Страница:
— Здравствуй, Элиза.
Я приподнимаю указательный палец. Виржини кладет свою ладошку на мою руку. Ладошка у нее очень теплая. В этот момент в комнату входит кто-то еще.
— Здравствуйте.
Низкий, глубокий голос. Это он. Поль.
— Здравствуйте.
Другой голос — нежный и спокойный. Должно быть, Элен.
— Прошу вас, садитесь пожалуйста, — произносит Иветта, вкатывая слегка позвякивающий посудой сервировочный столик.
Слышится тихий вздох кожаного диванчика. Должно быть, они сели. Представляю себе, как они сейчас — как бы случайным — взглядом окидывают комнату. Широкие и глубокие кожаные кресла, большой сундук черешневого дерева от Меме, буфет, новейшей модели музыкальная система, телевизор, деревянный журнальный столик, забитые книгами полки, бюро с круглой крышкой, где я храню все свои бумаги… Слышу легкие шаги — это Виржини с интересом обходит всю комнату.
— Только ничего не трогай, Виржини!
— Нет, мама, я только смотрю. Тут есть полное собрание «Бекассины».
Мне оно досталось от отца. Я сохранила его в надежде на то, что когда-нибудь буду читать его нашему с Бенуа ребенку. Однако судьба распорядилась иначе.
— Мне можно почитать одну из них?
— Ну конечно, цыпленок. Вот, держи; да садись-ка сюда.
Иветта усаживает ее в огромное кресло совсем рядом со мной.
— Надо же, дом у вас, похоже, просто колоссальный! — замечает Элен.
— О да, он довольно большой. Идемте, я покажу вам его.
Болтая о каких-то пустяках, они удаляются. Виржини тут же вскакивает с кресла, подходит ко мне. И шепчет мне на ухо:
— Учительница в школе отругала меня за то, что я не знала урока. Но я не могу теперь ничего толком выучить: мне страшно. Понимаю, что это глупо — убивают вроде только мальчиков, но ведь всякое может случиться. А вдруг Смерть передумает и возьмется за девочек тоже? Ты видела фильм, который называется «Смысл жизни»? Папа брал напрокат видеокассету. Там есть такой момент, когда Смерть приходит к людям, которые съели отравленный пирог, чтобы объяснить, что им действительно предстоит умереть.
Она имеет в виду фильм Монти Пайтона. Еще бы я его не видела! Да это был один из наших любимых фильмов, и в моем кинотеатре он шел, по меньшей мере, раз десять. Девочка наклоняется еще ближе ко мне, я чувствую ее легкое теплое дыхание.
— Вообще-то я боюсь Смерти. У нее такое ужасное лицо. Мне бы очень хотелось жить в Диснейленде, в замке Спящей Красавицы.
Даже если бы я и знала, что ей на это сказать — все равно бы не смогла. Иветта с гостями возвращаются: четко слышны их шаги на ламинированном паркете. Беседуют они о погоде, об очередном повышении цен, о домах. Ничего интересного. Виржини умолкла. Судя по всему, вновь взялась за «Бекассину» — то и дело до моего слуха доносится шелест переворачиваемых страниц. Оттого, что она, наговорив мне таких ужасных вещей, столь мирно принялась за чтение, от спокойной болтовни Иветты с гостями в душе у меня возникает чувство нереальности происходящего. Мне и в самом деле трудно поверить, что то, что она рассказывает мне — правда. Внезапно, застав меня врасплох, в мои размышления вторгается теплый голос Поля:
— Мы еще не очень утомили вас своим присутствием?
Похоже, он обращается ко мне?
— Нет, что вы; я уверена, что она, наоборот, очень довольна. Мадемуазель Элиза всегда любила принимать гостей, — вместо меня отвечает Иветта.
Поль вздыхает — так, словно его охватила внезапная грусть. Может быть, мне суждено превратиться в этакий романтический персонаж? И ночью, в тот час, когда луна заливает небо призрачно-белым сиянием, он, лежа в своей постели, вдруг начнет размышлять обо мне? Уж я-то, во всяком случае, почти уверена, что буду думать о нем — о том образе, который сама себе выдумала: стройный худой брюнет с коротко подстриженными волосами, длинными ногами, решительным лицом и светлыми глазами… Наверное, потому, что его голос вызывает доверие, придает мне уверенности в себе… Ведь я чувствую себя такой одинокой. И Элен тоже, судя по всему, женщина довольно симпатичная. Люди, с которыми я наверняка с удовольствием бы общалась — прежде…
Элен, Поль и Иветта весьма оживленно беседуют о политике, о новых городских властях.
Виржини встает, чтобы положить на место книгу. И тут же оказывается совсем рядом со мной — так близко, что я ощущаю тепло ее маленького, благоухающего пенкой для ванны тела.
— Мне кажется, Смерть не очень-то любит свою работу. Но, понимаешь, она вынуждена ее делать, — шепчет мне на ухо девочка. — На нее как бы находит временами нечто, совершенно внезапно — бац, и ей обязательно нужно убить ребенка. Есть один полицейский, его называют комиссаром; так вот он уже много раз меня расспрашивал. По-моему, он очень похож на клоуна: у него пышные желтые усы, а волосы на голове — как солома: я называю его Бонзо. Ему явно очень хочется, чтобы я рассказала о том, что знаю, но я молчу. Никому не могу рассказывать об этом, кроме тебя; ты ведь — совсем другое дело.
Да уж и вправду — нема, как могила. Так значит, полиция все-таки заинтересовалась Виржини. Как, впрочем, наверное, и всей малышней в округе — любой из них мог случайно что-то увидеть.
— Рено ничего не знал о Лесной Смерти, поэтому был очень неосторожен — и тогда Смерть настигла его. Я-то ему говорила, чтобы он не ходил играть в ту хижину. Потому что прекрасно видела, что Смерть так и вьется вокруг него, то и дело расточая улыбки… Но он и слушать меня не стал. Ты-то хоть меня слушаешь?
Приподнимаю указательный палец. Я немного ошеломлена тем, что мне только что рассказали.
— Виржини, что ты там делаешь?
Голос Элен — несколько встревоженный.
— Разговариваю с Элизой.
До моих ушей доносится смущенное покашливание.
— Хочешь чаю? Или шоколада, радость моя? — спрашивает Иветта.
— Нет, спасибо, мадам.
— Виржини, подойди-ка сюда на пару секунд, пожалуйста.
Это Поль.
Виржини замученно вздыхает:
— Ну ни на минуту в покое оставить не могут!
Я улыбаюсь. По крайней мере, у меня такое ощущение, будто я улыбаюсь. Ибо ни малейшего представления не имею о том, отражается ли хоть что-то на моем лице.
— Вам нездоровится, мадемуазель Элиза? — обеспокоенно спрашивает Иветта.
Ну вот вам и результат моей «улыбки».
— К сожалению, нам пора. Друзья ждут нас к ужину. Виржини, ты готова идти с нами?
— Непременно заходите почаще. Знаете… — тут Иветта несколько понижает голос, — у меня такое впечатление, что, с тех пор как она познакомилась с вами и вашей малышкой, она стала чувствовать себя гораздо лучше; ей ведь так одиноко… Мы обе будем очень рады, если вы опять как-нибудь к нам заглянете.
— Ну что ж, постараемся. Конечно… если муж… он всегда очень занят на работе, не так ли, Поль? Во всяком случае, большое вам спасибо. Мы очень мило провели время. Ты не забудешь попрощаться, Виржини?
— До свидания, мадам.
Она бегом бросается ко мне.
— До свидания, Элиза. Мне очень понравился твой дом. И сама ты — очень-очень милая.
Она звонко чмокает меня в щеку. Я сглатываю слюну.
— А как ты считаешь, я тоже хорошая?
Я приподнимаю палец.
До моего слуха доносятся какие-то перешептываний Затем — тяжеловесные шаги Иветты.
— Мадемуазель Элиза?
Я поднимаю палец.
Тут она склоняется ко мне и очень громко, отчетливо произнося каждое слово, говорит:
— Вы слышите меня? Если слышите, поднимите палец дважды.
Я поднимаю палец дважды.
— Силы Небесные! Значит, это правда! Она слышит нас! А доктор еще сомневался! Но я-то сама, я-то знала, точно знала, что она все понимает!
— Невероятно, — шепчет Элен.
Ох, как бы мне хотелось сейчас вскочить с этого кресла, дабы принять участие во всеобщей радости.
— Что случилось? — спрашивает Виржини.
— Мадемуазель Элиза, оказывается, все слышит. Слышит и прекрасно понимает!
— Ну разумеется; иначе как бы я, по-вашему, разговаривала с ней?
— Послушайте, Иветта, нам и в самом деле пора бежать, к тому же… я хочу сказать, что все мы очень рады за вас обеих…
Опять голос Элен. Поль, похоже, вдруг стал что-то очень застенчив.
Шум голосов — уже из прихожей. Звук закрывающейся двери. Иветта бросается к телефону. Повесив трубку, она торжествующим тоном объявляет:
— Нынче вечером зайдет доктор.
Я отнюдь не терзаюсь угрызениями совести оттого, что вечер у этого типа будет явно испорчен.
Явился Рэйбо. И живо умерил охватившую было Иветту бескрайнюю радость. Тот факт, что я произвожу впечатление человека, способного слышать и понимать, вовсе не означает: 1) что я, как и прежде, соображаю на все сто процентов, 2) что мои двигательные способности и в самом деле постепенно восстанавливаются. По его словам, история медицины знает немало случаев, когда люди на протяжении лет этак тридцати так и двигали слегка либо пальцем руки, либо пальцем ноги. Да, Рэйбо всегда найдет, чем «утешить». Короче, он может посоветовать лишь пройти еще одно обследование по поводу моих нервных клеток.
Алле-гоп! До свидания, приглашен на ужин, друзья, понимаете ли, так что опаздывать просто неприлично; сей тип — все равно что сквозняк. Я даже не знаю, какое у него лицо. Представляю его себе этаким волосатым культуристом в водонепроницаемом комбинезоне с висящим на шее стетоскопом.
Иветта открыла маленькую бутылочку шампанского, влила мне в рот ровно каплю, а теперь на радостях хлещет остальное, названивая на Юг, моему дядюшке, дабы сообщить приятную новость.
Ночью я плохо спала. Наконец-то… Худо-бедно, но все же я могу «разговаривать». Однако думать я сейчас способна лишь о другом — о том, что рассказала Виржини. А еще о Поле и Элен. Должно быть, я вызываю у них лишь отвращение. А еще никак не могу понять, почему Виржини так упорно избегает называть преступника по имени. Ведь теперь я уверена, что девочка нисколько не лжет: она действительно знает, кто он. Но почему-то защищает его. Потрясающее явление!
3
Я приподнимаю указательный палец. Виржини кладет свою ладошку на мою руку. Ладошка у нее очень теплая. В этот момент в комнату входит кто-то еще.
— Здравствуйте.
Низкий, глубокий голос. Это он. Поль.
— Здравствуйте.
Другой голос — нежный и спокойный. Должно быть, Элен.
— Прошу вас, садитесь пожалуйста, — произносит Иветта, вкатывая слегка позвякивающий посудой сервировочный столик.
Слышится тихий вздох кожаного диванчика. Должно быть, они сели. Представляю себе, как они сейчас — как бы случайным — взглядом окидывают комнату. Широкие и глубокие кожаные кресла, большой сундук черешневого дерева от Меме, буфет, новейшей модели музыкальная система, телевизор, деревянный журнальный столик, забитые книгами полки, бюро с круглой крышкой, где я храню все свои бумаги… Слышу легкие шаги — это Виржини с интересом обходит всю комнату.
— Только ничего не трогай, Виржини!
— Нет, мама, я только смотрю. Тут есть полное собрание «Бекассины».
Мне оно досталось от отца. Я сохранила его в надежде на то, что когда-нибудь буду читать его нашему с Бенуа ребенку. Однако судьба распорядилась иначе.
— Мне можно почитать одну из них?
— Ну конечно, цыпленок. Вот, держи; да садись-ка сюда.
Иветта усаживает ее в огромное кресло совсем рядом со мной.
— Надо же, дом у вас, похоже, просто колоссальный! — замечает Элен.
— О да, он довольно большой. Идемте, я покажу вам его.
Болтая о каких-то пустяках, они удаляются. Виржини тут же вскакивает с кресла, подходит ко мне. И шепчет мне на ухо:
— Учительница в школе отругала меня за то, что я не знала урока. Но я не могу теперь ничего толком выучить: мне страшно. Понимаю, что это глупо — убивают вроде только мальчиков, но ведь всякое может случиться. А вдруг Смерть передумает и возьмется за девочек тоже? Ты видела фильм, который называется «Смысл жизни»? Папа брал напрокат видеокассету. Там есть такой момент, когда Смерть приходит к людям, которые съели отравленный пирог, чтобы объяснить, что им действительно предстоит умереть.
Она имеет в виду фильм Монти Пайтона. Еще бы я его не видела! Да это был один из наших любимых фильмов, и в моем кинотеатре он шел, по меньшей мере, раз десять. Девочка наклоняется еще ближе ко мне, я чувствую ее легкое теплое дыхание.
— Вообще-то я боюсь Смерти. У нее такое ужасное лицо. Мне бы очень хотелось жить в Диснейленде, в замке Спящей Красавицы.
Даже если бы я и знала, что ей на это сказать — все равно бы не смогла. Иветта с гостями возвращаются: четко слышны их шаги на ламинированном паркете. Беседуют они о погоде, об очередном повышении цен, о домах. Ничего интересного. Виржини умолкла. Судя по всему, вновь взялась за «Бекассину» — то и дело до моего слуха доносится шелест переворачиваемых страниц. Оттого, что она, наговорив мне таких ужасных вещей, столь мирно принялась за чтение, от спокойной болтовни Иветты с гостями в душе у меня возникает чувство нереальности происходящего. Мне и в самом деле трудно поверить, что то, что она рассказывает мне — правда. Внезапно, застав меня врасплох, в мои размышления вторгается теплый голос Поля:
— Мы еще не очень утомили вас своим присутствием?
Похоже, он обращается ко мне?
— Нет, что вы; я уверена, что она, наоборот, очень довольна. Мадемуазель Элиза всегда любила принимать гостей, — вместо меня отвечает Иветта.
Поль вздыхает — так, словно его охватила внезапная грусть. Может быть, мне суждено превратиться в этакий романтический персонаж? И ночью, в тот час, когда луна заливает небо призрачно-белым сиянием, он, лежа в своей постели, вдруг начнет размышлять обо мне? Уж я-то, во всяком случае, почти уверена, что буду думать о нем — о том образе, который сама себе выдумала: стройный худой брюнет с коротко подстриженными волосами, длинными ногами, решительным лицом и светлыми глазами… Наверное, потому, что его голос вызывает доверие, придает мне уверенности в себе… Ведь я чувствую себя такой одинокой. И Элен тоже, судя по всему, женщина довольно симпатичная. Люди, с которыми я наверняка с удовольствием бы общалась — прежде…
Элен, Поль и Иветта весьма оживленно беседуют о политике, о новых городских властях.
Виржини встает, чтобы положить на место книгу. И тут же оказывается совсем рядом со мной — так близко, что я ощущаю тепло ее маленького, благоухающего пенкой для ванны тела.
— Мне кажется, Смерть не очень-то любит свою работу. Но, понимаешь, она вынуждена ее делать, — шепчет мне на ухо девочка. — На нее как бы находит временами нечто, совершенно внезапно — бац, и ей обязательно нужно убить ребенка. Есть один полицейский, его называют комиссаром; так вот он уже много раз меня расспрашивал. По-моему, он очень похож на клоуна: у него пышные желтые усы, а волосы на голове — как солома: я называю его Бонзо. Ему явно очень хочется, чтобы я рассказала о том, что знаю, но я молчу. Никому не могу рассказывать об этом, кроме тебя; ты ведь — совсем другое дело.
Да уж и вправду — нема, как могила. Так значит, полиция все-таки заинтересовалась Виржини. Как, впрочем, наверное, и всей малышней в округе — любой из них мог случайно что-то увидеть.
— Рено ничего не знал о Лесной Смерти, поэтому был очень неосторожен — и тогда Смерть настигла его. Я-то ему говорила, чтобы он не ходил играть в ту хижину. Потому что прекрасно видела, что Смерть так и вьется вокруг него, то и дело расточая улыбки… Но он и слушать меня не стал. Ты-то хоть меня слушаешь?
Приподнимаю указательный палец. Я немного ошеломлена тем, что мне только что рассказали.
— Виржини, что ты там делаешь?
Голос Элен — несколько встревоженный.
— Разговариваю с Элизой.
До моих ушей доносится смущенное покашливание.
— Хочешь чаю? Или шоколада, радость моя? — спрашивает Иветта.
— Нет, спасибо, мадам.
— Виржини, подойди-ка сюда на пару секунд, пожалуйста.
Это Поль.
Виржини замученно вздыхает:
— Ну ни на минуту в покое оставить не могут!
Я улыбаюсь. По крайней мере, у меня такое ощущение, будто я улыбаюсь. Ибо ни малейшего представления не имею о том, отражается ли хоть что-то на моем лице.
— Вам нездоровится, мадемуазель Элиза? — обеспокоенно спрашивает Иветта.
Ну вот вам и результат моей «улыбки».
— К сожалению, нам пора. Друзья ждут нас к ужину. Виржини, ты готова идти с нами?
— Непременно заходите почаще. Знаете… — тут Иветта несколько понижает голос, — у меня такое впечатление, что, с тех пор как она познакомилась с вами и вашей малышкой, она стала чувствовать себя гораздо лучше; ей ведь так одиноко… Мы обе будем очень рады, если вы опять как-нибудь к нам заглянете.
— Ну что ж, постараемся. Конечно… если муж… он всегда очень занят на работе, не так ли, Поль? Во всяком случае, большое вам спасибо. Мы очень мило провели время. Ты не забудешь попрощаться, Виржини?
— До свидания, мадам.
Она бегом бросается ко мне.
— До свидания, Элиза. Мне очень понравился твой дом. И сама ты — очень-очень милая.
Она звонко чмокает меня в щеку. Я сглатываю слюну.
— А как ты считаешь, я тоже хорошая?
Я приподнимаю палец.
До моего слуха доносятся какие-то перешептываний Затем — тяжеловесные шаги Иветты.
— Мадемуазель Элиза?
Я поднимаю палец.
Тут она склоняется ко мне и очень громко, отчетливо произнося каждое слово, говорит:
— Вы слышите меня? Если слышите, поднимите палец дважды.
Я поднимаю палец дважды.
— Силы Небесные! Значит, это правда! Она слышит нас! А доктор еще сомневался! Но я-то сама, я-то знала, точно знала, что она все понимает!
— Невероятно, — шепчет Элен.
Ох, как бы мне хотелось сейчас вскочить с этого кресла, дабы принять участие во всеобщей радости.
— Что случилось? — спрашивает Виржини.
— Мадемуазель Элиза, оказывается, все слышит. Слышит и прекрасно понимает!
— Ну разумеется; иначе как бы я, по-вашему, разговаривала с ней?
— Послушайте, Иветта, нам и в самом деле пора бежать, к тому же… я хочу сказать, что все мы очень рады за вас обеих…
Опять голос Элен. Поль, похоже, вдруг стал что-то очень застенчив.
Шум голосов — уже из прихожей. Звук закрывающейся двери. Иветта бросается к телефону. Повесив трубку, она торжествующим тоном объявляет:
— Нынче вечером зайдет доктор.
Я отнюдь не терзаюсь угрызениями совести оттого, что вечер у этого типа будет явно испорчен.
Явился Рэйбо. И живо умерил охватившую было Иветту бескрайнюю радость. Тот факт, что я произвожу впечатление человека, способного слышать и понимать, вовсе не означает: 1) что я, как и прежде, соображаю на все сто процентов, 2) что мои двигательные способности и в самом деле постепенно восстанавливаются. По его словам, история медицины знает немало случаев, когда люди на протяжении лет этак тридцати так и двигали слегка либо пальцем руки, либо пальцем ноги. Да, Рэйбо всегда найдет, чем «утешить». Короче, он может посоветовать лишь пройти еще одно обследование по поводу моих нервных клеток.
Алле-гоп! До свидания, приглашен на ужин, друзья, понимаете ли, так что опаздывать просто неприлично; сей тип — все равно что сквозняк. Я даже не знаю, какое у него лицо. Представляю его себе этаким волосатым культуристом в водонепроницаемом комбинезоне с висящим на шее стетоскопом.
Иветта открыла маленькую бутылочку шампанского, влила мне в рот ровно каплю, а теперь на радостях хлещет остальное, названивая на Юг, моему дядюшке, дабы сообщить приятную новость.
Ночью я плохо спала. Наконец-то… Худо-бедно, но все же я могу «разговаривать». Однако думать я сейчас способна лишь о другом — о том, что рассказала Виржини. А еще о Поле и Элен. Должно быть, я вызываю у них лишь отвращение. А еще никак не могу понять, почему Виржини так упорно избегает называть преступника по имени. Ведь теперь я уверена, что девочка нисколько не лжет: она действительно знает, кто он. Но почему-то защищает его. Потрясающее явление!
3
Моя жизнь сильно переменилась. Нельзя, конечно, сказать, что произошло настоящее чудо, но тем не менее — просто фантастика. Во-первых, профессор Комбре высказал мысль о том, что причиной моего плачевного состояния вполне может оказаться отнюдь не повреждение каких-либо двигательных центров, а последствия перенесенного мною шока — поскольку клетки спинного мозга нисколько не повреждены. Он вовсе не склонен внушать мне пустые надежды, однако, по его мнению, я имею вполне реальный шанс на частичное восстановление двигательных функций моего организма — со временем, разумеется. Теперь мне назначен усиленный курс реабилитации. Подчас у меня бывает такое ощущение, будто я вся вибрирую — словно самолет, готовый вот-вот оторваться от земли.
Кроме того, к нам последнее время довольно часто заходит Элен — вместе с Виржини. Похоже, эта женщина чувствует себя очень одинокой. Она не раз уже жаловалась на то, что Поль слишком много работает. Он занимает весьма ответственную должность в банке и проводит там страшно много времени. А она явно скучает. Обычно она устраивается в кресле возле меня в гостиной, и ее нежный голос звучит, не умолкая. Элен рассказывает мне о погоде, о созревающих фруктах, распускающихся цветах, о том, какого цвета небо, о том, как движутся облака. У меня такое чувство, будто я обрела подругу. А Виржини обычно торчит в кухне, возле Иветты. Мне она больше ничего не рассказывает и, похоже, избегает меня. По-моему, в данном случае мы имеем не что иное как великолепный образчик самой обычной ревности.
Не знаю, как бы мне исхитриться предупредить Элен о том, что Виржини, вполне возможно, грозит опасность. Хотя в лучах нежного послеполуденного солнца все эти истории об убийствах кажутся невероятно далекими. Может быть, Виржини и в самом деле страдает избытком воображения.
Как бы там ни было, но когда Элен сидит рядом со мной, время уже не тянется так мучительно долго. А сегодня я одна. Воображаю, будто разлеглась в кресле возле бассейна, чтобы позагорать. Но мне трудно сконцентрироваться на этих мыслях, ибо вчера вечером в Париже произошло какое-то жуткое преступление.
Мне тогда очень хотелось, чтобы Иветта выключила звук, — я слышала взволнованные голоса свидетелей, сирену «скорой помощи»; думала о лужах крови, о терроризме, о том, что люди неспособны понять друг друга. Я думала о себе. Об охватившем меня паническом состоянии. Думала о Бенуа, о его так внезапно оборвавшейся жизни. Любая информация такого рода вновь и вновь погружает меня в прошлое, а ведь мне так хочется оттуда вырваться. Кажется, я начинаю понимать тех, кто и слышать ничего не желает о плохих новостях.
Звонок в дверь.
Вот так сюрприз! Явился тот самый комиссар, о котором мне рассказывала Виржини. Иветта вводит его в гостиную. Трудно понять, что он делает дальше, ибо воцаряется полная тишина. Наверное, он просто меня рассматривает.
— Мадемуазель Андриоли? Я — комиссар Иссэр из бригады по уголовным делам.
Ага — значит, этого «Бонзо» на самом деле зовут Иссэр. Голос у него звучит довольно холодно, чуть претенциозно. И почти без всякого выражения.
— Я же вас предупреждала: она не в состоянии что-либо ответить вам, — напоминает ему Иветта.
Однако комиссар, невзирая на ее предупреждение, продолжает:
— Я не знал, что вы больны, поэтому прошу простить мне мой неожиданный визит.
Определенно, он совсем недурно воспитан — для этакого-то типа с клоунским лицом.
Иветта, мой ангел-хранитель — она, должно быть, топчется рядом с ним — не выдержав, наконец поясняет:
— Комиссар пришел в связи с расследованием по делу об убийстве малыша Массне. Я уже сказала, что мы не были с ним знакомы.
Мне слышно, как комиссар негромко произносит, обращаясь к ней:
— Уверяю вас, мадам: если мадемуазель Андриоли нас слышит — а лично я в этом абсолютно уверен, — мой голос она услышит точно так же хорошо, как и ваш. Поэтому, если вы не возражаете, я бы предпочел на минуту остаться с ней наедине.
— Как вам будет угодно, — отвечает Иветта и тут же выходит, хлопнув дверью.
Негромкое покашливание. Я жду. Вполне возможно, что этот тип — единственный, кто способен как-то помочь Виржини.
— Вам, безусловно, известно, что в настоящее время мы заняты расследованием убийства Микаэля Массне, равно как и другими, несколько ранее совершенными убийствами восьмилетних мальчиков; напасть на след убийцы на данный момент нам так и не удалось. Вы располагаете каким-нибудь способом отвечать на мои вопросы?
С этим типом определенно можно иметь дело! Я приподнимаю палец.
— Прекрасно. Теперь я буду называть имена, и если они вам о чем-то говорят — приподнимите палец.
Он перечисляет имена убитых мальчиков. Когда он доходит до Рено Фанстана, я приподнимаю палец.
— Вы были знакомы с малышом Фанстаном?
Мой палец остается недвижим. Комиссар опять покашливает.
— Так, понятно. Небольшая проблема в способе общения. Вы просто имели в виду, что слышали о нем?
Я приподнимаю палец.
— Из телевизионного репортажа?
Мой палец остается недвижим,
— От кого-то из его родственников?
Я приподнимаю палец.
— Может быть, от матери?
Никакого движения с моей стороны.
— От отца?
Палец мой остается недвижим. Беседа грозит принять несколько утомительный характер.
— От малышки Виржини?
Я приподнимаю палец.
— Вы знакомы с Виржини Фанстан?
Наконец-то! Лицемер несчастный! Тебе ведь прекрасно известно, что мы с ней знакомы, и ею ты интересуешься куда больше, чем мной. Правда — нужно отдать должное, — к счастью.
— Послушайте, мадемуазель Андриоли, я вовсе не намерен злоупотреблять вашим временем, ходя вокруг да около. Напротив, я хочу задать вам вполне прямой вопрос: создалось ли у вас впечатление, будто Виржини что-то знает об этом деле?
Я уже было собралась поднять палец, как вдруг меня остановила одна мысль. А вправе ли я выдавать секреты Виржини? Но если ее жизнь действительно в опасности? И я решаюсь-таки приподнять палец.
— Она говорила вам о том, что знает, кто совершил все эти преступления?
Я приподнимаю палец.
— И назвала вам имя убийцы?
Мой палец остается недвижим.
— А вам не показалось, что у девочки имеют место некоторые нарушения психики?
Внезапно — с некоторым ошеломлением — я начинаю понимать, куда он клонит. Решил, что Виржини — сумасшедшая! Мой палец остается недвижим.
— Поймите меня правильно. Да, девочка просто очаровательна, однако она получила в свое время тяжелейшую душевную травму, обнаружив труп своего сводного брата.
Сводного? А вот этого я не знала.
— Когда Элен Сиккарди вышла замуж за Поля Фанстана, Рено было уже два года. Первая жена Поля Фанстана умерла в 1986 году от рака. Новая мадам Фанстан всегда очень трогательно заботилась о Рено, как, впрочем, и о Виржини; но девочка ведет себя очень необщительно, директор школы считает даже подобную замкнутость в ее возрасте несколько ненормальной. Общаясь со мной, она моментально как бы захлопывается, словно устрица, мне и слова из нее вытянуть ни разу не удалось. Именно поэтому я взял на себя смелость вот так явиться к вам. Мне кажется, что если девочка и в самом деле хранит в душе какую-то тайну, то поведать ее она способна скорее всего вам. Она сообщила вам хоть что-то, что способно помочь установить личность преступника?
Мой палец остается недвижим.
— А утверждает ли она, что была свидетелем одного или даже нескольких убийств?
Если я отвечу на этот вопрос — они тут же объявят ее сумасшедшей? И разлучат с родителями? Чтобы через сеть сиротских служб поместить в психушку? Если из-за меня Виржини окажется в подобном заведении… Черт, я совсем растерялась. И палец мой буквально прирос к месту.
— Подумайте хорошенько. Ведь вы, безусловно, единственный человек, способный помочь Виржини, ну и, разумеется — нам.
Вот это номер! Если они рассчитывают на меня, то им еще долго придется расхлебывать неприятности! Палец мой даже не дрогнул.
— Ну что ж. Очень благодарен вам за содействие. Теперь, если вы не возражаете, я уйду. Похоже, мне крайне необходимо еще раз навестить малышку Виржини. До встречи, мадемуазель Андриоли. Желаю вам скорейшего выздоровления…
Дверь за ним закрывается. Кретин! Можно подумать, что я больна каким-нибудь гриппом! «Скорейшего выздоровления!» Да тебе самому впору пожелать скорейшего выздоровления. Может быть, мне все-таки следовало ответить на его последний вопрос? И почему я решила хранить молчание? Я просто дура. И спохватилась слишком поздно.
Жара стоит удушающая. Самый настоящий июль. Я лежу в тени, в обвитой зеленью беседке, заботливо устроенная на специальной, поглощающей влагу, подушке. Иветта собрала мне волосы на затылке в «конский хвост» — терпеть этого не могу, но она не потрудилась поинтересоваться моим мнением на сей счет. У меня такое ощущение, будто я страшно похудела. Так что с убранными назад волосами, бледным, измученным болезнью лицом я, должно быть, куда больше смахиваю на вампира, нежели на топ-модель.
Однако, судя по всему, у Поля мой вид отнюдь не вызывает отвращения. Ведь он тоже заходил к нам несколько раз — приносил фрукты, испеченный Элен пирог; приводил Виржини, которую Иветта обещала сводить в кино… А вчера он положил мне руку на плечо и тихонько сказал: «Понимаю, что мои слова могут показаться жестокими, но иногда я завидую вашему одиночеству, ибо подчас меня охватывает желание точно таким же образом уйти от этого мира». Прекрасно, просто потрясающе — давайте-ка поменяемся местами, да поскорее! Увы, подобное невозможно. Я так и осталась сидеть, прикованная к своей инвалидной коляске, а он встал на ноги, дружески сжал мне плечо и ушел.
И вот теперь я вспоминаю об этом, изнывая от жары под зеленым сводом беседки. Иветта занята приготовлением фруктового супа. Мы приглашены на вечеринку с жареным на вертеле мясом, и она не хочет идти туда с пустыми руками.
Да, дела обстоят именно так: я теперь отнюдь не персона, исключенная из общества — Элен и Поль познакомили меня со своими друзьями; это молодые супружеские пары из тех, что имеют свой земельный участок с бассейном и обожают играть в теннис; они дружно приняли меня в свою компанию. Отныне я Новый Фетиш Зоны Нового Городского Строительства Буасси-ле-Коломб. Понятия не имею, почему эти люди так мило ко мне относятся. Может быть, терпеливо снося мое присутствие, они начинают чувствовать себя добрыми и милосердными? Тот факт, что выгляжу я не так уж омерзительно, безусловно, сыграл во всем этом немалую роль. Я не пускаю слюну, не дергаюсь в конвульсиях и не имею привычки дико вращать глазами. Скорее, нечто вроде Спящей Красавицы, навеки прикованной к своему «трону». Поэтому они повсюду таскают меня с собой и частенько даже ко мне обращаются. Так — маленькие фразы, сказанные как бы между прочим, за которыми кроется дружеская забота. Я уже научилась узнавать их по голосам и мысленно составила себе их «портреты».
В числе самых близких друзей Фанстанов — супружеская чета Мондини, Клод и Жан-Ми; он — инженер, она — член католической благотворительной организации. Когда я слышу ее голос, то представляю себе энергичную жизнерадостную молодую женщину, чуть скованно ведущую себя на публике; еще мне почему-то кажется, что она регулярно бегает трусцой. А энтузиазм, который неизменно звучит в голосе Жан-Ми, наводит на мысль о том, что он желает производить впечатление человека простого и симпатичного. Голос у него довольно красивый — на досуге он поет в хоровом обществе. У них трое очень воспитанных детишек — два мальчика и девочка. А еще одна пара — Бетти и Маню Кэнсон — совсем другого рода: они «живут в ногу со временем», то бишь обожают тяжелый рок, знают все рок-группы, употребляют исключительно наимоднейшие словечки, увлекаются лечением морским воздухом и купаниями, буерным спортом и макробиотикой — то есть диетами, способствующими продлению жизни. Маню занимает какую-то весьма ответственную должность в «Эр-Франс», Бетти содержит лавочку роскошных подержанных вещей неподалеку от Версаля. Маню, как мне кажется — маленький коренастый бородач. А у Бетти, наверное, этакое «кошачье» лицо, пышная кудрявая шевелюра; еще, по-моему, она имеет привычку носить довольно просторные платья. Особое место среди друзей Фанстанов занимают Стеф и Софи Мигуэн. Их семьи особенно близки. Стефан — предприниматель в области строительного бизнеса, Софи нигде не работает. По словам Элен, их вилла — самая роскошная в наших краях. Низкий голос Стефана — настоящий бас — звучит весьма впечатляюще, а от взрывов его хохота я едва ли не вздрагиваю. Он всегда все опрокидывает: бутылки вина, бокалы, тарелки — ну прямо какое-то огромное животное; то и дело слышишь: «Стеф, в настоящий момент ты стоишь на моей ноге, и она вот-вот превратится в лепешку», или: «Стеф, ты не мог бы поиграть с детьми в „коммандос“ где-нибудь в другом месте, а не под столом?» Софи куда более сдержанна, у нее несколько жеманный голос; я воображаю ее себе этакой кривлякой, всегда одетой в костюмы «под Шанель», с безупречно подкрашенным заостренным лицом. Хотя я и не имею возможности участвовать в их разговорах, я все же отнюдь не скучаю в этой компании. Развлекаюсь тем, что подбираю лица к голосам. Всякий раз, будучи приглашена на очередную вечеринку, я меняю им глаза, волосы — как если бы мне нужно было составить их фотороботы.
Виржини вот уже две недели как в детском лагере отдыха. Сегодня она должна вернуться. Элен рассказала мне о том, что комиссар Иссэр явился было в очередной раз порасспрашивать Виржини, но та уже ехала в автобусе по направлению к Оверни. Он сказал, что в таком случае повидается с ней по ее возвращении. Надо полагать, это было не так уж и важно. Теперь я сама не знаю, что и думать по этому поводу. Все эти истории с убийствами кажутся сейчас такими далекими. Несмотря ни на что все вокруг думают лишь о том, как бы получше развлечься, воспользовавшись наступившим летом.
Да и я тоже, наверное, развлекаюсь — на свой лад. Ибо после долгих месяцев постоянного и поистине кошмарного пессимизма у меня наконец возникло такое ощущение, будто я вновь оживаю. Я слушаю, как другие о чем-то говорят, смеются — и это немножко похоже на то, будто я сама делаю то же самое. Причем все они очень мило ведут себя с этой набитой опилками куклой Андриоли. Элен, например, даже сказала, что Софи Мигуэн не на шутку страдает ревностью с тех пор, как Стеф — ее муж — как бы между прочим заявил, что я — «самая восхитительная особа в этом дрянном городишке». Наверняка он тогда был в достаточной степени пьян, но все равно приятно.
«Вот увидите! Вы еще немало натворите бед, когда выздоровеете!» — шепнула мне как-то Элен. Скажет же тоже — «Выздоровеете»! Но ведь я отнюдь не больна, нет; я — вне игры, полный аут, ни на что не годна; никакими улучшениями пока что и близко не пахнет. Палец, палец — и ничего, кроме пальца. При мысли, что этот несчастный палец — все мое будущее, мне просто худо делается. Нет, долой плохие мысли, подумаю-ка лучше о предстоящей вечеринке.
По вискам у меня струится пот. Иветта — в кухне. Сама я никак не могу вытереть его, а это ужасно неприятно. Ну вышла бы оттуда хоть на минутку — взглянуть на меня.
Ага! Слышу шаги! Наконец-то. А то я уже буквально задыхаюсь здесь от жары.
Но что это? Такое впечатление, будто она тихонько подкрадывается ко мне — чуть ли не на цыпочках.
Кроме того, к нам последнее время довольно часто заходит Элен — вместе с Виржини. Похоже, эта женщина чувствует себя очень одинокой. Она не раз уже жаловалась на то, что Поль слишком много работает. Он занимает весьма ответственную должность в банке и проводит там страшно много времени. А она явно скучает. Обычно она устраивается в кресле возле меня в гостиной, и ее нежный голос звучит, не умолкая. Элен рассказывает мне о погоде, о созревающих фруктах, распускающихся цветах, о том, какого цвета небо, о том, как движутся облака. У меня такое чувство, будто я обрела подругу. А Виржини обычно торчит в кухне, возле Иветты. Мне она больше ничего не рассказывает и, похоже, избегает меня. По-моему, в данном случае мы имеем не что иное как великолепный образчик самой обычной ревности.
Не знаю, как бы мне исхитриться предупредить Элен о том, что Виржини, вполне возможно, грозит опасность. Хотя в лучах нежного послеполуденного солнца все эти истории об убийствах кажутся невероятно далекими. Может быть, Виржини и в самом деле страдает избытком воображения.
Как бы там ни было, но когда Элен сидит рядом со мной, время уже не тянется так мучительно долго. А сегодня я одна. Воображаю, будто разлеглась в кресле возле бассейна, чтобы позагорать. Но мне трудно сконцентрироваться на этих мыслях, ибо вчера вечером в Париже произошло какое-то жуткое преступление.
Мне тогда очень хотелось, чтобы Иветта выключила звук, — я слышала взволнованные голоса свидетелей, сирену «скорой помощи»; думала о лужах крови, о терроризме, о том, что люди неспособны понять друг друга. Я думала о себе. Об охватившем меня паническом состоянии. Думала о Бенуа, о его так внезапно оборвавшейся жизни. Любая информация такого рода вновь и вновь погружает меня в прошлое, а ведь мне так хочется оттуда вырваться. Кажется, я начинаю понимать тех, кто и слышать ничего не желает о плохих новостях.
Звонок в дверь.
Вот так сюрприз! Явился тот самый комиссар, о котором мне рассказывала Виржини. Иветта вводит его в гостиную. Трудно понять, что он делает дальше, ибо воцаряется полная тишина. Наверное, он просто меня рассматривает.
— Мадемуазель Андриоли? Я — комиссар Иссэр из бригады по уголовным делам.
Ага — значит, этого «Бонзо» на самом деле зовут Иссэр. Голос у него звучит довольно холодно, чуть претенциозно. И почти без всякого выражения.
— Я же вас предупреждала: она не в состоянии что-либо ответить вам, — напоминает ему Иветта.
Однако комиссар, невзирая на ее предупреждение, продолжает:
— Я не знал, что вы больны, поэтому прошу простить мне мой неожиданный визит.
Определенно, он совсем недурно воспитан — для этакого-то типа с клоунским лицом.
Иветта, мой ангел-хранитель — она, должно быть, топчется рядом с ним — не выдержав, наконец поясняет:
— Комиссар пришел в связи с расследованием по делу об убийстве малыша Массне. Я уже сказала, что мы не были с ним знакомы.
Мне слышно, как комиссар негромко произносит, обращаясь к ней:
— Уверяю вас, мадам: если мадемуазель Андриоли нас слышит — а лично я в этом абсолютно уверен, — мой голос она услышит точно так же хорошо, как и ваш. Поэтому, если вы не возражаете, я бы предпочел на минуту остаться с ней наедине.
— Как вам будет угодно, — отвечает Иветта и тут же выходит, хлопнув дверью.
Негромкое покашливание. Я жду. Вполне возможно, что этот тип — единственный, кто способен как-то помочь Виржини.
— Вам, безусловно, известно, что в настоящее время мы заняты расследованием убийства Микаэля Массне, равно как и другими, несколько ранее совершенными убийствами восьмилетних мальчиков; напасть на след убийцы на данный момент нам так и не удалось. Вы располагаете каким-нибудь способом отвечать на мои вопросы?
С этим типом определенно можно иметь дело! Я приподнимаю палец.
— Прекрасно. Теперь я буду называть имена, и если они вам о чем-то говорят — приподнимите палец.
Он перечисляет имена убитых мальчиков. Когда он доходит до Рено Фанстана, я приподнимаю палец.
— Вы были знакомы с малышом Фанстаном?
Мой палец остается недвижим. Комиссар опять покашливает.
— Так, понятно. Небольшая проблема в способе общения. Вы просто имели в виду, что слышали о нем?
Я приподнимаю палец.
— Из телевизионного репортажа?
Мой палец остается недвижим,
— От кого-то из его родственников?
Я приподнимаю палец.
— Может быть, от матери?
Никакого движения с моей стороны.
— От отца?
Палец мой остается недвижим. Беседа грозит принять несколько утомительный характер.
— От малышки Виржини?
Я приподнимаю палец.
— Вы знакомы с Виржини Фанстан?
Наконец-то! Лицемер несчастный! Тебе ведь прекрасно известно, что мы с ней знакомы, и ею ты интересуешься куда больше, чем мной. Правда — нужно отдать должное, — к счастью.
— Послушайте, мадемуазель Андриоли, я вовсе не намерен злоупотреблять вашим временем, ходя вокруг да около. Напротив, я хочу задать вам вполне прямой вопрос: создалось ли у вас впечатление, будто Виржини что-то знает об этом деле?
Я уже было собралась поднять палец, как вдруг меня остановила одна мысль. А вправе ли я выдавать секреты Виржини? Но если ее жизнь действительно в опасности? И я решаюсь-таки приподнять палец.
— Она говорила вам о том, что знает, кто совершил все эти преступления?
Я приподнимаю палец.
— И назвала вам имя убийцы?
Мой палец остается недвижим.
— А вам не показалось, что у девочки имеют место некоторые нарушения психики?
Внезапно — с некоторым ошеломлением — я начинаю понимать, куда он клонит. Решил, что Виржини — сумасшедшая! Мой палец остается недвижим.
— Поймите меня правильно. Да, девочка просто очаровательна, однако она получила в свое время тяжелейшую душевную травму, обнаружив труп своего сводного брата.
Сводного? А вот этого я не знала.
— Когда Элен Сиккарди вышла замуж за Поля Фанстана, Рено было уже два года. Первая жена Поля Фанстана умерла в 1986 году от рака. Новая мадам Фанстан всегда очень трогательно заботилась о Рено, как, впрочем, и о Виржини; но девочка ведет себя очень необщительно, директор школы считает даже подобную замкнутость в ее возрасте несколько ненормальной. Общаясь со мной, она моментально как бы захлопывается, словно устрица, мне и слова из нее вытянуть ни разу не удалось. Именно поэтому я взял на себя смелость вот так явиться к вам. Мне кажется, что если девочка и в самом деле хранит в душе какую-то тайну, то поведать ее она способна скорее всего вам. Она сообщила вам хоть что-то, что способно помочь установить личность преступника?
Мой палец остается недвижим.
— А утверждает ли она, что была свидетелем одного или даже нескольких убийств?
Если я отвечу на этот вопрос — они тут же объявят ее сумасшедшей? И разлучат с родителями? Чтобы через сеть сиротских служб поместить в психушку? Если из-за меня Виржини окажется в подобном заведении… Черт, я совсем растерялась. И палец мой буквально прирос к месту.
— Подумайте хорошенько. Ведь вы, безусловно, единственный человек, способный помочь Виржини, ну и, разумеется — нам.
Вот это номер! Если они рассчитывают на меня, то им еще долго придется расхлебывать неприятности! Палец мой даже не дрогнул.
— Ну что ж. Очень благодарен вам за содействие. Теперь, если вы не возражаете, я уйду. Похоже, мне крайне необходимо еще раз навестить малышку Виржини. До встречи, мадемуазель Андриоли. Желаю вам скорейшего выздоровления…
Дверь за ним закрывается. Кретин! Можно подумать, что я больна каким-нибудь гриппом! «Скорейшего выздоровления!» Да тебе самому впору пожелать скорейшего выздоровления. Может быть, мне все-таки следовало ответить на его последний вопрос? И почему я решила хранить молчание? Я просто дура. И спохватилась слишком поздно.
Жара стоит удушающая. Самый настоящий июль. Я лежу в тени, в обвитой зеленью беседке, заботливо устроенная на специальной, поглощающей влагу, подушке. Иветта собрала мне волосы на затылке в «конский хвост» — терпеть этого не могу, но она не потрудилась поинтересоваться моим мнением на сей счет. У меня такое ощущение, будто я страшно похудела. Так что с убранными назад волосами, бледным, измученным болезнью лицом я, должно быть, куда больше смахиваю на вампира, нежели на топ-модель.
Однако, судя по всему, у Поля мой вид отнюдь не вызывает отвращения. Ведь он тоже заходил к нам несколько раз — приносил фрукты, испеченный Элен пирог; приводил Виржини, которую Иветта обещала сводить в кино… А вчера он положил мне руку на плечо и тихонько сказал: «Понимаю, что мои слова могут показаться жестокими, но иногда я завидую вашему одиночеству, ибо подчас меня охватывает желание точно таким же образом уйти от этого мира». Прекрасно, просто потрясающе — давайте-ка поменяемся местами, да поскорее! Увы, подобное невозможно. Я так и осталась сидеть, прикованная к своей инвалидной коляске, а он встал на ноги, дружески сжал мне плечо и ушел.
И вот теперь я вспоминаю об этом, изнывая от жары под зеленым сводом беседки. Иветта занята приготовлением фруктового супа. Мы приглашены на вечеринку с жареным на вертеле мясом, и она не хочет идти туда с пустыми руками.
Да, дела обстоят именно так: я теперь отнюдь не персона, исключенная из общества — Элен и Поль познакомили меня со своими друзьями; это молодые супружеские пары из тех, что имеют свой земельный участок с бассейном и обожают играть в теннис; они дружно приняли меня в свою компанию. Отныне я Новый Фетиш Зоны Нового Городского Строительства Буасси-ле-Коломб. Понятия не имею, почему эти люди так мило ко мне относятся. Может быть, терпеливо снося мое присутствие, они начинают чувствовать себя добрыми и милосердными? Тот факт, что выгляжу я не так уж омерзительно, безусловно, сыграл во всем этом немалую роль. Я не пускаю слюну, не дергаюсь в конвульсиях и не имею привычки дико вращать глазами. Скорее, нечто вроде Спящей Красавицы, навеки прикованной к своему «трону». Поэтому они повсюду таскают меня с собой и частенько даже ко мне обращаются. Так — маленькие фразы, сказанные как бы между прочим, за которыми кроется дружеская забота. Я уже научилась узнавать их по голосам и мысленно составила себе их «портреты».
В числе самых близких друзей Фанстанов — супружеская чета Мондини, Клод и Жан-Ми; он — инженер, она — член католической благотворительной организации. Когда я слышу ее голос, то представляю себе энергичную жизнерадостную молодую женщину, чуть скованно ведущую себя на публике; еще мне почему-то кажется, что она регулярно бегает трусцой. А энтузиазм, который неизменно звучит в голосе Жан-Ми, наводит на мысль о том, что он желает производить впечатление человека простого и симпатичного. Голос у него довольно красивый — на досуге он поет в хоровом обществе. У них трое очень воспитанных детишек — два мальчика и девочка. А еще одна пара — Бетти и Маню Кэнсон — совсем другого рода: они «живут в ногу со временем», то бишь обожают тяжелый рок, знают все рок-группы, употребляют исключительно наимоднейшие словечки, увлекаются лечением морским воздухом и купаниями, буерным спортом и макробиотикой — то есть диетами, способствующими продлению жизни. Маню занимает какую-то весьма ответственную должность в «Эр-Франс», Бетти содержит лавочку роскошных подержанных вещей неподалеку от Версаля. Маню, как мне кажется — маленький коренастый бородач. А у Бетти, наверное, этакое «кошачье» лицо, пышная кудрявая шевелюра; еще, по-моему, она имеет привычку носить довольно просторные платья. Особое место среди друзей Фанстанов занимают Стеф и Софи Мигуэн. Их семьи особенно близки. Стефан — предприниматель в области строительного бизнеса, Софи нигде не работает. По словам Элен, их вилла — самая роскошная в наших краях. Низкий голос Стефана — настоящий бас — звучит весьма впечатляюще, а от взрывов его хохота я едва ли не вздрагиваю. Он всегда все опрокидывает: бутылки вина, бокалы, тарелки — ну прямо какое-то огромное животное; то и дело слышишь: «Стеф, в настоящий момент ты стоишь на моей ноге, и она вот-вот превратится в лепешку», или: «Стеф, ты не мог бы поиграть с детьми в „коммандос“ где-нибудь в другом месте, а не под столом?» Софи куда более сдержанна, у нее несколько жеманный голос; я воображаю ее себе этакой кривлякой, всегда одетой в костюмы «под Шанель», с безупречно подкрашенным заостренным лицом. Хотя я и не имею возможности участвовать в их разговорах, я все же отнюдь не скучаю в этой компании. Развлекаюсь тем, что подбираю лица к голосам. Всякий раз, будучи приглашена на очередную вечеринку, я меняю им глаза, волосы — как если бы мне нужно было составить их фотороботы.
Виржини вот уже две недели как в детском лагере отдыха. Сегодня она должна вернуться. Элен рассказала мне о том, что комиссар Иссэр явился было в очередной раз порасспрашивать Виржини, но та уже ехала в автобусе по направлению к Оверни. Он сказал, что в таком случае повидается с ней по ее возвращении. Надо полагать, это было не так уж и важно. Теперь я сама не знаю, что и думать по этому поводу. Все эти истории с убийствами кажутся сейчас такими далекими. Несмотря ни на что все вокруг думают лишь о том, как бы получше развлечься, воспользовавшись наступившим летом.
Да и я тоже, наверное, развлекаюсь — на свой лад. Ибо после долгих месяцев постоянного и поистине кошмарного пессимизма у меня наконец возникло такое ощущение, будто я вновь оживаю. Я слушаю, как другие о чем-то говорят, смеются — и это немножко похоже на то, будто я сама делаю то же самое. Причем все они очень мило ведут себя с этой набитой опилками куклой Андриоли. Элен, например, даже сказала, что Софи Мигуэн не на шутку страдает ревностью с тех пор, как Стеф — ее муж — как бы между прочим заявил, что я — «самая восхитительная особа в этом дрянном городишке». Наверняка он тогда был в достаточной степени пьян, но все равно приятно.
«Вот увидите! Вы еще немало натворите бед, когда выздоровеете!» — шепнула мне как-то Элен. Скажет же тоже — «Выздоровеете»! Но ведь я отнюдь не больна, нет; я — вне игры, полный аут, ни на что не годна; никакими улучшениями пока что и близко не пахнет. Палец, палец — и ничего, кроме пальца. При мысли, что этот несчастный палец — все мое будущее, мне просто худо делается. Нет, долой плохие мысли, подумаю-ка лучше о предстоящей вечеринке.
По вискам у меня струится пот. Иветта — в кухне. Сама я никак не могу вытереть его, а это ужасно неприятно. Ну вышла бы оттуда хоть на минутку — взглянуть на меня.
Ага! Слышу шаги! Наконец-то. А то я уже буквально задыхаюсь здесь от жары.
Но что это? Такое впечатление, будто она тихонько подкрадывается ко мне — чуть ли не на цыпочках.