Нотомб Амели. Ртуть

   – Ладно, допустим, вы доставляете ей удовольствие, но как вы можете думать, будто этого достаточно, чтобы сделать ее счастливой?
   – Послушайте, она обеспечена, окружена роскошью, наконец, она безумно любима во всех смыслах этого слова. Ей не на что жаловаться.
   – Вы упорно обходите молчанием одну мелочь, не так ли? Ваш чудовищный обман, которому она верит вот уже пять лет!
   – Это действительно мелочь.
   – Мелочь! Я полагаю, нечто подобное вы проделали и с Аделью?
   – Да, ведь этот дом изначально я строил для нее.
   – А вам никогда не приходило в голову, что именно ваши козни довели ее до самоубийства? Как у вас язык повернулся сказать, что это мелочь?
   Лонкур помрачнел.
   – Мне казалось, что если она сумеет полюбить меня, то перестанет терзаться из-за этого.
   – Теперь-то вы должны знать, что ошибались. В первый раз у вас было хотя бы это оправдание: вы не ведали, что творили. Но как вы могли, несмотря на то, что ваш опыт с Аделью провалился, начать все сызнова с Хэзел? Вы преступник! Неужели вы не понимаете, что она тоже покончит с собой? Одна причина – один результат!
   – Нет. Я не сумел пробудить любовь в Адели: просто не знал, как это делается. Я многому научился на своих ошибках: Хэзел любит меня.
   – Какое нелепое самомнение. Вы думаете, юная, нежная девушка способна влюбиться в похотливого старикашку?
   Капитан улыбнулся:
   – Занятно, не правда, ли? Я и сам удивился. Может статься, нежные юные девушки питают тайную склонность к омерзительным старикашкам?
   – А мотет статься, у данной конкретной девушки просто не было выбора. Или, может статься, этот старикашка заблуждается, думая, что она его любит.
   – Теперь у вас будет достаточно времени, чтобы строить эти сентиментальные догадки, поскольку, как вы уже, наверно, поняли, вы больше не покинете Мертвый Предел.
   – А потом вы меня убьете?
   – Не думаю. Мне бы этого не хотелось, потому что вы мне нравитесь. Да и Хэзел ожила с тех пор, как вы за ней улаживаете. Она – хрупкое создание, хоть и не так тяжело больна, как вы утверждали. Если бы вы вдруг исчезли, ее бы это глубоко опечалило. Вы будете продолжать посещать ее, как ни в чем не бывало. Вашей жизни пока ничто не угрожает, но не забывайте, что все разговоры прослушиваются: одно двусмысленное слово – и я посылаю своих людей.
   – Прекрасно. В таком случае я немедленно поднимусь к Хэзел: она давно уже меня заждалась.
   – Не смею вас задерживать, – насмешливо произнес Лонкур.
 
   На Хэзел просто лица не было.
   – Я знаю, я сильно опоздала, – сказала медсестра.
   – Франсуаза, это ужасно: у меня нормальная температура.
   – Капитан только что мне об этом сообщил, что ж, прекрасная новость.
   – Я не хочу выздоравливать!
   – До выздоровления вам далеко. Температура была лишь одним из симптомов вашей болезни, которую еще лечить и лечить.
   – Это правда?
   – Да, это правда. Так что не смотрите на меня такими несчастными глазами.
   – Но ведь… когда-нибудь я все равно поправлюсь. Наша разлука всего лишь откладывается.
   – Клянусь вам, что нет. Я уверена, что ваш недуг хронический.
   – Почему же тогда я чувствую себя гораздо лучше?
   – Потому что я лечу вас. И никогда не перестану лечить. Иначе ваши недомогания возобновятся.
   – Какое счастье!
   Никогда не видела, чтобы так радовались нездоровью.
   – Это подарок небес. Какой парадокс: я никогда не была так полна жизни и сия, как сейчас, когда заболела.
   – Это потому, что вы и раньше уже были нездоровы, но не знали об этом. А теперь мое лечение и массажи вас взбодрили.
   Хэзел рассмеялась:
   – Это не массажи, Франсуаза, хоть я и не сомневаюсь в их пользе. Это вы. Ваше присутствие. Мне вспомнилась одна индийская сказка, которую я читала, когда была маленькой. У могущественного раджи была единственная дочь, которую он обожал. Увы, девочку одолел загадочный недуг: она чахла день ото дня, и никто не мог понять отчего. Созвали врачей со всей страны и объявили им: «Если вы сумеете вылечить принцессу, вас осыплют золотом. Если же не сумеете, вам отрубят голову за обманутую надежду раджи». Лучшие лекари царства один за другим приходили к больной девочке, но ничем не смогли ей помочь и были обезглавлены. Вскоре во всей Индии не осталось ни одного живого врача. И тогда появился какой-то бедный юноша и сказал, что может вылечить принцессу. Придворные рассмеялись ему в лицо: «У тебя в котомке даже медицинских инструментов нет! Ты идешь на верную гибель!» Юношу ввели в роскошные покои принцессы. Он сел у ее изголовья и начал рассказывать ей сказки, легенды, всякие истории. Рассказывал он замечательно, и личико больной просияло. Через несколько дней она уже была здорова, и стало ясно, что болезнью, которой она страдала, была скука. А юноша остался с ней навсегда.
   – Это очень мило, но у нас другой случай: это вы рассказываете мне интересные истории.
   – Разницы нет: как я вам уже говорила, к разговору побуждает собеседник.
   – То есть вам скучно, и я вас развлекаю.
   – Пожалуй, нет. Я не могу сказать, что мне скучно. В моем распоряжении огромная библиотека Капитана, а я, к счастью, обожаю читать. Страдала я до вашего появления от одиночества.
   – А что вы читаете?
   – Все. Романы, стихи, пьесы, сказки. И не по одному разу: есть книги, которые нравятся больше, когда их перечитываешь. «Пармскую обитель» я прочла шестьдесят четыре раза, и в каждый следующий раз читать было интереснее, чем в предыдущий.
   – Как можно шестьдесят четыре раза читать один и тот же роман?
   – Если бы вы были влюблены, разве вам хотелось бы привести только одну ночь с предметом вашей страсти?
   – Это нельзя сравнивать.
   – Можно. Одно и то же желание, как и один и тот же текст могут иметь множество вариаций. Было бы жаль ограничиться только одной из них, тем более если шестьдесят четвертая – лучшая.
   Слушая ее, медсестра подумала, что Лонкур, пожалуй, говорил правду, когда заявлял, что он доставляет девушке удовольствие.
   – Я не так начитана, как вы, – проронила Франсуаза многозначительно.
 
   Два часа спустя старик приказал ей следовать за ним.
   – Само собой, моя питомица ничего не должна знать о вашем присутствии здесь. Вы будете заперты в другом крыле дома.
   – А чем я буду заниматься целыми днями, помимо двух часов у постели Хэзел?
   – Не моя забота. Об этом надо было подумать прежде, чем осваивать ремесло зеркальщика.
   – У вас, кажется, большая библиотека?
   – Что вам угодно почитать?
   – «Пармскую обитель».
   – А вы знаете, что Стендаль сказал: «Роман – это зеркало, которое носят по дороге»? ^[3]
   – Единственное зеркало, в которое имеет право смотреться ваша питомица.
   – И лучшее из всех существующих.
   Они вошли в комнату, где все стены, кресла, кровать были обиты темно-красным бархатом.
   – Это так называемая пурпурная комната. Сам цвет я не очень люблю, но мне нравится его название – в жизни нам нечасто приходится его употреблять. А так у меня появляется случай время от времени его произносить. Благодаря вам я, очевидно, буду чаще иметь это удовольствие.
   – В моей комнате в Нё есть свет. Там настоящее окно с видом на море, а не слуховое окошко под потолком.
   – Если вам нужно освещение, зажгите лампы.
   – Мне нужен солнечный свет. Никакое освещение его не заменит.
   – В этом доме предпочитают тень. Я оставлю вас, устраивайтесь.
   – Устраиваться? У меня нет с собой никаких вещей, месье.
   – Я приготовил для вас кое-какую одежду на смену.
   – Я тоже смогу попользоваться приданым Адели?
   – Вы высокая и худенькая, вам должны прийтись впору ее вещи. Ванная комната рядом. Слуга принесет вам ужин. И «Пармскую обитель», конечно.
   Он запер дверь на ключ и ушел. Медсестра услышала, как заскрипели ступени лестницы под его ногами. Вскоре все стихло, кроме приглушенного плеска волн.
   Через час слуга в сопровождении охранника принес ей на подносе суп из омара, утку в апельсиновом соусе, ромовую бабу и «Пармскую обитель».
   «Какая роскошь! Мне хотят пустить пыль в глаза», – подумала Франсуаза. Но она не привыкла есть в одиночестве и поэтому предпочла бы что-нибудь из скромного меню больничной столовой, зато в компании своих коллег.
   Поев, она легла на кровать и открыла роман Стендаля. Прочла несколько страниц и отложила книгу: «И что только Хэзел в этом находит? Наполеоновские битвы, итальянские графы… Скука. Может быть, это оттого, что у меня нет настроения».
   Она погасила свет и стала думать о другой книге, о которой говорила Хэзел. Эту книгу Франсуаза читала: «Граф Монте-Кристо». «Да, моя дорогая, вы как в воду глядели, вспомнив этот роман: отныне я, как и вы, – узница замка Иф».
   Она ожидала, что ее станет мучить бессонница. Однако, наоборот, уснула как убитая. Утром ее разбудил Лонкур, похлопав по руке. Франсуаза вскрикнула, но тут же успокоилась, увидев за его спиной слугу, убравшего вчерашний поднос и поставившего на его место другой, с завтраком.
   – Вы спали одетая, даже не разобрав постель.
   – Действительно. Я не ожидала, что меня внезапно сморит сон. Вы что-то подсыпали в мой ужин?
   – Нет, вы ели то же, что и мы. Просто на Мертвом Пределе хорошо спится.
   – Какая я счастливица, что мне оказано гостеприимство в таком райском уголке. Зачем вы пришли? Могли бы прислать кого-нибудь из ваших людей разбудить меня.
   – Люблю смотреть на спящих красавиц. Для мужчины преклонных лет нет зрелища прекраснее.
   Дверь снова заперли на ключ. Франсуаза позавтракала и опять легла, прихватив «Пармскую обитель». К стыду своему, она убедилась, что ей все так же скучно.
   Зевнув, медсестра отложила роман, и ей захотелось проявить легкомыслие. Она открыла шкаф, чтобы посмотреть, какую одежду отобрал для нее Капитан. Там оказались платья, сшитые по моде тридцатилетней давности, – длинные, с затейливой отделкой, почти все белые. «Мужчины просто с ума сходят по женщинам в белом!» – подумалось ей.
   Она взяла одно платье, на вид очень красивое. Облачиться в него без посторонней помощи оказалось нелегко, ведь Франсуаза привыкла к своему рабочему халату, надеть который было секундным делом. Управившись с платьем, она захотела посмотреть, как выглядит в этом наряде, – и вспомнила, что в доме нет зеркал.
   «Какой толк наряжаться в роскошные туалеты, если нельзя себя в них увидеть?» – подумала Франсуаза. Она разделась и решила помыться. Но в ванной комнате не было ни ванны, ни умывальника. «Ох уж эта мне фобия! От этого дома без отражений я сойду с ума!»
   Целый час она простояла под душем, обдумывая всевозможные планы, заведомо невыполнимые. Затем, чистая, как инструменты хирурга, снова легла в постель. «Мне здесь все время хочется спать!» Ей вспомнились азы психологии, освоенные ею во время учебы: у определенной категории людей, по тем или иным причинам не удовлетворенных жизнью, подсознание само находит выход, именуемый бегством в сон. В зависимости от степени недовольства это может проявляться по-разному: от легкой сонливости до летаргии.
   «Вот это со мной и происходит», – с досадой поставила она диагноз. Но минуту спустя подумала, что в этом, пожалуй, нет ничего плохого: «К чему бороться? Делать мне все равно нечего. Книга скучная, примерять платья без зеркала нет смысла, и голову незачем ломать попусту. Сон – прекрасное и разумное занятие».
   И она отключилась.
 
   Старик стоял у ее изголовья.
   – Вы не заболели, мадемуазель?
   – Я использую заключение себе во благо: принимаю курс лечения сном.
   – Вот ваш обед. Я приду за вами через два часа и провожу к моей питомице. Будьте готовы.
   Франсуаза поела в полудреме. Потом опять прилегла на кровать и почувствовала, что Морфей овладевает ею с новой силой. С трудом она дотащилась до ванной комнаты, приняла ледяной душ и наконец проснулась. Она надела старомодное платье, то самое, что уже примеряла. Потом тщательно причесалась, насколько это было возможно без зеркала.
   Лонкур, войдя в ее комнату, застыл как вкопанный.
   – Какая вы красавица! – воскликнул он, глядя на нее с восхищением.
   – Приятно слышать. Будь у меня зеркало, и я бы смогла полюбоваться.
   – Я был прав: вы такая же худенькая, как она. Хотя совсем на нее не похожи.
   – Действительно, я мало похожа на птицу в когтях у кота.
   Он улыбнулся и повел ее в другой конец дома. В комнату Хэзел она вошла одна; та, увидев ее, вскрикнула:
   – Франсуаза, вы ли это? Где ваш белый халат?
   – Вы жалеете о нем?
   – Вы великолепны. Повернитесь-ка. Просто изумительно! Что случилось?
   – Я решила, что не обязательно делать вам массаж в медицинском халате. Это платье досталось мне от матери, вот я и подумала: глупо, что я никогда его не надеваю.
   – От всей души одобряю ваше решение: вы несравненны.
   – У вас, наверно, тоже есть красивые платья?
   – Я пыталась их носить, но скоро перестала. Я ведь провожу дни в постели, так что они мне ни к чему.
   – Думаю, Капитан был бы счастлив увидеть вас нарядной.
   – Не уверена, что мне хотелось бы его осчастливить.
   – Почему вы так неблагодарны? – спросила медсестра и порадовалась про себя при мысли, что старик это слышит.
   – Я наверно, злюка, – вздохнула девушка. – Вчера вечером он вывел меня из себя, был какой-то напряженный, еще более странный, чем обычно. Мне все время кажется, будто он что-то от меня скрывает, – вернее, будто он скрывает что-то от всего света. А вам?
   – Нет.
   – Не странно ли: моряк, ненавидящий море, живет на острове, вдали от людей?
   – Нет, – повторила медсестра и подумала, что море отвечает ему такой же ненавистью.
   – Ну и как же вы это объясните?
   – Никак. Это не мое дело.
   – Если даже вы меня не понимаете…
   Чувствуя, что они ступили на заминированную территорию, Франсуаза поспешила переменить тему:
   – Вчера, после нашего разговора, я достала «Пармскую обитель» – я не читала ее раньше.
   – Прекрасная мысль! – воскликнула Хэзел с воодушевлением. – Вы уже много прочли?
   – Не очень. Честно говоря, мне скучно.
   – Не может быть!
   – Вся эта война, миланская армия, французские солдаты…
   – Вам не нравится?
   – Нет.
   – А ведь это так интересно. Но не важно: это не надолго. А потом начнется совсем другая история. Если вам хочется читать про любовь, она там будет.
   – Такие вещи но слишком интересуют меня в книгах.
   – А про что же вы любите читать?
   – Про тюрьму, – ответила медсестра со странной улыбкой.
   – Тогда это как раз то, что вам нужно: стендалевские герои часто оказываются за решеткой. В том числе и Фабрицио дель Донго. Я тоже обожаю истории про тюрьму.
   – Может быть, оттого, что вы сами чувствуете себя узницей, – предположила старшая подруга, сознавая, что играет с огнем.
   – Разве это обязательно? Вот вы так себя не чувствуете, однако и вас увлекают эти рассказы. Дело в том, что тюремное заключение – это интереснейшая загадка: когда человеку не на что и не на кого рассчитывать, кроме себя самого, как он будет жить дальше?
   – На мой взгляд, самое интересное в историях про тюрьму – это усилия, которые предпринимает узник, чтобы бежать.
   – Но побег не всегда осуществим.
   – Нет, всегда!
   – Бывает и так, что узнику начинает нравиться его тюрьма. Это и произойдет с героем «Пармской обители»: он не захочет на свободу. Франсуаза, поклянитесь мне, что дочитаете эту книгу.
   – Хорошо, дочитаю.
   – И еще доставьте мне удовольствие – причешите меня.
   – Что, простите?
   – Разве так уж необходимо все время меня массировать? Давайте передохнем: причешите меня, я это обожаю.
   – Пучок, косу?
   – Все равно. Я просто люблю, когда кто-то занимается моими волосами. Их уже столько лет никто не чесал, не укладывал…
   – Надо было попросить Капитана.
   – Мужчины не способны нежно прикасаться к волосам. Тут нужны женские руки – да и то не всякой женщины. Любящие руки, чуткие, ласковые и умелые – ваши, Франсуаза.
   – Сядьте вот на этот стул.
   Хэзел послушно села, сияя от счастья. Молодая женщина взяла щетку и провела ею по длинным волосам подруги, которая зажмурилась от удовольствия.
   – Как приятно!
   Франсуаза нахмурилась:
   – Потише, Хэзел, представьте, вдруг кто-то слышит нас, что он может подумать…
   Девушка рассмеялась:
   – Никто нас не слышит. И потом, что тут плохого, разве нельзя причесать подругу? Продолжайте, ну пожалуйста.
   Франсуаза принялась чесать щеткой ореховую шевелюру.
   – Какое блаженство. Я всегда это обожала. Когда я была маленькой, девочки в школе запускали руки в мои волосы – я, наверное, и длинными-то носила их из-за этого. Было ужасно приятно, но я скорее бы умерла, чем в этом призналась, и когда подруги принимались причесывать меня пальцами, делала вид, будто мне не нравится, а им только того и надо было: чем больше я вздыхала и морщилась, тем охотнее девочки играли с моими волосами. Как-то один мальчик тоже решил попробовать, но дернул так сильно, что я завизжала от боли. Мораль: нечего мужчинам лезть в женские дела.
   Обе рассмеялись.
   – У вас прекрасные волосы, Хэзел. Я в жизни не видела такой красоты.
   – Должно же во мне быть хоть что-то красивое. В «Дяде Ване» Чехова обиженная природой героиня сетует: «Некрасивым девушкам всегда говорят, что у них прекрасные волосы и прекрасные глаза». А мне нельзя даже сказать, чти у меня прекрасные глаза.
   – Только не начинайте опять жаловаться!
   – Успокойтесь. На что я могу жаловаться, испытывая такое блаженство? Теперь расчешите меня гребнем, пожалуйста. О, поздравляю, у вас изумительно получается. Гребень требует больше таланта, чем щетка. Как чудесно: у вас просто гениальные руки.
   – Какой прелестный гребень.
   – Еще бы: он из дерева камелии. Капитан привез его из Японии сорок лет назад.
   Медсестра подумала, что до нее им, конечно, пользовалась Адель.
   – Все же хорошо жить с человеком, который долгие годы бороздил моря: он дарит мне редкие вещи, привезенные издалека, и рассказывает прекрасные, экзотические истории. А вы знаете, как японки мыли волосы в старину?
   – Нет.
   – Я имею в виду, разумеется, принцесс. Чем знатнее была японка, тем длиннее носила волосы, женщины из народа стригли их: с короткими удобнее было работать. Так вот, когда волосы принцессы пора было мыть, приходилось дожидаться солнечного дня. Тогда знатная девица отправлялась со своей свитой к реке и ложилась на берег так, чтобы волосы свисали в воду. Служанки входили в реку. Каждая брала в руки бесконечно длинную прядь, смачивала её до корней, пропитывала драгоценными благовониями, камфорой, эбеном и другими, втирала их пальцами по всей длине пряди, а потом полоскала ее в реке. Затем все выходили из воды и просили принцессу лечь подальше от берега, чтобы можно было расстелить ее мокрые волосы на траве. Каждая служанка вновь брала вверенную ей прядь, доставала веер и принималась за работу; словно сотня бабочек одновременно махала крыльями, чтобы высушить волосы принцессы.
   – Очаровательно.
   – Но скучновато. Вы представляете, сколько часов это занимало? Поэтому японки в былые времена мыли голову всего четыре раза в год. Трудно вообразить, что в этой цивилизации, такой утонченной, существовавшей по законам эстетизма, красавицы почти всегда ходили с блестящими от жира волосами.
   – Я обожаю вашу манеру рассказывать чудесные истории и под конец одним махом перечеркивать всю их поэтичность.
   – А я бы не отказалась быть японской принцессой: вы стали бы моей фрейлиной, мы с вами пошли бы к реке, и вы мыли бы мои волосы.
   – Мы можем сделать это в море! – воскликнула Франсуаза, вновь преисполнившись надежды открыть Хэзел то, что от нее скрывали.
   – Морская вода вредна для волос.
   – Пустяки! Потом вы прополощете их под душем. О, не отказывайтесь, пожалуйста, пойдемте прямо сейчас!
   – Я сказала: нет. Как, по-вашему, я смогу представить, будто мы в Японии, если перед глазами у меня будет нормандское побережье?
   – А мы пойдем на другую сторону, откуда виден только океан.
   – Вы сошли с ума, Франсуаза. Как вы войдете в ледяную воду, на дворе ведь март?
   – Я крепкая, мне холод нипочем. Ну идемте же! – взмолилась она и потянула девушку за руку.
   – Нет! Я вам уже говорила, что некому выходить из дому.
   – А я хочу.
   – Можете выйти без меня.
   «Уже не могу!» – подумала медсестра, силой увлекая Хэзел к двери. Та вырвалась и закричала сердито:
   – Да какая муха вас укусила?
   – Мне так хотелось побыть с вами наедине!
   – Вы и здесь со мной наедине!
   Совершенно убитая тем, что так рисковала попусту, молодая женщина велела подруге лечь и смиренно принялась ее массировать.
 
   Двое охранников отвели ее в пурпурную комнату. Очень скоро туда пришел и Капитан:
   – Не забывайтесь, мадемуазель. Вы чересчур осмелели.
   – Можете меня наказать.
   – Смотрите, я поймаю вас на слове.
   – Вам же будет хуже, если придется меня убить, Хэзел сойдет с ума.
   – Не обязательно убивать.
   – Что вы имеете в виду?
   – Призовите на помощь воображение. Следующей подобной выходки я не спущу.
 
   Франсуаза Шавен провела ночь за чтением «Пармской обители». К ее несказанному удивлению, роман ей очень понравился. Она дочитала его к шести утра.
   После обеда люди Лонкура отвели ее в комнату.
   У девушки был несчастный вид.
   – Не вам, а мне следовало бы дуться. Вчера вы обошлись со мной, как со служанкой, – сказала ей Франсуаза.
   – Простите меня. Я знаю, со мной бывает нелегко. Понимаете, сегодня двадцать девятое марта. Через два дня мой день рождения, и я умираю от страха.
   – Нет ничего страшного в том, что вам исполняется двадцать три года.
   – Речь не об этом. Капитан себя не помнит от радости, что нам исполнится сто лет на двоих. У стариков бывает такая блажь, им вечно чудится символика в цифрах А я боюсь, что он захочет определенным образом отпраздновать эту дату, если вы понимаете, что я имею в виду.
   Медсестра сочла благоразумным переменить тему разговора:
   – Вы мне не поверите: я закончила «Пармскую обитель». Я читала всю ночь.
   – И вам понравилось?
   – Не то слово.
   Последовали долгие расспросы: «А вам понравилось, как…», «А как вам нравится тот момент, когда…». Поскольку «Пармская обитель» – книга длинная, возник даже спор.
   – Конечно же, Фабрицио и Клелия просто дураки. Сансеверина и граф Моска – вот кто настоящие герои романа, это всеми признано. Но сцена в тюрьме до того хороша, что юным олухам можно все простить, – высказалась Хэзел.
   – Это когда Фабрицио смотрит на нее сквозь щелки своей камеры?
   – Нет. Когда его вторично сажают в тюрьму и она приходит, чтобы отдать ему свою девственность.
   – О чем это вы?
   – Вы прочли книгу или нет?
   – Я поняла, какую сцену вы имеете в виду, но ведь нигде не сказано, что между ними была близость.
   – Черным по белому это не написано. Тем не менее, в этом нет никаких сомнений.
   – Тогда как же вы объясните, что у меня не возникло такого впечатления, когда я читала это место?
   – Вы, может быть, читали невнимательно?
   – Мы ведь говорим о сцене, когда Клелия приходит в камеру к Фабрицио, чтобы не дать ему съесть отравленную пищу?
   – Да. Вот что сказано в тексте: «…Фабрицио не миг бороться с движением чувств, почти безотчетным. Он не встретил никакого сопротивления». Оцените, с каким искусством написана эта последняя фраза.
   – Вы знаете книгу наизусть?
   – Прочитав ее шестьдесят четыре раза, немудрено. Особенно этот пассаж: на мой взгляд он представляет собой лучший во всей литературе пример письма между строк.
   – А я нахожу, что только извращенный ум мог что-то прочесть между строк в этой сцене.
   – У меня извращенный ум? – воскликнула девушка.
   – Надо и впрямь быть испорченной, чтобы узреть с этой фразе намек на лишение невинности.
   – Надо и впрямь быть ханжой, чтобы его не узреть.
   – Ханжой – нет. Медсестрой – да. Так девиц не дефлорируют.
   – А вы знаток в этих делах, Франсуаза? – усмехнулась Хэзел.
   – Я просто разбираюсь в жизни.
   – Мы говорим не о жизни, а о литературе.
   – Вот именно. В тексте сказано: «движением чувств, почти безотчетным». Безотчетным движением девственности не лишают.
   – Почему же?
   – Во-первых, я не назвала бы это движением.
   – Это литота.
   – Лишить девушку невинности посредством литоты – по-моему, это чересчур.
   – А по-моему, прелестно.
   – Кроме того, если даже допустить, что вы правы, это движение никак не могло быть безотчетным.
   – Почему нет?
   – Он страдал по ней на протяжении не одной сотни страниц. После этого он уж никак не взял бы ее безотчетно!
   – Это не надо понимать так, что все произошло случайно или что он ее не хотел. Это значит, что страсть охватила его и он не владел собой.
   – Больше всего меня покоробило это «почти».
   – А должно было бы скорее утешить: ведь «почти» смягчает то самое «безотчетное», которое вам так не нравится.
   – Наоборот. Если речь идет о дефлорации, «почти» никуда не годится. В этом слове есть нечто бесстыдное, и это делает ваше истолкование неправдоподобным.
   – Можно бесстыдно лишить невинности.
   – Нет, когда речь идет о безумно влюбленном.