— А также, возможно, вы сможете заметить больше, если не будете проводить время, созерцая прелести некоего экзотического создания…
Марсель напрягся. Кто ему мог рассказать? Кто был в курсе? Кто шпионил за ним?
— И я задаюсь вопросом, — не унимался Жан-Жан, украдкой нюхая свою рубашку цвета хаки и выясняя, не несет ли потом, — да, я задаюсь вопросом, почему наш убийца свозит их всех туда.
— Может быть, потому что это рядом с комиссариатом, и он хочет досадить нам! — простодушно предположил Марсель.
Да, рубашка воняет, заключил Жан-Жан. Необходимо ее сменить, прежде чем отправляться на свидание к Элен, новой секретарше комиссара. Черт, уже шесть!
— М-да… ладно, мне надо идти. Рассчитываю на вас, Блан!
Марсель спустился вниз, снова и снова переживая свое унижение. Попался бы только ему тот мерзавец, который сказал про Надью. И что значит «смотреть в оба»? Что он себе думает, этот Жан-Жан, что двинутый убийца таскается по улице с табличкой «ОСТОРОЖНО! ПЕРЕВОЗКА ТРУПОВ»?
Двинутый, как обычно, насвистывал, идя по улице. Поравнялся с углубленным в свои мысли Марселем.
Бедняжка Марсель! Весь в заботах. Маленькие заботы маленького человека. Бедный муравей. Иди сюда, ползи под мою подошву. Стой-ка, произнесем, что полагается.
— Привет! Идешь пропустить стаканчик?
— С ума сошел, что ли? — возмутился Марсель. — Когда у тебя на хвосте Жан-Жан… А у тебя все в порядке?
Мое «я» чувствует себя, как всегда, нормально. Бессознательное — того лучше. Вот только «сверх-я» немного портит картину.
— Работы выше крыши. Придешь завтра к Жан-Ми? Эльза угостит паэльей…
— Да, конечно, — рассеянно бросил Марсель.
— Тогда до завтра, привет! — широко улыбаясь, ответил двинутый.
Марсель, погруженный в свои мысли, был уже далеко.
Пока Жан-Жан спускался в подземное чрево паркинга, он думал о списке, который вручил ему Костелло. Собаки сотнями не пропадали. Полный штиль по поводу кражи чихухуа.
Он подошел к своей машине, уставился на подозрительную царапину на правом крыле. Свежая или нет? Ничего странного, когда вокруг полно дамочек, которые не умеют водить! Открыл дверцу. Сел. Установил боковое зеркало. И сердце остановилось у него в груди. И снова забилось — с болью.
В зеркало бокового обзора одним-единственным глазом на него смотрела голова. Жан-Жан вылетел из машины с пистолетом в руке, распахнул заднюю дверцу.
На заднем сиденье было усажено тело. Тело девочки в красных пластиковых сандалиях, точнее, в одной красной пластиковой сандалии. Огромная слюнявая вылущенная голова покачивалась. В негнущейся руке девочки был зажат букет подзавядших цветов.
Розы с запахом серы. Все произведение было перевязано широкой золотистой лентой, как это делают с подарками. К букетику была прикреплена небольшая карточка. Жан-Жан нерешительно наклонился, стараясь не задеть тело. «С днем рождения, лейтенант!» — прочел он и отпрянул, будто эта гадость его укусила. Ни до чего не дотрагиваясь, Жан-Жан обошел машину, осмотрел все четыре дверцы. Никаких признаков взлома. Потер переносицу. Глубоко вздохнул. Снова потер. Еще раз вздохнул и, не выпуская пистолета из рук, медленно двинулся пешком с третьего подземного этажа наверх. Сердце у него готово было выпрыгнуть из груди.
Марсель, верный данному предписанию, наблюдал. Он отводил глаза от бурлящего людского потока и наблюдал, поглядывая то влево, то вправо, то вверх, то вниз. Людской поток состоял из волосатых ног, болтающихся грудей, сгоревших на солнце рук, облупившихся носов, грязных сандалий, багровых ляжек. Паоло прошел перед ним, нагруженный, как мул, всякими автомобильными деталями.
— У тебя сегодня такой серьезный вид, Марсель! Прямо зуав с моста Альма.
— Подыхаю от жары. Опротивело! — ответил Марсель, хрустнув суставами пальцев.
Паоло исчез. Перед киоском Жаки выстроилась очередь. Открытки с голыми девицами расходились, как горячие пирожки. Японцы хихикали над грубыми французскими шутками. Из гаража с банкой пива в руке показался Бен.
— Тебе не предлагаю, ты на службе.
— А ты? Не вкалываешь, что ли?
— У меня перерыв. Видел девицу? Вон там, бритую? Она секунду назад что-то свистнула из сумки дамочки в голубом!
— Хватить издеваться!
— Честное слово! Быстрее! Свисти!
— Мне не до смеха.
— Да ты что? У тебя сегодня другое в программе? Положение во гроб, да? Ладно, чао!
И вновь расчлененное тело было разложено на белом мраморном столе. Над ним склонился Док-51. Он брал различные образцы, которые раскладывал по пластиковым мешочкам для Альфреда и его лаборатории. Девяносто девять из ста, что речь идет о недостающих частях трупа, обнаруженного моряками на пляже, думал Док-51. Он напевал что-то, нещадно фальшивя, рука, которая держала скальпель, дрожала от хронического тремора. Рутина, сплошная рутина. Как бы ни был высок показатель убийств, на его работе это не отражалось. Глаз вынут лезвием бритвы. Там, где была правая нога, следы человеческих зубов. Внизу живота имеются следы спермы. Проникновения не было. Зазвонил телефон.
— М-да, — заорал Док-51 в трубку, которую прижимал плечом к уху, потому что руки у него были заняты вскрытием грудной клетки.
— Не забудь по дороге купить мяса на жаркое, — пропищала жена.
— Конечно, дорогая, не волнуйся, — ответил он, извлекая сердце девочки и переваливая его в эмалированную кювету.
5
6
Марсель напрягся. Кто ему мог рассказать? Кто был в курсе? Кто шпионил за ним?
— И я задаюсь вопросом, — не унимался Жан-Жан, украдкой нюхая свою рубашку цвета хаки и выясняя, не несет ли потом, — да, я задаюсь вопросом, почему наш убийца свозит их всех туда.
— Может быть, потому что это рядом с комиссариатом, и он хочет досадить нам! — простодушно предположил Марсель.
Да, рубашка воняет, заключил Жан-Жан. Необходимо ее сменить, прежде чем отправляться на свидание к Элен, новой секретарше комиссара. Черт, уже шесть!
— М-да… ладно, мне надо идти. Рассчитываю на вас, Блан!
Марсель спустился вниз, снова и снова переживая свое унижение. Попался бы только ему тот мерзавец, который сказал про Надью. И что значит «смотреть в оба»? Что он себе думает, этот Жан-Жан, что двинутый убийца таскается по улице с табличкой «ОСТОРОЖНО! ПЕРЕВОЗКА ТРУПОВ»?
Двинутый, как обычно, насвистывал, идя по улице. Поравнялся с углубленным в свои мысли Марселем.
Бедняжка Марсель! Весь в заботах. Маленькие заботы маленького человека. Бедный муравей. Иди сюда, ползи под мою подошву. Стой-ка, произнесем, что полагается.
— Привет! Идешь пропустить стаканчик?
— С ума сошел, что ли? — возмутился Марсель. — Когда у тебя на хвосте Жан-Жан… А у тебя все в порядке?
Мое «я» чувствует себя, как всегда, нормально. Бессознательное — того лучше. Вот только «сверх-я» немного портит картину.
— Работы выше крыши. Придешь завтра к Жан-Ми? Эльза угостит паэльей…
— Да, конечно, — рассеянно бросил Марсель.
— Тогда до завтра, привет! — широко улыбаясь, ответил двинутый.
Марсель, погруженный в свои мысли, был уже далеко.
Пока Жан-Жан спускался в подземное чрево паркинга, он думал о списке, который вручил ему Костелло. Собаки сотнями не пропадали. Полный штиль по поводу кражи чихухуа.
Он подошел к своей машине, уставился на подозрительную царапину на правом крыле. Свежая или нет? Ничего странного, когда вокруг полно дамочек, которые не умеют водить! Открыл дверцу. Сел. Установил боковое зеркало. И сердце остановилось у него в груди. И снова забилось — с болью.
В зеркало бокового обзора одним-единственным глазом на него смотрела голова. Жан-Жан вылетел из машины с пистолетом в руке, распахнул заднюю дверцу.
На заднем сиденье было усажено тело. Тело девочки в красных пластиковых сандалиях, точнее, в одной красной пластиковой сандалии. Огромная слюнявая вылущенная голова покачивалась. В негнущейся руке девочки был зажат букет подзавядших цветов.
Розы с запахом серы. Все произведение было перевязано широкой золотистой лентой, как это делают с подарками. К букетику была прикреплена небольшая карточка. Жан-Жан нерешительно наклонился, стараясь не задеть тело. «С днем рождения, лейтенант!» — прочел он и отпрянул, будто эта гадость его укусила. Ни до чего не дотрагиваясь, Жан-Жан обошел машину, осмотрел все четыре дверцы. Никаких признаков взлома. Потер переносицу. Глубоко вздохнул. Снова потер. Еще раз вздохнул и, не выпуская пистолета из рук, медленно двинулся пешком с третьего подземного этажа наверх. Сердце у него готово было выпрыгнуть из груди.
Марсель, верный данному предписанию, наблюдал. Он отводил глаза от бурлящего людского потока и наблюдал, поглядывая то влево, то вправо, то вверх, то вниз. Людской поток состоял из волосатых ног, болтающихся грудей, сгоревших на солнце рук, облупившихся носов, грязных сандалий, багровых ляжек. Паоло прошел перед ним, нагруженный, как мул, всякими автомобильными деталями.
— У тебя сегодня такой серьезный вид, Марсель! Прямо зуав с моста Альма.
— Подыхаю от жары. Опротивело! — ответил Марсель, хрустнув суставами пальцев.
Паоло исчез. Перед киоском Жаки выстроилась очередь. Открытки с голыми девицами расходились, как горячие пирожки. Японцы хихикали над грубыми французскими шутками. Из гаража с банкой пива в руке показался Бен.
— Тебе не предлагаю, ты на службе.
— А ты? Не вкалываешь, что ли?
— У меня перерыв. Видел девицу? Вон там, бритую? Она секунду назад что-то свистнула из сумки дамочки в голубом!
— Хватить издеваться!
— Честное слово! Быстрее! Свисти!
— Мне не до смеха.
— Да ты что? У тебя сегодня другое в программе? Положение во гроб, да? Ладно, чао!
И вновь расчлененное тело было разложено на белом мраморном столе. Над ним склонился Док-51. Он брал различные образцы, которые раскладывал по пластиковым мешочкам для Альфреда и его лаборатории. Девяносто девять из ста, что речь идет о недостающих частях трупа, обнаруженного моряками на пляже, думал Док-51. Он напевал что-то, нещадно фальшивя, рука, которая держала скальпель, дрожала от хронического тремора. Рутина, сплошная рутина. Как бы ни был высок показатель убийств, на его работе это не отражалось. Глаз вынут лезвием бритвы. Там, где была правая нога, следы человеческих зубов. Внизу живота имеются следы спермы. Проникновения не было. Зазвонил телефон.
— М-да, — заорал Док-51 в трубку, которую прижимал плечом к уху, потому что руки у него были заняты вскрытием грудной клетки.
— Не забудь по дороге купить мяса на жаркое, — пропищала жена.
— Конечно, дорогая, не волнуйся, — ответил он, извлекая сердце девочки и переваливая его в эмалированную кювету.
5
Снова воскресенье. Марсель был на посту. С криками кружились чайки. Надвигалась гроза.
Мальчишка на террасе кафе поглощал огромное мороженое, капая кремом шантийи. Марсель ненавидел шантийи. От всего сердца он пожелал, чтобы у мальчишки заболел живот. Марсель злился ни них всех: злился за их раскованность, жажду веселья, летнюю беззаботность, свободу и за то, что за всех них отвечал он.
Кто-то приближался к нему. Обернулся: она! Надья прошла мимо, скосив на него глаза; он проводил ее взглядом — она вошла в бар… Предупреждающие гудки, звон разбитого стекла.
Марсель подпрыгнул, вспомнив о служебном долге: бельгийский тяжеловесный автомобиль въехал в зад изящному «феррари» с итальянским номером. Взаимные обвинения, оскорбления. Он не заметил, как Надья вышла из бара с коротышкой на хвосте.
Чистая случайность: коротышка зашел за сигаретами. Но случайность счастливая. Знак божественной воли.
Надья торопилась, потому что Момо мог вот-вот проснуться. Она вышла только за сигаритами для старика. И этот высокий полицейский оказался на площади. По воскресеньям он обычно не дежурил. Да и потом, он женат, она видела его на пляже с женой и двумя детьми — белоголовым тощим мальчишкой и маленькой смешливой девочкой. Он бросился в воду рядом с ней, но ее не заметил. Ныряет он хорошо. Но вот плавки — сущий кошмар!
Домой она решила возвращаться вдоль железной дороги. Треск мотороллера, стреляющего в тишине улицы, вернул ее к реальности. Она машинально обернулась: коротышка из гаража, приятель легавого. Мотороллер неожиданно набрал скорость и обогнал ее. У нее возникло смутное подозрение, что он следил за ней. Ехал за ней. Ей не нравились его глаза. Лицемерные. Он напоминал ей дядю, который казался таким набожным, а сам изнасиловал собственную дочь. У этого долговязого типа, у него… он не похож на лицемера. Ей нравилась его улыбка, немного робкая.
Мечты уносили ее прочь, когда она входила в дом.
Воскресная ночь оказалась очень тихой. Марселю снилось, что Мадлен пытается задушить его подушкой. Мадлен снилось, что она застукала Марселя: он, голый, трахал какую-то брюнетку. Надье снилось, что этот легавый обнимает ее в сквере. Жан-Жану снилось, что в сквере полно трупов, а тот, кто убил этих людей, с хохотом мастурбирует. Коротышка мастурбировал, мечтая, что живьем изрежет Жан-Жана на куски.
Надья спешила, она опаздывала и с силой тащила за собой упиравшегося Момо. Она убиралась у пожилой, полупарализованной дамы, а ей еще надо забросить Момо в детский центр. Момо двигался как во сне, останавливался, подбирал бумажки, веточки… Он тянул время, глазел на машины, на какого-то типа на мотороллере на углу улицы, который не отрывал глаз от матери…
— Мам, он что, тебя клеит, этот дядька?
— Какой дядька? Пошевеливайся, не раздражай меня!
— Вон тот, смотри! Надья обернулась — никого.
— Момо! Я опаздываю!
— Вчера он торчал на улице, перед нашим домом. Точно, он тебя клеит, он хочет на тебе жениться!
— Не говори глупостей!
— Он противный, он мне не нравится, не выходи за него!
Они добрались до центра. Надья обняла Момо.
— Давай быстрее! Ну, до вечера, дорогой, веди себя хорошо!
— Не прижимай меня так, ты меня задушишь!
Момо высвободился из рук Надьи и бегом ринулся на площадку.
Надья потерла лоб, как будто хотела стереть заботы. Этот мальчишка невыносим. И лето невыносимо.
Жан-Жан смотрел на взопревшего Рамиреса. Рамирес положил перед Жан-Жаном безукоризненно оформленный доклад, прочистил горло.
— Знаете, шеф, я тут подумал…
— Да-да, я тебя слушаю, — елейно, как епископ, проронил Жан-Жан.
— А что если собак взяли из собачьего приюта? Я хочу сказать, ему это удобно, они все у него под рукой, и красть незачем, понимаете?
— Понимаю… Но если собака оказалась в приюте, значит, она потерялась. А Костелло опросил всех владельцев чихуахуа, которых удалось найти в городе: никто не заявлял ни о пропаже, ни об исчезновении.
— Хозяин мог сыграть в ящик. Или он мог быть из другого города. Бывает, собаки убегают очень далеко…
Жан-Жан на секунду задумался. Этот бегемот, возможно, прав.
— Хорошо, — произнес он. — Я попрошу коллег проверить по департаменту. А ты займись этим Мартеном. Я хочу знать, чем он занят, кроме работы. С кем встречается. В конце концов, и правда, все может быть.
— Будет сделано, шеф.
Рамирес, волоча ноги, направился к двери, его убогие сандалии шаркали по полу. Жан-Жан, неожиданно оживившись, окликнул его:
— Слушай, Рамирес, это твоя первая хорошая мысль за два года! Мог бы по этому поводу и угостить.
— Это не я, шеф, это все моя девчонка, Эмили, придумала. Но выпивку могу поставить… пиво пойдет?
— В самый раз! Отлично! Спасибо.
И спасибо Эмили, подумал Жан-Жан, пока Рамирес растворялся в коридорах комиссариата. Он углубился в чтение доклада. «… Сперма здорового мужчины…. В банке спермы не идентифицирована. Генетических и биологических отклонений нет… »
Короче, нормальный мужик. Совершенно нормальный. Жан-Жан запихал папку в ящик. Перед глазами у него плавала изуродованная голова.
Момо ждал перед центром досуга. Мать, судя по всему, опаздывала. После обеда она убиралась в аптеке, и там ее все время задерживали. Все остальные дети уже разошлись. Момо от нечего делать пинал ногой сумку. Вообще-то ждать ему полагалось во дворе. Но как раз сегодня Карин, которая с ними занималась, спешила. Она отвела его в сторонку:
— Послушай, Момо, уже почти без четверти семь, мне надо идти. Я записана к зубному, зуб рвать, понимаешь? Но ты со двора никуда не уходи и жди свою маму, ладно? Если тебе что-нибудь понадобится, позвонишь месье Порье, хорошо?
Месье Порье работал консьержем — такой высокий противный тип в тренировочных штанах, который вечно был чем-то недоволен. Попробуй у него чего-нибудь попроси. Карин его предупредила:
— Простите, мне нужно бежать, присмотрите тут за мальчиком. Его мать опаздывает, спасибо!
— За пособиями так они не опаздывают! Будьте уверены! По-французски хоть говорит?
Карин принужденно улыбнулась и исчезла за дверцами своей малолитражки — специальная серия «мер дю сюд» (вся обклеена переводными картинками с пальмами). Закрыв за ней входную дверь с черными от грязи стеклами, консьерж снова уперся в свой любимый сериал — «Любовь и технологический перерыв», бразильская суперпродукция, полностью снятая в реальном времени на пятнадцати квадратных метрах.
Момо немного поиграл с фонтанчиком, потом, так как он изрядно промок, ему это надоело. Он достал из кармана шарики. Черт, вон еще один, с другой стороны, на пустыре! Он перелез через забор и плюхнулся на вспаханную землю, которой предстояло стать газоном. Здесь уже было поинтереснее, чем во дворе. Но все равно очень долго! И где только мама болтается?
И вдруг он увидел его. Этого дядьку. Он сидел в пикапе. Сером, обшарпанном, старом. Улыбался Момо через открытое окно. Махнул ему рукой. Момо только пожал плечами. С дядьками, которых не знаешь как зовут, говорить запрещается, потому что они хотят сделать с тобой такое, такое, отчего становится больно. Дядька вышел из машины. Направился прямо к нему и все время улыбался. Зубы у него были большие и желтые. Они блестели.
И были острыми.
Момо вспомнил французскую сказку, что рассказывала им воспитательница, — история про девчонку, которая шла к своей бабушке и встретила волка, переодетого в бабушку; девчонка этого даже не заметила, хотя у этой бабушки был странный голос, странные глаза и огромные зубы. Какая-то идиотка эта Шапочка!
Дядька наклонился над ним, глаза у него блестели, как шарики Момо, а рот был полон острых зубов.
Момо, не рассуждая, запустил ему в лицо свой рюкзачок и со всех ног бросился прочь. Он слышал за собой топот, и инстинкт подсказал ему, что это вовсе не игра. Ну уж нет!
Центр досуга был совсем новый, строительство еще не закончили. Вокруг основного здания были недостроенные корпуса. И там в это время никого не было. Момо бежал среди строительного мусора. Он не оборачивался.
Папаша Порье заснул у себя в комнате, на подлокотнике кресла балансировал стаканчик анисовки.
19. 15. Марсель рассеянно взглянул на часы. Еще час, и можно домой.
Хорошо бы Мадлен побыстрее нашла себе квартиру в новом доме и переехала туда с детьми. Паоло издали махнул ему рукой, опустил железную штору на гараже и ушел, Бен последовал за ним. Жан-Ми подавал бокалы с пенящимся пивом, болтая с новой официанткой. Минуты покоя перед ночной истерией. Чинно усевшись за одним из маленьких круглых столиков, худущий гигант-циркач, по вечерам поглощавший лезвия и плевавшийся огнем, тихо-мирно попивал «виттель» с мятой. Где-то далеко предупреждающе сигналили машины. Марсель погрузился в мечтания.
Вдруг его кто-то дернул за рукав. Он обернулся. На него смотрела Надья, запыхавшаяся, сама не своя. Она кусала губы, готовая расплакаться. Марсель в изумлении склонился к ней. Какая же она маленькая!
— Я могу вам помочь?
— У меня пропал сын, исчез, и я не могу его найти!
— Где он должен был находиться?
— В школе, в центре досуга. Я задержалась… Его там нет, дома тоже нет, его нигде нет. Его надо найти.
— Не волнуйтесь, мы этим займемся. Я провожу вас до центра. Мы вместе пройдем туда, хорошо?
Марсель включил рацию, чтобы предупредить, что займется пропавшим мальчишкой.
Он шагал рядом с ней, разглядывая ее краем глаза. Она то и дело заламывала руки, они были тонкие, и шла она так же быстро, как он. Она не плакала и ничего не говорила. Дорога круто взяла вверх. Она молча следовала за ним, не обращая внимания на тяжелый подъем. Люди смотрели на них с любопытством — полицейский и впавшая в панику женщина… занятная парочка.
Она резко остановилась, и Марсель чуть не наткнулся на нее.
— Он обычно ждет меня вот тут, за решеткой. Консьерж говорит, что задремал и ничего не видел. Момо очень подвижный, он, наверное, перепрыгнул через ограду.
Перед оградой полоса вспаханной земли. За центром досуга огромная незаконченная стройка. Будущее игровое поле. Марсель подумал, что мальчишка мог споткнуться и упасть там. Он замедлил шаг. Или… нет, об этом лучше не думать.
— Я боюсь… этот сумасшедший, он убивает людей и сшивает их вместе.
Ну вот, ей пришло на ум то же самое.
— Не волнуйтесь. Мы его найдем. Сколько ему лет?
— Момо? Ему пять. Будет пять через месяц.
Коротышка вжался в сиденье. Он следил за ними взглядом. Еще минут пять, и мальчишка был бы его. Если бы он только не забился в эту чертову канализационную трубу… Туда за ним не пролезть. Слишком узкая. Тогда он завалил оба выхода из нее большими мешками с цементом. Противный мальчишка не хочет выходить? Ну и не надо! А теперь еще нарисовались эти двое. Он еще глубже вжался в сиденье — на всякий случай: вдруг Марсель заметит пикап.
— Момо! Момо! — позвал Марсель.
Темно, ни зги не видно. С Момо лил пот. Горло от жажды просто пылало. Толь над ним так раскалился, что до него было не дотронуться. Труба весь день пролежала на солнце. Внутри, наверное, градусов сорок пять. Он задыхался, лежа на животе. Этот мерзкий дядька завалил оба выхода мешками. Момо хотел сдвинуть их с места, но сил не хватило.
Перед ним снова всплыло перекошенное лицо дядьки. Свистящее дыхание. Момо немного поплакал, коротко всхлипывая. Ему казалось, он жарится тут уже не один час. Он слышал, как бьется его сердце, очень сильно. Мама, мама, думал он. Только мама. Ничего больше. Мама. Где ты?
Его звал мужской голос. Где-то близко. Он хотел было откликнуться. А если это тот, другой? Момо забила дрожь, которую, несмотря на жару, он не мог унять. Сжал зубы, чтобы не зарыдать в голос. Голос стал тише. Момо превратился в слух.
И потом неожиданно, как удар сердца, голос мамы. Далекий. Приглушенный. Нет — ее. Момо резко выпрямился, больно ударился головой о трубу, но даже не заметил этого.
— Мама! Я здесь, мама!
Никто не пришел, никто не ответил. Мама его не слышала, она была слишком далеко! У Момо от страха закатились глаза. Они сейчас уйдут, они оставят его здесь… Нужно что-то найти. Придумать. Быстро. Он разулся и принялся стучать по трубе ботинком, стучать, стучать — раз, два, три.. Мама! Мама!
Марсель остановился. Справа какой-то шум. Крыса? Нет, шум повторялся. Ветер? А вдруг мальчишка там, вдруг он ранен? Сумерки сгущались. Солнце вот-вот закатится за горизонт. Марсель огляделся. Никого. Надья была далеко: шла, осматривая завалы.
Шум стих. Потом возобновился. Марсель двинулся в ту сторону. Звук приближался: раз, два, три…
Раз, два, три… Кто-то стучал с равными промежутками. Марсель приложил ко рту сложенные рупором ладони:
— Момо! Подожди, мы уже идем! Момо, где ты?
Молчание. Потом тоненький, едва слышный голосок:
— Тут, в трубе!
Марсель бросился к трубе, Надья — за ним. Он отбросил тяжелый мешок с цементом. Наклонился и нос к носу встретился с мальчишкой, тот едва не задохнулся, лицо все в поту и слезах.
Он вытащил малыша. Надья схватила его, горячо обняла. Марсель задумался. Сам мальчишка явно не мог завалить трубу мешками с цементом. И тем более с двух концов. Кто-то сделал это специально. Чтобы тот задохнулся и умер? Или по глупости, игра такая?
Надья вытерла Момо лицо, привела в порядок одежду, отругала на своем языке, потом потребовала:
— Скажи дяде спасибо!
— Но я не виноват. Это все тот, кто хотел меня съесть. Это волк, я видел — большой волк! Знаешь, мам, как в истории про…
— Хватит врать! Голову оторвать мало! Врун! Мать чуть из-за тебя концы не отдала!
— Да нет, мам, я не вру! Он сказал: «Иди сюда, иди, я тебя съем!»
— Кто это хотел тебя съесть? — вступил в разговор Марсель. — На кого он был похож?
— У него большая голова, и большие белые зубы, и большие красные глаза.
— Момо, подожди, подумай. Мне очень хочется тебе поверить, но ты прежде подумай…
Момо уперся:
— И весь волосатый!
Марсель вздохнул. Ну точно как Франк: когда ему было столько же лет, у него под кроватью росли хищные варежки, а в туалете прятались прожорливые кляксы.
— От него сейчас ничего не добьешься, — сказал он. — Хотите, я вас провожу?
— Нет, нет. Не стоит. Благодарю вас, господин полицейский.
— Если он вспомнит что-нибудь более конкретное, скажите мне… Подождите…
Марсель вырвал листок из служебного блокнота, записал свое имя и номер телефона. Это было запрещено, но плевал он сто раз на это.
— Марсель Блан. Это я, — туманно заявил он.
Она взяла листок, сунула его в сумку, быстро проговорив:
— Меня зовут Надья. Надья Аллуи. Спасибо. Момо! Скажи до свидания!
— До свидания, господин легавый.
— До свидания, Момо! Постарайся вспомнить, как выглядел тот волк, и, если вспомнишь, приходи. Расскажешь, чтобы я смог найти его и прогнать, хорошо?
Момо рассеянно кивнул. Марсель проводил их взглядом. В поле его зрения попал пикап, но он не обратил на него внимания. Мало ли этих голубых грязных пикапов…
Как только Марсель отвернулся, коротышка нажал на газ. Мысли неслись у него в голове. Если мальчишка его запомнил, дело швах. А если он его не запомнил, то в любой момент может вспомнить: будет проходить мимо гаража, раз — и готово. Мальчишка должен исчезнуть. И как можно скорее.
Мальчишка на террасе кафе поглощал огромное мороженое, капая кремом шантийи. Марсель ненавидел шантийи. От всего сердца он пожелал, чтобы у мальчишки заболел живот. Марсель злился ни них всех: злился за их раскованность, жажду веселья, летнюю беззаботность, свободу и за то, что за всех них отвечал он.
Кто-то приближался к нему. Обернулся: она! Надья прошла мимо, скосив на него глаза; он проводил ее взглядом — она вошла в бар… Предупреждающие гудки, звон разбитого стекла.
Марсель подпрыгнул, вспомнив о служебном долге: бельгийский тяжеловесный автомобиль въехал в зад изящному «феррари» с итальянским номером. Взаимные обвинения, оскорбления. Он не заметил, как Надья вышла из бара с коротышкой на хвосте.
Чистая случайность: коротышка зашел за сигаретами. Но случайность счастливая. Знак божественной воли.
Надья торопилась, потому что Момо мог вот-вот проснуться. Она вышла только за сигаритами для старика. И этот высокий полицейский оказался на площади. По воскресеньям он обычно не дежурил. Да и потом, он женат, она видела его на пляже с женой и двумя детьми — белоголовым тощим мальчишкой и маленькой смешливой девочкой. Он бросился в воду рядом с ней, но ее не заметил. Ныряет он хорошо. Но вот плавки — сущий кошмар!
Домой она решила возвращаться вдоль железной дороги. Треск мотороллера, стреляющего в тишине улицы, вернул ее к реальности. Она машинально обернулась: коротышка из гаража, приятель легавого. Мотороллер неожиданно набрал скорость и обогнал ее. У нее возникло смутное подозрение, что он следил за ней. Ехал за ней. Ей не нравились его глаза. Лицемерные. Он напоминал ей дядю, который казался таким набожным, а сам изнасиловал собственную дочь. У этого долговязого типа, у него… он не похож на лицемера. Ей нравилась его улыбка, немного робкая.
Мечты уносили ее прочь, когда она входила в дом.
Воскресная ночь оказалась очень тихой. Марселю снилось, что Мадлен пытается задушить его подушкой. Мадлен снилось, что она застукала Марселя: он, голый, трахал какую-то брюнетку. Надье снилось, что этот легавый обнимает ее в сквере. Жан-Жану снилось, что в сквере полно трупов, а тот, кто убил этих людей, с хохотом мастурбирует. Коротышка мастурбировал, мечтая, что живьем изрежет Жан-Жана на куски.
Надья спешила, она опаздывала и с силой тащила за собой упиравшегося Момо. Она убиралась у пожилой, полупарализованной дамы, а ей еще надо забросить Момо в детский центр. Момо двигался как во сне, останавливался, подбирал бумажки, веточки… Он тянул время, глазел на машины, на какого-то типа на мотороллере на углу улицы, который не отрывал глаз от матери…
— Мам, он что, тебя клеит, этот дядька?
— Какой дядька? Пошевеливайся, не раздражай меня!
— Вон тот, смотри! Надья обернулась — никого.
— Момо! Я опаздываю!
— Вчера он торчал на улице, перед нашим домом. Точно, он тебя клеит, он хочет на тебе жениться!
— Не говори глупостей!
— Он противный, он мне не нравится, не выходи за него!
Они добрались до центра. Надья обняла Момо.
— Давай быстрее! Ну, до вечера, дорогой, веди себя хорошо!
— Не прижимай меня так, ты меня задушишь!
Момо высвободился из рук Надьи и бегом ринулся на площадку.
Надья потерла лоб, как будто хотела стереть заботы. Этот мальчишка невыносим. И лето невыносимо.
Жан-Жан смотрел на взопревшего Рамиреса. Рамирес положил перед Жан-Жаном безукоризненно оформленный доклад, прочистил горло.
— Знаете, шеф, я тут подумал…
— Да-да, я тебя слушаю, — елейно, как епископ, проронил Жан-Жан.
— А что если собак взяли из собачьего приюта? Я хочу сказать, ему это удобно, они все у него под рукой, и красть незачем, понимаете?
— Понимаю… Но если собака оказалась в приюте, значит, она потерялась. А Костелло опросил всех владельцев чихуахуа, которых удалось найти в городе: никто не заявлял ни о пропаже, ни об исчезновении.
— Хозяин мог сыграть в ящик. Или он мог быть из другого города. Бывает, собаки убегают очень далеко…
Жан-Жан на секунду задумался. Этот бегемот, возможно, прав.
— Хорошо, — произнес он. — Я попрошу коллег проверить по департаменту. А ты займись этим Мартеном. Я хочу знать, чем он занят, кроме работы. С кем встречается. В конце концов, и правда, все может быть.
— Будет сделано, шеф.
Рамирес, волоча ноги, направился к двери, его убогие сандалии шаркали по полу. Жан-Жан, неожиданно оживившись, окликнул его:
— Слушай, Рамирес, это твоя первая хорошая мысль за два года! Мог бы по этому поводу и угостить.
— Это не я, шеф, это все моя девчонка, Эмили, придумала. Но выпивку могу поставить… пиво пойдет?
— В самый раз! Отлично! Спасибо.
И спасибо Эмили, подумал Жан-Жан, пока Рамирес растворялся в коридорах комиссариата. Он углубился в чтение доклада. «… Сперма здорового мужчины…. В банке спермы не идентифицирована. Генетических и биологических отклонений нет… »
Короче, нормальный мужик. Совершенно нормальный. Жан-Жан запихал папку в ящик. Перед глазами у него плавала изуродованная голова.
Момо ждал перед центром досуга. Мать, судя по всему, опаздывала. После обеда она убиралась в аптеке, и там ее все время задерживали. Все остальные дети уже разошлись. Момо от нечего делать пинал ногой сумку. Вообще-то ждать ему полагалось во дворе. Но как раз сегодня Карин, которая с ними занималась, спешила. Она отвела его в сторонку:
— Послушай, Момо, уже почти без четверти семь, мне надо идти. Я записана к зубному, зуб рвать, понимаешь? Но ты со двора никуда не уходи и жди свою маму, ладно? Если тебе что-нибудь понадобится, позвонишь месье Порье, хорошо?
Месье Порье работал консьержем — такой высокий противный тип в тренировочных штанах, который вечно был чем-то недоволен. Попробуй у него чего-нибудь попроси. Карин его предупредила:
— Простите, мне нужно бежать, присмотрите тут за мальчиком. Его мать опаздывает, спасибо!
— За пособиями так они не опаздывают! Будьте уверены! По-французски хоть говорит?
Карин принужденно улыбнулась и исчезла за дверцами своей малолитражки — специальная серия «мер дю сюд» (вся обклеена переводными картинками с пальмами). Закрыв за ней входную дверь с черными от грязи стеклами, консьерж снова уперся в свой любимый сериал — «Любовь и технологический перерыв», бразильская суперпродукция, полностью снятая в реальном времени на пятнадцати квадратных метрах.
Момо немного поиграл с фонтанчиком, потом, так как он изрядно промок, ему это надоело. Он достал из кармана шарики. Черт, вон еще один, с другой стороны, на пустыре! Он перелез через забор и плюхнулся на вспаханную землю, которой предстояло стать газоном. Здесь уже было поинтереснее, чем во дворе. Но все равно очень долго! И где только мама болтается?
И вдруг он увидел его. Этого дядьку. Он сидел в пикапе. Сером, обшарпанном, старом. Улыбался Момо через открытое окно. Махнул ему рукой. Момо только пожал плечами. С дядьками, которых не знаешь как зовут, говорить запрещается, потому что они хотят сделать с тобой такое, такое, отчего становится больно. Дядька вышел из машины. Направился прямо к нему и все время улыбался. Зубы у него были большие и желтые. Они блестели.
И были острыми.
Момо вспомнил французскую сказку, что рассказывала им воспитательница, — история про девчонку, которая шла к своей бабушке и встретила волка, переодетого в бабушку; девчонка этого даже не заметила, хотя у этой бабушки был странный голос, странные глаза и огромные зубы. Какая-то идиотка эта Шапочка!
Дядька наклонился над ним, глаза у него блестели, как шарики Момо, а рот был полон острых зубов.
Момо, не рассуждая, запустил ему в лицо свой рюкзачок и со всех ног бросился прочь. Он слышал за собой топот, и инстинкт подсказал ему, что это вовсе не игра. Ну уж нет!
Центр досуга был совсем новый, строительство еще не закончили. Вокруг основного здания были недостроенные корпуса. И там в это время никого не было. Момо бежал среди строительного мусора. Он не оборачивался.
Папаша Порье заснул у себя в комнате, на подлокотнике кресла балансировал стаканчик анисовки.
19. 15. Марсель рассеянно взглянул на часы. Еще час, и можно домой.
Хорошо бы Мадлен побыстрее нашла себе квартиру в новом доме и переехала туда с детьми. Паоло издали махнул ему рукой, опустил железную штору на гараже и ушел, Бен последовал за ним. Жан-Ми подавал бокалы с пенящимся пивом, болтая с новой официанткой. Минуты покоя перед ночной истерией. Чинно усевшись за одним из маленьких круглых столиков, худущий гигант-циркач, по вечерам поглощавший лезвия и плевавшийся огнем, тихо-мирно попивал «виттель» с мятой. Где-то далеко предупреждающе сигналили машины. Марсель погрузился в мечтания.
Вдруг его кто-то дернул за рукав. Он обернулся. На него смотрела Надья, запыхавшаяся, сама не своя. Она кусала губы, готовая расплакаться. Марсель в изумлении склонился к ней. Какая же она маленькая!
— Я могу вам помочь?
— У меня пропал сын, исчез, и я не могу его найти!
— Где он должен был находиться?
— В школе, в центре досуга. Я задержалась… Его там нет, дома тоже нет, его нигде нет. Его надо найти.
— Не волнуйтесь, мы этим займемся. Я провожу вас до центра. Мы вместе пройдем туда, хорошо?
Марсель включил рацию, чтобы предупредить, что займется пропавшим мальчишкой.
Он шагал рядом с ней, разглядывая ее краем глаза. Она то и дело заламывала руки, они были тонкие, и шла она так же быстро, как он. Она не плакала и ничего не говорила. Дорога круто взяла вверх. Она молча следовала за ним, не обращая внимания на тяжелый подъем. Люди смотрели на них с любопытством — полицейский и впавшая в панику женщина… занятная парочка.
Она резко остановилась, и Марсель чуть не наткнулся на нее.
— Он обычно ждет меня вот тут, за решеткой. Консьерж говорит, что задремал и ничего не видел. Момо очень подвижный, он, наверное, перепрыгнул через ограду.
Перед оградой полоса вспаханной земли. За центром досуга огромная незаконченная стройка. Будущее игровое поле. Марсель подумал, что мальчишка мог споткнуться и упасть там. Он замедлил шаг. Или… нет, об этом лучше не думать.
— Я боюсь… этот сумасшедший, он убивает людей и сшивает их вместе.
Ну вот, ей пришло на ум то же самое.
— Не волнуйтесь. Мы его найдем. Сколько ему лет?
— Момо? Ему пять. Будет пять через месяц.
Коротышка вжался в сиденье. Он следил за ними взглядом. Еще минут пять, и мальчишка был бы его. Если бы он только не забился в эту чертову канализационную трубу… Туда за ним не пролезть. Слишком узкая. Тогда он завалил оба выхода из нее большими мешками с цементом. Противный мальчишка не хочет выходить? Ну и не надо! А теперь еще нарисовались эти двое. Он еще глубже вжался в сиденье — на всякий случай: вдруг Марсель заметит пикап.
— Момо! Момо! — позвал Марсель.
Темно, ни зги не видно. С Момо лил пот. Горло от жажды просто пылало. Толь над ним так раскалился, что до него было не дотронуться. Труба весь день пролежала на солнце. Внутри, наверное, градусов сорок пять. Он задыхался, лежа на животе. Этот мерзкий дядька завалил оба выхода мешками. Момо хотел сдвинуть их с места, но сил не хватило.
Перед ним снова всплыло перекошенное лицо дядьки. Свистящее дыхание. Момо немного поплакал, коротко всхлипывая. Ему казалось, он жарится тут уже не один час. Он слышал, как бьется его сердце, очень сильно. Мама, мама, думал он. Только мама. Ничего больше. Мама. Где ты?
Его звал мужской голос. Где-то близко. Он хотел было откликнуться. А если это тот, другой? Момо забила дрожь, которую, несмотря на жару, он не мог унять. Сжал зубы, чтобы не зарыдать в голос. Голос стал тише. Момо превратился в слух.
И потом неожиданно, как удар сердца, голос мамы. Далекий. Приглушенный. Нет — ее. Момо резко выпрямился, больно ударился головой о трубу, но даже не заметил этого.
— Мама! Я здесь, мама!
Никто не пришел, никто не ответил. Мама его не слышала, она была слишком далеко! У Момо от страха закатились глаза. Они сейчас уйдут, они оставят его здесь… Нужно что-то найти. Придумать. Быстро. Он разулся и принялся стучать по трубе ботинком, стучать, стучать — раз, два, три.. Мама! Мама!
Марсель остановился. Справа какой-то шум. Крыса? Нет, шум повторялся. Ветер? А вдруг мальчишка там, вдруг он ранен? Сумерки сгущались. Солнце вот-вот закатится за горизонт. Марсель огляделся. Никого. Надья была далеко: шла, осматривая завалы.
Шум стих. Потом возобновился. Марсель двинулся в ту сторону. Звук приближался: раз, два, три…
Раз, два, три… Кто-то стучал с равными промежутками. Марсель приложил ко рту сложенные рупором ладони:
— Момо! Подожди, мы уже идем! Момо, где ты?
Молчание. Потом тоненький, едва слышный голосок:
— Тут, в трубе!
Марсель бросился к трубе, Надья — за ним. Он отбросил тяжелый мешок с цементом. Наклонился и нос к носу встретился с мальчишкой, тот едва не задохнулся, лицо все в поту и слезах.
Он вытащил малыша. Надья схватила его, горячо обняла. Марсель задумался. Сам мальчишка явно не мог завалить трубу мешками с цементом. И тем более с двух концов. Кто-то сделал это специально. Чтобы тот задохнулся и умер? Или по глупости, игра такая?
Надья вытерла Момо лицо, привела в порядок одежду, отругала на своем языке, потом потребовала:
— Скажи дяде спасибо!
— Но я не виноват. Это все тот, кто хотел меня съесть. Это волк, я видел — большой волк! Знаешь, мам, как в истории про…
— Хватит врать! Голову оторвать мало! Врун! Мать чуть из-за тебя концы не отдала!
— Да нет, мам, я не вру! Он сказал: «Иди сюда, иди, я тебя съем!»
— Кто это хотел тебя съесть? — вступил в разговор Марсель. — На кого он был похож?
— У него большая голова, и большие белые зубы, и большие красные глаза.
— Момо, подожди, подумай. Мне очень хочется тебе поверить, но ты прежде подумай…
Момо уперся:
— И весь волосатый!
Марсель вздохнул. Ну точно как Франк: когда ему было столько же лет, у него под кроватью росли хищные варежки, а в туалете прятались прожорливые кляксы.
— От него сейчас ничего не добьешься, — сказал он. — Хотите, я вас провожу?
— Нет, нет. Не стоит. Благодарю вас, господин полицейский.
— Если он вспомнит что-нибудь более конкретное, скажите мне… Подождите…
Марсель вырвал листок из служебного блокнота, записал свое имя и номер телефона. Это было запрещено, но плевал он сто раз на это.
— Марсель Блан. Это я, — туманно заявил он.
Она взяла листок, сунула его в сумку, быстро проговорив:
— Меня зовут Надья. Надья Аллуи. Спасибо. Момо! Скажи до свидания!
— До свидания, господин легавый.
— До свидания, Момо! Постарайся вспомнить, как выглядел тот волк, и, если вспомнишь, приходи. Расскажешь, чтобы я смог найти его и прогнать, хорошо?
Момо рассеянно кивнул. Марсель проводил их взглядом. В поле его зрения попал пикап, но он не обратил на него внимания. Мало ли этих голубых грязных пикапов…
Как только Марсель отвернулся, коротышка нажал на газ. Мысли неслись у него в голове. Если мальчишка его запомнил, дело швах. А если он его не запомнил, то в любой момент может вспомнить: будет проходить мимо гаража, раз — и готово. Мальчишка должен исчезнуть. И как можно скорее.
6
Жан-Жан проглотил последний кусок сэндвича «креветки-ананас-моццарелла» и тщательно вытер пальцы бумажным носовым платком, который использовал вместо салфетки. Вошел Рамирес, похожий на печального бегемота. Он распространял вокруг себя запах чеснока и перечной приправы. Это напомнило Жан-Жану, что его угораздило записаться — просто по доброте душевной — на ежегодный сбор местных пожарников. Рамирес кашлянул. Жан-Жан выжидающе посмотрел на него.
— Ну так вот, шеф…
— Что — вот?
— Ну вот, этот тип, ну, Мартен с живодерни…
— Не торопись, время у нас есть…
— Ну вот, он живет на бульваре Эспалье, красивый чистый дом и все такое, но это совсем не у сквера, ну так вот…
— Что — вот? — рявкнул Жан-Жан, потом, взяв себя в руки, добавил с кривоватой ухмылкой: — Ну, так что ты говорил?
— Я сказал себе, что если я буду его расспрашивать, ну я, Рамирес, то он, само собой, не разговорится, вот, так как я легавый… Ну вот, вы знаете, шеф,
что у меня есть кузина, вот… та, что работает на улице Массена…
— Шлюха?
— Да. Жозиана. Вот. Тогда я ее отправил в приют, будто бы она потеряла свою собачонку, пуделя. Она двинула туда, все было как надо, понимаете, комар носа не подточит и все такое, туда-сюда, и он пригласил ее пообедать, ну вот и…
— Волнительно. Они поженятся? — оживился Жан-Жан в приступе необоримого веселья.
— Не поженятся. Но он в конце концов клюнул: она знает, как взяться за дело, вы понимаете, и он рассказал, что собак, бывает, потихоньку отвозят в лабораторию, где делают опыты над животными. Он их туда продает, понимаете, по-тихому… деньги хорошие, кажется. А моя кузина спрашивает, нельзя ли ей компенсировать расходы…
— Ты что, смеешься? Может быть, она и за обед сама платила?
— Нет, конечно, но она говорит, что выполняла задание, что пахала только на нас, потому что ей вообще-то на нас… Разве не так?
Жан-Жан внимательно рассматривал Рамиреса. Тот невозмутимо потел. Жан-Жан вознес Господу короткую благодарность за то, что тот не создал его Рамиресом. Впрочем, это было единственное, за что в этот момент можно было благодарить Всевышнего: жена Жан-Жана, с девчонками, с набитыми чемоданами и резиновой лодкой, ругаясь последними словами, отбыла вчера на Корсику. А эта идиотка Мелани только что сообщила, что у ее «жениха» — предполагалось, что таковые еще существуют, — прыщавый малый, учится в школе жандармских офицеров, так вот, у него увольнительная, и к тому же он очень и очезь нервный… Жан-Жан постучал пальцами по письменному столу, хрустнул суставами, набрал в легкие воздуха.
— Ладно. Где этот Костелло?
— Надзирает за пляжами, шеф.
— Надзирает за трусиками купальщиц. За чем же еще?! — взвизгнул с притворным весельем Жан-Жан. — Приведи его сюда. Мне осточертело преть здесь одному, в этих четырех стенах!
Рамирес, раздосадованный бегемот, исчез. Разглядывай Костелло попки курортниц чаще, чем культурную хронику в «Монд», с ним хоть было бы о чем поговорить.
Жан-Жан перечитал доклад, составленный Рамиресом в трех экземплярах без единой опечатки. Странно все-таки, что этот тип, который и двух слов связать не мог, исторгал из себя опусы, достойные Гонкуровской премии.
И пока Жан-Жан предавался размышлениям, обмахиваясь при этом докладом, что-то: то ли искра, то ли уголек — вдохновение, некогда позволившее человеку изобрести огонь, колесо и шейкер для смешивания коктейлей, — щелкнуло в его пустоватой голове, как резинка на рогатке Давида — или что там у него было?
— Черт возьми!
Жан-Жан встал и вышел.
Если еще хоть один турист спросит его, где море, Марсель его прихлопнет.
Море это было как раз у него за спиной; конечно, согласен, его не сразу увидишь из-за нового Дворца конгрессов, но узнать все-таки можно по пресловутым белым барашкам и водной зыби ровного голубого цвета. Трудно перепутать с паркингом.
Какой-то мальчишка рыдал, потому что у него на глазах плюхнулась на землю вафля, не выдержавшая напора жадного языка грязной бернской овчарки. Горе усугубилось подзатыльником мамаши.
Надья не звонила. Марсель заявил о случае с мальчишкой, но Жан-Жан лишь похвалил его за инициативу. Марсель рассказал все Мадлен, та проворчала:
— Стоит только какой-нибудь девке покрутить задом, как из тебя можно веревки вить. Мы с детьми могли бы сдохнуть в этой трубе… Другим ты всегда готов услужить! К счастью, эго все скоро кончится, хватит с меня страданий!
Вчера у Жан-Ми он рассказал о мальчишке приятелям. Каждый по этому поводу вспомнил свое.
— А когда я делал какую-нибудь пакость, мать хватала тапок и задавала мне такую взбучку!
— Ну так вот, шеф…
— Что — вот?
— Ну вот, этот тип, ну, Мартен с живодерни…
— Не торопись, время у нас есть…
— Ну вот, он живет на бульваре Эспалье, красивый чистый дом и все такое, но это совсем не у сквера, ну так вот…
— Что — вот? — рявкнул Жан-Жан, потом, взяв себя в руки, добавил с кривоватой ухмылкой: — Ну, так что ты говорил?
— Я сказал себе, что если я буду его расспрашивать, ну я, Рамирес, то он, само собой, не разговорится, вот, так как я легавый… Ну вот, вы знаете, шеф,
что у меня есть кузина, вот… та, что работает на улице Массена…
— Шлюха?
— Да. Жозиана. Вот. Тогда я ее отправил в приют, будто бы она потеряла свою собачонку, пуделя. Она двинула туда, все было как надо, понимаете, комар носа не подточит и все такое, туда-сюда, и он пригласил ее пообедать, ну вот и…
— Волнительно. Они поженятся? — оживился Жан-Жан в приступе необоримого веселья.
— Не поженятся. Но он в конце концов клюнул: она знает, как взяться за дело, вы понимаете, и он рассказал, что собак, бывает, потихоньку отвозят в лабораторию, где делают опыты над животными. Он их туда продает, понимаете, по-тихому… деньги хорошие, кажется. А моя кузина спрашивает, нельзя ли ей компенсировать расходы…
— Ты что, смеешься? Может быть, она и за обед сама платила?
— Нет, конечно, но она говорит, что выполняла задание, что пахала только на нас, потому что ей вообще-то на нас… Разве не так?
Жан-Жан внимательно рассматривал Рамиреса. Тот невозмутимо потел. Жан-Жан вознес Господу короткую благодарность за то, что тот не создал его Рамиресом. Впрочем, это было единственное, за что в этот момент можно было благодарить Всевышнего: жена Жан-Жана, с девчонками, с набитыми чемоданами и резиновой лодкой, ругаясь последними словами, отбыла вчера на Корсику. А эта идиотка Мелани только что сообщила, что у ее «жениха» — предполагалось, что таковые еще существуют, — прыщавый малый, учится в школе жандармских офицеров, так вот, у него увольнительная, и к тому же он очень и очезь нервный… Жан-Жан постучал пальцами по письменному столу, хрустнул суставами, набрал в легкие воздуха.
— Ладно. Где этот Костелло?
— Надзирает за пляжами, шеф.
— Надзирает за трусиками купальщиц. За чем же еще?! — взвизгнул с притворным весельем Жан-Жан. — Приведи его сюда. Мне осточертело преть здесь одному, в этих четырех стенах!
Рамирес, раздосадованный бегемот, исчез. Разглядывай Костелло попки курортниц чаще, чем культурную хронику в «Монд», с ним хоть было бы о чем поговорить.
Жан-Жан перечитал доклад, составленный Рамиресом в трех экземплярах без единой опечатки. Странно все-таки, что этот тип, который и двух слов связать не мог, исторгал из себя опусы, достойные Гонкуровской премии.
И пока Жан-Жан предавался размышлениям, обмахиваясь при этом докладом, что-то: то ли искра, то ли уголек — вдохновение, некогда позволившее человеку изобрести огонь, колесо и шейкер для смешивания коктейлей, — щелкнуло в его пустоватой голове, как резинка на рогатке Давида — или что там у него было?
— Черт возьми!
Жан-Жан встал и вышел.
Если еще хоть один турист спросит его, где море, Марсель его прихлопнет.
Море это было как раз у него за спиной; конечно, согласен, его не сразу увидишь из-за нового Дворца конгрессов, но узнать все-таки можно по пресловутым белым барашкам и водной зыби ровного голубого цвета. Трудно перепутать с паркингом.
Какой-то мальчишка рыдал, потому что у него на глазах плюхнулась на землю вафля, не выдержавшая напора жадного языка грязной бернской овчарки. Горе усугубилось подзатыльником мамаши.
Надья не звонила. Марсель заявил о случае с мальчишкой, но Жан-Жан лишь похвалил его за инициативу. Марсель рассказал все Мадлен, та проворчала:
— Стоит только какой-нибудь девке покрутить задом, как из тебя можно веревки вить. Мы с детьми могли бы сдохнуть в этой трубе… Другим ты всегда готов услужить! К счастью, эго все скоро кончится, хватит с меня страданий!
Вчера у Жан-Ми он рассказал о мальчишке приятелям. Каждый по этому поводу вспомнил свое.
— А когда я делал какую-нибудь пакость, мать хватала тапок и задавала мне такую взбучку!