Страница:
— В общем вы довольны берлинскими гастролями?
— О да! Два года как я не танцевала там, и, несмотря на это, меня встретили как старую знакомую.
На другой день в «Петербургской газете» петербуржцы прочли интервью, в котором Павлова сообщала, что останется в Петербурге до поста. Она была огорчена тем, что теперь в балете три абонемента. Танцевать три раза один и тот же балет — радость невеликая. И еще один спектакль вне абонемента!
— Собираясь в Петербург, я надеялась поработать здесь, разучить новые балеты. Но с сожалением вижу, что ничего этого не будет. Мне предложили выступить в «Дон-Кихоте» и в «Дочери фараона».
Первый выход Анны Павловой на петербургскую сцену после годового отсутствия состоялся 21 января 1913 года.
«Балерина была встречена абонентами „первого созыва“ не только восторженно, но триумфально, — писал Валерьян Светлов в „Петербургской газете“, — овации, бесконечные вызовы, неумеренные требования повторений, цветы, венки, а на цветочных лентах — пышные надписи…» И тут же Светлов с сожалением и надеждой отмечал: «Павлова будет танцевать у нас два месяца, в „Дон-Кихоте“ и в „Дочери фараона“ — в балетах, наименее типичных для ее таланта. Высокого драматического пафоса она достигает в „Баядерке“ и в „Жизели“, и было бы очень странно, если бы эти два совершенных ее создания не были бы показаны в этот ее приезд».
Критик считал, что партия Китри в «Дон-Кихоте» занимает не главное место в творчестве Павловой. Роль резвой испанки не дает балерине достаточно драматических элементов. Ей приходится «наполнять» образ с помощью техники, — правда, делает она это блестяще. Ее сверкающие темпераментом испанские танцы с буйными ритмами, поставленные под балетную классику, выразительны и очаровывают.
В феврале таким же порядком для трех абонементов и одного внеабонементного спектакля Павлова танцевала в старом балете «Дочь фараона». Глядя на Павлову в партии Аспиччии, петербуржцы невольно вспоминали два имени. Их ставили рядом — Петипа и Фокин.
Вот два балетмейстера, заставившие своими постановками заговорить весь мир о русском балете. Петипа создавал классические балеты еще во второй половине XIX века. Начало творчества Фокина-балетмейстера падает на первое десятилетие века нынешнего. Те, кто имел возможность наблюдать творчество этих двух выдающихся мастеров сцены, отмечали их своеобразие и непохожесть в стиле работы.
Фокин по молодости лет вкладывал уйму эмоций в свое дело: ему были свойственны и горения, и мучения, и новые подъемы, и неуверенность в себе. Он порой мог сотворить балет быстро. Но случались и задержки, когда балетмейстер оставался недоволен собой и переделывал сцену за сценой.
Петипа предпочитал все продумать заранее и только тогда предлагал танец солистам и кордебалету. Дандре верно характеризует стиль этих мастеров: «…Фокин творил, Петипа строил… Один работал, как старые мастера живописи — совершенством техники и знанием красок, другой, внося в свою работу современную нервность и чуткость, выводил балетное искусство из устаревших форм на новую дорогу…»
Драма Аспиччии построена хореографом в духе старого балета со всеми его условностями. Но партия героини настолько эффектна, что зритель прощает Петипа историческую условность, принимая во внимание отдаленность эпохи, в которую создавался этот балет. Талант Павловой был настолько обаятелен и выразителен, поднимался до таких высоких драматических нот, что снимал условности и натяжки постановки. Так писал Светлов в «Петербургской газете». Павлова пленила всех своим искусством. Любители хореографии, встречаясь на улице, у знакомых, поздравляли друг друга, будто то были их именины.
…У кассы, где открылась продажа билетов на павловский «Вечер танцев», выстроилась громадная очередь. Публика будто обезумела. В один день продали билетов на восемь тысяч рублей. «Петербургская газета» дала объявление, что на вечер Павловой все билеты уже раскуплены. И это накануне празднования трехсотлетия дома Романовых, когда все были заняты ожидаемым манифестом, награждениями, амнистией…
В оперных театрах провинциальных городов готовили «Жизнь за царя». Репетировали оперу Глинки в Мариинском — для парадного спектакля 22 февраля. С грустью заметила Павлова, что до сих пор в ее родном театре Кшесинская оставалась хозяйкой репертуара. Она брала себе все роли, в которых можно было иметь успех, хотя по-настоящему с блеском выходило у нее далеко не все. С властью любимицы двора по-прежнему вынуждены были считаться даже такие люди, как Фокин или Гердт.
Павлову обидело, что в глинковской опере ее поставили в четвертую пару. Она хотела отказаться, но Теляковский не разрешил. И он и все понимали, что обойтись в юбилейном спектакле без Павловой, когда она уже европейская знаменитость, у всех па глазах в Петербурге было неловко.
— Не огорчайтесь, дорогая, — весело сказала ей Ольга Осиповна Преображенская, — зато в этом парадном спектакле можно сделать много наблюдений. Актерам это всегда кстати.
Павлова и сама уже считала, что не стоит огорчаться, но ее самолюбие сильно страдало. Утешило ее немного разрешение дирекции выступить в «Баядерке».
До грандиозного праздника царского двора Павлова успела дать свои «Вечера танцев» в Москве и Петербурге. …Была суббота, 17 февраля. Около Театра музыкальной драмы, словно пчелиный рой, двигалась громадная толпа — здесь были и студенты, и курсистки, и чиновники различных рангов, и военные в щегольских шинелях. Все стремились попасть в театр, где должна была выступать только что вернувшаяся из своего путешествия в первопрестольную Анна Павлова. В этот сезон не было актрисы в Петербурге более популярной, чем она. В прессе почти в каждой статье о Павловой вспоминали Тальони, которая танцевала здесь 75 лет тому назад. Находили в таланте балерин много похожего: воздушность, романтичность, воплощенные в танце… Однако мастерство Павловой ставилось выше мастерства Тальони. И понятно — ведь техника танца, художественные его приемы, виртуозность, как и все в жизни, заметно изменились.
Конечно, всякие сравнения имеют лишь приблизительную точность. Каждый человек по-своему, исходя из своей индивидуальности, оценивает книгу, пьесу, дарование актера. Помещая Анну Павлову первой в списке мастеров русского балета, Лопухов утверждает:
«О Павловой написано много, порой очень хорошо. Мне только хотелось опровергнуть одно распространенное раньше мнение (им грешил и я), будто Павлова — артистка тальониевского типа. Частенько в своих записках я называл ее „внучкой Тальони“. Да, она ярчайший представитель балетного романтизма. Но не тальониевского, французского романтизма 30-х годов прошлого века, а чисто русской романтики ее времени. Романтики Чехова и Рахманинова, Левитана и Серова. Павлова не наследница романтизма XIX века, а скорее зачинательница балетной романтики XX века, если считать, что романтика присуща балетному искусству как нечто от него неотъемлемое».
И дальше счастливый современник Павловой выдвигает целый ряд аргументов в пользу своей мысли:
«Худенькая, пропорционально сложенная, с продольными мышцами, делающими форму ноги удлиненной, а движения — певучими, Павлова прекрасно передавала русскую грусть-мечту. Это подметил в движениях ее рук Фокин и развил в артистке ее же особенности…
Павлова — великая художница, потому что ее героини обладают каждая своей темой, говорят по-своему о жизни — тоскуют о ней и безгранично радуются ей, так, как это думает сама Павлова. Когда сейчас говорят «Павлова», вспоминают «Умирающего лебедя». В конце концов их отождествляют. Напрасно! Павлова воспевала радость больше, чем горе; тема счастья, а не страдания, была ее главной темой. Павлова проявила себя великой лирической актрисой прежде всего. Если искать сравнений в мире драгоценных камней, то следует признать ее бриллиантом голубой воды.
Павлова стала для нас, молодых артистов, опорой и надеждой в наших размышлениях о балете. Ее всемирные победы подтвердили это окончательно».
Гении рождаются в своей стране и наследуют душу своего народа, но они принадлежат всему миру, и плоды таланта рано или поздно становятся достоянием всего человечества.
XII. Накануне войны
За окнами старой квартиры Павловой на Английской набережной тихо падал тяжелый, сырой снег. Любовь Федоровна принесла кофе, но балерина не отложила утреннюю почту.
«Во Франции, — сообщала „Петербургская газета“, — пользуется весьма большим успехом известная русская артистка-танцовщица, избравшая себе псевдоним „Наташа Труханова“. Эта артистка — дочь одного петербургского артиста, ныне госпожа Труханова, собирается изменить балету и перейти в драматический театр».
Прочитав фразу из интервью Трухановой: «Балет — это рутина! Комедия — простор творчества!» — Анна Павловна неодобрительно покачала своей изящной головкой и тут же засмеялась. Дымился кофе в китайской фарфоровой чашечке, глянуло в разрыве серого тяжелого облака солнце, и очень кстати, и очень вовремя напомнила газета о Наташе Трухановой.
«Значит, она в Париже!» — подумала Павлова с приятным чувством человека, вдруг увидевшего рядом нужного сейчас друга.
Париж оставался последней столицей Старого Света, где русскую балерину знали, по ее мнению, мало, по мимолетным выступлениям в первом русском сезоне Дягилева. И вот теперь Анна Павловна готовилась в ближайшее время завладеть сердцами французов.
Через месяц, в апреле 1913 года, здесь, в Париже, открывается грандиозный Театр Елисейских полей, выстроенный по инициативе Габриеля Астрюка.
Предприимчивый антрепренер пригласил почти всех выдающихся европейских артистов, и Париж с нетерпением ожидал, когда они появятся в новом театре. Павлова с некоторым недоверием относилась к этой затее, хорошо помня дягилевские сезоны. Не затеряются ли знаменитые артисты и здесь, когда их не с кем будет сравнивать среди равных?!
Сезон должен был открыть дирижер и композитор Феликс Вейнгартнер, автор оперы «Шакунтала», поставленной на придворной сцене в Веймаре. Ему создали известность симфонические концерты в Берлине, Мюнхене, Кенигсберге. И теперь в Париже он предполагал дирижировать операми Берлиоза «Бенвенуто Челлини» и Штрауса «Электра».
Пригласили и Павлову. Она обещала танцевать «Лебедя» Сен-Санса, «Бабочку», «Вальс-Каприс» и «Вакханалию». Партнером должен был быть Лаврентий Новиков.
Как-то в Лондоне Павлова пошла в театр «Альгамбра» посмотреть выступление ансамбля москвичей с Гельцер, Тихомировым и Новиковым. Сильный классический танцовщик, обладавший безукоризненной техникой и высоким прыжком, Новиков произвел на Павлову самое благоприятное впечатление, и она пригласила его выступить с ней перед публикой «Палас-театра». Он танцевал с Павловой три сезона в «Жизели», «Шопениане», «Фее кукол», «Прелюдах» и в дивертисментных номерах.
Гастроли русской балерины в Театре Елисейских полей должны были проходить почти одновременно с лондонским третьим сезоном в «Палас-театре». Но ее это не пугало. Для артистки, объехавшей полмира, Лондон от Парижа отстоял не дальше, чем Москва от Петербурга.
Павлова не раз весело говорила:
— Подходящий муж для жены — это то же, что музыка для танца!
Впервые она проверила эту истину, отправляясь в Париж на открытие Театра Елисейских полей. Дандре предвидел все мелочи путешествия и жизни в столице Франции, так что, ни о чем не заботясь, Анна Павловна в пути просматривала брошюры и журналы, описывающие грандиозное сооружение — Театр Елисейских полей, в котором ей предстояло выступать.
Здание театра называли одним из красивейших в Париже. Построенное виднейшими архитекторами Европы, оно состояло из трех театров: Большого театра драмы, оперы и балета на две тысячи мест; Театра комедии; студии. Габриель Астрюк организовал попечительский комитет, в который вошли музыкальные деятели, композиторы и дирижеры: Камилл Сен-Санс, Рихард Штраус, Артур Нйкиш. По мысли Астрюка, Театр Елисейских полей должен был стать международным центром музыкальной культуры, постоянным местом для проведения фестивалей.
Просматривая списки приглашенных, Павлова уже начинала волноваться, точно стояла на сцене. В самом деле, в проспектах театра, предусмотрительно подобранных Дандре, значились Дебюсси, Тоскаяини, Вейнгартнер, Штраус, Рахманинов, Шаляпин, Павлова — с указанием, кто что будет исполнять. Павлова прочла в программе имена участников русских сезонов; Дягилева, Нижинского, Карсавиной, Фокина.
Прежде чем объявиться в театре, Анна Павловна отправилась к Наташе Трухановой по адресу, указанному Дандре в ее записной книжечке. Шофер такси, не задав ни одного лишнего вопроса, подвез Павлову прямо к крыльцу старинного особняка на Острове святого Людовика, где Труханова устроила свою квартиру.
— Аннушка, дорогая, я вас жду уже несколько дней, — просто встретила ее Наталья Владимировна.
Конечно, Наташа еще только мечтала о том, чтобы перейти в драму. И на предложение Павловой выступить с ней в каком-либо номере в Театре Елисейских полей охотно согласилась.
С привычной любознательностью ко всему окружающему, от людей до вещей, Анна-Павловна с удивлением разглядывала обстановку; взглянула на томики русских и французских книг, стоявших на полках шкафа, перелистала страницы стихов Бодлера, лежащих на письменном столе. Она отметила тонкий вкус хозяйки.
— А я, Наташа, я совсем непохожа на вас, — решила она после осмотра вещей, книг и платьев. — Хозяйством занимается Дандре, а я лишь иногда. У меня на уме одно — танцевать! Всегда, везде, где только есть зрители.
Голос ее стал печален, в глазах блеснули слезы. Труханова поцеловала Анну Павловну, усадила на диван и вдруг сказала:
— Я недавно прочитала новеллу, совсем маленькую. Вот послушайте…
Случилось это во Франции. Мимо изображения Мадонны проходят люди. И по традиции каждый что-нибудь оставляет возле статуи: кто цветы, кто ленты, кто записки. В кружку бросают мелкие монеты — для нищих… Однажды этой дорогой брел цирковой актер — Жонглер. Он был беден, в карманах его старенького костюма лежали только шарики, которыми он жонглировал. Оставить у ног святой девы артист ничего не мог… И тогда, обернувшись к Мадонне, он вынул шарики и начал жонглировать ими, показывая самые трудные, самые красивые номера. Собрался народ, поднялся ропот: «Он кощунствует перед святой девой!» Жонглер же их не слышал: так был занят своим делом. Мимо проходил седой священник — кюре этого прихода, и его возмутили упреки прохожих. И тогда он сказал им: «Этот человек с чистым сердцем отдает богоматери все самое ценное, что имеет. И не просит у нее ничего. А вы, бросающие гроши в кружку, тут же о чем-нибудь просите в награду. Однако никто не называет кощунством ваши поступки. Так не мешайте этому человеку делать то, что он делает во имя святой девы!»
Наталья Владимировна закончила свое повествование.
Гостья, подняв на нее глаза, молчала: она и угадывала подтекст рассказа, и сомневалась, так что Наталье Владимировне пришлось сказать:
— Вот так же и вы, Аннушка, даете миру все лучшее, самое драгоценное, что имеете!
Вечер длился долго, необыкновенно приятно и памятно.
Когда Анна Павловна объявила, что ей пора уходить, хозяйка остановила ее:
— Посидите еще, вот-вот придет наш общий старый знакомый.
— Кто это? — испуганно спросила гостья.
— Алексей Алексеевич Игнатьев.
— Игнатьев? Граф Игнатьев? Неужели? Однажды на вечере каком-то я танцевала с ним вальс. Интересно, какой он сейчас…
Действительно, постоянным вечерним гостем Трухановой в Париже был Алексей Алексеевич Игнатьев, теперь полковник, военный атташе императорского русского посольства во Франции.
В простом черном штатском костюме бывший кавалергардский ротмистр уже не имел пленительной молодцеватости, как в Петербурге, но оставался все тем же стройным, вежливым, прекрасно воспитанным человеком.
Алексей Алексеевич сознавал многие несправедливости русской жизни и тяжело пережил крушение в русско-японской войне веры в величие и непогрешимость царского самодержавия.
Этот вечер весной 1913 года у Трухановой положил начало дружбе трех русских людей, закинутых разными судьбами в Париж. Сердечные отношения продолжались до последних дней жизни Анны Павловой. Они виделись нечасто, но каждый раз, когда Павлова бывала в Париже, они договаривались и проводили вместе отрадные часы. Каждая такая встреча вызывала воспоминания о России…
Дочь опереточного артиста Бостунова и француженки, Труханова, как и Павлова, начала постигать жизнь с нужды и печали. Отец оставил семью, когда дочери было тринадцать лет, и ей самой пришлось устраивать свою жизнь. Наташа отказалась от его имени и назвалась Трухановой. Окончив курс в филармоническом училище у Владимира Ивановича Немировича-Данченко, она не стала драматической актрисой, а предпочла учиться танцам у балетмейстера Большого театра Ивана Николаевича Хлюстина. В Москве служба в частном театре не оправдала ее надежд, и девушка уехала в 1905 году во Францию.
Выступая в небольших театрах, Наталья Владимировна быстро завоевала известность «концертами-танцами»; с этими оригинальными балетными миниатюрами она гастролировала в Берлине, Мадриде, Вене, в Лондоне. В Театре Елисейских полей она имела определенный успех в небольших балетах: «Саломее», «Пляске смерти», «Маришке» и в «Чуде».
Весною 1914 года, направляясь в Берлин, Анна Павловна вновь свиделась с Наташей и Игнатьевым. Алексей Алексеевич не хотел пугать артистку, но все-таки предупредил о возможности войны.
— Окна на Сен-Жерменском бульваре, где помещается генеральный штаб, светятся подолгу в ночные часы, — сказал он, цитируя свое донесение в Петербург, и добавил от себя: — Генеральный штаб работает, Париж танцует на вулкане, В Петербурге, где я только что был на приеме у государя, царит общее благодушное самодовольство!
— Ах боже мой, но у меня контракт! — волнуясь, отвечала Павлова. — Что же мне теперь делать?!
Она уехала встревоженная.
В те дни, кроме дипломатов и штабных работников, мало кто верил в возможность войны с Германией. Многие допускали войну с Турцией, с Японией, с Китаем, представители которого бродили по улицам русских городов с тюками шелковых товаров за спиной. Но с Германией?!
28 июня 1914 года в Париже на Лошанском скаковом ипподроме разыгрывался знаменитый Большой приз президента республики. Был жаркий воскресный день, зрители бурно приветствовали появление президента. В скачках участвовало много популярных рысаков. Русский военный атташе едва успевал разобраться в достоинствах и недостатках чистокровных победителей.
Вдруг в публике появились продавцы газет, размахивая свежими листами:
— Убийство герцога Фердинанда! Убийство герцога Фердинанда!
Схватив у первого попавшегося газетчика специальный выпуск, Алексей Алексеевич прочитал: «Сегодня утром в Сараеве выстрелом из револьвера убиты наповал проезжавшие в коляске наследник австрийского престола эрцгерцог Фердинанд и его супруга». «Война!» — подумал Игнатьев, чутьем дипломата догадываясь о провокационном характере убийства.
В тот вечер, как всегда, Алексей Алексеевич обедал у Трухановой, где собрались знакомые, быть может, надеявшиеся узнать мнение русского военного атташе о событии в Сараеве.
Алексей Алексеевич предпочитал слушать, а не высказывать собственных соображений. Наталья Владимировна была убеждена, что война неизбежна и не стоит убаюкивать себя пустыми надеждами. В этот вечер она вспоминала о Павловой и сожалела об ожидающих ее в Германии неприятностях. Догадается ли Анна Павловна разорвать контракт? Она еще может выбраться оттуда до первых выстрелов на закрытых границах.
14 июля по русскому календарю царское правительство объявило всеобщую мобилизацию.
По совету Игнатьева Анна Павловна в Берлине заняла скромный номер в гостинице «Бристоль» на Унтер-ден-Линден, совсем близко от русского посольства. Большую часть времени балерина проводила в театре, днем на репетициях, вечером на спектакле и только поздно ночью возвращалась в отель.
И не будучи дипломатом, она с первого же дня своего пребывания в столице Германии поняла, что здесь нагнетается военный психоз.
Каждое утро обычно тихая Унтер-ден-Линден просыпалась от непривычной для музыкального слуха балерины сирены автомобиля.
— Наш кайзер отправляется во дворец! — пояснила горничная русской артистке. — Никто, кроме кайзера, не имеет права пользоваться таким гудком.
По дороге в театр Анна Павловна не раз встречала этот кайзеровский автомобиль с музыкальной сиреной; в Тиргартене она видела кайзера на верховой прогулке, беседующего то с тем, то с другим военным.
Под окнами гостиницы проходили военные парады с оркестром.
На объявленную Николаем II всеобщую мобилизацию германская столица ответила волнениями, горожане с утра до вечера осаждали русское посольство. Возбуждение против России росло с каждым часом.
Руководствуясь телеграфными инструкциями неутомимого Дандре, Анна Павловна покинула Берлин и вывезла свою труппу едва ли не с одним из последних поездов.
В день возвращения ее в Айви-Хауз в Париже был убит Жан Жорес — пламенный оратор, вдохновенный борец за мир и свободу, опасный враг войны и милитаристов. Буржуазный суд Франции оправдал наемного убийцу.
XIII. Муза Павловой не смолкает
Первая мировая война начиналась при всеобщем убеждении в том, что она не может продлиться более трех-четырех месяцев. Солдатам враждующих армий и их командирам военные специалисты давно уже доказали, что современное вооружение обеспечивает молниеносный разгром врага. Среди невоенных людей находились и чудаки: свято веря в высокую культуру германского народа, они предлагали французам защищать Верден — свою сильнейшую крепость — не фортами и пушками, а сокровищами Лувра. Поставьте перед осаждающими «Джоконду» или «Мадонну с младенцем и святой Анной» великого Леонардо да Винчи, утверждали они, — и немцы не осмелятся стрелять!
Людям постоянного творческого напряжения нельзя жить без каждодневного труда. Анна Павлова не могла бы провести в бездействии и четырех дней, не только четырех месяцев. И, едва возвратившись в свой Айви-Хауз после прерванного турне по столицам Европы, Павлова решила обновить труппу. Она принимала преимущественно англичанок, которые готовы были ехать в Америку.
Что заставляло балерину соглашаться на бесконечное турне в ущерб своему здоровью, безмерно уставать и недомогать, мерзнуть в нетопленых вагонах зимой, задыхаться от жары и пыли летом, пересекать океан, не слишком бодро вынося океанскую качку и штормы?
Деньги не играли первостепенной роли в ее личной жизни, хотя они давали ей возможность учредить, например, в Париже на свои средства приют для тридцати русских детей эмигрантов, помогать в трудные военные послереволюционные годы своим товарищам по искусству.
«…В первые годы Октября, когда интервенция и блокада привели нас к большим лишениям — к голоду, к разрухе, — писал Лопухов, — Павлова длительное время посылала за свой счет продовольственные посылки всем артистам балета родного театра».
Драгоценности радовали Павлову как красота, как произведения искусства. Она носила их редко, почти все они хранились в сейфе банка. В роскошных отелях знаменитая балерина занимала обычно скромные комнаты, лишь бы было удобно и уютно.
Но Павлова не могла жить без работы! К этому надо добавить, что она не берегла себя ни в жизни, ни на сцене.
Смелости балерины при выполнении технических трюков мог позавидовать любой цирковой артист. Случай, когда партнер не удержал ее на руках, был не единственным. А ведь опасности стерегут каждую танцовщицу на любой, даже и технически усовершенствованной, сцене.
Зная неоправданную смелость Анны Павловны, друзья уговаривали ее застраховать свои ноги от несчастного случая. Страховое общество оценило ножки балерины в двести тысяч рублей.
Истинную ценность своих ножек Анна Павловна почувствовала позднее, во время турне по городам Соединенных Штатов Америки.
В Сен-Луи, исполняя «Вальс-Каприс» Рубинштейна, балерина сильно повредила ногу.
«Сломала!» — мелькнула, как молния, страшнее самой смерти мысль.
Но на этот раз все кончилось довольно благополучно. Хотя некоторое время Павлова не могла даже ступить на ногу.
Станиславский говорил, что «театр начинается с вешалки». У Анны Павловой искусство танца начиналось с шоссонов — танцевальных туфель; их для нее изготовляли не парами, а сотнями пар известные мастера разных городов мира. Но и с этими шоссонами Анна Павловна обращалась по-своему, не так, как все.
— О да! Два года как я не танцевала там, и, несмотря на это, меня встретили как старую знакомую.
На другой день в «Петербургской газете» петербуржцы прочли интервью, в котором Павлова сообщала, что останется в Петербурге до поста. Она была огорчена тем, что теперь в балете три абонемента. Танцевать три раза один и тот же балет — радость невеликая. И еще один спектакль вне абонемента!
— Собираясь в Петербург, я надеялась поработать здесь, разучить новые балеты. Но с сожалением вижу, что ничего этого не будет. Мне предложили выступить в «Дон-Кихоте» и в «Дочери фараона».
Первый выход Анны Павловой на петербургскую сцену после годового отсутствия состоялся 21 января 1913 года.
«Балерина была встречена абонентами „первого созыва“ не только восторженно, но триумфально, — писал Валерьян Светлов в „Петербургской газете“, — овации, бесконечные вызовы, неумеренные требования повторений, цветы, венки, а на цветочных лентах — пышные надписи…» И тут же Светлов с сожалением и надеждой отмечал: «Павлова будет танцевать у нас два месяца, в „Дон-Кихоте“ и в „Дочери фараона“ — в балетах, наименее типичных для ее таланта. Высокого драматического пафоса она достигает в „Баядерке“ и в „Жизели“, и было бы очень странно, если бы эти два совершенных ее создания не были бы показаны в этот ее приезд».
Критик считал, что партия Китри в «Дон-Кихоте» занимает не главное место в творчестве Павловой. Роль резвой испанки не дает балерине достаточно драматических элементов. Ей приходится «наполнять» образ с помощью техники, — правда, делает она это блестяще. Ее сверкающие темпераментом испанские танцы с буйными ритмами, поставленные под балетную классику, выразительны и очаровывают.
В феврале таким же порядком для трех абонементов и одного внеабонементного спектакля Павлова танцевала в старом балете «Дочь фараона». Глядя на Павлову в партии Аспиччии, петербуржцы невольно вспоминали два имени. Их ставили рядом — Петипа и Фокин.
Вот два балетмейстера, заставившие своими постановками заговорить весь мир о русском балете. Петипа создавал классические балеты еще во второй половине XIX века. Начало творчества Фокина-балетмейстера падает на первое десятилетие века нынешнего. Те, кто имел возможность наблюдать творчество этих двух выдающихся мастеров сцены, отмечали их своеобразие и непохожесть в стиле работы.
Фокин по молодости лет вкладывал уйму эмоций в свое дело: ему были свойственны и горения, и мучения, и новые подъемы, и неуверенность в себе. Он порой мог сотворить балет быстро. Но случались и задержки, когда балетмейстер оставался недоволен собой и переделывал сцену за сценой.
Петипа предпочитал все продумать заранее и только тогда предлагал танец солистам и кордебалету. Дандре верно характеризует стиль этих мастеров: «…Фокин творил, Петипа строил… Один работал, как старые мастера живописи — совершенством техники и знанием красок, другой, внося в свою работу современную нервность и чуткость, выводил балетное искусство из устаревших форм на новую дорогу…»
Драма Аспиччии построена хореографом в духе старого балета со всеми его условностями. Но партия героини настолько эффектна, что зритель прощает Петипа историческую условность, принимая во внимание отдаленность эпохи, в которую создавался этот балет. Талант Павловой был настолько обаятелен и выразителен, поднимался до таких высоких драматических нот, что снимал условности и натяжки постановки. Так писал Светлов в «Петербургской газете». Павлова пленила всех своим искусством. Любители хореографии, встречаясь на улице, у знакомых, поздравляли друг друга, будто то были их именины.
…У кассы, где открылась продажа билетов на павловский «Вечер танцев», выстроилась громадная очередь. Публика будто обезумела. В один день продали билетов на восемь тысяч рублей. «Петербургская газета» дала объявление, что на вечер Павловой все билеты уже раскуплены. И это накануне празднования трехсотлетия дома Романовых, когда все были заняты ожидаемым манифестом, награждениями, амнистией…
В оперных театрах провинциальных городов готовили «Жизнь за царя». Репетировали оперу Глинки в Мариинском — для парадного спектакля 22 февраля. С грустью заметила Павлова, что до сих пор в ее родном театре Кшесинская оставалась хозяйкой репертуара. Она брала себе все роли, в которых можно было иметь успех, хотя по-настоящему с блеском выходило у нее далеко не все. С властью любимицы двора по-прежнему вынуждены были считаться даже такие люди, как Фокин или Гердт.
Павлову обидело, что в глинковской опере ее поставили в четвертую пару. Она хотела отказаться, но Теляковский не разрешил. И он и все понимали, что обойтись в юбилейном спектакле без Павловой, когда она уже европейская знаменитость, у всех па глазах в Петербурге было неловко.
— Не огорчайтесь, дорогая, — весело сказала ей Ольга Осиповна Преображенская, — зато в этом парадном спектакле можно сделать много наблюдений. Актерам это всегда кстати.
Павлова и сама уже считала, что не стоит огорчаться, но ее самолюбие сильно страдало. Утешило ее немного разрешение дирекции выступить в «Баядерке».
До грандиозного праздника царского двора Павлова успела дать свои «Вечера танцев» в Москве и Петербурге. …Была суббота, 17 февраля. Около Театра музыкальной драмы, словно пчелиный рой, двигалась громадная толпа — здесь были и студенты, и курсистки, и чиновники различных рангов, и военные в щегольских шинелях. Все стремились попасть в театр, где должна была выступать только что вернувшаяся из своего путешествия в первопрестольную Анна Павлова. В этот сезон не было актрисы в Петербурге более популярной, чем она. В прессе почти в каждой статье о Павловой вспоминали Тальони, которая танцевала здесь 75 лет тому назад. Находили в таланте балерин много похожего: воздушность, романтичность, воплощенные в танце… Однако мастерство Павловой ставилось выше мастерства Тальони. И понятно — ведь техника танца, художественные его приемы, виртуозность, как и все в жизни, заметно изменились.
Конечно, всякие сравнения имеют лишь приблизительную точность. Каждый человек по-своему, исходя из своей индивидуальности, оценивает книгу, пьесу, дарование актера. Помещая Анну Павлову первой в списке мастеров русского балета, Лопухов утверждает:
«О Павловой написано много, порой очень хорошо. Мне только хотелось опровергнуть одно распространенное раньше мнение (им грешил и я), будто Павлова — артистка тальониевского типа. Частенько в своих записках я называл ее „внучкой Тальони“. Да, она ярчайший представитель балетного романтизма. Но не тальониевского, французского романтизма 30-х годов прошлого века, а чисто русской романтики ее времени. Романтики Чехова и Рахманинова, Левитана и Серова. Павлова не наследница романтизма XIX века, а скорее зачинательница балетной романтики XX века, если считать, что романтика присуща балетному искусству как нечто от него неотъемлемое».
И дальше счастливый современник Павловой выдвигает целый ряд аргументов в пользу своей мысли:
«Худенькая, пропорционально сложенная, с продольными мышцами, делающими форму ноги удлиненной, а движения — певучими, Павлова прекрасно передавала русскую грусть-мечту. Это подметил в движениях ее рук Фокин и развил в артистке ее же особенности…
Павлова — великая художница, потому что ее героини обладают каждая своей темой, говорят по-своему о жизни — тоскуют о ней и безгранично радуются ей, так, как это думает сама Павлова. Когда сейчас говорят «Павлова», вспоминают «Умирающего лебедя». В конце концов их отождествляют. Напрасно! Павлова воспевала радость больше, чем горе; тема счастья, а не страдания, была ее главной темой. Павлова проявила себя великой лирической актрисой прежде всего. Если искать сравнений в мире драгоценных камней, то следует признать ее бриллиантом голубой воды.
Павлова стала для нас, молодых артистов, опорой и надеждой в наших размышлениях о балете. Ее всемирные победы подтвердили это окончательно».
Гении рождаются в своей стране и наследуют душу своего народа, но они принадлежат всему миру, и плоды таланта рано или поздно становятся достоянием всего человечества.
XII. Накануне войны
Давайте танцевать все больше и больше. Давайте завоевывать танцами красоту.
А. Павлова
За окнами старой квартиры Павловой на Английской набережной тихо падал тяжелый, сырой снег. Любовь Федоровна принесла кофе, но балерина не отложила утреннюю почту.
«Во Франции, — сообщала „Петербургская газета“, — пользуется весьма большим успехом известная русская артистка-танцовщица, избравшая себе псевдоним „Наташа Труханова“. Эта артистка — дочь одного петербургского артиста, ныне госпожа Труханова, собирается изменить балету и перейти в драматический театр».
Прочитав фразу из интервью Трухановой: «Балет — это рутина! Комедия — простор творчества!» — Анна Павловна неодобрительно покачала своей изящной головкой и тут же засмеялась. Дымился кофе в китайской фарфоровой чашечке, глянуло в разрыве серого тяжелого облака солнце, и очень кстати, и очень вовремя напомнила газета о Наташе Трухановой.
«Значит, она в Париже!» — подумала Павлова с приятным чувством человека, вдруг увидевшего рядом нужного сейчас друга.
Париж оставался последней столицей Старого Света, где русскую балерину знали, по ее мнению, мало, по мимолетным выступлениям в первом русском сезоне Дягилева. И вот теперь Анна Павловна готовилась в ближайшее время завладеть сердцами французов.
Через месяц, в апреле 1913 года, здесь, в Париже, открывается грандиозный Театр Елисейских полей, выстроенный по инициативе Габриеля Астрюка.
Предприимчивый антрепренер пригласил почти всех выдающихся европейских артистов, и Париж с нетерпением ожидал, когда они появятся в новом театре. Павлова с некоторым недоверием относилась к этой затее, хорошо помня дягилевские сезоны. Не затеряются ли знаменитые артисты и здесь, когда их не с кем будет сравнивать среди равных?!
Сезон должен был открыть дирижер и композитор Феликс Вейнгартнер, автор оперы «Шакунтала», поставленной на придворной сцене в Веймаре. Ему создали известность симфонические концерты в Берлине, Мюнхене, Кенигсберге. И теперь в Париже он предполагал дирижировать операми Берлиоза «Бенвенуто Челлини» и Штрауса «Электра».
Пригласили и Павлову. Она обещала танцевать «Лебедя» Сен-Санса, «Бабочку», «Вальс-Каприс» и «Вакханалию». Партнером должен был быть Лаврентий Новиков.
Как-то в Лондоне Павлова пошла в театр «Альгамбра» посмотреть выступление ансамбля москвичей с Гельцер, Тихомировым и Новиковым. Сильный классический танцовщик, обладавший безукоризненной техникой и высоким прыжком, Новиков произвел на Павлову самое благоприятное впечатление, и она пригласила его выступить с ней перед публикой «Палас-театра». Он танцевал с Павловой три сезона в «Жизели», «Шопениане», «Фее кукол», «Прелюдах» и в дивертисментных номерах.
Гастроли русской балерины в Театре Елисейских полей должны были проходить почти одновременно с лондонским третьим сезоном в «Палас-театре». Но ее это не пугало. Для артистки, объехавшей полмира, Лондон от Парижа отстоял не дальше, чем Москва от Петербурга.
Павлова не раз весело говорила:
— Подходящий муж для жены — это то же, что музыка для танца!
Впервые она проверила эту истину, отправляясь в Париж на открытие Театра Елисейских полей. Дандре предвидел все мелочи путешествия и жизни в столице Франции, так что, ни о чем не заботясь, Анна Павловна в пути просматривала брошюры и журналы, описывающие грандиозное сооружение — Театр Елисейских полей, в котором ей предстояло выступать.
Здание театра называли одним из красивейших в Париже. Построенное виднейшими архитекторами Европы, оно состояло из трех театров: Большого театра драмы, оперы и балета на две тысячи мест; Театра комедии; студии. Габриель Астрюк организовал попечительский комитет, в который вошли музыкальные деятели, композиторы и дирижеры: Камилл Сен-Санс, Рихард Штраус, Артур Нйкиш. По мысли Астрюка, Театр Елисейских полей должен был стать международным центром музыкальной культуры, постоянным местом для проведения фестивалей.
Просматривая списки приглашенных, Павлова уже начинала волноваться, точно стояла на сцене. В самом деле, в проспектах театра, предусмотрительно подобранных Дандре, значились Дебюсси, Тоскаяини, Вейнгартнер, Штраус, Рахманинов, Шаляпин, Павлова — с указанием, кто что будет исполнять. Павлова прочла в программе имена участников русских сезонов; Дягилева, Нижинского, Карсавиной, Фокина.
Прежде чем объявиться в театре, Анна Павловна отправилась к Наташе Трухановой по адресу, указанному Дандре в ее записной книжечке. Шофер такси, не задав ни одного лишнего вопроса, подвез Павлову прямо к крыльцу старинного особняка на Острове святого Людовика, где Труханова устроила свою квартиру.
— Аннушка, дорогая, я вас жду уже несколько дней, — просто встретила ее Наталья Владимировна.
Конечно, Наташа еще только мечтала о том, чтобы перейти в драму. И на предложение Павловой выступить с ней в каком-либо номере в Театре Елисейских полей охотно согласилась.
С привычной любознательностью ко всему окружающему, от людей до вещей, Анна-Павловна с удивлением разглядывала обстановку; взглянула на томики русских и французских книг, стоявших на полках шкафа, перелистала страницы стихов Бодлера, лежащих на письменном столе. Она отметила тонкий вкус хозяйки.
— А я, Наташа, я совсем непохожа на вас, — решила она после осмотра вещей, книг и платьев. — Хозяйством занимается Дандре, а я лишь иногда. У меня на уме одно — танцевать! Всегда, везде, где только есть зрители.
Голос ее стал печален, в глазах блеснули слезы. Труханова поцеловала Анну Павловну, усадила на диван и вдруг сказала:
— Я недавно прочитала новеллу, совсем маленькую. Вот послушайте…
Случилось это во Франции. Мимо изображения Мадонны проходят люди. И по традиции каждый что-нибудь оставляет возле статуи: кто цветы, кто ленты, кто записки. В кружку бросают мелкие монеты — для нищих… Однажды этой дорогой брел цирковой актер — Жонглер. Он был беден, в карманах его старенького костюма лежали только шарики, которыми он жонглировал. Оставить у ног святой девы артист ничего не мог… И тогда, обернувшись к Мадонне, он вынул шарики и начал жонглировать ими, показывая самые трудные, самые красивые номера. Собрался народ, поднялся ропот: «Он кощунствует перед святой девой!» Жонглер же их не слышал: так был занят своим делом. Мимо проходил седой священник — кюре этого прихода, и его возмутили упреки прохожих. И тогда он сказал им: «Этот человек с чистым сердцем отдает богоматери все самое ценное, что имеет. И не просит у нее ничего. А вы, бросающие гроши в кружку, тут же о чем-нибудь просите в награду. Однако никто не называет кощунством ваши поступки. Так не мешайте этому человеку делать то, что он делает во имя святой девы!»
Наталья Владимировна закончила свое повествование.
Гостья, подняв на нее глаза, молчала: она и угадывала подтекст рассказа, и сомневалась, так что Наталье Владимировне пришлось сказать:
— Вот так же и вы, Аннушка, даете миру все лучшее, самое драгоценное, что имеете!
Вечер длился долго, необыкновенно приятно и памятно.
Когда Анна Павловна объявила, что ей пора уходить, хозяйка остановила ее:
— Посидите еще, вот-вот придет наш общий старый знакомый.
— Кто это? — испуганно спросила гостья.
— Алексей Алексеевич Игнатьев.
— Игнатьев? Граф Игнатьев? Неужели? Однажды на вечере каком-то я танцевала с ним вальс. Интересно, какой он сейчас…
Действительно, постоянным вечерним гостем Трухановой в Париже был Алексей Алексеевич Игнатьев, теперь полковник, военный атташе императорского русского посольства во Франции.
В простом черном штатском костюме бывший кавалергардский ротмистр уже не имел пленительной молодцеватости, как в Петербурге, но оставался все тем же стройным, вежливым, прекрасно воспитанным человеком.
Алексей Алексеевич сознавал многие несправедливости русской жизни и тяжело пережил крушение в русско-японской войне веры в величие и непогрешимость царского самодержавия.
Этот вечер весной 1913 года у Трухановой положил начало дружбе трех русских людей, закинутых разными судьбами в Париж. Сердечные отношения продолжались до последних дней жизни Анны Павловой. Они виделись нечасто, но каждый раз, когда Павлова бывала в Париже, они договаривались и проводили вместе отрадные часы. Каждая такая встреча вызывала воспоминания о России…
Дочь опереточного артиста Бостунова и француженки, Труханова, как и Павлова, начала постигать жизнь с нужды и печали. Отец оставил семью, когда дочери было тринадцать лет, и ей самой пришлось устраивать свою жизнь. Наташа отказалась от его имени и назвалась Трухановой. Окончив курс в филармоническом училище у Владимира Ивановича Немировича-Данченко, она не стала драматической актрисой, а предпочла учиться танцам у балетмейстера Большого театра Ивана Николаевича Хлюстина. В Москве служба в частном театре не оправдала ее надежд, и девушка уехала в 1905 году во Францию.
Выступая в небольших театрах, Наталья Владимировна быстро завоевала известность «концертами-танцами»; с этими оригинальными балетными миниатюрами она гастролировала в Берлине, Мадриде, Вене, в Лондоне. В Театре Елисейских полей она имела определенный успех в небольших балетах: «Саломее», «Пляске смерти», «Маришке» и в «Чуде».
Весною 1914 года, направляясь в Берлин, Анна Павловна вновь свиделась с Наташей и Игнатьевым. Алексей Алексеевич не хотел пугать артистку, но все-таки предупредил о возможности войны.
— Окна на Сен-Жерменском бульваре, где помещается генеральный штаб, светятся подолгу в ночные часы, — сказал он, цитируя свое донесение в Петербург, и добавил от себя: — Генеральный штаб работает, Париж танцует на вулкане, В Петербурге, где я только что был на приеме у государя, царит общее благодушное самодовольство!
— Ах боже мой, но у меня контракт! — волнуясь, отвечала Павлова. — Что же мне теперь делать?!
Она уехала встревоженная.
В те дни, кроме дипломатов и штабных работников, мало кто верил в возможность войны с Германией. Многие допускали войну с Турцией, с Японией, с Китаем, представители которого бродили по улицам русских городов с тюками шелковых товаров за спиной. Но с Германией?!
28 июня 1914 года в Париже на Лошанском скаковом ипподроме разыгрывался знаменитый Большой приз президента республики. Был жаркий воскресный день, зрители бурно приветствовали появление президента. В скачках участвовало много популярных рысаков. Русский военный атташе едва успевал разобраться в достоинствах и недостатках чистокровных победителей.
Вдруг в публике появились продавцы газет, размахивая свежими листами:
— Убийство герцога Фердинанда! Убийство герцога Фердинанда!
Схватив у первого попавшегося газетчика специальный выпуск, Алексей Алексеевич прочитал: «Сегодня утром в Сараеве выстрелом из револьвера убиты наповал проезжавшие в коляске наследник австрийского престола эрцгерцог Фердинанд и его супруга». «Война!» — подумал Игнатьев, чутьем дипломата догадываясь о провокационном характере убийства.
В тот вечер, как всегда, Алексей Алексеевич обедал у Трухановой, где собрались знакомые, быть может, надеявшиеся узнать мнение русского военного атташе о событии в Сараеве.
Алексей Алексеевич предпочитал слушать, а не высказывать собственных соображений. Наталья Владимировна была убеждена, что война неизбежна и не стоит убаюкивать себя пустыми надеждами. В этот вечер она вспоминала о Павловой и сожалела об ожидающих ее в Германии неприятностях. Догадается ли Анна Павловна разорвать контракт? Она еще может выбраться оттуда до первых выстрелов на закрытых границах.
14 июля по русскому календарю царское правительство объявило всеобщую мобилизацию.
По совету Игнатьева Анна Павловна в Берлине заняла скромный номер в гостинице «Бристоль» на Унтер-ден-Линден, совсем близко от русского посольства. Большую часть времени балерина проводила в театре, днем на репетициях, вечером на спектакле и только поздно ночью возвращалась в отель.
И не будучи дипломатом, она с первого же дня своего пребывания в столице Германии поняла, что здесь нагнетается военный психоз.
Каждое утро обычно тихая Унтер-ден-Линден просыпалась от непривычной для музыкального слуха балерины сирены автомобиля.
— Наш кайзер отправляется во дворец! — пояснила горничная русской артистке. — Никто, кроме кайзера, не имеет права пользоваться таким гудком.
По дороге в театр Анна Павловна не раз встречала этот кайзеровский автомобиль с музыкальной сиреной; в Тиргартене она видела кайзера на верховой прогулке, беседующего то с тем, то с другим военным.
Под окнами гостиницы проходили военные парады с оркестром.
На объявленную Николаем II всеобщую мобилизацию германская столица ответила волнениями, горожане с утра до вечера осаждали русское посольство. Возбуждение против России росло с каждым часом.
Руководствуясь телеграфными инструкциями неутомимого Дандре, Анна Павловна покинула Берлин и вывезла свою труппу едва ли не с одним из последних поездов.
В день возвращения ее в Айви-Хауз в Париже был убит Жан Жорес — пламенный оратор, вдохновенный борец за мир и свободу, опасный враг войны и милитаристов. Буржуазный суд Франции оправдал наемного убийцу.
XIII. Муза Павловой не смолкает
Гении не создаются, гением надо родиться.
А. Павлова
Первая мировая война начиналась при всеобщем убеждении в том, что она не может продлиться более трех-четырех месяцев. Солдатам враждующих армий и их командирам военные специалисты давно уже доказали, что современное вооружение обеспечивает молниеносный разгром врага. Среди невоенных людей находились и чудаки: свято веря в высокую культуру германского народа, они предлагали французам защищать Верден — свою сильнейшую крепость — не фортами и пушками, а сокровищами Лувра. Поставьте перед осаждающими «Джоконду» или «Мадонну с младенцем и святой Анной» великого Леонардо да Винчи, утверждали они, — и немцы не осмелятся стрелять!
Людям постоянного творческого напряжения нельзя жить без каждодневного труда. Анна Павлова не могла бы провести в бездействии и четырех дней, не только четырех месяцев. И, едва возвратившись в свой Айви-Хауз после прерванного турне по столицам Европы, Павлова решила обновить труппу. Она принимала преимущественно англичанок, которые готовы были ехать в Америку.
Что заставляло балерину соглашаться на бесконечное турне в ущерб своему здоровью, безмерно уставать и недомогать, мерзнуть в нетопленых вагонах зимой, задыхаться от жары и пыли летом, пересекать океан, не слишком бодро вынося океанскую качку и штормы?
Деньги не играли первостепенной роли в ее личной жизни, хотя они давали ей возможность учредить, например, в Париже на свои средства приют для тридцати русских детей эмигрантов, помогать в трудные военные послереволюционные годы своим товарищам по искусству.
«…В первые годы Октября, когда интервенция и блокада привели нас к большим лишениям — к голоду, к разрухе, — писал Лопухов, — Павлова длительное время посылала за свой счет продовольственные посылки всем артистам балета родного театра».
Драгоценности радовали Павлову как красота, как произведения искусства. Она носила их редко, почти все они хранились в сейфе банка. В роскошных отелях знаменитая балерина занимала обычно скромные комнаты, лишь бы было удобно и уютно.
Но Павлова не могла жить без работы! К этому надо добавить, что она не берегла себя ни в жизни, ни на сцене.
Смелости балерины при выполнении технических трюков мог позавидовать любой цирковой артист. Случай, когда партнер не удержал ее на руках, был не единственным. А ведь опасности стерегут каждую танцовщицу на любой, даже и технически усовершенствованной, сцене.
Зная неоправданную смелость Анны Павловны, друзья уговаривали ее застраховать свои ноги от несчастного случая. Страховое общество оценило ножки балерины в двести тысяч рублей.
Истинную ценность своих ножек Анна Павловна почувствовала позднее, во время турне по городам Соединенных Штатов Америки.
В Сен-Луи, исполняя «Вальс-Каприс» Рубинштейна, балерина сильно повредила ногу.
«Сломала!» — мелькнула, как молния, страшнее самой смерти мысль.
Но на этот раз все кончилось довольно благополучно. Хотя некоторое время Павлова не могла даже ступить на ногу.
Станиславский говорил, что «театр начинается с вешалки». У Анны Павловой искусство танца начиналось с шоссонов — танцевальных туфель; их для нее изготовляли не парами, а сотнями пар известные мастера разных городов мира. Но и с этими шоссонами Анна Павловна обращалась по-своему, не так, как все.