– Сивый-то мой пропитание себе нащиплет, без седла и поклажи сам и воду найдет, но сейчас – не его, а моя забота – обеспечивать его всем необходимым, в том числе и водою. Что необходимо боевому коню в походе?
– Еда и питье.
– И все? Нет, друг ситный… И еда, и питье, и непременно отдых, и чтобы шкура его была чиста от колючек да паразитов, и чтобы удила ему были впору, и чтобы седло не натирало, и чтобы не скучно ему было, и чтобы чувствовал, что всадник ему не только друг, но и повелитель. А не тяжела рука у всадника – ленив конь и брыклив становится… Подковы, о подковах следует заботиться всегда, они ведь копыта сберегают. Дикие лошади по травам да по мягким землям скачут, в то время как наши – по камням да по твердому грунту, потому им обувь необходима… Чтобы непременно был запас подков при тебе, и чтобы ты при случае мог помочь коню, починить или заменить подкову без кузни и кузнеца. Ночью следует стреножить, вот так… чтобы не увлекся прогулками, и чтобы чуял окружающее, охранял от лихих прохожих.
– А вдруг нафы?
– Что – нафы?
– Придут… они же не отстанут… Мусиль говорил…
– А-а… – Зиэль уже размотал одеяло для Лина и постелил попону для себя. – Не бойся. До тех пор, пока ты рядом со мной… или я рядом с тобой – нафы не нападут.
– Они тебя боятся! Ты их…
– Я их. Короче, не станут они связываться с Зиэлем.
– А мы куда идем, в Большой Шихан?
– Ну да, я же говорил, что спрашивать сотый раз? В Шихан. Может, в школу гладиаторов тебя пристроим или в духовное училище, послушником… Как получится. Надо ведь еще, чтобы тебя с Гвоздиком взяли… Спать. Рядом с Сивкой больше не мочись, повторять не буду: лягнет – костей не соберешь, он эти запахи терпеть не может. Если проснешься – дальше чем на… четыре шага от костра не отходи. При этом глазами ты в любой момент – лежишь, сидишь, стоишь – должен видеть меня. Язык откажет, глазами позовешь, я почую и проснусь. Понял?
– Да, ваша светлость!
– Пошел спать!.. Светлость… Ишь ты, наслушался рассказов… принцев ему в спутники подавай… Еще дня три-четыре – и должны добраться до Шихана…
Охи-охи рос на диво: к пятому дню путешествия он бодро бежал за путешественниками, по часу и больше, не жалуясь и не отставая далеко. И лишь когда он начинал тоненько пищать, жаловаться, Лин подбирал его и брал к себе на колени, за пазухой щенку было уже тесновато. Гвоздик вовсю демонстрировал окружающему миру крутой нрав охи-охи: все живое на своем пути он пытался попробовать на зуб и на коготь: бабочек, гусениц, птиц, ящериц… а утром пятого дня вступил в настоящий бой против самки шакала, которая внезапно выскочила из-за кустов и попыталась поживиться щенком, на мгновение отставшим от маленького каравана. Воин только голову повернул в сторону визга, но даже и попытки не сделал помочь, разве что ухмыльнулся, а Лин, не помня себя от страха и ярости, спрыгнул с коня и с ножом в руке (Зиэль подарил) помчался выручать друга! Но тот и сам уже умудрился отбиться, весь исцарапанный, и только яростно визжал, выгнув длинный хвост, в сторону кустов. Гвоздик тявкал, выпустив коготки, царапал ими твердую землю, скалил острые зубки, но в погоню благоразумно не пустился, подтвердив тем самым репутацию охи-охи как одних из самых умных зверей на земле.
– Иди сюда, Гвоздик, иди на ручки!..
– Ага, еще оближи его, совсем будешь мать родная. Развел, понимаешь, нюни-слюни, тьфу! Воина шрамы украшают, а у этого гуся к завтрашнему вечеру и следов не останется, я тебя уверяю.
– Почему?
– Потому что он охи-охи, а не бабочка. Сам залижет.
Наконец, Зиэль и Лин с пригорка увидели высокие городские стены: рукой подать, кажется, но идти до них не менее часа… Однако, примерно за тысячу локтей до города, их встретил патруль городской стражи, одиннадцать человек: полная десятка с десятником во главе.
– Десятник Макошель, городская стража имперского града Шихана, честь имею! Слазь. Кто такие, куда и откуда, по каким надобностям?
– Ратник Зиэль со спутником, отдыхать, после войны.
– Да? А у нас другие сведения. Очень уж ты похож на ублюдка, которого мы ищем. Зиэль, да? А не Хвак ли?
– Зиэль. Не Хвак. Объясни толком, десяцкий. Я законы знаю, давай объясняй, прежде чем докапываться.
– Я лучше тебя их знаю, так что роток на замок, пока я говорю. Понял? Гм… Короче, у нас есть бумага, а в ней приметы и суть дела. Некий невежа, по имени Хвак, сам пешеход без шапки и посоха, залез в открытое святилище богини дорог Луа, святотатственно спал там всю ночь, да мало того – съел и выпил принесенное богине и жрецам ее, а также взял ценные предметы, общим числом три, сиречь ограбил святилище. А первый предмет таков…
– Постой, десяцкий. Я что, похож на мужлана и пешехода? Какой он сам-то был на вид?
– Не сбивай… Росту он высокого, четыре локтя с половиною, зело дородный животом, задом и плечами, возрастом ближе к юноше, чем к мужчине, без усов и бороды…
– Стой. Ну а теперь на меня глянь: с бородой я или без бороды? И где мой живот? Ты, крокодил болотный! Ты с кем меня спутать посмел?
– Чего??? Ты бы потише держался, ратник отставной… Бородишку-то и приклеить недолго, тем паче нетрудно и к посторонним путникам с хитростью прибиться… А росту ты подходящего, почти так и сказано. И тебя я в любом случае беру под караул, как подозрительного, и там уже, в каземате, буду дознаваться до истины, и в любом случае как следует обучу манерам, коли мама твоя забыла это сделать. Я тоже, знаешь, повоевал вволю и этих черных рубашек по канавам да помойкам насмотрелся…
– Ах, в любом случае… Что ты там про мою маму сказал? – Зиэль лениво поднял левую руку – жжик! – и десятник уже валится на дорогу, из шеи хлещет кровь, а голова катится, гремя шлемом, к обочине, вся уже в мокрой серой пыли обваляна.
Хороша выучка у стражи: лязг, лязг! – сомкнулись в боевой ряд, щит к щиту, ощетинились мечами и копьями!.. Но нападать не торопятся, в кровавой схватке с опытным противником некуда спешить, разве что на кладбище. Лин с Гвоздиком на руках упрыгал подальше, назад, Зиэль уже в седле, в руках меч и секира… Меч он картинно, крест накрест, отер о взвизгнувший воздух. Голос у Зиэля зычный:
– Беру слово, господа воины, беру слово! Потом уже подеремся, если хотите… Короче, похож я на деревенского олуха с приклеенной бородой и отрезанной задницей?..
Воины настороженно молчали, готовые к сече, однако, продолжали стоять на месте, в атаку первые не лезли. Сивка мелко плясал на месте, послушный только шпорам и голосу хозяина, весь в яростном нетерпении: крики, звон стали, уздечка отпущена, значит – битва предстоит. Но Зиэль воспринял неподвижность и молчание как разрешение продолжать и воспользовался этим:
– Не похож. Я – воин, ратник, может быть, не менее заслуженный чем вы, братцы, и не прочь от честных людей бегу, а именно в ваш город издалека иду, спокойно отдохнуть, вот – мальчишку-сироту на проживание пристроить. Не вор, не святотатец и не вшивая деревенщина. Наше с вами дело – честно воевать и честно защищать, а не храмы в мирное время грабить. Так ведь? Короче, я как предлагаю: во время досмотра мы с вашим десяцким зацапались по поводу моей выправки и он, распалясь, оскорбил мою мать. Я его вызвал на поединок…
– Стражникам не положено принимать вызовы на карауле.. – хрипнул один из шеренги, из под шлемов – не разобрать кто…
– А вы при чем? Он же ваш командир, он все решает. Он! Вот именно! Я ведь о том же: он принял вызов, нарушив тем самым Устав, и я его убил в честном бою! Вы все свидетели. Я ему только башку смахнул, так что оружие, пояс, кошель, сапоги, кольчуга… да и шлем – все цело, вон лежит, я – победитель, но оставляю вам. И лошадь вам. У него же наверняка есть поблизости лошадь? Он ведь старший? Соберете, продадите, а деньги поделите поровну, или как сами знаете…
И видя, что стражники продолжают молчать, но уже… без угрозы, как бы нерешительно… вон, двое с краю даже переглянулись…
– Да сами же видите, что я никакой не Хвак и в город иду, с мальчишкой маленьким на шее, очумевший от осады, пить-гулять еду, опять же и по делам… Ну?.. Невиновен же, верблюду понятно… Если что – найдете меня легко, потому как – в вашем же городе буду. Человек я заметный, не соринка… Еще, может, и гульнем вместе… А то учить манерам он меня будет…
– Ладно, проваливай покуда…
– Что-что??? – Зиэль наклонился в седле, лицом к говорящему.
– Ну, езжай по-хорошему, чего встал, нам теперича не до вежливых этикетов! Нам тут еще за тело по розыску отвечать… Норов-то у Макохи был дурной, всем известно… Езжай, но если найдут и спросят с тебя – не обессудь, сам выкручивайся. И говори, как обещал, не то запутаемся в словах…
– Клянусь бородой! Ребята, кто воевал, бочонок шиханского с меня, сегодня или завтра, утром, днем, вечером, только не поленитесь найти… Лин, прыгай за спину, поехали.
Городские ворота приветливо распахнуты: если стража пропустила – милости просим! Имперский град Большой Шихан и двести тысяч жителей его приветствуют тебя, путник! И тысяча храмов, и множество богов!.. Ты под дланью законов Империи, эта длань защитит тебя и твои права, но она же и покарает беспощадно, буде нарушишь ты их, волею своей или по незнанию… Цок-цок-цок копыта, громко стучат они под вечно волглыми сводами крепостной стены, очертившей границы города. Все, в городе они.
– А можно я спрошу?
– Сейчас найдем трактир, осядем там, умоемся, пожрем… И вот тогда уже, за едой, спрашивай, а сейчас мы в большом и чутком на чужое муравейнике, где на каждом шагу нас могут подслушать недоброжелательные люди: и безобидное сболтнешь – для собственной корысти вывернут в преступление. Лучше смотри да изучай город, пригодится.
Город как город, Лин три раза в городе бывал… Нет, этот огромный! Лин крутит направо и налево головой на перекрестках, не в силах поверить своим глазам: почти все дома – из камня, редко когда из глины, а деревянных и вовсе нет. И туда они свернули, и еще раз, а дорога, по которой они едут, все равно – камнем вымощена!
– Не может так быть, чтобы все дороги каменные!
– Помолчи, я же сказал. Может быть. На глухих окраинах кое-где – просто земля утоптана, а так – все в камне, дома и дороги. В центре – так и вообще плиткой мощены, а не булыжником. Большой Шихан – не глины комок, Большой Шихан – своего рода столица прибрежных провинций. На золоте стоит.
– Как это – на золоте?
– Сейчас у кого-то на одно ухо будет меньше. Ни слова больше, пока не разрешу.
Лин обиженно замолк, а Гвоздику ведь не прикажешь молчать: малыш чует настроение своего друга и хозяина, хотя и не знает причин этому, вот и скулит и украдкой скалится в спину Зиэлю, но тот не боится.
»А это что?» – чуть было не обмишурился вопросом Лин, он уже забыл, что обижен, но вспомнил про запрет, да и сам догадался по следам жира и копоти: уличные фонари. Здоровенные плоские камни в два локтя вышиною, вытесанные одинаково, обуженные сверху, по четыре на каждый перекресток, а на каждом широкая каменная чаша, а в чаше глиняный горшок с фитилем в масле… В городе Пески, где Лин уже бывал, что-то похожее стояло возле самого дворца наместника, а здесь – весь центр в фонарях, вот здорово! Вот бы ночью посмотреть! А людей-то сколько!
На самом деле прохожих было не так и много в разгар буднего дня, да еще по полуденной жаре, но Лину, привыкшему к малолюдству трактирных окрестностей, вся эта скромная суета казалось столпотворением.
Босоногих почти никого и нет, вон, разве что маленькие детки в одних рубашонках, за порог выбежали… Зато многие без шапок. У них, в трактире «Побережье», тоже часто все с непокрытыми головами ходят, даже сам Мусиль, но стоит только показаться прохожему – немедля шапку на место! Потому что – приличия, потому что – обычай: свободен и не в доме – в шапке ходи, раб – шапку долой. В Шихане, оказывается, полно рабов: шапок у них нет, а ошейники есть. Многие одеты роскошно: обувь кожаная, штаны и юбки разных цветов, а при этом в ошейниках! И ходят себе одни и парами, без присмотра, и даже смеются! Лин смотрел на рабов с некоторой робостью: Лунь и Мошка много страшного про них рассказывали, как они восстают и убегают, и убивают…
Улицы, по которым они поднимались вверх, к центру, становились еще шире и приветливее, дома все выше и роскошнее…
– Нам сама главная площадь ни к чему, нам то жилье не по губам. Сейчас отметимся в управе и поедем устраиваться в более простые и уютные места. Молчишь? Правильно делаешь, ухо сберегаешь.
Дворец наместника, сиятельного графа Гупи, – самое высокое здание на главной площади, храм-святилище матери-Земли почти равен ему величием и размерами и стоит напротив, через площадь. Справа от дворца городская управа, она аж в три этажа поднялась над площадью, да еще и золоченый шпиль венчает крутую крышу, но все равно всем понятно – где большая власть, и светская и духовная. Однако Зиэль, не обращая внимания на дворцы и храмы, безошибочно поворачивает вправо, к неказистому одноэтажному зданию, что стоит через три дома от управы: да, уже по наличию толпы в воротах видно, где совершается неизбежный для странников обряд учета и досмотра… Лину, во время путешествий в городишко Пески, доводилось вот так же ждать с раннего утра и почти до полудня, а здесь-то народу – ого-го насколько больше!.. Ой, жда-ать…
– Замучаемся ждать…
Угу, оказывается, Зиэль о том же самом думает. Ждать – значит, ждать, куда денешься…
Но воин Зиэль, не на шутку привыкший к штурмам, грабежам и прочим бесцеремонностям военной жизни, решил по-своему: орлиным оком оглядев очередь, он убедился, что все в ней сплошь простолюдины и купцы, ни монахов, ни дворян, ни вооруженных отрядов… Да и вообще…
– Держи меня за пояс и не отставай. Э, народы!.. А ну-ка!..
– Что ну-ка, что ну-ка?.. Куда прешь, не видишь, что ли, тесно… Ой!.. Ой!.. За что???
Зиэль бил направо и налево, но в четверть силы, пустым кулаком даже, без латной перчатки, однако проход перед ним расчищался на диво быстро. Лину ничего этого не было видно, перед глазами только спина Зиэля, зато крики и ругань обтекали его с обеих сторон…
– Ты, что ли, главный чин здесь?
Сморщенный, изжелта-бледный человечек за столом не спеша поднял взгляд на Зиэля и опять уткнулся в пергамент: ему все было ясно с первого взгляда.
– Я не расслышал. Ты тут повытчик по досмотру честных путников?.. Или как?
– Во всяком случае, служивый, отнюдь не ты здесь истину пытаешь и вопросы задаешь. Знаешь, что такое порядок в имперском городе? И смирение? И очередь?
– Мы, люди военные, не для того свою кровь на границах…
– Помолчи, у меня больные уши. Ты видишь, что я разбираюсь с ремесленником, которого ты вот-вот спихнешь прямо ко мне на колени…
– Виноват!.. – Зиэль за шиворот и за портки ухватил тщедушного мастерового, ногой отвел в сторону занавесь и выбросил несчастного за дверь, в возмущенную толпу.
– Боги! Как они орут… – Повытчик взял в руки медный, в зеленых разводах, колоколец. – Прежде чем я вызову стражу и тебя упекут в тюрьму, на кнуты и позор, скажи в двух словах, чего ты хотел добиться своей глупой наглостью?
Но Зиэль не испугался угрозы, напротив: разбойная рожа его оскалилась блаженной ухмылкой:
– Да, понимаешь… С войны я, отдыхать приехал…
– Еще короче.
– Пить, гулять да мальчишку пристроить в хорошие руки. На все время надобно, кроме того я город плохо знаю, где какой храм стоит… Вот я и подумал попросить тебя о помощи: вознести за нас, грешных, молитвы богине Погоды… Да, помолиться по всем правилам, и от моего имени пожертвовать ей за все согрешенное, прошлое и будущее. Вот…
Размер взятки пронял даже видавшего виды чиновника. Он собрал в столбик все три червонца, взвесил их опытною десницей… прищурился на Зиэля…
Богиня Погоды была покровительницей игроков, мошенников, казнокрадов, проституток и наемных воинов. Она часто обманывала ожидания и надежды своих подопечных, впрочем, как и они ее… Зиэль даже не сомневался, что до алтаря богини не дойдет и самой мелкой серебряной монетки.
– Имена, прозвища, откуда идете, наименование постоялого двора… Кстати, если за тобой или за этим малым следок…
– Какой за ним может быть следок? Парнишке десять лет!
– А за пазухой у него что?
– Щенок по прозвищу Гвоздик. Мое имя Зиэль. Его – Лин. Покажи, Лин.
– …Если какой следок хотя бы за одним из вас, защищать и покрывать не стану, мзда не за это дадена.
– Остановимся в «Самородке», я там всегда останавливаюсь, когда заезжаю в сей вертоград…
– «Самородок»… Это у нас, на правом берегу? Пометил. Надолго ли?
– Суток на трое, как гульба пойдет…
– Не увлекайся, не на войне. Откуда явился? С запада, небось?
– Точно так, с Заградных гор.
– Знаю, слышал, замирение там. Вот только надолго ли?
– Угу. Давай писульку, и мы пошли.
– Отстал от жизни, ратник, писульки отменены три года уж как. Вот тебе пайза медная, одна вам на двоих. Потеряешь – по пьяному ли делу, в сортир ли упадет – дорого тебе встанет, не теряй. Читать умеешь?
– Да. – Повытчик поставил на место колоколец и положил обе ладони на стол, в знак того, что время аудиенции исчерпано для Зиэля и его спутника. – Вот и прочти, что там написано: «Пайза охранная». А на другой стороне «Большой Шихан». Пойдешь из города когда – на выходе стражникам отдашь. Ступай же. Пусть этот… столяр Шухач из Дубравок… вернется, скажи там…
Как ни странно – обратный путь сквозь толпу получился гораздо легче: ругань и угрозы в их адрес потеряли пыл, а кое-кто даже пытался на ходу задать Зиэлю вопрос о положении на границах…
– Все нормально там… Все путем… Не спим.
Двое стражников возле управы, на попечение которых Зиэль оставил Сивку, с преувеличенной горячностью стали жаловаться воину на буйный и неуправляемый нрав коня, а тот и не думал оправдываться: фыркал потихонечку да ушами тряс, отгоняя надоедливого слепня, стоял смирно, даже копытом в брусчатку не бил.
– Врете, врете, сопляки безусые! Попадись вы ему в атаке – одним ударом одного копыта разнесет он в брызги обе ваши тупые головы, а в мирное время он смирен… Слышишь, Сивый, что на тебя тыловики наговаривают?
Конь охотно заржал в ответ, ему было скучно стоять у коновязи без дела и без единой травинки в пределах досягаемости…
– По сумкам не лазили?
– Обижаешь, мы – при исполнении. – Стражники не врали: подработать, как они подработали, охраняя движимое имущество приезжего, это никому не возбраняется, это не есть нарушение присяги, если, конечно, не в ущерб службе, но среди бела дня, на глазах у людей забраться в чужое – казнят и пообедать не успеешь!
– Верю. Что честный человек обязательно приобретает на войне или просто взяв в руки оружие во славу Отечества, – так это благородство, в деяниях и помыслах. На! Тебе кругель и тебе точно такой же, чистое серебро. Не ущемил?
По тому, как переглянулись и расплылись в улыбках оба стражника, было очевидно: нет, не ущемил их интересы Зиэль, вознаградил даже куда более щедро, нежели они надеялись вытянуть из него жалобами на норов коня.
И опять они в седле, Зиэль впереди, Лин с Гвоздиком за спиной, на специально пристроенном заседле. Солнышко в самом разгаре, из придорожных канав потянуло нечистотами, но – не сказать чтобы очень уж воняло…
– Дождей давно не было, вот и смердит. За каждым гадящим прохожим не усмотришь ведь, особенно ночами. Дожди пройдут, в канавы стекут – и по ним все в реку уйдет. Завтра в гладиаторскую пойдем, а сегодня – отдых!
Лин в который раз уже удивился, как ловко угадывает Зиэль направление его мыслей, сам-то он только Гвоздика хорошо чуял… А Гвоздик – его, Лина, преотлично без слов понимает: зачесалась нога от Гвоздиковых коготков – тот чик! – и втянул их в лапки, даром что спит, прижавшись к груди своего хозяина и друга…
Вроде бы вонь усилилась, запахло и водой… Трактир «Самородок» стоял почти на берегу реки со смешным названием «Удачка»… О, это, конечно, не чета захолустному «Побережью»! Оба этажа высоченные, сам домина разлегся в глубине двора, вдоль улицы – длинный!
– Да, локтей на шестьдесят вытянулся, процветают. – Это опять Зиэль мысли прочитал.
Огроменные дубовые ворота – видно, что всегда настежь на постоялом дворе, и днем, и ночью, чуть ли ни в землю вросли нижними краями. Лин хотел было спросить – зачем тогда нужны они, да сам вовремя догадался: на случай смуты, либо войны… Миновали ворота.
Вывеска медная, на ней картинка в красках: растопыренный кулак, а в кулаке желтый камень, а от камня желтые полоски во все стороны – лучи! Красиво-то как!.. Коновязь длинная, вдоль нее лошади стоят привязаны… Лин посчитал – как пальцев на руке, и еще одна. И это без тех, что в конюшне – они там вон как ржут, самих не видно, а слышно далеко… Это даже и не трактир, настоящий городской постоялый двор. Но и трактир в нем конечно же есть: над вывеской и над дверью, и над окнами – за наличники воткнуты – сосновые ветки, знак того, что в трактире разрешено подавать не только обычное вино, а и специально выпаренное, очень крепкое… Мусиль тоже такое гнал и сбывал, но исподтишка, у него на это не было разрешения. Узнали бы – казнить не казнили – но выпороли бы с пристрастием, месяц бы с постели не встал. И трактир бы отняли, если бы наказание его не вразумило, и он еще бы раз попался. Мусиль так и говорил: до первого попадания порискую… Как они там сейчас?
Попробовали бы грабители, о которых Зиэль рассказывал, сюда напасть! Тут и среди постояльцев вооруженных людей полно, и трактирщик – в открытое окно видать – здоровенный детина, и слуги как на подбор – крепкие, мордастые!
– Хозяин! Будь я проклят еще четыре раза! Хозяин!.. – Зиэль крикнул так громко и яростно, что трактирщик выскочил из трактира на улицу – как был – в фартуке, с разделочным ножом в руке.
– Чего орете-то господин! Какого бога!.. Что, кроме меня некому… А.. а… Господин… э-э… Зиэль! Господин Зиэль! Радость-то какая! А я думаю, что там за князь разорался!.. Ха! Будь я и сам проклят! Милости прошу! Иных гостей годами ждешь! К нам?..
– Суток на трое, развеяться. Комнату мне, мою.
Трактирщик сунул нож за пояс, развел руки и резво поклонился.
– Будет сделано! Так… это какую… Над сенником, в правом крыле? «Графскую»? Видите, я помню!
– Свободна она?
– Да, мой господин Зиэль! А была бы и занята, для такого-то гостя…
– Люблю, когда в комнате пахнет сеном, а не дерьмом и перегаром. Седло и сумки – в комнату. Умыться, мне и парнишке. Пришли служанку за шмотками, чтобы постирала, почистила, когда переоденемся. Сивку особо не томи голодом, но и не закармливай, он сегодня не перетрудился. Держи червонец: разменяй его и тут же начинай тратить, чтобы с первого шага моя компания нужды ни в чем не знала.
– Ух, хорош конь! А?.. Вот это стати у него!.. Трофей, господин Зиэль?
– Угу, в кости у одного сотника выиграл. Два года уж как при мне, и в атаку мы с ним… и в осаде блох вдоволь покормили… Да, Сивый, покормили блошек?..
Конь замотал головой, как бы споря: никого мы не кормили, сами всех кусали…
– Ох, зубищи-то!.. Породистый он у вас, не старый!..
Зиэль самолично расседлал коня, довольный похвалами своему любимцу, передал сбрую и поклажу трем слугам и теперь стоял, не выпуская уздечки, подергивал кулаком за бороду, как бы силясь что-то вспомнить…
– Что, господин? Отхожее место где?..
– Нет. А! Кокушник! Вспомнил, как сей нектар называется! Принеси-ка мне, братишка, пока я не переступил порога дома сего, глоточек кокушника. Да в стекле подай, не хочу в кружке. Имеется?
– И еще какой! Конечно в стакане! А то – и в кубке? Несу. Вам обоим подавать?
– Мне одному, сам же видишь – рано парнишке. Малую чарку, просто вкус освежить хочу.
Трактирщик побежал внутрь, а Зиэль, Сивка, Лин и Гвоздик все стояли у порога, нимало не смущенные ни задержкой в заселении, ни тем, что вокруг них успела уже собраться небольшая толпа зевак… Дверей в трактирный зал не было по летнему времени, их заменяла занавесь из грубой кожи, разрезанной на длинные, от притолоки и почти до пола, ленты, каждая шириною в Линову ладонь. Занавесь то и дело колыхалась, впуская и выпуская посетителей, и, наконец, распахнулась перед трактирщиком.
На серебряном подносе стоял штоф белого стекла, чтобы насквозь видно было, что в нем колышется, рядом со штофом стаканчик белого стекла с резным узором и серебряная тарелочка с кусочками чего-то темного, выложенными в виде тугой двойной спирали.
– Церапки?
– Точно так, ну и память же у вас! Все как положено: вяленые ящерки, в красном вине вымоченные, без луку, без травок, без соли, без уксуса, а только с перцем!
Спина у трактирщика – в полторы Зиэлевых шириною; оказывается, за нею пряталась дородная девушка-служанка: пока трактирщик держал поднос, девушка быстро и бережно плеснула желтоватой жидкостью из штофа, штоф – обратно на поднос, на правую ладонь наполненный до краев стаканчик, в левую руку тарелочку с вялеными церапками и с осторожным поклоном:
– Милости просим, сиятельный воин!
Зиэль крякнул, деликатно сплюнул в сторону, на каменные плиты двора, и с ответным полупоклоном принял чарку. «Малая» – она все же была несоразмерно велика для налитого в нее напитка, но воин не испугался, пил не спеша, цедил, а не пил, без содроганий, ни разу даже не поморщившись… И прежде чем закусить – оценил вслух:
– Да. Та самая, и сделана как надо. Ух, и зла трава кокушник, ух и задириста!
Зеваки засмеялись и захлопали в ладоши, восхищенные увиденным, и даже сам трактирщик закрутил головой, почти как Сивка до этого, ибо не было в голосе Зиэля ни сипоты, ни сдавленности от чудовищной крепости напитка. – Но, братцы…