Новиков Валентин Афанасьевич. Ущелье белых духов

   – Идём. Ещё не такое увидишь.
   И Марат зашагал. Но не прежней шаркающей походкой, а широким лёгким шагом. Он шёл и смотрел сквозь чистые стёкла своих очков.
   Потом шли горным лесом.
   Солнце уже уходило куда-то в сырую и зелёную тишину старых елей, когда они вышли на небольшую поляну. Пахло разогретой мятой и земляникой. Казалось, никто и никогда не ступал сюда, на эту тихую лесную поляну, окружённую угрюмым и тёмным лесом. Из этого леса с наступлением вечера выползали сырые запахи папоротников и мхов. Но над всем царил умиротворяющий аромат хвои.
   Марат остановился. Присел на ствол поваленной ели. Виталька развернул карту. Он составил её вместе с дедом. На карте чёрным крестом было указано место зимовки русского отряда. До зимовки оставалось около километра.
   – Пойдём? – спросил Виталька. – Там река, можно будет попить, умыться…
   Он ждал, что Марат откажется идти дальше. Но тот молча поднял вещевой мешок и тяжело побрёл в лес. Сквозь деревья едва пробивался багровый свет уходящего солнца.
   С каждой минутой в лесу становилось темнее. Марат поминутно натыкался на опавшие сучья и вывороченные корни, с трудом перебирался через поваленные стволы, но молчал. Виталька и раньше чувствовал в своём друге скрытое упрямство, большую внутреннюю силу, которую тому прежде просто негде было проявить.
   Из тьмы долетел грохот воды. И скоро поредел и немного посветлел лес.
   Возле горного потока они развели костёр, повесили над огнём котелок с кашей.
   Виталька резал на расстеленном плаще хлеб. Его фигурка в свете костра была наполовину оранжевой, наполовину чёрной. Марат лежал на земле. В темноте, озаряемые светом костра, смутно виднелись остатки казачьих хижин, сложенных из дикого камня. Скорее это были просто груды праха, нагонявшие непонятную жуть.
   – Виталька, а ты знаешь, у них не было стёкол, – сказал Марат, оторвав взгляд от тёмных теней прошлого и уставившись в звёздное небо.
   Виталька замер, повернул к нему голову.
   – Как не было стекол?
   – А вот так. В окна они вставляли рамы, обтянутые тонким китайским шёлком, а двери обивали кусками древесной коры.
   – Откуда ты это знаешь?
   – Я нашёл в архиве документы об этом поселении. Ведь казаки ушли отсюда как раз туда, где сейчас наш посёлок. А это место оказалось гиблым.
   В найденных документах ничего не говорилось о том, как трудно было зимовщикам, как затерянные в безлюдных дебрях и подгоняемые близкой зимой люди, сбивая в кровь руки, из последних сил добывали камень для своих хижин, как плохо скреплялись эти камни песчаной землёй, почти лишённой глины.
   И вот хижины казачьего поселения, затерянного на дне ущелья, стало заметать снегом. Каменные очаги топили смолистыми сучьями горных елей. Окна и двери не держали тепла.
   Случалось, что горный буран не прекращался по десять-двенадцать дней. Посёлок начисто заметало пургой. Но вот буран утихал, из хижин выбирались люди и принимались рыть узкие траншеи.
   И всё это время вход в узкое ущелье был прикрыт пушками. Их заиндевелые жерла в любую минуту могли обрушить уральские ядра на головы кокандских сарбазов или барымтачей, если бы они осмелились сунуться к казачьей зимовке.
   То было смутное время безвластья в казахской степи, грабежей и набегов.
   Марат рассказывал Витальке о свирепом султане Кенесары, который в те годы укрывался на Балхаше, на полуострове Камал. Его сестра Бопай, возглавлявшая шайку головорезов, наводила ужас на казахов Большой орды. По сей день ещё можно слышать в этих краях рассказы о набегах страшной султанши, разорявшей аулы.
   Кенесары сманил на свою сторону большой казахский род дулатов и уже готовился к походу на киргизов.
   Поселения русских казаков в Джунгарском Алатау положили конец кровопролитной вражде.
   В архивных документах указывалось, что весной отряд получил приказ оставить зимовку. Первопоселенцы потащили свои пушки на лямках через каменные перевалы на новое место.
   Казаки, не веря, что выстояли в беспримерном поединке с горной зимой, оглядывались на свои жалкие хижины и могилы с еловыми крестами.
   И кто мог знать об этом сейчас, когда прошло уже более века, когда от прежнего не осталось следа. Да и мало ли было тогда таких казачьих поселений!
   Едва рассвело, Виталька и Марат принялись за работу. Достали из рюкзаков кирку и лопату, насадили их на берёзовые черенки.
   Что могли оставить в своих лачугах первопоселенцы? Виталька сомневался, что можно найти что-нибудь интересное. Но ведь даже черепки разбитой посуды могли пригодиться для местного историко-этнографического музея. Такого музея ещё не существовало, но находки могли послужить началом…
   Хижины первопоселенцев снежного ущелья давно размыли дожди, время почти сравняло их с землёй. Лишь кое-где камни связал мох, и можно было понять, что это остатки стены. Стоило ли удивляться? Ведь прошло более ста лет. Среди замшелых камней сновали юркие ящерицы, то тут, то там лежали чёрные слизняки.
   Виталька и Марат срубили лопатами траву и начали снимать верхний грунт. В тишине мерно шумел горный поток, не верилось, что здесь когда-то жили казаки, знатоки и исследователи Джунгарского Алатау, первыми открывшие древние курганы и памятники, остатки убежищ, сложенных из сланцевых плит, и глиняные изделия, даже следы каких-то древних мастерских. Сто лет назад через Джунгарию шли со своими караванами бухарские купцы, везли чай, ковры, фарфор, шелка, изюм, сушёные абрикосы и сливы. Но кто помнит сейчас об этом?
   Постепенно обнажалась внутренность первой хижины, под лопатами зазвенели прокалённые, потрескавшиеся камни – остатки очага. Возле очага нашли совершенно целый глиняный горшок. Марат разрыхлял в пальцах каждый кусочек земли, ползал на четвереньках вдоль стен. И наконец нащупал какой-то твёрдый предмет. Соскоблил с него землю, подул на него и потёр о полу своей куртки. Это была оброненная кем-то монета – крошечный оловянный грошик.
   Во второй землянке не обнаружили ничего интересного. А в третьей нашли нечто такое, чего найти вовсе не ожидали. Сняв верхний грунт, Виталька начал осторожно нащупывать лопатой твёрдый земляной пол хижины. Лопата тихо звякнула обо что-то твёрдое и скользкое. Судя по звуку, это не был камень. Марат и Виталька начали торопливо разгребать землю руками, и оба одновременно нащупали плоскую бутылку. Осторожно очистили её от земли, и оба разом радостно и изумлённо закричали. В бутылке были бумаги.
   Горлышко, плотно запечатанное не то сургучом, не то смолой, удалось освободить с большим трудом. Крошки от этой пробки Марат бережно собрал и завязал в носовой платок.
   Мальчики сели тут же на кучу вырытой земли и осторожно тонкими веточками достали исписанные мелким почерком листки.
   Больше они ни о чём не говорили. Запинаясь от волнения, Марат стал читать:
   «Доселе осталось невыясненным, отчего не вернулся Наум Долгов. Или же его растерзал ирбис, или же какой иной зверь. Но в таком случае могли быть обнаружены следы сего драматического происшествия. Ничего более не найдя, мы ушли. На озере же остался друг Наума Долгова Тимофей Никитин и продолжал поиски. Когда через условленные семь дней он не вернулся, я с Петровым пошёл обратно через Ущелье белых духов к озеру. Тимофея Никитина мы нашли помешавшимся, глаза его будто остекленели от какого-то страшного видения. Рассказать он ничего не мог и у нас на руках умер. Осенив себя крёстным знамением, мы наспех соорудили носилки, поспешая обратно. И тут Петров трясущейся рукой указал мне на прибрежный песок. Я всмотрелся и увидел наполовину смытый дождем след: глубокая борозда, будто тут волокли нечто непомерно огромное, и следы лап. Мы кинулись прочь так быстро, сколь позволяла нам наша скорбная ноша.
   К нашему рассказу отнеслись с недоверием и быстро о нём забыли. Все были весьма удручены гибелью товарищей. Сотник запретил впредь приближаться к озеру».
   Дальше почерк письма был тот же и как будто другой. Он стал неровным, писавший часто пропускал буквы, не заканчивал слов:
   «Двенадцатый день воет буран. Мне сказывали, что этой ночью я бредил. Чернила застыли, и я едва их отогрел за пазухой. Жить мне, как видно, не более двух-трёх дней. В прошлую пятницу похоронили Петрова. Я думаю, умрут все, кто был на этом проклятом озере в Ущелье белых духов. Оно, видно, не застывает, вода в нём тёплая несмотря на близость снегов, а рыба почти не водится, над ним не летают птицы, а в окрестностях его за много вёрст не встретишь никакого зверя. Я умираю и молюсь за тех, кто пойдёт ущельем к этому озеру злого духа. Эта бутылка с письмом – всё, что я в силах оставить после себя на земле. Господи, как холодно. Холод пронизывает до костей, и чернила опять замерзают. Как найду сил запечатать бутылку? Закопаю её в землянке. Когда-то же кто-то вспомнит о нас и придёт сюда…»
   На этом письмо обрывалось. Не было даже подписи.
   – Это писал больной человек, – сказал Марат. – Ведь все знают, что в Ущелье белых духов нет пути, оно непроходимо.
   – Есть! В том-то и дело, что есть!

8

   Первой, кому Виталька показал письмо, была Лена.
   Лена и её муж жили на квартире у Петровны, весьма странной старухи. Жила Петровна в маленькой комнате с отдельным ходом, а весь свой древний бревенчатый дом сдавала квартирантам. И во дворе, и под окнами, и там, где должен был быть огород, Петровна сажала цветы. Целый день она ходила среди них, что-то тихо бормотала, поливала их из детской пластмассовой лейки. И странно, что пацаны, очищавшие, как саранча, сады, варварски обламывавшие у всех весной сирень, никогда не трогали цветов Петровны. Неизвестно, что удерживало их. Просто как-то нельзя было влезть в её цветы, истоптать и обломать их. Иногда она выносила из дому маленькую табуретку и часами сидела перед какой-нибудь розой. При этом на лице её совсем не было улыбки, она как будто и не радовалась вовсе своим цветам, но что-то негромко говорила им. В посёлке её считали тихопомешанной. На своих квартирантов она не обращала внимания, даже не здоровалась с ними. Однако Лена почему-то очень любила её и всегда старалась что-нибудь для неё сделать. Петровна же будто и не замечала этого.
   Когда Виталька пришёл, Лена мыла пол. Сергей, как всегда, возился со своим «Москвичом». Лена велела Витальке разуться и влезть с ногами на диван.
   Виталька смотрел на волосы Лены, кое-как заколотые, на её лицо и думал о том, почему люди такие разные, почему с одними хочется быть всегда, а от других уйти подальше, не видеть их, избавиться от них.
   – Давно я тебя не видела, Виталик, – сказала Лена, взглянув на него и отодвинув кистью руки волосы со лба.
   – Не так уж давно. Всего три дня. Я был на старом казачьем поселении. Вы, наверно, ничего и не знаете о нём?
   – Первый раз слышу.
   – Там была зимовка казачьей сотни.
   – Какой казачьей сотни?
   – Давно. Сто лет назад.
   Лена даже чуть присвистнула.
   – Ну и что?
   – Мы с Маратом там производили раскопки. И нашли вот это. – Виталька протянул ей письмо.
   Лена поспешно вымыла руки и осторожно взяла серый хрупкий листок.
   Виталька никогда не видел такого выражения лица у Лены, какое было сейчас, когда она читала это письмо.
   – Не может быть, – прошептала она. – Виталик, этого не может быть. Ведь Ущелье белых духов непроходимо. Это просто больное воображение умирающего человека.
   – А если проходимо? И если всё это было?
   – Нет, нет, невозможно. Это всё равно, как если бы в комнату влетел птеродактиль. Мезозойские ящеры исчезли много миллионов лет назад. Пойми, миллион это тысяча тысячелетий. Тогда даже созвездия на небе были совсем другими. Тысячи тысячелетий, Виталик. Это была страшная и яркая страница прошлого земли, когда её населяли чудовища, каких сейчас не увидишь и в кошмарном сне. Они бродили в сказочном каменноугольном лесу, кишели в тёплых болотах, плавали в лазурном юрском море, летали в воздухе. За остатками скелетов динозавров экспедиции ученых проникали в недра пустыни Гоби. И вдруг живой ящер! Судя по рассказу, это гигант… Увидев такое невообразимое чудовище, вполне можно лишиться рассудка, тем более человеку суеверному и ничего не знающему о существовании доисторических ящеров. Впрочем, я думаю, и человек искушённый не вынес бы этого зрелища. Представляешь, Виталик, спокойная вода вдруг поднимается горой, и из неё выходит… Нет, нет, невозможно.
   – А Лохнесское чудовище? Лена, я открою вам одну тайну. К этому озеру каждое лето ходит мой дедушка. Он ничего никогда не рассказывает, но, я думаю, он что-то знает.
   Лена замерла, услышав эти слова Витальки.
   – Он проходил через Ущелье белых духов?
   – Проходил без всякого альпинистского снаряжения.
   – Значит, казаки с русского поселения были там… Признаться, мне это письмо не кажется бредом больного, – в раздумье сказала Лена.
   – Лена, я пройду к этому озеру!
   Лена испуганно посмотрела на него.
   – Надо снять с письма фотокопию и послать в газету. Это очень интересная находка. Понимаешь, есть явления настолько невероятные, что учёные не верят в них даже тогда, когда имеются сотни свидетелей. Так было со снежным человеком. Помнишь, только и разговоров было, что о снежном человеке. А уж там-то очевидцев было видимо-невидимо. Здесь же пока единственное письмо. Оставь его у меня. Сергей сфотографирует и отошлёт в газету.
   – Хорошо, Лена, но прежде я должен показать его дедушке. Тогда он, может быть, расскажет мне что-нибудь.
   – Интересно, что думает об этом письме твой друг Марат?
   – То же, что и вы.
   Виталька улыбнулся Лене и взял письмо.

9

   Дома с отцом сидел главный бухгалтер совхоза Иванов.
   – А, юный натуралист, – сказал он, обернувшись к Витальке.
   Виталька, не взглянув на него, прошёл мимо.
   – Ну-ка, поздоровайся, сын, – остановил его отец.
   – Здравствуйте, – буркнул Виталька.
   – Поздоровайся по-людски!
   Отец знал, что Виталька ненавидит Иванова, но всегда молчал. А сейчас он был чем-то раздражён и не сдержался.
   Виталька набрал в лёгкие побольше воздуху и оглушительно крикнул:
   – Здравствуйте!
   Отец побагровел, а Иванов покачал головой и мягко пожурил:
   – Нехорошо, молодой человек, нехорошо так со старшими.
   Неизвестно, чем кончился бы этот разговор, если бы в комнату не вбежала испуганная Анжелика.
   – Виталик, Рэма Джек покусал!
   Виталька в два прыжка был на улице.
   И то, что он увидел, заставило его раскрыть рот от удивления.
   За изгородью на дороге огромный соседский Джек, лохматая цепная дворняга, оскалив зубы, бросался на Рэма. Рэм не убегал и не вступал с ним в драку, он только следил за ним настороженным взглядом маленьких глаз, ждал, когда Джек хорошенько разбежится, и спокойно увёртывался от него. Он с удивительной точностью рассчитывал инерцию и, казалось, забавлялся происходящим.
   Анжелика вцепилась в Виталькин рукав.
   – Постой ты, – отмахнулся он от неё. – Не видишь, что ли? Молодец Рэм!
   Но Анжелика схватила стоявшую у крыльца лопату и кинулась к собакам.
   Отогнав Джека, она взяла Рэма на руки.
   Виталька только покачал головой, он уже примирился с тем, что Анжелика без конца ласкала Рэма, носила его на руках, хотя теперь это ей давалось нелегко: Рэм превратился в рослого лохматого щенка.
   Рэм не ел ничего кроме сырого мяса и овощей. И всё-таки был необычайно добродушен. Ему шёл четвёртый месяц, он уже знал кое-какие собачьи команды, был щенок как щенок, только всё больше привязывался к Витальке. Стоило тому уйти из дому, Рэм скулил, царапал толстой лапой дверь, обнюхивал все углы, рыскал по двору. Анжелика следила, когда Виталька уйдёт из дому. Она тотчас перелезала через плетень – дырку, куда она прежде лазила, Виталька ликвидировал сразу же, как только принёс домой собаку, – хватала на руки Рэма и осыпала его бурными ласками. Виталька догадывался об этом, но молчал.
   Во двор вышел Иванов.
   – И чего ты здесь крутишься без конца? – сказал он, с неприязнью взглянув на Анжелику. – Дома своего, что ли, нет?
   – А вам какое дело? – глядя в землю, сказал Виталька. – Она ко мне приходит, а не к вам. Идите своей дорогой и не лезьте, куда не просят.
   Виталька знал, что Иванов ненавидит цыган. Когда-то они выманили у него полтинник.
   – Я вот нарву тебе уши, будешь знать, как надо разговаривать со старшими.
   – Вы только на это и способны.
   – Не я твой отец, а то бы я тебя воспитал.
   – Вы уже воспитали одного придурка.
   – Да поумнее тебя будет. Не водится со всякой цыганвой.
   – А ну, топай отсюда! – крикнул Виталька.
   И вдруг раздался голос отца:
   – Домой!
   Виталька не заметил, как он вышел из дому и, держась за дверной косяк, слушал весь этот разговор.
   Виталька усмехнулся и вошёл вслед за отцом.
   Отец не спеша снял ремень.
   И странно, в эту минуту Виталька вспомнил Лену, разговор о динозаврах. Вспомнил как что-то далёкое, чудесное и нереальное. Подумал о том, что в другой комнате лежит больной дедушка…
   Удар ремня пришёлся по плечу и со страшной силой ожёг руку.
   Второго удара не последовало. Дед перехватил занесённую с ремнем руку и швырнул отца в угол комнаты.
   – Что, дал тебе бог силу? – В голосе дедушки было столько ненависти, что Виталька забыл про боль. Он знал, что дедушка не любит его отца, своего зятя, но не знал, что он его ненавидит.
   – Виталька даже собаку никогда не бьёт, – сквозь зубы тихо сказал дед. – Да ты всё равно ничего не поймёшь.
   – А ты разобрался, чтобы встревать? – крикнул отец.
   – Разобрался, я давно во всём разобрался. Когда-нибудь и Виталька разберётся.
   Дед был босой, в расстёгнутой рубашке. Он сильно похудел, ссутулился. Последнее время дед почти ничего не ел.
   – Разберётся… Сильно самостоятельным стал. – Помахивая ремнём, отец вышел.
   Дедушка ушёл в свою комнату и снова лёг в постель.
   Виталька сел у окна и уставился на улицу. Была середина августа, скоро в школу. Листва на деревьях заметно пожухла и поблекла. Уже паучки отправлялись в полет на своих светлых паутинках. Они забирались куда-нибудь повыше, выпускали по ветру длинную сверкающую нить и уносились в синеву. Улететь бы вот так же, легко и бездумно, ни о чём не сожалея и ничего не ища. И просто лететь. Лететь в синеве…
   – Что у тебя с рукой, Виталик? – донесся до него испуганный голос матери.
   – Ты уже пришла, мама, – не оборачиваясь, отозвался Виталька. – Что так рано сегодня?
   – Ну где же рано? Время уже. Так что же ты сделал с рукой?
   – Да так, ушиб.
   – Ушиб?
   Мать подошла ближе, взяла его руку. И сразу всё поняла.
   Она быстро отпустила Виталькину руку и больше ни о чём не спрашивала.
   До позднего вечера Виталька читал Брэма. Потом до него донёсся голос отца:
   – Хватит свет жечь.
   Виталька сразу же погасил свет, разделся в темноте и лёг в постель. Кровать давно уже стала ему коротковата. Но сегодня не было никакого желания вытянуться. Он поджал ноги и долго лежал с открытыми глазами.
   Он слышал, что все уснули, но сам заснуть не мог. Память стремительно выносила какие-то беспорядочные события. В лаборатории кто-то кричал: «Виталик, миленький, вымой, пожалуйста, колбочки!» И у Витальки торопливее стучало сердце. Ведь он не пошёл сегодня в лабораторию. Можно ли всё успеть? Виталька видел сны только тогда, когда плохо спал. Он закрыл глаза. Сон его был похож на пробуждение: медленно и величаво всходило над снежными горами солнце, свет пробивался в тёмную синеву лесов, достигал мхов и корней. Потом он увидел Анжелику. Встав на цыпочки, она тянула тонкие руки к отцовской гитаре…
   И Виталька заплакал. Его разбудила давящая боль в сердце, он показался себе совсем беззащитным. Он изо всех сил прижимал к лицу подушку, чтобы никто не услышал его всхлипываний.
   Его волос коснулась большая жёсткая рука.
   «Дедушка», – сразу понял Виталька.
   Дед присел на краешек кровати и стал гладить голову Витальки, мокрые щёки, голые плечи.
   И Виталька обхватил руками шею деда, уткнулся лицом в его бороду.
   Дед ничего не говорил, не утешал и не успокаивал Витальку.
   Виталька не помнил, как уснул. Утром его разбудило солнце. Оно осветило всю комнату, обратило в радугу грань зеркала. Но уже не было привычной яркой радости пробуждения.
   Виталька вошёл в комнатушку деда, сел на его кровать и спросил:
   – Дедушка, ты видел ящера на озере в Ущелье белых духов?
   Деда так и подбросило в постели. Он сел и пристально посмотрел на Витальку.
   – Я во сне, что ли, говорил?
   – Нет. Совсем нет, дедушка. – Виталька подал ему письмо. – Вот это больше ста лет лежало в бутылке на старой казачьей зимовке.
   Дед читал письмо, осторожно держа его за уголки. Прочитал, лёг и закрыл глаза. Так, с закрытыми глазами, и сказал:
   – Нет, я его не видел. Но тоже видел следы, совсем свежие. Тут всё точно написано, Виталик. И, видно, никогда его не увижу…
   – Сколько же он живёт?
   – А кто его знает. Сейчас он есть. Это точно.
   – Возьми меня к озеру, дедушка.
   Дед долго молчал, потом тихо проговорил:
   – Хорошо, я покажу тебе дорогу. Пойдём.
   – Ты же болеешь. Лучше потом, когда поправишься.
   – Нет. На днях пойдём. Осмотри и хорошенько сверни палатку. Кроме ботинок возьми кеды и запасные шерстяные носки. Проверь ледоруб.
   – Не первый же раз, дедушка…
   – Пойми, Виталик, мы полмесяца будем в пути. Будем идти день за днём, от утренней зари до вечерней. Будем идти по мокрым и обледенелым скалам, по воде и по осыпям, над пропастями в белом тумане…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

   Первого сентября на первом же уроке классный руководитель Анна Петровна рассадила Витальку и Марата по разным партам.
   – Я думаю, – сказала она, – двум отличникам сидеть за одной партой не стоит. Сядьте лучше с отстающими учениками и помогайте им. Ты, Марат, садись с Бурнусовым, а Виталий Бардашов сядет с Жорой Ивановым.
   – Не буду я сидеть с Ивановым! – вскочил с места Виталька.
   – Что это за тон, Бардашов? – нахмурилась учительница.
   – Я сказал, не буду с ним сидеть!
   – Вот как… Ты «сказал». А я сказала – будешь!
   – Не буду.
   Учительница угрожающе замолчала. Весь класс притих.
   – Выйди, – сказала наконец Анна Петровна. – После поговорим.
   Виталька вышел, стал в пустом коридоре у окна.
   Как неудачно всё складывалось у него в последнее время. С дедом они не пошли к озеру. Дед совсем занемог, и его увезли в больницу.
   По ночам Виталька слышит, как мать с отцом о чём-то тихо переговариваются между собой. Видно, с дедушкой плохо. Отец переменился, стал даже заискивать перед Виталькой после того случая. Но Виталька уже не мог переломить себя. Отец стал чужим. Виталька невольно следил за каждым его движением и ненавидел каждый его жест, его просто охватывало отчаяние, когда отец начинал говорить. Виталька наперед знал, что тот скажет и как.
   И теперь здесь, в школе, учебный год начался с неприятностей.
   В дальнем конце коридора появился Лев Романович, директор школы. Он шёл медленно, опираясь на палку. Виталька знал, что Лев Романович ходит на протезе. Ему ампутировали ногу в полевом госпитале ещё во время войны.
   Виталька поздоровался.
   – Почему не на уроке? – хмуро спросил директор.
   – Анна Петровна выгнала.
   – Тебя? – Директор с любопытством посмотрел на Витальку. – Странно. Что же ты, с позволения спросить, натворил?
   – Ничего. Я не хотел садиться за одну парту с Ивановым.
   – А собственно, почему?
   – Потому что я его… Потому, что я не хочу с ним сидеть… И помогать ему тоже не хочу.
   Директор пожал плечами.
   – Поссорились вы с ним, что ли?
   – Не ссорился я с ним, Лев Романович. Просто он дрянь, и я не хочу с ним рядом сидеть.
   – Вот как. – Директор быстро каким-то непонятным взглядом подмотрел на Витальку. – Но зачем нужно было так вызывающе себя вести? После уроков поговорил бы обо всём с Анной Петровной.
   – Я не хочу с ним сидеть и одного урока.
   – Скажи, что бы ты делал, если бы тебе пришлось вместе с ним работать?
   – Я ушёл бы с такой работы.
   – А если бы пришлось служить с ним в армии… Да ещё представь себе, что он офицер, а ты солдат. Тогда что бы ты делал? Из армии бы убежал? Ты думаешь, Анна Петровна хотела тебе досадить? Ошибаешься. – Директор положил ему на плечо руку. – Представь себе, что она это давно обдумала. И я с ней согласен. Мы знаем, что такое Иванов, и именно потому, что мы это знаем, решили посадить с ним за одну парту именно тебя. Ты меня понял?
   Виталька внимательно посмотрел на директора. Он никак не мог понять, придумал ли Лев Романович всё это сейчас, на ходу, или действительно было так, как он говорит. Но в конце концов это ничего не решало.
   – Что я могу с ним сделать, Лев Романович? – сказал Виталька.
   – Там видно будет. Неизбежно ведь, что когда-нибудь придётся кому-то с ним работать. И когда-нибудь придётся кому-то служить с ним в армии. И не исключено, что он будет чьим-то офицером… Ну…
   Виталька кивнул.
   – Хорошо, Лев Романович.
   Да, неважно складывались дела у Витальки. Ему хотелось быть с такими людьми, как Лена, Марат, Анжелика, а окружали его совсем другие.
   На перемене он взял свою сумку и пересел к Иванову.
   – Испугался, что папа ремешком сделает а-та-та? – захихикал Иванов.
   Виталька едва удержался, чтобы не съездить по его подлой роже. Иванов почти в каждом классе сидел по два года, был на голову выше Витальки и шире его в плечах. Над всегда мокрой верхней губой его уже пробивались белесые усики.