их отнимать, следует выяснить, в чём они заключаются.
Эразм пришёл, чтобы брать магию, а не отдавать её. Мысль о том, что кто-то из стирмирцев сможет противостоять ему, который так долго, так тщательно отбирал свои знания и оттачивал свои умения, была, конечно, смехотворной. И всё же дан Фирта до поры до времени оставался нетронутым. Возможно, эти люди и впрямь обладали каким-то особым природным чутьём, ибо в тот день, когда Эразм пришёл в долину, они затворили ворота от всех, даже от прочих данцев.
В домашнем кругу всё шло по заведённому обычаю, как будто в Стирмире ничто не изменилось. Маг наблюдал за ними и даже составил в уме небольшой список: несколько мужчин, один очень старый, второй давно уже не юный, несколько не блещущих могуществом подростков и несколько мальчишек.
И ещё женщины. В Цитадели знаний никто не спорил, что талант, с которым рождаются женщины, отличается от мужского и нередко превосходит его. В дане Фирта была древняя старуха, которая редко попадалась на глаза птицам-соглядатаям, потому что почти не выходила из дома, женщина средних лет, две молоденькие и едва научившаяся ходить малышка. В том же доме жила ещё одна женщина, и её присутствие следовало как следует обдумать. Что привело её в дан Фирта в тот самый день, когда пришёл Эразм, и почему она осталась? С другой стороны, сейчас ей уже некуда возвращаться, потому что в один из своих набегов гоббы не оставили от её прежнего дома камня на камне.
Да, несмотря на всю уверенность в собственных силах, Эразм ощущал дан Фирта, как занозу между лопаток. Чем раньше получится с ними разобраться, тем лучше.
И почему его мысли постоянно возвращаются к младшей девушке? Как будто он что-то забыл, а оно вертится в голове и не даёт покоя… Ну что ж, сегодня он снова засядет за книги, которые теперь хранились в одной из лучших комнат башни, отведённой под библиотеку. Эразм вынес из запечатанного подвала Цитадели знаний целую полку книг, хотя до сих пор сумел разобраться только с четырьмя. Впрочем, пока и этого достаточно.
Взволнованный неожиданно разыгравшимся любопытством, Эразм поворотил лошадь к башне и краем глаза успел уловить необычайно чёткий образ леса. С такого расстояния нелегко было уверенно разглядеть… что? Бродячее дерево, отступившее в сумерки чащи?
Что за чушь, разумеется, такого быть не могло!
7
8
— Храните границы, пока не придёт время их нарушить. Увы, маг Йост в своём праве — я не властна нарушить Договор, далее наша Матерь-Ветер может лишь нести зелёное знание в легчайших из сновидений. Но помните, лесной люд, придут те, у кого будет оружие пострашнее ваших дубин! Поставьте стражу у Камня, слушайте его зов. Не выходите из леса, какое бы зло ни творилось рядом с его границами. Этот выбор сделан не нами, но пока мы, подобно магам, должны оставаться в стороне.
Она снова протянула руки к изображённым на Камне фигурам — столь схематичным, что одно можно было сказать с уверенностью: это двуногие существа — только сейчас её пальцы коснулись не голов, а тех мест, где у фигур, будь они живыми, билось бы сердце.
И снова удар тяжёлых дубин гулом разнёсся под зелёными кронами, а лесные женщины затянули песню, похожую на колыбельную. Три раза это повторялось, слаженно, как по команде, хоть она и не подавала им никакого знака.
— Трижды призванный…
На сей раз её голос нёс Ветер, поднимающийся из Камня, и с ним в лес возвращалось дыхание жизни. Память многих здешних обитателей простиралась лишь от восхода и до заката, они бы никогда не удержали в голове события этого дня — но Ветер не забудет, он будет напоминать то, что надо знать, столько, сколько потребуется.
Земнородная вновь коснулась фигур и — словно Камень в ответ раскрыл ей объятия — растворилась, ушла в его серую поверхность. Под изумлённый возглас лесного люда рисунок на Камне рассыпался, искры возобновили свою пляску на Камне, как пыль в столбе света.
Один из самых крупных лесных людей поднял голову. Его широкие ноздри дрожали, как будто он почуял дурной запах — зловоние, которое сам Ветер отказался бы нести.
— Злой человек пришёл… — Слова мешались с голосом Ветра, мохнатое лицо застыло в безжалостной гримасе, не обещающей врагу ничего хорошего. — Мы сторожим лес. Но, — тут говоривший подошёл к Камню, осторожно, чтобы не коснуться его, — пусть все знают. Если кто-то чистый сердцем придёт искать убежище под широкими крылами Ветра — он будет в безопасности. Она не запретила этого, она поступила бы так же.
— Лесной люд — и мужчины с дубинами, и женщины, поющие Ветер, и детёныши — разошлись. На поляне воцарились мир и покой… до поры.
Стирмиру, однако, покоя не было. Эразм со своей жуткой свитой двинулся прямо туда, где в сумрачном небе торчал сломанный клык полуразрушенной башни — тучи собирались над ним, как будто под действием некой силы. Цветы, которыми пестрели поля и живые изгороди, померкли и увяли, их посеревшие лепестки сыпались на землю, точно побитые внезапными заморозками.
Снова и снова Юржик поднимал руки к ушам, которые отказались ему служить — не было ни птичьего крика, ни блеянья обезумевших овец, лишь стрекот, служивший гоббам речью. От этого звука он был бы рад избавиться, если бы мог. Как прикованный, ковылял юноша за тощей кобылой мага. Больше он не чувствовал волн ужаса, исходящих от несчастной лошади, и не пытался смотреть на всадника. Спереди доносилось монотонное бормотание, однако слова эти ничего не значили для молодого пастуха — было слышно лишь, что интонации меняются от просительной к властной, торжествующей.
Эразму же поездка по новым владениям доставляла доселе неизведанное, пьянящее удовольствие. Он никогда (по крайней мере, вот уже полгода) не сомневался, что так все и будет. Однако эта маленькая победа подействовала на него, как глоток сидра на усталого косаря, полдня не разгибавшего спины на поле.
В этом деревенском увальне, которого оказалось так легко подчинить, таится свежая сила беспечной юности — прекрасный крепкий напиток. Таких будет ещё много, очень много, и все они в его власти. Хотя торопиться не стоит. В состязании не всегда побеждает быстрейший. Залог истинной победы кроется в неспешности подготовки.
По пути к башне тот, кого властительница леса нарекла отродьем Тьмы, так и не встретил никакого сопротивления. Надо будет, конечно, устроить несколько показательных казней, чтобы здесь надолго запомнили. Вечно голодные в этом чужом для них мире гоббы как нельзя лучше годятся в исполнители.
Так Стирмир стал домом живых мертвецов. Правда, не сразу, ведь Эразму нравилось растягивать удовольствие. Он мог позволить себе любую неспешность — никто не пытался выступить против него. Иногда, впрочем, он подумывал, не высосать ли это мужичьё разом, и пусть смотрят, как рушится всё, что составляло их никчёмные жизни. Порой отнимать чужую магию наскучивало, и Эразму становилось так же тоскливо, как в Цитадели знаний. Сколько раз он, задрёмывая, слушал, как очередной престарелый глупец досконально разбирает ту или иную сторону силы, которая ждала лишь того, кто придёт и возьмёт её всю без остатка. Валарианские маги слишком стары и слишком цепляются за древние легенды, в них не осталось честолюбивых устремлений, воли к победе. И всё же Эразм пока не пытался следить за ними, хотя способов знал достаточно. Медленность и осторожность, медленность и осторожность — вот самый верный путь к окончательной победе, напоминал он себе.
Поначалу лес не обращал внимания на нового стирмирского властителя, который весь сосредоточился на увеличении собственного могущества, черпая его из покорённых крестьян и того, что они с любовью и заботой взрастили на полях. Большую часть собранной мощи Эразм мудро запасал на будущее. Гоббы сгоняли людей на ремонт башни, повелитель же её иногда объезжал границы своих владений.
Во время этих поездок Эразм изучал местность и сделал несколько полезных открытий. Один из данов — кланов, семей или как там называли себя эти недоумки — владел талантом в большей мере, чем прочие. До сих пор Эразм не трогал их, а гоббам не позволял даже резать их скот. Если легенды не лгут и у этих червей в самом деле есть какие-то способности, то прежде, чем их отнимать, следует выяснить, в чём они заключаются.
Эразм пришёл, чтобы брать магию, а не отдавать её. Мысль о том, что кто-то из стирмирцев сможет противостоять ему, который так долго, так тщательно отбирал свои знания и оттачивал свои умения, была, конечно, смехотворной. И всё же дан Фирта до поры до времени оставался нетронутым. Возможно, эти люди и впрямь обладали каким-то особым природным чутьём, ибо в тот день, когда Эразм пришёл в долину, они затворили ворота от всех, даже от прочих данцев.
В домашнем кругу всё шло по заведённому обычаю, как будто в Стирмире ничто не изменилось. Маг наблюдал за ними и даже составил в уме небольшой список: несколько мужчин, один очень старый, второй давно уже не юный, несколько не блещущих могуществом подростков и несколько мальчишек.
И ещё женщины. В Цитадели знаний никто не спорил, что талант, с которым рождаются женщины, отличается от мужского и нередко превосходит его. В дане Фирта была древняя старуха, которая редко попадалась на глаза птицам-соглядатаям, потому что почти не выходила из дома, женщина средних лет, две молоденькие и едва научившаяся ходить малышка. В том же доме жила ещё одна женщина, и её присутствие следовало как следует обдумать. Что привело её в дан Фирта в тот самый день, когда пришёл Эразм, и почему она осталась? С другой стороны, сейчас ей уже некуда возвращаться, потому что в один из своих набегов гоббы не оставили от её прежнего дома камня на камне.
Да, несмотря на всю уверенность в собственных силах, Эразм ощущал дан Фирта, как занозу между лопаток. Чем раньше получится с ними разобраться, тем лучше.
И почему его мысли постоянно возвращаются к младшей девушке? Как будто он что-то забыл, а оно вертится в голове и не даёт покоя… Ну что ж, сегодня он снова засядет за книги, которые теперь хранились в одной из лучших комнат башни, отведённой под библиотеку. Эразм вынес из запечатанного подвала Цитадели знаний целую полку книг, хотя до сих пор сумел разобраться только с четырьмя. Впрочем, пока и этого достаточно.
Взволнованный неожиданно разыгравшимся любопытством, Эразм поворотил лошадь к башне и краем глаза успел уловить необычайно чёткий образ леса. С такого расстояния нелегко было уверенно разглядеть… что? Бродячее дерево, отступившее в сумерки чащи?
Что за чушь, разумеется, такого быть не могло!
7
ЦВЕТЫ увядали, и вместе с ними земля лишалась последних красок. Люди безрадостно ковыляли по полям, но их новый властитель насыщал только свой собственный неутолимый голод. Поля тоже были сероватые, а колосья пшеницы загнивали, не созрев.
Юржику теперь нечего было пасти — то, что осталось от овечьей отары, стало дичью для гоббов. Дома он лишился, и боль утраты днём и ночью пожирала его изнутри. По рождению юноша не принадлежал к дану Фирта: когда-то дан принял его, сироту, ещё не умевшего ходить, благодаря узам очень отдалённого родства.
От прочих данов долины остались одни развалины. По никому не ведомой причине повелитель пока не трогал дан Фирта, хотя и упивался тем страхом, который рождала постоянная угроза. В голове Юржика поселилась глухая пустота — он стал будто полоумным и лишь гадал иногда, почему Эразм не вытянул жизнь из его приёмного клана, как вытянул из других.
Юржик был во дворе крепости, черпал воду из вонючего колодца, который прежде стоял заколоченным. Может, именно потому, что Эразм первым подчинил его своей воле, юноша остался в ближайшем окружении мага.
Он знал, что повелитель демонов — и его тоже — въехал во двор, окружающий основание башни, но не смел поднять глаза, до тех пор пока кривая когтистая лапа Карша, предводителя гоббов, не опустилась на его плечо. Тогда Юржик посмотрел на Эразма и отрешённо заметил, что даже богатые одеяния меркнут в этих стенах, которые измученные мужчины и женщины с каждым днём возводили все выше на древнем основании.
— Эй, слизняк.
Повелитель поманил его пальцем. Юржик, даже если бы захотел, не мог бы противиться этому властному зову, тем более когда его держал предводитель гоббов. Каким-то образом он собрался с силами и посмотрел в бесстрастные глаза мага, читавшие его как открытую книгу.
— Сколько тебе лет? — прозвучал вопрос.
Слова приходили все с большим трудом — теперь, когда Тьма поглотила их, у стирмирцев не осталось, о чём говорить. Правда, на мгновение мысли Юржика как будто слегка прояснились, одновременно вернулось и чувство страха. Он закашлялся и едва не задохнулся, словно ветер швырнул ему пыль в лицо, однако ответил так быстро, как мог.
— Прошлым летом меня допустили к покосу, — выпалил юноша эти теперь уже бессмысленные для него слова.
Повелитель улыбнулся.
— Не слишком стар и не слишком юн, чтобы медлить, — пробормотал он. — Негоже пренебрегать подходящим инструментом. Отправляйся на кухню, слизняк, выбрось эти лохмотья и вымойся как следует. — Повелитель зажал нос, показывая, что думает о чистоплотности бывшего пастуха. — Потом пойдёшь с Каршем. Может быть, — сказал он, кивая своим мыслям, — ты-то мне и нужен.
Не выпуская из рук теперь уже полные ведра с водой, Юржик поплёлся на кухню, за его спиной маячил Карш.
Кухня была на первом этаже башни, её душный запах мешался с вонью, которая чуть ли не туманом клубилась вокруг гоббов. Здесь суетились две женщины: одна разводила огонь в грязной печи, другая разделывала сочащийся кровью шмат мяса. На лице у неё был свежий синяк от щеки до подбородка, с уголка губ стекала струйка крови.
Женщины даже не посмотрели на вошедших, только та, что с синяком, кивком велела поставить ведра под стол. Карш отвечал жуткой ухмылкой.
— Этот… — (ранее повелитель с помощью магии сделал так, чтобы люди и гоббы могли понимать друг друга), — моется и идёт наверх. — Гобб махнул в сторону лестницы. — Повелитель сказал, чтобы был голый, никакого тряпья.
Женщина молча вытащила одно ведро из-под стола. Вторая достала кусок грубого мыла и протянула Юржику. Затем они вернулись к работе. Карш уселся на лестнице и не спускал голодного взгляда с тела пастуха, как будто перед ним редкий деликатес.
Вымывшись настолько чисто, насколько это было возможно, Юржик опрокинул ведро в вонючий водосток. На кухне стояла жара, но его охватила дрожь неведомого прежде стыда.
— Пошёл! — нетерпеливо рыкнул гобб, и Юржик заторопился по холодным ступеням. Наверху показалась площадка. По правую руку была закрытая дверь, однако лестница тут не кончалась, и гобб приказал подниматься выше.
Что-то переменилось в воздухе. Сюда не долетали запахи кухни, и на одно отчаянное мгновение Юржику почудилось, будто с верхнего этажа на него повеял доброжелательный Ветер. Впрочем, в следующий миг юноша понял, что хотя новые запахи заглушали прежнюю вонь, в них не чувствуется ни аромата живых цветов, ни радости, ни облегчения.
На этом этаже тоже оказалась закрытая дверь, но ступени не кончались и здесь. Лестница, которая вела наверх, была грубее, новее и уже: огромный гобб не сумел бы в неё протиснуться. Однако он и не стал подниматься выше, лишь гулко постучал в дверь, когтистой лапой придерживая Юржика за плечо.
Ни звука не раздалось с другой стороны. Дверь распахнулась, и взгляду предстала занавесь, такая чёрная, как будто там и нет никакой комнаты. Карш, не давая юноше времени на раздумья, швырнул его в практически невидимый проход.
Юноша попал в комнату, полную таких красок и света, какие он уже почти позабыл.
Эразм сидел в причудливом кресле — казалось, оно собрано из изогнутых костей какого-то огромного животного, — утопая в алых бархатных подушках.
Рядом стоял стол, где на подставке дымчатого камня сверкал хрустальный шар, служивший, видимо, каким-то сосудом, поскольку в нём кружился водоворот тьмы и красок. Были здесь и два канделябра. Юржик вздрогнул, когда их заметил.
Эти канделябры предназначались для новогодних свечей, которые можно зажигать только один час в году после специального ритуала. Прежде они лежали в большом сундуке десятого хранителя пастбищ. Но Юржик собственными глазами видел, как гоббы разорвали хранителя на части. В подсвечниках были теперь не лучшие свечи чистейшего воска, а кривоватые, зеленоватые палочки, которые светили ярче, чем те свечи, которые Юржику доводилось видеть в домах стирмирцев.
На другом конце стола лежали пергаментные свитки и стопка книг — старых, в деревянных переплётах с потускневшими металлическими застёжками. Там Юржик увидел несколько знакомых тетрадей — хозяйственные отчёты, которые каждый дан составлял ко Дню урожая. Их всегда писали в двух экземплярах: один хранился вместе с подсвечниками, второй — в дане Фирта.
Юржик уже отвык так долго сосредотачиваться на чём-либо — с появления повелителя у него не было на это ни сил, ни желания. Неужели Эразм ослабил свой контроль? Но зачем?
— Ближе, выйди на свет, — поманил повелитель. И снова юношу жаркой волной окатил стыд. По лицу Эразма нельзя было ничего понять, однако под взглядом этих жёлтых глаз Юржик почувствовал себя так, будто его бросили лицом в грязь.
— Повернись, медленно, — раздался следующий приказ.
Юржик подчинился, пытаясь отвлечься на то, что видел вокруг. Комната была богато убрана, хотя и в приглушённых тонах. Одна полка с разным склянками и запечатанными фиалами, другая — с книгами и свитками. На высоких подставках покоились две жаровни, над которыми клубился дым — видимо, потому-то на этом этаже и пахло совсем иначе. У стены стояла роскошная кровать (раньше она принадлежала Готфли из дана Санзон), накрытая несколькими меховыми покрывалами. Юржик сделал полный круг и снова посмотрел на Эразма, который листал одну из стирмирских тетрадей.
— Ты из дана Фирта?
— Я приёмыш, — покачал головой Юржик.
— Дан принимает детей, только если есть родство, — возразил Эразм. — Где и от кого ты родился и как стал приёмышем?
— Я сын Етты-мельничихи, отцом моим был Ован. В первый мой год разразилась буря, река снесла мельницу и убила почти всех, кто на ней жил. Прабабка матери принадлежала к дану Фирта, а у родни отца было достаточно сыновей. Меня принял дан Фирта.
Наступила тишина. Казалось, Эразм обдумывает что-то, что может иметь большое значение — а может и не иметь.
— Тем не менее, — протянул он, — ты с ними в кровном родстве. Ты хорошо знаешь ту, кого зовут Сулерной?
— Как сестру, — ответил Юржик, потрясённый внезапной переменой темы. — Я хоть и приёмыш, но они решили, что моя кровь — кровь Фирта…
— Кровь? — Маг приподнялся в кресле, слова юноши привлекли его внимание. — Кровь или… магия?
Юржик, ничего не понимая, мотнул головой, но повелитель вновь улыбнулся.
— Может быть, ты и станешь моим помощником.
Юржику достало силы — и мужества — спросить:
— Как Карш?
— Не совсем. Посмотри вокруг, слизняк. Когда-то я был так же глуп и безволен, как и ты. Есть много способов заставить магию служить и много
— Я? — других, чтобы призвать её. Этажом ниже ты увидишь дверь, прикажи — и она откроется. То, что ты там найдёшь, твоё; если тебе достанет ума, то навсегда.
Гобб не дожидался его, чему Юржик очень обрадовался. Спустившись, он остановился перед дверью и произнёс:
— Откройся.
К изумлению юноши, дверь и в самом деле плавно отворилась. Здесь царил свет, удивительно много света, учитывая, что в комнате было единственное узкое окошко.
Юржик сделал пару шагов и посмотрел на мягкий пол, который проминался под ногами. Больше всего это походило на стерню: такое же тускло-жёлтое и густое, хотя на самом деле и не трава.
Дверь позади захлопнулась. Юржик резко повернулся, готовый выскочить наружу, и с удивлением обнаружил две щеколды: одну сверху, другую снизу. Юноша понимал, что попытка запереться может окончиться плохо — вдруг он задвинет щеколды, а отодвинуть не сможет, — однако всё-таки подёргал запоры. Они не поддались, и Юржик нехотя оставил дверь в покое.
Ковёр, так похожий на скошенный луг, устилал весь пол, кроме трёх участков, где стояли треноги для светильников. В углу — низенькая кровать (видимо, прежде она задвигалась под ту роскошную, что теперь стояла в комнате повелителя), рядом — стол со стулом. На столе стояла небольшая лампа, но она казалась перевёрнутой, так что освещала только лежащую под ней книгу. Напротив стола в стене располагалась занавешенная ниша. Юноша опасливо приблизился к ней, но обнаружил лишь место для одежды и узенькую полочку, на которой помещались кувшин и пустой таз.
Из мебели в комнате оставался ещё резной сундук, впрочем, на него Юржик старался не смотреть: стенки и крышка были изукрашены чудовищными резными фигурами, и в неясном свете чудилось, будто они шевелятся, не спуская выпученных глаз с бывшего пастуха.
Замка на сундуке не было. Юржику не хотелось касаться дерева: тщательно отполированное, оно тем не менее выглядело так, словно было изуродовано какой-то жуткой болезнью, каким-то лишаем, какого и в природе нет. Впрочем, крышка открылась довольно легко, и под ней оказалась одежда, которая могла бы принадлежать торговцу из далёких земель — покроем она отличалась и от простых крестьянских нарядов, и от ярких одеяний повелителя.
В комнате не было зеркала. Юржик не видел своей наготы и больше уже не мёрз. Всё же он неохотно принялся вынимать одежду.
Тот, кому она когда-то принадлежала, был одного с ним роста, но не так худ. Хотя Юржик и затянул ремень, одежда все равно висела мешком. В сундуке нашлись и башмаки; к сожалению, их пришлось отставить в сторону — слишком малы. Застегнув крючки на жилетке (которая все равно постоянно расстёгивалась, потому что была чересчур широкой), Юржик снова обошёл комнату и осмотрел всё, что в ней было. К юноше возвращался разум, а с ним и острота восприятия, от которой тот почти успел отвыкнуть.
Юржик не сомневался только в одном: пусть эта комната роскошна, как комната старейшины дана, но выходить из неё по собственной воле ему не дозволено. Наверняка запоры есть и снаружи. Кроме того, Юржик не нашёл ни еды, ни питья. Здесь он такой же пленник, каким был до сих пор.
Юноша снова обошёл помещение и в конце концов остановился, уставившись на сундук. В нём уже не было ничего, кроме бесполезных башмаков, которые Юржик закинул внутрь, прежде чем опустить крышку. И во всей комнате ни одного предмета, который сгодился бы в качестве оружия, разве что треноги, да и ими не очень-то размахнёшься.
Наконец внимание Юржика привлекла книга на столе. Побывав в покоях повелителя, он понял, что книги — это сокровища. Как все данцы, Юржик с раннего детства умел складывать слова и простые числа, остальное было им почерпнуто из легенд и рассказов старейшин.
Не зная, чем ещё себя занять, он направился к столу, к книге, заманчиво лежащей в свете лампы. Однако стоило сделать пару шагов, как вновь накатила пустота, и не книга теперь манила его к себе, а кровать. Не раздеваясь, Юржик растянулся на матрасе и почувствовал мягкие объятия чего-то… Ветра? Сквозь сон он на мгновение вспомнил нечто накрепко забытое: Ветер. Куда делся Ветер?
Гиффорд, Йост и Гарвис сидели за столом и напряжённо вглядывались в светящийся прямоугольник, висящий перед ними прямо в воздухе на уровне глаз.
В прямоугольнике виднелась неказистая кровать, на которой неподвижно, как статуя, лежал бледный юноша.
— Ищем, — чуть слышно произнёс магистр. И они принялись за поиски. Хотя эта магия не была запретной, к ней следовало прибегать только в крайнем случае.
Теперь перед ними был не спящий юноша, а богатое, причудливое убранство покоев этажом выше. Эразм сидел за столом и внимательно вчитывался то в лежащую перед ним книгу, то в свиток, который держал в руках. Дым благовоний наполнял комнату, так что даже далёким валарианским зрителям казалось, будто они чувствуют аромат.
— Он готовит орудие, — произнёс Гарвис. — Не пора ли нам вмешаться?
— Он успел приумножить своё могущество, и теперь мы не в силах помешать ему, даже если соединим свои дарования, — ответил Йост.
— Трудно поверить, чтобы мы ничего не могли поделать! — возмутился маг-художник, которому никогда не доводилось сталкиваться с силами Тьмы.
— Поверь, — спокойно отозвался Йост. — Мы можем остановить сердце того спящего мальчика. Или… можно обратить орудие против Эразма. Пусть нам не под силу повлиять на тех, кого он намерен использовать в своих грязных целях, но можно направить его желания, чтобы он собственными руками обеспечил свою погибель.
— Что будет с теми, кого он хочет использовать, что мы в состоянии сделать для них? — не унимался Гарвис. От волнения он впился руками в край стола, уже поцарапанный его ногтями.
— Послушай, — ответил Гиффорд, — смерть — ещё не конец, как нам известно. За зло, которое задумал один, а сотворил, не ведая, другой, расплачиваться должен только первый.
— И осуществить… то, что мы замышляем, — упавшим голосом проговорил маг-художник, — должен буду я.
— Да, тяжкое бремя. Однако в этом мальчике таится огромная духовная сила, и он передаст её тем, кто придёт ему на смену. Он умрёт, но оживёт в лоне Ветра!
Юржик повернул голову, и теперь магам стало лучше его видно. По щекам юноши бежали серебристые струйки, слёзы текли из спящих, закрытых глаз.
Юржику теперь нечего было пасти — то, что осталось от овечьей отары, стало дичью для гоббов. Дома он лишился, и боль утраты днём и ночью пожирала его изнутри. По рождению юноша не принадлежал к дану Фирта: когда-то дан принял его, сироту, ещё не умевшего ходить, благодаря узам очень отдалённого родства.
От прочих данов долины остались одни развалины. По никому не ведомой причине повелитель пока не трогал дан Фирта, хотя и упивался тем страхом, который рождала постоянная угроза. В голове Юржика поселилась глухая пустота — он стал будто полоумным и лишь гадал иногда, почему Эразм не вытянул жизнь из его приёмного клана, как вытянул из других.
Юржик был во дворе крепости, черпал воду из вонючего колодца, который прежде стоял заколоченным. Может, именно потому, что Эразм первым подчинил его своей воле, юноша остался в ближайшем окружении мага.
Он знал, что повелитель демонов — и его тоже — въехал во двор, окружающий основание башни, но не смел поднять глаза, до тех пор пока кривая когтистая лапа Карша, предводителя гоббов, не опустилась на его плечо. Тогда Юржик посмотрел на Эразма и отрешённо заметил, что даже богатые одеяния меркнут в этих стенах, которые измученные мужчины и женщины с каждым днём возводили все выше на древнем основании.
— Эй, слизняк.
Повелитель поманил его пальцем. Юржик, даже если бы захотел, не мог бы противиться этому властному зову, тем более когда его держал предводитель гоббов. Каким-то образом он собрался с силами и посмотрел в бесстрастные глаза мага, читавшие его как открытую книгу.
— Сколько тебе лет? — прозвучал вопрос.
Слова приходили все с большим трудом — теперь, когда Тьма поглотила их, у стирмирцев не осталось, о чём говорить. Правда, на мгновение мысли Юржика как будто слегка прояснились, одновременно вернулось и чувство страха. Он закашлялся и едва не задохнулся, словно ветер швырнул ему пыль в лицо, однако ответил так быстро, как мог.
— Прошлым летом меня допустили к покосу, — выпалил юноша эти теперь уже бессмысленные для него слова.
Повелитель улыбнулся.
— Не слишком стар и не слишком юн, чтобы медлить, — пробормотал он. — Негоже пренебрегать подходящим инструментом. Отправляйся на кухню, слизняк, выбрось эти лохмотья и вымойся как следует. — Повелитель зажал нос, показывая, что думает о чистоплотности бывшего пастуха. — Потом пойдёшь с Каршем. Может быть, — сказал он, кивая своим мыслям, — ты-то мне и нужен.
Не выпуская из рук теперь уже полные ведра с водой, Юржик поплёлся на кухню, за его спиной маячил Карш.
Кухня была на первом этаже башни, её душный запах мешался с вонью, которая чуть ли не туманом клубилась вокруг гоббов. Здесь суетились две женщины: одна разводила огонь в грязной печи, другая разделывала сочащийся кровью шмат мяса. На лице у неё был свежий синяк от щеки до подбородка, с уголка губ стекала струйка крови.
Женщины даже не посмотрели на вошедших, только та, что с синяком, кивком велела поставить ведра под стол. Карш отвечал жуткой ухмылкой.
— Этот… — (ранее повелитель с помощью магии сделал так, чтобы люди и гоббы могли понимать друг друга), — моется и идёт наверх. — Гобб махнул в сторону лестницы. — Повелитель сказал, чтобы был голый, никакого тряпья.
Женщина молча вытащила одно ведро из-под стола. Вторая достала кусок грубого мыла и протянула Юржику. Затем они вернулись к работе. Карш уселся на лестнице и не спускал голодного взгляда с тела пастуха, как будто перед ним редкий деликатес.
Вымывшись настолько чисто, насколько это было возможно, Юржик опрокинул ведро в вонючий водосток. На кухне стояла жара, но его охватила дрожь неведомого прежде стыда.
— Пошёл! — нетерпеливо рыкнул гобб, и Юржик заторопился по холодным ступеням. Наверху показалась площадка. По правую руку была закрытая дверь, однако лестница тут не кончалась, и гобб приказал подниматься выше.
Что-то переменилось в воздухе. Сюда не долетали запахи кухни, и на одно отчаянное мгновение Юржику почудилось, будто с верхнего этажа на него повеял доброжелательный Ветер. Впрочем, в следующий миг юноша понял, что хотя новые запахи заглушали прежнюю вонь, в них не чувствуется ни аромата живых цветов, ни радости, ни облегчения.
На этом этаже тоже оказалась закрытая дверь, но ступени не кончались и здесь. Лестница, которая вела наверх, была грубее, новее и уже: огромный гобб не сумел бы в неё протиснуться. Однако он и не стал подниматься выше, лишь гулко постучал в дверь, когтистой лапой придерживая Юржика за плечо.
Ни звука не раздалось с другой стороны. Дверь распахнулась, и взгляду предстала занавесь, такая чёрная, как будто там и нет никакой комнаты. Карш, не давая юноше времени на раздумья, швырнул его в практически невидимый проход.
Юноша попал в комнату, полную таких красок и света, какие он уже почти позабыл.
Эразм сидел в причудливом кресле — казалось, оно собрано из изогнутых костей какого-то огромного животного, — утопая в алых бархатных подушках.
Рядом стоял стол, где на подставке дымчатого камня сверкал хрустальный шар, служивший, видимо, каким-то сосудом, поскольку в нём кружился водоворот тьмы и красок. Были здесь и два канделябра. Юржик вздрогнул, когда их заметил.
Эти канделябры предназначались для новогодних свечей, которые можно зажигать только один час в году после специального ритуала. Прежде они лежали в большом сундуке десятого хранителя пастбищ. Но Юржик собственными глазами видел, как гоббы разорвали хранителя на части. В подсвечниках были теперь не лучшие свечи чистейшего воска, а кривоватые, зеленоватые палочки, которые светили ярче, чем те свечи, которые Юржику доводилось видеть в домах стирмирцев.
На другом конце стола лежали пергаментные свитки и стопка книг — старых, в деревянных переплётах с потускневшими металлическими застёжками. Там Юржик увидел несколько знакомых тетрадей — хозяйственные отчёты, которые каждый дан составлял ко Дню урожая. Их всегда писали в двух экземплярах: один хранился вместе с подсвечниками, второй — в дане Фирта.
Юржик уже отвык так долго сосредотачиваться на чём-либо — с появления повелителя у него не было на это ни сил, ни желания. Неужели Эразм ослабил свой контроль? Но зачем?
— Ближе, выйди на свет, — поманил повелитель. И снова юношу жаркой волной окатил стыд. По лицу Эразма нельзя было ничего понять, однако под взглядом этих жёлтых глаз Юржик почувствовал себя так, будто его бросили лицом в грязь.
— Повернись, медленно, — раздался следующий приказ.
Юржик подчинился, пытаясь отвлечься на то, что видел вокруг. Комната была богато убрана, хотя и в приглушённых тонах. Одна полка с разным склянками и запечатанными фиалами, другая — с книгами и свитками. На высоких подставках покоились две жаровни, над которыми клубился дым — видимо, потому-то на этом этаже и пахло совсем иначе. У стены стояла роскошная кровать (раньше она принадлежала Готфли из дана Санзон), накрытая несколькими меховыми покрывалами. Юржик сделал полный круг и снова посмотрел на Эразма, который листал одну из стирмирских тетрадей.
— Ты из дана Фирта?
— Я приёмыш, — покачал головой Юржик.
— Дан принимает детей, только если есть родство, — возразил Эразм. — Где и от кого ты родился и как стал приёмышем?
— Я сын Етты-мельничихи, отцом моим был Ован. В первый мой год разразилась буря, река снесла мельницу и убила почти всех, кто на ней жил. Прабабка матери принадлежала к дану Фирта, а у родни отца было достаточно сыновей. Меня принял дан Фирта.
Наступила тишина. Казалось, Эразм обдумывает что-то, что может иметь большое значение — а может и не иметь.
— Тем не менее, — протянул он, — ты с ними в кровном родстве. Ты хорошо знаешь ту, кого зовут Сулерной?
— Как сестру, — ответил Юржик, потрясённый внезапной переменой темы. — Я хоть и приёмыш, но они решили, что моя кровь — кровь Фирта…
— Кровь? — Маг приподнялся в кресле, слова юноши привлекли его внимание. — Кровь или… магия?
Юржик, ничего не понимая, мотнул головой, но повелитель вновь улыбнулся.
— Может быть, ты и станешь моим помощником.
Юржику достало силы — и мужества — спросить:
— Как Карш?
— Не совсем. Посмотри вокруг, слизняк. Когда-то я был так же глуп и безволен, как и ты. Есть много способов заставить магию служить и много
— Я? — других, чтобы призвать её. Этажом ниже ты увидишь дверь, прикажи — и она откроется. То, что ты там найдёшь, твоё; если тебе достанет ума, то навсегда.
Гобб не дожидался его, чему Юржик очень обрадовался. Спустившись, он остановился перед дверью и произнёс:
— Откройся.
К изумлению юноши, дверь и в самом деле плавно отворилась. Здесь царил свет, удивительно много света, учитывая, что в комнате было единственное узкое окошко.
Юржик сделал пару шагов и посмотрел на мягкий пол, который проминался под ногами. Больше всего это походило на стерню: такое же тускло-жёлтое и густое, хотя на самом деле и не трава.
Дверь позади захлопнулась. Юржик резко повернулся, готовый выскочить наружу, и с удивлением обнаружил две щеколды: одну сверху, другую снизу. Юноша понимал, что попытка запереться может окончиться плохо — вдруг он задвинет щеколды, а отодвинуть не сможет, — однако всё-таки подёргал запоры. Они не поддались, и Юржик нехотя оставил дверь в покое.
Ковёр, так похожий на скошенный луг, устилал весь пол, кроме трёх участков, где стояли треноги для светильников. В углу — низенькая кровать (видимо, прежде она задвигалась под ту роскошную, что теперь стояла в комнате повелителя), рядом — стол со стулом. На столе стояла небольшая лампа, но она казалась перевёрнутой, так что освещала только лежащую под ней книгу. Напротив стола в стене располагалась занавешенная ниша. Юноша опасливо приблизился к ней, но обнаружил лишь место для одежды и узенькую полочку, на которой помещались кувшин и пустой таз.
Из мебели в комнате оставался ещё резной сундук, впрочем, на него Юржик старался не смотреть: стенки и крышка были изукрашены чудовищными резными фигурами, и в неясном свете чудилось, будто они шевелятся, не спуская выпученных глаз с бывшего пастуха.
Замка на сундуке не было. Юржику не хотелось касаться дерева: тщательно отполированное, оно тем не менее выглядело так, словно было изуродовано какой-то жуткой болезнью, каким-то лишаем, какого и в природе нет. Впрочем, крышка открылась довольно легко, и под ней оказалась одежда, которая могла бы принадлежать торговцу из далёких земель — покроем она отличалась и от простых крестьянских нарядов, и от ярких одеяний повелителя.
В комнате не было зеркала. Юржик не видел своей наготы и больше уже не мёрз. Всё же он неохотно принялся вынимать одежду.
Тот, кому она когда-то принадлежала, был одного с ним роста, но не так худ. Хотя Юржик и затянул ремень, одежда все равно висела мешком. В сундуке нашлись и башмаки; к сожалению, их пришлось отставить в сторону — слишком малы. Застегнув крючки на жилетке (которая все равно постоянно расстёгивалась, потому что была чересчур широкой), Юржик снова обошёл комнату и осмотрел всё, что в ней было. К юноше возвращался разум, а с ним и острота восприятия, от которой тот почти успел отвыкнуть.
Юржик не сомневался только в одном: пусть эта комната роскошна, как комната старейшины дана, но выходить из неё по собственной воле ему не дозволено. Наверняка запоры есть и снаружи. Кроме того, Юржик не нашёл ни еды, ни питья. Здесь он такой же пленник, каким был до сих пор.
Юноша снова обошёл помещение и в конце концов остановился, уставившись на сундук. В нём уже не было ничего, кроме бесполезных башмаков, которые Юржик закинул внутрь, прежде чем опустить крышку. И во всей комнате ни одного предмета, который сгодился бы в качестве оружия, разве что треноги, да и ими не очень-то размахнёшься.
Наконец внимание Юржика привлекла книга на столе. Побывав в покоях повелителя, он понял, что книги — это сокровища. Как все данцы, Юржик с раннего детства умел складывать слова и простые числа, остальное было им почерпнуто из легенд и рассказов старейшин.
Не зная, чем ещё себя занять, он направился к столу, к книге, заманчиво лежащей в свете лампы. Однако стоило сделать пару шагов, как вновь накатила пустота, и не книга теперь манила его к себе, а кровать. Не раздеваясь, Юржик растянулся на матрасе и почувствовал мягкие объятия чего-то… Ветра? Сквозь сон он на мгновение вспомнил нечто накрепко забытое: Ветер. Куда делся Ветер?
Гиффорд, Йост и Гарвис сидели за столом и напряжённо вглядывались в светящийся прямоугольник, висящий перед ними прямо в воздухе на уровне глаз.
В прямоугольнике виднелась неказистая кровать, на которой неподвижно, как статуя, лежал бледный юноша.
— Ищем, — чуть слышно произнёс магистр. И они принялись за поиски. Хотя эта магия не была запретной, к ней следовало прибегать только в крайнем случае.
Теперь перед ними был не спящий юноша, а богатое, причудливое убранство покоев этажом выше. Эразм сидел за столом и внимательно вчитывался то в лежащую перед ним книгу, то в свиток, который держал в руках. Дым благовоний наполнял комнату, так что даже далёким валарианским зрителям казалось, будто они чувствуют аромат.
— Он готовит орудие, — произнёс Гарвис. — Не пора ли нам вмешаться?
— Он успел приумножить своё могущество, и теперь мы не в силах помешать ему, даже если соединим свои дарования, — ответил Йост.
— Трудно поверить, чтобы мы ничего не могли поделать! — возмутился маг-художник, которому никогда не доводилось сталкиваться с силами Тьмы.
— Поверь, — спокойно отозвался Йост. — Мы можем остановить сердце того спящего мальчика. Или… можно обратить орудие против Эразма. Пусть нам не под силу повлиять на тех, кого он намерен использовать в своих грязных целях, но можно направить его желания, чтобы он собственными руками обеспечил свою погибель.
— Что будет с теми, кого он хочет использовать, что мы в состоянии сделать для них? — не унимался Гарвис. От волнения он впился руками в край стола, уже поцарапанный его ногтями.
— Послушай, — ответил Гиффорд, — смерть — ещё не конец, как нам известно. За зло, которое задумал один, а сотворил, не ведая, другой, расплачиваться должен только первый.
— И осуществить… то, что мы замышляем, — упавшим голосом проговорил маг-художник, — должен буду я.
— Да, тяжкое бремя. Однако в этом мальчике таится огромная духовная сила, и он передаст её тем, кто придёт ему на смену. Он умрёт, но оживёт в лоне Ветра!
Юржик повернул голову, и теперь магам стало лучше его видно. По щекам юноши бежали серебристые струйки, слёзы текли из спящих, закрытых глаз.
8
НА ЗАКАТЕ дан Фирта собирался на кухне, где ароматы ужина поднимали настроение хотя бы детям. Никто теперь не рассказывал сказки и не пёк в очаге яблоки. Данцы не знали, сколько осталось до того времени, когда придёт новый хозяин долины и все закончится навеки.
Младшие мужчины теперь ходили по ночам в дозор. Дальние границы дана они контролировать не могли, старались хотя бы следить, чтобы скот не отходил далеко от дома.
Фирт был не самым богатым даном долины — богатые пали первыми. Данцы верили, что беда обошла их стороной благодаря Хараске и её супругу. Старик предпочитал помалкивать о прошлом, но все знали, что в юности бабушка и дедушка ответили на зов Ветра и ходили в лес, после чего стали столпами Света.
Много дней потребовалось, чтобы постоянным уходом вернуть Хараску к жизни. Обычно неунывающая и работящая, теперь она все больше молчала: не рассказывала сказки, не веселилась с детьми, только смотрела на них издалека и вздыхала, а они, чуя беду, не докучали бабушке. Особенно старуха опекала Сулерну, беспокоилась, если теряла девушку из виду, снова и снова требовала обещаний, что та не отойдёт от дома дальше границ сада. Когда остальные начинали выспрашивать, Хараска признавалась, что не увидела в видении судьбу Сулерны и всем сердцем беспокоится за девушку.
Больше всего данцам не хватало Ветра. Ханс время от времени доставал свирель и наигрывал мелодии, под которые они танцевали на празднике урожая. Звуки будоражили и одновременно успокаивали, как будто с музыкой являлся призрак Ветра.
Время шло, и дан Фирта продолжать жить как прежде, только на границе Тьмы. То, что Юржик больше не принадлежит дану, они знали — его видели среди прочих, кто лишился своих данов и работал теперь в башне.
С помощью госпожи Ларларны и тех, кто более других был одарён магией, Хараска дважды пыталась связаться хоть с кем-нибудь, кто держался Света. Но ей это не удавалось, и наконец Ларларна объявила, что Хараске не следует тратить свои бесценные силы.
Младшие мужчины теперь ходили по ночам в дозор. Дальние границы дана они контролировать не могли, старались хотя бы следить, чтобы скот не отходил далеко от дома.
Фирт был не самым богатым даном долины — богатые пали первыми. Данцы верили, что беда обошла их стороной благодаря Хараске и её супругу. Старик предпочитал помалкивать о прошлом, но все знали, что в юности бабушка и дедушка ответили на зов Ветра и ходили в лес, после чего стали столпами Света.
Много дней потребовалось, чтобы постоянным уходом вернуть Хараску к жизни. Обычно неунывающая и работящая, теперь она все больше молчала: не рассказывала сказки, не веселилась с детьми, только смотрела на них издалека и вздыхала, а они, чуя беду, не докучали бабушке. Особенно старуха опекала Сулерну, беспокоилась, если теряла девушку из виду, снова и снова требовала обещаний, что та не отойдёт от дома дальше границ сада. Когда остальные начинали выспрашивать, Хараска признавалась, что не увидела в видении судьбу Сулерны и всем сердцем беспокоится за девушку.
Больше всего данцам не хватало Ветра. Ханс время от времени доставал свирель и наигрывал мелодии, под которые они танцевали на празднике урожая. Звуки будоражили и одновременно успокаивали, как будто с музыкой являлся призрак Ветра.
Время шло, и дан Фирта продолжать жить как прежде, только на границе Тьмы. То, что Юржик больше не принадлежит дану, они знали — его видели среди прочих, кто лишился своих данов и работал теперь в башне.
С помощью госпожи Ларларны и тех, кто более других был одарён магией, Хараска дважды пыталась связаться хоть с кем-нибудь, кто держался Света. Но ей это не удавалось, и наконец Ларларна объявила, что Хараске не следует тратить свои бесценные силы.