— Но никто — ни человек, ни зверь — не отважится вступить в сердце пустоши!
— Крысы могут, — ответила она. — Много знаний утрачено, Хинккель. Некоторые — умышленно. Есть еще поверье, что если начнешь думать о темных вещах из любопытства, то можешь пробудить нечто большее, чем хотелось бы. Да, этот человек владел огромной силой, не имевшей отношения к копью или мечу. А крыса была его символом.
От одной мысли, что кто-то может использовать эту мерзкую тварь в качестве эмблемы своего Дома, меня замутило. Но теперь я четко увидел, что знак, запечатленный на открытой груди этого человека, был контуром крысиной головы, таким же, как головы леопардов на моих ладонях.
— Откуда ты знаешь о нем? — Возможно, мой вопрос был дерзостью, но я не мог удержаться, чтобы не задать его.
— Я Страж, Хинккель. Из поколения в поколение, из царствия в царствие некоторые женщины передавали древнее знание. Возможно, что-то оказалось утраченным или непонятым, поскольку знания переходили из уст в уста, и порой бессознательно искажались тем или той, кто хранил их. Я не могу быть уверена, насколько истинно то, что я сама знаю ныне, но этого хватает, чтобы встревожить меня. Это Илантилин, когда-то происходивший из Дома Борее, — Она снова показала на фигурку. — Само его имя в свое время было проклятием. Он добивался многого, чего-то достиг, он разделял Дома и земли, стремясь к большему. Даже звери, кроме тех чудовищ, которых он собрал в свое стадо, были вовлечены в его войну. И в результате они тоже претерпели изменения. Хинккель, — теперь она посмотрела на меня, и в ее позе было нечто напоминающее моего отца, когда тот говорил о каком-то моем проступке, — все наши жизни идут по кругу. Мы рождаемся, выбираем себе дело по сердцу или по необходимости, умираем. Высший Дух забирает нас, переплавляет и включает в новый узор. Просто мы не сохраняем память о том, что было прежде, поэтому часто совершаем одни и те же ошибки. Такова и жизнь в наших королевствах — мы следуем узору, но порой этот узор искажается. Долгое время мы жили в подобии мира. Мы обучали воинов, но у них не было противника, против которого стоило поднимать копье, кроме изгоев и зверей, на которых они охотились. Да, в наших землях есть свои трудности — песчаные бури, огненные горы, предательские соляные озера. Да, все это представляет опасность, и многие из нас погибают от немилости окружающей нас природы. Но в прошлом были великие войны, и именно они определяли наши жизни. Эти войны грядут снова, и если мы не будем готовы, мы станем подобны яксам перед кланом Мурри — почти беспомощными.
Я видел, что она полностью уверена в этом. Но откуда придет эта опасность? Зависть ли великих Домов исказит и изорвет столь долго хранимый мир? Или другая опасность, вроде той, на которую она намекала, придет извне? И что делать мне, не воину, если придет война?
Алитта вернулась в полдень, когда закрыли рынок. Ее корзины были изрядно опустошены, но она принесла новости, и я понял, что именно за ними она и ходила на рынок.
— Люди Дома Трелек выступили. — Она держала в руке миску с мясной похлебкой, но даже не попробовала ее. — Ходят слухи, что Шанк-джи прошел испытания.
— Остальные? — осведомилась Равинга, когда Алитта взялась за ложку.
Девушка покачала головой:
— Ни слова об остальных. Их уже даже не ждут. Прибыл вестник сообщить об этом, и весь рынок гудит от его новостей.
Внезапно мне расхотелось есть. Никого больше? Только двое из нас дошли до последнего испытания?
— Они пытаются делать ставки в лавке Хавиффа. Но никто не берется спорить — все уверены, что Шанк-джи стоит только протянуть руку, чтобы взять императорский жезл, и он — его. — Она посмотрела прямо на меня, и в голосе ее был вызов. — Воины собрались за эти пять дней — еще четыре войска Домов приехали этим утром, а также и некоторые из других земель. Среди них Клаверель-ва-Каликку. — Она выговорила это имя медленно, словно чтобы быть уверенной, что я услышал и понял.
То, что мой брат вернулся, ничуть меня не удивило — такое событие привлекало многих из всех пяти королевств. Все королевы прибыли в Вапалу, готовые присягнуть на верность новому императору, и в их свите будет много представителей главных Домов их королевств.
— Говорят… — Алитта замолчала, чтобы проглотить еще ложку похлебки.
— Говорят, — уточнила Равинга, — о чем и кто?
— О нарушении традиции…
— Значит, Шанк-джи должен ответить? Алитта покачала головой.
— Нет, говорят, что это он нарушил обычай. — Она кивнула на меня. — Говорят, что его родной брат поклялся, что он не смог бы пройти испытания без чужой помощи, что он общается со зверями, а не с людьми, что он изгнан из своего Дома…
Я аккуратно зачерпнул ложку похлебки. Мог ли я ожидать иного? Но в чьей помощи они меня могли обвинить? Меня сопровождали войска. Каждый раз, когда я уходил и возвращался, я был под надзором. Что я дружу со зверями — правда. Что я изгой — возможно, это и так, поскольку я не вернулся в отчий дом после соло, но то, как меня в него отправили, удержало меня от возвращения. Могут ли эти слухи не дать мне пройти последнее испытание, освободив дорогу Шанк-джи? Хотя ему все равно придется добывать корону из круговерти качающихся, острых как ножи пластин.
— И этот слух, — продолжала настаивать Равинга, — как его воспринимают?
Алитта позволила ложке упасть в похлебку и подняла раскрытую ладонь, по пальцам перечисляя основные моменты.
— Прежде всего, — загнула она палец, — торговцы. Больше всего им хочется, чтобы торговля не прерывалась и чтобы сильная рука удерживала в узде Дома. Хабан-джи был вапаланцем, потому Дома относились к нему по большей части благосклонно. Варвары для них особого значения не имеют, потому что важнейшие купцы напрямую с ними дел не ведут. Они уверены, что император из чужих краев удержит в узде Дома не лучше, чем ребенок — необъезженного ориксена. Затем, — загнула она другой палец, — сами Дома. Они принесут присягу, пусть и неохотно, чужаку, но будут интриговать у него за спиной. Они уверены, что на человека из их среды можно будет влиять и что он быстро поймет и их, и их дела. Они даже предсказывают изменение традиции, при котором лишь старший сын Дома будет иметь право быть избранным для состязаний. У Шанк-джи много последователей среди молодежи разных Домов. Он щедр с друзьями, а Хабан-джи потакал ему и давал ему много. В-третьих, — она загнула очередной палец, — народ в целом. Как и торговцы, они хотят мира, а значит — сильного императора. Чужаку они не обрадуются, особенно такому, который, по слухам, обладает странными силами. То, что ты, — она обращалась напрямую ко мне, — имеешь некую связь с песчаным котом, дает повод для сплетен, причем, разумеется, не в твою пользу. Четвертое, люди других королевств. О тебе ходят и другие слухи, Хинккель, причем исходящие от тех, кто должен бы желать тебе добра, а не зла. Твой брат открыто присоединился к последователям Шанк-джи. Он много и долго говорил против тебя, и никто из твоего клана не встал на твою защиту. Мы слышали, что только твоя сестра Кура молчит и, похоже, неплохо к тебе относится. Но она одна против многих, и говорят, что она слишком мягкосердечна.
Я поморщился. Чего еще я мог ожидать от своего отца? Если бы я вернулся после соло — нет, я был уверен, что он никогда не принял бы меня как своего полноправного сына.
— Болтовни много, — заметила Равинга. — Но этого следовало ожидать. На рынке всегда полно слухов. Когда прибывает Шанк-джи?
— Наверное, через пару дней. — Алитта снова взяла ложку и принялась за похлебку.
Я отодвинул свою миску. Хотя я каким-то образом прошел через все испытания, я не мог избавиться от мысленного видения рубящих пластин мобиля, который изо всей силы раскачивают стражники, и короны, покоящейся в его середине. Мне не оставалось ничего, кроме как встретить еще и это испытание.
— Есть ли возможность увидеть подобие мобиля где-нибудь, кроме дворцовой площади? — спросил я.
— Конечно. — Равинга повысила голос, чтобы ее услышали в лавке: — Манкол, принеси сюда один из императорских мобилей. Мы делаем их в миниатюре, — пояснила она. — Сейчас они очень хорошо расходятся. Чужестранцы приобретают их в знак того, что видели последнее испытание. Покупателей будет много — каждая королева привезет с собой гвардию и домочадцев, а многие приедут сами по себе. Такое случается лишь раз в поколение.
Старик принес сверкающую, вращающуюся конструкцию из металлических пластин. Равинга встала и подвесила его на один из шнуров под потолком, на которых обычно вялились мясо или фрукты. Я откинулся на сиденье, чтобы понаблюдать, как он качается от одного ее прикосновения. Во время испытания его будут постоянно раскручивать за управляющие им веревки.
Среди лезвий виднелась настоящая маленькая корона, и я смотрел на нее безо всякого желания взять ее в руки. Разве не смерть по большей части была наградой тому, кто вступал в круговерть мобиля? Я знал, что это оставляли на долю преступников, чьи злодейства считались самыми ужасными. Однако этих несчастных загоняли туда насильно, и они с самого начала знали, что обречены.
Свет танцевал на мелькающих пластинах. В комнате стоял громкий мелодичный звон, хотя и не такой громкий, как от того, что изображала эта игрушка.
Свет танцевал… Я смотрел на раскачивающиеся пластины. Настоящие были острыми как ножи, покрытыми по краям алмазами, они могли рассечь неудачника на ленточки. И все же некоторые выживали. Бессчетные поколения у нас были императоры, и каждый из них добывал себе корону, проходя между этими лезвиями. Значит, это все же можно сделать.
Свет танцевал… Я закрыл глаза от его сверкания и снова оказался в другом месте и времени, среди танцоров — не гладкокожих, а покрытых пушистым мехом. За спиной я услышал урчание — Мурри пришел и растянулся позади меня.
— Тот дом, в котором во время нашего первого посещения скрывался Мурри, — это развалины, но там есть большой зал?
Равинга кивнула. Алитта вернулась к еде, словно сыграла свою роль до конца. Казалось, она даже не слушала.
— Позволишь ли ты мне пойти туда? — продолжил я. — Мне надо подумать…
— Иди. Тебя никто там не потревожит, — ответила кукольница. Она не выказала никакого удивления моей просьбой. Возможно, она полагала, что я собираюсь взывать к Духу в молчаливой медитации. Это я тоже намеревался сделать — но позже.
Вместе с Мурри я отправился к развалинам. Внутри они выглядели лучше, чем снаружи. Возможно, когда-то это была главная резиденция какого-то младшего Дома. Я сгреб мусор из центра зала и подвесил на панель, которую наполовину оторвал от стены.
Проделав это, я начал гортанно напевать себе под нос, и через мгновение услышал ответное урчание моего товарища. Хотя мое пение на кошачьем языке казалось довольно жалким, я хорошо помнил некоторые ритмы, под которые их племя танцевало на острове. Мурри начал танец. Он обладал способностью своего народа заглатывать воздух, распушать мех и планировать в воздухе так же долго и высоко, как песчаные корабли Твайихика. Этого я не умел, но я мог прыгать и кувыркаться и обнаружил, что с практикой мое умение растет. Мы плели узор — он изящно, как свойственно его народу, а я неуклюже, куда хуже его. Но я упорствовал и продолжал петь, поскольку эти звуки задавали ритм, который побуждал меня прыгать и кувыркаться.
Когда я устал, то уселся на пол, скрестив ноги, и постарался освободить свой разум, думая только о котах, какими я видел их на празднике, и пытаясь выделить суть этих воспоминаний и сделать ее неотъемлемо своей.
Второй день я тоже провел в том же зале, изо всех сил стараясь овладеть кошачьим танцем, насколько это возможно. Поможет мне это или нет, я не знал, но ничего больше я не мог призвать в свою поддержку.
Той ночью у дверей звякнул мобиль, и Алитта впустила офицера собственной гвардии канцлера. Он бесстрастно посмотрел на меня и сказал:
— Завтра после второго звона перед полуднем тех, кто избран, ждет испытание.
В этом прямом заявлении не было ничего ободряющего. Я даже подумал, что он был возмущен необходимостью доставить мне это сообщение. Однако это был призыв, и дороги назад не было.
Когда он ушел, я сперва заговорил с Мурри. Его защищало только то, что я был претендентом на корону, — очень хрупкое перемирие, которое рухнет, как только я потерплю неудачу.
— Уходи к безопасности, брат. Вскоре я уже не смогу заступиться за тебя. — Я посмотрел на Равингy. — Могу ли я сделать что-нибудь, чтобы Мурри точно не пострадал?
Она ответила мне ледяным взглядом:
— Ты настолько сомневаешься в себе, Хинккель? Сейчас ты не должен держать в голове таких мыслей.
— Случай действительно не благоволит человеку, — ответил я. — И если случай предаст меня, я хочу, чтобы Мурри был в безопасности.
Она поджала губы.
— Есть узы, к которым можно воззвать.
Я глубоко вздохнул. Протянул руку и зарылся пальцами в мех на голове Мурри.
— Да будет так. Большего от тебя я не прошу.
29
ЭПИЛОГ
— Крысы могут, — ответила она. — Много знаний утрачено, Хинккель. Некоторые — умышленно. Есть еще поверье, что если начнешь думать о темных вещах из любопытства, то можешь пробудить нечто большее, чем хотелось бы. Да, этот человек владел огромной силой, не имевшей отношения к копью или мечу. А крыса была его символом.
От одной мысли, что кто-то может использовать эту мерзкую тварь в качестве эмблемы своего Дома, меня замутило. Но теперь я четко увидел, что знак, запечатленный на открытой груди этого человека, был контуром крысиной головы, таким же, как головы леопардов на моих ладонях.
— Откуда ты знаешь о нем? — Возможно, мой вопрос был дерзостью, но я не мог удержаться, чтобы не задать его.
— Я Страж, Хинккель. Из поколения в поколение, из царствия в царствие некоторые женщины передавали древнее знание. Возможно, что-то оказалось утраченным или непонятым, поскольку знания переходили из уст в уста, и порой бессознательно искажались тем или той, кто хранил их. Я не могу быть уверена, насколько истинно то, что я сама знаю ныне, но этого хватает, чтобы встревожить меня. Это Илантилин, когда-то происходивший из Дома Борее, — Она снова показала на фигурку. — Само его имя в свое время было проклятием. Он добивался многого, чего-то достиг, он разделял Дома и земли, стремясь к большему. Даже звери, кроме тех чудовищ, которых он собрал в свое стадо, были вовлечены в его войну. И в результате они тоже претерпели изменения. Хинккель, — теперь она посмотрела на меня, и в ее позе было нечто напоминающее моего отца, когда тот говорил о каком-то моем проступке, — все наши жизни идут по кругу. Мы рождаемся, выбираем себе дело по сердцу или по необходимости, умираем. Высший Дух забирает нас, переплавляет и включает в новый узор. Просто мы не сохраняем память о том, что было прежде, поэтому часто совершаем одни и те же ошибки. Такова и жизнь в наших королевствах — мы следуем узору, но порой этот узор искажается. Долгое время мы жили в подобии мира. Мы обучали воинов, но у них не было противника, против которого стоило поднимать копье, кроме изгоев и зверей, на которых они охотились. Да, в наших землях есть свои трудности — песчаные бури, огненные горы, предательские соляные озера. Да, все это представляет опасность, и многие из нас погибают от немилости окружающей нас природы. Но в прошлом были великие войны, и именно они определяли наши жизни. Эти войны грядут снова, и если мы не будем готовы, мы станем подобны яксам перед кланом Мурри — почти беспомощными.
Я видел, что она полностью уверена в этом. Но откуда придет эта опасность? Зависть ли великих Домов исказит и изорвет столь долго хранимый мир? Или другая опасность, вроде той, на которую она намекала, придет извне? И что делать мне, не воину, если придет война?
Алитта вернулась в полдень, когда закрыли рынок. Ее корзины были изрядно опустошены, но она принесла новости, и я понял, что именно за ними она и ходила на рынок.
— Люди Дома Трелек выступили. — Она держала в руке миску с мясной похлебкой, но даже не попробовала ее. — Ходят слухи, что Шанк-джи прошел испытания.
— Остальные? — осведомилась Равинга, когда Алитта взялась за ложку.
Девушка покачала головой:
— Ни слова об остальных. Их уже даже не ждут. Прибыл вестник сообщить об этом, и весь рынок гудит от его новостей.
Внезапно мне расхотелось есть. Никого больше? Только двое из нас дошли до последнего испытания?
— Они пытаются делать ставки в лавке Хавиффа. Но никто не берется спорить — все уверены, что Шанк-джи стоит только протянуть руку, чтобы взять императорский жезл, и он — его. — Она посмотрела прямо на меня, и в голосе ее был вызов. — Воины собрались за эти пять дней — еще четыре войска Домов приехали этим утром, а также и некоторые из других земель. Среди них Клаверель-ва-Каликку. — Она выговорила это имя медленно, словно чтобы быть уверенной, что я услышал и понял.
То, что мой брат вернулся, ничуть меня не удивило — такое событие привлекало многих из всех пяти королевств. Все королевы прибыли в Вапалу, готовые присягнуть на верность новому императору, и в их свите будет много представителей главных Домов их королевств.
— Говорят… — Алитта замолчала, чтобы проглотить еще ложку похлебки.
— Говорят, — уточнила Равинга, — о чем и кто?
— О нарушении традиции…
— Значит, Шанк-джи должен ответить? Алитта покачала головой.
— Нет, говорят, что это он нарушил обычай. — Она кивнула на меня. — Говорят, что его родной брат поклялся, что он не смог бы пройти испытания без чужой помощи, что он общается со зверями, а не с людьми, что он изгнан из своего Дома…
Я аккуратно зачерпнул ложку похлебки. Мог ли я ожидать иного? Но в чьей помощи они меня могли обвинить? Меня сопровождали войска. Каждый раз, когда я уходил и возвращался, я был под надзором. Что я дружу со зверями — правда. Что я изгой — возможно, это и так, поскольку я не вернулся в отчий дом после соло, но то, как меня в него отправили, удержало меня от возвращения. Могут ли эти слухи не дать мне пройти последнее испытание, освободив дорогу Шанк-джи? Хотя ему все равно придется добывать корону из круговерти качающихся, острых как ножи пластин.
— И этот слух, — продолжала настаивать Равинга, — как его воспринимают?
Алитта позволила ложке упасть в похлебку и подняла раскрытую ладонь, по пальцам перечисляя основные моменты.
— Прежде всего, — загнула она палец, — торговцы. Больше всего им хочется, чтобы торговля не прерывалась и чтобы сильная рука удерживала в узде Дома. Хабан-джи был вапаланцем, потому Дома относились к нему по большей части благосклонно. Варвары для них особого значения не имеют, потому что важнейшие купцы напрямую с ними дел не ведут. Они уверены, что император из чужих краев удержит в узде Дома не лучше, чем ребенок — необъезженного ориксена. Затем, — загнула она другой палец, — сами Дома. Они принесут присягу, пусть и неохотно, чужаку, но будут интриговать у него за спиной. Они уверены, что на человека из их среды можно будет влиять и что он быстро поймет и их, и их дела. Они даже предсказывают изменение традиции, при котором лишь старший сын Дома будет иметь право быть избранным для состязаний. У Шанк-джи много последователей среди молодежи разных Домов. Он щедр с друзьями, а Хабан-джи потакал ему и давал ему много. В-третьих, — она загнула очередной палец, — народ в целом. Как и торговцы, они хотят мира, а значит — сильного императора. Чужаку они не обрадуются, особенно такому, который, по слухам, обладает странными силами. То, что ты, — она обращалась напрямую ко мне, — имеешь некую связь с песчаным котом, дает повод для сплетен, причем, разумеется, не в твою пользу. Четвертое, люди других королевств. О тебе ходят и другие слухи, Хинккель, причем исходящие от тех, кто должен бы желать тебе добра, а не зла. Твой брат открыто присоединился к последователям Шанк-джи. Он много и долго говорил против тебя, и никто из твоего клана не встал на твою защиту. Мы слышали, что только твоя сестра Кура молчит и, похоже, неплохо к тебе относится. Но она одна против многих, и говорят, что она слишком мягкосердечна.
Я поморщился. Чего еще я мог ожидать от своего отца? Если бы я вернулся после соло — нет, я был уверен, что он никогда не принял бы меня как своего полноправного сына.
— Болтовни много, — заметила Равинга. — Но этого следовало ожидать. На рынке всегда полно слухов. Когда прибывает Шанк-джи?
— Наверное, через пару дней. — Алитта снова взяла ложку и принялась за похлебку.
Я отодвинул свою миску. Хотя я каким-то образом прошел через все испытания, я не мог избавиться от мысленного видения рубящих пластин мобиля, который изо всей силы раскачивают стражники, и короны, покоящейся в его середине. Мне не оставалось ничего, кроме как встретить еще и это испытание.
— Есть ли возможность увидеть подобие мобиля где-нибудь, кроме дворцовой площади? — спросил я.
— Конечно. — Равинга повысила голос, чтобы ее услышали в лавке: — Манкол, принеси сюда один из императорских мобилей. Мы делаем их в миниатюре, — пояснила она. — Сейчас они очень хорошо расходятся. Чужестранцы приобретают их в знак того, что видели последнее испытание. Покупателей будет много — каждая королева привезет с собой гвардию и домочадцев, а многие приедут сами по себе. Такое случается лишь раз в поколение.
Старик принес сверкающую, вращающуюся конструкцию из металлических пластин. Равинга встала и подвесила его на один из шнуров под потолком, на которых обычно вялились мясо или фрукты. Я откинулся на сиденье, чтобы понаблюдать, как он качается от одного ее прикосновения. Во время испытания его будут постоянно раскручивать за управляющие им веревки.
Среди лезвий виднелась настоящая маленькая корона, и я смотрел на нее безо всякого желания взять ее в руки. Разве не смерть по большей части была наградой тому, кто вступал в круговерть мобиля? Я знал, что это оставляли на долю преступников, чьи злодейства считались самыми ужасными. Однако этих несчастных загоняли туда насильно, и они с самого начала знали, что обречены.
Свет танцевал на мелькающих пластинах. В комнате стоял громкий мелодичный звон, хотя и не такой громкий, как от того, что изображала эта игрушка.
Свет танцевал… Я смотрел на раскачивающиеся пластины. Настоящие были острыми как ножи, покрытыми по краям алмазами, они могли рассечь неудачника на ленточки. И все же некоторые выживали. Бессчетные поколения у нас были императоры, и каждый из них добывал себе корону, проходя между этими лезвиями. Значит, это все же можно сделать.
Свет танцевал… Я закрыл глаза от его сверкания и снова оказался в другом месте и времени, среди танцоров — не гладкокожих, а покрытых пушистым мехом. За спиной я услышал урчание — Мурри пришел и растянулся позади меня.
— Тот дом, в котором во время нашего первого посещения скрывался Мурри, — это развалины, но там есть большой зал?
Равинга кивнула. Алитта вернулась к еде, словно сыграла свою роль до конца. Казалось, она даже не слушала.
— Позволишь ли ты мне пойти туда? — продолжил я. — Мне надо подумать…
— Иди. Тебя никто там не потревожит, — ответила кукольница. Она не выказала никакого удивления моей просьбой. Возможно, она полагала, что я собираюсь взывать к Духу в молчаливой медитации. Это я тоже намеревался сделать — но позже.
Вместе с Мурри я отправился к развалинам. Внутри они выглядели лучше, чем снаружи. Возможно, когда-то это была главная резиденция какого-то младшего Дома. Я сгреб мусор из центра зала и подвесил на панель, которую наполовину оторвал от стены.
Проделав это, я начал гортанно напевать себе под нос, и через мгновение услышал ответное урчание моего товарища. Хотя мое пение на кошачьем языке казалось довольно жалким, я хорошо помнил некоторые ритмы, под которые их племя танцевало на острове. Мурри начал танец. Он обладал способностью своего народа заглатывать воздух, распушать мех и планировать в воздухе так же долго и высоко, как песчаные корабли Твайихика. Этого я не умел, но я мог прыгать и кувыркаться и обнаружил, что с практикой мое умение растет. Мы плели узор — он изящно, как свойственно его народу, а я неуклюже, куда хуже его. Но я упорствовал и продолжал петь, поскольку эти звуки задавали ритм, который побуждал меня прыгать и кувыркаться.
Когда я устал, то уселся на пол, скрестив ноги, и постарался освободить свой разум, думая только о котах, какими я видел их на празднике, и пытаясь выделить суть этих воспоминаний и сделать ее неотъемлемо своей.
Второй день я тоже провел в том же зале, изо всех сил стараясь овладеть кошачьим танцем, насколько это возможно. Поможет мне это или нет, я не знал, но ничего больше я не мог призвать в свою поддержку.
Той ночью у дверей звякнул мобиль, и Алитта впустила офицера собственной гвардии канцлера. Он бесстрастно посмотрел на меня и сказал:
— Завтра после второго звона перед полуднем тех, кто избран, ждет испытание.
В этом прямом заявлении не было ничего ободряющего. Я даже подумал, что он был возмущен необходимостью доставить мне это сообщение. Однако это был призыв, и дороги назад не было.
Когда он ушел, я сперва заговорил с Мурри. Его защищало только то, что я был претендентом на корону, — очень хрупкое перемирие, которое рухнет, как только я потерплю неудачу.
— Уходи к безопасности, брат. Вскоре я уже не смогу заступиться за тебя. — Я посмотрел на Равингy. — Могу ли я сделать что-нибудь, чтобы Мурри точно не пострадал?
Она ответила мне ледяным взглядом:
— Ты настолько сомневаешься в себе, Хинккель? Сейчас ты не должен держать в голове таких мыслей.
— Случай действительно не благоволит человеку, — ответил я. — И если случай предаст меня, я хочу, чтобы Мурри был в безопасности.
Она поджала губы.
— Есть узы, к которым можно воззвать.
Я глубоко вздохнул. Протянул руку и зарылся пальцами в мех на голове Мурри.
— Да будет так. Большего от тебя я не прошу.
29
Как и во время отбора соискателей короны, площадь перед дворцом была забита толпой, хотя стража удерживала ее на некотором расстоянии от мобиля. На ступенях за ним находился императорский трон, чуть ниже стояла верховный канцлер, держа свой жезл, а у ее ног лежал Голубой Леопард.
Мобиль опустили почти до самой земли, и те, кто должен был удерживать его в движении, уже раскачивали пластины, звеневшие при столкновениях, и солнце зажигало яркие краски на их поверхностях. А в центре пылала огнем усыпанная алмазами корона, с кошачьими головами, украшенными рубинами, топазами, изумрудами и сапфирами, символизировавшими Внешние земли.
Корона висела на цепи. Тот, кто доберется до нее, должен будет суметь снять ее, а затем невредимым вернуться наружу. Чтобы пройти среди постоянно раскачивающихся и вращающихся пластин, одного звона которых было достаточно, чтобы оглушить человека, от тела требовалась такая ловкость, что даже подумать об этом было страшно,
Но все же мы стояли каждый со своей стороны мобиля, готовые попытаться совершить и этот подвиг. Шанк-джи вытянул жребий, посылавший его первым в эту смертоносную круговерть.
Он был раздет до набедренной повязки. Прекрасно сложен. Такой, какого ожидающим победителя хотелось бы видеть восседающим на престоле. Я знал, что он годами закалял свое тело воинскими упражнениями с мечом и копьем и стал известным бойцом. И сейчас он выглядел полностью уверенным в себе, И те, кто сопровождал его сюда и теперь стоял у него за спиной, были уверены в нем не меньше. Сыновья и главы великих Домов, дочери прославленных кланов, они по обычаю стояли позади того, кого избрали своим претендентом. В этой толпе я заметил и своего брата, и в тот же момент он посмотрел на меня, и в его взгляде и издевательском изгибе губ не было ничего похожего на поддержку.
За мной — да, за мной стояли люди с символикой некоторых кланов Внешних земель и ближе всех Мурри. Люди эти пришли не потому, что я был их избранником. Но Мурри был там по своей воле. Люди расступились, дав ему место, и он сел, выпрямившись, с подрагивающим от возбуждения хвостом, не сводя взгляда со звенящих на ветру пластин, как мог бы следить за поспешным бегством песчаных ящериц.
Дальше в толпе, должно быть, стояли Равинга с Алиттой, хотя они ничем не обнаруживали своего присутствия. Но я думал, что кукольница, как и Мурри, желает мне добра, хотя в хорошем отношении со стороны Алитты я весьма сомневался.
Верховный жрец вапаланского храма чуть повернулся. Один из его служителей держал гонг, а у самого жреца в руке был наготове его церемониальный жезл. Он размахнулся. Звон гонга был слышен даже сквозь лязг мобиля. Я увидел, как Шанк-джи весь подобрался.
Жрец второй раз подал сигнал. Воин прыгнул вперед. Он изгибался и кувыркался, один раз чуть не попав под неожиданный поворот пластины, которая снесла бы ему голову, не пригнись он вовремя. Он достиг внутреннего круга, протянул руки к короне. И тут…
Звон мобиля перебил более громкий звук. Одна из пластин повернулась так, словно по ней ударили жезлом вроде того, что держал жрец. Послышался вопль. Шанк-джи покатился по земле в брызгах хлынувшей крови, сжимая левой рукой запястье правой, с которой только что срезало кисть так чисто, словно удар действительно был нанесен для того, чтобы не позволить ему коснуться короны.
Послышались крики, его воины бросились было вперед. Но канцлер уже дала знак, и мобиль подняли вверх настолько, чтобы двое ее собственных гвардейцев смогли заползти под пластины и вытащить раненого.
Его понесли сквозь быстро расступающуюся толпу его сторонников, и, судя по тому, как обмякло его тело, он потерял сознание. На каменных плитах там, где он упал, растеклась лужа крови и лежала отсеченная кисть руки. Глядя на это, я с трудом боролся с подступающей к горлу тошнотой, Лучше умереть, чем остаться калекой.
Трое в драгоценных одеждах аристократии высшего ранга пробились к подножию ступеней, на которых стояла канцлер. Тот, кто казался главным из них, начал что-то горячо говорить, хотя шум толпы и звон мобиля мешали расслышать его речь с расстояния, на котором мы стояли. Он повернулся и указал на залитые кровью плиты.
Около руки лежало что-то еще, чего тут не должно было быть. Это была стрела, без каких бы то ни было особых отметин. И без сомнения, ее там не было прежде, поскольку эти плиты тщательно обследовали, прежде чем опустить мобиль.
Стрела, наполовину погруженная в лужу крови, пластина, рванувшаяся вдруг наперерез Шанк-джи, когда тот потянулся к короне. Сложить одно с другим…
Стороннее вмешательство, грязная игра! Но я тут был ни при чем, и друзей, даже среди соотечественников, способных на такое, у меня не было. Кто бы ни пустил эту стрелу, он должен был быть опытным лучником.
Мобиль рывками поднимали вверх, и, когда он оказался уже достаточно высоко, аристократы, излагавшие свой протест, и канцлер подошли к этому месту. По знаку канцлера один из ее гвардейцев поднял стрелу и медленно стал вертеть ее в пальцах под ее пристальным взглядом.
Один из аристократов с искаженным злобой лицом указал на меня. Я скорее почувствовал, чем увидел движение толпы за своей спиной. Там, без сомнения, были те, кто был бы рад уничтожить меня как недостойного, замаравшего честь народа Внешних земель.
Канцлер отдала приказ, и ее гвардейцы встали у меня за спиной, образовав стену между мной и толпой. Или они готовились взять меня под стражу как нарушителя традиции и возможного убийцу? Мурри! Они же повернутся и против моего брата, ведь только тонкая черта обещания удерживала их от того, чтобы уже сейчас вонзить копье в его шкуру.
Однако теперь канцлер указывала на пластину, которая раскачивалась у нее над головой к центру и наружу, к толпе на противоположной стороне площади, откуда вышел сам Шанк-джи. Поначалу аристократы не склонны были с ней соглашаться. Они по-прежнему бросали яростные взгляды в моем направлении. Тогда она властно взмахнула своим собственным жезлом, и я увидел, как несколько ее гвардейцев начали прокладывать себе путь через толпу к другой стороне площади. Но как они собирались обнаружить там преступника — я понять не мог.
Интриги великих Домов были хорошо известны, и можно было предположить, что Шанк-джи пал жертвой зависти или злобы. Несомненно, как и у всех, у него были враги, желавшие ему вреда. Высшему Духу известно, что сегодня здесь собралось достаточно тех, кто отнюдь не был на моей стороне. Может, кто-то боялся того, что Шанк-джи получит верховную власть, и того, что это будет означать для него самого или для его Дома. Другого ответа я не находил.
И тут я вспомнил, что мне говорила Алитта о тех, кто видел в моей победе приближение несчастий. Может, за всем этим стоит кто-то, готовый их навлечь? В моей памяти вспыхнуло видение фигурки из мастерской Равинги — человека, который носил как знак рода голову отвратительной крысы. Но ведь он давно уже мертв. Нет, это должно быть результатом интриг Домов.
Те, кто был под мобилем, вернулись на ступени, и канцлер снова взмахнула жезлом. И мобиль еще раз со скрипом стал опускаться. Я облизнул внезапно пересохшие губы. Значит, все продолжается и настала моя очередь проходить испытание. Мне будет трудно сосредоточиться на своих действиях.
Я не слышал, просто не мог услышать в непрерывном звоне мобиля и реве толпы вокруг, но я ощутил пение, пришедшее из-за моей спины, пение Мурри. Оно заставило меня ответить, и этот гул отозвался во всем моем теле, захватил меня, и я бросился вперед.
Сверкание пластин передо мной почти ослепляло. Моя рука бессознательно нашла подвеску на груди, и я сделал первый шаг. Для меня там не было прохода, не было пластин — скорее я видел кружащиеся, кувыркающиеся тела кошачьего народа, увлеченного восторгом собственного таинства, в которое они вовлекли и меня.
Внутрь — наружу — налево — направо. Я прыгал и вертелся, кувыркался, нырял, снова прыгал. И я крепко удерживал в уме видение кошачьего танца, смутно осознавая, что теперь это моя единственная надежда.
Сколько я кружился в этой пляске? Сейчас не могу вспомнить. Только перед глазами вспыхнуло сияние, и оно было тем, чем я должен был завладеть. Внезапно видение танцующих котов исчезло. Я уже достиг центра мобиля, и надо мной качалась корона, сверкая драгоценными камнями так, что, если смотреть прямо на нее, можно было ослепнуть.
Я задержался на один вдох и прыгнул. Сокровище, которое я должен был добыть, было закреплено на цепи. Я схватился за нее левой рукой и повис, правой пытаясь отцепить мой трофей, лишь теперь заметив угрожающее вращение пластин вокруг меня. Пока еще они не задевали цепи, за которую я так отчаянно цеплялся, хотя одна раскачивалась в опасной близости.
Корона была моя — по крайней мере, она была у меня в руках, снятая с удерживавшего ее крюка. Я спрыгнул на плиты, поскользнулся и упал ничком на камни. Рука, на которую я пытался опереться, тоже скользнула по липкой поверхности. Учуяв запах крови, я понял, что упал прямо туда, где закончилось испытание Шанк-джи.
Над моей головой со свистом прошла пластина, и я нырнул вперед. Теперь я был уверен, что поднялся ветер, и мое положение стало почти безнадежным. Я не мог ползти на животе, поскольку по крайней мере две пластины всего на палец отстояли от каменных плит и раскачивались взад-вперед, угрожая располосовать любого, кто попробует протиснуться под ними.
Я уже не мог вызвать в себе видение танцующих котов, которое привело меня сюда. Здесь были лишь заточенные раскачивающиеся пластины. Но на сгибе моей руки тяжело лежала корона, и я осмелился чуть приподнять голову, чтобы как можно лучше рассмотреть летающую вокруг меня смерть.
Теперь я припал к земле, воспользовавшись тем, что две ближайшие пластины, несмотря на то, как широко они раскачивались, имели между собой зазор. Затем вскочил на ноги. Прямо передо мной сейчас была другая пластина, которая образовывала вместе с соседними крут, находившийся сразу за внутренним, тот, в котором я теперь оказался заключен. Чтобы прорваться, я одновременно должен был прыгнуть и изогнуться. Я собрался и бросился вперед.
Ветер от прошедшей рядом пластины бросил меня плашмя на внешнюю и самую опасную линию. Моя голова дернулась от рывка за стянутые узлом волосы. Оставаться там, где в следующий момент меня рассекло бы, я не мог. Я снова прыгнул, имея лишь долю секунды на то, чтобы решить, куда перекатиться, чтобы вырваться наружу.
Я лежал лицом вниз на плитах, почти оглушенный звоном мобиля. Или не только им? Тут был еще какой-то звук — рев голосов, перекрывавших металлический лязг. Неровно срезанные пряди волос хлестнули меня по лицу, когда я пополз вперед, при каждом движении боясь почувствовать, как острый край пластины рассекает мое тело. Затем, с трудом веря в это, я понял, что вырвался из этого чудовищного сооружения, и, шатаясь, поднялся на ноги. Затем нагнулся и поднял корону, которую принес с собой.
Я ощутил, как ко мне прижалось пушистое тело, а шершавый язык прошелся по ребрам. Я схватил Мурри за густой мех на плече, словно одно это прикосновение вселяло в меня уверенность, что я действительно одержал победу.
Наконец я обернулся, как раз чтобы увидеть, что мобиль снова поднимается. За ним меня ждали канцлер и жрец, рядом с ними Голубой Леопард власти. Но я не сразу двинулся к ним, а сперва провел рукой по голове Мурри и сказал:
— Только благодаря тебе, брат, — прекрасно понимая, что говорю правду. Здесь не было никого — за исключением Равинги, которая стояла где-то в толпе у меня за спиной, — кто желал бы этого исхода. Никого, кроме Мурри.
— Благодаря твоей воле, — ответил он.
Я отпустил его, покрутил в руках корону, возможно для того, чтобы еще раз убедиться, что я действительно держу ее. Камни сверкали, великолепием своим резко контрастируя с моим окровавленным телом. Хотя, по величайшей удаче, вся эта кровь была не моей.
Мобиль уже поднялся достаточно высоко. Теперь я мог пройти к ступеням без страха. После пережитого напряжения я чувствовал себя слабым, голова кружилась, и фигуры канцлера и жреца казались мне колеблющимися.
Однако я переставлял по очереди ноги, пока вдруг не обнаружил, что Мурри рядом со мной уже нет. Какое-то внутреннее упрямство не позволяло мне идти вперед без него. Рев толпы стал еще громче. Гневались ли они на мою победу или приветствовали мой успех? Этого я не знал.
Оглянувшись в поисках Мурри, я увидел распахнутые рты и размахивающие руки. Гвардейцы, опустив копья поперек собственного тела, образовали заграждение, чтобы сохранить вокруг участок свободного пространства.
Я не мог задерживаться, хотя тревожился за Мурри — если толпа действительно объединилась против меня, он окажется в большой опасности. И все же, если я император, мне следует заявить о своей победе и показать, что «варвар» сумеет взять завоеванное и держаться при этом достойно.
Я подошел к ступеням. Жрецу я протянул корону, Хотя я честно добыл ее, до официальной коронации она не будет мне принадлежать. Но даже при том теперь я уже был императором — хотя мне было очень трудно свыкнуться с этим.
Канцлер протянула мне императорский жезл власти, леопард припал к земле и прорычал что-то, близкое к урчанию. Я знал, что теперь мне следует повернуться к буйной толпе моих подданных с жезлом в руке.
Я поднялся на пару ступеней. Высокий трон был все еще пуст, но я не сделал ни движения, чтобы усесться на него. Где-то, возможно, на одной из крыш вокруг, находился стрелок, сразивший Шанк-джи. Вполне возможно, что некий Дом сочтет нужным избавиться и от выскочки, чтобы устроить новые испытания с новыми соискателями. Все это вполне имело смысл.
И тут я увидел, как толпа качнулась, расступилась. Через один из барьеров из копий прыгнул Мурри, спланировав словно в танце. В пасти его был жезл, конец которого сверкал на солнце.
Жрец попятился, прижав к себе корону, на лице его был страх. Но верховный канцлер осталась на месте, потянувшись к Мечу Присутствия, висевшему на ее поясе, хотя это церемониальное оружие ничего не стоило в стычке с этим хищником из Внешних земель.
Одним прыжком Мурри оказался рядом со мной, и я взял из его пасти жезл, увенчанный изображением песчаного кота, который сделала Равинга. Но я не выпустил и другой, с фигуркой леопарда.
Слева от меня, припав животом к земле и прижав уши, зашипел Голубой Леопард. Справа стоял Мурри, повернув свои желтые уши к зверю, что противился его приходу, и не выказывая ни страха, ни вызова.
С двумя котами и двумя жезлами я встал лицом к людям, чьи крики уже стихли. Они смотрели на меня, словно онемев от изумления. Век кончился, начался новый. В одной руке я сжимал древний символ прошлого, в другой — то, что досталось мне моими собственными трудами. Я не мог предвидеть, чего потребует от меня в грядущем Высший Дух, но то, что я должен быть самим собой, я усвоил хорошо. И с этой мыслью, почти нагой, окровавленный, с волосами, освобожденными от узла и развевающимися на ветру, я потребовал своего, того, что я готов был удержать, — как если бы мои мохнатые братья потребовали причитающееся им по праву и до конца были готовы держаться за то, что получили.
Мобиль опустили почти до самой земли, и те, кто должен был удерживать его в движении, уже раскачивали пластины, звеневшие при столкновениях, и солнце зажигало яркие краски на их поверхностях. А в центре пылала огнем усыпанная алмазами корона, с кошачьими головами, украшенными рубинами, топазами, изумрудами и сапфирами, символизировавшими Внешние земли.
Корона висела на цепи. Тот, кто доберется до нее, должен будет суметь снять ее, а затем невредимым вернуться наружу. Чтобы пройти среди постоянно раскачивающихся и вращающихся пластин, одного звона которых было достаточно, чтобы оглушить человека, от тела требовалась такая ловкость, что даже подумать об этом было страшно,
Но все же мы стояли каждый со своей стороны мобиля, готовые попытаться совершить и этот подвиг. Шанк-джи вытянул жребий, посылавший его первым в эту смертоносную круговерть.
Он был раздет до набедренной повязки. Прекрасно сложен. Такой, какого ожидающим победителя хотелось бы видеть восседающим на престоле. Я знал, что он годами закалял свое тело воинскими упражнениями с мечом и копьем и стал известным бойцом. И сейчас он выглядел полностью уверенным в себе, И те, кто сопровождал его сюда и теперь стоял у него за спиной, были уверены в нем не меньше. Сыновья и главы великих Домов, дочери прославленных кланов, они по обычаю стояли позади того, кого избрали своим претендентом. В этой толпе я заметил и своего брата, и в тот же момент он посмотрел на меня, и в его взгляде и издевательском изгибе губ не было ничего похожего на поддержку.
За мной — да, за мной стояли люди с символикой некоторых кланов Внешних земель и ближе всех Мурри. Люди эти пришли не потому, что я был их избранником. Но Мурри был там по своей воле. Люди расступились, дав ему место, и он сел, выпрямившись, с подрагивающим от возбуждения хвостом, не сводя взгляда со звенящих на ветру пластин, как мог бы следить за поспешным бегством песчаных ящериц.
Дальше в толпе, должно быть, стояли Равинга с Алиттой, хотя они ничем не обнаруживали своего присутствия. Но я думал, что кукольница, как и Мурри, желает мне добра, хотя в хорошем отношении со стороны Алитты я весьма сомневался.
Верховный жрец вапаланского храма чуть повернулся. Один из его служителей держал гонг, а у самого жреца в руке был наготове его церемониальный жезл. Он размахнулся. Звон гонга был слышен даже сквозь лязг мобиля. Я увидел, как Шанк-джи весь подобрался.
Жрец второй раз подал сигнал. Воин прыгнул вперед. Он изгибался и кувыркался, один раз чуть не попав под неожиданный поворот пластины, которая снесла бы ему голову, не пригнись он вовремя. Он достиг внутреннего круга, протянул руки к короне. И тут…
Звон мобиля перебил более громкий звук. Одна из пластин повернулась так, словно по ней ударили жезлом вроде того, что держал жрец. Послышался вопль. Шанк-джи покатился по земле в брызгах хлынувшей крови, сжимая левой рукой запястье правой, с которой только что срезало кисть так чисто, словно удар действительно был нанесен для того, чтобы не позволить ему коснуться короны.
Послышались крики, его воины бросились было вперед. Но канцлер уже дала знак, и мобиль подняли вверх настолько, чтобы двое ее собственных гвардейцев смогли заползти под пластины и вытащить раненого.
Его понесли сквозь быстро расступающуюся толпу его сторонников, и, судя по тому, как обмякло его тело, он потерял сознание. На каменных плитах там, где он упал, растеклась лужа крови и лежала отсеченная кисть руки. Глядя на это, я с трудом боролся с подступающей к горлу тошнотой, Лучше умереть, чем остаться калекой.
Трое в драгоценных одеждах аристократии высшего ранга пробились к подножию ступеней, на которых стояла канцлер. Тот, кто казался главным из них, начал что-то горячо говорить, хотя шум толпы и звон мобиля мешали расслышать его речь с расстояния, на котором мы стояли. Он повернулся и указал на залитые кровью плиты.
Около руки лежало что-то еще, чего тут не должно было быть. Это была стрела, без каких бы то ни было особых отметин. И без сомнения, ее там не было прежде, поскольку эти плиты тщательно обследовали, прежде чем опустить мобиль.
Стрела, наполовину погруженная в лужу крови, пластина, рванувшаяся вдруг наперерез Шанк-джи, когда тот потянулся к короне. Сложить одно с другим…
Стороннее вмешательство, грязная игра! Но я тут был ни при чем, и друзей, даже среди соотечественников, способных на такое, у меня не было. Кто бы ни пустил эту стрелу, он должен был быть опытным лучником.
Мобиль рывками поднимали вверх, и, когда он оказался уже достаточно высоко, аристократы, излагавшие свой протест, и канцлер подошли к этому месту. По знаку канцлера один из ее гвардейцев поднял стрелу и медленно стал вертеть ее в пальцах под ее пристальным взглядом.
Один из аристократов с искаженным злобой лицом указал на меня. Я скорее почувствовал, чем увидел движение толпы за своей спиной. Там, без сомнения, были те, кто был бы рад уничтожить меня как недостойного, замаравшего честь народа Внешних земель.
Канцлер отдала приказ, и ее гвардейцы встали у меня за спиной, образовав стену между мной и толпой. Или они готовились взять меня под стражу как нарушителя традиции и возможного убийцу? Мурри! Они же повернутся и против моего брата, ведь только тонкая черта обещания удерживала их от того, чтобы уже сейчас вонзить копье в его шкуру.
Однако теперь канцлер указывала на пластину, которая раскачивалась у нее над головой к центру и наружу, к толпе на противоположной стороне площади, откуда вышел сам Шанк-джи. Поначалу аристократы не склонны были с ней соглашаться. Они по-прежнему бросали яростные взгляды в моем направлении. Тогда она властно взмахнула своим собственным жезлом, и я увидел, как несколько ее гвардейцев начали прокладывать себе путь через толпу к другой стороне площади. Но как они собирались обнаружить там преступника — я понять не мог.
Интриги великих Домов были хорошо известны, и можно было предположить, что Шанк-джи пал жертвой зависти или злобы. Несомненно, как и у всех, у него были враги, желавшие ему вреда. Высшему Духу известно, что сегодня здесь собралось достаточно тех, кто отнюдь не был на моей стороне. Может, кто-то боялся того, что Шанк-джи получит верховную власть, и того, что это будет означать для него самого или для его Дома. Другого ответа я не находил.
И тут я вспомнил, что мне говорила Алитта о тех, кто видел в моей победе приближение несчастий. Может, за всем этим стоит кто-то, готовый их навлечь? В моей памяти вспыхнуло видение фигурки из мастерской Равинги — человека, который носил как знак рода голову отвратительной крысы. Но ведь он давно уже мертв. Нет, это должно быть результатом интриг Домов.
Те, кто был под мобилем, вернулись на ступени, и канцлер снова взмахнула жезлом. И мобиль еще раз со скрипом стал опускаться. Я облизнул внезапно пересохшие губы. Значит, все продолжается и настала моя очередь проходить испытание. Мне будет трудно сосредоточиться на своих действиях.
Я не слышал, просто не мог услышать в непрерывном звоне мобиля и реве толпы вокруг, но я ощутил пение, пришедшее из-за моей спины, пение Мурри. Оно заставило меня ответить, и этот гул отозвался во всем моем теле, захватил меня, и я бросился вперед.
Сверкание пластин передо мной почти ослепляло. Моя рука бессознательно нашла подвеску на груди, и я сделал первый шаг. Для меня там не было прохода, не было пластин — скорее я видел кружащиеся, кувыркающиеся тела кошачьего народа, увлеченного восторгом собственного таинства, в которое они вовлекли и меня.
Внутрь — наружу — налево — направо. Я прыгал и вертелся, кувыркался, нырял, снова прыгал. И я крепко удерживал в уме видение кошачьего танца, смутно осознавая, что теперь это моя единственная надежда.
Сколько я кружился в этой пляске? Сейчас не могу вспомнить. Только перед глазами вспыхнуло сияние, и оно было тем, чем я должен был завладеть. Внезапно видение танцующих котов исчезло. Я уже достиг центра мобиля, и надо мной качалась корона, сверкая драгоценными камнями так, что, если смотреть прямо на нее, можно было ослепнуть.
Я задержался на один вдох и прыгнул. Сокровище, которое я должен был добыть, было закреплено на цепи. Я схватился за нее левой рукой и повис, правой пытаясь отцепить мой трофей, лишь теперь заметив угрожающее вращение пластин вокруг меня. Пока еще они не задевали цепи, за которую я так отчаянно цеплялся, хотя одна раскачивалась в опасной близости.
Корона была моя — по крайней мере, она была у меня в руках, снятая с удерживавшего ее крюка. Я спрыгнул на плиты, поскользнулся и упал ничком на камни. Рука, на которую я пытался опереться, тоже скользнула по липкой поверхности. Учуяв запах крови, я понял, что упал прямо туда, где закончилось испытание Шанк-джи.
Над моей головой со свистом прошла пластина, и я нырнул вперед. Теперь я был уверен, что поднялся ветер, и мое положение стало почти безнадежным. Я не мог ползти на животе, поскольку по крайней мере две пластины всего на палец отстояли от каменных плит и раскачивались взад-вперед, угрожая располосовать любого, кто попробует протиснуться под ними.
Я уже не мог вызвать в себе видение танцующих котов, которое привело меня сюда. Здесь были лишь заточенные раскачивающиеся пластины. Но на сгибе моей руки тяжело лежала корона, и я осмелился чуть приподнять голову, чтобы как можно лучше рассмотреть летающую вокруг меня смерть.
Теперь я припал к земле, воспользовавшись тем, что две ближайшие пластины, несмотря на то, как широко они раскачивались, имели между собой зазор. Затем вскочил на ноги. Прямо передо мной сейчас была другая пластина, которая образовывала вместе с соседними крут, находившийся сразу за внутренним, тот, в котором я теперь оказался заключен. Чтобы прорваться, я одновременно должен был прыгнуть и изогнуться. Я собрался и бросился вперед.
Ветер от прошедшей рядом пластины бросил меня плашмя на внешнюю и самую опасную линию. Моя голова дернулась от рывка за стянутые узлом волосы. Оставаться там, где в следующий момент меня рассекло бы, я не мог. Я снова прыгнул, имея лишь долю секунды на то, чтобы решить, куда перекатиться, чтобы вырваться наружу.
Я лежал лицом вниз на плитах, почти оглушенный звоном мобиля. Или не только им? Тут был еще какой-то звук — рев голосов, перекрывавших металлический лязг. Неровно срезанные пряди волос хлестнули меня по лицу, когда я пополз вперед, при каждом движении боясь почувствовать, как острый край пластины рассекает мое тело. Затем, с трудом веря в это, я понял, что вырвался из этого чудовищного сооружения, и, шатаясь, поднялся на ноги. Затем нагнулся и поднял корону, которую принес с собой.
Я ощутил, как ко мне прижалось пушистое тело, а шершавый язык прошелся по ребрам. Я схватил Мурри за густой мех на плече, словно одно это прикосновение вселяло в меня уверенность, что я действительно одержал победу.
Наконец я обернулся, как раз чтобы увидеть, что мобиль снова поднимается. За ним меня ждали канцлер и жрец, рядом с ними Голубой Леопард власти. Но я не сразу двинулся к ним, а сперва провел рукой по голове Мурри и сказал:
— Только благодаря тебе, брат, — прекрасно понимая, что говорю правду. Здесь не было никого — за исключением Равинги, которая стояла где-то в толпе у меня за спиной, — кто желал бы этого исхода. Никого, кроме Мурри.
— Благодаря твоей воле, — ответил он.
Я отпустил его, покрутил в руках корону, возможно для того, чтобы еще раз убедиться, что я действительно держу ее. Камни сверкали, великолепием своим резко контрастируя с моим окровавленным телом. Хотя, по величайшей удаче, вся эта кровь была не моей.
Мобиль уже поднялся достаточно высоко. Теперь я мог пройти к ступеням без страха. После пережитого напряжения я чувствовал себя слабым, голова кружилась, и фигуры канцлера и жреца казались мне колеблющимися.
Однако я переставлял по очереди ноги, пока вдруг не обнаружил, что Мурри рядом со мной уже нет. Какое-то внутреннее упрямство не позволяло мне идти вперед без него. Рев толпы стал еще громче. Гневались ли они на мою победу или приветствовали мой успех? Этого я не знал.
Оглянувшись в поисках Мурри, я увидел распахнутые рты и размахивающие руки. Гвардейцы, опустив копья поперек собственного тела, образовали заграждение, чтобы сохранить вокруг участок свободного пространства.
Я не мог задерживаться, хотя тревожился за Мурри — если толпа действительно объединилась против меня, он окажется в большой опасности. И все же, если я император, мне следует заявить о своей победе и показать, что «варвар» сумеет взять завоеванное и держаться при этом достойно.
Я подошел к ступеням. Жрецу я протянул корону, Хотя я честно добыл ее, до официальной коронации она не будет мне принадлежать. Но даже при том теперь я уже был императором — хотя мне было очень трудно свыкнуться с этим.
Канцлер протянула мне императорский жезл власти, леопард припал к земле и прорычал что-то, близкое к урчанию. Я знал, что теперь мне следует повернуться к буйной толпе моих подданных с жезлом в руке.
Я поднялся на пару ступеней. Высокий трон был все еще пуст, но я не сделал ни движения, чтобы усесться на него. Где-то, возможно, на одной из крыш вокруг, находился стрелок, сразивший Шанк-джи. Вполне возможно, что некий Дом сочтет нужным избавиться и от выскочки, чтобы устроить новые испытания с новыми соискателями. Все это вполне имело смысл.
И тут я увидел, как толпа качнулась, расступилась. Через один из барьеров из копий прыгнул Мурри, спланировав словно в танце. В пасти его был жезл, конец которого сверкал на солнце.
Жрец попятился, прижав к себе корону, на лице его был страх. Но верховный канцлер осталась на месте, потянувшись к Мечу Присутствия, висевшему на ее поясе, хотя это церемониальное оружие ничего не стоило в стычке с этим хищником из Внешних земель.
Одним прыжком Мурри оказался рядом со мной, и я взял из его пасти жезл, увенчанный изображением песчаного кота, который сделала Равинга. Но я не выпустил и другой, с фигуркой леопарда.
Слева от меня, припав животом к земле и прижав уши, зашипел Голубой Леопард. Справа стоял Мурри, повернув свои желтые уши к зверю, что противился его приходу, и не выказывая ни страха, ни вызова.
С двумя котами и двумя жезлами я встал лицом к людям, чьи крики уже стихли. Они смотрели на меня, словно онемев от изумления. Век кончился, начался новый. В одной руке я сжимал древний символ прошлого, в другой — то, что досталось мне моими собственными трудами. Я не мог предвидеть, чего потребует от меня в грядущем Высший Дух, но то, что я должен быть самим собой, я усвоил хорошо. И с этой мыслью, почти нагой, окровавленный, с волосами, освобожденными от узла и развевающимися на ветру, я потребовал своего, того, что я готов был удержать, — как если бы мои мохнатые братья потребовали причитающееся им по праву и до конца были готовы держаться за то, что получили.
ЭПИЛОГ
Равинга зажгла только один светильник, но мне хватало его света, чтобы хорошо рассмотреть ее лицо, и я увидела в его выражении силу целеустремленности.
— Он победил, — сказала я. И я была крайне изумлена его победой. Этот Хинккель, что же в нем такого? Мне было трудно изменить мнение о нем.
— Он только начинает, — поправила меня Равинга.
— Они должны принять его, таков обычай… — Я уловила по крайней мере часть ее намека.
— Ты так говоришь, зная то, что знаешь, что тебе самой пришлось испытать, девочка? Не изображай из себя простушку. Шанк-джи потерял руку, но не голову. Есть стрелок, которого надо найти — и как можно скорее. За этим таится куда большее…
Она перевела взгляд с меня на полку, где стояла фигурка Илантилина.
— Итак, — сказала она резко, как тот, кто закончил одно дело, чтобы тут же взяться за следующее, — начнем действовать. Ты, Алитта, имеешь теперь право потребовать свое наследство. Обычай говорит, что сделанное одним императором может отменить другой. Последняя из твоего Дома принесет присягу, как и все прочие аристократы, потребует все права и привилегии своего рода — все права. — Она повторила это как человек, которому никто не смеет перечить.
Былая горечь поднялась во мне с такой силой, что я почти ощутила ее вкус.
— Нет!
Но не об этом ли мечтала я сама, подумала я секундой позже. Если по странному стечению обстоятельств мне выпала такая возможность, то почему я должна ее отвергнуть?
— Да!
Я не могла ей противиться. Я не могла противиться даже той части себя, которая желала того, что Равинга так легко приняла как факт. Новая жизнь — опасная жизнь, но я давно уже жила среди опасностей, так что это не окажется для меня новым или пугающим.
— Будем действовать, — продолжала Равинга, — Даже под пластинами мобиля будем действовать.
— Он победил, — сказала я. И я была крайне изумлена его победой. Этот Хинккель, что же в нем такого? Мне было трудно изменить мнение о нем.
— Он только начинает, — поправила меня Равинга.
— Они должны принять его, таков обычай… — Я уловила по крайней мере часть ее намека.
— Ты так говоришь, зная то, что знаешь, что тебе самой пришлось испытать, девочка? Не изображай из себя простушку. Шанк-джи потерял руку, но не голову. Есть стрелок, которого надо найти — и как можно скорее. За этим таится куда большее…
Она перевела взгляд с меня на полку, где стояла фигурка Илантилина.
— Итак, — сказала она резко, как тот, кто закончил одно дело, чтобы тут же взяться за следующее, — начнем действовать. Ты, Алитта, имеешь теперь право потребовать свое наследство. Обычай говорит, что сделанное одним императором может отменить другой. Последняя из твоего Дома принесет присягу, как и все прочие аристократы, потребует все права и привилегии своего рода — все права. — Она повторила это как человек, которому никто не смеет перечить.
Былая горечь поднялась во мне с такой силой, что я почти ощутила ее вкус.
— Нет!
Но не об этом ли мечтала я сама, подумала я секундой позже. Если по странному стечению обстоятельств мне выпала такая возможность, то почему я должна ее отвергнуть?
— Да!
Я не могла ей противиться. Я не могла противиться даже той части себя, которая желала того, что Равинга так легко приняла как факт. Новая жизнь — опасная жизнь, но я давно уже жила среди опасностей, так что это не окажется для меня новым или пугающим.
— Будем действовать, — продолжала Равинга, — Даже под пластинами мобиля будем действовать.