Новик Майя. Ларёк

   — Если бы я не прислонил зеркало вплотную к стене еще днем, оно бы упало вниз… — Ванечка не договорил, посмотрел на меня, и я выронила все пачки сигарет, собранные с пола.
   После того, как я сама осмотрела зеркало, я села на ящик и долго не могла придти в себя, когда я закуривала, руки тряслись. Лучше уж пусть меня застрелят из пистолета, чем вот так вот отрежет голову… Я представила на одно мгновение, что было бы, если бы зеркало все же упало вниз, и меня заколотило. «Дэмиен» да и только.
   До конца смены оставалась уйма времени. Мы прибрали валявшийся по всему ларьку товар. Сложили в пустые ящики большие осколки стекла и зеркал, вытряхнули мелкие осколки из одеял и одежды, подмели. Потом закрыли разбитые витрины щитами и подсчитали убытки. Своровали всего две бутылки водки да несколько пачек сигарет. М-да, у кого-то «горели шланги», а я из-за этого чуть не рассталась с жизнью.
   Хозяева снова были недовольны.
   — Чего это вы закрыли витрины? Почему не торгуете?
   — Так все разбито… Сопрут еще что-нибудь.
   — А через дверь, что, нельзя торговать?
   Вот уж поистине, жадность человеческая удержу не знает.

Глава двенадцатая

   Моя личная жизнь оставляла желать лучшего, чему я сама была только рада.
   — Ну вот, — сказала как-то Аленкина мать, Галина Семеновна, глядя на меня, — ну, разведется Аленка с Серегой, и что, будет, как ты, одна сидеть? Нет, Лиана, это не дело…
   Сама Галина Семеновна к пятидесяти годам в третий раз вышла замуж, и, по-моему, без мужчин жизнь свою не представляла. Мне же было и так хорошо. Никто не дергал меня, не играл на нервах, не грозился покончить жизнь самоубийством и выпрыгнуть из окна, никто не напивался и не смотрел на меня с презрением, обвиняя меня в ханжестве. Я тратила деньги так, как хотела, вставала во сколько придется, допоздна читала Хемингуэя и Леви и даже думать не хотела о каких-либо отношениях с мужчинами. Впрочем, летом я немножко и ненадолго влюбилась. Влюбленность носила платонический характер. Немножко и ненадолго — это очень точное определение, поскольку я вполне могла обойтись и без этого человека, а нравился он мне просто потому, что на горизонте больше никого достойного не было. Его звали Костей, он работал водителем на машине подтоварки. Он был разведен, некрасив и напоминал мне Чака Норриса в молодости. Ему было двадцать два года. Наверное, меня привлекла его открытость, жизнерадостность, без улыбки он никогда в ларьке не появлялся. Вместе с тем он был всегда собран и, насколько я могла понять, очень серьезно относился к семейной жизни. Настолько серьезно, что через два месяца после развода женился снова. Это известие привело меня в уныние ровно на два дня. Зато состояние влюбленности несколько сгладило унылые будни, и я даже написала несколько стихотворений. Впрочем, что еще было делать по ночам? Ведь, несмотря на все трудности, было теплое лето, по утрам мимо ларька в направлении водохранилища шли загорелые беззаботные пары, вечерами они возвращались обратно, утомленные солнцем, жарой и купанием. Под березками в сумерках то и дело застывали в объятьях влюбленные парочки, а по ночам в распахнутое окошко вливался особый ночной запах города, который напоминал о том, что где-то существуют магнолии, горы, море, белые корабли и красивые, беззаботные люди, к числу которых я не принадлежала. Я записывала стихи на разорванных коробках из-под сигарет и потом, утром, дома переписывала их куда-нибудь, чтобы не забыть. Строчки приходили с синевой темной ночи и ложились на гладкую вощеную бумагу блоков темно-синими чернилами.

* * *

 
Эта сизая ночь
Растеклась, словно дым, по дорогам,
По дорогам судьбы, где не ведаешь ты, что творишь…
И пытаюсь прочувствовать я,
Как к сомненьям моим и тревогам
Добавляется то, как ты, что-то скрывая, молчишь…
 

* * *

 
Прости меня за то, что я не сделал…
За то, что нежных рук не целовал…
Что не дарил цветы, за то, что предал.
За то, что очень редко обнимал.
 
 
За то, что думал о другой, не зная,
Как любишь ты, малыш мой дорогой.
За то, что думал о тебе, лаская
Другую женщину, ту, что была со мной.
 
 
Прости за то, что не сказал, не понял…
Прости меня за то, что не люблю…
Прости за то, что лгать не очень склонен.
Прости за то, что правду говорю.
 

   Вот так и бывает. Кто-то выходит замуж, а кто-то сочиняет стихи в вонючем ларьке и курит одну сигарету за другой. Каждому свое.

Глава тринадцатая

   Очень быстро я обнаружила, что Михаил и Евгений или попросту Миша и Женя представляли для меня какое-то непонятное, загадочное племя. Вроде бы мы принадлежали к одному и тому же социуму, однако понять их мне долго время не удавалось, до сих не уверена, что могу их вообще хоть как-то понять. По-моему, для общения с ними мне нужен был переводчик. Они и их друзья, которые часто появлялись в ларьке, были примерно одного возраста — двадцать восемь — двадцать девять лет. Их духовный мир так и остался для меня загадкой, может, его просто не было? Они были женаты по многу лет, воспитывали по два, а то и по три ребенка, работали зло и энергично, и работа у них спорилась.
   Они ухитрялись чуть ли не в открытую продавать «левую» водку и при этом ни разу не попались. Комбинация, которую они разыгрывали, была элементарна: зарплату они вкладывали в водку, водку продавали, деньги вкладывали в шапки, шапки продавали, мотались во Владивосток (на время поездок они подменяли друг друга), пригоняли оттуда машины. Машины продавали… Так могло продолжаться, по-моему, до бесконечности. И продолжалось.
   При этом они пили практически каждую ночь, с большим уважением говорили о проститутках и уличных девочках, которые то и дело заглядывали к ним. Половая жизнь этого неизвестного мне племени мужчин напоминала половую жизнь кроликов — хоть где, хоть когда и хоть с кем. Вообще, сексуальная озабоченность проявлялась абсолютно во всех разговорах, то есть у них были две темы для разговора: водка и бабы. Они хвалились друг перед другом поставленными рекордами «кто трахнул больше баб», они не помнили, как зовут их партнерш, сколько им лет, где они живут. Складывалось впечатление, что они и лиц-то женских не запоминали, считая это чем-то лишним, не нужным. При всем при этом они умудрялись быть любящими мужьями и заботливыми отцами. Послушно ходили с детьми на школьные линейки и детские утренники и выслушивали претензии учителей. И одна их личина настолько плотно срасталась с другой, что различить, где они лицемерили, а где были правдивы, где были самими собой, мне было невозможно.
   Я сторонилась их, побаивалась, потому что была в них какая-то сплоченность, чувствовалось, что эти не спустят и малейшей обиды Они не любили всех, кто отличался от них: коммунистов и евреев, интеллигентов и сектантов, слабосильных и голубых, чересчур добропорядочных и бичей. Иногда мне казалось, что именно они, именно этот странный, неведомый мне класс людей мог бы стать прекрасной опорой для любой диктатуры. Они не имели убеждений, но были убеждены в одном — в собственной правоте. Впрочем, они не говорили об этом, потому что для них разговор на эту тему был бы дурным тоном, а может, они даже и не осознавали этого.
   Ко мне они относились странно: как-то мне пришлось сутки отработать с Мишей, и все сутки он был как-то чересчур тих, напряжен и подчеркнуто корректен. В такой натянутой обстановке мне было тяжело. Когда я как-то заговорила об этом с Ванечкой, он объяснил это просто:
   — Да ты им просто нравишься, вот и все, — сказал он.
   Я этого не ощущала, и, как позже оказалось, была права. Выручку продавцы обычно упаковывали в пустые блоки из-под сигарет, запечатывали скотчем. Ее увозил Сергей, который по утрам объезжал все ларьки. Очень редко бывало, чтобы выручка оставалась в ларьке до следующей смены. Однако один раз с нами случилось именно так: принимая смену, я и Ванечка увидели, что наша выручка по-прежнему лежит на полке.
   — А я не знаю, — ответил на наш вопрос Михаил. — Сергей уже который раз не приезжает. Мы как раз в офис едем, я аванс хочу выписать, свою выручку с собой везем, можем и вашу закинуть, если вы нам доверяете, конечно, — он хитренько улыбнулся.
   Я переглянулась с Ванечкой. Доверять сменщикам особо не доверяли, но деваться было некуда: сумма денег в ларьке — это все же дополнительный риск, мало ли какая ситуация может произойти за смену. Сменщики поймали такси и уехали. Вечером в ларек заехала Вероника и сказала, что в нашей выручке не хватает десять тысяч. Сумма была невелика, однако мне стало досадно, потому что при недостаче Саша высчитывал из зарплаты недостающую сумму в двойном размере.
   — А не могли они стащить у нас десятку? — спросила я Ванечку. — Просто так, на такси?
   Спросила я, потому что к этому времени не верила абсолютно никому. В ларьке каждый был сам за себя. Ванечка что-то пробубнил в ответ. Я пожала плечами. Теперь уже не выяснишь, кто виноват.
   — Тебе что, Лиана, просто так не живется, да? — услышала я от Миши, когда пришла на следующую смену.
   — Не поняла…
   — Просто так ты, кажись, жить не хочешь.
   — Ты о чем?
   Он чуть ли не подпрыгивал на месте от злости. Я с удивлением посмотрела на него, потом на Женю. Женя сосредоточенно подсчитывал деньги. Миша зло хохотнул, потом вдруг придвинулся ко мне поближе.
   — А может, это потому, что тебя никто не трахает? А? Может тебя нужно трахнуть, и тогда все проблемы исчезнут?
   Я растерялась, оглянулась, все еще не веря, что все это обращено ко мне. Ванечка торопливо пересчитывал пачки сигарет.
   — Мужики, вы о чем?
   — О чем, о чем… Она еще не помнит. Нет, слушай, если тебе мужик нужен, ты только сажи, я тебе найду, да не одного. Ага. Так нужен?
   — Ты что, ненормальный?
   — Я ненормальный? Это ты ненормальная! Кто сказал, что мы червонец из ваших денег сперли? Кто про нас говно гонит? Иван нам все рассказал!
   Вот сукин сын… И мне нужно было быть умнее. С волками жить, по-волчьи выть.
   — Не-е, бля, ты че, хочешь чтобы мы тебя загрузили? У Женьки вон, чечены знакомые есть, загрузим, как миленькую!
   — Что и кому я говорю, это мое личное мнение! — мне оставалось лишь огрызаться.
   — А может, пойдем на нудистский пляж? Я тебе там мужика с во-от такой кукурузиной найду!
   Я смотрела на Михаила во все глаза. Он делал неприличные жесты, кривлялся. Его трясло от злости. Стоило мне посоветовать ему засунуть эту воображаемую кукуризину сами знаете куда, как он бы, наверное, меня ударил. А может, он играл, они были мастерами подобных розыгрышей. В принципе, они сами мало отличались от тех же бандитов, просто случайно оказались по эту, а не по ту сторону прилавка. Кровь кинулась мне в лицо. Мне как-то не пришло в голову что-то отрицать, оправдываться. Да пошли вы все! Буду я еще унижаться! Я фыркнула, взяла журнал и повернулась к Ванечке.
   — Сколько пачек «Бонда»? Тридцать две? Пишу!
   Михаил грязно выругался, распахнул дверь и вывалился наружу, закурил у витрины.
   Когда они ушли из ларька, я повернулась к Ванечке.
   — Ну и козел ты, Ваня, сил нет!
   — Да откуда я знал… Я же просто так сказал… выпил тут вчера. Я же не знал, Лиана…
   Я плюнула и повернулась к окошку. Вот уж пути Господни неисповедимы…
   С тех пор на пересмене чувствовалась натянутость, напряженность, которую ни они, ни я не хотели ослаблять. Впрочем, их отношение ко мне несколько улучшилось, даже не то чтобы улучшилось, а просто они перестали открыто проявлять свою неприязнь после того как в ларек, разыскивая меня, несколько раз заезжал мой двоюродный брат. Уважение Миши и Жени вызвал… «БМВ» брата. Да уж, они жили в совсем другом мире, где были другие ценности, другие мерки.
   — Тут к тебе какие-то парни на «БМВ» приезжали, — даже как бы заискивающе сообщил мне Миша.
   Я удивленно посмотрела на него.
   — Один из них на тебя так похож… Наверное, брат?
   — Угу, — уклончиво промычала я в ответ.
   Ему явно не терпелось расспросить, кто же это приезжал, и он еле сдержался.
   Я очень быстро поняла, что по части сплетен эти мужики переплюнут любых самых болтливых женщин. Кто, когда, с кем, сколько раз, в каких позах, сколько заплатил — они знали все! Они обсуждали это, обсасывали подробности, сладко щурились, представляя щекотливые моменты чужой жизни. У меня это всегда вызывало недоумение. Меня они не любили, как я поняла, по нескольким причинам — во-первых, я была разведена, а значит, обладала какой-то червоточинкой, не видимой с первого взгляда, и они все время старались найти эту червоточинку, этот недостаток, чтобы сложить обо мне какое-то свое, окончательное мнение. Во-вторых, я была, по их меркам, красивой женщиной, но любовника у меня не было, а это было для них очень подозрительным, ненормальным. Впрочем, особо я себе голову ими не забивала. Пусть что хотят, то и думают. В третьих, и этого они мне вообще простить не могли, я отрицательно относилась к выпивке, причем, чем больше пили вокруг, тем меньше пила я, и через несколько месяцев я перестала пить даже сухое вино — алкоголь и все, связанное с ним, вызывало отвращение.
   Оборот в ларьке был большой, зарплата тоже, и я, не без помощи мамы, стала потихоньку обставлять свою комнату, купила мебель, хороший телевизор, видеомагнитофон, стала собирать библиотеку. Открыв как-то местную газету, я увидела привет из прошлого: в одной из заметок говорилось о том, что Лена Вздорова вместе с Ильей Селивановым пытались сбыть видеокассеты, украденные месяцем раньше в одной из телекомпаний Ангарска. Я сразу поняла, что произошло на самом деле — Илья позарился на видеокассеты, которые ему предложили купить в ларьке, и решил, что сможет продать их дороже. Вышло дороже, только себе. Ко мне приходил следователь, которому я помочь ничем не могла. Вторую весточку об Илье я получила от того самого накачанного мальчика, с которым проработала в «Актее» всего несколько смен.
   Он покупал сок, узнал меня, разговорился.
   — А Илью на счетчик посадили, — сообщил он мне.
   — Это как?
   — А просто. Он напился на смене, уснул. Кто-то залез через окно и вынес почти все спиртное, около десяти ящиков водки, еще что-то. Окно открыть снаружи проще простого, сама знаешь. Ну а так как Илья был пьян, и к тому же один, без Лены, в «Актее» посчитали, что он виноват, и весь долг повесили на него. Сейчас крутиться.
   Я представила, какую бурную деятельность развил Илья, чтобы отдать долг, и пожала плечами.
   — Он выкрутится.
   — Ага.
   Это известие не вызвало у меня никаких эмоций, чему я сама была рада. Я посмотрела назад, и обнаружила, что все прежнее уже так не волнует и не ранит. Я по-прежнему не могла думать о мужчинах в положительном контексте, внутри словно все спеклось. В какой-то момент времени я перестала плакать. Не могла, и все. Что бы ни происходило в моей жизни, какие бы обиды ни затаились в душе, выжать из себя хотя бы слезинку я не могла. Наверное, в первые месяцы после развода я выплакала весь многолетний запас слез. И теперь по ночам оставалось лишь зубами скрипеть.

Глава четырнадцатая

   Осень прошла незаметно. Так же незаметно минул декабрь. Наша смена приходилась на первое число января. Новый год я встретила дома. У Аленки была какая-то чересчур шумная компания, Валерия уехала в деревню, поэтому мне ничего не оставалось, как есть салатики в обществе отца и мамы. Чувствовала я себя неважно, рано легла спать. Утром у меня поднялась температура. Я представила себе, что сейчас мне придется работать за двоих целые сутки, поскольку Ванечка, конечно же, заявится «под шофе», потом будет отсыпаться, потом опохмеляться…. В ларьке будет стоять приторный запах перегара, в окно будут ломиться похмельные рожи. Я плюнула на все и никуда не поехала. Позвонила позже в офис, сказала Веронике, что заболела.
   — Саша рвет и мечет, — ответила мне она. — Ванечка пришел только к одиннадцати, пьяный. Саша его застукал. Женя с Мишей согласились отстоять еще одну смену, но потребовали двойную оплату. Так что держись.
   Я «держалась». То есть пошла в больницу и взяла больничный. На работу я позвонила через неделю.
   — Нагулялась? — спросил Саша.
   — Наболелась, — в тон ему ответила я.
   — Значит, так. В этом ларьке ты уже не работаешь.
   — Догадалась.
   — Через неделю открываем ларек у «»Волшебницы», выйдешь туда.
   Я сразу прикинула: магазин «Волшебница» тоже находился на другом конце города, на кольце другой трамвайной линии. Не работать мне рядом с домом.
   — Хорошо.
   Не могу сказать, что я сильно расстроилась. Зарплата, конечно, в прежнем ларьке была хорошая, но присутствие Ванечки и остальных начинало действовать на нервы.
   Ларек открылся через две недели. Две недели я наслаждалась свободой, отдыхала от матов, перегара и читала книги.
   Когда я приехала на смену через две недели, ларек стоял без света, как будто в нем никого не было. Я постучала, и дверь открыл невысокий парень.
   — П-привет, — сказал он, постукивая зубами, и впустил меня внутрь.
   Шагнув в темноту, я поняла, почему его зубы стучат — тепла не было, а на улице было минус тридцать пять..
   — И долго ты так сидишь? — спросила я.
   — С двух часов ночи, — ответил он. Парня звали Захар, до этого он работал в ларьке на станции Суховской, которая располагалась в шести километрах от Ангарска, сейчас его перевели в город.
   — Свет вдруг пропал. Я ходил по кабелю, но так и не нашел, куда он уходит, кажется на крышу вот этой четырехэтажки, — он ткнул в сторону ближайшего дома.
   — Предохранитель смотрел?
   — В н-норме. Примешь товар?
   — Давай подождем Сашу, вдруг тепло не дадут?
   Вскоре появилась напарница Захара Ольга. Это была сорокалетняя разбитная белокурая женщина, которая, как я позже убедилась, не унывала ни при каких обстоятельствах. Она была невысокой, худенькой, спереди не хватало одного зуба, но это ей не мешало — она непрестанно смеялась. Раньше она где-то работала бухгалтером, но потом ее сократили, и ей ничего не оставалось, как пойти в ларек.
   — Здорово! — почти крикнула она, заходя. — Ну что, тепло дали?
   — Кулями, — ответил Захар.
   — Ясно, — Ольга взобралась на ящик, закуталась и закурила, — будем ждать Сашу.
   Приехавший Саша почесал в затылке, подумал.
   — Ладно, принимай смену, вызову электриков, наладят.
   — Саша, а кто мой напарник?
   — Не знаю, этим Сергей занимался.
   — А они кого-то нашли, — вмешалась в разговор Ольга, — Валера там кого-то из своих друзей посоветовал.
   — Какой Валера?
   — Ну этот… забыла фамилию… Он еще со своей женой в вашем ларьке работает. Раньше еще с ментом работал.
   У меня подкосились ноги. Я представила себе такого же пьяницу, как Валера, и мне стало плохо. Наверное, на лице у меня отразились все переживания, потому что Ольга сказала:
   — Не боись! Все нормально будет!
   Я не ответила.
   В холоде, то и дело отогревая замерзающую ручку дыханием, мы пересчитали товар. Саша быстро привез электриков. Оказалось, что кабель перерубили. Пока электрики восстанавливали его, Саша сидел в ларьке. На улице все еще было темно. Неожиданно у ларька затормозила иномарка, задняя дверца открылась, и из машины вылезло что-то большое, толстое, высокое. Оно напялило на себя шапку, расплатилось с водителем и двинулось к ларьку.
   — Ну все, абзац, рэкет приехал! — пошутил Саша, открывая дверь.
   — Я вас приветствую! — войдя, басом сказало нечто, Ларек вдруг оказался каким-то маленьким, низеньким, у нечто было круглое, окладистое лицо и такие же круглые совиные глаза, — Меня зовут Олег, и я буду работать в этом ларьке.
   Мы переглянулись.
   — Я — Лиана, — представилась я, — Вы будете моим напарником.
   Нечто искоса глянуло на меня, дернуло плечом.
   — Я в курсе…
   Да уж, представляю, что ему наговорили…
   — А что я стерва, каких мало, вы не в курсе?
   Нечто опешило. Саша рассмеялся и взялся за ручку двери.
   — Ладно, я поехал, работайте.
   Так я познакомилась с Олегом Шаповаловым. Вопреки ожиданиям всех и вся мы, что говорится, посмотрели друг на друга…. и решили, что мы одинаковые. А значит, воевать нам ни к чему, да и не из-за чего. Он был спокойным. Вернее, он был спокойным со мной, с остальными он вспыхивал, словно порох. Он выпивал, но это как-то не мешало работе.
   — Слушай, я знаю, что ты терпеть не можешь, когда пьют. Но тут уж ничего не поделаешь, я пью, — поставил он меня в известность в первую же смену.
   — Много?
   — Ну… бутылку.
   Я удивленно посмотрела на него.
   — Водки?
   — Другое я не пью.
   Я с тревогой ждала, что же из этого выйдет. Не вышло ровным счетом ничего. Он оказался спокойным пьяницей.
   — Я не люблю шума, — сказал он после полбутылки, — мне нужно просто посидеть, поговорить…
   Это вполне соответствовало и моим представлениям о выпивке. Поговорить с ним было интересно. После бутылки он мирно отключался на лежанке. Спал он тихо, как женщина, что было удивительно для такого крупного мужчины. И просыпался, стоило тихо позвать его.
   — Олег… Оле-ег, у нас неприятности.
   Он просыпался сразу и моментально же «врубался» в ситуацию, какой бы острой она ни была. «Вывозить базар» он умел виртуозно, мог запутать самого прожженного бандюка, и было очень интересно следить за нитью такой вот беседы, он ставил «наезжающего» в логический тупик, из которого тот самостоятельно уже не мог выбраться, и отваливал от ларька, не солоно хлебавши.
   — Я должен тебе кое в чем признаться, — сказал он через две смены, после половины своей обычной нормы, — а то проговорюсь по пьянке, а ты еще испугаешься, решишь, что я монстр какой-нибудь… — он собрался с духом и выпалил. — В общем, я сиделый! Три раза! Чтоб ты знала!
   Сиделый означало зэк. Я открыла рот, посидела так немного, потом опомнилась и сказала:
   — Ну и ладно! Сиделый так сиделый. Все бы сиделые были такими, и все было бы нормально.
   Как мне показалось, он вздохнул с облегчением.
   Ему было тридцать четыре года, и это было для него невыносимым.
   — Ты представляешь, — говорил он мне, — через четыре года мне будет тридцать восемь! Туши свет!
   Детство он провел в интернате, и «неприятности» с милицией начались о-очень давно. Он был в третий раз женат и с огромным уважением и любовью говорил о своей жене.
   — В первый раз я женился по молодости, по глупости, ничего серьезного, развелся через два года, и даже вспоминать не хочется. Второй раз женился, когда жил на севере, два сына с ней прижил. Сел, не дождалась. Еще и года не успело пройти, как она гулять стала, все вещи мои раздала… Такое не прощают… Она сейчас здесь живет, но чтобы я ей хоть копейку дал! Не дождется! А как я со своей Ниной Матвеевной познакомился! — продолжал он совсем другим тоном. — Эта же целая история! В общем, сбежал я с химии, мне год оставался-то, чего сбежал, сам не пойму… Голодно в Абакане было. Добрался до Ангарска, а куда деваться? На работу не пойдешь. Ошивался черт знает где, подрабатывал то грузчиком, то шабашил. Познакомился с Ниной Матвеевной в какой-то компании, сразу понял — конец. От этого не убежишь, не скроешься… Понимал одно — ее родители не обрадуются. Единственная дочка, интеллигентные родители, высшее образование, в общем, принцесса. И ждали, соответственно, принца. А я кто? Вахлак! Ни образования, ни ума и сиделый к тому же! Я ей, конечно, чего—то то там про себя наплел, но не дурак, соображал, что долго это не продлится. Ну вот, хлебнул как-то лишку, поехали мы с ней на одну квартиру в семьдесят шестом квартале, стали выходить из автобуса, тут какие-то придурки прут, ее оттолкнули, меня тоже. Я и вызверился на них, объяснил по-нашему, что к чему. У Нины Матвеевны моей глаза на лоб. Пришли на квартиру, меня и развезло. Что ей говорил, не помню, мол, придется тебе меня подождать, пусть это будет вроде как из армии, только подольше.
   Ладно, протрезвел к утру, отоспался, она меня тепленького со сна давай тормошить. Чего это, говорит, ты мне про армию молол? Какие-такие четыре года? Ну-ка, говорит, давай, колись. Ну я и раскололся. Все рассказал, и что с химии бежал, и что сроки у меня были еще до этого, и что, по идее, сдаваться мне идти надо. Она в слезы, у родителей шок. Такой вот принц оказался… Год мне оставался, еще пара-тройка полагалась за побег. Простился я со своей Ниной Матвеевной и пошел сдаваться. Скостили мне немного за добровольную явку, потом амнистия подоспела… Вернулся — свадьбу сыграли. Вот так я три раза жизнь с нуля начинал.
   — А если еще что-нибудь произойдет?
   — А произойдет, так и в четвертый раз с нуля жизнь начну. Мужик должен уметь начинать сначала в любом возрасте. Это аксиома.
   — По тебе вообще не видно, что ты когда-то «зону топтал».
   — Не видно… Это я сейчас понимаю, что не видно, а когда вышел только-только, злой был, как черт, казалось, каждый видит, что я только что с зоны. Разве что пальцами не показывают. За косой взгляд убить мог, ей-Богу. На меня, может, и просто так смотрят где-нибудь в трамвае, а мне кажется, что меня насквозь видят, видят и знают, что я только вышел…
   Знаешь, те кто больше всего кричит о зоне, обычно имеют к ней весьма отдаленное отношение. Как-то помню, прибыли к нам новички. В списках увидел свою фамилию, стал интересоваться, вдруг родственник прибыл. Так и оказалось, двоюродный брат, Витя. Встретились, обнялись. Я его помню, накормил, сигарет дал, робу ему нормальную справили, номерок пришили, а то черт-те что было пришито. Ему дали три года, водителем работал, стал сдавать где-то во дворе назад, наехал на старушку. ЗИЛ — машина большая, он и не почувствовал, не понял, пока не отъехал. Старушке лет восемьдесят было, что уж она там сзади машины делала, Бог знает. В зоне сколько угодно таких вот случаев, сидят мужики не за что. Ну вот, я раньше вышел. Потом встретил его на Школьной: весь синий, зубы золотые, пальцы веером. А отсидел-то всего ничего. Начал передо мной выпендриваться, я его взял за шкирку и сказал, нечего мол, Витя передо мной пальцы загибать, я тебе сам в зоне номерок пришивал, знаю, кто там кем был, так что заткнись.