Оганесов Николай. Играем в 'Спринт'

   - Ну вот. Я просила его бросить, не играть. Он злился. Мы ссорились, а на следующий день он снова приносил билеты, заполнял свои карточки. И все тащил и тащил в дом барахло, просто как помешанный. Принес, например, как-то туфли итальянские, а они оказались велики, на несколько размеров больше, чем нужно. Так он их на четыре пары носков надевал, лишь бы оставить у себя. В последний год он вообще сильно изменился, стал совсем другим. Я просто его не узнавала - напустил на себя таинственность, замкнулся. К нему зачастили друзья. Они часами обсуждали, кто во что одет, какая фирма лучше, какая хуже, и так без конца, одно и то же. А потом... ты знаешь, что случилось потом. А начиная с семнадцатого я стала получать вот эти письма. - Нина положила сверток мне на колени. - После его смерти они приходили каждый день. Каждый день, пока не появился ты...
   - Можно посмотреть? - спросил я.
   - Конечно.
   Я развернул сверток. В нем лежала пачка конвертов. Я раскрыл тот, что лежал сверху, и вытащил оттуда сложенный вдвое листок.
   Глаза успели привыкнуть к темноте, и я без труда разобрал два слова, составленные из крупных, вырезанных из газетных заголовков и наклеенных на бумагу букв:
   "ГДЕ ДЕНЬГИ"
   Вопросительный знак отсутствовал, но было ясно, с каким вопросом обращались к Нине анонимные отправители.
   - Остальные можно не читать, они все одинаковые. Только последнее отличается. Оно снизу.
   Я вытащил нижний конверт.
   "ЖДИ, МЫ ПРИДЕМ", - гласило послание, выполненное тем же, не блещущим оригинальностью способом. Правда, пунктуация на этот раз была соблюдена полностью: и запятая стояла на месте, и точка.
   - Теперь ты понимаешь?
   Теперь я понимал. Еще как понимал! Я догадывался, кто составлял эти письма, кто подбрасывал их в почтовый ящик, кто обещал прийти и выполнил свое обещание.
   - Они следили за мной, - продолжала Нина. - Ночью я услышала, как они бродят по двору, возле дома. Несколько раз звонили на работу - возьму трубку, а там молчание или смех, злой, издевательский. После таких звонков домой идти боялась. Надо было, конечно, сообщить в милицию, но я испугалась, ведь они могли отомстить.
   - Ты видела кого-нибудь из них в лицо?
   - Нет. Просто ощущение, что за спиной все время кто-то стоит, дышит тебе в затылок.
   Ощущение, хорошо мне известное.
   - Вчера ты об этом хотела мне рассказать?
   - Да.
   - И побоялась, что я имею отношение к этим письмам?
   Нина кивнула.
   - Я подумала, что они выполнили угрозу... - Она не договорила, и я закончил вместо нее:
   - И послали меня за деньгами?
   Она закрыла лицо руками:
   - Я не знаю, чего они хотят от меня, о каких деньгах пишут...
   Только теперь я в полной мере осознал, какой ценой дался ей этот разговор. Три дня сомнений, колебаний, страха и неуверенности. Три дня рядом с человеком, в котором видела то друга, то заклятого врага. А разве раньше было легче? Одиночество, муж, ушедший в мир, где счастье определяется номером и серией лотерейного билета, его внезапная смерть, преследования, угрозы.
   Хотелось сказать: "Потерпи, потерпи немного. Ты не одна. Сейчас десятки людей заняты тем, чтобы на твоем лице чаще появлялась улыбка, чтобы жизнь не казалась мрачной и опасной загадкой". Хотел, но не сказал это было бы равносильно признанию своей причастности к расследованию, которое ведется органами правосудия, а на такое признание я не имел права.
   Вместе с тем перелом, который произошел в разговоре, давал мне кое-какие преимущества: я мог, не таясь, задавать вопросы и рассчитывать получить на них прямой и честный ответ.
   - Ты сказала, что в последний год к нему зачастили друзья. Ты имела в виду Стаса?
   - Да, он приходил чаще других.
   - А ты не допускаешь, что письма - дело его рук?
   - Не знаю, - сказала она.
   - Ну хорошо, а остальные? Вадим, Стас, кто еще?
   - Кроме Стаса, приходили еще двое. А Вадим, последний раз он приезжал, кажется, весной, в мае. С тех пор я его не видела.
   - Какие они из себя?
   - Кто?
   - Ну эти двое?
   - Один такой толстый, прыщавый и глаза крохотные, как пуговки.
   - А другой?
   - Другой худощавый. Одет всегда строго. Все время резинку жует.
   - Витек?
   - Имени я не знаю. Он часто приносил с собой спиртное. И всегда такие необычные бутылки с яркими этикетками. Они и сейчас в сарае стоят.
   - А Тофик? Тофик Шахмамедов? Брюнет, среднего роста, прическа такая шаром, он бывал у вас?
   - Приходил несколько раз. Я имя запомнила. Он, по-моему, на такси работает.
   - Больше никто?
   - Кажется, нет.
   Итак: Стас, Витек, Герась и Тофик - "невидимки", друзья, которых мы искали.
   Круг, кажется, установился.
   - Нина, после пятнадцатого Сергей где-то скрывался почти двое суток. Как ты считаешь, он мог прятаться у кого-нибудь из своих приятелей?
   - Конечно, мог. - Она подняла голову, улыбнулась устало: - Еще есть вопросы?
   О вопросы! Я был напичкан ими, как задачник по математике. Но стрелки уже подбирались к трем, и пора было закругляться.
   - А почему ты так уверена, что мы с Вадимом договорились встретиться?
   - Как видишь, я тоже кое-что понимаю. Ты не мог пропустить возможности пообщаться с ним, верно? Ведь он знал Сергея как никто другой - они с детства дружили.
   - А дача? С чего ты взяла, что он должен был позвать меня на дачу?
   - Он любит похвастать своей аппаратурой, коллекцией пластинок. Он меломан.
   - Между прочим, твой меломан вручил мне контрамарку на открытие фестиваля. На две персоны.
   - Ты что, хочешь меня пригласить?
   - А ты против?
   - Я не против, Володя, - с каким-то особым выражением сказала она. Только боюсь загадывать на будущее, я каждую минуту жду, что что-нибудь случится и...
   По Приморской, шурша шинами, проехала машина. Где-то в районе магазина "Канцтовары" она остановилась, и оба мы невольно замерли, вслушиваясь в наступившую тишину.
   Машина отъехала. По асфальту застучали каблучки. Звук шагов постепенно стих, удаляясь.
   Мне стало неловко, словно своим молчанием я лишний раз подтвердил, насколько реальна опасность, о которой только что говорила Нина. Глупо, конечно: молчи не молчи, а самые веские доказательства этой опасности находились сейчас у меня в руках.
   Я вложил листок обратно в конверт и протянул пачку Нине.
   - Оставь себе, - сказала она. - Мне они ни к чему, а тебе могут пригодиться.
   Глава 5
   1
   Ночь я провел в сарае.
   Это была кирпичная, примыкающая к дому постройка, сухая и теплая. Внутреннее ее убранство состояло из сваленной в углу пустой стеклотары, двух стульев, тумбочки и стола. Стену украшало старое, побитое оспой зеркало в тяжелой резной раме.
   Пока я болел, Нина из жалости оставляла меня в доме, предоставив в мое распоряжение мягкие диванные пружины, но теперь, когда я выздоровел, она деликатно напомнила о поставленном с самого начала условии и переселила меня в сарай. Здесь было бы даже уютно, если б не тусклая, свисавшая с потолка лампочка и раскладушка, на которую и указала мне Нина, прежде чем пожелать спокойной ночи.
   Погасив свет и забравшись в постель, я долго ворочался с боку на бок, а когда глаза наконец начали слипаться, заказал себе сон без сновидений.
   Действительность превосходила самые смелые фантазии - добавлять к ней что-либо было лишним.
   Разбудил меня солнечный луч, ненароком проникший сквозь узкую дверную щель.
   Зажмурившись, я с минуту лежал неподвижно, витая где-то на грани между сном и реальностью. В памяти обрывками всплывали дождь и навес, беседка, залитая лунным светом, и точно камертон, отозвавшийся на верно взятую ноту, внутри возникло легкое, ни с чем не сравнимое чувство радости. Оно росло и ширилось, вытесняя последние остатки сна, и вскоре заполнило всего, с головы по самые пятки. Отбросив одеяло, я вскочил с раскладушки.
   Было уже девять. На тумбочке, у изголовья, рядом с пачкой анонимных писем лежал ключ от входной двери, а под ним записка.
   В помещении стоял полумрак. Лампу включать не хотелось. Я распахнул дверь и, как был, в одних трусах выбежал на яркий дневной свет.
   На четвертушке вырванного из ученической тетрадки листа было написано:
   "Позвони. Буду ждать. Н.".
   Я перечитал записку несколько раз. Что-то в ней было не так. Я не сразу понял что. И только присмотревшись, обнаружил, что именно: буква Н стояла под чуть более острым углом, нежели остальные буквы в строке, а линия обрыва проходила слишком близко к тексту.
   Курс криминалистики еще не окончательно выветрился у меня из головы: очевидно, это было не все, что написала Нина, а только часть - остальное она по каким-то соображениям уничтожила и уже после подставила Н, чтобы обозначить конец. Может, там было что-то важное? Ну конечно, было!
   Я снова перечитал записку, осмотрел ее с обратной стороны и вернулся в сарай.
   На столе лежала тетрадка. В ней не хватало как раз одной страницы.
   Остальное было делом техники. В косых лучах лампы - для подобных операций искусственное освещение сподручней - я сравнительно легко прочел недостающие в записке строчки, они отпечатались на бумаге благодаря нажиму ручки и твердой поверхности стола.
   "Какой длинный день впереди, - писала Нина. - И так не хочется уходить". Там было еще что-то, густо зачеркнутое, чего я, как ни старался, не разобрал.
   Размахивая тетрадкой и насвистывая что-то из Оффенбаха, я взлетел по ступенькам, дернул дверную ручку, постучал в окно, потом сообразил, что в доме никого нет, и еще некоторое время бестолково крутился между сараем и домом в поисках ключа, зажатого в собственном кулаке...
   Неизвестно, во что вылилось бы состояние, в котором пребывал, только не прошло и получаса, как судьба в лице самого Симакова позаботилась поумерить мои восторги.
   Одетый (Нина высушила и выгладила мою рубашку и джинсы), сытый (на кухне меня ждал завтрак: яичница с поджаренным картофелем, сыр и крепчайший черный кофе, еще теплый), с сияющей физиономией, я вышел на Приморскую и бодро зашагал к ближайшему телефонному автомату, собираясь позвонить в библиотеку.
   В полусотне метров от будки на меня, чуть не сбив с ног, налетел дюжий детина в плетенном из соломки сомбреро. Трудно сказать, по чьей вине произошло столкновение, но пострадал от толчка, несомненно, сомбрероносец: из его рук выпала сумка, а из нее, подпрыгивая по асфальту, покатились яблоки. Извинившись, я нагнулся, чтобы помочь, и он, тоже наклонившись, вдруг выпалил мне прямо в барабанную перепонку: "Срочно свяжись с первым".
   Такой способ сообщения между мной и розыском в общем-то обговаривался, но прибегать к нему мы условились лишь в самых исключительных случаях.
   В первый момент я растерялся, однако у меня хватило ума не подать вида. Мы собрали яблоки и мирно распрощались, после чего я слегка изменил курс.
   На длинные телефонные собеседования с некоторых пор было наложено строгое табу: они могли вызвать раздражение у моих "друзей" из "Страуса", да и у Тофика, если он околачивался где-то поблизости. "Не к чему дразнить быка красным", - рассудил я и направился к будке, стоявшей в закутке позади пивного ларька, - там можно было говорить вволю, не опасаясь, что за тобой выстроится хвост из желающих опустить в автомат свою монетку.
   - Тебе нельзя задерживаться у телефона. - Это первое, что сказал Симаков после того, как дежурный соединил меня с его кабинетом.
   Как тут не поверить в телепатию? Только вот кто из нас двоих принимал, а кто передавал мысли на расстоянии: я или он?
   - Когда ты в последний раз видел Герасимова?
   - Герасимова? - До меня не сразу дошло, что Герасимов - не кто иной, как мой старинный друг и приятель Герась. Очевидно, сказывалось игривое настроение, запас которого не иссяк даже после столкновения со связником.
   - Ты не оглох случаем? - отрезвляюще донеслось с того конца провода.
   - Я видел его вчера. В восемнадцать сорок.
   - Где? - Симаков остался недоволен допущенной мной неточностью.
   - На выходе из бара "Страус", - ответил я и поспешил добавить: Якорный переулок, тринадцать.
   - Почему не докладываешь подробно? - Он прервался, видимо, затягиваясь своим любимым "Беломором", и вдруг рявкнул с неподдельным гневом: - Почему, черт побери, я узнаю обо всем последним?! Ты чем там занимаешься, Сопрыкин?! Частным сыском?! Почему не докладываешь, спрашиваю?! Самодеятельность, понимаешь, развел, в Шерлока Холмса ему, видите ли, поиграть вздумалось!.. Почему молчишь? Я тебя спрашиваю?!
   - Но, товарищ подполковник... - не успел я заикнуться, как на меня обрушился следующий яростный шквал.
   - Какой товарищ подполковник?! Какой подполковник?! Ты в своем уме? Может, ты еще форму надел, когда шел ко мне звонить! Ну, послал бог помощничков на мою голову! Детский сад!..
   Атака, начатая столь внезапно, так же внезапно захлебнулась.
   - Вчера Герасимов сбит, - сказал Симаков, - сбит неустановленной автомашиной.
   - Как сбит? - растерялся я. - Какой автомашиной?
   - Это ты мне скажи какой, - проворчал он, но уже не так свирепо. Когда, говоришь, ты его видел?
   - В восемнадцать сорок, - повторил я ошалело.
   - А в восемнадцать пятьдесят его нашли в переулке с проломленным черепом. Сразу после того, как вы расстались. Минут, стало быть, через десять, а может, и того меньше.
   - Он жив?
   - Скончался по дороге в больницу. Не приходя в сознание. - Голос Симакова потускнел - видно, потерял надежду услышать от меня что-нибудь дельное. - Переулок пустынный. Никто ничего не видел, свидетелей ни единого, кроме посетителей бара. Сейчас исследуем следы протекторов, а следов этих - кот наплакал. Никакого намека на торможение. Кто-то мчался на предельной скорости, выехал на тротуар, там бордюры низкие... в лепешку, короче.
   - Такси... - от волнения я не смог договорить, но Симаков понял меня правильно.
   - Шахмамедов заступил на смену в двенадцать дня. Вернулся в таксопарк без опозданий, в двадцать ноль-ноль. Мы осмотрели его машину - ни малейших повреждений.
   Вопреки собственному предупреждению он сделал солидную паузу и спросил, будто выполняя некую тягостную формальность:
   - У тебя нет соображений на этот счет?
   На мгновение передо мной возник залитый светом бар, девушки, танцующие под неслышную с улицы музыку, Герась, торопливо бегущий к выходу.
   Меня ли он догонял? Хотел сказать что-то важное, как в тот раз? Или опять клянчил бы комиссионные за свое посредничество? В сознании как-то не умещалось, что никогда больше не мелькнет в толпе громоздкая фигура в линялых шортах, в желтой жокейской шапочке. Неуклюжий, жадный, туповатый Герась - он был из одной шайки со Стасом, но отчего же так сжалось сердце при известии о его гибели?
   - Нет, - ответил я Симакову, потому что другого ответа у меня не было.
   - Может, это несчастный случай, - не очень твердо сказал он.
   Не знаю, как ему это удавалось, но неуловимым оттенком голоса он умел дать понять, когда его устами глаголет облеченный властью начальник, а когда просто старший товарищ. Сейчас он говорил не как начальник.
   - Не нравится мне все это. Разучился я верить в подобные случайности, понимаешь?
   Я кивнул, как будто он мог видеть мой кивок.
   - Мы тут совещание утром проводили. Товарищи высказали суждение отозвать тебя, заменить более опытным работником...
   - Заменить? Но, товарищ под... - Я осекся и до боли в пальцах стиснул трубку.
   - Короче, поручился я за тебя. Только смотри, чтоб без самодеятельности. Последний раз предупреждаю. - Он потарахтел спичками. Это мое официальное тебе предписание. Приказ, понял? И моя личная просьба, ты слышишь?
   - Слышу.
   - То-то... Ну, давай, Сопрыкин, выкладывай, что там у тебя?
   Я и выложил. Все подчистую, пункт за пунктом, сделав исключение лишь для эпизода под навесом. Напоследок попросил навести справки о бармене и уточнить кое-какие данные о Шахмамедове: когда его мать отбыла в отпуск? когда вернется? знала ли она о ремонте в квартире?
   - Еще просьбы имеются? - справился Симаков.
   - Хочу съездить в санаторий имени Буденного, если не возражаете.
   - Это зачем?
   Я и сам толком не знал зачем. Идея с поездкой посетила меня после вчерашнего сидения в Вадимовой "Каравелле" - захотелось самому взглянуть на те места, где была поставлена точка в этой истории. Верней, многоточие.
   - А вы против?
   - Отчего же, поезжай. - Кажется, он немного обиделся и попрощался суше, чем обычно. - Все, Сопрыкин. Вечером звони.
   2
   Растерянность, как и всякое человеческое состояние, проявляется по-разному. Один грызет ногти, на другого нападает хандра, у третьего опускаются руки или сдают нервы.
   У меня растерянность вызвала что-то вроде временной потери ориентировки. Я брел, не разбирая дороги, сворачивал куда-то, спускался, обходя встречных, а перед глазами, словно проецируясь на внутренний экран, стояла все та же картина: узкий переулок с пепельно-серой полоской моря, свет в окнах бара и Герась, бегущий между двумя рядами столиков к выходу. Навстречу своей смерти.
   Что было бы, дождись я его тогда, задержись хоть на минуту? Может, ничего и не случилось бы, не было бы никакой катастрофы? Эта мысль, раз возникнув, уже не отпускала.
   С другой стороны, его могли сбить умышленно, сбить, заранее спланировав и рассчитав акцию, и лишь стерегли подходящий момент?
   В этом надо было разобраться. Обязательно надо.
   Попробуем представить, как все произошло.
   Герась выскочил из бара и побежал вдоль переулка. В это время в Якорном появляется автомашина. Она мчится навстречу (или вослед?), не сбавляя скорости, врывается на тротуар и, сбив Герася, бесследно исчезает. Прохожие обнаруживают тело и вызывают "скорую". Приблизительно так.
   Есть только два взаимоисключающих варианта:
   либо сидевший за рулем человек не хотел предотвратить катастрофу,
   либо не смог этого сделать по чисто техническим причинам и уехал с места происшествия, боясь ответственности.
   Других вариантов нет.
   Я вспомнил ночной разговор с Вадимом и пример, приведенный им по совсем другому поводу, но удивительно совпавший со случившимся. Похоже, кто-то действительно не прочь был обставить столкновение как несчастный случай, да сорвалось: Герась не вышел на проезжую часть, словно чувствовал... хотя, если б чувствовал, сидел бы себе в баре, носа не высовывал.
   А может, он и вправду знал о нависшей опасности, потому и спешил?..
   Домыслы, домыслы, а нужны были факты.
   Что ж, рассмотрим и факты. Попробуем, как говорил Вадим, поковыряться в болтах и гайках. Рассмотрим вариант с несчастным случаем. В машине могло отказать рулевое управление. Тормозная система тоже могла оказаться неисправной. Что произошло бы в таком случае?
   В таком случае, неуправляемая, она расшиблась бы на первом же повороте. Как пить дать разбилась бы! Если не до, то после катастрофы. Но этого не произошло. Почему?
   Ответ только один: тот, кто сидел за рулем, и не собирался тормозить. Он специально разогнал машину и сознательно направил ее в человека, желая его смерти...
   Вывод был настолько прост и очевиден, что я невольно остановился и с опаской оглянулся по сторонам - не подслушивает ли кто мои мысли.
   Мимо группами и в одиночку шли люди. С зонтиками и сумками, термосами и полотенцами. И никто не обращал на меня внимания. Никто не догадывался, какими мрачными выкладками забита моя голова. Я стоял у парикмахерской, в нескольких шагах от широкой каменной лестницы, и соображал, куда это меня занесло.
   На пьедесталах у нижних ступеней, опустив морды на передние лапы, дремали львы. Невозмутимым покоем веяло от их белых с прозеленью грив, от меланхолических взглядов, обращенных куда-то за линию горизонта.
   Выходит, сам того не заметив, я повторил путь, который проделал во вторник, поднимаясь к гостинице, только сегодня двигался в обратном направлении, не вверх, а вниз, к набережной. Последнее обстоятельство почему-то особенно меня разозлило. Что это: символическая случайность? Перст судьбы, указующий на бесплодность моих усилий? Мертвая петля? Ну нет, дудки! Все равно я добьюсь своего, все равно докопаюсь до истины, даже если для этого придется перевернуть весь город, разнести в пух и прах все страусиные гнезда, вывести на чистую воду всех благородных таксистов из всех автопарков побережья, - иначе не знать мне покоя...
   Нина назвала четырех ближайших друзей Кузнецова: Тофика, Стаса, Герася и Витька. Герась выбыл из этого квартета. Кому он помешал? Каким неосторожным поступком приблизил свой конец?
   Чтобы не сбиться с мысли, я завернул в парикмахерскую. Занял свободное кресло и, дождавшись, когда обильная пена покрыла мои щеки и подбородок, погрузился в раздумье.
   Итак: второе убийство и вторая по счету жертва!
   "Его убрали", - сказал о Кузнецове Герась. Это было последнее, что я от него слышал. Прошли сутки, и теперь те же слова можно отнести к самому Герасю.
   Смерть настигла их при разных обстоятельствах, но было в этих обстоятельствах и нечто общее. Да, было. Готов биться об заклад, что и семнадцатого на пляже, и вчера в переулке поработала одна и та же рука (уместней, наверно, сказать: голова). Даже не потому, что в обоих случаях слишком наглядно желание выдать происшедшее за несчастный случай, - была здесь более глубокая - причинная - связь. Ее трудно нащупать, пока подходишь к событиям с привычными мерками, но ведь, кроме нормальной человеческой логики, есть еще темная, непредсказуемая логика преступника...
   Собственно, почему непредсказуемая? Взять того же Стаса. Его взгляды на конкурентную борьбу допускают и даже прямо предусматривают убийство как крайний, но практически возможный способ сведения счетов с бывшим партнером. Готовность пойти на такой шаг он подозревает во мне и недвусмысленно дал понять, что не остановится ни перед чем в случае, если мы не найдем общего языка. Другой вопрос: относился ли Герась к числу его конкурентов? Другими словами, был ли он достаточно опасен?
   На первый взгляд - нет. То есть в рамках их преступной компании безусловно нет. Для этого Герась слишком мелкая, незначительная фигура, он целиком и полностью зависел от предприимчивости и благорасположения своего босса, знал свое место и дорожил им.
   Ну а за рамками спекулятивных сделок? Разве не могли они соперничать? И вообще: так ли уж безоблачны были их отношения?
   Я не забыл монолог, произнесенный Герасем в рощице на подступах к "Интуристу". Его хвалебные оды содержали в себе изрядную дозу зависти. Кто знает, сколько яда накопилось в его душе, сколько обид стерпел он за время их обоюдовыгодного сотрудничества? А жадность! А тщеславие! Нет-нет: подвернись ему случай насолить Стасу, сорвать тайком от него солидный куш, и он, не задумываясь, им бы воспользовался. А деньги из "Лотоса" чем не случай? Чем не повод расквитаться, взять реванш у своего везучего шефа? Герась вполне мог соблазниться, начать самостоятельную игру, а так как вести ее достаточно тонко ему не под силу - выдал себя и тем вызвал гнев своего хозяина...
   Я вздрогнул: мастер, поправляя виски, слегка порезал кожу и засуетился, прижигая ранку одеколоном. Вероятно, ученик. Везет же мне!
   В зал вошел паренек с увесистым транзистором под мышкой и сел в соседнее кресло. Он поставил транзистор на пол и спросил, обращаясь к присутствующим:
   - Граждане, не возражаете, я включу погромче? Шикарный концерт по "Маяку"!
   Граждане не возражали, и он на всю мощь врубил "Маяк".
   Рыбка, рыбка, помоги,
   Золотая, сделай милость:
   Подскажи девчонке чтоб,
   Чтоб в меня влюбилась.
   жизнерадостно вещал певец под интенсивное кваканье синтезатора.
   Я перевел взгляд на свою чисто выбритую физиономию и подумал, что двухдневная щетина меня явно не украшала. И еще подумал, что здорово изменился за эти дни: похудел, и скулы выперли, складка появилась на лбу раньше ее вроде не было.
   - Прическу поправим? - слегка заискивая, спросил мастер, пряча испачканную кровью ватку.
   - А как у вас с чувством меры?
   - В избытке, - улыбнулся он, - будете довольны.
   - Валяйте, - согласился я.
   Говорят, что Чарли Чаплин всю жизнь стригся сам. Я его понимаю. Стрижка всегда вызывала у меня внутреннее противодействие, но то ли меня разморило пригревавшее в затылок солнце, то ли заворожили пассы, которыми, точно шаман, сопровождал свою работу парикмахер, - я настроился на философский лад и махнул рукой: пусть упражняется, надо же ему на ком-то тренироваться.
   Заслышав стрекот ножниц, я прикрыл глаза и постарался сосредоточиться. Этому немного мешало транзисторное крещендо, но история наших отношений с Герасем - а именно ее я восстанавливал в данный момент не требовала особого напряжения памяти.
   Она была короткой, эта история, всего-навсего две встречи: в день знакомства на "сходняке" и вчерашняя, более продолжительная. Слежку накануне обыска и свидание в баре я во внимание не принимал - эти немые эпизоды ни о чем не говорили, кроме того разве, что со стороны могло показаться, что в последние дни мы были прямо-таки неразлучны. Куда важней, на мой взгляд, было другое: за нами обоими и тогда и позже присматривал кто-то третий, чье пристальное внимание к своей особе я не переставал ощущать ни на минуту с тех пор, как появился на Приморской. Но это уже из другой оперы. Сейчас меня занимал Герась, и я пытался в мельчайших подробностях воссоздать последнюю нашу встречу, весь разговор, вплоть до самой незначительной реплики. Поэтому начал с "привета", которым он меня осчастливил за утренним чаем.
   Вместе с ним я опять проследовал в "Страус", познакомился с барменом, снова торговался из-за вознаграждения, потом под его жалобные стенания отправился к драмтеатру, оттуда на "тропу", где мы встретили Стаса. Затем - переговоры, к которым Герась допущен не был, и его финальное появление в ореоле из розовых лепестков...